Жду новый пост

Серия «Лагерь «Лесная сказка»»

Дорогой мой читатель, я догадываюсь, что уже утомил тебя постоянным включением в посты спутниковых карт и всяческих схем, но мне кажется, что так проще и нагляднее представлять описываемые события, поэтому в этой публикации они тоже есть. Ещё я мог напутать с нумерацией корпусов, хотя знающие люди в комментариях подсказали, что вроде бы всё верно. На суть рассказа это всё равно никак не влияет.

Эта загадочная и жуткая история случилась с моим отцом, человеком не робкого десятка, зимой 1992 года. Я уже упоминал, что, будучи главным инженером в местной котельной, он головой отвечал за всё, что касалось водоснабжения и отопления лагеря, а так как специалистов в его распоряжении было раз, два и обчёлся, то все сезонные обходы и проверки осуществлял лично: осматривал трубы и батареи в корпусах и остальных зданиях, составлял графики гидроиспытаний, сам же их проводил, контролировал работу сантехников, кочегаров, давал им наряды на работу и всё такое.

Отопительный сезон обычно начинался в октябре и заканчивался в апреле, после чего рабочие обследовали все узлы системы на наличие дефектов и производили опрессовку трубопроводов, то есть нагнетали воду под высоким давлением для обнаружения протечек. Если всё было в порядке, то отопительная система считалась готовой к следующему сезону. В «Лесной сказке» работа несколько осложнялась тем, что дети заезжали отдыхать дважды в год: в летние и в зимние каникулы, но топить пустые корпуса в полную силу ради пары январских недель не имело смысла — только топливо жечь впустую, поэтому отец постоянно выдумывал разные способы, как оптимизировать схему циркуляции горячей воды и давления. Дом и гостиница отапливались по-обычному графику, а баня — круглый год. В домике сторожа стояла простая печь-«буржуйка».

Январская смена 1992 года закончилась без происшествий, и в конце новогодней недели отец отправился на дежурный осмотр корпусов. Ходил он обычно не как все местные жители — через ворота в берёзовой аллее (жёлтый маркер) — а делал крюк: поднимался в гору (красный маркер) и на развилке уходил в лес на центральную дорогу (синий маркер), чтобы по пути к лагерю заглянуть в водонапорную башню. С ней у отца была особая любовь по причине вечно барахлящего насоса, так что при любом удобном случае он проверял, как там поживает агрегат.

Смеркалось. Всю первую половину дня в котельной принимали мазут (автоцистерна приезжала к нам раз в неделю, хорошо помню водителя — смешного дядьку с вечно торчащим из-под рубашки голым пузом и ни на секунду не закрывающимся ртом, из которого автоматной очередью летели матюки вперемешку с шелухой от семечек), потом отец утеплял свинарник, забежал домой перекусить и только ближе к четырём двинулся в сторону лагеря. Снег шёл уже несколько дней, но центральную дорогу ещё не завалило, даже можно было распознать следы уехавших вчера автобусов. Впереди между сосен мелькал огонёк в окне сторожки.

Провозившись с делами в башне около двадцати минут и убедившись, что ничего не обледенело и не сломалось, отец грохнул железной дверью, повернул в замочной скважине ключ и направился к КПП. Солнце уже почти село, сосны вокруг стремительно погружались во мрак, и лишь луч прожектора на будке сторожа разгонял темноту. Далеко-далеко за лесом лаяли собаки.

Створки ворот были накрепко перехвачены цепью, скреплённой огромным амбарным замком. Спустя мгновение выяснилось, что цепью заблокирована и калитка. Тихо выругавшись, отец постучал в окно. Тишина. Побарабанил сильнее — ни звука. Шторка даже не шелохнулась.

— Эй, есть кто дома?

«Дома, ома, ома, ома!» — громко разнеслось эхо среди деревьев.

Отец выматерился и полез через ворота. В сугробе у крыльца будки лежал окурок, снег на пороге был размётан.

— Вот же сукин сын, а, — зло подёргав за ручку, папа стал что есть мочи колотить в дверь, — Юра, заснул, что ли?!

Тут дверь неожиданно распахнулась: в лицо ударило домашнее тепло жарко натопленной комнаты, крепкий запах спирта и псины.

— Чего орёшь как резаный, — в проёме маячила раскрасневшаяся заспанная харя хмельного сторожа, — да не студи ты хату, проходи скорей!

— Ну, Юра, рожа ты пьяная, посредь рабочего дня бухаешь?

— А что? Имею право: смену отпахал, детишек вчера проводил, бутылочку откупорил — хорошо! Ты чего припёрся-то?

— Корпуса надо проверить, батареи посмотреть... Начальница здесь ещё?

— Не, она вчера с ребятишками укатила, сказала, что дня через три вернётся посмотреть что да как.

— Ясно всё с тобой: кот из дома, мыши в пляс. А пёс твой где?

— А пёс его знает, бегает где-то, он сам себе хозяин.

— Ладно, понятно. Ключи давай.

— Так их ещё не приносили...

— В смысле, не приносили? Откуда? Юра, мать твою!

— Вчера, как все уехали, вечером то бишь, Валентина пришла, новая уборщица, сказала, что ей в город срочно надо, попросила ключи, чтоб за ночь корпуса прибрать, полы помыть и уехать. Я так понял, что с начальницей они договорились.

— Юра, ёманарот, сутки прошли! Сутки! И куда она делась? Давно спишь? Она тебя, походу, тоже не добудилась. А дубли где?

— Вот только прилёг! Дубли в администрации, ключ от администрации у Валентины. Да не ругайся ты, давай лучше по писярику?

— Я те дам по писярику! Пойду уборщицу твою разыскивать, если она не свалила ещё. Где ключи теперь искать? Фонарик есть? Ага, ладно. И не спи!

