Некуда бежать. Глава 16. Окончание⁠⁠

• Некуда бежать. Глава 15. Начало

• Некуда бежать. Глава 15. Окончание

• Некуда бежать. Глава 16. Начало

Куприянов не знает, сколько прошло времени. Может – десять минут, а может – час. Воспоминания держат крепко, не желая выпускать из своих цепких лап, а нескончаемая ночь выступает помощником, сливая секунды, минуты и часы в единое, монолитное целое. Не движется воздух, не движется время, Куприянов тоже сидит не шелохнувшись. Тишина обволакивает, убаюкивает. Хочется закрыть глаза, лечь на этот, кажущийся сейчас таким роскошным и удобным, матрас и забыться сном без сновидений. Провалиться в бездну, где нет тревог и воспоминаний. Ведь чем приятнее воспоминание, тем сильнее, в итоге, оно может ранить.

Уже в полудреме, Сергей Сергеевич слышит, как открывается ближайшее к шалашу окно. Какое-то время больше ничего не нарушает тишину. Затем воздух прорезает приглушенный, неестественный бас.

– Дядя Серёжа? Дядя Серёжа, это ты?

Куприянов вздрагивает, прогоняя дрему. Затем высовывается из шалаша, смотрит на открытое окно Борькиной комнаты, из которого на улицу торчит голова большого мальчугана. Тот замечает Сергея Сергеевича, и выражение озабоченности на его лице тут же сменяется радостью.

– Дядя Серёжа! – басит Борька, как кажется, на всю Новокаменку. – А тут в дверь стучали, мы испугались, не открыли, Катя открывать не велела. Потом мы свечки погасили, спрятались, страшно стало. А я одним глазком в окошко смотрел, страшно же, а тут дядя Серёжа в шалаш лезет! Холодно сейчас в шалаше, заходи домой. Мы дверь откроем.

– Привет, Борь, - Куприянов выбрался на улицу и встал в полный рост. – Так это я и стучал, подумал, что дома нет никого.

– А дома и нет никого, – кивает Борис. – А Катя сказала – никому не открывать, ведь у неё ключ есть. Закрыла нас.

– Так, погоди, – Сергей Сергеевич поднимает руки. – Ничего не понимаю. Кого это – “нас”?

Из-под Борькиного локтя выглядывает маленькая, симпатичная девчушка. Она молчит и не шевелится, поэтому Куприянов замечает её только теперь.

– Меня Таня зовут, – пищит девочка.

– Очень приятно, Татьяна, – Сергей Сергеевич отвешивает поклон, отчего девчушка хихикает. – Меня – Сергеем Сергеевичем. Но можно и дядей Сережей. Но вы в конец меня запутали. Борь, тётка твоя где?

– Они пошли с дядей Валерой искать папу и маму Тани. А маму Тани собака укусила, я убил собаку, я нечаянно. Она бы и Таню покусала, или меня. И дядю Валеру чуть собака не укусила, вот.

Борька громко шмыгает носом и замолкает. Таня прижимается к нему, будто бы ища защиты у своего нового, большого и сильного друга. Откуда-то снизу улицы прилетает пара громких вскриков, которые почти моментально растворяются в тишине. Куприянов трогает рукоять пистолета за спиной, выдыхает. Ему бы уже пора уходить. Цель достигнута – вот он Борька, живой и здоровый, из дома носа не кажет. Правда, Катерина отбыла в неизвестном направлении с каким-то Валерой. Но её Сергей Сергеевич знает достаточно, а потому уверен, что надолго и без причины она бы детей никогда не оставила. Но уйти ему не даёт чувство тревоги, которое в текущей ситуации вполне объяснимо.

– Борь, я зайду, – говорит он.

Борька, с радостной улыбкой, кивает, и они с Таней скрываются в темноте комнаты. Окно захлопывается, и Куприянов остается в палисаднике один. Он бросает взгляд на шалаш, где лежит фотография некогда очень дорогого для него человека и вздыхает. Только сейчас он осознает, как стремительно пролетели годы. Жизнь всегда линейна, пути назад нет, да и Сергей Сергеевич привык смотреть исключительно вперед, в будущее. Не забывая, однако, наслаждаться днем текущим. И сегодня, впервые за все эти годы, он закопался так далеко в прошлое, что образ Маши до сих пор не идет из головы.

Он выходит из палисадника, возвращается в темный подъезд. Борька уже ждет гостя под дверью, и не успевает Куприянов постучать, как та распахивается. Парень стоит в прихожей, держа в руке зажженную свечу. Чуть позади него – большеглазая, симпатичная девчушка в яркой курточке. Она откровенно разглядывает Сергея Сергеевича, но больше с любопытством, чем с беспокойством.

– А вы, как я погляжу, одеты, – замечает Куприянов, переступая порог и закрывая за собой дверь.

– Холодно, – пожимает плечами Борька, продолжая улыбаться во всю ширь.

