Серия «Истории про кино»

Наверное, это великая история любви. Почему же мне тогда не больно?

Иногда фильм напоминает открытку. Она красива, выверена и будто специально для тебя пахнет дорогим парфюмом. Но ты не можешь разобраться, почему тебе её прислали — по любви или из вежливости. Английский пациент оказался для меня именно таким. Он соткан из золота и песка, из тонких касаний и трагичной музыки. Он будто нашёптывал: «Это великая история любви». И я кивал… Но не чувствовал.

Сюжет, если отбросить игру со временем, простой. Под конец войны подбитый немцами пилот падает в пустыне. Его спасают. Он ничего не помнит (или притворяется). Его тело обгорело, но в воспоминаниях осталась любовь к женщине, замужней и недоступной, но такой, которую не бросают. Лёжа под морфином, он вспоминает свой роман. А параллельно за ним в полуразрушенном монастыре ухаживает медсестра и тоже ищет что-то — может, смысл, а может и себя.

Здесь всё пронизано романтизацией. Страсти (и тела) обнажены по максимуму. Горячая пустыня снимает все запреты, а крупные планы получаются такими нежными, что кажется, кожа героев сделана из шёлка. Музыку как будто писали специально для слёз, воспоминаний и писем, которые от боли в сердце жгут в камине.

Актёры тоже хороши. Рэйф Файнс бледен и трагичен (и как никогда привлекателен), он будто постоянно извиняется за свою любовь, но не может от неё отказаться. А Жюльет Бинош (медсестра) походит на мягкий свет свечи. Она пытается лечить, даже когда сама изранена и "тает".

Но вот что странно лично для меня: фильм будто хочет, чтобы я плакал, а я сижу, вглядываюсь, но настроение не совпадает с фактами. Герой помогает фашистам ради любви — и это называется "жертва". Женщина не может признаться в измене — и это называется "долг".

Возможно, в другой истории, в другом тоне, всё это звучало бы иначе. Я не могу так просто поверить, что первоисточнику зря дали Букера. Но здесь мне (ооочень красиво) подают идею, будто любовь — это индульгенция. И я, как психолог, и как мужчина в отношениях с единственной женщиной 15 лет, в какой-то момент хочу спросить: ребята, вы серьёзно?

Темп фильм медлительный, как сдвиг барханов посреди пустыни. Я читал, что многие ругают его в первую очередь за это. Только я не против длинных кадров, я люблю вглядываться, вслушиваться и думать, пока молчат герои. Просто здесь они молчат как будто не о том.

В рекомендованных фильмах к Пациенту я увидел Искупление и Чтеца. Их боль мне ближе. Я понимаю, как там мотив стыда, вины и боли соседствовал с романтикой. Трагичной и живой. А здесь я словно проспал пару часов хронометража. Почему они так поступают? Потому что любят? Но разве (в этих обстоятельствах) нельзя любить и поступать иначе? Все факты говорят, что можно. И вот героический поступок уже выглядит бессвязным.

Конечно, это вопрос вкуса. Многие увидят в фильме судьбоносную трагедию, разыгранную на фоне величественной пустыни. Я вижу хорошо снятую, местами по-настоящему трогательную, но слишком дырявую историю. Слишком декоративную, чтобы пробить под рёбра. Может я черствею. А может, просто не люблю, когда чувства из меня пытаются вытянуть клещами.

С другой стороны, я понимаю, что не всё кино обязано быть твоим. Есть фильмы, которые словно далекая музыка из соседнего дома. Ты её слышишь. Она красивая. Но танцевать ты под неё не будешь. И это кино, очевидно, с моим ритмом совсем не совпадает. Пусть будет так.

6 из 10.

За напоминание о том, что любовь — это не всегда страсть. Иногда это логика. Та самая, которой в пустыне, к сожалению, оказалось недостаточно.

Не кинобомба, но в рюкзак положить не стыдно.

