Гниль. Часть четвёртая⁠⁠

За время, проведённое в медблоке, следы подростков из спального корпуса замело. Генка и Пашка шли под свист ветра. То и дело мальчишки слышали, как резко лязгает на ветру незапертая железная дверь овощехранилища.

В кухонном корпусе было темно. Даже над дверью кладовой, где разгружали продукты, фонарь в ребристом кожухе не горел.

Напротив пищеблока располагался трудовой корпус, где проходили уроки труда и размещалась личная вотчина завхоза. В окнах завзятого полуночника свет тоже не горел.

Они остановились, когда Генка разглядел чёрные капельки на асфальте. «Кровь», - уверенно подумал он.

Воробьёв шепнул сквозь зубы:

- Чего, как столб, встал?

А потом и сам разглядел у ворот с открытыми створами два грузовика, привозивших в трудколонию продукты. Пашка сглотнул: от нехорошего предчувствия засосало под ложечкой, а в горле образовался комок.

- Пригнись, - шепнул Воробьев, и они присели, упираясь спинами в стену. Дальше виднелись открытое пространство да только мусорные баки в кирпичном ограждении. Мыслей не осталось. Мальчишки без слов поняли друг друга и замерли на месте, наблюдая за происходящим.

Странно передвигая ноги и сутулясь, в незастёгнутой куртке и без привычной форменной шапки невысокий крепыш охранник, точно сонная муха, запирал центральные  ворота. Из-за его чудного поведения и нелепого внешнего вида, вызывающего смутную тревогу, мальчишки не стали просить его о помощи.

Дождавшись, когда мужчина повернётся спиной, Генка и Пашка отодвинулись от стены здания и поползли к мусорным контейнерам, огороженным кирпичной кладкой.

Снова резко скрипнула дверь овощехранилища.

Охранник уверенно направился к овощехранилищу, за ним ковылял откуда-то появившийся то ли завхоз, то ли его сменщик Медведев.

- Тсс… - прошипел Чебурек, а потом и вовсе замер, скукожившись в своём укрытии. Воробьёв же зажал рукой рот, чтобы не закричать. Они увидели, что из овощехранилища гурьбой стали подниматься мальчишки; некоторых подростков, явно бессознательных, волокли, точно кули с мукой.

Вдруг вышедший охранник задрал голову вверх, повернулся, замер на месте и стал приглядываться в сторону Пашки и Генки, точно что-то почувствовал. Его шапка съехала набок, и на его лбу что-то двигалось. Непонятное, длинное, подрагивающее, как усики.

Воробьёв дёрнул друга за руку, мол, ложись. Чебурек рухнул в снег, и они поползли по-пластунски, пока не упёрлись в стену оранжереи, возле которой росли яблони. Затем медленно поднялись и побежали.

От страха у обоих мальчишек тряслись поджилки. Разворачивающиеся на их глазах события становились всё более иррациональными, оттого и накатывал на ребят липкий, необъяснимый ужас.

Они не знали, где прятаться, но инстинктивно избегали спальни, избегали медблока. Пробравшись в центральный корпус, мальчишки бежали по пустым неосвещённым коридорам, пока не забрели в один из кабинетов, где проводились занятия. Там они спрятались в громоздком шкафу со всяким реквизитом и старьем, где, забившись ближе к стене, согрелись и заснули.

… Воробьёв всхлипнул и проснулся первым, сначала не понимая, где он очутился и что происходит. Кругом темнота, а рядом кто-то лежал и сопел носом, то и дело постанывая, как скулящий пес. Сердце мальчишки учащённо забилось и тут же сжалось от страха. Он не мог сориентироваться, руки натыкались на предметы, хватали бумагу и задевали стеклянную тару и что-то похожее на перья. От паники и спёртого воздуха мальчишка начал задыхаться.

- А-ах!.. - проснувшись, простонал Чебурек.

Воробьев дернулся, угодив спиной в стену, и чуть не заорал, но узнал голос друга. Голова работала плохо. Но потихоньку перед ним начала складываться картина.

- Где мы? - тихо промычал Чебурек. - Я писать хочу, - добавил, точно маленький, и схватил Пашку за руку, которую в любой другой раз Воробьёв бы выдернул, но сейчас решил всё оставить, как есть. Сейчас он был слегка не в себе, растерян и, честно сказать, до усрачки напуган.

Он снова вздрогнул, по позвоночнику разлился холод и замер где-то в кишках, свернувшись узлом ледяных осколков. Пашка пытался отделаться от приснившегося кошмара, который, судя по крепко сжимающим его ладонь пальцам Чебурека, кошмаром вовсе не был.

