Творец (часть 6)
Парвиз появился в тот день, когда работа была почти окончена, из чего Соня с некоторым смущением заключила, что всё это время находилась под пристальным наблюдением. Сколько раз неведомые скучающие операторы, жуя бутерброды, глазели, как она прижимается к скульптуре? Сколько раз лицезрели её здесь по ночам, свернувшуюся, как кошка, на холодном мраморе у его ног?
Но Парвиз даже не глянул на Соню и прошел прямиком к постаменту.
- Это... божественно, - произнес он через некоторое время, скользя восхищённым взглядом по скульптуре.
Та, в ответ, казалось, разглядывала Парвиза. Молодой мужчина лет двадцати пяти с масляными, карими глазами и мягкой улыбкой. Соня, не представляя механизм грядущей проверки, тем не менее, постаралась подстраховаться и положилась на виденные раньше криминальные сериалы. Те, где преступников идентифицировали, сличая случайно пойманные стоп-кадры с уличных камер с бесконечным количеством мельтешащих на мониторе лиц. Ища совпадения.
Она очень сомневалась, что Женина физиономия - простого электромонтёра из провинциального городишки – может оказаться в какой-либо базе, но не могла исключать, что Фонд создал собственную, куда занесён круг её знакомых и родных. Поэтому приложила всё своё мастерство, чтобы лица бывшего мужа и творения имели как можно больше различий. Чуть шире переносица, чуть ниже надбровные дуги, несколько крупнее уши, гуще неизменная щетина, на создание которой она потратила несколько дней, «вживляя» по одному короткие, жёсткие волоски. И, конечно, главное отличие: на голове, вместо извечного ненавистного «ёжика» - грива густых каштановых волос, спускающаяся по спине почти до самой задницы.
Затаив дыхание, она внимательно следила за реакцией Парвиза и, когда его взгляд опустился ниже пояса обнаженной скульптуры, смущённо отвела глаза. Там она тоже немного увеличила. Конечно, не с целью конспирации, а… Словом, как-то само получилось.
- Кто это? – спросил Парвиз, не отрывая восторженного взгляда от скульптуры. Соня выдохнула. Не признал. Впрочем, если бы и признал, она бы всё равно с пеной у рта доказывала, что он ошибся.
- Мужчина мечты, - с кривой усмешкой ответила она, после чего, забравшись на постамент, «вживила» последнюю прядь волос в затылок своего творения.
- Вы, вероятно, не замужем? – улыбнулся мужчина.
- Вероятно, вы и так прекрасно знаете, что я в разводе.
- Не знаю. У нас не принято лезть в личную жизнь своих творцов.
- Это я уже слышала неоднократно. Но, чем больше я узнаю о вашем Фонде, тем более странным мне это кажется.
- Что вы имеете в виду?
- Если вам так принципиально важна «чистота», то сам Бог велел изучить подноготную своих творцов до седьмого колена.
- О, эти методы давно устарели и несут в себе огромную вероятность ошибки, ведь всё субъективно. И предмет исследования, и сам исследователь. Нашим специалистам в большинстве случаев достаточно просто ознакомиться с работами творца, но если результаты неоднозначны, то проводится контрольная проверка по последней разработке наших инженеров. Погрешность составляет что-то около одной сотой процента – почти как ДНК-тест на отцовство.
- Вы про тот опросник?
- Верно. Он даёт результаты куда более быстрые, надёжные и объективные, нежели сбор сплетен по родне и соседям. Но и это не главное. Если бы мы, как и завещал Ильдар, строго придерживались результатов опросника, то не создали бы за последние тридцать лет ни единого человека, и Первородная глина кисла бы без дела. Поэтому мы даем шанс всем талантливым скульпторам, но больше внимания уделяем финальной проверке.
Когда работа будет окончена, скульптура сутки будет находиться в покое. Это необходимо, чтобы она смогла принять дыхание. А потом несколько дней…словом, нам надо будет немного его понаблюдать. Выяснить, не передалось ли от Творца Творению какой-то червоточинки, которая может испортить жизнь как самому скульптору, так и окружающим. Это противоречило бы политике Фонда.