Есть фильмы, которые я смотрю не потому, что очень хочу, а потому что умею быть благодарным. Благодарным за вечер без перегрузки, за актёров, которых уважаешь, и за напряжение, которое создают не криками и взрывами, а двумя людьми, которые полфильма разговаривают друг с другом через наушник. Так выглядит «Ручная кладь» — тревожно-средний, местами нудный, но с лицом, на котором ты (я) не против задержать свой взгляд.

Сюжет — как хорошо подобранный рюкзак с WB: ничего не болтается, но вау-эффекта нет. Всё-таки без авторского бренда.

Молодой сотрудник аэропорта Итан Копек (Тэрон Эджертон) становится мишенью таинственного шантажиста (Джейсон Бейтман): тот требует пропустить на досмотре чемодан, чтобы жена Копека выжила. А дальше 90 минут моральной гонки, в которой чемодан важнее любого смысла жизни. Всё на минималках — полторы локации, диалоги через микрофон-наушник, много напряжения.

Конечно, здесь нет ничего нового. Картинка — «Netflix с плюсом» выглядит, как дорогой тостер: блестит, но внутри всё то же. Однако в этой картинке лицо Бейтмана. Он здесь будто айсберг в форме человека: улыбка тёплая, взгляд холодный. И смертельно убедительный.

Эджертон не отстаёт: бегает, страдает, отыгрывает уязвимость и в целом напоминает, почему его зовут на главные роли, даже когда сюжет халтурит. Удивительно, но они надёжно держат кино на своих плечах. Потому что без этих двух оно вполне могло стать ношей.

Середина не смертельно провисает. Это чувствуется. Есть ощущение, что Netflix пытался сварить борщ, но побоялся, что он получится слишком мясным. Поэтому добавили щепотку семейной драмы, чайную ложку рождественского юмора и пару капель экшена (сцена в машине ух!), чтобы угодить всем. Получилось сносно и съедобно. Иногда даже вкусно.

Именно ближе к финалу фильм вспоминает, зачем он начинался. Ритм ускоряется, лица покрываются потом, а ситуация становится отчаянной. Последняя треть — это именно то, за что мы любим жанр: сжатые кулаки, бег, моральные компромиссы и Эджертон, который из агента службы безопасности превращается в мини (макси?) Тома Круза.

Это не фильм, который будет цитировать киношкола. Это фильм, который ты посмотришь в субботу вечером и не пожалеешь. А может даже поймаешь себя на мысли, что ты не так уж далёк от героя: ты тоже когда-то делал нечто опасное ради тех, кого любишь. Только у тебя не чемодан с Новичком, а секреты, не аэропорт, а кухня, и никто, я надеюсь, не угрожал твоей семье.

Хотя… Кто тебя знает.

7 из 10.

За то, что это не улёт, но точно не багаж.

Смеяться над жизнью и смертью можно только под грибами.

«Частые побочные явления» начинается как странная, но забавная антиутопия про чудо-грибы и фармкомпании, которые перегрелись в собственной власти. Но потом появляется главный герой с душой экологического святого, и внешностью Тоторо. Потом его брат, который отказывается носить штаны. А потом детективы, которые пританцовывают под собственные выводы. И тут ты понимаешь: это не просто сериал. Это лихорадочный сон фармацевта-гуманиста с отличным чувством юмора.

Сюжет тут, как если бы Миядзаки решил снять триллер в духе Финчера, но позвал в сценаристы Сета Рогена.

В центре — учёный Маршалл Кусо, который открыл гриб, способный вылечить что угодно: от дерматита до пулевого в голову. Маршалл встречает школьную любовь Фрэнсис, у которой мама с альцгеймером и должность секретаря крупной фармкомпании. Ну а дальше по классике. Маршалл хочет раздать грибы всем страждущим, Фрэнсис обеспечить себе будущее, а злой старик в костюме устранить учёного-альтруиста, чтобы люди продолжали глотать таблетки.

