Творец (часть 5)⁠⁠

На крошечном аэродроме её встретил дотошный охранник, который, не отпирая ворот, затребовал с неё письмо и скрылся с ним в своей будке. Вытягивая шею, Соня видела в окошко, как он нацепил на голову что-то похожее на лупу часовщика и надолго склонился над запиской с инструкциями. Сразу стало ясно, что та была написана от руки вовсе не из небрежности или спешки. Он скрупулёзно сличал почерк...

После он запустил её на совершенно пустую автостоянку, забрал смартфон и ключи от машины, пообещав сохранить вверенное ему имущество до её возвращения, а потом с большим почтением проводил девушку в белоснежное, кожаное нутро маленького самолёта с наглухо затонированными иллюминаторами.

Соня напряглась, осознав, что не будет знать направление движения, но быстро успокоила себя: если её везут в рабство на таком самолёте, то дай бог каждому такое рабство. Да и что будет с того, если она вдруг неким фантастическим образом на высоте нескольких километров сообразит, что её везут, например, в Сомали или Мьянму? Не выбросится же она в иллюминатор, прежде разбив его – чем? Она огляделась. Бутылкой шампанского?

Так что – наплевать. За этот месяц её сотни раз накрывали сомнения, страхи, тревоги и даже панические атаки, но каждый раз она вспоминала Иду. Ида прошла через это и, кажется, осталась довольна. Хоть и не разбогатела. Впрочем, как знать? Быть может, старуха и разбогатела, но, не слишком интересуясь деньгами, просто раздавала их голодным студентам или... зашивала в матрас? Это предположение косвенно подтверждало её обещание помочь со счетами.

Когда сомнения и страхи становились невыносимыми, она звонила старухе и та, неизменно терпеливо и весело, её успокаивала и ободряла:

«Ни о чем не тревожься, Софа, и наслаждайся каждым мгновеньем! Считай, что выиграла Джек Пот, ибо лишь исключительные творцы получают такую возможность!»

Сознавая, что шампанское в салоне отнюдь не для того, чтобы скрасить её перелет, она, тем не менее, выдернула пробку и налила себе полный фужер. Оно ударило по мозгам почти мгновенно, мягко и бережно погружая ее в безмятежную сонливость. А проснулась она от того, что уши заложило – самолётик пошел на посадку. Но приземлившись, тот еще непозволительно долго продолжал движение, прежде, чем остановиться и поднять пассажирке дверь.

Соня с любопытством выглянула наружу, надеясь по каким-то косвенным признакам (расположению солнца, одежде людей, пейзажу) понять, где находится, но её ждало разочарование. Самолет стоял в огромном ангаре, куда не проникал ни единый лучик солнца. Художница спустилась по трапу и огляделась, ожидая увидеть встречающих, но встречала её только гостеприимно распахнутая в глубине ангара дверь лифта.

Немного поколебавшись, она обошла кругом самолёт. Задрав голову, оглядела кабину, и ей даже показалось, что в глубине она заметила неясный и неподвижный силуэт пилота, а потом, так и не дождавшись встречающей делегации, вошла в лифт, где вместо панели этажей была лишь подсвеченная красным узкая щель для магнитного пропуска. Соня сунула в прорезь свою карточку, подсветка сменилась на зелёную, дверцы мягко закрылись, и лифт двинулся вниз.

Испытывая легкий приступ клаустрофобии, она почувствовала себя Милой Йовович по пути в печально известный Раккун Сити. К счастью, совсем недолго, ибо лифт через несколько секунд мягко качнулся и выпустил её в огромный, ярко освещённый холл.

С Раккун Сити его роднили разве что псевдо-окна, за которыми светило псевдо-солнце и покачивались псевдо-деревья, остальное скорее напоминало старые, красочные иеговистские брошюрки.