- Что же это за политика? – Соня с интересом поглядела на Парвиза.
- Создавать только по-настоящему хороших людей!
Соня не сдержалась и прыснула.
- Что смешного? – удивился Парвиз.
Соня пожала плечами. Что за сборище фанатиков…!
- Вы просто не вполне еще представляете, с какой великой силой мы имеем дело и насколько это трудно, опасно и страшно – пытаться ей управлять. Вот уже больше шестидесяти лет мы кропотливо соблюдаем эти смешные предосторожности, чтобы использовать Силу лишь во Благо! И цель проста – хорошие, чистые люди. Большинство из них уходят в создавшие их руки и живут простые, добрые и чистые жизни. Но за эти годы нам удалось собрать и целую армию самоотверженных тружеников, чье призвание – помогать людям, животным, природе. Они работают в хосписах и детдомах, собачьих приютах и монастырях, чтобы наша с вами жизнь стала чуть лучше…
- Так вот оно что… Создание трудолюбивых пчелок…
Парвиз скривился от её пренебрежительного тона, но промолчал. В сущности, она была права.
- И всё же…, - Соня закусила губу, подыскивая нужные слова, - Я считаю, что вы всё слишком усложняете! Допустим, только допустим, что всё - правда! Допустим, завтра пополудни я подышу на свою скульптуру, и она оживёт. И вы будете несколько дней плясать вокруг неё с бубном или что-то подобное, чтобы исключить какой-то, возможно, передавшийся от меня душевный изъян…
- Так и есть.
- Но вы же обладаете такими… ресурсами… Неужели за шестьдесят лет вы не смогли набрать штат проверенных, по-настоящему хороших, людей, которые и дышали бы на скульптуры? Сколько бы времени и сил сэкономили…
- Если бы все было так просто…, - Парвиз вздохнул, - Но, к величайшему нашему сожалению, это совершенно исключено.
- Как так?
- Вдохнуть жизнь может только сам творец. Более того, его дыхания хватит только на одно творение. Поэтому мы и колесим по миру в бесконечных поисках подходящих скульпторов. И вы не представляете, насколько мал шанс найти среди них еще и чистую, светлую душу. Впрочем, нам везёт. На моей памяти крайние меры ни разу не применялись.
Он помолчал, потом достал из шкафчика со спецодеждой рулон полиэтиленовой плёнки, развернул и накинул её на скульптуру. Соня отвернулась. Ей совершенно не понравилось, как выглядел ее «Женя» через прозрачный пластик. Как труп.
Двумя неделями позже
Всю последнюю неделю девушка лезла на стены, и отвлечь ей себя было совершенно нечем, ибо доступ в мастерскую ей был закрыт. Сразу после процедуры «одушевления» Соня надолго загремела в медблок и на собственной шкуре поняла, что имел в виду Парвиз, когда сказал, что дыхания творца хватит лишь на одно творение. Второй раз её бы точно прикончил.
Давным-давно ей довелось испытать нечто подобное. Жениной бабушке незадолго до смерти требовалось переливание крови, и муж упросил Соню тоже сдать кровь. Немного нудная, но совершенно безболезненная процедура к концу дня вылилась в чудовищные страдания. Соне казалось, что у неё ломаются все кости. Она не могла ни сидеть, ни стоять – только со стоном крутиться с боку на бок в мокрой от пота постели. Женя тогда перепугался, вызвал скорую. Ей сделали какой-то укол, и она уснула. Медики сказали, что такая реакция нетипична, но случается. Как правило, людям с такими симптомами почётными донорами не стать. Соня не слишком и расстроилась. Особенно, если учесть, что её страдания были напрасны, и бабка через пару недель всё равно померла.