Добавьте сюда пару очаровательных детективов, чокнутую бабку-грибника, и черепашку Сократа. Потом помножьте на монтажные гэги, намеренно корявую рисовку и цитаты уровня «Мой начальник только что сказал “диарея” со сцены. Мне срочно нужно кому-то перезвонить». И получится рецепт оригинального шедевра. Ну или задела на шедевр. Ловкий, абсурдный, и потому драйвовый.

Юмор здесь на любой вкус — от в лоб до неожиданного. Визуальные шуточки, абсурдистская сатира на «большую фарму», ирония, словесные пикировки и монтажные фокусы. Смотришь один эпизод и хочешь нарезать мемов. Здесь чувствуется рука сценариста, который с одной стороны пытается сказать: «Не доверяйте тем, кто говорит, что знает, что вам нужно», а с другой просто обожает шутки про кишечник и рекламу.

Главное достоинство сериала — его лёгкость. Он не требует от тебя сверхвнимания. Каждая серия чуть больше 20 минут, и ты легко проглатываешь сезон за вечер. Это как хорошая упаковка витаминов: не лечит депрессию, но поднимает настроение. В нём всё бодрое, живое, с привкусом. Такое странное лекарство от тяжёлого контента в лучшем смысле слова.

Сериал делала команда Царства Падальщиков. Буквально лучшего (для меня) мультсериала для взрослых. У Царства были свои отметины шедевра - мифологическая драматургия, глобальные вопросы и экзотичный мир. В Побочных эффектах авторы не захотели повторяться. Вместо мифологии — абсурдные герои, вместо глобальности — один вопрос: «Вдруг у спасения от смерти есть побочки?» И всё работает. Потому что душа оригинальности никуда не делать. Было эпично и экзистенциально — стало дерзко и смешно. Ничего не имею против.

Конечно, пока непонятно, что будет дальше. Первый сезон скорее пилот на стероидах — шустрый, яркий и явно умный, но пока что избегает серьёзной глубины. Никакой драмы или метафизического надрыва, никакого: «А что, если не стоит играть в Бога?» Пока сериал не копает, а пускает пыль — стильную, неоновую, с лёгким ароматом антиутопии. Но иногда, ближе к концу, он всё же задаёт вопросы — не слишком навязчиво, как будто на всякий случай. Вдруг кто услышит?

И вот ты сидишь после финального эпизода, немного растерянный, будто вышел из аптеки с упаковкой, на которой написано: «Может вызывать галлюцинации, инсайты и лёгкую привязанность к персонажам». И вдруг думаешь: а что, если побочные эффекты — это и есть главное лекарство?

8 из 10

За стиль и ритм, и за попытку быть смешным и умным одновременно. Пока не шедевр, но и не пустышка. Просто очень странное и очень симпатичное напоминание о том, что иногда именно нестабильные комбинации дают лучший результат.

Если бы у свободы был голос, она бы зачитала стих.

«Пророк» не совсем про Пушкина. Вернее, он не только про него. Это фильм о свободе, которую нельзя удержать, и о таланте, который невозможно объяснить. А ещё о том, как странно и красиво может выглядеть история, если рассказывать её под рэп, выкрученный контраст и с императором в адидасовском костюме.

Давайте сразу договоримся. «Пророк» – это, конечно, сказка. Основанная на реальных событиях, но так же, как «Ромео + Джульетта» База Лурмана основана на пьесе Шекспира: всё узнаваемо, но всё не так. Петербург здесь из параллельной реальности, где снимают ТикТоки в стиле барокко, и в какой-то момент сложно разобраться, ты смотришь кино или попал в клип. Справедливости ради, в клип дорогой и смелый.

Сюжет за два с половиной часа пролетает пулей: из повесы в гения, из вольнолюбца в отца, из любимца публики в мишень. Но в качественной экранизации важна не биография, а энергия и ритм. Так было у Серебренникова с Летом, и у Джо Райта в М. Сын века. Кстати, если вы смотрели Лето, то должны помнить Скептика с табличкой «Этого на не было». В моменты танцев под The Hatters такого персонажа явно не хватает. Потому что хранители достоверности однозначно будут рвать на себе волосы в музыкальных вставках.