Зал утопал в зелени и цветах; по центру возвышался  стилизованный под Древо Познания дуб в кадке, обвитый каучуковым желтым питоном; рядом расположился прудик с пестрыми рыбками. На его каменном парапете в благодушном и сытом соседстве сидели несколько котов помоечной породы, пара енотов и скунс. Под потолком с места на место перелетали голуби.

Соня, разинув рот, обозревала это помпезное безобразие и рассеянно размышляла, что она будет делать, если одна из «райских птичек» нагадит на её костюм, ведь ей даже не во что переодеться! А потом она заметила направляющуюся к ней от стойки ресепшена пожилую женщину в такой же, как у Раушании, хламиде и изобразила улыбку.

- Добро пожаловать! – произнесла та, энергично потрясая Сонину руку, - Как добрались?

Соня промычала что-то нечленораздельное и кивнула.

- Я вижу, что вы в замешательстве, но раз уж вы здесь, то конец всем секретам и недомолвкам. Сейчас я отведу вас к сопровождающему, который познакомит с вашей зоной, объяснит правила и расскажет всё, что мы знаем сами. Единственное, что останется для вас тайной – это расположение нашей мастерской. Но поверьте, в это посвящены далеко не все из Совета директоров, а персонал так и поголовно не владеет этой информацией.

- И вы не владеете?

- И я… Это вопрос не просто национальной, а, скорее, общечеловеческой безопасности. Мастерская расположена глубоко под землей. Все скульпторы изолированы друг от друга во избежание любых дальнейших контактов. У каждого свои апартаменты, лифт и мастерская. Во времени вы не ограничены, важен лишь результат, который, в своё время, будет подвергнут тщательной комплексной проверке. Но спешу вас успокоить - брак и его утилизация бывают крайне редко. Честно говоря, на моей памяти, это было всего раз, а лет мне…, - женщина многозначительно улыбнулась.

- Что за нелепица? – Соня скривилась, - Вы сказали, что больше не будет загадок.

- Пойдемте, - бодро отозвалась та, - Познакомлю с вашим проводником.

…

Проводником оказался божественно красивый, восточный мужчина в белом хлопковом костюме. Тарарин? Иранец? Турок? Разглядывая его, Соня даже не заметила, когда ретировалась бабка в чадре. Кажется, сразу после того, как представила их друг другу: Софья – Парвиз.

- О, Парвиз, - с тщательно отмеренным кокетством произнесла Соня, подавая руку, - Звучит почти, как Парадиз!

Тот радушно улыбнулся, часто разветвляющимися коридорами проводил Соню к небольшой веренице лифтов и открыл один собственным пропуском. В нём уже были обычные кнопки от -4 до -6, подписанные для удобства новичка:

- 4 (апартаменты);

- 5 (трапезная);

- 6 (мастерская)

Парвиз ткнул длинным смуглым пальцем в шестёрку, и лифт медленно пополз вниз.

- Думаю, стоит начать экскурсию из святая святых и постепенно подниматься выше.

Соня быстро коснулась его лица взглядом. Святая святых? Серьёзно?

Выйдя, они оказались в просторном, ярко освещённом помещении. Одна стена представляла собой стеллаж с ведёрками красок, другая завалена инструментами  - разнокалиберными стеками, спринцовками, мерниками, кистями, а прямо по курсу, на пышном, пёстром мраморном постаменте вальяжно растеклась большая куча скульптурной глины. Влажная, почти жидкая она напоминала задремавшего (или дохлого!) осьминога.

Соня глянула на потолок и обнаружила, что тот довольно неплохо расписан фрагментом «Сотворения Адама» Микеланджело. Две руки – Творца и Творения – вот-вот соприкоснутся. И произойдет Чудо.

Она подошла к постаменту и протянула к глине руку, но её тут же перехватили цепкие мужские пальцы.

- Только в перчатках, - строго произнес Парвиз и кивнул в угол, где за стеллажом с красками притаился небольшой шкафчик, битком набитый одноразовыми принадлежностями.