Здесь было похожее по ощущениям чувство, но гораздо тяжелее. Очнувшись через некоторое время в барокамере, она очень смутно помнила, как её вывели под руки из «пыточной» (она так назвала про себя зал, в котором свершилось главное таинство её жизни), положили на каталку и повезли длинными коридорами. Все, что она видела меркнущим взором – это бесконечные росписи на потолке. «Тайная вечеря», «Мадонна в гроте», «Страшный суд» и, конечно, «Сотворение Адама». Снова и снова, постепенно сливаясь в единую пёструю полосу, которая, в свою очередь, вскоре сменилась полной чернотой.
Очнувшись, она долго не могла прийти в себя. Сердце колотилось, как проклятое, а грудь сотрясалась от одышки. За мутным стеклом слышались звуки леса. Дыхание ветра, пение птиц, звонкие переливы речки по камням. Звуки, призванные успокоить, наоборот, неприятно будоражили, отвлекали, не давали сосредоточиться на дыхании – как-то настроиться, справиться с ним… А потом она вспомнила, почему здесь, и сердце запрыгало ещё сильнее. Где-то вне зоны видимости запищал монитор, появилась тётка в медицинской маске и, не обращая внимания на Сонины захлебывающиеся причитания - «Что со мной?», «Что случилось?» - поставила ей капельницу. Девушка снова провалилась в забытьё.
…
В «пыточную» её привел Парвиз, и Соня, успевшая отвыкнуть от просторных помещений, немного растерялась. Она оказалась в громадном зале, напоминающем лекционные аудитории крупного университета, устроенные по подобию амфитеатра. Вокруг неё ярус за ярусом сидели люди с закрытыми лицами. В центре стоял металлический стол на колёсиках, как в морге, на котором, прикрытая до пояса простынкой лежала её скульптура.
На нижнем ярусе она отметила несколько человек в медицинских халатах. Рядом притаилась больничная каталка. Неподалёку, в уголке, точили лясы солдаты в балаклавах, которые, впрочем, при её появлении тут же прекратили разговоры и встали наизготовку.
- Не бойтесь, - шепнул ей на ухо Парвиз, когда она в нерешительности замедлила шаг, - Вам здесь ничего не угрожает. Это просто меры предосторожности.
- Против чего?! – голос у нее дрогнул.
- Мы с вами не боги. И понятия не имеем, что может пойти не так… Поэтому стоит быть готовыми ко всему.
Он подвел её к столу, и у Сони захолонуло сердце. Ее скульптура выглядела как-то по-другому, и дело было не только в том, что она приняла горизонтальное положение. Там, в мастерской, она выглядела, как живой, здоровый человек, теперь же имела все признаки трупа. Остекленевшие глаза глядели в потолок, уголки посиневших губ скорбно опустились, нос заострился и выглядел крючковатым…
Она словно пришла в морг. На опознание Жени.
- Что… я должна делать? – прошептала она и, не дождавшись ответа, обернулась. Парвиза рядом уже не было.
- Что мне делать?! – крикнула она фигурам в амфитеатре. Свет внезапно померк до густых зимних сумерек. Только она и стол оставались ярко освещены. Она с тревогой наблюдала, как тёмные фигуры поднялись, сложили руки и принялись хором читать какую-то молитву. То ли на греческом, то ли на арамейском, а когда закончили, одна из них глухо произнесла:
- Теперь он готов принять Дыхание Жизни.
- Мне что? Просто на него подышать? – Соня изо всех сил всматривалась в сумеречную фигуру, и ей показалось, что та утвердительно кивнула.
Тогда она, полная дурных предчувствий и не известно к чему относящимся стыдом, склонилась над своим творением и, сложив губы трубочкой, легко подула ему на лицо.
Пару секунд ничего не происходило, а потом Соня почувствовала, что дыхание её закончилось, но она не может остановиться и сделать вдох. Казалось, выдох длится и длится, высасываемый из лёгких мощным промышленным пылесосом. Пылесосом, в которое превратилось лицо скульптуры. Она попыталась отшатнуться, отойти, но и этого не смогла. Её словно парализовало, и всё, что ей было доступно – это выдыхать, и выдыхать, и... выдыхать.