Визуально ты весь фильм словно мчишься через карнавальный лагерь. Всё ярко, сочно и зажигательно. Камера не сидит на месте, монтаж скачет, музыка сменяется быстрее мыслей. Заскучать тут не получится, хотя под конец от клипового монтажа я пару раз хотел сказать: стоп, дайте хоть секунду просто посмотреть на Юру. Но ритм у фильма, как у самого героя: не терпит пауз.

Юра здесь как голограмма Пушкина из будущего. Он играет сразу и юношеский максимализм, и усталую гениальность, и ту печаль, которая прячется в глазах поэтов, живущих в век потрясений. Играет, конечно, хорошо. Ты веришь в то, как он меняется, и в его драму, потому что всё это тебе близко. Кто в двадцать не мечтал о славе? Кто не воспевал свободу? Кто не боялся поплатиться за вольнодумство, когда обрёл семью? Кто не хотел защитить любовь ценою жизни?

Конечно, можно было сделать и серьёзнее. Добавить камерности, сделать тише. Но, я думаю, тогда ушла бы и душа. А она тут есть. Наверное, если бы я не знал, что режиссёру на момент начала съёмок было 27, я бы поставил на балл меньше. Но для такого возраста это чертовски талантливое кино. И в послужном списке Феликса Умарова (режиссёра) после него вполне может выстрелить нечто гениальное. Или уж точно то, что мы обсудим. Потому что за каждой монтажной склейкой, за каждым околонеоновым кадром, за каждым номером из мюзикла здесь чувствуется: фильм сделали не по методичке. Его выстрадали и испробовали на себе, как сапог на босую ногу.

В общем, этот Пушкин не из учебника. Он не стоит на пьедестале, а идёт по улице, читает рэп и рвёт рубаху на груди. Он живёт, как дышит, и пишет, как будто каждое слово последнее. И ты следишь не потому, что это «великий классик», а потому что он такой же, как и мы. Живой и близкий. Наш. И если ты, как я, плакал над финалом, значит – дух пророка жив.

Значит – он до сих пор попадает в сердце.

8 из 10

За Пушкина, который оживает не в бронзе и не в учебнике, а в ритме улиц, с болью в глазах и чувствами, которые ты хочешь разделить.

Он обещал построить храм капитализма, а выстроил его надгробие.

У «Бруталиста» есть антракт. И этот факт лучше всего характеризует сердце фильма. Где-то на середине действие просто замирает, и это редкое, почти вымершее в кино умение: оставить зрителя наедине со своими мыслями. Как будто режиссёр перестаёт быть проводником и становится собеседником, который внезапно умолкает, чтобы ты сам закончил фразу. Не торопясь.

Фильм начинается как притча. Архитектор, венгерский беженцец Ласло Тот (нежный, но решительный Броуди) прибывает в Америку после войны. Он замкнут и немного нелюдим, но внутри него скрывается не просто талант разлиновывать бумагу чертежами, а нечто более живое. Искра. Та, которую замечает Харрисон Ван Бюрен (напористый Гай Пирс) — миллиардер, покровитель и тень. С этого знакомства начинается их странный танец: капитала и искусства, выживания и гордости, памяти и боли.

Все три часа сюжет развивается неспешно, будто всё происходит внутри бетона. Плотно и гулко расходится мелкими трещинами, но без без резких движений. Ван Бюрен предлагает Лазло спроектировать здание, которое никто не хочет, но которое невозможно не построить.

Тот (простите за каламбур) соглашается, потому что несёт в себе Холокост, и его чертежи выглядят, как молитвы на забытом языке. Строгие, но многослойные. Ласло не может не строить, потому что не может не чувствовать, и каждый раз, когда он пытается от этого убежать, мир напоминает: «Ты здесь не просто так».

