Творец (Часть 3)⁠⁠

Четырьмя месяцами ранее.

- Милая моя, нельзя же так…, - взволнованно бормотала Ида, накрывая стол к чаю.

- Все в порядке, - пробормотала Соня, но губы, против воли задрожали, и она спрятала их за ладонями.

Старуха погладила её по взлохмаченным чёрным кудрям, с тревогой отметив, что они явно лезут и потеряли прежний задорный блеск, и присела рядом.

- Ты ведь ещё такая молодая! Ушел и скатертью дорога! Что ты, мужика себе не найдешь?

- Не могу… Никто… Ты не понимаешь. Это просто… невозможно, - слышался невнятный бубнёж, - Это Ад…

- Больше полугода изводишь себя! За это время дитя можно выносить и родить…, - Ида прикусила язык, чувствуя, что в сложившихся обстоятельствах ляпнула явно не то. Пожевала губами, с въевшимися в морщинки остатками помады, и переменила тему, - А что с творчеством? Пишешь?

Соня устало опустила руки на стол и кивнула. Выражение лица было как всегда ангельски безмятежным, но по едва заметным признакам Ида поняла, что её молодая подруга, действительно, на грани. Подрагивающие брови, словно каждую секунду борющиеся с желанием сойтись на переносице, лопнувшие капилляры в глазах, какая-то желтушность на скулах, а в уголках по-негритянски пухлых губ появились складки.

- С этим всё в порядке, - девушка горько усмехнулась, - На удивление. Хоть сейчас выставку собирай. Пять скульптур, два десятка картин и автопортрет. Только…, - она осеклась и кинула быстрый взгляд на подругу, - он ещё не закончен.

- Ну, вот! – ободряюще отозвалась Ида, - К этому и топай! Представь только, как вытянется его физиономия, когда прочтёт о тебе в газетах!

- Он не читает газет… и не интересуется живописью. Его интересует только…

- А ты приглашение ему отправишь! – поспешно прервала её старуха, - Вместе с тем костюмом, что ты ему купила.

Соня помотала головой. Смокинг, который она, полная радужных перспектив, купила мужу чуть больше года назад, по-прежнему висел в ее платяном шкафу. Он примерил его всего однажды, а, когда ушёл к Свиноматери, и костюм, и дорогущие туфли были единственными, что он не стал забирать. И это при том, что кропотливо выгреб из грязного белья даже старые, протертые на пятках носки.

Старуха придвинула ближе к Соне вазочку со смородиновым вареньем и тонко нарезанный багет.

- Ты эдак себя в гроб загонишь, - увещевала она, - Ты хорошая, добрая девочка, и всё у тебя наладится. Надо только немного… отпустить ситуацию.

Девушка пригубила из кружки и поморщилась. Чай отчетливо отдавал голубичной наливкой, которую она помнила ещё со времен похорон Иля. Судя по всему, у старухи был бесконечный запас этого приторного пойла, если учесть, что семь лет прошло, как Иль отдал Богу душу.

- Нет у меня сейчас ни сил, ни времени оббивать пороги, чтобы собирать выставку, - вяло отмахнулась она.

- А я тебе помогу! Тебе только и придётся, что подписать кой-какие бумаги и отобрать работы для экспозиции.

Соня слабо улыбнулась и благодарно пожала усыпанную перстнями старушечью руку. Женщины некоторое время молчали, думая каждая о своём. Ида с мечтательной грустью разглядывала украшающий стену огромный портрет Иля. Не тот, конечно, что писала Соня после его смерти, а другой, где он, всё ещё лучащийся здоровьем и счастьем, восседал на любимой завалинке с рюмкой наливки собственного производства в руках. В её глазах вдруг что-то переменилось.

- Слушай, Софушка, - произнесла она, - Допивай-ка чай и отправляйся домой. Мне тут пришла одна мыслишка… Как я раньше до нее не дотумкала?... Словом, если все выгорит, то, поверь, ты про своего Женю и думать забудешь.