Она понятия не имела, откуда в ней столько воздуха, но вскоре вместе с выдохом из неё начал рваться визжащий, захлебывающийся крик. Наверное, именно такой слышат порой суеверные ирландцы в лесной чаще. Крик Банши!
А потом разом всё закончилось, и она тяжело осела на пол, снова и снова, но совершенно безрезультатно, пытаясь сделать вдох. Лёгкие словно слиплись, как пустые полиэтиленовые пакеты. Перед глазами заплясали серебристые мушки. Но, даже теряя сознание, она умудрилась осознать невероятное и даже испытать шок и трепет.
Кто-то продолжал кричать и после того, как она сама умолкла!
Смутно улавливая, как вокруг затрепетали белые халаты, а на лице появилась кислородная маска, она подняла глаза и увидела, как над головой с края каталки, отчаянно дергаясь в конвульсиях, вдруг свесилась мужская рука.
Соня всхлипнула, протянула к ней свою руку, но когда до соприкосновения оставались какие-то миллиметры, её подняли и потащили прочь.
А потом… только росписи на бесконечном потолке…
…
К концу третьего дня её дыхание, наконец, выровнялось, но она по-прежнему чувствовала себя плохо. У неё не было зеркала, но исследуя онемевшими, словно чужими руками свои лицо и тело, она понимала, что разом похудела килограмм на десять. Каждая косточка на лице отчётливо прощупывалась, рёбра торчали, как у постояльца Дахау, а ногти на руках и ногах приобрели синюшный оттенок. Что они с ней сделали?… И что теперь с ним?
С медперсоналом говорить было абсолютно невозможно. Они приходили, давали ей какие-то таблетки, ставили капельницы, измеряли давление, но все молча. И это пугало её до чертиков.
Когда утром четвёртого дня появился Парвиз, Соня чуть не расплакалась от облегчения, завозилась на кровати, пытаясь приподняться. И когда он взял её за руку, не почувствовала обычного отвращения, а крепко её сжала в ответ.
- Слава Богу, вы пришли, - голос у неё был слабый, сиплый.
Парвиз с теплотой вгляделся в её глаза с лопнувшими капиллярами, поправил полиэтиленовую шапочку, удерживающую спутанные, чёрные кудряшки. Улыбнулся.
- Всё хорошо, - промолвил он, - Всё будет хорошо и с вами, и с вашим мужчиной. На самом деле, вы нас всех страшно удивили. При вашем весе и общем физическом состоянии мы были уверены, что…
Соня несколько секунд непонимающе хлопала глазами, потом выдернула из его руки свою. Ей вспомнились его слова о том, что «некоторые уходят в создавшие их руки, чтобы прожить свои простые жизни, но большинство…». Тогда она не придала им значения, хоть и удивилась, что большинство творцов так просто отдают плоды своих рук и душ в «трудоармию». Оказывается, лишь некоторые…
- Почему вы сразу не предупредили, что я могу умереть?! И в этом вашем договоре тоже нет ни слова о том, что моя жизнь под угрозой!
- Это правда. Лишь около десяти процентов творцов выживают.
- И как это согласуется с вашей политикой – использовать глину только во благо?!
- Вы бы отказались, если бы узнали об этом?
- Конечно! – возмущенно выпалила Соня, но тут же потупилась. Она ведь до последнего думала, что оживление – это бредни малахольных фанатиков. Скорее всего, даже, если бы ей поведали, что она может погибнуть, она бы ещё больше вознамерилась пойти до конца, чтобы развеять их мифы.
- У нас просто нет выбора. Я уже говорил, что крайне сложно найти творца с чистым сердцем и руками. А в последние годы это вообще - исключительная редкость, словно человечество начало вырождаться, удаляться от Блага и Благодетели всё дальше… А найти талантливого, чистого сердцем и при этом ещё богатырски здорового творца…
Он с виноватой беспомощностью пожал плечами.
