Хлипкие. Часть вторая⁠⁠

… Наверное, каким-то чудом врубили электричество. По радио передали о чрезвычайном положении, просили сохранять спокойствие и не выходить из дома.

Мы просматривали выложенные на ютуб ролики, в которых зараженные заживо пожирали людей, обгладывая мясо до костей. Но самым полезным оказалось видео одного чувака с модно постриженной бородкой, который заснял связанную заражённую женщину, выплёвывающую чёрные зубы. Он спалил её к чертям собачьим во дворе частного дома, облив бензином, а её зубы ползли по траве, точно сороконожки. Лента комментариев пестрела от слов «зомби-апокалипсис» и «конец света». После того видео тошнило уже меня.

Мама дозвонилась бабушке. Та была не в себе, говорила, что у дедушки сильно болит сердце. Отец снова повысил голос и грязно матерился, хотя всегда был ухоженным педантичным интеллигентом с научной степенью, читавшим книги только в супер-обложках.

Дозвониться Катьке не удалось ни на домашний, ни на городской телефон, как и всем остальным моим знакомым. Мама только предложила подзарядить телефоны, как свет вырубился снова.

- Твою мать!.. - ругнулся брат, а в запертой спальне опять началась возня.

И снова свечи, и снова еда, которая не лезла в горло, но мама заставляла, ведь сухого пайка у нас оказалось не так много, и кто знал, когда закончатся газ и вода. Мама и брат не верили властям, уверенные, что в вопросах выживания нужно полагаться только на себя. Здравое решение, как по мне, а папа упёрся: мол, правительство никогда не бросит сограждан в беде. Один Юрка то ли пребывал в шоке, то ещё что, но меня потянул в мою комнату, чтобы вместе рисовать.

Всю ночь мы слышали звон бьющегося стекла, шум и возню. Слушали, и в голову лезли дикие мысли.

- … Са-аша! - позвала мама отца. Затем на цыпочках пробралась к входной двери, шипя на нас с братом, чтобы не подходили. Папа снял тапки и в одних носках подкрался к глазку…

Он обернулся. Я никогда в жизни не видела у него такого растерянного лица.

- Ёпэрэсэтэ, плохи дела. - И, больше ничего не говоря, потащил маму с братом на кухню. Мне сказали сидеть тихо.

Юрка что-то канючил, дурашка хотел играть в прятки.

- Прячься в спальне, - сказала ему, шикая, чтобы не шумел, а сама на носочках подошла к двери, чтобы посмотреть в глазок, одновременно замирая от страха и предвкушения.

Их было трое, лиц не разобрать в темноте площадки. Точно почувствовав моё присутствие, они прыгнули, прижавшись к двери, став царапаться и стучать. Отшатнувшись, я пискнула, пятясь, и заорала, когда Юрка схватил меня за руку, сказав:

- Дашка, я уже заморился тебя ждать.

- Тс, молчи… - сказала я малому, беря его за руку и уводя в спальню. Мельком оглянулась на дверь, радуясь, что она новая, крепкая и железная.

- Пошли, - позвал меня брат, сильно осунувшийся за день.

Папа надел телогрейку, в которой ходил в подвал за картошкой и заготовками. В руках нож, длинный и острый. Мама тоже была на себя не похожа в толстых свитерах. Как капуста, даже кожаная куртка поверх едва застегивалась. Мне протянули освежитель воздуха и спички, наказав прыскать и подпаливать, целясь дяде Серёже в лицо, если что-то пойдёт не так. Я сглотнула холодный и вязкий ком в горле, наблюдая, как брат наматывает на руки поверх свитера журналы и склеивает их изолентой.

Дверь в комнату открыли резко. Облысевший дядя Серёжа лежал на полу в позе  эмбриона. Вокруг бардак и хаос: перевернутые стулья, разворошенная кровать, сдвинутый шкаф, на двери трещины и царапины. В пламени свечей и одного большого фонарика нам предстала почти сюрреалистическая картина. Брат кашлянул. Мама ахнула, разглядывая пол. Что-то там мелкое копошилось, юрко ползая в чёрных густых пуховых нитях или в комке плотно сбитой паутины.

Сосед напал слишком быстро, чтобы отреагировать как следует. Папа с криком резал его ножом, но вместо крови из ран лилась какая-то чёрная жижа. Брат колотил дядю Серёжу молотком, но всё никак не попадал в голову. Мама со шлепками и визгом давила на полу извивающиеся чёрные зубы.

Пламя свечей металось, и брат выронил из рук фонарик. Телогрейка отца трещала по швам. Наконец, они с братом повалили соседа на кровать. Малой Юрка оттолкнул меня, врываясь в комнату с криком:

- Не обижайте папу, не надо!