- О чем ты? – вяло поинтересовалась Соня, отставив от себя едва отпитый чай. Ей вовсе не хотелось ехать через весь город подшофе.

- Пока ни о чём. Просто свяжусь кое-с-кем и приглашу кой-кого на твою выставку. Воспользуюсь, так сказать, нашими с Илюшей заслугами…

- Ну, уж нет! – Соня моментально ощетинилась, - Я не потерплю никакого сводничества!

- Что? – Ида захлопала глазами, а потом рассмеялась, - Бог с тобой. Я вовсе…

- Или, если ты хочешь связаться с Еней и…?

- Не томи меня, - старуха, загоревшаяся некой идеей, живо отобрала у подруги вазочку, - Твой Еня – отрезанный ломоть. Плюнь и разотри. Неужели ты приняла бы его обратно, даже если бы он вернулся? Это после того, как он заделал той бабе еще одного ребёночка?

Соня замешкалась с ответом, потом неуверенно произнесла:

- Ещё не известно – его ли…

Ида отмахнулась и стала энергично выпроваживать подругу.

- Может, всё-таки объяснишь?

- Если выгорит, тебе всё популярно объяснят. А я права такого не имею. Да и что может не выгореть? Тут сам Господь велел…, - бормотала уже явно сама для себя женщина, выталкивая Соню за дверь и закрываясь на все засовы ветхого особняка.

Соня постояла на деревянном крыльце, глядя на хилые смородиновые кусты в старом саду и размышляя, уж не запасы ли наливки так действуют на старушечьи мозги. Потом плюнула и поехала домой. То, что Ида организует ей выставку – первую настоящую, а не в куче с остальными новобранцами – воодушевляло, не смотря на всю пропасть её отчаянья.

Год назад

Одна из клиенток, считающая себя Сониной подружкой, однажды нагрянула с внеурочным визитом, пробежалась алчным, ликующим взглядом по обуви в холле, прислушалась к звенящей тишине дома и совершенно бездарно изобразила удивление:

- А где родственники?

- Кто? – Соня рассеянно оттирала тряпицей испачканные краской пальцы и мечтала, чтобы гостья поскорее ушла.

- Родня…, - клиентка сделала неопределённый жест рукой, - Сестричка с кучей детей.

Соня подняла на неё глаза. Что…?

Оказалось, что клиентка днём была в торговом центре и видела Женю с какой-то потасканной бабой и целым выводком разновозрастных ребятишек. Она, конечно, подошла поздороваться, и Женя, несколько изменившись в лице, заявил, что это его сестра с племянниками приехали погостить.

- Но, знаешь, что я тебе скажу, Соша, - доверительно шептала подружка, когда Соня нехотя проводила её на кухню и включила кофеварку, - Я сразу заподозрила нечистое. Так, как он тискал её за пухлый бочок, ни один брат сестру тискать не будет. Вот и прибежала к тебе, проверить… Знаю, гонца с плохими вестями убивают, но, надеюсь, наша дружба это выдержит.

Позабытая струна внутри натянулась и оглушительно зазвенела, пробирая до костей, но Соня собрала в кулак всю свою волю и безмятежно улыбнулась.

- Не переживай, Ликуся. Это действительно его сестра… Приехала на выходные с детьми. Женя ей квартирку в городе снял. Не слишком гостеприимно, согласна, но ты ведь знаешь, я работаю дома, а у неё целая толпа сорванцов.

- Да уж… толпа – это точно, - пробормотала Лика с плохо скрываемым разочарованием и после неловкой паузы перешла на общие темы.

Только перед самым уходом, когда Соня уже закрывала за ней дверь, добавила:

- Вот не понимаю, Сошенька, как можно так часто рожать?! Дети – цветы жизни и всё такое, но мне и после одного пришлось делать изрядную пластику, а тут то ли пятеро, то ли шестеро. И знаешь, что? Я могу ошибаться, но, судя по размерам ее брюха, кажется, у твоего мужа скоро появится еще один племянник.

