Надо быть спокойным и упрямым
Нашей семье нужно было поднимать старших детей, хотя, они безумно старались поднять себя сами, 90-е диктовали свои правила. Поэтому отец уходил на старания в артель торфодобычи, а мать работала бортпроводником, одним словом, на меня времени не было никому. Из-за этого я жила у своей старенькой бабушки-ветерана, почему ни у кого другого? Мои родители, к сожалению, перессорились со всей родней, на что у них были основания. Я очень переживала отсутствие родителей, мне было 11 лет, и я ещё ни разу на долго не расставалась с ними. Да и вообще, дети тяжело меняют место, меняют людей, таких как одноклассники и друзья. Так было и у меня, часто меня бросало в отрадные слёзы, так как с детьми у меня общение не сложилось, они плохо относятся к «неместным» и тем более городским. Я была одета не так уж красиво, но старалась следить за собой, чтобы нравится, потому что была жутко неуверенной девочкой, пожалуй, исчезновение единой формы повлияло на детей хищнически, пробудило зависть слишком рано, это было ещё одним поводом для неприязни. Среди учителей я тоже не нашла одобрения, они также презирали городских, но если дети это делают просто из-за того, что так делают другие, то у учителей было чёткое мнение о том, что города «сосут всё добро из деревень». Доходило до курьёзов, у меня на дневнике были наклейки, однажды мы их сдавали на проверку. После выходных нам раздали дневники, с моим было всё в порядке, кроме одного - наклеек не было. Спустя некоторое время я заметила эти наклейки на записной книжке учительницы, причём у учительницы литературы, человека, который был жрецом всего доброго и светлого, знакомил юные умы с Пушкиным, Маршаком и остальными титанами русской литературы.
Единственный человек, к которому я тянулась, была моя двоюродная бабушка, у неё был удивительно чистый, живой ум, не свойственный такому возрасту. Тогда по её примеру я поняла – самое страшное старение человека начинается с головы. Умом она была умудрённой женщиной, душой – маленькой девочкой, вышедшей живой из ада. Она до сих пор работала, в библиотеке, бабушка сама была настоящей библиотекой, она оживляла для моей юной фантазии сцены войны, подвиги, достойные уважение, слепую самоотверженность русского человека во всей красе, последнее, она знала лучше остальных, как бывшая медсестра. Её муж умер после войны от онкологии. Дети жили в деревне по соседству, беспробудно прятав голову в бутылку, посещали они её только на 9 мая и 23 февраля, хотя и это, мне кажется, было лишь безобидной причиной выпить, поэтому она давно не общалась с семьёй, а бабок сверстниц не переваривала. Поэтому я ей была опорой во всём, в чём могла, ходила с ней на работу, прогуливая школу без зазрений совести, готовила, убирала, следила за хозяйством и всё остальное, что в глубокой старости человеку так затруднительно, хотя она и активно, но неумело это скрывала. Зарплата была по-настоящему мизерной, но счастьем было то, что её хоть и редко, но выплачивали, правда, выплачивали в натуре – яйцами, овощами и остальным. Хотя, в основном, пропитанием было маленькое хозяйство. Я очень любила её награды, начищая старика Ульянова и остальные медали до блеска, который они потеряли со временем. Она чудесно вязала, это было её одним из немногих увлечений, которые она смогла сохранить в старости, я часто уносила с трудов ей материалы, кажется, не понимая, что если бы меня поймали, то в школу я бы не смогла ходить совсем.
Шло время, зима сильно подкосила мою бабушку, наш старенький домик всё чаще навещал участковый, что помогал следить за бабушкой, и местный фельдшер. Я писала письма каждый день, в особенности, родителям, отец клялся, что будет через полмесяца раньше он не может физически, написал мне быть большой девочкой и немного подождать. Также я писала письма родне бабушки но получала лишь молчание. Поэтому очень часто ходила к её родне, преодолевая километры. Но всегда заставала их либо спящими, либо пьяными, они меня не узнавали и гнали из дому. Я долго уговаривала участкового привести родственников, но он всё отнекивался. В итоге, он с большим трудом смог привезти мою двоюродную тётку и сына бабушки, сын выпил в первый же день и бросился к бабушке, и без того хворой, заметно подходящей к концу, рыдая:
— Ой мать, прости меня дурака окаянного! Довожу я тебя своей жизнью! Я возьмусь за работу! Честно! Я понял какая я скотина!
Она успокаивала его, прощала, лицо её и без того бледное, стало совсем меловым. Участковый аккуратно взял его плечо, и шепнул на ухо:
— Если ты себя так вести будешь, я тебя на пару суток-то закрою, давно есть за что.
После этого он чуть успокоился и отправился спать.