- Вы понимаете, что обесцениваете собственные Великие Цели? - Соня откинулась на подушку, стараясь унять снова сбившееся дыхание, - Обманом забираете жизнь, данную Богом, чтобы создать собственную, в угоду нелепому тщеславию…
Она умолкла, удивленная собственным морализаторством. Она жива, и «Женя» жив. Какая разница, что с остальными? Чем меньше на Земле талантливых художников, тем лучше для нее.
- Мы оплакиваем каждую ушедшую жизнь… Но не забывайте: порой нам удается удвоить крупицу Добра и Красоты в нашем мире…
Соня пренебрежительно отмахнулась, взяла с тумбочки стакан и втянула через соломинку глоток воды.
- Как он? – спросила она, отдышавшись, - Прошел эту вашу... проверку?
- Почти. Осталось несколько процедур. Я пока не могу сказать ничего определённого, но…, - Парвиз улыбнулся, - Он во многом похож на вас… И уже начал рисовать.
…
На следующий день Соню перевели обратно в «апартаменты», и началась невероятно трудная неделя ожидания. Она по-прежнему чувствовала себя, как после тяжелой болезни, но уже могла понемногу ходить. И, конечно, первым делом поползла в мастерскую, но обнаружила, что лифт на нижний ярус заблокирован. Больше заняться было нечем. По-прежнему, ни книг, ни газет, ни телевизора-интернета. Разве что рацион стал гораздо насыщенней. Соня сказала бы даже, что её закармливают. Видимо, старались питанием восполнить затраченные ресурсы.
Проведя несколько дней в томительной скуке, она вдруг вообразила, что «Женя» не прошел проверку, его грохнули, и теперь решают, как ей об этом сказать. Но, ещё толком не утвердившись, эта мысль сменилась другой – ещё более страшной: скорее всего, кто-то (скорее всего добряк Парвиз) здорово поплатился за то, что Соня выжила. Скорее всего, её жизнь и вовсе в расчёт не принималась, а на «Женю» у Совета директоров были свои планы. Обработать его, убедить в его «призвании», а потом заставить за тарелку супа всю оставшуюся жизнь подтирать старческие жопы…
И сейчас, в этот самый момент, решается её судьба – замуровать ли её в стену в одном из бесчисленных бункерных коридоров или покрошить на кусочки и сбросить в тот самый мусоросжигатель. Никто не знает, где она! Да никто и не хватится!
Разве что Ида…
Воспоминание об Иде немного её успокоило. И не потому, что Соня рассчитывала, что та поднимет на уши весь город, когда хватится подруги. Ида уже старуха с квашеной капустой в голове, и ждать от неё помощи - утопия. Но успокаивала мысль, что Ида тоже в своё время прошла через это и вернулась домой, и прожила долгую жизнь… Эта мысль потянула за собой другую – уж не Илью ли она привезла с собой? Соня никогда не интересовалась их с Илем жизнью, но теперь, если ей повезёт выбраться из этой душегубки, она непременно расспросит подругу...
…
Прошло ещё несколько мучительных, наполненных тревогой и ожиданием дней. А потом настал час Икс. Пришёл Парвиз и, сияя, заявил, что Соне, наконец, согласовано свидание. Они воспользовались служебным лифтом и спустились ещё глубже в недра бункера. Сердце заколотилось, а когда створки лифта разошлись, остановилось на несколько мгновений совсем.
Её встретил коротенький, серый коридор, больше всего напоминающий тюремный. Две двери с одной стороны, три – с другой, и одна – прямо по курсу. Двери тяжёлые, из толстого железа, с задвигающимися окошками сверху. Пахло хлоркой и озоном.
Все подозрения и сомнения разом вернулись. Нет! Уж лучше в мусоросжигатель, чем провести остаток своих дней в одиночной камере! Видать, их понятия о Добродетели, которой они так кичатся, не позволяют сразу разделаться с ней!…
Она отшатнулась к задней стенке лифта, лихорадочно шаря вокруг себя глазами в поисках какого-нибудь оружия. На ум тут же пришла прочитанная некогда пафосная фраза: «… но он решил дорого продать свою жизнь!…».