Девушка натянула перчатку и с некоторой опаской, отщипнула немного от «осьминога». Помяв, поднесла носу и тут же отдёрнула голову. Грязно-розовая, как старая жвачка, глина испускала неприятный, мускусный запах. И даже сквозь напудренный, хирургический латекс она чувствовала, какая та тёплая и податливая на ощупь. Совершенно не похожая на обычную глину.

- Что вы с ней делали? – вырвалось у нее, - вымачивали в красителях?

- Отнюдь. Это исходный материал. С ним вам и предстоит работать, - Парвиз сделал небольшую паузу и вдруг строго произнес, - Посмотрите на меня, я сейчас расскажу очень важные вещи. Каждый раз, прежде чем взять глину в руки, надевайте перчатки, комбинезон, шапочку и лицевой щиток. Каждый раз, когда делаете перерыв в работе и покидаете мастерскую, одноразовые принадлежности должны быть сняты и утилизированы.

Он отошел к стене, открыл небольшой лючок и повторил, как для недоразвитой:

- Каждый раз, входя в помещение, вы надеваете на себя всё свежее и каждый раз, покидая его, отправляете сюда использованное. Даже если вы решили поработать, а через минуту осознали, что хотите в туалет – даже тогда процедура та же самая. Ни единая крупица материала не должна покинуть это помещение.

- Эта глина что…, - Соня сглотнула, - Радиоактивная?

- Ну что вы! – Парвиз тут же растерял свой строгий настрой, расплылся в улыбке, а глаза восторженно засветились, - Напротив, это самый чистый материал на свете. Меры предосторожности принимаются только для его защиты. Еще раз: ни единая крупица не должна покинуть это помещение. Имейте в виду, лифт оснащён сенсорами, которые распознаю́т глину на молекулярном уровне, и, в случае утечки, немедленно блокируется.

Он заметил, как напряглась Соня, и ободряюще улыбнулся.

- Не бойтесь. Это вызовет разве что временные неудобства. Несколько минут взаперти, а потом тщательный душ со специальными реагентами. К сожалению, они растворят не только частицы глины, но и некоторые из ваших… тканей. В частности, волосы, ресницы и ногти. Не безвозвратно, но, согласитесь, приятного мало, и…

- Я поняла! надевать спецодежду, потом сжигать…, - быстро произнесла Соня и поёжилась. Без ресниц и волос она как-нибудь проживет, но ногти! Это, наверное, очень больно…

Она перевела взгляд обратно на кусочек глины, который все это время машинально разминала пальцами. Теплая и розовая, как младенческая жопка. И пахнет соответственно.

- Перед тем, как вы приступите к работе, вам предстоит подписать увесистый договор. Советую внимательно прочесть все пункты и строго соблюдать их после возвращения к… вашей обычной жизни.

- Неисполнение их, конечно, карается смертью? – губы дрогнули в настороженной усмешке.

- Уверен, вам это не грозит. Условия просты и понятны. Более того, они не наложат каких-то обременений ни на одну из сфер вашей деятельности и ни в чем вас не ущемят.

Соня вздохнула и положила горошинку глины обратно на «осьминога», с удивлением наблюдая, как та сразу же поплыла, слившись с общей массой.

- Я уже порядком наслушалась таинственных намёков. Ей Богу, ведёте себя, как сборище фанатиков. Если вы сию секунду не объясните мне, что я здесь делаю, то…, - она проглотила так и просящие наружу ругательства и закончила, - То прошу показать направление автобусной остановки, вокзала, аэропорта, или космодрома. В зависимости от…

- Что ж… Залежи Исходной Глины были обнаружены около шестидесяти лет назад группой молодых, советских археологов при раскопках в Иране. Они искали следы Месопотамии, но наткнулись на куда более древний артефакт… Группой руководил археолог из Казани Ильдар Мухамеджанов, и мы по сей день считаем это Божьим промыслом, ибо это был исключительно чистый человек, чуждый всякой корысти. Страшно представить, что за эти шестьдесят лет случилось бы с планетой, если бы до глины добралась менее чистая рука.