Отец вышел в морозную темноту, включил фонарь и стал шарить лучом по дорожкам, пытаясь отыскать свежие следы. Ничего. Добравшись по узкой тропинке меж сугробов до первого корпуса, подёргал дверь — заперто. Обойдя здание, направился ко второму — и тут, окинув взором тёмные силуэты корпусов, понял, что смысла искать уборщицу в лагере нет, так как ни в одном окне не горел свет. Ну, ясное дело, вымыла полы, не добудилась этого алкоголика и ушла. Уехала в город. Снег валит не переставая, все следы уже замело. Но ключи-то она не могла с собой забрать! Значит оставила в гостинице.

Тут стоит отметить, что эти рассуждения были не лишены логики: уборщица Валентина не жила в «Лесной сказке», как и многие повара, например, — они работали в лагере лишь во время смен, селились в гостинице, которую им оплачивало руководство лагеря, а после отъезда детей возвращались в город или в свою деревню. Домой, в общем.

Отец вернулся в сторожку, объяснил дяде Юре свои догадки, заставил его снять с калитки цепь и отправился в гостиницу. Похолодало. Папа опустил уши шапки и мысленно поблагодарил жену за то, что она заставила его надеть валенки. Но в гостинице его ждало разочарование — да, всё верно, Валентина вчера вечером около восьми ушла в лагерь, но с тех пор не возвращалась. Проклиная всё на свете, отец зашагал обратно к КПП. Ты, уважаемый читатель, наверняка уже думаешь, как и я, что нет бы моему бате забить болт на этот осмотр, отложить его до завтрашнего дня и бежать домой — утро вечера мудренее, как говорится, — но человека упрямее моего отца днём с огнём не сыщешь.

— Юра, мать твою растак, что за херня у тебя тут происходит? Где человек-то?

Сторож лишь виновато пожал плечами. По глазам было видно, что с момента, как отец ушёл в гостиницу, одним писяриком точно не обошлось. 

Пока батя грелся у печки, мужики рассудили, что Валентина не рассчитала сил, устала и легла поспать в одной из комнат. Но в голову уже лезли и скверные мысли: вдруг споткнулась на лестнице или поскользнулась на мокром полу? Почему тогда свет нигде не горит? Или током её шандарахнуло, а пробки выбило? Отец встал:

— Ладно, идти надо. А то, может, счёт на минуты идёт.

— Не нагнетай, дрыхнет она где-нибудь без задних ног, вот и не объявилась, — довольно неуверенно произнёс сторож.

По своим старым уже едва различимым следам папа вновь дошёл до первого корпуса, подёргал дверь — заперто. Новых следов на крыльце не появилось. Лагерь по-прежнему тонул в кромешной тьме, лишь прямо через поле вдалеке виднелись огни нашего дома. У второго корпуса тоже никаких следов, дверь закрыта. Негромко ворча, отец брёл между сугробами по дорожке к третьему корпусу, направляя луч фонаря прямо на окна, как вдруг ему почудилось, что на крыше промелькнул чей-то силуэт и исчез в темноте. Человек. Отец встал как вкопанный, по коже побежали мурашки.

— Так, успокойся. Накрутил в голове чепухи, вот и мерещится чёрт-те что. Время ещё детское к тому же, — успокаивал он себя.

Постоял, посветил наверх — ничего. Поводил лучом по фасаду корпуса. Гробовая тишина, только кровь в ушах стучит. Оглянулся — прожектор на сторожке никуда не делся. «Надо было его на территорию развернуть», — с этой мыслью батя дошёл до очередного крыльца; снова нетронутый снег. Ни на что не надеясь, он с силой дёрнул дверную ручку — и едва устоял на ногах, хватаясь за распахнувшуюся створку. Наконец-то!

Корпуса в «Лесной сказке» были типовой планировки: холл, два «зеркальных» крыла, три этажа. Родного плана зданий у меня, конечно, нет, но удалось нагуглить вполне правдивый план эвакуации второго этажа (на первом этаже, соответственно, у входной двери расположен ещё тамбур-прихожая):

Щёлкнул выключатель — под потолком, перемигиваясь и тонко дребезжа, загорелись люминесцентные лампы. На пожарном щите висел полушубок и пакет с вещами, возле батареи лежали сапоги.

— Ладно, уже кое-что, — пробормотал отец и что есть силы крикнул, — Валентина!

Голос, отражаясь от стен, гулко разнёсся по лестничным пролётам. И снова безмолвие. Батя обшарил карманы шубы, заглянул в пакет, даже сапоги проверил — ключей нет. Вошёл в холл, снова гаркнул. Замер, прислушиваясь. Тишина стояла такая, что он слышал своё сердцебиение. В каждом холле по стенам стояли стулья, один диван, стол у подоконника, пара ростовых зеркал против друг друга. Всё как всегда, ничего необычного, за время работы отец видел эту картину уже много раз (изобразил схематично):

Чуть слышно шуршали по полу валенки, над головой жужжали лампы, нагоняя тоску. Он надеялся, что вот сейчас откроет дверь очередной комнаты, а там на кровати безмятежно спит эта Валентина, представлял, как он её разбудит, как они вместе посмеются над этим нелепым происшествием и благополучно разойдутся. Заглянул в туалет и сушилку — безрезультатно. Кладовки были заперты на ключ. Правое крыло — то же самое. Второй этаж — голяк. Взлетев по лестнице на третий этаж и отворив дверь в холл, он чуть не опрокинул полное ведро со шваброй. Нашлась, етить-колотить! Воспрянув духом и будучи твёрдо уверенным, что наконец-то обнаружит спящую уборщицу, отец ринулся распахивать комнату за комнатой, зажигая в них свет, но, дойдя до последней в правом крыле, обмер — пусто.

— Валя! Валентина!

Снова гулкое эхо — и мёртвая тишина. На душе стало очень скверно. И тут в левом, противоположном, крыле оглушительно хлопнула дверь. Отец застыл и почувствовал, как по спине потекла ледяная струйка пота. Храбрясь из последних сил, он произнёс в пустоту:

— Валя? Валя, ну хватит уже, заканчивай.

