https://www.artstation.com/artwork/lV9k2V

Я просто листал ленту и тут такое)

Старик Глухов в шестьдесят восемь лет овдовел. Схоро-нил старуху,

справил поминки... Плакал. Говорил:

-- Как же я теперь буду-то? Один-то?

Говорил -- как всегда говорят овдовевшие старики. Ему правда было

горько, очень горько, но все-таки он не думал о том, "как он теперь будет".

Горько было, больно, и все. Вперед не глядел.

Но прошло время, год прошел, и старику и впрямь ста-ло невмоготу. Не то

что он -- затосковал... А, пожалуй, затосковал. Дико стало одному в большом

доме. У него был сын, младший (старших побило на войне), но он жил в городе,

сын, наезжал изредка -- картошки взять, капусты соленой, огурцов, медку для

ребятишек (старик держал шесть ульев), сальца домашнего. Но наезды эти не

радовали старика, раз-дражали. Не жалко было ни сальца, ни меда, ни

огурцов... Нет. Жалко и грустно, и обидно, что родной сын -- вроде уж и не

сын, а так -- пришей-пристебай. Он давал сыну саль-ца, капусты... Выбирал

получше. Молчал, скрепив сердце, не жаловался. Ну, пожалуйся он, скажи:

плохо, мол, мне, Ванька, душа чего-то... А чего он, Ванька? Чем поможет? Ну,

повздыхают вместе, разопьют бутылочку, и он уедет с чемоданом в свой

город-городок, к семье. Такое дело.

И надумал старик жениться. Да. И невесту присмотрел.

Было это 9 мая, в День Победы. Как всегда, в этот день собралось все

село на кладбище -- помянуть погибших на войне. Сельсоветский стоял на

табуретке со списком, зачи-тывал:

-- Гребцов Николай Митрофанович.

Гуляев Илья Васильевич.

Глухов Василий Емельянович.

Глухов Степан Емельянович.

Глухов Павел Емельянович...

Эти три -- сыны старика Глухова. Всегда у старика, когда зачитывали его

сынов, горе жесткими сильными пальцами сдавливало горло, дышать было трудно.

Он смотрел в зем-лю, не плакал, но ничего не видел. И долго стоял так. А

сельсоветский все читал и читал:

-- Опарин Семен Сергеич.

Попов Иван Сергеич.

Попов Михаил Сергеич.

Попов Василий Иванович...

Тихо плакали на кладбище. Именно -- тихо, в уголки по-лушалков, в

ладони, вздыхали осторожно, точно боялись люди, что нарушат и оскорбят

тишину, какая нужна в эту минуту. У старика немного отпускало, и он смотрел

вокруг. И каждый раз одинаково думал: "Сколько людей загубле-но!"

И тут-то он приметил в толпе старуху Отавину. Она была нездешняя, хоть

жила здесь давно, Глухов ее знал. У старухи Отавиной никого не было в этом

скорбном списке, но она со всеми вместе тихо плакала и крестилась. Глухов

уважал набожных людей. За то уважал, что их -- преследуют, под-смеиваются

над ними... За их терпение и неколебимость. За честность. Он присмотрелся к

Отавиной... Горбоносая, дю-жая еще старушка, может легко с огородом

управиться, ба-ню истопить, квашню замесить и хлеб выпечь. Старик не мог

есть "казенный хлеб" -- из магазина. И вдруг подумал ста-рик: "Тоже ведь

одна мается... А?"

Пришел домой, выпил за сынов убиенных... И стал вплотную думать:

"Продала бы она свою избенку, перешла бы ко мне жить. А деньги за избу пусть

на книжку себе поло-жит. И пусть живет, все не так пусто будет в доме. Хоть

в ба-ню по-человечески сходить, полежать после баньки безза-ботно... На стол

-- есть кому поставить, есть кому позвать: "Садись, Емельян". Жилым духом

запахнет в доме! Совсем же другое дело, когда в кути, у печки, кто-нибудь

громыха-ет ухватами и пахнет опарой. Или ночью, когда не спится, можно

потихоньку поговорить... Можно матернуть бригади-ра колхозного, например.

Она, правда, набожная, Отавиха-то, но можно же другие слова найти, не

обязательно ма-териться. У самого дело к концу идет, к могиле, -- хватит,

наматерился за жизнь. Да нет, если бы она пришла, было бы хорошо. Как ты ни

поворачивайся, а хозяйка есть хозяйка". Так думал старик. Даже взволновался.