Никто толком не знает, как Ильдару и верной ему команде удалось сохранить Залежи Материала в тайне как от Иранских, так и от Советских властей, сколько препятствий удалось преодолеть, чтобы вывезти глину в Союз и изучить… Проведя более глубокое исследование и перевернув с ног на голову несколько крупнейших библиотек, выяснилось, что искомая Месопотамия некогда выросла на руинах куда более древних… так сказать, реликтовых. Далекие от фантазёрства археологи, тем не менее, задумались, ведь Глина, действительно, обладала уникальными, не имеющими аналогов свойствами.

- Погодите, - Соня затрясла головой, - Что вы имели в виду, когда говорили про реликтовые руины?

Парвиз умолк. Чувствовалось, что его рассказ подошёл к самому щекотливому моменту, и он, в поисках поддержки, возвел очи горе, где в облачных небесах тянулись друг к другу две руки.

- Некоторые из древнейших источников свидетельствуют, что на заре времён именно в том месте находился… Земной Рай. Когда Адам и Ева были изгнаны в мир, Сад пришел в запустение, а потом его Руины погрузились глубоко под Землю вместе с …

- Это шутка? – прервала его девушка и неуверенно улыбнулась, - Вы вроде сказали, что те археологи не страдали фантазёрством, но при этом утверждаете, что в своих заключениях они руководствовались сказками, придуманными еще при царе Горохе!

Парвиз молчал, а Соня не удержалась и расхохоталась, показывая, что розыгрыш оценила, но через пару секунд умолкла и уставилась сначала на дохлого «осьминога», потом на изображение на потолке.

- Неужели вы на полном серьезе хотите меня убедить, что это та самая глина, из которой… Господь слепил Адама?

Она ожидала, что Парвиз именно так и поступит – начнет её убеждать. Но он по-прежнему молчал, спокойно глядя на неё. Давал ей время самостоятельно прийти к нужным выводам и… что? Уверовать?

Она отошла к мусоросжигателю, стряхнула с руки в шахту перчатку, закрыла заслонку и вернулась обратно, задумчиво кусая губы. Несмотря на бушующую внутри бурю презрительного негодования, она с удивлением поняла, что, действительно, верит Парвизу. Не тому, конечно, что имеет дело с некоей божественной глиной, а тому, что её не пытаются одурачить. Мужчина рассказал ей то, во что верил сам. И не только он, но и весь Фонд «Творец», который, между прочим, в тайне ото всех и даже от Правительств, как минимум, двух стран на протяжении многих десятилетий сначала возводил, а потом и использовал этот громадный, глубокий бункер, чтобы…

Чтобы что?

- И кого я, по-вашему, должна тут слепить? – несколько нервно спросила она, - Второго Адама?

Парвиз, наконец, шевельнулся. Ей показалось, что она заметила на его лице облегчение.

- Вы ограничены только собственной фантазией, - мягко ответил он и жестом пригласил её вернуться в лифт, - Но это может быть только человек. Старый или молодой, красивый или невзрачный, мужчина или женщина – не имеет значения. Значение будет иметь только финальная стадия вашей работы.

- Финальная? – рассеянно спросила она, прикрывая ладошками глаза, когда лифт закрылся и затрещал тысячами световых вспышек, сканируя их.

- Я бы даже сказал, критическая стадия, - продолжил мужчина, не обращая на вспышки никакого внимания, - Ведь весь ваш труд может пойти насмарку и подлежать уничтожению.

- Говорите прямо, что за финальная стадия?!

- Разве это не очевидно? – Парвиз посмотрел на неё с лёгким удивлением, - Вы вдохнете в него жизнь!..