Лика звонко зацокала по дворовой плитке к своему надраенному Мерсу, а Соня так и осталась стоять перед приоткрытой дверью с застывшей улыбкой на губах.

…

Вечером вернулся с «рыбалки» Женя, с тревогой оглядел незапертую дверь и забегал по тёмным комнатам, зовя Соню. С грохотом  спустился со второго этажа и, ворвавшись в гостиную, схватился за телефон – звонить в полицию. Попутно включил свет и тут же вскрикнул от неожиданности, обнаружив жену, едва различимую в уголке дивана, предназначенного для большой, шумной семьи.

- Почему дверь не заперта?! Почему темно?! Ты заболела? – он справился с первым испугом и оглядел жену. Глаза ее были припухшими, лицо и руки испачканы краской, так похожей на кровь, что он сначала решил, что она упала и поранилась. А потом до него дошло, и он угрюмо произнёс:

- Я мог бы догадаться, что она прямиком полетит к тебе с «благой вестью».

Соня не шевелилась. Она боялась, что её вырвет, если она сделает хоть малейшее движение.

- Впрочем, это к лучшему, - Женя прошёлся по гостиной, посмотрел в тёмное окно, вернулся и, после некоторого раздумья, присел напротив, - Я давно уже собирался тебе рассказать. Было бы справедливее, если бы ты узнала от меня, а не от твоих пронырливых подружек. Ведь так?

Соня кивнула и прикрыла рот рукой, ибо желудок тут же взбурлил, стремясь вытряхнуть содержимое на ковёр. Соне совсем не хотелось это содержимое видеть. И чтобы его увидел муж …

А Женя, тем временем, заговорил. Сначала скупо, неуверенно, чутко следя за её реакцией, и готовый немедленно, в случае чего, остановиться. Но Соня молча слушала, лишь время от времени коротко кивая.

- Я любил тебя. Очень! Я тебя и сейчас люблю! Помнишь, как мы выживали? Как барахтались, работая лапами, как те лягушки из сказки? Но я так больше не могу. После смерти бабушки у меня никого не осталось, а ведь я с детства мечтал, что вырасту и заведу большую семью. Чтобы много детей, родни… Шумные застолья, гомонящая детская площадка, чтобы каждый месяц чей-то весёлый День Рождения с тортом и шарами. Пусть в старом нашем бараке, пусть в тесной однушке. Плевать, это не главное! Но знаешь, о чем я никогда не мечтал? Жить в стерильном, звенящем тишиной доме вдвоём! Ты вечно в своей мастерской. Даже кошки нет… А потом я узнал, что это я у тебя вместо кошки…

Голос его дрогнул. Он отвернулся, кадык обиженно задёргался. Соня издала неопределённый звук.

- Нет, не говори ничего, - остановил он её, - Я знаю, что ты не хотела меня обидеть, и имела в виду нечто другое. Но это не меняет главного. Я, действительно, у тебя вместо кошки. А Нина… Многие меня не поймут. Уже совсем зрелая женщина, с кучей детей. Какой мужик в здравом уме на такое поведётся?…

Он помолчал, потом вдруг гулко стукнул себя кулаком в грудь и с пугающим исступлением поглядел на жену.

- А я повёлся! Это такое счастье – шлёпанье босых пяток по линолеуму из детской в нашу спальню, когда кому-то из маленьких приснился страшный сон; смех и ночные шушуканья старших, которые приходится усмирять. Проверять уроки, готовить завтраки не на двоих, а на семерых, стирать и гладить ежедневно целую гору одежды. Кого-то забирать из садика, а кого-то провожать в бассейн или на танцы. И вечера у телевизора. О, отнюдь не безмятежные, ибо старшие громким шепотом ссорятся, а младшие лезут на колени и засыпают вопросами! И все это на диване, который рассчитан едва ли на троих! И пусть нет ни камина, ни мансарды, а в детской – кровати в три яруса. Кто-то скажет – ужас! А я скажу: счастье! А Нина… Знаешь, есть такие женщины… А потом они понимают, что им сорок, и...