Сергей Сергеевич разглядывает стены прихожей, аляповатые, старые обои, прыгающие от пламени свечи тени. Впервые он пришел в эту квартиру много лет назад, на следующий день после разборки у деревенского кафе. Маша искренне удивилась, увидев его на пороге, но с радостью приняла предложение проводить ее на работу. И весь тот, субботний, вечер Куприянов просидел за дальним столиком, выпивая бесчисленные чашки кофе. А затем они целовались в темном сквере, как влюбленные подростки. И с тех пор жизнь для него разделилась на до и после.

– Дядя Сережа.

Куприянов трясет головой, разгоняя наваждение, переводит взгляд на Бориса.

– Пойдем с нами играть? – спрашивает Борька, хватая его за руку.

– Подожди, – Сергей Сергеевич чуть сжимает ладонь парня. – Тетка давно ушла?

– Не знаю, – улыбка сползает с Борькиного лица. – Мы успели собрать конструктор, который ты подарил.

– С полчасика назад, – подает голос девочка. – Наверное. Мама всегда говорит, что у меня хорошо работают эти… билологические часы, вот.

После упоминания матери, Таня замолкает, взгляд ее стекленеет.

– Биологические, – дружелюбно поправляет ее Куприянов. – И не переживай, найдутся твои родители. Я Катерину знаю. Если она что-то задумала, то сделает.

Девочка слабо, но благодарно улыбается. Борька тогда увел ее со двора, не дав поискать маму и дождаться папу. Таня поддалась, ушла, так как была испугана и растеряна, но мысли о родителях почти не покидали ее кучерявую голову. Она вглядывается в лицо Куприянова. Суровое, даже чем-то отталкивающее. И контрастом к нему – добрые, искренние глаза. В уме ребенка две эти крайности вяжутся слабо, поэтому девочка отводит взгляд и начинает рассматривать ближайшую стенку.

– В общем так, детвора, – говорит Сергей Сергеевич. – У меня дел много, не могу я Катю ждать. Но и вас одних здесь оставить тоже не могу. Борь, хочешь посмотреть, где я работаю?

– Наверное, – неуверенно мычит Борис. – Но Катя сказала никуда не уходить.

– А кем вы работаете, дядя Сережа? – спрашивает Таня то ли у Куприянова, то ли у стены.

– Ну как тебе объяснить, – тот на секунду задумывается. – Я как бы главный. Тут, в деревне.

– Самый главный? – Борька округляет глаза.

– Самый-самый, – ухмыляется Куприянов.

Борис смотрит на него, переминаясь с ноги на ногу. Сергей Сергеевич не торопит, так как прекрасно знает это состояние, когда и хочется, и колется, и мама не велит.

– Значит на тебя Катя ругаться не будет, – задумчиво тянет Борька.

Куприянов не торопит его. Детская логика Бориса не всегда идет самым прямым путем, чаще всего она петляет от одной крайности к другой. И зарождающуюся в нем уверенность можно спугнуть единственным неосторожным словом. Борька же глядит то на Сергея Сергеевича, то на Таню, будто бы ища поддержки.

– А если мы уйдем, и вернутся мама и папа? – спрашивает девочка. – А меня нет. Они волноваться будут.

– Не будут, – подмигивает ей Куприянов. – Мы им записку оставим. Борь, у вас ручка с бумагой есть?

Тот лишь кивает и, секунду спустя, скрывается в комнате тетки. Через десять минут они, втроем, покидают пустую квартиру. А на кухонном столе, рядом с потушенной свечой, остается лежать исписанный тетрадный лист, придавленный, для надежности, тяжелой сахарницей.

*****

Николай идет по своей улице, наслаждаясь прохладой и тишиной. Бутылка пива в его руках уже практически опустела, а настроение заметно улучшилось. Ушли в темноту и растворились в ней страх, паника и безысходность, и теперь в душе царствуют спокойствие и умиротворение. Он один в селе и в целом мире, никто ему не указ. Никто больше не посмотрит косо на него – старого пьяницу, единственным жизненным достижением которого является такой же пропоица-сын. Не будет больше стыда, пересудов за спиной, ничего не будет. Ведь есть те, кто не даст пожилого сторожа в обиду. И сейчас они сопровождают его. Незримо, скрываясь в темноте. Но они здесь, и Николай это знает. В один момент, из двора, мимо которого он проходил, вышла молодая пара. Парень с девушкой живо что-то обсуждали, но диалог их был прерван неожиданно и беспощадно. Раздался короткий, оглушающий вой, с двух сторон к ним метнулись тени. Существа расправились со своими жертвами быстро, быстрее, чем Николай успел бы удивиться. И теперь он уверен, что его друзья никого к нему не подпустят. Охранники, телохранители, личная гвардия. И просто благодарные создания. Они помнят то, что делал для них старик все эти годы.

