Дорога. Утро⁠⁠

Второй Фокус погромыхивал подвеской на трещинах десноямского шоссе. Поскольку я терпеть ненавижу зависеть от кого бы то ни было, я вел машину. На правой чашке отвоевал себе место прыткий Мелкий, здоровому Даниле достался задний диван. Я люблю дорогу. Люблю ехать один, где в тишине можно побыть наедине с собой или даже попеть под собранные на флешке МР-3 композиции. Не меньше люблю ехать в компании, где можно попездеть обо всем, начиная от внешней политики и заканчивая майнингом криптовалют. Иногда, под настроение, неплохо даже просто помолчать с попутчиками просматривая среднерусские пейзажи за лобовухой.

На этот раз разговоры зашли за работу в уголовном розыске. Я, в целом, отношусь к операм уголовного розыска с уважением, но и с большой долей иронии. Эти товарищи полны корпоративной гордости и прямо напичканы глебожигловской романтикой. Практически поголовно. В структуре МВД они – этакие ВДВшники в армии, с лозунгами «никто, кроме нас», «там где мы – там победа» и «мы медленно спустимся с горы и переебем все стадо», нет, хотя последнее не про них. При этом огромная часть из них сидит на жопе ровно и работает только по совершившимся преступлениям. Все эти перлы: «Убьют – тогда и приходите», «Нет тела – нет дела» тоже родом из УР. Поэтому всю дорогу рассказывали  байки  о работе УР и немного подкалывали не очень давно перешедшего к нам Данилу.

При этом мне было что порассказать, ведь меня (в то время сотрудника БЭП) на четыре года занесло в подразделение УР.

Лет восемь назад, в области возникла критическая ситуация с вырубкой леса. В нескольких районах области незаконные рубки достигли промышленных масштабов и, поэтому руководством тогда еще милиции был создан сводный отдел из числа оперов БЭП и УР для борьбы с лесонарушениями.

Я в это время как раз в очередной раз полаялся со своим непосредственным начальником (редкостным мудаком), и начальник управления, с которым у меня было нормальное взаимопонимание предложил мне поработать там. Я всегда за любой кипешь и новые темы, видеть старое седое чмо, которое без повода могло воткнуть тебе в спину ножик мне не хотелось, поэтому легко согласился.

Всего в отделе было двенадцать человек, пять оперов (в том числе начальник), пять сотрудников из пирожковой  милиции (отдел организации применения административного законодательства) и двое приданных гаишников с патрулькой.

Начальником временного отдела назначили очень толкового возрастного опера с розыска (в розыске он оказался после разгона УБОПов), выделили УАЗ-буханку и «Соболь», помещение в одном из РОВД и работа понеслась. Получив оперативную информацию мы иногда половиной подразделения загружались в машины и уматывали в леса. По лету такие выезды смотрелись крайне эпично:  на глазах заёбанных участковых и прочего населения РОВД  мы загружали в машины лодки и палатки (свои личные), ружья и удочки (наличие их объяснялось легендированием выезда), мангалы и чайники (жрать людям надо в любом случае), рюкзаки, в которых иногда стеклянно позвякивало (пять-шесть мужиков вечером, без алкоголя – не смешите мои подковы), делали всему РОВД ручкой и уезжали, иногда дней на пять. Поздней весной и ранней осенью, в ходе профилактической операции «Лес», мы уезжали в леса на полтора месяца, работая в ритме неделя – одна половина отдела, неделя – другая. Под это дело в разных районах договаривались «на пожить» в пустом доме (нам помогало много народа, которому хищнические вырубки леса были поперек горла). Естественно из такой операции, помимо реализованных дел оперучета, привозилась дичь, рыба, грибы и ягоды, а так же прочие дары леса, воды и земли. (я, например, в свободное время любил пошастать с металлоискателем). Сказать что нам завидовали – это не сказать ничего. Впрочем было от чего.