И вдруг прямо над ухом кто-то тихо, но отчётливо прошептал:

— Стой где стоишь.

Отец побелел, в ужасе отшатнулся и, никого не увидев рядом, больше не медлил ни секунды: бросился по коридору к выходу, перескакивая через несколько ступенек, сбежал вниз, пулей вылетел наружу и не оглядываясь понёсся к сторожке. На бешеный град ударов из-за двери появился удивлённый дед.

— Ты чего? Смерть увидел, что ли? Нашёл Вальку-то?

Батю потряхивало минут десять. Сторож в изумлении глядел на отца, покачивал головой и причмокивал губами, терпеливо ожидая, когда тот заговорит.

— Юра, какая-то чертовщина тут творится!

— Ну какая тут чертовщина! Ты где так долго ходил? Нашёл её, что ль? — хитро подмигнул дед.

— Давай, одевайся, пойдём.

— Да куда я пойду! Чего случилось-то?

— Пойдём, тебе говорят. До третьего корпуса. Меня караулить будешь. Пёс объявился?

— Да где там, он может и неделю пропадать!

— Ну, давай, давай, одевайся, собирайся... Шустрее.

Пока сторож, чуть пошатываясь, плёлся позади, отец вкратце рассказал о случившемся, но про шёпот и про то, что чуть в штаны не наложил, ясное дело, умолчал.

— Вот ведь дурная баба, а! А вроде даже красивая! На дочь мою похожа. Может, ушла куда?

— Юра, куда она в халате и тапочках уйти могла, м?

Обойдя всё здание по новой, мужики стояли на втором этаже и думали, как быть дальше. Решили всё же сходить до остальных корпусов: выяснили, что везде закрыто, никаких следов. Вернулись, поднялись на третий этаж, где ведро стоит. Отец сел на стул, старался разговаривать как можно громче и вообще производить как можно больше шума, чтобы отогнать страх. Дядя Юра пару раз громогласно выкрикнул «Валентина», прошёлся из крыла в крыло, встал перед отцом и произнёс:

— Ну чё, ментов надо вызывать. И правда чертовщина.

— И чего мы им скажем? Человек пропал?

— А разве не пропал? Расскажешь, как всё было, завтра-послезавтра, может, приедут. Праздники всё-таки...

Сторож крутанулся на пятке и направился к окну. Облокотился на подоконник, втиснувшись между стулом и столом, поглядел в темноту за стеклом и что-то невнятно сказал. Отец переспросил. Дядя Юра стал разворачиваться к нему — и вдруг обомлел, уставившись в противоположный угол. Батя привстал, чувствуя, как страх снова берёт его за горло.

— Ты чего?

Сторож медленно  повернул голову в его сторону, поднял правую руку и пальцем потыкал в направлении угла за диваном.

— Она там. Валентина, — почти бесшумно, одними губами проговорил он.

Отец вскочил, подбежал к столу — и остолбенел: в самом углу, наклонившись так, что голова касалась пола, и практически забившись под диван, лицом к стене беззвучно сидела женщина в синем халате. Ноги она  подогнула под себя, руки зажала между животом и коленями, тело била мелкая дрожь. Батя шагнул к ней и прошептал:

— Валя. Валентина, что случилось?

Ноль реакции.

— Давай, помоги мне, надо её поднять.

Кое-как оторвав женщину от пола, им удалось водрузить её на диван, но сидела она в той же позе, согнувшись в три погибели. Чтобы заглянуть ей в лицо, дядя Юра опустился на колени — и отпрянул.

— Это не она! — сторож мгновенно протрезвел.

— То есть как это не она? А кто тогда?

— Ну, она... Похожа. Но не она. Лицо какое-то другое. И смотри, она же лысая почти! А у той волосы красивые.

Отец сам опустился на пол, чтобы взглянуть. Глаза Валентины были широко распахнуты, неподвижно смотрели в одну точку, а рот перекосило в жуткой гримасе. Маска, а не лицо.

— Так, Юра, вот теперь точно надо ментов звать. Или скорую. Кого-то надо звать. Просто вилы какие-то. Сиди здесь, охраняй, а я до котельной и обратно.

— Да ты охерел! Я тут не останусь. Ещё и с этой...

— Нет смысла спорить! Я моложе, быстрее, ты можешь и до утра ходить!

— Ладно... Только мигом давай!

Выскочив из корпуса, отец пустился прямо через поле, по целине, посчитав преступным делать огромный крюк. Проваливаясь где по колено, где по пояс, он бежал, шёл, полз к дому, подгоняемый адреналином. Добравшись до телефона, он что-то такое наговорил дежурному, что «бобик» из Казмаски прибыл к воротам лагеря через двадцать минут. Когда отец возвращался к третьему корпусу, то стянул из подъезда чьи-то охотничьи лыжи, а потому домчал за считанные минуты. Сторож стоял на улице и встретил батю со словами:

— Ну нахер там сидеть.

Потом были допросы, проверки, приехали врачи, отца с дядей Юрой мурыжили долго и с пристрастием, вызвонили из города начальницу лагеря — а в итоге сошлись на том, что это несчастный случай: когда Валентина мыла пол в холле на третьем этаже, то двигалась поперёк — от стены к стене. Будучи твёрдо уверенной в том, что в корпусе кроме неё никого нет, она, конечно, не ожидала никого увидеть. И вот, домыв очередной участок, она почти упёрлась в стену, развернулась — и оказалась прямо перед зеркалом, увидев своё отражение. А это отражение отразилось в зеркале напротив, поэтому Валентина вполне могла подумать, что кто-то стоит за её спиной. Плюс воображение сыграло злую шутку — в гулком пустынном корпусе трудно удержаться от пугающих фантазий, особенно когда ты хрупкая женщина чуть за сорок. В общем, испугалась до полусмерти. В буквальном смысле.  И в каком-то жутком приступе вырвала у себя почти все волосы. Ходили слухи, что она так никогда и не пришла в себя и впредь не проронила ни слова.