…

Соня уже три недели жила в Фонде и впервые в жизни была по-настоящему счастлива, ибо за это время она не встретила ни единой живой души. Все, что нужно, было под рукой. Да и не много ей было нужно. Кровать, еда и поразительная мастерская. Никто не докучал ей разговорами, не изводил телефонными звонками. Даже выбор еды производился дистанционно. Каждый день она обнаруживала на столе в «трапезной» меню и отмечала в нём желаемые блюда. А потом находила на столе свой заказ.

Ох, уж эти «трапезные»! Еще в процессе вступительной экскурсии она оценила жирную насмешку в помпезных определениях её будущего обиталища. В «трапезной» она справедливо ожидала увидеть дубовый стол, уставленный богатыми яствами, громадный холодильник, быть может, плазму в полстены, сияющее серебро… Но, вместо этого, Парвиз привел ее в крошечную, как кладовка, комнатушку, где кроме хромированного стола, простого стула с сидением из кожзама и маленькой раковины в углу ничего не было. Ни псевдо-окна, ни картин, ни даже жалкой газетёнки с бесплатными объявлениями.

То же обстояло и со спальней, которую здесь обозвали «апартаментами». Узкая кровать и тусклый светильник в изголовье. А в углу закуток размером не больше самолетного туалета, куда впихнули унитаз и душевую кабинку – такую узкую, что в ней толком и не пошевелиться.

Впрочем, всё это не слишком её смутило. Куда больше напрягло наличие в каждом из помещений дополнительного лифтового портала – для обслуживающего персонала, как пояснил ей провожатый. Очень ей претило, что её блаженное уединение может в любой момент нарушить, скажем, техничка с ведром и шваброй или местный поварёшкин с доставкой обеда. Но за все время пребывания в «бункере», её так никто и не потревожил, справляя свои обязанности исключительно в её отсутствие.

Дни проходили удивительно размеренно. Подъем, легкий завтрак (огромная кружка вкуснейшего кофе и блинчики с клубничным или вишневым вареньем), потом в мастерскую и за работу, пока снова не проголодается. После работы непременно отправить всё барахло в топку и пережить несколько тревожных секунд в трещащем и ослепляющем вспышками лифте, каждый раз боясь, что вот-вот на голову хлынет кислотный душ.

Затем снова мягкий подъём на ярус выше – в трапезную. Несмотря на шутовское название, никаких омаров или фуагра. Еда простая, но удивительно вкусная и питательная. А потом обратно в мастерскую до вечернего чая и отбоя.

Ни телевизора, ни газет, ни Интернета. Соня вполне могла бы провести так остаток своей жизни и ни о чем больше не мечтать, если бы душу и разум не терзали по-прежнему мысли о Жене и его новоприобретённой свиносемейке. То ей мерещилось, что непременно в тот или иной момент свершилось – Женя вернулся домой, а её нет. То она пожирала себя навязчивыми фантазиями их жалкого семейного быта, где о ней, Соне, никто не вспоминает, а записка, оставленная ей специально для Жени на столе в гостиной, медленно, но неотвратимо покрывается пылью.

Эти мысли выливались в невероятно яркие и подробные сны, в которых она, Соня, никем не узнанная и не замеченная, по очереди расправлялась с визжащими подсвинками под боком у клюющей носом Свиноматери. Василий с располосованным опасной бритвой горлом; Миша, разрубленный надвое ржавым топором; Лиза, лишенная девственности тугим жгутом из тонкой, колючей проволоки; Маргарита, утопленная в сточной канаве... И Свиномать с вырванным из утробы, пока еще безымянным свиномладенцем...

Безумный призрачный кураж этих снов расслаблял, успокаивал, вселял ничем не обоснованную надежду, но… совершенно не помогал в творчестве.

Долгое время Соня буксовала. Дело было не в глине – она на самом деле была удивительной! Невероятно пластичная, тёплая, она, словно живая, послушно отзывалась на малейшие прикосновения пальцев, спринцовки или стека. Соня не верила - не желала верить! - собственным глазам, и в ужасе отшатывалась каждый раз,  когда глина сама в нужных местах внезапно собиралась морщинками или, наоборот, разглаживалась, словно каким-то фантастическим образом угадывая замысел скульптора.