- Что делать будем? - бодро, с надеждой спросил Чебурек и болезненно сжал руку Воробьёва.

Пашка вздохнул. Вот так всегда его без спроса снова назначали лидером.

- По обстоятельствам, Генка. По обстоятельствам.

Они выбрались из кабинета и никого не нашли. В центральном корпусе было неестественно тихо. Не сновали туда-сюда подростки, не слышался гул голосов и смеха. Не улюлюкало вечное радио директора, которое включалось ежедневно в целях просвещения подрастающего поколения классической музыкой.

По пути мальчишки направились в туалет, где сделали все свои дела, поочередно становясь в коридоре на всякий случай на стреме.

Они присели возле окошка на мягкий, продавленный диванчик. Решили передохнуть и всё обдумать. Рядом, в деревянных ящиках, нависали своими мясистыми листьями экзотические цветы.

Воробьев предложил бежать. Генка уговаривал позвонить в полицию или домой, попросить бабушку приехать и его забрать.

Слышать подобный детский лепет из уст Чебурека Пашке было не впервой. Поэтому он предложил первым делом направиться в столовку, где в обычное время во время завтрака собиралось очень много людей. Генка же рвался в спальню, игнорируя собственный извечный утренний аппетит: мол, вот ему бы первым делом-то позвонить. Воробьев настоял на своём и потащил друга в столовку.

Пройдя по коридору и спустившись по лестнице, они обнаружили, что на посту возле вахты на первом этаже - никого. А подойдя к дверям столовой, разглядели там кучку подростков и несколько взрослых, которые, периодически почёсываясь, с остервенением жрали что-то красное, напоминающее мороженое мясо.

Мальчишки столбом замерли возле дверей, и Воробьёв, шикнув, запретил входить внутрь. Генка и не слышал. Его взгляд был намертво приковал к отёкшему, серому, как скисшее тесто, покрытому наростами лицу поварихи, взвалившей свои телеса на стол в среднем ряду. Её грязные руки месили на столе, кажется, головку сыра. Только вот головка сыра была вымазана красным.

Подростки за столиками выглядели дико в своих свалявшихся мокрых майках. Их кожа была бледной, а открытые участки тела покрывали наросты. Многие знакомые лица напоминали надутые гелием маски, будто их изнутри нешуточно распирало от газа.

Прячущимся мальчишкам ни за какие коврижки не хотелось к ним подходить. У них даже мысли не возникло кого-то здесь о чём-то спрашивать.

С громким «пуф!» лопнул нарост на лбу тощего подростка, жевавшего что-то мягкое и красное в среднем ряду. Он задёргался и упал на пол. Из образовавшейся у него дыры на лбу проклюнулся извивающийся коричневый отросток, оканчивающийся мягким чешуйчатым шариком. Как у улитки, мать его… Шарик завертелся на своей оси, а потом открылся и уставился прямо на мальчишек. Эта жуть была уже выше их сил.

- Бежим! – тихо, с придыханием на ухо Генке произнёс Воробьёв.

Они медленно на цыпочках отступили от двери столовой, а затем изо всей мочи побежали к лестнице.

В спальне царил разгром. Кто-то злостно разворошил все постели, раздолбал лежащие на прикроватных тумбочках телефоны, разбросал из шкафов вещи.

Окна так и остались распахнутыми, растаявший на полу снег давно превратился в воду. Убедившись, что в спальне никто не прячется, Воробьёв предусмотрительно закрыл дверь и поставил под ручку спинку стула.

- Итак, переодеваемся, затем забираем из тумбочек все нычки и валим из трудколонии ко всем чертям! - как отважный герой боевика, провозгласил Пашка и первым начал снимать потную, грязную одежду и промокшие кроссовки с вонючими носками.

Они вылезли через окно, благо спальня находилась на первом этаже. На улице их снова ждал полный облом. За центральными воротами строго следил замерший, точно в анабиозе, охранник. Шапка-ушанка еле натягивалась на его распухшую, как арбуз, голову. Ее края то и дело, будто сами по себе, странно подрагивали.

Мальчишки остановились у кухонного блока, не рискуя приблизиться к мусорным контейнерам. При дневном свете и так отчётливо видели, как в дверь овощехранилища спускались группки подростков, некоторых даже вели насильно, скрутив под руки, как военнопленных. Через некоторое время подростки выходили, вытаскивая мешки с картошкой. А когда несколько чумазых мальцов в трусах и майках присели на корточки и стали жадно вгрызаться в грязные сырые клубни, то Генка и Пашка совсем обомлели и вынужденно отвернулись, пытаясь побороть приступ рвоты.