Кто, когда и почему вырубил в корпусе весь свет, никого уже сильно не волновало. 

Отец же случившееся с ним в правом крыле третьего корпуса со временем стал объяснять усталостью, наваждением и слуховой галлюцинацией на почве нервного расстройства. Но по спальным корпусам в одиночку никогда больше не ходил.

Что ж, уважаемый читатель, ты уже достаточно знаешь про лагерь в лесу и моих друзьях детства, поэтому сегодня поведаю о жути, что случалась в тех местах. Я уверен, в «Лесной сказке» были в ходу и классические лагерные байки о пиковых дамах, вызываемых гномах и душах пропавших детей, но в то время в силу возраста ничего подобного не слышал — всё это в моей жизни было ещё впереди, а то, о чём сегодня пойдёт речь, происходило, как говорится, на моих глазах.

Сгинувшая девочка

Для школоты и прочей мелюзги существовало два железных правила: никогда не ходить к корпусам в одиночку и не портить имущество лагеря. С соблюдением второй заповеди проблем не было, а первая нарушалась регулярно (в итоге это привело одну мадам к печальному финалу в 14 лет, расскажу позже).

Рассказываю.

Всё как всегда началось с любви до гроба. Пока мы, дошколята, занимались своими нехитрыми детскими делами, в крови ребят постарше неистово бурлили гормоны. Волей-неволей все жители лагеря от мала до велика варились в одном сказочном котле, а потому эти искры-бури-безумия не могли пройти незамеченными ни для кого, в том числе и для меня — мелкого, но внимательного несмышлёныша. Подростковые страсти осложнялись закрытостью «Лесной сказки» от внешнего мира: выбор объекта вожделения был весьма невелик, а потому интриги и разбитые сердца стали чем-то вроде фона жизни молодёжи — мальчики и девочки беспрестанно расставались, мирились, уходили к другим, возвращались — а потом по новой. Всё это подогревалось мексиканскими и бразильскими сериалами, герои которых разыгрывали на российских экранах нешуточные драмы.

Назначать свидания и уединяться было принято на территории лагеря — во-первых, подальше от любопытных взрослых глаз, а во-вторых, потому что это было запрещено. Влюблённые наматывали тысячи километров по местным аллеям, произносили миллионы красивых слов, тискали друг друга в жарких объятиях, обмениваясь слюнями, — в общем, делали всё то, что ты и сам прекрасно знал и умел в период полового созревания. Пиком романтичности считалось встречаться поздним вечером, когда территория тонула в загадочном и манящем полумраке, так как вне лагерных смен фонари работали далеко не все и не всегда. Прибавь к этому ноющую тишину и лесной массив вокруг — вот ты будто и побывал на дорожках «Лесной сказки», мой дорогой читатель.

Среди девочек от двенадцати до шестнадцати особенно выделялась одна: белокурая, вечно витающая в облаках, меланхоличная — и как магнит притягивающая внимание парней — Катя. Она много с кем дружила и общалась, никогда не чуралась общих посиделок или игр, но при этом всегда находилась будто бы в сторонке, чутко и с улыбкой наблюдая за движухой. Много позже меня поразило её сходство с образом Полумны в серии фильмов о Гарри Поттере:

В конце концов, сердце этой странной дамы удалось завоевать взбалмошному Кольке по прозвищу Рыжий, который был её полной противоположностью. В автобусе, по дороге в школу и обратно, они теперь всегда сидели рядом, всюду ходили, держась за руки, а бывший бедокур завязал с авантюрами и даже вроде бы книжки стал читать, чтобы заслужить благосклонность Кати. Однажды весной, как раз накануне подготовки лагеря к летней смене, Колька увидал меня во дворе, подозвал и сказал:

— Катю знаешь?

— Знаю.

— Красава. Эту записку передашь ей, как увидишь. И вот это ещё, — и суёт мне в руки занюханный букетик полевых цветов и трав.

— А чего сам не передашь?

— По делам с батей уехать надо, а её дома нет.

Зажав в кулаке записку и цветы, я оглянулся по сторонам в надежде спихнуть неожиданное задание на кого-нибудь другого. Двор был пуст.

— Ну чё, сделаешь?

— Ладно, — вздохнул я и сунул записку в карман.

Тут из подъезда выбежал Артур, и мы отправились в конюшню смотреть на родившегося недавно жеребёнка. Там же поглазели на смешных ягнят, которым благополучно скормили пожухлый Колькин букетик. Но записку я передал ещё до обеда — это был последний раз, когда я видел Катю.

В записке, в лучших традициях местных подростков, были указаны место и время встречи — за столовой и, конечно, не при свете дня. Катя позанималась домашними делами, поужинала с мамой (отца у неё не было) и ушла гулять. Куда — маме неизвестно. На самом деле, в «Лесной сказке» никто никогда не задавал подобных вопросов, мол, где и с кем будешь гулять? Ясен-красен где — где-то тут, мы же лесом окружены, компания всегда одна и та же. Про наши набеги на территорию лагеря взрослые прекрасно знали, но как их можно было полностью запретить? Да и ничего страшного ни с кем никогда не случалось.

Когда время перевалило за полночь, а Катя не явилась ночевать домой, чего с ней прежде не случалось, её мать кинулась по соседям. А потом и по всем квартирам в доме, чтобы узнать о дочери хоть что-нибудь: может, засиделась у кого или загулялась с кем... Отец Кольки довольно быстро вытряс из сына всё о назначенном свидании и о записке, которую я должен был передать. Ничего не понимая спросонья, я сначала хотел соврать маме в ответ на вопрос, прикрыть Рыжего, но, увидев в дверях комнаты чужих людей с хмурыми лицами, признался, что послание вручил ещё накануне, как мы и договаривались, а вот букет случайно съели овцы.

