Серия «Лё Прозорий»

Сколько себя помню, во мне он вызывал оторопь. «Что, уже август?» — означало, вначале скоротечность школьных каникул. Но, с тех пор как в моём лексиконе, вероломно и без предупреждения, появились слова «путч» и «путчисты», оно уже переросло в нечто другое. И, понятно, явно не в лучшее.

Короче, я не люблю август. Имперские начала самого названия сего месяца ничуть не сглаживают этой неприязни. Даже и вовсе — можно сказать, к августу у меня неприязнь не простая, а августейшая, голубых, понимаешь, кровей, суровой стародворянской выдержки. То есть, такой, когда уже никто и не помнит почему положено именно так, но традиции нарушать нельзя, и поэтому они незыблемы, а нарушитель их — отступник. И посему, раз положено — значит положено, и никаких гвоздей, окромя как в гроб, тут не предвидится.

Моя к нему неприязнь может показаться фанатичной. Но, когда я реестрово прохожусь по датам смертей близких и знакомых, то нахожу, что август принял на себя большую их часть. Месяц жатвы, как он есть, да…

Схожую антипатию я испытываю к февралю. Он тоже оконцовка своего «сезона», и тоже тот ещё Жнец. В некоторых моментах даже более суровый. И сколь следующий за ним март ни коварен, а вот февраль, всё-таки, уделывает его, в моих глазах, по всем фронтам.

И, чёрт побери, почему не май, где смертей не сильно меньше, почему не другие месяцы? Но нет, именно эти два настолько отталкивающие, что я даже и не знаю как выразить словами…

И я не сильно задумывался почему так. Просто так сложилось, наверное. В том смысле, что у всех свои бзики, переубедить против которых можно, разве что, под дулом пулемёта. И таковым, видать, будет мой дальнейший путь (сколько бы он ни длился) по этим самым февралям и августам.

Каждый раз они как подножка. И каждый раз (представьте себе) неожиданно. Только и остаётся, что отсидеться потом в межсезонье. Ну, или как получится. По обстоятельствам.

Когда-то я видел во снах путешественника трёх миров. Это старый согбенный шаман. Он присел на траву, и, прикрыв тяжёлые свои веки, недвижно безмолвствует. На нём полное его облачение, всё в орнаментах и обшитое гусиными клювами, но маска откинута от лица, а на лице покой — ни одна морщинка не дрогнет. Верный бубен, давным-давно сработанный из ветви Мирового древа, лежит у ног старика. Шаманский костёр не горит, но дрова и сырой можжевельник заготовлены.

Куда ты собираешься отправиться на этот раз, старый шаман? В мрачное царство Эрлика, жене которого на заре своей юности ты стал молочным сыном? Или и вовсе вознесёшься к Тенгри (Ульгеню? Кайракану?)?

Нет, похоже, сейчас он незримо бродит в Мире людей, являясь им во снах. Что хочет сказать? О чём предупредить? От чего уберечь? По крайней мере, мне-то он является — и всегда, что характерно, неподвижным и молчаливым. Молчу и я, не решаясь нарушить его медитативное безмолвие.

И вот в очередном сне приходит некое озарение — бубен ведь тоже молчит и…, а вдруг, не слыша его звонкого голоса, дух шамана никак не может вернуться обратно из своих странствий? С этой мыслью я медленно подхожу к месту для костра, обложенному тремя камнями, затем смотрю на груду хвороста… Вдруг! «Не зажигай огня!» — гулко произносит кто-то незримый. Вздрагиваю от неожиданности, просыпаюсь.

После этого я больше не видел старика во сне. Зато аккурат в то же утро услышал песню «У шамана три руки» группы Пикник. Ну очень интересное совпадение! Послушал её, переслушал, потом много думал… В итоге понял одно — зря я во сне к костру подошёл. Нужно было сразу бить в бубен!

Теперь вот, думаю, а кто-то же ведь должен оказаться догадливее меня? Кто-то же ведь должен понять всё правильно, ударить в бубен, и помочь дрёмному шаману возвратиться из его долгого путешествия? И тут же: а что, если никто, кроме меня, его не видел? Неужели всё пропало, и пути к спасению нет?

С тех пор я постоянно ищу этот путь и не нахожу. Есть лазейка — самому стать камлающим шаманом. Но она с игольное ушко, и в неё не втиснуться мне совсем — таким надо родиться, такого люди не выбирают. Но я знаю ещё, что возможно стать шаманом и не путешествуя в мир духов. Сказитель, поэт или музыкант (при условии, конечно, что они настоящие, а не пласт-массовые) — они тоже шаманы. Они тоже проводники из Мира духов в Мир людей, и, — кто знает? — возможно, даже и обратно.

В общем, можно стать шаманом и не зажигая огня. Он ведь всё равно загорится потом от дыхания, как завещано Шклярским в той песне. Только надо стать. Стать действительно, стать по-настоящему.

И быть.

Синица и журавль — две птицы. Два символа: того, что у тебя есть, и того, чего у тебя нет (но как-то вот хотелось бы и желалось) соответственно. Если (ВНЕЗАПНО!) кто не в теме, то стали они такими благодаря пословице «Лучше синица в руках, чем журавль в небе».

Ну и, как бы, да. Если держишь синицу, то вот же — она моя, она тут, она молчит от ужаса и приятно греет руку. А журавль — ну летает там что-то большое и красивое, и что же теперь? У меня есть своя синичка — и ладно, и пусть его летает тот дятел-переросток.

И, вроде бы, всё до банальности верно. Можно же ведь довольствоваться малым, пока стремишься к чему-то бо́льшему. Но ведь пословица ничего не говорит о стремлении — в ней только чистое и незамутнённое утешение для человека, который потерял всё, кроме пресловутой синицы. И для такого человека (а от этого никто из нас, увы, не застрахован) она, безусловно, Истина. И, зачастую, в последней и окончательной инстанции.

И еще бывает, что имея того приснопамятного журавля в полном своём владении, некто не осознаёт насколько ему на самом деле ништяк. Но длится такое состояние ровно до тех пор, пока ушлый журавель ни возьмёт да и улетит. Обидно, досадно… не храним, а потом плачем. И прочие нехорошие мысли лезут тогда в горемычную головушку.

Есть другой вариант этой пословицы, и меткий — дальше некуда. Бьёт, как говорится, не в бровь, а прямо в глаз: «Лучше синица в руках, чем утка под кроватью». Если призадуматься — так и в дрожь бросает. И в таком контексте как-то сразу осознаёшь — нет птицы страшнее утки. Что тот орёл, клюющий печень Прометею? Это же просто личный мучитель какого-то там Прометея. Кто вообще его помнит? А вот утка, твоя… Когда она у тебя временно — это ещё туда-сюда. Но когда до самого конца… Нет, даже и думать об этом не хочу.