Женя умолк. Прошёлся рукой по короткому ёжику волос, поджал губы, осознав, что Сонины уши вряд ли подходят для таких откровений. Но Соня тихо сидела и внимательно слушала, приподняв чуть подрагивающие брови.

- Я не жду, что ты простишь, но всё же надеюсь на простое, человеческое понимание, - наконец, решился он и несмело взглянул жене в глаза, - Она дала мне то, что ты не хочешь дать. А я могу дать ей то, что тебе не нужно… Уверен, что со временем ты встретишь подходящего тебе человека. Уверен, это будет совсем скоро и совсем не сложно при твоих внешности, уме, таланте и достатке.

Он поднялся и посмотрел сверху вниз в её глаза.

- Ты… меня понимаешь? – без особой надежды спросил он, но девушка тут же кивнула. Душу его захлестнуло восхищение этой хрупкой, чистой, талантливой женщиной, с которой он собирался прожить жизнь, состариться и умереть в один день. Что же пошло не так? И ведь ни слова упрёка. Наверное, она и сама понимает, что им, увы, не по пути. Её дело – искусство, а его – дети, семья… Всё к лучшему для них обоих…

Невольно он склонился к ней, отвел от лица кудряшки и коснулся холодного лба губами.

- Ты опять грызла кисть? – спросил он, мягко улыбнувшись и убирая пальцем с её губ рыжие ворсинки, - Помнишь, как закончил Гойя, облизывающий краску?

Женя несколько секунд вглядывался в обращённое к нему тонкое, бесстрастное лицо, пытаясь найти в нем что-то, что его остановит и поворотит назад, но так и не нашёл, отвернулся и вышел из гостиной.

Соня прислушивалась к его шагам. Зашел на кухню, сунулся в холодильник, поднялся по лестнице, что-то жуя на ходу. Вот его шаги над головой, в спальне. Отодвинул двери платяного шкафа. Собирает вещи?…

Внутри неё боролись два совершенно противоположных чувства – глубокое, умиротворение вперемешку с чудовищной тошнотой. Когда звуки в спальне стихли, она метнулась в туалет и, не зажигая свет, упала на колени над унитазом.

…

Проведя ночь на диване в гостиной, поутру она провела ревизию. Пропали: сам Женя, женины футболки, трико, джинсы, трусы с носками и мотоцикл. В шкафу на своем месте остался одиноко висеть лишь новенький смокинг в чехле. Как молчаливый упрёк.

Предыдущий день вспоминался плохо, но пока это её даже радовало. Она была слишком слаба, чтобы переваривать ещё и его.

Переваривать…

Соня утробно рыгнула, ощутив во рту отвратительный, жирный привкус, и её снова затошнило. Зубы ныли, а челюсти отчаянно болели, словно весь день напролёт она грызла зелёные яблоки.

Закутавшись в тёплый халат, со стаканом минералки она вышла на террасу и уселась на качели. Студёный сентябрьский воздух успокаивал, приятно освежал лицо и словно очищал её изнутри.

Да, у неё снова случился «припадок». А ведь она была уверена, что они остались в далёком прошлом, что она научилась их избегать. Но, видать, её воображаемое убежище, та самая свалка, куда она загоняла прежде весь свой гнев, на этот раз оказалась слишком мала и тесна для такой страшной потери…

Соня отпила из стакана, прищурила глаза и мысленно приоткрыла «дверцу» во вчерашний день. Совсем чуть-чуть, чтобы успеть немедленно её захлопнуть, если то, что ей начнёт вспоминаться, окажется выше её сил.