И вот выбрал он воскресный день, пошел к Ольге Серге-евне Малышевой,

тоже уже старушке, но помоложе Отавихи, побашковитей. Эту Ольгу Сергеевну

старик Глухов когда-то тайно очень любил. Тогда он был не старик, а мо-лодой

парень, и любил красивую, горластую Ольгу. По-мышлял слать к Малышевым

сватов, но началась револю-ция. Объявился на селе некий молодец-комиссар,

быстро окрутил сознательную Ольгу, куда-то увез. Увезти увез, а сам где-то

сгинул. Где-нибудь с головой увяз в кровавой то-гдашней мешанине. А Ольга

Сергеевна вернулась домой и с тех нор жила одна. Как-то, тоже по молодости,

но уже буду-чи женатым, Емельян Глухов заперся к Ольге Сергеевне в сельсовет

(она работала секретарем в сельсовете) и открыл ей свое сердце. Ольга

Сергеевна рассердилась, заплакала и сказала, что после своего орла-комиссара

она никогда в жизни никого к себе близко не подпустит. Глухов попытался

объяснить, что он -- без всяких худых мыслей, а просто ска-зать, что вот --

любил ее (он был выпивши). Любил. Что тут такого? Ольга Сергеевна пуще того

обиделась и опять стала говорить, что все мужики не стоят мизинца ее

незабвенно-го комиссара. И так она всех напугала этим своим комисса-ром, что

к ней и другие боялись подступиться. Но прошло много-много лет, все

забылось, все ушло, давно шумела другая жизнь, кричала на земле другая -- не

ихняя -- лю-бовь... И старик Глухов и пенсионерка Ольга Сергеевна странным

образом подружились. Старик помогал одинокой по хозяйству: снег зимой придет

разгребет, дровишек нако-лет, метлу на черенок насадит, крышу на избе

залатает... По-сидят, побеседуют. Малышева поставит четвертинку на стол...

Глухов все побаивался ее и неумеренно хвалил Совет-скую власть.

-- Ведь вот какая... аккуратная власть! Раньше как: дожил старик до

глубокой старости -- никому не нужен. А теперь -- пенсия. За што мне,

спрашивается, каждый месяц по два-дцать рублей отваливают? Мне родной сын --

пятерку прие-дет сунет, и то ладно, а то и забудет. А власть -- легулярно --

получи. Вот они, комиссары-то, тогда... они понимали. Они жизни свои клали

-- за светлое будущее. Я советую, Ольга Сергеевна, стать и почтить ихную

память.

Ольга Сергеевна недовольно говорила на это:

-- Сиди. Чего теперь?.. Нечего теперь, -- она теперь ред-ко вспоминала

комиссара, а больше рассказывала, как на нее "накатывает" ночами.

-- Вот накатит-накатит -- все, думаю, смертынька моя пришла...

-- А куда накатыват-то? На грудь?

-- А -- на всю. Всю вот так вот ка-ак обдаст, ну думаю, все. А после

рассла-абит всю -- ни рукой, ни ногой не ше-вельнуть. И вроде я плыву-у

куда-то, плыву-у, плыву-у.

-- Да, -- сочувствовал Глухов. -- Дело такое -- так и уплывешь

когда-нибудь. И не приплывешь.

После того как старик Глухов схоронил жену, он еще ча-ще наведывался к

Малышевой. Чего-нибудь делал по хо-зяйству, а больше они любили сидеть на

веранде -- пили чай с медом. Старик приносил в туеске мед. Беседовали.

-- Тоскуешь? -- интересовалась Малышева.

Глухов не знал, как отвечать -- боялся сказать не так, а тогда Малышиха

пристыдит его. Она часто -- не то что сты-дила его, а давала понять, что ему

хоть и семьдесят скоро, а стоит больше ее слушать, а самому побольше

молчать.

-- Тоскуешь?

-- Так... -- неопределенно говорил Глухов. -- Жалко, конечно. Все же мы

с ей... -- пятьдесят лет прожили.

-- Прожить можно и сто лет... А смысл-то был? Слоны по двести лет

живут, а какой смысл?

Глухов обижался:

-- У меня три сына на войне погибли! А ты мне такие слова...

-- Я ничего не говорю, -- спускала Малышиха. -- Они погибли за Родину.

-- Тоскую, конечно, -- уже смелее говорил Глухов. -- Сколько она

пережила со мной!.. Терпела. Я смолоду дура-коватый был, буйный... Все

терпела, сердешная. Жалко.