Проблема была в том, что Соня понятия не имела, кого именно ей лепить. Работая в жанре гиперреализма, она всегда имела под рукой оригинал. Фотография то была или натура – не имело значения, но никогда, даже в детстве, она не работала с воображаемыми образами, и не знала, как это делать, ибо, несмотря на свой бесспорный талант, не обладала и каплей воображения. Единственное, что за всю жизнь ей удалось придумать – это то убежище посреди красной от песчаной бури бесплодной пустыни.

Когда прошла неделя, а на мраморном постаменте по-прежнему не было ничего, кроме «дохлого осьминога», Соня в отчаянье нацарапала на обеденном меню просьбу дать ей какую-нибудь фотографию – все равно, чью – но в ответ получила лаконичный, отпечатанный на машинке отказ – «творение по образу и подобию совершенно недопустимо».

Соня бесилась, но понимала причины отказа. Если верить словам Парвиза, её творение каким-то непостижимым образом оживёт и после «проверки» сможет выйти в Мир. Конечно, Земля и так полнится двойниками, и вряд ли кто-то обратит внимание, если вдруг мимо пройдёт некто похожий на Пушкина или Горбачева. Ткнут пальцем, удивятся и через минуту забудут. Но, учитывая исключительную паранойю местных «творцов», трясущихся от одной только мысли, что их делишки обнародуются, Пушкин и Горбачев отменяются. Да и не воссоздаст она их без хорошего фото крупным планом.

А что, если…?

Соня в сотый раз ударила по безликому нечто, что шаляй-валяй мучительно формировалось из тёплой, розовой массы. Послушная авторской руке глина тут же поплыла и через несколько мгновений обрела первоначальные очертания –  опостылевшего дохлого осьминога.

Был у неё один образ, который не требовал никаких фотографий, а бережно и чутко хранился в целости и ясности прямо в её голове.

Женя!

…

За работой вспоминались и первые потуги в этом направлении. Вспомнилась её детская спальня, столик, альбом и акварельные краски. Она рисовала то, что видела вокруг – родителей, соседей, Колю, Бабу Зину – а потом громко ревела, когда её творения со скандалом рвались на мелкие клочки и летели в мусорное ведро.

- Ты видел, что она опять нарисовала?! – дрожащим от негодования шёпотом спрашивала мать отца, пока кормила его ужином.

- Как я мог что-то увидеть, если вы тут же уничтожили рисунки? – устало отвечал тот.

Соня, яростно всхлипывающая в это время в подушку, затихла, прижалась ухом к смежной с кухней стене.

- На этот раз она намалевала твою мать… Господи! Я такого страха давно не испытывала. Это был словно… уродливый дьявол! Эти глаза!...

- Может, она и рисовала уродливого дьявола? – отец примирительно хмыкнул, - С чего ты решила, что это мама?

- Если бы ты видел, то не сомневался бы… поразительная детализация…

- Ей всего восемь, милая… Боюсь, это ваша с мамой паранойя после того случая с иголками.

- Она всякие мерзости и до этого рисовала! Просто я не обращала внимания. Да и с возрастом её мастерство... растёт. Рисунки стали более однозначными…

Недоверчивое молчание в ответ.

- Что ты смотришь на меня, как на умалишенную?! Хорошо, чтобы не быть голословной, её следующую мазню я не выброшу, а покажу тебе!

Через некоторое время отец отнёс рисунки какому-то знакомому психологу, и тот вынес всё тот же вердикт: с девочкой всё в порядке, ей просто не хватает любви и внимания. Кроме того, она исключительно талантлива и, если не задушить этот талант в зачатке, её ждёт большое будущее.

Соню, подслушивающую папин отчёт, вердикт напугал. Меньше всего ей хотелось, чтобы её и без того измученный маленький мирок ещё больше осаждали навязчивыми и, без сомнения, неискренними любовью и вниманием.