Она вспомнила разговор с Ликой, и как смотрела ей вслед, когда мир вдруг снова перекосило и словно вывернуло оборотной, мультяшной стороной. Такие простенькие мультики хоть раз в жизни рисовал в блокноте каждый школьник. Кадр за кадром, а потом быстро пролистывал.

Неряшливо намалёванное солнце, разбрызгивающее пунктирные лучики, чёрные галки птиц в звенящей серости неба, пестрые кляксы листвы на деревьях. И Лика – дёрганая фигурка с ногами-ниточками, болтающимися по краям треугольного платья.

Когда та села в машину и уехала, Соня, как была в рабочем комбинезоне, заляпанном краской, вышла во двор, любуясь нелепым миром. Внутри росло воющее, сосущее чувство, похожее на дуло пылесоса - то ли голод, то ли жажда, и она даже не представляла, чем можно его утолить. Выйдя за ворота, она двинулась вверх по улице, жадно всматриваясь в редких прохожих. Проводила алчным взглядом ковыляющую старуху с магазинной сумкой, привязанной к ходункам на колёсиках, двинулась было за ней, но увидела, как той навстречу спешит с приветственными возгласами какая-то женщина, и разочарованно отвернулась. Следом глаз зацепился за сопляка на велосипеде, который отчаянно накручивая педали, катился в небольшую, но очень густую и тенистую рощицу, расположенную напротив домов. Сейчас, в разгар рабочего дня там совсем пусто…

Соня сжала челюсти и решительно зашагала следом, но вдруг приметила в одном из дворов вынесенную на солнышко корзинку, в которой что-то повизгивало и копошилось. Красивая кованая калитка не была заперта….

Вечером пришел Женя, театрально размахивал руками, что-то ей объяснял. Потом… Она почувствовала, как желудок снова подпрыгнул, и поспешно отогнала неприятные воспоминания. Благостное умиротворение, в котором она накануне уснула, еще не прошло, но уже таяло, разбавлялось тоскливым ужасом. Она явно что-то натворила, и благословенная тишина в доме в кое веке не успокаивала, а, наоборот, нагнетала тревогу.

Ей вспомнился последний и самый фатальный из «припадков».

Каждый год её на всё лето отправляли в детский лагерь. Несмотря на то, что Соня уже давно научилась быть паинькой, бабка и мать боялись её, как чумы, и пользовались любым случаем, чтобы сплавить девочку из дома. Почти три месяца в неизменной толпе, будь то сон, туалет, душ или столовая, были страшным испытанием, но Софья держалась, в самые трудные минуты прячась в свое воображаемое убежище или беря в руки краски и кисти.

Держалась, пока у нее не появился… поклонник.

Тот мальчик… Слава. В памяти всплыли преданные телячьи глаза, большая родинка на щеке и оттопыренные уши. Вспомнилось, как его дразнили Чебурашкой, а он невозмутимо отвечал, что это не обидно, потому что он «всегда считал Чебурашку положительным, активным героем».

Он, в общем-то, был милым парнишкой, гораздо лучше многих. И если бы просто оставил её в покое, то жил бы и по сей день. Вспомнились масштабные разборки, лагерь, пестрящий милицейскими мигалками. Завывающая Славина мать, рвущаяся на берег, где водолазы прочёсывали озёрное дно. И тётка в форме, мягко допрашивающая её, Софью, как последнюю, кто его видел живым.  

Соня тогда сказала, что ничего не помнит. Они купались. Её ногу скрутила судорога. Слава кинулся на помощь, а что дальше…

Но, несмотря на весь бесконтрольный ужас возможной расплаты, её еще долго не покидало умиротворение, так похожее на то, что постепенно таяло сейчас в её душе. Так хорошо и, одновременно, плохо, наверное, чувствует себя любой человек, когда после нескольких месяцев жестоких диет вдруг плюёт на это дело и целиком сжирает торт. Сытость, счастье, покой, умиротворение. Но и разочарование, что все-таки не справился.

