Иллюзион. Глава восьмая. Актриса погорелого театра⁠⁠

Мир как будто надвое расколот.

За витринным голубым стеклом

Тихо плачет манекен бесполый,

Кукла с человеческим лицом.

Просит одинокими ночами,

Просит он у неба одного,

Чтоб огонь от искры изначальной

Разгорелся в сердце у него.

Чтобы было сладко,

Чтобы было больно,

Чтобы каяться потом.

«Пикник»

Я проснулась в половине десятого и долго лежала в постели, прикрыв глаза и перебирая в себе подробности вчерашнего. Павла уже не было, он ушел на работу, и я была этому рада, я не хотела его сейчас видеть.

Когда глаза открывались, взгляд сам собой цеплялся за белые простыни с мелким синим рисунком. Кажется, такая ткань называлась смешным старинным словом «бязь», хотя я никогда толком не понимала, что это значит… Эти постельное белье подарила Паше мама, вчера, перед моим приходом, он, должно быть, перестелил его, он был очень щепетилен в таких вещах. Предусмотрительный Паша. Внимательный, думающий наперед Паша.

Прекрасные качества, от которых порой просто тошнит.

Впрочем, вспоминать вчерашний вечер приятно. Мне было хорошо, легко и хорошо, когда я кружилась перед этим мужчиной, когда смотрела, как меняется выражение его лица. Было приятно видеть желание в его глазах, было приятно это желание удовлетворить. Вечер прошел не зря, он не был бессмысленным и пустым, и я не чувствовала себя одинокой.

Сожалений не было. Но и пронзительного счастья, той удивительной наполненности, какую дает близость с любимым человеком, не было тоже… Когда каждое прикосновение как будто впечатывается в тебя, оставляя след на долгие дни и ночи, меняя тебя, превращая в нечто иное… Когда ты до-него и после – это как будто разные люди, с разным опытом, с разным взглядом на мир… Всего этого не было и не могло быть…

Потому что была я к Паше глубоко равнодушна.

Он что-то получил от вчерашнего вечера, безусловно. Получила и я.

Вечер был приятным. Вечер не был пустым.

Только, может быть, лучше бы его не было.

Честнее было бы набираться с Веркой в каком-нибудь баре или в мелькании цветомузыки разбирать на части свое «я».

Да, это было бы честнее, чем эта наивная игра в любовь.

Как я вообще попала в эти отношения? Как я оказалась связана с человеком, который мне глубоко не интересен?

Мы познакомились на дне рождения у одной общей приятельницы. Галла обожала тусовки, где много народу, на свое двадцатипятилетие она наприглашала человек шестьдесят. Празднование проходило в клубе, где были выставлены ее фотографии. Галла и сама снимала, и позировала, а так же играла на барабанах в одной местной рок-группе. С Павлом они, кажется, вместе учились в школе. Вообще странно, конечно, что она его пригласила – Паша был далек от кругов, где вращалась виновница торжества.

Мне было скучно, скучно и грустно, а Паша сразу проявил интерес. Показалось, это хорошая возможность развеяться, отвлечься, ускользнуть от подбирающейся депрессии. Способов уйти от нее я знала немного, и некоторые были слишком очевидно опасны. Новый мужчина – способ проверенный и безвредный. После него остаются лишь приятные эмоции и воспоминания, и я недолго раздумывала перед тем, как окунуться в теплое болото необязательного флирта.

Паша не терял интерес, методично сокращая дистанцию между нами. Так я оказалась в его постели… и в его квартире с ключами в кармане. Формально он мне ничего не предлагал, а я ни на что и не рассчитывала.

Просто плыла по течению. Плясала, играла, строила умильные рожи. Брала все, что давал, и не просила о большем.

Когда-то в школьном возрасте я занималась в театральном. Конечно, настоящим талантом в этой области наделена я не была, но кое-какие способности имелись. И как-то так получалось, что в общении с противоположным полом они включались сами собой… Как будто против моей воли. Я просто чувствовала, как надо себя вести, чтобы добиться этого или того, и двигалась в нужном направлении. Подстраивалась под мужчину, передвигая в себе те или иные аспекты своей личности. Отзеркаливая, где надо, уходя в тень, когда это требовалась. Всегда меняясь, перетекая из одного образа в другой, бесконечно отражая, вспыхивая, мерцая, даря радость и боль… до тех пор, пока мне не становилось скучно.

Порой мне так хотелось стать настоящей, вернуться к самой себе. Вообще не врать и не играть, но это было так трудно. Лишь иногда происходил прорыв, словно кто-то передвигал тумблер, и тогда я говорила только от себя, совсем не раздумывая о том, какую реакцию вызовут мои слова… Это происходило в моменты срывов, ярости и гнева. И я часто жалела о сказанных сгоряча словах, но после них так сладко было просить прощения, так судорожно и сладко, я становилась еще мягче, еще нежнее, и те, кто были обижены, прощали, всегда прощали.

Эти моменты я называла «выключить актрису», именно тогда я больше всего приближалась к самой себе, к той, какая я есть на самом деле. Только та, какая я есть, вовсе не была привлекательна, это было эгоистичное и независимое создание… Такая ранимая и беззащитная, глубоко внутри себя я не нуждалась ни в ком. Что-то там, на дне, держало меня, оберегая в самые черные дни.