Время приближалось к обеду. Подростки не спешили покидать овощехранилище, а охранник всё так же, точно оцепенелый, стоял на стрёме у ворот.

Итак, за забор мальчишкам без помощи не перескочить, даже если бы они притащили сюда стремянку. Стена трехметровая, а поверх неё колючая проволока, подключённая к сети, могла отвадить от побега кого угодно. Пришлось вернуться в спальню.

- Они все рехнулись, - прошептал Чебурек, устроившийся возле подоконника.

- Странная картошечка, очень вкусная, наверное. Иначе почему они её так остервенело жрут, - заметил Воробьёв.

- Может, это болезнь. Булимия, - ответил Чебурек, жадно откусывая огромный кусок от шоколадного батончика, заграбастанного из тумбочки Бычкова.

- Тсс, это у тебя булимия. А у них точно что-то другое, - прошипел Пашка, разглядывая молодую повариху, в расстегнутом халате и в шлёпках вывалившую из кухонного блока на улицу.

«Чёрт, куда она тащится?» - хотел было сказать Воробьёв, но обомлел. Повариха обернулась, и он увидел, как пульсирует на её лице огромная опухоль. Черная, как и картошка, в мешках выгруженная на снег.

- Пашка!.. - взвизгнул Чебурек. - Это мне кажется? Кажется, да? - затрясся он, как в припадке, тоже разглядев опухоль на женском лице.

- Заткнись, - отрезал Пашка, чувствуя, как от страха свело мочевой пузырь. Генка напрягся и всё никак не мог успокоиться, всё тарабанил, куда она тащится, даже после того как повариха скрылась из вида.

- Чёрт, я вспомнил – у медсестры на столе был телефон. Точно, - нарочито бодро произнес Воробьёв и толкнул Генку в бок.

- Я туда снова не пойду, - уперся Генка.

- Пойдёшь, а потом мы сходим в комнату отдыха и телевизор включим, новости глянем, – сказал Пашка, потому что где-то в глубине души всё ещё верил: всё происходящее можно рационально объяснить. - Или давай ты сходишь за телефоном, а я в комнату отдыха сгоняю.

- Нет, - мигом отрезвел Генка. - Вместе пойдём.

Он прекрасно знал, что в таких ситуациях, как в фильмах ужасов, никогда не стоит разделяться.

- Хорошо, - сказал Воробьёв и, убедившись, что в коридоре и на улице под окнами поблизости никого нет, собрался с духом и начал на пару с Генкой осуществлять свой план.

Свет в медблоке так и не загорелся. Длинные плафоны ламп, в коридоре идущие на потолке через определенный промежуток, были разбиты и свисали на проводах, то и дело, болтаясь от гуляющего по коридору сквозняка.

На улице началась метель. Порывистый ветер задувал колючие снежинки из раскрытых окон на пол.

Мальчишки угрюмо шагали к кабинету медсестры, разговаривать в такой ситуации никому не хотелось.

- Стой, - внезапно сказал Пашка, замирая на повороте коридоре в медблок.

Скрип, скрип. Пауза. Затем шорох, будто что-то впереди за поворотом неспешно тащили.

Не думая, Пашка присел, затем лёг и, подтянувшись на руках, подобрался к стене. Здесь, вытянув голову вперёд, он стал вглядываться в темноту: в дальнем конце коридора, напротив кабинета медсестры, маячили тени подростков. Трудно рассмотреть, что они делали, но по размеренным движениям Пашка понял: они что-то тащили и складывали в одну кучу.

Чебурек толкнул его в бок своей толстой ручищей и пристроился рядом, всё навязчиво шептал в ухо, спрашивая: а что они там делают? Шёпот Генки он игнорировал.

Через пару секунд вглядывания в темноту Воробьев в общих чертах понял, что происходит. Подростки укладывали штабелями друг друга. Точно матрасы на складе хранения. Это было бы смешно и казалось бы игрой, но всё же… «Шлёп, шлёп… Скрип, скрип», - складывали одно тело подростка на другое, точно лежащие снизу тела - просто бесчувственные куски мяса.

«Шорх… Шорх…» По полу покатилось что-то круглое. Неужели картошка? Но для чего? Бред какой-то. Наблюдая за происходящим, Воробьев, чувствовал, что вот-вот обмочится, потому что по ходу дела подростки собирали в коридоре картофель. Тщательно собирали каждый чёртов клубень и тащили к этим своим телам - стеллажам.