Тут-то дядя Серёжа и укусил моего отца за ухо, напрочь отгрызя его. Я схватила Юрку за шкирку, вытаскивая из комнаты, ошалелыми глазами посматривая на волосы на полу: да, та самая паутина была именно волосами соседа. Меня замутило.

Взгляд на брата. Тот расплющил одним ударом молотка черепушку дяди Серёжи. Его голова взорвалась, как гнилая дыня, наполненная слизью. Что-то мохнатое юркнуло внутрь трахеи и скрылось.

Я толкнула малого на диван. Внутренний импульс «опасность» отключил все мысли. Помню, что в руке держу зажигалку и баллончик освежителя. Врываюсь в комнату, прямо к дяде Серёже, всю колотит. Брат как раз наклоняется за фонарём. Мама одними губами то ли что-то шепчет, то ли кричит. А я щёлкаю зажигалкой и направляю струю пламени прямо на тело, жму до упора баллончик и улыбаюсь сквозь слёзы. Тело яро вспыхивает, шипит, как бекон на сковородке, а потом взрывается сгустками чёрной жижи, и что-то выбирается из него – извивающееся, червеобразное, с жуткой мохнатой головой, с единственным глазом.

Пламя не знает жалости, как не знает её молоток в руках брата и нож в руках матери. Она визжит и топчет тварь своими изящными тапочками на каблуке-рюмочке, а я рыдаю и смеюсь.

Потом все спрашивали, как я догадалась, а я и сама не знаю, что на меня нашло. Затем папу пичкали антибиотиками, прижигали края раны и молились про себя. Даже мама, которая (вот честно!) не посмотрела ни одного фильма про зомби, боялась заражения. Папа пил коньяк, глушил рюмками, совсем не пьянея, - и это всем казалось нормальным. То ли ещё бывает от шока.

Я рисовала в дневнике чёрные зубы на полу, в паутине. Получалось так себе, но в чёрной графике карандашом набросок оставлял тревожное впечатление. Один только малой не плакал, а полностью ушёл в себя и молчал, больше не желая ни играть, ни читать, только сидел, уставившись в одну точку.

Ночью никто не спал. Даже папа, выпивший бутылку коньяка, не находил себе места. Он выглядел плохо, всё время потел, жаловался на озноб. Мама вскоре устала повторять, что всё будет хорошо. Она закутала папу в шерстяной плед, оставив наедине с его любимыми книгами, - и все занялись делами или пытались изображать их, дожидаясь рассвета. Мы наполнили пластиковые бутылки водой. Собрали рюкзаки, набив их как необходимой одеждой, так и едой и лекарствами.

Едва рассвело, вооружились, опустошив кухонный арсенал с разделочными ножами. Теперь у брата был топор, у мамы нож, у папы, кроме ножа, молоток, а в карманах моей ветровки – баллончики с освежителем и лаком для волос да зажигалка. Кроме всего прочего, я, поразмыслив, взяла старую добрую швабру из кладовки. Мои длинные руки плюс швабра – вот можно кого-нибудь отпихнуть. К тому же за мной закреплялся малой Юрка, который уж точно никак не сможет позаботиться о себе.

Папа практически не говорил, ужасно горячий и еле стоящий на ногах. Брат обещал во все глаза присматривать за ним. Мы даже мысли не могли допустить, что будет, если в больнице, куда мы собрались заглянуть по пути к бабуле, папе никто не поможет.

У нас была одна запасная связка ключей, так сказать – от всех дверей, включая подвал, машину и чердак. Ее и захватили с собой.

Дверь открывали медленно, чтобы не скрипела.

Робкий свет фонарика пробивал темноту площадки. Они (теперь я не могу называть этих существ людьми) скукоженно прибились к стене, замершие в странном оцепенении.

Мы были уже возле лифта, на развилке между лестницами, когда папа выронил из рук фонарик. ЦИК-ЦИК!.. Как же быстро и одновременно медленно он покатился по площадке, разбрызгивая световыми пятнами в темноте.

Брат не сплоховал и кинулся к существам первым, целясь топориком прямо в их головы. Я шваброй осадила одно из существ, прижимая его подбородок к стене, пока мама остервенело вонзала нож ему в голову.

Кричали все разом, визжал малой, так что в шуме и не заметили, что снизу на лестницу валом валит целая орава таких же заражённых существ, чёрных, лысых, щёлкающих зубами.

Нам повезло, что лестницы в нашем доме довольно узкие, а они наваливались всем скопом, забираясь один на одного, тем самым затрудняя себе передвижение.

Вытаращив от ужаса глаза, на секунды я превратилась в соляной столб, при этом отмечая, что узнаю некоторых существ. Вот она, толстая Галина Фёдоровна, заядлая дачница, которой даже яблочком угостить кого-то было жалко. А вот Димка, бобыль со второго подъезда, подкармливающий всех котят в округе, хоть у самого мизерная пенсия и инвалидность.