При этом, темных сторон в работе было тоже немало. Коррупция на бытовом уровне, сложившаяся на земле сильно сказывалась на результатах. Иногда заехать в интересующее место было практически невозможно: нас сливали егеря, лесничие, администрация и даже свои, сотрудники местных отделов. Причем сливали даже не за деньги, пару раз у меня по сводкам проходил разговор моей подчиненной, опера из ровдшного БЭПа со своим родным братом, который пиздил лес в промышленных масштабах в котором она расписывала мою непривлекательную внешность, а так же рожи моих коллег. Приходилось шифроваться под туристов, заезжать в ночи, заходить  пешком по лесу из неожиданных мест.

Сами рубщики были народом мозговитым, осторожным и активным на противодействие. В лесах на точках въезда они выставляли «кукушек» - человечки на зарплате в камуфляже и с мощной радиостанцией, которые шифровались в шалашиках, иногда в полноценных засидках на деревьях, знали наперечет местный автотранспорт и в случае появления незнакомых автомобилей и лиц сразу давали сигнал тревоги.

Мало того, малейшее изменение в обстановке их сразу напрягало и в лес они не ехали. Один раз, заходя по раннему утру, мы пересекли лесовозную дорогу, на которой оставили свои следы от обуви. Всего три незнакомых следа были замечены каким-то, сука индейцем следопытом из группы, заезжавшей на тракторе, они тут же развернулись и уехали в деревню. А заходить было необходимо, ибо доблестные следаки из комитета требовали при документировании видеосъемку совершения преступления. Столько ползать, прятаться и мимикрировать под окружающую среду как в лесном отделе мне не приходилось ни до ни после.

Многие рубщики были судимы по разу, ходили на условке, и заезжать на реальный срок второй раз никому не хотелось. Были случаи, когда особо ебанутые кидались с заведенной бензопилой, обучали собак набрасываться по команде, пытались использовать технику.

Именно в лесном отделе произошел один из двух случаев за всю мою работу в полиции, когда я ударил человека. Мы втроем зашли на делянку, дали по профилактическому выстрелу из ружей в воздух (еще один резон брать ружья – за патроны отчитываться было не надо). Обычно этого хватало, чтобы задерживаемые приобретали соглашательский настрой, однако в тот раз этого не хватило. Один пидарасина запрыгнул в работающий трелевочник и решил устроить нам показательные военные игры.  Он рванул сначала на Пашу, который еле увернулся от трелевочного отвала, потом резко повернулся на меня. Бежал я от него как зебра, сука, галопом. С обеих сторон дороги были сложены рюмы из бревен, и бежать кроме как вперед мне было не куда. С тех пор я всегда сочувствую зайцам, бегущим в свете фар автомобиля, потому, что полностью понимаю их положение. А эта падла меня догоняла. Я хз, что он хотел сделать, но понимал, что он этого добьется. Спас меня Витя, опер из розыска, который как то запрыгнул на трелевочник сзади, и попытался открыть дверь. Неадекват отвлекся на него, соскочил гуслей в глубокую, наполненную черной жижей, лесовозную колею и потерял скорость. Выехать назад шанса мы ему не дали. Витя влез в кабину, он начал вылезать и тут снизу я, на адреналине, схватившись за руку, завалил его на землю. Пинал я его от души, о чем ни разу не жалею.

Кроме рубщиков, кучу адреналиновых эмоций поставляли звери. Кирпичами, отложенными двумя операми, которые встретили в пять утра на пустой лесной дороге медведицу с медвежатами, можно было замостить все пешеходные дорожки еще не заложенные Собяниным. Наслаждаться эмоциями водителя, которому на повороте по касательной влетел в бочину  кабан-секач можно было больше трех суток кряду. (Секач убежал в лес не пострадав, а красить личную «шниву» у которой была ободрана щетиной даже грунтовка) пришлось водителю. (Водителем в отделе у нас выступал собственно начальник отдела, у нищих слуг нет). Морда лося, который вышел к нашему ночному костру, просто посмотреть чё-почём, до сих пор снится мне по ночам.

Веселое было время.