Колька рассказал, что прождал Катю чуть меньше часа, прогулялся вокруг столовой, но обойти всю территорию не решился — и я его прекрасно понимаю: только безумец стал бы гулять в одиночку по ночному лагерю. Тогда он, рассердившись на возлюбленную, пошёл с пацанами в лес стрелять по банкам из «духовки». Лишь к позднему вечеру до него допёрло, что я мог и не передать записку. О пропаже девочки узнал от её матери, когда она вечером пришла к ним домой.

Звонок в милицию ничего не дал: дежурный отказался принимать заявление и посоветовал дождаться утра — мол, сама объявится. Дом стоял на ушах: в окнах со стороны лагеря зажгли свет во всех окнах — навроде маяка, мужики организовали несколько отрядов и отправились на территорию искать Катю, а местные охотники вывели из вольеров лаек и двинулись прочёсывать близлежащие леса. Весь второй день поиски продолжались: открывали каждый корпус, проверяли каждую комнату, каждое строение, обследовали вдоль и поперёк не только территорию лагеря, но и близлежащую округу, особое внимание уделили яме-отстойнику на очистных сооружениях, попеременно ощупывая дно баграми. Осматривали даже такие места, где Катя ну никак не могла оказаться — например, крыши корпусов, кочегарный цех в котельной или подвал дома. Но без толку. Собаки тоже не могли взять след — девочка просто исчезла, растворилась в воздухе.

На третьи сутки к нам приехал наряд милиции и следователь — молодой парнишка с усталыми глазами. Опрашивали всех по очереди и почему-то во дворе: следователь сидел на принесённой кем-то табуретке за уличным столом и сосредоточенно вёл в блокноте записи. К счастью, выяснилось, что я был не последним, кто видел Катю, поэтому просто повторил то, что уже говорил маме два дня назад, а потом меня увели домой. У некоторых сдавали нервы, раздавались гневные выкрики:

— Ребёнка третий день нет, вы хоть что-то будете делать?! Прислали писаку, блѣ!

— Где вы раньше были, мусора поганые?! У нас беда, вам звонишь, а вы нас на хер шлёте!

— Разве от них чего-то дождёшься? Страну развалили, органы развалили, одни уроды остались!

И всё в таком духе. Милиционеры ходили в толпе, просили всех успокоиться и обещали во всём разобраться. На следующий день к розыску девочки привлекли районное лесничество, подняли егерей, охотников, жителей ближайших деревень, приехали солдаты из расположенной неподалёку воинской части, причём территорию лагеря осмотрели довольно быстро и, ожидаемо не обнаружив никаких следов, сделали упор на прочёсывание леса вокруг. Кольку милиция трясла неимоверно, пытаясь добиться признания в убийстве, но он хоть и был хулиганом, на убийцу или насильника точно не тянул. Интенсивные поиски длились неделю. В один из этих тревожных дней я спросил у мамы, правда ли, что Катю найдут? Мама ответила, что обязательно найдут. Девочку не нашли — ни живой, ни мёртвой — ни через неделю, ни через месяц, ни через год.

Мать её очень быстро угасла: сначала она денно и нощно бродила по округе, не оставляя надежды найти дочь, потом стала ездить по всему району с фотографией, пытаясь узнать, не видел ли кто ребёнка, постепенно всё больше теряя связь с реальностью. Мы, малыши, её очень боялись, особенно когда она, осунувшаяся и седая, сидела у подъезда и в голос причитала: «Деточка моя! Деточка моя!» Отныне, когда в лагерь приезжали на отдых дети, она бродила вдоль забора и пристально всматривалась в каждого ребёнка, несколько раз её приходилось выдворять с территории, так как она пугала детей. Однажды она схватила какую-то девочку со светлыми волосами за руку и потащила за собой. Приезжала милиция, за ней карета скорой помощи с парой крепких санитаров — квартиру опечатали, а тётку увезли.

Со временем, когда моя семья уже жила в городе, история с исчезновением обрастала разными мифическими подробностями: будто бы девочку незадолго до пропажи видели на трассе садящейся в какую-то фуру или будто бы она объявлялась в разных концах Удмуртии под другим именем, но ни одна из этих «зацепок» не нашла подтверждения, а канувшая в небытие Катерина стала местной лагерной страшилкой, которой пугали друг друга сменяющиеся поколения приезжающих на отдых детей.

***

Прошло десять лет: шёл 2003 или 2004 год, я был старшеклассником и эту историю, понятное дело, совсем не вспоминал, когда она вдруг получила продолжение. Не помню, прочитал я это в какой-то местной газете или мне кто-то об этом рассказал.

В начале нулевых у «Лесной сказки» сменился собственник, который решил снести кое-какие старые постройки, отстроить новые и пересмотреть границы территории. При планировании и обходе в густом кустарнике в районе стадиона внезапно обнаружили большую бетонную плиту с вырубленными отверстиями, которая уже почти скрылась под землёй. Ни на одном чертеже такого строения не было. Без сомнений, рабочие видели перед собой пол ямного туалета, хотя для чего он сооружался, было загадкой, так как все удобства в лагере располагались в корпусах. Выдвигались предположения, что туалет был самостроем для удобства детей, играющих на стадионе, чтобы не приходилось постоянно бегать в корпуса. А небрежно снесён был по причине какой-нибудь проверки. Как бы то ни было, пригнали автокран, вызвали ассенизаторов, и после того, как плиту подняли, очень удивились, что толстая окаменевшая корка покрывает дерьмо лишь сверху, скрывая под собой вязкую жижу (точной причины этого явления не помню, врать не буду, по-моему, это объяснили активными грунтовыми водами — родниковый край же). После того как заработал илосос, рабочие быстро совершили страшную находку.