Парвиз с удивлением посмотрел на неё и мягко произнес:
- Не бойтесь. Это совершенно безопасно. Вы сначала посмотрите на него со стороны, потому что Творцу, как правило, сложно сразу идти на прямой контакт со своим Творением. А потом войдете, - он выдержал паузу, - Конечно, если возникнет такое желание.
Соня мигнула пересохшими глазами, быстро глянула на Парвиза. Его лицо читалось, как открытая книга – честное и немного взволнованное, словно ему не терпелось приобщиться к некоему празднику… Играет? Лукавит? Не похоже. Похоже, он действительно не догадывается о причинах её испуга…
- Эти камеры…, - пробормотала она, - для кого они?
- Это лаборатории, - спокойно ответил он, - Боксы для творений. Они там отдыхают некоторое время, обследуются и подготавливаются к жизни. Не переживайте, из шести камер сейчас заняты всего две, и они надёжно заперты.
Сомнения никуда не делись, но мягкий, ласковый тон её немного успокоил. Она ещё раз обшарила взглядом коридор, невольно ожидая, что вот-вот одна из дверей откроется, и появится подмога – пара крепких санитаров со смирительной рубашкой в руках. Когда этого не произошло, Соня отлепилась от стенки лифта и шагнула вслед за Парвизом в коридор. Он, не оглядываясь, шёл вперед, на ходу доставая из кармана свой пропуск.
Соня догнала его, ухватила за рукав и притормозила.
- Что… Чего мне там ожидать? – просила она, кусая побелевшие от напряжения губы.
Парвиз улыбнулся – искренне, тепло – и, положив обе руки ей на плечи, ласково ответил:
- Чуда!
Наше время
Нина проснулась от звонка в дверь, но сразу подняться не смогла. Те таблетки, что ей прописали, что-то делали с ней. Она теперь постоянно была вялая, безмятежная, и… совершенно дурная.
- Вася, открой! – попыталась она крикнуть, но во рту была засуха, и из груди вырвался лишь тихий хрип. Потом вспомнила, что Вася тоже пропал, и с трудом поднялась. Кто бы это мог быть? Наверное, Борис Тимофеевич – следователь.
Кое-как доковыляв до входной двери, она приникла к глазку и тут же отшатнулась. За дверью стоял Женя!
Ей было строго-настрого наказано, если объявится муж, тут же, немедленно («сей секунд!») жать на «тревожную кнопку», которую ей настроили на мобильнике. Вот только мобильник остался где-то в комнате, а она здесь – за миллионы километров – у входной двери.
Она стояла, покачиваясь, в нерешительности. Что делать? Искать мобильник? Звать на помощь? А если Женя, тем временем, сбежит?
- Нина, открой, – послышалось приглушённое с той стороны.
Она снова посмотрела в глазок. Заросший, грязный, в своей рабочей робе с логотипом, ибо все его вещи остались дома. Настоящий уголовник. Такой же, как все остальные в её жизни.
Припоминая, где в крошечной прихожей скрипят половицы, Нина отступила, а потом чуть не вскрикнула, услышав очень близкое и исступлённое в замочную скважину:
– Посмотри же на меня! Я не во фраке!!!
Это заявление было столь неожиданным и абсурдным, что она на несколько секунд погрузилась в полный ступор, а потом вновь прилипла к двери. Что-то было в его словах, несмотря на абсурдность. Что-то логичное.
- Открой, это я! Это не он!
Словно во сне, Нина открыла дверь. Мужчина проскользнул в прихожую и, оттеснив жену, заперся изнутри. Маленькое помещение тут же наполнилось бомжацкими запахами немытого тела, грязной одежды и застарелого перегара.
- Не ори! – он крепко обнял жену, вряд ли осознанно затыкая плечом ей рот, - Всё в порядке! Это я! Это не он!