Стоило только вспомнить выпученные в мутной воде Славины глаза и облако рвущихся изо рта пузырей, как душу накрывало тёплым одеялом счастья. Она тогда и сама чуть не утонула, но железный самоконтроль помог ей передержать под водой мальчика, который, не готовый к её неожиданной, мертвой хватке, растерялся и быстро запаниковал. Она помнила, как он, прекратив, наконец, биться, начал опускаться вниз головой на тёмное дно. Её собственные легкие, растратив остатки кислорода, дёргались и полыхали огнём, но она держалась до тех пор, пока Слава не скрылся из виду в облаке поднявшегося со дна ила. Проводила… в последний путь…

Этот эпизод долгое время оставался одним из драгоценнейших воспоминаний, и она с удовольствием нарисовала бы такую картину, если бы не опасалась, что рисунок обязательно найдут любопытная Баба Зина или мать. Найдут и, без сомнения, отнесут в милицию.

…

Соня сжала челюсти, и они тут же отдались резкой болью, возвращая её в реальность. Она тряхнула кудрями и решила, что о припадке подумает потом. Сейчас надо заняться более насущными проблемами.

Изрядно продрогнув, она вернулась в дом и поднялась в свой кабинетик. Открыла ноутбук и путём нехитрых манипуляций быстро нашла у мужа «в друзьях» злосчастную семейку. Нашла и сразу расслабилась, как расслабляется любая женщина, когда осознаёт, что соперница и толще её, и старше, и с кучей детей.

Без сомнения, Женя немного поиграет «в дом» и сбежит обратно – к ней. Не может не сбежать, ибо только умственно отсталый согласится на такое «счастье».

… А после обеда неожиданно нагрянула делегация из соседей и их заплаканных детей. Раздавали листовки и опрашивали, не видели ли кого-нибудь чужого, подозрительного днём ранее. Соня смущенно улыбалась и с сожалением пожимала плечами. Она ведь работает, почти не выходит из дома,  а в студии только мансардные окна. Так что…

Когда делегация удалилась, девушка присела на пуфик у входной двери, разглядывая врученную ей распечатку. На ней была запечатлена собачья семейка до нелепости напоминающая Соне её собственную неожиданно возникшую проблему. Дебелая, рыжая сука лабрадора в окружении толстеньких вислоухих комочков – щенков – и подпись:

Помогите найти щенков! Пропали со двора дома такого-то. Нашедших ждёт вознаграждение! Телефон такой-то или обращайтесь по адресу…

Соня припомнила повизгивающую корзинку и в изнеможении облокотилась спиной о стену. Слава Богу! Всего лишь собаки!... А потом желудок снова задёргался. Остаток вчерашнего дня начал неумолимо проступать на белом фоне, как старая чёрно-белая фотография.

Она поднялась в мастерскую и, мгновенье помедлив, включила свет, обшаривая взглядом помещение. Когда внутри уже зарождался выдох облегчения, взгляд уцепился за дальний угол, в котором холмиком горбился отрез старой ветоши.

«Значит, все-таки…»

Додумывать мысль она не стала, подошла к кучке и приподняла край тряпки. Там было что-то – изжёванное, раздавленное, скрученное, смятое в единый влажный рыжеватый комок, заляпанный кровью. Соня коснулась дрожащими пальцами губ, вспомнив прощальные Женины слова: «Ты опять грызла кисть?»…

Свя́тый Боже! Она их что? Сожрала? Тут же в голове замельтешили беспорядочные кадры, настолько чудовищные, что мозг тут же их отринул, как невозможные. Что-то внутри умоляло немедленно найти телефон приёмной местного ПНД и записаться на приём. Но как Соне озвучить врачу (!) свои подозрения?!