Дома слева заканчиваются, и Николай на минуту замирает на месте. Дороги дальше нет. Всю землю теперь укрывает черное нечто, а вместо забора детского сада сторож видит сплошную, высокую стену. Он ухмыляется. Существа не сидели без дела, превратив свой дом в крепость, в бастион. Старик смотрит вперед. Там, дальше по улице, видны слабые огоньки свечей, да едва слышны человеческие голоса. Он уверен, что это все временно. Его друзья не любят шум и суету, они смогут погрузить Новокаменку в благостную тишину. И Николаю это нравится. Что может быть лучше для старого, уставшего человека, чем доживать свою жизнь подальше от мирских треволнений. Возможно, даже, вдвоем с сыном. А больше им никто и не нужен. Для остальных они – алкаши, отбросы. Но здесь – Николай верит – все будет по-другому.

Одна тварь бесшумно выныривает из темноты, подходит к сторожу и дергает его зубами за рукав. Николай чуть было не роняет пиво, мотает головой, приходя в себя и смотрит на существо.

– Да-да, я иду, – бормочет он. – Задумался просто.

Он делает шаг, подошва его старых, заношенных ботинок, исчезает в черном нечто. От ноги разбегается рябь, существо рядом с ним издает довольный звук, похожий на кошачье урчание. Николай идет вперед, уже смелее, тварь следует за ним. Из темноты появляется вторая, пристраиваясь с другого бока. Таким строем они и доходят до ворот. Старик уже ничему не удивляется. Поэтому, когда перед ним, в сплошной стене, образуется проход, он лишь слегка ускоряет шаг. Черный ковер приятно пружинит под ногами, слева проплывают высокие ели, которые выглядят так, будто какой-то великан обернул их в непрозрачные мусорные мешки. Само здание детского сада едва выделяется на фоне ночного неба. Стены белого кирпича теперь будто бы пропитаны дегтем, не видно окон и дверей. А яблони в саду злобно щетинятся голыми черными ветвями. Николай, с долей страха и придыханием, рассматривает этот ночной ренессанс, проходит вдоль стены здания и останавливается там, где когда-то была вход в его сторожку. Черная масса расступается с шипящим звуком, явив старику до боли знакомую дверь. Николай оборачивается. Существа все так же рядом с ним, но теперь они смотрят на заброшенный участок яблоневого сада. Старик вглядывается в темноту и видит их. Десятки горящих глаз. Охотники. Безжалостные бойцы. Хозяева здешних земель. Он сглатывает густую, кислую слюну. Никогда, ему никогда не прокормить эту ораву. Николай лишь помогал им, чем мог, вопреки заветам отца. И теперь они сами пришли вершить кровавый суд.

Старик отворачивается и хватается трясущимися пальцами за ручку двери. Открывает, входит внутрь. Короткий коридор, вторая дверь. В сторожке все осталось так же, как и тогда, когда он ее покинул. Николай берет со стола коробок спичек, зажигает свечу. Света от нее мало, но пламя выхватывает из темноты стол, пустую бутылку из-под водки, и ближний край холодильника. Старик подходит к нему, замирает, пытаясь заранее подавить разочарование. Ведь он прекрасно помнит, как выпил все до капли, поэтому внутри осталась разве что нехитрая снедь. Он дергает дверку , видит перед собой лишь черноту. Матерясь, возвращается к столу, берет свечку, идет обратно к холодильнику. Тот оказывается забит под завязку. Разинув рот, Николай рассматривает ряды консервов, тушенки, палки сыровяленой колбасы. Одна из полок до отказа заполнена штабелем полуторалитровых бутылок с минералкой. А на нижней, самой просторной, гордо стоят разномастные коньяки и виски. Затесалась сюда даже пара алюминиевых бочонков с хорошим импортным пивом. С боковой полки сторожу подмигивают, отражая пламя свечи, несколько бутылок дорогой водки. На минуту Николай забывает, что нужно дышать. Затем шумно откашливается и вытирает слезящиеся глаза тыльной стороной ладони. Зажмуривается, считает до десяти. Вновь осматривает холодильник. Все остается на месте, и старик начинает верить, что ему это не кажется. Он нежно проводит пальцами по бутылкам с водкой, чувствуя гладкость и прохладу стекла. Затем наклоняется, хватает первый попавшийся виски, подносит к лицу, пытаясь разглядеть этикетку.

– Ред лавел, – бормочет он под нос. – Дрянь американская, не иначе.

Он морщится, ставит свечу на холодильник. В одно движение сворачивает крышку с бутылки, принюхивается к содержимому. Затем отпивает прямо из горлышка и довольно крякает.

– А ничего так, – выдает Николай свой вердикт. – Умеют делать, капиталисты проклятые.

Старик закрывает холодильник и садится на диван, продолжая потягивать виски. В голове плывет легкий туман, и лишними вопросами ему сейчас задаваться не хочется. Он в безопасности. В сытости. Под охраной друзей. Этих трех фактов сторожу, пока что, предостаточно. Он побудет тут, отдохнет немного. А потом попробует найти Ваньку, этого шалопая. И лучше бы ему найтись и не бесить лишний раз отца. Николай прикладывается к бутылке и довольно скалится. Виски течет по подбородку, по шее, по груди. Рубашка тут же промокает и прилипает к телу. Но старик не обращает на эти мелочи никакого внимания. Сейчас он доволен. Нет, – практически счастлив.