Однажды бабушка меня подозвала к себе хриплым голосом, с трудом привстав с высокой, одноместной кровати
— Внученька, не злись на моего сына. Сама, дура, виновата, надо было воспитывать лучше. И вообще, запомни – не злись ни на кого, виновных нет, и бога, тоже, нет. Все мы такие из-за других, все нас воспитывают, поучают, а потом удивляются, а чего это он ведёт себя не так? Да потому что то, что в человека посеяли, то и получили, и так со всеми, виноватых нет, внучка. Есть лишь то, где они выросли, то, что в их головушку-то впихнули. Увлеклась бабка, на вот, держи этот конверт, но ты пока его не открывай.
— Бабушка, что в нём?
— А это ты узнаешь, как откроешь. Но настоятельно тебя прошу – не сейчас, ты поймёшь когда пора.
— Бабушка, почему сейчас, почему ты даёшь мне его сейчас?
— А почему нет? Пока дурачок мой спит, вопросы не задаёт, не кается—Она хрипла рассмеялась, но смех перешёл в надрывный кашель.
— Ба, ты чего удумала? Не надо ба. — Слёзы полились по моим щекам, щёки как будто горели, я ухватилась за её руку всеми детскими силами, и кажется, ничего не позволило бы её отпустить.
— Хаха, ты догадливая в своего отца, слишком взрослая, ох, этот шалопай крови моей попил, не поверишь, но спокойствие тебе мамино досталось.
Я ничего не слышала, опустив лицо в платок, на губах солёный привкус.
— Всё у тебя будет хорошо, одна просьба, ты главное помни, что я тебе сказала, иди с этой мыслью по жизни, и не будешь бед ведать от людей.
Она с трудом натянула улыбку ввалившимися губами, рука, сжимающая мою, слабее чем моя, расслабилась. Бабушка закрыла глаза и уснула.
— Ба, ба проснись ба! Ну ты чего! Перестань! Не оставляй меня!
Вбежал участковый и подхватив меня на руки, вынес из комнаты, я брыкалась, пытаясь вырваться, плача навзрыд.
— Галина Семёновна! Старушка того!
В комнату вбежал фельдшер.
— Ох господи помилуй!
Дальше я ничего не слышала, провалившись в сон от натянутых детских нервов.
На деревянную крышку гроба дробью упала последняя горсть земли, последний пришедший проводил её в последний путь. Народу было совсем не много – тот-же участковый, директор библиотеки, он же дом культуры, немногочисленная родня, и я. Я не долго уговаривала взять меня на похороны, все всё понимали. Как только рабочие закопали яму, я повязала вокруг креста шарф, сплетённый моей бабушкой, и положила цветы. Дождь будто в солидарность с моей горечью, шёл непрерывно. Мы отправились на поминки, я знала, что родня выпьет. Неосознанно имитирует свою печаль, поиграет в эту жизнь по её, человеческим правилам, а потом устанет играть, и как в забвении, забудет, что вообще было вчера. Поминки были в доме бабушки, нет, они не игнорировали бедность убранства, не корили себя в бедности и нищете бабушки, они даже не пытались заглушить совесть – её не было. Тогда я поняла мысль бабушки, которая поначалу казалось мне дикой. Я всё-таки заплакала, на похоронах я держалась, не хотела чтобы кто-то видел мои слёзы. В дверь постучали, это был почтальон:
Михаил Никифорович! Вам письмо! Да ещё от кого, с трудом смогли перевести текст, переводили всей школой, но суть передать уж смогли, держите черновик и письмо.
Почтальон остался, он уже знал, что в письме, и знал - шуму оно наделало не мало. Ему было приятно что сарафан распространиться от него. Директор дома культуры открыл письмо, и надев очки зачитал содержание черновика при всех, я опёрлась об косяк двери бабушкиной комнаты и украдкой слушала:
— Письмо это от национального музея второй мировой войны. Усопшая в него направляла письмо о наличии у неё антиквариата и нагрудных знаков «перечисление» В письме говорилось что они очень благодарны Ульяне Семёновной за такой огромный и щедрый вклад в наследие второй мировой войны. Письмо она отправляла три месяца назад по адресату. Также, в письме вместе с перечислением значимых артефактов учитывалась цена каждого. Местный бухгалтер пошутил, на эдакую сумму можно купить половину нашей деревни, как минимум. Директор передал письмо сыну бабушки, он, увидев сумму, чуть не слюной не изошёлся! В моём детском мире всё перевернулось, мысли полетели каруселью, я хотела вцепиться ему зубами в глотку и не отпускать до последнего, неожиданно вспомнив про конверт, я в волнении открыла его, на бумаге большими буквами было написано «завещание» внизу было прописано моё имя. Я молча вошла в главный зал, все почему-то подхватили эту тишину, я отдала документ директору, тот снова надел очки и прочитал его. После, он опустился на одно колено и погладил меня по голове.
— Девочка, цени свою бабушку.