Малой звал маму, настойчиво теребя меня за руку, и я не сразу поняла, что он так называет меня.

Мы бежали на пятый этаж, наверное, так быстро, как не бегали за всю жизнь

Папа светил фонарём, мама возилась с чердачным замком. Мы с братом сдерживали натиск заражённых с помощью огня и швабры. Щёлк. Плюх. Черные зубы выстреливали из их раззявленных ртов, точно перезрелые семечки. Ползли по перилам, ступенькам и стенам, а малой давил их ногами и сбрасывал с нашей одежды.

Швабра загорелась, вместе с заражёнными став бесполезной. Я отбросила её, используя второй баллончик с лаком для волос.

На чердаке пахло крысиной мочой и помётом птиц, в носу першило от пыли и сыплющихся отовсюду перьев.

По крыше мы переходили из подъезда в подъезд, благо есть универсальный ключ, пока не оказались в последней части дома. Задерживая дыхание, опасаясь даже включать фонарик, мы спустились на первый этаж, прислушиваясь, избегая раскрытых настежь квартир.… Возможно, внутри кто-то был, но мы так и не отважились проверить.

На улице темно. Небо пугающе обложено тучами. Если снова пойдёт дождь, то нам всем кирдык…

Мы держались дороги, мчались перебежками, то и дело останавливаясь отдышаться.

Карканье перевернуло мне душу, резанув ржавой циркулярной пилой на холостом ходу.

Боже, вороны камнем рухнули с небес вниз, захлопав крыльями, наседая на нас со всех сторон. Когтями на лету сорвали шапки, располосовали одежду, пока мы, пригнув головы и закрывая руками лица, бежали к остановке.

Папа поскользнулся и упал, а птицы остервенело клевали его шею, от шарфа только нитки летели, смешанные с брызгами крови.

И почему мы не додумались сделать дубинки, ведь ножи и топорик с молотком против оравы птиц практически бесполезны?!

Остатки огневого запала освежителей воздуха лишь на пару минут отпугнули ворон. Но этого времени хватило, чтобы, сориентировавшись, дружно спрятаться под крышу остановки.

- Садитесь, до больницы довезу! - с визгом покрышек тормознул зелёный жигулёнок. Тощий невысокий мужик выскочил из салона, держа в руках охотничье ружьё, - и враз загасил в воздухе несколько пикирующих ворон.

- Живо! Я за сестрой тороплюсь! - крикнул он, посматривая на небо.

Меня посадили впереди, с малым на руках, остальные втискивались на заднее сидение, как селёдки в бочке. В машине было тепло, пахло кожзаменителем и табаком, такие привычные запахи успокаивали. Папа заснул, тяжело дыша.

Сидя за закрытыми дверями жигулёнка, запросто можно поверить, что всё вокруг, как раньше, нормально. Я бы всё что угодно отдала за эту нормальность и пообещала бы, что угодно Богу или Дьяволу, лишь бы услышал и исполнил. Глупцы все те, кто говорит, что мечтали бы о приключениях на фоне катастрофы вселенского масштаба, ибо им в серой реальности жить скучно. Я знаю, о чём говорю: с Катькой не раз придумывали всякие варианты. Что было бы, если – и так далее…

Полная скорость, машина несётся, как пуля, подпрыгивая на ухабах, а за окном мелькают себе редкие частные домики и то ли животные, то ли люди недобро зыркают на нас сквозь прутья забора.

Вот и больница. Я тяжело вздохнула, а мужик за рулём вообще скис лицом.

Вокруг здания «их» целое скопище. К парадному входу и не подступиться. Идти туда – сущее безумие, а упрямый мужик уже доставал из бардачка пачки патронов.

- Я пойду, - неожиданно вызвался проснувшийся отец, предварительно поинтересовавшись номером палаты.

- 222-я второй этаж, правое крыло, - на автомате выдохнул мужик.

- Сашенька, милый, ты это чего задумал? - возмутилась мама.

А я смотрела на лицо папы, на посеревшие, вздувшиеся губы в чёрных пятнах нагноения, а когда он наклонился, шёпотом что-то объясняя маме, я увидела чёрные кончики зубов в его грустной улыбке.

- Папочка… - вот и всё, что могла сказать, тихо застонав.

Юрка сжал мою руку, крепко-крепко. Брат нахмурился, словно мысленно решал какую-то дилемму, и я подумала, что впервые за всю жизнь так долго не вижу его улыбки  и уже скучаю по ней.

Мама обняла отца, а он обещал вернуться, шёпотом повторяя ей: «Люблю тебя, Елена…»