Сглотнув ставшую вязкой слюну, Пашка прошептал Чебуреку:

- Двигаем живо! Возвращаемся обратно.

И в двух словах объяснил все, что сумел разглядеть.

Мальчишки засели в комнате отдыха, закрыв дверь на хлипкую защёлку. Включённый телевизор передавал лишь помехи. Возможно, сбита антенна, но, чтобы это проверить, нужно бы залезть на крышу. Этот вариант пролетал. Плохи, плохи дела.

Вскоре телевизор выключили. В комнате отдыха зависла удручающая тишина.

Чебурек поджал ноги к груди, обнял руками колени. Он хлюпал носом и всё повторял: «Бабушка, бабушка, пожалуйста, родненькая, забери меня…»

- Не раскисай - что-нибудь придумаем, - обнял друга Пашка. Ему самому не хотелось вспоминать о пьющем отчиме и безвольной матери-алкоголичке. Гребаный отчим заставлял воровать, вот поэтому он и попал сюда. Эх, жизнь. А вот Генка – дурак, сам виноват: связался с плохой компанией и загремел за всякую ерунду. Стены, там, расписывал из баллончика, стёкла разбивал, курил и тоже поддался уговорам: на понт, точно лох, своровал в ларьке блок сигарет «Кэмэл», за что и попался.

- Давай поспи, Чебурек, - сказал Пашка. - А я пока подумаю, подежурю.

- Страшно мне, до чёртиков страшно, не засну, - сказал Чебурек, но всё же последовал совету Воробьева и прилёг на диван.

Пашка вздохнул. За окном стремительно темнело.

Сменщицу Галины Петровны больше не волновала ни семья, ни готовка, ни другие заботы. В голове женщины все словно отключилось. Точно рубильник переключили. Раз и всё.

Ей хотелось только есть, только собираться в кучи вместе с другими теплокровными и заботливо греть своим телом картофельные клубни, как греет свои яйца курица-наседка. А всё для чего? Не нужно было женщине этого знать, да и честно сказать – не хотелось. Все её мысли разом ушли, как сливают воду из унитаза. Так бывало у неё во сне раньше, когда видишь себя кем-то другим.

Всё тело женщины чесалось. Зудящие очаги и пузырчатые наросты обсыпали грудь, плечи и периодически перемещались, как личинки на жгутиках, под воздействием температуры.  

Свет раздражал её глаза, постоянно хотелось спать, но прежде всего она знала, что следует крепко наполнить брюхо да следить, чтобы другие теплокровные тоже не забывали насыщаться.

Несколько раз за пару часов женщина впадала в ступор - и тогда в её ушах раздавался свист, снова приводящий её в чувство. Свист сводил с ума. Она закрывала глаза, и всё равно перед взором точно вживую представал завхоз. Трещёткин.

Этот свист, раздирающий уши, был его голосом, который, если хотел того мужчина, так приятно отдавал свои распоряжения, что подчиняться его приказам доставляло женщине удовольствие. Точно то, что повариха делала по воле Трещёткина, было её истинным жизненным предназначением.

- Ах, - прошелестела женщина, роясь в запасах кладовой, и заглатывала из мешка горстями сахар, давилась, но всё глотала и глотала, а потом, обмякшая, прислонялась к стене и закрывала глаза, лениво чесалась и улыбалась, снова погружалась в беспросветное отупляющее забытьё.

Электрика звали Максим Бронеславович. Это был невысокий и круглый, как колобок, мужчина, обладающий некой присущей ему индивидуальностью, некой манерой поведения – то ли мимикой, то ли голосом, то ли ещё чем, но вызывающей симпатию в собеседнике, стоило ему лишь начать разговор да начать жестикулировать.

Он всегда умел шуткой разрядить любой спор, а также отвлекать внимание собеседника, переводя нить разговора в нужное электрику русло.

Так вот сегодня Максим Бронеславович ни за какие коврижки бы не поехал в трудколонию, но его жена планировала по весне отпуск и поэтому требовала расчётный листок, который электрик в прошлый визит по рассеянности забыл забрать у начальства. А жёнушке срочно нужно было подбить семейный дебет с кредитом. И вот как назрело.

До завхоза электрику дозвониться не удалось, а директор к едрене-фене отправился на недельный семинар.

Природное чутье Максима Бронеславовича вопреки уговорам жены подсказывало, что ехать не стоит. Но вот только к своей удаче, что ли, электрик мог заговорить зубы кому угодно, кроме своей жены. А ей, поди, если что-то уж стукнуло в голову, то пиши – пропало. Свое его жёнушка хоть зубами, хоть уговорами выбьет, но получит.

