Иллюзион. Глава одиннадцатая. Все страньше и страньше⁠⁠

А может быть, и не было меня – молчи,

И сердце без меня само стучит,

И рвутся струны сами собой,

Как будто обрывается свет.

А может быть, и нет…

А может быть, и не было меня – скажи,

И кровь, как речка между камней, сама бежит.

И рвутся струны сами собой,

Как будто обрывается свет.

А может быть, и нет…

«Пикник»

Но встретиться с Элеонорой мне не удалось. Ее не было дома. А в дверях торчала записка. Я как-то сразу поняла, что это для меня.

Не колеблясь, развернула сложенный гармошкой листок бумаги.

«Дорогая Рита! Мне нужно уехать. Когда вернусь, не знаю. Не забывай, что я тебе говорила. Всегда твоя Эля».

Что она мне говорила?

Мучительно соображая, я мну в руках листок.

Про то, что все, что осталось за чертой города, навсегда осталось за чертой города… Разве что это… Данную мысль Элеонора повторяла часто.

А вообще… Мы не вели философских бесед и не так уж много общались. Элеонора помогла мне на первоначальном этапе обустройства в городе, а потом… Так получилось, что ее место заняла Верка. Тем более что с ней у меня было то, чего не могло быть с Элеонорой – совместные хождения по барам и устройство личной жизни. С Веркой нас не разделял возраст. Это были отношения равных. В Элеоноре же я всегда так или иначе видела добрую тетушку, несмотря на всю ее моложавость.

И я иду к себе. Рассеянно завариваю чай. Думаю, что мне теперь делать.

Должно быть, Серый чувствует мое настроение, потому что он нервно трется о ноги, мяучит. Выглядит это так, словно он просит есть, только миска его полна.

Жаль, что ты не умеешь говорить, мой дорогой питомец.

Хотя чем бы ты мне помог?..

Я беру с полки какой-то старый детектив в мягкой обложке, пытаюсь читать. Но не могу двинуться дальше двух страниц. Не могу уловить суть. Наваливается чувство тревоги и надвигающейся беды.

Это знакомое чувство. Так уже было когда-то… Но это было давно.

И я понимаю, что не могу больше находиться в этой квартире одна. Кот не в счет. Это какое-то болезненное, тяжелое чувство, которое ощущается почти как физическое недомогание. Стены, в которых я была и счастлива, и печальна, становятся отвратительны до тошноты. Они уже совсем чужие.

«Если что-то со мной случится, мне никто не поможет. Я одна, одна, совершенно одна».

Но что может случиться?

Почему мне так страшно?

Что за темное, гадкое предчувствие сосет мое сердце?

Перебить.

Я должна перебить этот страх.

Нужно выйти из этого состояния.

У меня ведь уже получалось.

Я умею это делать.

Память мозга – почти как память тела. Мышцы помнят то, чему научились однажды. Говорят, невозможно разучиться кататься на велосипеде. И если ты хоть раз сумел самостоятельно выйти из невротического эпизода, ты выйдешь еще.

И эта память, память подкорки, и древний инстинкт самосохранения гонят меня на улицу. К людям. Туда, где я знаю, станет легче. Туда, где отступит тревога, уйдет страх.

Почему-то я не хочу сейчас звонить Верке или кому-то еще, хотя это напрашивается. Я уже забыла и про Элеонору, а ведь двадцать минут назад ее отсутствие вогнало меня в ступор. Нет. Я справлюсь сама.

Мне никто не нужен.

Я и не замечаю, как сильно шатает меня из стороны в сторону. Лютая потребность в обществе сменяется не менее лютой независимостью и уверенностью в своих силах.

Выйдя из дома, я слегка притормаживаю у подъезда. Куда?..

Куда-нибудь, где мне будет хорошо…

Бессознательно я пытаюсь найти опорные точки, вернуться туда, где я чувствовала себя в безопасности. Это же было совсем недавно… Когда все еще было в порядке… Ну, почти в порядке. Насколько в принципе у меня это возможно.

И память подсказывает: «Лиль».

И я иду на трамвайную остановку. Нужный мне номер подходит почти сразу, и это действует успокаивающим образом. Я сажусь, приобретаю билет, как ни в чем не бывало, рассматриваю пассажиров, проезжающие мимо машины, дома за стеклом. Я словно делаю вид, что все хорошо. Что ничего особенного не происходит. Играю сама с собой в игру. «Веришь – не веришь?»

Но обмануть себя – совсем не то же, что обмануть мужчину.