- Кто - он? – глухо раздалось растерянное в его вонючий рукав, и Женя расслабился, поняв, что Нина не собирается орать.
- Не знаю… Где дети?
- Девочки в школе, а остальные…, - губы у неё заплясали, и Женя поспешно остановил ее: «Я понял, не продолжай!»
Спустя несколько минут бестолкового, неловкого, какого-то рваного разговора, Нина щёлкнула чайник, хотела спросить, голоден ли он, но сдержалась. Она и так чувствовала себя странно. Словно наблюдала сама за собой на экране телевизора. Вот она, дурная кинодива, совершает один тупой поступок за другим, и никто её не остановит, не поворотит назад. Заявился похититель её детей, а она не только не вызывает полицию, но собирается напоить его чаем! Просто фантастика! Это всё таблетки…
- Мне велено немедленно сообщить, если ты объявишься…
- Догадываюсь.
- Долго тебе здесь оставаться нельзя.
- Знаю. Когда девочки придут?
Нина посмотрела на мужа.
- Через час пойду за ними. Они больше одни не ходят.
- Правильно! Вот это правильно! - с излишней, как ему самому показалось, горячностью поддержал Женя и смущенно поскрёб отросшую бороду, - Я возьму кое-какие вещи, если ты не против… Становится холодно, да и эта грязная роба слишком бросается в глаза. А ещё, если есть, хоть немного денег, а то…
- Где они? – оборвала его Нина. Голос ее был ровный, бесстрастный, - Они… хотя бы… живы?
- Нинушка, родная моя…, - Женя посмотрел ей прямо в глаза, - Поверь, я не имею к их исчезновению никакого отношения. Я просто голову сломал в попытках разобраться…
- Почему же тогда сбежал?
- А много ли от меня было бы толку, если бы я сидел за решёткой и каждый день, как болванчик, талдычил им одно и то же?!
Верила ли она ему? Умом – нет, конечно, но чувствовала она себя рядом с ним на удивление спокойно, не ощущая никакой угрозы. Может, женская интуиция ей подсказывает, что он всё-таки не виноват?
Она невесело хмыкнула, ведь при раздаче женской интуиции она явно стояла в очереди последней.
Женщина оглядела мужа, и по его запущенному виду заключила, что он все эти недели отсиживался где-то по подвалам. Густо заросшая физиономия, с которой затравленно глядели красные, мутные глаза. Ссадина на щеке. Из-под явно подобранной на помойке бейсболки - торчащие в разные стороны грязные волосы.
Внутри начала разливаться жалость, и она, прогоняя ее, тряхнула головой и напомнила:
- Ты что-то говорил про фрак...
- Да, говорил, - Женя, не дождавшись, когда жена предложит поесть, вытащил из хлебницы булку и жадно вцепился в неё зубами, - Я всё ломал голову, что за нелепый маскарад! Сначала, когда о нём речь зашла, я думал, что шпана на меня наговаривает. Может, насмотрелись ужастиков про этого… как его? Слендермена! И для полноты образа мне его приписали. Но потом и воспитательница заговорила про фрак, и другие свидетели. Но нет у меня фрака, понимаешь?!
Нина разочарованно отвела глаза. Неужели он пришёл, только чтобы сказать, что у него нет идиотского фрака? Только и всего? Еще не поздно отлучиться под каким-нибудь предлогом в комнату и найти телефон. И нажать кнопку. Но тут он её огорошил.
- Фрака у меня нет. У меня есть смокинг!
- Что?
- Я сам в них не разбираюсь, но фрак вроде с хвостами такими сзади, как у ласточки, а смокинг – без.
Нина молча хлопала глазами. Что он несёт? А потом внутри её что-то забрезжило.
- Это... который она тебе купила?! Для выставок?! Ты же сказал, что оставил его ей?
- В том-то всё и дело!
- Хочешь сказать, что…, - Нина задохнулась, стиснув под грудью руки, - Ну, конечно! У неё есть все основания ненавидеть меня и нашу семью, но… Она что? Нашла твоего двойника, обрядила его в этот смокинг и отправила на охоту за моими детьми?