Нет, не сможет она сказать некоему гипотетическому доктору в очках и несвежем белом халате: «Кажется, я сожрала соседских щенков. Может, вы дадите мне какие-нибудь таблетки, чтобы я не сожрала кого-то ещё?…».

Нет, это крест на всей жизни! На карьере!

И вообще…

Она отпустила край заляпанной ветоши и отступила назад.

Подумаешь – щенки! Несколько поганых, гадящих под себя и издающих отвратные звуки кусочков мохнатого мяса. Невелика потеря. Может, Соня даже сделала соседям одолжение… Пусть скажут спасибо, что ей под руку не попались их визжащие детёныши, вроде того коротышки на велосипеде. Надо было держать свою живность под замком.

«А что, если камеры?!», - дыхание сбилось, глаза забегали, - «Нет. Тогда они не стали бы докучать соседям листовками, а прямиком отправились бы в полицию…»

Но чтобы сожрать… Такого никогда не было. Говорит ли это о том, что её состояние ухудшилось? Риторический вопрос…

Соня до боли надавила кончиками пальцев на внутренние уголки глаз, прогоняя все мысли. Всё из-за Жени. Такой удар… Она не была подготовлена, сорвалась. Ничего страшного. Просто стравила избыточное давление. Теперь она в порядке. Пусть! Это всего лишь блохастые шавки, и теперь всё позади… Больше такого не повторится.

Соня собрала останки животных в коробку, а ночью сожгла в камине, прячась в мастерской от заполнившего дом запаха палёной шерсти.

…

Припадков больше не было, но ярость вернулась и заполнила её по самое горло.

Она ежедневно штудировала социальные сети Свиноматери и, хоть её и корёжило от обилия радостных и совершенно бездарных фотографий счастливого Свиносемейства, но, в то же время, она испытывала облегчение. Ликуся ошиблась насчет беременности.  Свиномать была просто потасканной, толстой матрёшкой с отвисшим брюхом, необъятными грудями и скошенным безвольным подбородком. Уверенность, что Женя наиграется и вернётся, росла и крепла. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через неделю. Какой мужик сможет выдержать такой контингент и не свихнуться?!

Она по очереди, вздрагивая от отвращения, пытливо изучала и подсвинков. Чувство яростной ненависти было ей знакомым, родным, но впервые оно было направлено на кого-то, кого она лично не знала. До сих пор её объектами становились какие-то простые, понятные индивиды, которые вольно или невольно покушались на Сонино жизненное пространство. Родители, брат, бабка, соседки по общаге, редкие воздыхатели или особо надоедливые, набивающиеся в друзья клиенты.

Но впервые в жизни кто-то покусился на её жизнь дистанционно, исподволь, и от этого захлестывающая её ненависть была раскрашена доселе неведомыми ей беспомощностью и растерянностью, но, в то же время, приносила и своеобразное удовлетворение. Наконец-то у нее появилось что-то общее с остальным человечеством, которое ненавидит не просто так, а потому, что! Более того, источник ее извечной ярости вдруг перестал беспорядочно фонтанировать, как садовая поливалка, а нашел, наконец, свою долгожданную законную цель и устремился к ней единым могучим потоком…

Самая мелкая – полуторагодовалая Маргарита, с зеленой соплёй под носом. Эта сопля будила уже увядшие воспоминания о младшем брате, которому, она с первого взгляда дала прозвище «слизняк» и не раз до крови получала от матери и бабки по губам, когда, забывшись, называла его так прилюдно.

Следом шёл Михаил. Дебиловатого вида пятилетка, с курчавой и редкой, словно перебравшейся с чьего-то лобка, рыжей шевелюрой. Ознакомившись с биографией его отца, Соня прониклась еще бо́льшим омерзением к его матери. Она могла допустить, что что-то привлекло её в этом невзрачном, с гнилыми зубами, рыжем уголовнике. Она охотно допускала и то, что понятия этой женщины о контрацептивах не выходили за рамки «постучать по деревяшке и поплевать через плечо», а то и отсутствовали вовсе, но она никак не могла понять, почему же она не сделала аборт в ту самую секунду, как поняла, что залетела от него?!