Не знаю, что меня поразило больше: то, что мы, исползав в своё время всю территорию метр за метром, так и не нашли никогда эту плиту, или то, что во время обширной поисковой операции никто на неё не натолкнулся. Вопросов стало только больше: почему никто из местных не знал или не вспомнил о существовании этого сортира, ведь когда наша семья приехала в «Лесную сказку», многие жили там уже много лет? Почему никто из администрации лагеря не знал о таком сооружении? И за каким чёртом туда понесло Катю: чтобы добраться до этой проклятой ямы, ей пришлось в темноте пересечь лагерь, а то ещё и стадион. Чтобы ты представлял, о чём идёт речь, продублирую спутниковый снимок из своего первого поста (кружком обозначено место условленной встречи за столовой, прямоугольниками — моё предположение, где могли найти эту плиту):

В каком статусе сейчас это дело, мне неизвестно.

Я до сих пор иногда лежу перед сном в темноте и думаю, долго ли она там барахталась, была ли ещё жива, когда её искали, слышала ли, что её ищут, пыталась ли выбраться или подать сигнал? Или всё же стала чьей-то жертвой? Видимо, это уже никто никогда не узнает.

***

Хотел в этом же посте про ужас в жилом корпусе рассказать, но букв и без того получилось очень много, так что опубликую чуть позже следующим постом.

Все знают, как непросто приходится детям, родители которых вынуждены переезжать с места на место в силу профессии: военные городки, закрытые поселения, постоянная смена школ или детских садов, расставание с друзьями, знакомство с новыми людьми — всё это в глазах ребёнка порой выглядит как чехарда, а в будущих воспоминаниях превращается в калейдоскоп никак не связанных между собой мест и обстоятельств.

У меня всё было попроще: мои родители не военные и не ядерные инженеры, но судьба сложилась так, что довелось пожить при пионерском лагере — о чём я обмолвился в одном из комментариев. В ответ на просьбу рассказать о том периоде подробнее и появился этот пост. Прошу учесть, что процесс захватил меня настолько, что я достал гусли и решил поведать фулл версию былины (по памяти, т.к. фотоаппарат у нас появился много позже, и фотки в посте если и будут, то из сети).

Мой отец, поклонник Beatles и обладатель роскошного хаера, закончил Красноярский политех и был распределён в Ижевск на завод «Буммаш», где рулил комсомольской движухой в качестве парторга и, будучи инженером,  следил за качеством изготовления бумагоделательных машин. Получив от завода комнату в общежитии прямо рядом с промрайоном, он пустил корни в удмуртскую землю. Спустя какое-то время по необъяснимым причинам смыл свою гриву вместе с мылом в тазик и твёрдо решил больше никогда не ходить в общажный душ. Отсутствие волос на голове не помешало ему очаровать мою маму, которая была ещё студенткой: искра, буря, безумие — и вот они играют свадьбу, а через год в семье появляется первенец — моя старшая сестра. Ещё через четыре года появился я — слабый, вечно болеющий ребёнок, лучшими друзьями которого были простуды и пневмонии. Из того времени я помню четыре вещи:

1. коридор в общаге, по которому носился с сестрой, её подружками и их малолетними ухажёрами;

2. капитал-шоу «Поле чудес» и как ревел, потому что мне было жалко дядьку, который не выиграл суперигру;

3. как после детского сада папа водил меня кататься на паровозике в Парк Космонавтов недалеко от дома;

4. как мама везла меня на санках по зимнему лесу, я был плотно упакован в синюю шубу, поэтому мог пошевелить только губами, и от такой безысходности что есть мочи орал песню «Атас» группы «Любэ» — её тогда люто форсили по радио и ТВ.

В больничной палате я проводил чуть ли не больше времени, чем дома или в детском саду, — и в один вряд ли прекрасный день врачи сказали: «Экология в Ижевске — дерьмо. Если хотите сохранить ребёнка, уезжайте в сельскую местность, лучше в сосновый бор — это для его лёгких хорошо». А ехать некуда: ни деревенских знакомых, ни загородного дома, ни денег на покупку хоть какой-нибудь избушки у нас не было, и родители, не знаю как, намутили тему с пионерским лагерем в 30 км от города. Таким образом в 1990 году моя семья собрала чемоданы и отчалила в сторону «Лесной сказки»: мне было около двух, сестре — 6 лет. Из космоса это место выглядит так:

Немного увеличим:

Деревня Старая Казмаска — ближайшая связь с цивилизацией. На полях, принадлежащих деревенскому колхозу, в сезон трудились многие из жителей «Лесной сказки» — денег в то время катастрофически не хватало, поэтому брались за любую работу и выживали как могли.

А вот и само место назначения, в котором нам пришлось прожить четыре года, пока некоторые из аборигенов не поехали кукухой. Строения отметил по памяти, хотя там вряд ли что-то сильно изменилось: Яндекс клянётся, что снимки свежие, лагерь работает до сих пор и теперь носит гордое название «загородный оздоровительный комплекс», а вот кто нынче живёт в Доме — не знаю. Теперь-то я обязательно скатаюсь туда в этом году.

Что есть что на карте (против часовой стрелки):

Главные ворота, за которыми начинались владения детского лагеря, — я их совсем не помню.

Парковка — просто скучный участок вырубленного леса, закатанный в асфальт. В хорошую погоду иногда ходили туда кататься на великах или играть в какие-нибудь «красочки» и «12 камешков». Старшаки рубились в «квадрат», но нас, мелких, никогда не брали поиграть, чтобы не зашибить.

Развилка. Синий маркер — дорога в лагерь, красный — дорога к Дому. Это довольно крутой спуск метров 150 в длину, выходящий прямо во двор. Зимой жители катались с этой горы на всём, что могло скользить, причём дорога не освещалась, поэтому, стартуя с вершины, человек катился в темноте к огням внизу и орал на поднимающихся непечатными словами. Мне по причине малолетства орать «разойдись, ѣбать вас в рот!» было запрещено, поэтому я либо сурово молчал, либо пищал от восторга, как мышь. С пьяными бобслеистами случались и хардкорные вещи вроде таких (но о тюбингах тогда никто не слышал, конечно):

Водонапорная башня — маяк, источник воды и гордость «Лесной сказки», а также главная жопоболь местных сантехников и инженера, который по совместительству является моим отцом: там всегда что-то протекало, не было давления, ломался насос, для ремонта не было расходников... На крыше восседает кованый флюгер-петух — символ детского лагеря (раньше его не подкрашивали).