-- Сознание, сознание... -- вздыхала Малышева. -- Те-сать вас еще и

тесать! Еще двести лет тесать -- тогда только на людей будете похожи. Вот

прожил ты с ей пятьдесят лет... Ну и что? И сказать ничего не можешь. У меня

в огороде бурьян растет... тоже растет. А рядом -- клубника виктория. Есть

разница?

-- Ты чего сердишься-то? -- не понимал Глухов.

-- Есть разница, я спрашиваю?

-- Сравнила... телятину с козлятиной.

-- И буду сравнивать! Потому что один человек живет -- горит, а другой

-- тлеет. У одного -- каждая порочка содер-жанием пропитана, а другие...

делают только свое дело, и все. Жеребцы.

-- Не всем же комиссарами быть! -- сердито возражал Глухов, обиженный

за "жеребца".

-- Пятьдесят лет прожил, -- передразнила Малышева. -- А из них --

неделя наберется содержательная?

-- Ну, содержания-то, слава богу, хватало, чего доброго. С избытком.

-- Оно и видно! -- Малышева собирала губы в куриную гузку. -- Жеребцы.

Глухов чувствовал, что чем-то он ее злит, но никак не мог понять чем.

И все же он продолжал ходить к Малышевой. Иногда -- так вот --

поругивались, иногда ничего, мирно расходились. И вечер, глядишь, проходил

незаметно.

В это воскресенье Глухов пришел к Малышевой без ниче-го -- без топора,

без ножовки. Пришел поговорить. По-советоваться. Пришел просить помощи.

-- Я, Сергеевна, за советом. Помоги.

-- Что такое случилось? -- навострилась Малышева. Она любила давать

советы.

-- Ты старуху Отавину знаешь?

-- Ну.

-- Поговорила бы ты с ей -- не согласится ли она ко мне в дом перейти?

А свою избу пускай продаст. Или так: пускай пока заколотит ее, поживем --

уживемся -- тогда уж пускай продает. Чтоб не рисковать зря. Как думаешь? Я

один не осмелюсь с ей говорить, а ты сумеешь. Я не обижу ее... На четырех-то

ногах, хоть они у нас не резвые теперь, но все же покрепче стоять можно. Как

думаешь? -- Глухов непри-вычно для себя много и скоро тараторил -- ему было

нелов-ко. -- Думал я, думал и вот -- надумал. Чижало одному, ну ее к черту.

Да и ей, я думаю, тоже полегче будет. Как ду-маешь?

Малышева очень была удивлена. Так была удивлена, что сперва не нашлась,

что сказать путное.

-- Жениться собрался?

-- Ну, жениться... это... какая уж это женитьба? Так -- сойдемся для

облегчения.

-- Юридически -- это все равно женитьба. Чего ты хвос-том-то виляешь?

Глухов опешил.

-- Ну -- жениться. А что, это не поощряется?

Малышева внимательно и как-то с отчуждением, с ка-ким-то скрытым

враждебным значением посмотрела на ста-рика.

-- А она согласна? Хотя, ты говоришь, не успел с ей...

-- Не знает она! Вот и пришел-то просить: поговорила бы ты с ей. Где

поговорила, где и -- уговорила. Она старушка ве-рующая, может, скажет --

грех... А какой грех? Так-то разобраться-то. Я одинокий, она тоже

одинокая...

-- У нее дочь в городе.

-- Да это-то!.. Это и у меня вон сын в городе. Толку-то от их нынче. А

мы бы как-нибудь и скоротали бы остаток жиз-ни-то. Кто первый помер -- есть

кому схоронить.

-- У вас же дети! -- вдруг нервно возвысила голос Малы-шева. -- Чего вы

сиротинками-то казанскими прикидывае-тесь?

Глухов замолк. И в свою очередь внимательно и сердито посмотрел на

Малышиху. Чего она злится? Она же вся изозлилась. Чего?

-- Ты чего, Сергеевна? -- спросил.

-- Я ничего. Вы жениться-то надумали, не я. А ты меня спрашиваешь: чего

я? Я-то ничего.

-- Чего-то сердишься...

-- Да нисколько! Вона, буду я еще сердиться. Женитесь! Поговорить надо

с Отавихой? Поговорю, -- теперь засуети-лась Малышева, затараторила тоже. --

Позову ее, и погово-рим, мне не трудно. Узнаю: согласна она или нет? Чего же

мне сердиться? Смеяться-то над вами, шутами, будут, не надо мной.