- А я вот курицу запеку, как ты любишь,- ворковала его жена, разом присмирев, когда увидела что Максим Бронеславович начал собираться и надевает брюки.

Она улыбнулась и сразу помолодела, похорошела, так что её изрядная худоба больше не бросалась в глаза заострёнными чертами лица. Взгляд женщины смягчился, на скулах появился нежный румянец, окрасив бледную кожу лица персиковым цветом.

Электрик несколько секунд топтался на месте, заглядевшись на жену, зажав пальцами пряжку ремня. Она отвернулась, и он сбросил мимолётное оцепенение, мигом оделся и чмокнул жену в щёчку, захватил ключи от машины и квартиры и вышел за дверь, на ходу застёгивая тёплую куртку. И, только отъехав метров сто от дома, Максим Бронеславович понял, что забыл телефон, и тотчас угрюмо подавил возникшее желание немедленно вернуться за ним. Вздохнул, повернул руль и плавно влился в поток машин.

- Приплыли, - снова шепнул Чебурек, когда их с Пашкой блуждание по центральному корпусу трудколонии в поисках пищи, стремянки или телефона оказалось безрезультатным. Эх, а они ещё мечтали раздобыть что-то, что можно использовать как оружие, но, снова свернув в один из коридоров на развилке возле окна на втором этаже, уперлись в кучу малу чего-то тёмного, грязного и вонючего, извивающегося рядом с батареей. Нечто напрочь перегораживало дальнейший путь.

- Медленно поворачиваем и бежим, - шепнул с проскочившим в голосе писком Воробьёв.

Куча мала точно почувствовала их запах и стала подрагивать. Разглядев многочисленные ноги-руки, белесые, слившиеся воедино лица и тёмные впадины глазниц, едва напоминающие их прежних обладателей, Чебурек едва не обмочился.

Зашуршала, защёлкала верхушка кучи и вдруг одним гладким движением расщепилась, выталкивая нечто продолговатое коричневое и ослизлое. Мальчишки замерли возле стены, боясь пошевелиться. На сплющенной морде чудовища вытянулись длинные усики, на их концах открылись тёмные блестящие глазки. «Как бильярдные шары», - подумал Генка и завопил.

От пронзительного свиста (будто вскипел гигантский чайник), у мальчишки заложило уши. Куча мала на глазах стала стремительно распадаться. Ноги у Генки разом онемели.

– Ну, бежим же! Ты, дубина, давай! - потащил за руку друга Пашка.

Чудовище плюхнуло, сжав заднюю часть тела, точно поршневую пружину, и прыгнуло, почти коснувшись своими усиками лиц мальчишек.

- Не могу! - пропищал Генка, не в силах заставить двигаться своё тело.

Вторая тварь, насупив плоскую морду, раскрыла пасть с острой полоской вместо зубов и явно тоже готовилась к прыжку.

Воробьев оглядывался в поисках пути отступления. Нужно спрятаться. Но как назло, большинство кабинетов, которые они не успели осмотреть на втором этаже, могли оказаться вовсе не пустыми, а тоже заселёнными такой же кучей малой, как и здесь.

- Дыши, Чебурек! Дыши медленно и глубоко, а когда я возьму тебя за руку, то закрой глаза, - сказал Пашка, взглядом упрашивая друга полностью довериться ему.

Чебурек кивнул. Собственные ноги казались ему слоновьими колодками. Генка не мог заставить себя двигаться. Точно его мозг, вот так реагируя на ситуацию, дал команду стоп, активируя самозащиту.

«Набегался я уже, наверное», - отстраненно анализировал происходящее разум Генки.

Он вздохнул и замер, встретившись взглядом с круглым глазом, вертевшимся на усике. Свист прекратился. Чудовище дёрнулось.

«Раз, два, три», - отсчитал про себя Пашка, затем достал из рюкзака любимую книжку «Марсианские хроники» и со всей силы запустил в стоящую впереди тварь. Глухой удар - и книжка оказалась в пасти твари. Челюсти сомкнулись, разрезав мягкую обложку ровно на две части.

Наверное, именно это вывело Генку из транса. Пашка схватился за липкую от пота руку Чебурека, который от прикосновения пальцев друга медленно, точно ото сна, пришёл в себя, вздохнул и следом за Воробьёвым дал деру.

Со смачным «шлёп» вторая тварь в прыжке припечаталась к стене и поползла по потолку, намереваясь отрезать путь отступления мальчишкам сверху.