Ван Бюрен противоположность Ласло. Он яркий и обаятельный хамелеон, который привык эгоистично подчинять пространство вокруг себя. Он искренне восхищается эмигрантским гением, но под этим восхищением медленно мутирует отравляющая зависть. И зависть не к славе или таланту, а как будто к боли, к самому источнику творчества.

Герой Пирса раб своей безболевой свободы. Он может купить всё, кроме голоса, который шепчет внутри: «Помни». В какой-то момент именно поэтому произойдёт ошеломительный акт насилия – последняя попытка завладеть тем, что принадлежит лишь Лазло. Но принадлежит не телом. А историей.

И, конечно, этот танец воплощают глыбы – Броуди и Пирс играют свои лучшие роли. Один умудряется взывать к сердцу лишь глазами, другой говорит так, что ты испытываешь страх и трепет одновременно. Жаль, конечно, что Пирс не получил позолоченную статуэтку. Да, это не Льюис в Нефти. Но там был архетип, а Ван Бюрен – это воплощение души капитализма. Напористой и алчной, но бесстрастной.

Корбе (режиссёр) умудряется упаковать эту притчу в чистый мета-объект. Его фильм — тоже брутализм: честный, шероховатый, тянущий к земле. Музыка скачет от джаза к погребальному плачу. Камера неподвижна, как будто сама боится разрушить хрупкую атмосферу. На плёнке плотная зернистость и белые точки, как вспышки отгоревших звёзд. Однако в какой-то момент ты перестаёшь замечать форму, потому что чувствуешь, что тебя постепенно уводят. Не по прямой, но к строго определённой точке.

Финал как будто иронизирует над зрителем. Он вдруг показывает глубину массивных оснований, которые весь фильм казались прямолинейным камнем. Но сильнее всего, конечно, не слова, а образ: гигантский бетонный храм, который должен был стать символом прогресса, а стал памятником боли. Не абстрактной, а личной.

И вот апогей – архитектура. Чувственная и холодная, продуманная, но непознаваемая. Как надгробие, построенное руками самого выжившего. А может и наоборот — его последняя попытка жить.

8,5 из 10

За то, как боль становится искусством. И за то, что иногда, чтобы освободится, нужно заложить всю горечь памяти в бетонный монолит.

Люди тогда легко терялись. Потому что искали по взглядам, а не по адресам.

Иногда наивность — это не глупость, а роскошь. Особенно если ты в глянцевой Москве 50-х, где дома строят быстрее, чем ты успеваешь выучить их адрес, а люди ещё верят, что встреча в поезде может изменить судьбу. Девушка без адреса именно про это — про чувства. Про любовь, которая не требует логики. Такой любви достаточно улыбки, гитарного аккорда и обрывка фразы, в которой зашифрован адрес золушки.

История здесь, как вы догадались, сказочная. Парень встречает девушку в поезде. Она напористая, но искренняя, а он немножечко чудак, но симпатичный. В столице они теряются, потому что она не успевает докричать свой адрес, а он его поймать. Ну а дальше квест по Москве: с песнями, недосказанностями, бутербродами на завтрак и надеждой на десерт.

Сюжет не спешит, как и сама Москва на экране. Она здесь главная актриса: чистая, грандиозная, почти вручную нарисованная. И это неудивительно, я читал, что Рязанову велели показать успехи градостроительства. Он и показал. Так что иногда хочешь смотреть не на героев, а на тщательно отполированные фоны.

Конечно, по сравнению с Карнавальной ночью, смысл и подача здесь скромнее. Там был фейерверк, а здесь скорее уютная настольная лампа, у которой своя прелесть — она не ослепляет, но даёт тепло.

Сам Рязанов был не в восторге от произведения — ему навязали актрису (вместо любимой Гурченко) и жёстче задавали рамки. Но, странное дело: рамки оказались с тонкой позолотой. Светлана Карпинская с её щёчками, упёртым голосом и честной простотой не раздражает, а умиляет. Особенно когда с серьёзной миной декларирует:

- Как ты разберёшься где правильно, а где неправильно?