Наконец нужная мне остановка. Один из небольших переулочков, что так обильно ветвятся у проспекта Революции ближе к Старому городу, к Крепости... Два шага, вход со двора… Блочные дома шестидесятых, которые отлично служат целям конспирации…

«Лиль» – ни то бар, ни то клубешник, ни то притон, ни то просто не пойми что…

Я зажмуриваюсь.

Нет никакого «Лиля».

Нет.

Вот дом, на первом этаже которого он находился. Номер 37, я специально проверяю дважды. Но на первом этаже вместо «Лиля» какой-то мебельный магазин, а со двора можно попасть только в обычный жилой подъезд…

Этого не может быть.

Я обхожу дом вокруг. Обхожу еще. Мне хочется кричать в голос, хочется рвать на себе волосы, потому что это ни в какие ворота не лезет, это абсурд, это въяве осуществившийся кошмар, это какая-то жуткая, чудовищная фантасмагория.

Стоп. Я пытаюсь успокоиться. Считаю до десяти, до двадцати, только мне это никогда особо не помогало… Если уж началось, все, пиши пропало, тормоза отсутствуют…

Что началось?

Но мысль перескакивает, уводит меня с опасной темы. Словно кто-то поставил на мои мозги предохранительный клапан. Осторожно, осторожно, надо переключиться.

Надо выйти.

Все это можно объяснить. Клуб мог переехать. Я могла перепутать. Что угодно могло произойти…

Бежать отсюда. Бежать из этого места.

И я действительно почти бегу, спотыкаясь на каблуках и едва не падая, спешу к проспекту Революции. Вот же он, вот памятник Гоголю, у которого мы встречались недавно с Веркой…

Но нет памятника.

Вернее, есть. Только не автору «Невского проспекта», а первому из вождей Революции. И я как-то внезапно осознаю: ну конечно, он же всегда здесь был. Всегда. У нас в городе четыре памятника вождю, этот самый старый. Может, поэтому он такой простенький. Совсем типовой, ничего интересного…

Что со мной?

Что со мной происходит?

Но «Лиль» – не единственное место в городе, где я могу искать опоры. Да, там было уютно и грибочки – просто пальчики оближешь, и Джон знал нас с Веркой в лицо и даже помнил, что мы заказываем обычно, но было и кое-что поважнее.

Ну разумеется. И я сажусь в автобус, который отвезет меня в редакцию.

Мы едем по проспекту Революции, поворачиваем у Крепости, проезжаем мост. Обычно вид реки меня успокаивал, но не сегодня. Я выхожу у городской библиотеки, мимо сквера, посвященного Незабытому Герою, перехожу по пешеходному переходу…

Вот он, двухэтажный домик, выкрашенный светло-зеленой краской, с мансардой, чьи окна с провинциальной наивностью украшены геометрическим узором из деревянных плашек… Мансарду подпирает четырехгранная колонна, это необычное, но очень симпатичное здание.

Только редакции «Городской панорамы» здесь нет.

Вместо нее – суши-бар.

А что еще ты ожидала здесь увидеть, Рита?

Я до боли кусаю свою ладонь. Я хочу проснуться. Очнуться от этого кошмара. Понять, что все это только греза, вызванная парами вчерашнего мартини.

О верните мне мое вчера, о верните мне мою тоску, я снова хочу бултыхаться в болоте Неразрешимых Противоречий, потому что залив Отчаяния куда хуже.

О насколько же он страшнее и глубже, и как мрачна моя судьба и как жестоко мое будущее. Как ужасно, как мучительно мое завтра.

Не выходит. Это не сон. Это реальность. Реальность, которая на глазах разваливается на куски.

Все. Хватит. Хватит притворяться храброй и независимой, ты прекрасно знаешь, что это не так. Тебе нужна помощь – срочно.

И, судорожно путаясь в собственной сумке, я достаю телефон. Мне нужна Верка. Паша. Руслан Градский. Бориславович. Мне нужен хоть кто-нибудь.

Хоть кто-нибудь, боже!

Но адресная книга пуста. Ни одного контакта. Как будто я купила телефон только вчера и не успела внести ни одного номера…

И я не помню телефонов своих друзей. Я ведь никогда их не набирала…

Я ничего не помню.

Кроме…

Да, этот номер едкой кислотой выжжен в моей памяти. И мне не нужно его записывать. Я никогда не могла бы его забыть. Этот проклятый, этот трижды проклятый номер.

И я делаю то, что должна была сделать уже давно.

То, что дало бы устоять моему хрупкому миру, что спасло бы мой город, город моих иллюзий…

Я звоню Венедикту.