В тот день наука Российской империи чуть не понесла тяжелую утрату. Ведь этим детинушкой, нелегально удравшим из Пруссии, был Михайло Ломоносов.

А убегал он, чтобы откосить от службы в армии Фридриха. Пока еще не Великого. Будущий «Старый Фриц» как раз готовился стать королем Пруссии. Потому как евойный папаша был на смертном одре.

Дело в том, что в 1736 году Российская Академия наук отправила в Европу 12 наиболее способных студентов из «Спасских школ» - для обучения языкам, манерам, европейским стандартам, естественным и техническим наукам.

В их числе был и наш Михайла.

Учился Ломоносов в Марбургском университете под руководством знаменитого немецкого учёного-энциклопедиста Христиана Вольфа. Затем - во Фрайберге у преподавателя минералогии и горного дела Йоханна Генкеля.

Вредный был дядька. Строгий, нудный. Изводил студентов своей возведенной в абсолют педантичностью. Даром что немец! А тут еще и денег присылали из Академии наук нерегулярно. В общем, житие и Михайлы было не сахар.

Радовало лишь то, что жил он (с ноября 1736 года) при доме вдовы марбургского пивовара, члена городской думы и церковного старосты Катерины Цильх. А у той дочь была на выданье. В общем, аппетитные формы Елизаветы-Христины и вековые традиции германского пивоварения ежеминутно соблазняли Михайлу в свободное от учения время. Разве тут до минералогии!?

А тут еще и Елизавета стала чуть-чуть беременной. Ломоносов от такой жизни даже женился. Все чин чином - по реформатскому обряду. И даже обзавелся дочерью Екатериной – Елизаветой. В 1739 году.

Но в один из дней мая 1740 года Ломоносова неожиданно «торкнуло». То ли березки наснились, то ли жена скалкой врезала по ученой башке. Черт этих женщин разберет!

И решил Михайло возвращаться в Россию. Один. Хлопнул дверью. И был таков.

С помощью курляндского дипломата на русской службе барона Карла фон Кейзерлинга выехать не получилось. Ломоносов его не застал в Лейпциге. Посему, крепко обложив матом Кайзерлинга, решил неспешным стрелковым шагом идти в Голландию – чтобы вернуться в Россию морем.

И приближавшаяся ночь застала нашего путника у небольшой корчмы общественного питания. Возле города Диссельдорфа.

А в этой корчме как раз промышлял прусский поручик с солдатами. Вербовщики. Этакий передвижной военкомат без ненужной бюрократии. Ну, такая система добровольного призыва была в армию – обманывали, охмуряли, хватали парней (кто победнее, но здоров) и: «Ты нужен нашему королю! Форвертс, каналья!» Если хватали не того, могли и вернуть в семью. Но за выкуп. А борцов с коррупцией на общественных началах тогда еще не придумали.

Михайла за своими науками и сердечными делами, по русской простоте душевной как-то мало интересовался социально-общественным укладом в Пруссии в общем, и системой комплектования армии – в частности.

И очень уж приглянулся вербовщикам рослый парубок с кулаками размером с маленький пивной бочонок.

В общем, выпили. Закусили. Потом еще выпили. Ты меня уважаешь, комарад? Потом на брудершафт. Шумел камыш, деревья гнулись. Потом…

Перепила немчура нашего Ломоносова. Неприятно, но исторический факт!

А ведь не раз говорила ему жена Елизавета за завтраком: «Вы, майн хер, воля ваша, зело пристрастны до зеленого змия! Оно, может, и весело, но больно неприятностями чревато. Над вами потешаться будут!

А наутро Михайла проснулся с чугунной головой - в солдатском синем сюртуке с красными обшлагами рукавов, с прусскими деньгами в кармане (начальное жалованье рекруту) и… «ударенным по рукам» договором о горячем желании укрепить военную мощь Королевства Пруссия.

Оглянулся вокруг. Беспомощно. А вокруг – одни рожи германские, протокольные.

И отволокли нашего героя в крепость Вессель (Везель) – тогдашняя «учебка» строгого режима для королевских рейтар. Такая себе моторизованная пехота с огнестрельным оружием. Но на лошадях. И в отличие от драгунов, рейтары, как правило, не спешивались, а стреляли прямо с коня.

И показались Ломоносову унылые порядки педанта Геккеля и ворчание занудной тещи за счастье.

С дисциплиной в прусской армии было не то, чтобы строго. Абсолютно строго! В короткий срок, в учебных крепостях - обнесенных частоколом, сторожевыми башнями с часовыми, валом и рвом, с помощью изнурительной муштры, палок и зуботычин, из вчерашнего сельского раздолбая делали послушный автомат для исполнения любых приказов. Отпетлять было невозможно. «Отказники» и косящие на «дурика» там просто не выживали. Комитета солдатских матерей тогда еще тоже не было.

Как и водится в таких случаях, в русской душе проснулась смекалка. Ну, вы знаете – пока гром не грянет, мужик сани запрягает не быстро.

И стал Михайла старательно делать вид лихой и придурковатый. Мол, служба ему зело нравится. Особенно – рытье окопов для стрельбы с лошади стоя. Стол хороший и сытный, платье годное и, короче - он очень любит будущего вождя и учителя всех германцев Фридриха Великого. А сам стал - с глупо улыбающейся физиономией, украдкой оглядываться по сторонам. И готовить побег.

Фельдфебели от такого усердия Ломоносова расслабились. Стали дружески похлопывать по плечу: «Гут, Макс! Гут зольдатен!». И перестали пристально следить за рекрутом. И Ломоносов дал дёру. Ночью. Сначала на карачках. Вплавь через ров. А потом и припустил. Рысью с переходом на галоп. За побег полагалась смертная казнь. Поэтому Михайла очень старался добраться до границы раньше преследователей…

- Надо меньше пить! – решительно рубанул воздух рукой молодой человек, отдохнувший, отдышавшийся, развесивший свое мокрое платье просушится на уже теплом майском солнышке.

Помыкавшись немного по Европе, вернувшись даже (октябрь 1740) на некоторое время к жене и тёще, Ломоносов все-таки добился своего - слинял в Россию.

8 июня 1741 года 30-летний герой вернулся в Петербург.

Жена Елизавета, кстати – опять беременная, осталась в Марбурге. И Михайла – на радостях - почти два года прикидывался ветошью и молчал как рыба об лёд о своей женитьбе.

Ага! Щас! Жена - это вам не вялая погоня прусских рейтар! Догонит! Из-под земли достанет!

Настырная супруга через 2 года все-таки нашла нашего беглеца. Через посольство.

Ломоносов – а куда денешься!? - признал факт свадьбы, отцовства и поспособствовал переезду Елизаветы-Христины в Петербург.

…………………….

С зеленым змием Михайла не то чтобы совсем завязал. Не, ну всякое бывало. По праздникам там. Опять же – после изысканий каких трудных, конференций научных. Святое дело! Однажды в пылу такого научного спора Ломоносов даже обозвал конференц-секретаря Академии наук грязными немецкими ругательствами Hundsfott (каналья) и Spitzbuben (жулье). И даже был посажен за это под арест. На полгода. Зато, протрезвев, написал в камере «Краткое руководство по риторике»!

Но так, чтобы до беспамятства употреблять, такого больше не было.

Алексей Куракин  (с)