- Нет… Соня не при чем. Ты её не знаешь. Она… она святая.
Нина скривилась. Лично она Женину бывшую не знала, но в сети было много информации о ней и фотографий, которые она с жадностью, втайне от мужа, дотошно изучила.
После этого она почувствовала себя ещё более старой, толстой и никчёмной и долго утешалась тем, что Софья так великолепно выглядит, потому что она на десять лет моложе, и у неё нет пятерых детей. Потому и сияющие цыганские кудри (наверняка нарощенные), и пухлые, как лепестки роз, губы (без сомнения, накачанные), и точёная фигурка (результат массажей и дорогого питания, которые Нина не могла себе позволить ни прежде, ни теперь). И работа у неё – не бей лежачего. Малевать картины и лепить фигурки, в то время, как она - Нина – жена и многодетная мать, положившая собственные здоровье и красоту на семейный жертвенный алтарь! И как-то не могла она допустить, чтобы Софья при всём прочем была бы еще и святой! Это уже конкретный перебор, и сейчас ей было невыносимо слышать подобные заявления от своего мужа.
- Что ж ты от неё ушел, коли она святая? – мгновенно ощетинившись, ядовито осведомилась она, но тут же прикусила язык. Боялась, что Женя скажет ей правду, которую она и сама прекрасно знала.
- Я уже сто раз объяснял, что мы с ней совершенно разные! Я полюбил тебя и наших детей! Какие еще могут быть причины? Ты ещё вообрази, что мы парочка извращенцев, и я специально беру у неё смокинг, чтобы красть твоих детей!
Нина молча смотрела на него. Женя вздохнул и пригладил торчащие в разные стороны патлы. Он совсем не собирался подтолкнуть её к подобным размышлениям.
- Тогда к чему ты клонишь?
- Не знаю, любимая моя… Но что-то в этом есть… Я вчера ездил к ней. В доме свет, машина на месте, но она мне дверь не открыла. Даже к интеркому не подошла. Она говорила, что… у неё мужчина появился. Может, конечно, не хотела конфликта, но…
- Когда это она тебе говорила? – Нина изо всех сил пыталась не допустить в голос подозрения и ревность, но получилось у неё плохо.
- Я встречался с ней, когда Мишка пропал. Не знал, куда податься, ведь вы меня не пустили, - Женя виновато хмыкнул.
Нина молча засопела. Весть о наличии у Сони мужика её одновременно и успокоила и взбесила. Значит, Женя, помыкавшись, планировал вернуться к ней и жить, как ни в чём не бывало. Но не вышло! Она снова глянула на часы.
- Тебе пора…
- Да.
В прихожей он замешкался, хотел обнять жену, но побоялся, что она его оттолкнет. Сунул в свой походный рюкзак зимнюю куртку, ботинки и несколько трусов, натянул поглубже на глаза помоечную кепку.
- Куда ты теперь?
- Не знаю…, - рассеянно ответил он, приложив ухо к входной двери, вслушиваясь в подъездные звуки, - Да, даже если бы знал, вряд ли сказал… Буду наблюдать за ними. Этот её мужик… Надо его разъяснить...
- Ты думаешь, он наряжается в твой костюм и мстит за то, что ты её бросил?
Женя кивнул.
- Это нелепо. Тот мужик был вылитый ты. Неужели ты думаешь, что в нашем городишке она умудрилась найти твою точную копию?
- Может, просто похож. Может, театральный грим… Но кто-то явно пытается меня подставить!
Он притянул её к себе, жарко зашептал на ухо:
- Я найду их, слышишь? Обязательно найду. И мы заживем, как прежде. Нет! Ещё лучше. Ты веришь мне?
Нина не верила, но кивнула, поливая слезами его грязную рубашку. А потом не закрывала дверь, прислушиваясь к его торопливым шагам, пока далеко внизу не хлопнула подъездная дверь.