И рассыпавшись на кусочки, я каждый раз собирала себя заново.

Осколок к осколку.

Пазл к пазлу.

После каждого депрессивного эпизода немного другая, иная, заряженная какой-то новой энергией.

Мне было двадцать шесть. Но я все еще училась с самой собой жить. Принимать себя. Не проваливаться в депрессию. Не цепляться за ненужных людей. Оставаться собой, не отражая, не играя, не подстраиваясь под чужие ожидания.

Вдоволь накопавшись в себе, я встала с постели, заварила чай. В холодильнике обнаружились остатки вчерашнего торта – прекрасно. Готовить решительно не хотелось. Впрочем, как я уже говорила, для самой себя готовить мне скучно и неинтересно.

Всегда должен быть кто-то, кто оценит.

Актеру нужен зритель, музыканту слушатель. Рите тоже нужен кто-то другой – вот тогда-то она и распушит перышки.

Позавтракав, я придирчиво осмотрела себя в зеркало и порадовалась тому, что вчера обошлось без вина. Вид был свежий, выспалась, конечно, сразу ясно. Накрасила ресницы и губы и закрыла за собой дверь.

Все же у Павла очень хорошая квартира. Даже не знаю, что нравилось мне здесь больше – высокие потолки, лепнина, нестандартные узкие окна, широкая парадная лестница с витыми перилами, выложенный вытершейся узорной плиткой пол в подъезде… Эту квартиру даже не портила вышедшая из моды старая мебель и отваливающийся кафель в ванной – казалось, не будь их, и утратится ощущение старины, дурманящее очарование навсегда ушедшего времени…

Определенно, квартира была значительным бонусом, прилагавшимся к отношениям с этим человеком, и наличие ключа в кармане скорее радовало, чем наоборот.

Я сбежала по лестнице, выскочила во двор. Никто из соседей не попался мне навстречу, впрочем, в подобных домах живут в основном бабушки, а они редко выходят на улицу... Какое счастье, сегодня не было дождя, и в ясном небе светило холодное, но такое долгожданное солнце.

Я подставила лицо под его лучи, зажмурилась. Как же он бывает нужен, этот прощальный свет угасающего года… Лениво побрела прочь.

По проспекту Революции, мимо модных магазинов и присутственных мест, где мне иногда приходилось бывать по работе, мимо Парка Аттракционов и Старого сада… вот и Крепость, некогда кольцом окружавшая город, странно думать, что было время, когда за ней ничего не было… Много веков назад город разросся, выплеснулся за ее пределы, нагромоздился каменными и кирпичными домами на прежде диких, безымянных лугах и болотах.

Баррикадная была вся перекопана, здесь шел какой-то затянувшийся ремонт. Там, где когда-то была покрытая асфальтом дорога, сейчас чернели провалы будто в другую реальность. Я осторожно перешла через вырытый котлован по шаткому деревянному мостику. Вдалеке пробиралась усталая женщина с коляской, за ней следовали двое детей лет шести… Должно быть, ей было так тяжело тащиться по этому бездорожью…

Я свернула на Дворцовую, вышла на Яхновского… Движение здесь было не таким плотным, как на проспекте Революции, а магазины и лавки победнее и ориентированы на покупателей скромнее достатком.

Все шла и шла, пока не вышла к вокзалу.

Вот всегда закрытая часовня, у которой не видно ни одного молящегося, вот и сам вокзал – высокое здание в классическом стиле, выкрашенное краской лилового цвета. Выход на перрон – почему-то совсем пустой.

Ноги сами понесли меня к железнодорожному полотну.

Ни одного поезда. Ни одного вагона.

Я остановилась. Словно заколдованная. Словно завороженная чем-то.

Воспоминания нахлынули с оглушительной силой. Пригвождая, приковывая к земле.

Когда-то с этого перрона началась моя жизнь в Городе. Я приехала – опустошенная, измотанная, истощенная душевно до последней степени, а Город принял меня в свои объятья, утишил мою боль, осушил мои слезы. Мне было так горько, так отчаянно горько и одиноко, Город подарил мне покой – и новые дружбы. И все решилось со временем – с квартирой, с работой…

Город спас меня. Город излечил мои раны.

Он принял меня, а я его, и мы стали нераздельны, как любовники, как супруги.

Город стал моей тихой пристанью. Моей безопасной гаванью среди бурь.

Но – ни одного поезда…

Ни одного вагона.

Как будто я больше не могу уехать.

А ведь мне важно, очень важно было знать, что я все же могу уехать. Взять – и в любой момент покинуть свою тихую пристань.

– Рита! – вдруг услышала я чей-то голос.

Чей-то смутно знакомый голос.

Обернулась.

От вокзала быстрым шагом шла Майя. Ее лицо раскраснелось, как будто она бежала.

– Рита, как ты здесь оказалась?.. – и, не слушая, не дожидаясь ответа, она продолжала: – Почему ты не на работе?..

– У меня отпуск… А что здесь делаешь ты? Все говорили, что ты уехала…

– Вернулась ненадолго, – лицо Майи болезненно сморщилось. – Нужно забрать кое-что. И знаешь, я вчера видела Венедикта. Он спрашивал о тебе.