-- Как так?

-- Что?

-- Смеяться будут?

-- А что -- радоваться?

-- Да разве не бывает так -- старики сходются...

-- Бывает, бывает. Давай завтра приходи в обед... Я ее по-зову

пораньше, обговорю с ей сперва, а ты попозже, к обе-ду, приходи. Бывает так,

бывает. Сколько угодно! Я погово-рю с ей, не беспокойся. Поговорю.

Старик Глухов ушел от Малышевой с неясным чувством. Какой-то подвох

чуял со стороны Малышихи. Странная ка-кая-то старуха, ей-богу. Чего-то все

нервничает, злится. Всех бы она переделала, перекроила... Всех бы она учила

жить, всех бы судила. Старик даже подумал: не вернуться ли да не сказать ей,

что -- не надо никакой ее помощи, сам как-ни-будь управлюсь. Даже

остановился и постоял. И решил, что -- ладно, черт с ней, пусть поговорит. У

самого все рав-но не так выйдет -- не сумеет ладом поговорить. Пусть

злит-ся, а дело пусть сделает.

На другой день у старушек -- Малышевой и Отавиной -- состоялось

свидание. И состоялся разговор.

Отавиха пришла к Малышевой, первым делом глянула в передний угол (нет

ли иконки?), скромно присела на крае-шек плюшевого дивана. Поздоровалась.

-- Я чего призвала тебя, -- сразу начала Малышиха. -- Глухова старика

знаешь?

-- Емельян Егорыча? Знаю, как же. У его трех сынов убило...

-- Так вот он хочет на тебе жениться, -- Малышева отче-канила слова,

как семь аккуратных пельменей загнула. -- Ты согласна?

-- Свят, свят, свят! -- перекрестилась Отавиха. -- Да он что?!

-- А что? -- как-то даже развеселилась Малышиха. -- Вы одинокие... Ты

подумай, подумай сперва, не торопись отве-чать. Он такой же козел, как все,

но поможет дожить оста-ток жизни. Как сама-то думаешь? Избу говорит, можно

по-ка не продавать, можно заколотить; если уживетесь, тогда уж можно, мол,

продать, а деньги -- на книжку. Как дума-ешь-то?

-- Да как я могу думать? -- искренне не знала старуха Отавина. -- У

меня и думы-то все из головы убежали. Как же -- с бухты-барахты -- выходи

замуж, -- Отавиха мелко, искренне посмеялась. -- Эдак-то рассудка можно

лишить-ся. Вот так невеста!

-- Ну, и он тоже -- жених. Как все же?

-- Да погоди ты, Сергевна, не колготись, дай с духом со-браться...

-- Он придет счас. За ответом.

-- Эка! -- Отавиха даже привстала с дивана и поглядела на дверь. И

опять села. -- Вот задача-то!

-- Ну, я гляжу, ты уж почти согласная.

Старуха Отавина вдруг серьезно задумалась.

-- Я тебе так скажу, Сергевна: он старик ничего, не пьет, не

богохульничает особо, я не слышала. Только... -- Отави-на посмотрела на

сваху. -- Так-то бы оно -- што? Бывают -- сходются, старики, живут...

-- Бывает.

-- А ну-ка да он ночами приставать станет?

Малышева даже рот открыла.

-- Как?

-- А как? Так. Они знаешь какие! Перьво-наперьво я бы желала знать и

быть в надежде, што он приставать не станет. И штоб не матершинничал. Табак

курит... Ну, тут уж... все курют, тут не укоротишь.

-- Так ты согласная? -- изумилась Малышева.

-- Погоди-ка, не гони-ка коней. Я вот и говорю: много у меня всяких

условиев получается. То -- нельзя, это -- нель-зя... А старик подумает да и

скажет: "Чего же тада и можно-то?" И все наше сватовство-то само собой и

распадет-ся, -- Отавиха опять мелко засмеялась. -- Вот не думала, не

гадала... Господи, господи. Оно бы -- так-то чего? У меня вон товарка моя

задушевная бывшая в Буланихе, где я раньше жила, тоже вот так вот: пришел

старик, тары-бары, а по-томи говорит: "Давай, мол, Кузьмовна, вместе жить".

И жи-ли. Он, правда, уж умер года два как... А она живет в его до-ме. И

хорошо жили, я знаю. Сколько?.. Годов пять жили. Ничо, не обижал ее. К

концу-то жизни люди умней делают-ся. Счас вон... поглядишь на нонешних-то...