Первоклассница Юлия также была лишена харизмы. Пухлявая, белобрысая с деревенским круглым лицом и пустыми, бараньими глазами. Без сомнения, послушная и усердная, но с полным отсутствием мозгов и смекалки, а потому получающая от сердобольных учителей свои  несчастные тройки исключительно за усердие и послушание.

Тринадцатилетняя Елизавета рождала у Сони и вовсе странные эмоции и ощущения. Все девочки в этом возрасте омерзительны. Веером распространяют вокруг себя бурлящие в них гормоны созревания и нарочито усиливают их эффект подручными средствами – небрежно размазанной по пухлявой физиономии материнской косметикой, дурацкой завивкой, вызывающей одеждой. Лизе, в силу ограниченного достатка семьи, многое из перечисленного было недоступно, но от этого её стыдливые потуги подчеркнуть свою трансформацию выглядели ещё более бесяще и жалко. Елизавета вызывала в Соне что-то сродни садистского вожделения, которое прорывалось на поверхность в одолевающих ее безумных снах, где она творила с мерзкой девчонкой такие чудовищные вещи, о которых сразу после пробуждения старалась как можно быстрее забыть.

Самым старшим из свинят был семнадцатилетний Василий. Классический ПТУ-шник. Рахитичный, хилый, прыщеватый, с кривозубой презрительной усмешкой и, несомненно, полными карманами семечек вперемешку с высыпавшимся из стреляных сигарет табаком.

Все дети внешне были разными, но ни один не походил на мать, что, в который раз подтверждало слабость её крови и воли. Да, они были разными, но поголовно несли характерные для неблагополучной семьи черты – какую-то внутреннюю вялость, убогость, покорность, словно внутри их ещё до рождения была установлена программа на непременное раннее уничтожение или же, наоборот, долгую, полную неудач, несчастий и лишений жизнь. Ещё не известно, что хуже…

Она пыталась представить в этом ущербном, отсталом и веющим безнадёгой обществе своего Женю и не могла.  Что может её муж иметь с ними общего? Воображение рисовало тошнотворные, невыносимые картины жалкого семейного быта, которые он в непонятном, исступленном экстазе описал ей в тот страшный вечер. Семейные посиделки перед телевизором? С этими людьми? Отводить в музыкалку или на танцы кого-то из этих, заклейменных печатью неудачников, туповатых детей? Ночи в одной постели с этой корпулентной, потасканной бабой? Наволочки из одного древнего комплекта, простыня с заплаткой от другого, ситцевый, дешёвый пододеяльник – от третьего… Тыркаться в ту самую дырку, в которую до него тыркались всякие уголовники?

Не помогали даже редкие фотографии, на которых в общей куче появлялся сам Женя. Казалось, оказался он там, среди безнадёжного свиносемейства только в результате неумелых манипуляций с фотошопом. И это вновь и вновь вселяло надежду. Если не сегодня, то завтра, если не завтра, то через месяц точно.

А когда он вернётся, то его будут ждать и её прощение, и вкусный ужин, и жарко натопленный камин, и сладкая тишина. И, конечно, она – Соня в своем лучшем белье из английского шелка. Только сперва она заставит его принести справку от венеролога...

А потом, спустя полгода, в один из ветреных апрельских дней, мир вокруг Сони окончательно развалился. На Свиномамкиной страничке появилась переливающаяся блёстками, слащавая картинка с окружённым ангелочками младенцем. Если Свинья и стучала по дереву (что сомнительно), то это снова не сработало.

А ещё через несколько дней Женя подал на развод.

Творец (часть 4)