Тогда она и начала экспериментировать. Рисовала по-прежнему то, что и видела, но изо всех сил старалась его смягчить, и через какое-то время у неё стало получаться. Бабка по-прежнему рисовалась злобной ведьмой, но мама, настороженно и придирчиво разглядывая её очередной портрет, уже не хваталась за ремень и не кричала, а с робким удовлетворением кивала. Так лучше. Да, гораздо лучше…

Всего-то и требовалось – несколько дополнительных капель воды в глаза, чуть приподнять внешние уголки и чуть увеличить верхнее веко. На рисунке по-прежнему уродливая, злая старуха, сжимающая в жёлтых лапах вязальные спицы, но мама видит лишь добрячку Бабу Зину, вяжущую для Коли очередные варежки. Она рисовала безобразного, орущего гоблина, каким Коля и являлся, но домашние умильно улыбались, любуясь пухленьким младенцем в окружении погремушек. Соня увековечила и родителей – измождённого узника концлагеря и вечно всем недовольную сучку – а родители видели лишь собственный семейный портрет, наполненный любовью и светом, и с гордостью демонстрировали дочкины работы друзьям.

Соня про себя удивлялась такой слепоте, но все-таки задышала с облегчением. Любви, заботы и внимания ей удалось-таки избежать…  

…

Но если в детстве подобное лукавство было продиктовано элементарным чувством самосохранения, то с возрастом оно сублимировалось в нечто иное.

Соня припомнила их с Раушанией разговор. Соня тогда говорила об экспериментах, но никакого эксперимента не было. Ей просто нравилось смотреть, как обыватели и критики проливают слезы умиления над скульптурой неказистого мужичка в пижаме, бережно выкармливающего из пипетки осиротевших котят. Соня даже усишки оставила, но ни разу никто так и не признал в добром дяденьке Адольфа.

Глаза…

«Светоч добра, мира и святости… », - вспомнились ей строки отзыва. Зачем она это делала, она и сама толком не могла объяснить. Было какое-то желчное удовлетворение своей тайной властью. Наверное, что-то подобное испытывал Кашпировский, когда вводил людей в транс и они, послушные его воле, творили всякие идиотские штуки - крутили головами, катались по полу и неприлично громко смеялись. Но, если копнуть глубже, то причин было две – Соня не любила людей, и Соня не любила создавать человеческие образы. Но по воле ведьмы-судьбы – это единственное, что она умела делать и умела делать в совершенстве.

Если бы Господь, вместо этого, наградил Соню способностями, скажем, в садоводстве, она, не раздумывая, уехала бы в тайгу, развела там огород и жила бы, как Агафья Лыкова - в счастливом уединении. Но таких способностей у Сони не было. Даже горшочные цветы подыхали в ту же минуту, как оказывались на подоконнике в её доме.

Сначала, когда Соня начала работать над «Женей», она просто радовалась тому, что нашелся образ, который она сможет воссоздать просто по памяти, и который не вызывает в ней внутреннего отторжения, неприязни. Но по мере того, как из бесформенной розоватой массы начали проступать знакомые черты, Соня замедлила темп, прикосновения её стали нежными, даже трепетными. Из глаз то и дело начинали капать слёзы, и она их не удерживала. Здесь, в полной изоляции, ей не было необходимости хранить маску безмятежности. Вот он, здесь, перед ней. Пусть пока только бесцветный набросок, но уже узнаваемый, родной, желанный. Она по-прежнему не верила в байки, что скульптуру можно будет оживить, но, против воли, уже мысленно заигрывала с этой идеей.  Что если?… Что, если иожно было бы создать своего личного – рукотворного – Женю! Его-то она бы теперь точно не проворонила! Продала бы все свои работы, имущество и прочь от людей – в тайгу! Там точно никакая Свиномать до него не доберётся!

И в душе́ снова настанет штиль…

Творец (часть 6)