- Правильно это по-советски, а неправильно не по-советски.

А ещё здесь есть Раиса Павловна и Василий Никодимыч. Масик и кусик. Они будто телепортировались из грядущих гайдаевских бурлесков. «Масик хочет водочки» — и ты сразу понимаешь, что Рязанов здесь ещё ищет и экспериментирует. Где-то идёт всерьёз, где-то хохмит, а где-то теряется. Но всё это с живым пульсом, теплом и наивной любовью к своему времени.

Можно упрекнуть фильм в излишней прямолинейности. Герои обречены быть вместе, и ты считываешь финал в первые 5 минут. Только к чему упрёки? Это же не загадка, а открытка. Из Москвы пятидесятых, где троллейбусы ходят по расписанию, а для любви достаточно взгляда и двух слов.

В общем, иногда не нужно волшебства. Достаточно девушки, гитары… И чуть-чуть адреса, пусть даже и неполного.

7,5 из 10

За наивность, которую мы так легко теряем, и которую потом так долго ищем, чтобы наши чувства наконец пропитались искренностью.

Некоторые молитвы не доходят до неба. Но кое-кто внизу всегда на связи.

У вас бывал момент, когда хочется, чтобы тебя просто поняли? Вот ты стоишь, молчишь, уставившись в пол, и отчаянно нуждаешься, чтобы тебе сказали: «Я рядом». И если никто не говорит, если никто не слышит, можно ведь позвать кого-нибудь другого. Скажем, Сатану.

Дебютный Февраль Осгуда Перкинса из тех фильмов, где всё происходит медленно, как длинный белый след от самолёта в зимнем небе. Две девочки остаются в католической школе, когда все уезжают на каникулы. Одна — тихая и будто выцветшая, другая дерзкая и живая. Где-то параллельно к ним едет ещё одна, будто бы из ниоткуда. И пока одна ждёт автобуса, а другие родителей, по школе расползается что-то чернильное и липкое, как тоска в теле, которую не выгуляли. А потом мы понимаем, кто есть кто. Но не раньше, чем того требует драматургия.

Если убрать всю мистику, то это фильм про горе, которое не проговорили. Про утрату, которую некому разглядывать с тобою в свете фонаря. Ведь когда мы теряем самое дорогое, мы больше всего хотим, чтобы нас крепко держали за руку. И если руку никто не предложил, почему бы не протянуть её вниз?

Перкинс экранизировал эти записки психоаналитика как настоящий синефильский хоррор: наезды камеры, как приближение паники, статичные кадры, как затянувшаяся минута перед плохими новостями. Герои здесь разговаривают мало, а вот углы, тени и пустота достаточно. Музыку для кинодебюта написал брат Перкинса, и она состоит из скрипов, гула и расстроенной электрогитары. В общем, всё как надо.

И иногда в эту тягучую воронку, почти случайно, заходит невинное лицо Кирнан Шипки. Она здесь как снежинка, забытая в аду. Её затухающие глаза не просят помощи. Они просто говорят: «Поздно».

Февраль легко не досмотреть, если вы искали экшн или монстра в шкафу. Этот фильм похож сон, где твоя психика говорит с тобой чужими голосами. И в этом сне нет финального пробуждения. Потому что иногда мы не хотим просыпаться, а просто хотим остаться с тем, кто впервые нас услышал.

Финал как из учебника по чёрной магии. Ритуал завершён, демон доволен, но боль никуда не отступила. И вот ты сидишь после титров, в полутьме и с ощущением, что через тебя кто-то прошёл, не оставив ничего, кроме лёгкого следа. Будто чёрная кошка прошлась по свежему снегу и растворилась в белом. Навсегда.

7,5 из 10

За боль, которую не прокричали, а значит не услышали. И за потребность в общности, которую мы все хотим закрыть. Любыми способами.