КПП (контрольно-пропускной пункт) — тут всё без сюрпризов: ворота, цепь, замок, калитка, сторожка и суровый дед-охранник, вечно ищущий, чем бы похмелиться. Я на КПП был ровно один раз с отцом: помню, как дед достал из кармана своей телогрейки замусоленную барбариску в хлебных крошках и, хитро подмигнув, протянул мне, а когда я обдул леденец и собирался отправить его в рот, батя забрал конфету и выбросил в кусты со словами: «Дядя Юра её уже третий день дососать не может».

Дальше сам пионерский лагерь: корпуса, столовая, уличный бассейн, танцплощадка со сценой-ракушкой и рядами скамеек, фонтан возле столовой, стадион и игровая площадка — советский стандарт детского загородного отдыха. Смены были летом и в новогодние каникулы, всё остальное время местные дети считали лагерь своим и знали там каждый закуток, хотя зимой туда редко кто ходил. Для школоты и прочей мелюзги существовало два железных правила: никогда не ходить к корпусам в одиночку и не портить имущество лагеря. С соблюдением второй заповеди проблем не было, а первая нарушалась регулярно (в итоге это привело одну мадам к печальному финалу в 14 лет, расскажу позже). Меня на территорию стали отпускать ближе к пяти годам — и я радостно ринулся слоняться за старшаками, жевать гудрон, поздно возвращаться, залезать, куда не надо — короче, жить в кайф и всячески прожигать свою пятилетнюю жизнь.

Очистные сооружения — пахнущее говном здание в лесу с вечно ревущими насосами, толстыми трубами и квадратными водоёмами. На улице располагался огромный глубокий колодец с чёрной водой, по периметру которого шла бетонная дорожка с поручнями, чтобы человек не соскользнул в безмолвную вонючую пучину. Моя мама, историк, педагог, человек с высшим образованием, какое-то время работала там: следила за датчиками, крутила вентили и ходила вокруг этой всепоглощающей ямы, орудуя в воде тяжёлым длиннющим шестом. Мне этот процесс объясняли просто: «Чтобы какашки не скапливались на стенках». Более чудовищного места я тогда и представить себе не мог.

Аллея и ворота «для своих». Местные, которые обслуживали лагерь, никогда не ходили через КПП, а только через ворота с другой стороны лагеря. Располагались они в берёзовой аллее, где было приятно прогуливаться, особенно осенью, когда под ногами шуршит листва и солнце отдаёт последнее тепло, а ты, прищурившись, подставляешь лицо нежным сентябрьским лучам и глядишь в ясное лазурное небо. Дети попадали на территорию через эти же ворота, а ещё малышня вроде меня любила кататься на их створках, которые однажды не выдержали и со скрипом отвалились: сварщик долго матерился, мы отгребли знатных люлей, но кататься не перестали.

Теплица. За этой теплицей я впервые поцеловал девочку, мне было четыре года. Первое время там хранили урожай с полей, а потом здание оккупировала тётя Тамара из второго подъезда и стала держать там кур — видимо, бороться с её самоуправством было себе дороже, и курятник был официально признан владением тёти Тамары. Все знали, что её муж погиб в Афгане, детей у них не было, поэтому дома с ней жил поросёнок из Белоруссии. Нет, уважаемый читатель, это был не модный гламурный кроха мини-пиг, а нормальный русский хрюша, который со временем стал хряком под 200 кило. Кроме того, тётя Тамара усердно молилась, лечила наложением рук, распространяла сплетни и практиковала уринотерапию, пытаясь продавать свою целебную мочу всем нуждающимся. Увы, тётя Тамара не умела в маркетинг, и бизнес быстро прогорел.

Гараж. В придачу к воде, газу и прочим благам цивилизации жителям «Лесной сказки» полагалось иметь в своём распоряжении автобус КАвЗ-3270 — «кавзик» и трактор Т-16МГ — «шассик». Штатным водителем и автомехаником был дядя Валера — лучший друг отца (они оба не бухали, так и сошлись), а на тракторе ездили все, кому не лень. КАвЗ, в первую очередь, выполнял роль волшебного школьного автобуса: утром всех детей отвозили в школу или детский сад в деревню Старая Казмаска (есть на карте, 9 км пути), потом в город доставляли тех, кто работал в Ижевске (да, не все аборигены работали на лагерь), а вечером всех возвращали домой. Нашёл в сети близнеца, даже три полоски на корме и шторки на окнах такие же:

Все дети любили кататься на автобусе из-за лунного качества местных дорог и особенностей рессорной подвески кавзика — особенно весело было на сиденье для элиты в самом конце салона у аварийного выхода.

Летали мы там, как дрова, на собственном примере подтверждая закон всемирного тяготения и чуть-чуть не дотягивая до рекорда из баяна: 

Было пять причин, по которым шассик выгоняли из гаража: работа в полях (калым в деревне), расчистка дорог и территории лагеря зимой, перевозка урожая, поездка в Казмаску за водкой и необходимость кого-нибудь вытянуть. Чаще всего дёргали кавзик (машин ни у кого из местных тогда не было), но иногда с такой просьбой приходили из лагеря и даже с трассы. Если честно, Т-16МГ — это не трактор, а тракторное самоходное шасси, но в детстве я мало в этом понимал (да и сейчас не больше): знал, что он жрал тонны солярки, орал на всю округу, как отцовская электробритва «Микма-100», и часто ломался — по этой причине я случайно узнал от дяди Валеры выражение «шире жопы не пёрнешь, выше хѫя не прыгнешь». Батя много раз катал меня в кабине, давал порулить, а пару раз даже позволил мне ехать с ним в кузове на мешках с картошкой. Вот такой был зверь:

Баня общественная. Банными днями были вторая и последняя субботы месяца.Баня раздельная, на два отделения: женское и мужское. Каждое состояло из предбанника-раздевалки (большой зал с гимнастическими скамейками, как в школьных спортзалах), помывочной с каменными скамейками, парилкой с полками в три яруса и каменкой. До трёх лет я ходил туда с мамой, но, к сожалению, не понимал собственного счастья, не знал, куда смотреть и на что обращать внимание, а потому не удержал в памяти всех прелестей местных нимф. Насколько скучно мыться и париться с девчонками, я уяснил, когда попал в другую половину. Это была ультражесть: ад по сравнению с мужской парилкой в «Лесной сказке» — зимний Оймякон. Я забегал туда, чтобы несколько секунд посидеть у дверей в тазике с холодной водой и выбежать в панике с ощущением, что у меня расплавились волосы и высохли глаза. А мужики, расчехляя веники, орали друг другу: «Поддай ещё, замёрзнем!» Парились, тёрли друг другу спины, дурачились, зимой ныряли в сугробы, а в перерывах на «остыть» они сидели в предбаннике, чистили вяленую рыбу на газетке, пили пиво или квас, разговаривая обо всём на свете. В бане всегда была дружественная весёлая атмосфера — видимо, было такое негласное банное правило: оставлять все дрязги за дверью и просто куражиться, наслаждаясь жизнью. 

Котельная — сердце «Лесной сказки», причина появления Дома, альфа и омега всего сущего. Так или иначе всё было связано с котельной: на ней работало большинство местных  жителей, её котлы отапливали и лагерь, и квартиры, и номера гостиницы. За бесперебойную работу котельной и инфраструктуры отвечал мой отец, являясь гарантом Конституции тепла и комфорта в лесу.

В одну из декабрьских ночей 1992 года в дверь нашей квартиры стал ломиться ОМОН. Мы уже легли спать, поэтому отец вскочил с кровати и побежал в прихожую. Вся семья, заспанная и напуганная, вывалила в коридор. За дверью оказались не менты, а страшный грязный чёрт из преисподней. С головы до ног он был покрыт жирным слоем мазута, воняло от него гарью, нефтью и «Примой», а от одежды валил не то дым, не то пар. Бешено вращая глазами и что-то бормоча, чёрт шагнул через порог. Я уже вспоминал все свои детские грехи и был готов зареветь, но тут отец произнёс:

— Володя, какого хѫя?

Тут стоит отметить, что родители ругались очень редко, а матом — никогда, поэтому из дальнейшего разговора я почти ничего не понял, привожу мамин пересказ:

— Добрый вечер. Прошу прощения за столь внезапное вторжение, но дело не терпит отлагательств. Не изволите ли пройти со мной, сударь?
— Господин старший кочегар, на вас лица нет! Потрудитесь объясниться, что происходит?
— Нежданное нарушение работы систем в скором времени приведёт к катастрофическим последствиям, посему требуется ваше наибыстрейшее вмешательство.
Накидывая на майку рабочую телогрейку и засовывая голые ноги в кирзачи, отец спросил:
— Сударь, как бы вы оценили наше текущее положение?

Но тут с первого этажа донеслось:

— Ну чё вы там?! Некогда пиздеть, щас ебанёт!

И мужики, гремя сапогами, помчались вниз, а мы на кухню, окна которой смотрели прямо на котельную. Четыре фигуры мчались в свете фонарей: чёрная (дядя Володя-кочегар), бледная (отец в трусах, пытаясь попасть на бегу в рукав телогрейки), рыжая (дядя Коля-удмурт) и белая (кто-то из охотников в камуфляже увязался) — это четыре всадника Апокалипсиса спешили сразиться с пробуждающимся злом. Когда они скрылись в здании, мы ещё немного постояли у окна, потом я слез с табуретки и сказал, что хочу спать. Мама пошла нас укладывать, но сама в ту ночь наверняка не сомкнула глаз. Отец вернулся под вечер следующего дня мрачный и уставший, но живой и невредимый — зло было повержено, а мы были спасены.

Хозяйственные постройки. Почти все жители держали какую-нибудь скотину. У нас было два поросёнка: Борька и Васька. Вот для этих свиней, коров, овец, коз, кроликов и прочей живности каждый в меру своей возможности сооружал сарай, хлев, стайку — все по-разному называли. Истории какие-то точно были, но сейчас не могу вспомнить. Может, позже напишу.

Гостиница. Тут странная история: я не мог не знать, что есть такое строение, потому что там был медкабинет, и мама меня не раз туда водила, но в моей памяти нет ничего, что связано с гостиницей. Для меня её как бы не существует. Там жили работники детского лагеря во время смен. 

Дом. Крепость и оплот нашей общины, которая строила новый российский порядок в отдельно взятом лесу. Обычная трёхэтажная хрущёвская панелька на два подъезда и 24 квартиры, планировки были на две и три комнаты, мы жили в первом подъезде на третьем этаже. Что удивительно, сейчас у моих родителей точно такая же трёхкомнатная квартира, как в «Лесной сказке». Под окнами со стороны лагеря были огороды и цветники, малышне туда ходить почему-то запрещалось, а нам и не хотелось. Между домом и гаражом был детский двор с качелями, турниками и песочницей, а чуть поодаль, ближе к теплице, за деревянным столом всегда сидели мужики и рубились в карты или домино.

Про жителей расскажу отдельно, среди них было много сказочных кадров.

Когда мы вернулись в Ижевск в 1994 году, и я своим новым друзьям рассказывал, что жил в лагере, все спрашивали, каково это — обитать в корпусах, и никто не верил, что посреди леса стоял самый обычный дом, в котором жили самые обычные люди. Только условия были немного необычными.

Продолжение следует.