господи, госпо-ди!.. Поглядишь, и ничего не скажешь. Оно бы, знамо, и мне в

покое бы дожить да в тепле... Избенка-то у меня вся проху-дилась, рада, что

уж зима кончилась -- никак ее не нато-пишь. Топишь-топишь, топишь-топишь, а

все как под решетом.

-- А к дочери-то почему не едешь?

-- Куда-а! Сами ютятся там на пятачке... Жила. Внуки-то маленькие были,

жила. Измучилась. Все измучились. А теперь уж ребятишки-то в школу пошли,

так я уж рада-радешень-ка, хоть мне эту-то избенку купили. Свой-то дом в

Буланихе я продала. Когда дочь-то замуж-то вышла, продала. Кресто-вый дом

был, сто лет ишо простоит. Продала, што сделаешь. Им на капиратив надо, а

где взять? Он с армии демобили-зовался, зять-то, моя тоже -- техникум только

закончила. Давай, мол, мама, продадим дом. А тебе, мол, потом ку-пим, если с

нами жить не захочешь. Вот и жила, ребятишек вынянчила, а потом уж -- нет,

давайте, говорю, покупайте мне хоть маленькую избушку. Не могу в городе, с

души во-ротит. Ну помялись, помялись, нашли денег на избу. В Буланихе-то

постройки дорогие, здесь подешевле, вот я здесь и оказалась. Оно бы,

конешно, так-то... на старости-то лет... в тепле бы пожить... Не мешало бы.

Старик Глухов знал, что разговор у старух состоится, но какой -- не

ведал. На всякий случай он надел новый пиджак, прихватил бутылочку наливки,

туесок меду и пошел к Ма-лышевой.

Пришел... Поздоровался. Смутился чего-то, поставил на стол бутылку,

туесок... Полез за кисетом.

-- Ты погоди с бутылкой-то, погоди, -- сказала Малышиха. -- Не

торопись.

У старика упало сердце. А он уж крепко настроился на со-вместную жизнь

с Отавиной, все продумал -- выходило все хорошо. Что же?

-- Выслушала я вас обоих... Конечно, эта ваша личная жизнь, вы можете

сходиться... Люди с ума сходят, и то ни-чего. Но хочу все же вас спросить:

как вам не совестно? А? -- Малышева бросала эти слова в лицо Глухову и

Отавиной. С какой-то необъяснимой жестокостью, от всего сердца, на-болевшего

тайной какой-то болью, бросала. Бросала и бро-сала, как ни краснели, ни

вертелись на месте, как ни стра-дали эти, потерявшие всякую совесть жених и

невеста. -- Как же вы после этого на белый свет глядеть будете? А? Да люди

всю жизнь живут одинокие... Я всю жизнь живу одино-кая, с двадцати трех лет

одинокая... А что, ко мне не свата-лись? Сватались. Не ходили по ночам, не

стучали в окошко? Ходили. Стучали. Ты, Глухов, не приходил ко мне в

сельсо-вет, не говорил, что жить без меня не можешь? Не прихо-дил? Ну-ка,

скажи.

Глухов готов был сквозь землю провалиться.

-- Я по дурости... выпимши был, -- признался он. -- Я не сватался...

Чего ты? Зря-то. Я, мол, в те годы, когда-то...

-- По дурости! А теперь он умный стал -- в семьдесят лет жениться

надумал. Умник. А ты-то, ты-то!.. "Посмотрю, по-думаю... в тепле пожить". Эх

ты, богомольница! Туда же... На других пальцем показываете -- грех. А сами?

Какой же вы пример подаете молодым! Вы об этом подумали? Вы свою

ответственность перед народом понимаете? -- Малышиха постучала сухими

костяшками пальцев по столу. -- Задума-лись вы над этим? Нет, не задумались.

Эгоисты. Народ сил своих не жалеет -- трудится, а вы -- со свадьбой

затеетесь... на выпивку людей соблазнять и на легкие отношения.

Бес-совестные.

-- Да какая свадьба?! -- воскликнул Глухов. Отавиха, та слова не могла

вымолвить. -- Сошлись бы потихоньку, и все. Какая свадьба?

-- Совсем, как... подзаборники. Тьфу! Животный.

-- Ну, это!.. знаешь! -- взорвался старик. -- Пошла ты к... -- и

выругался матерно. И вышел вон, крепко хлопнув дверью.

А за ним следом вышла и Отавиха. Какой -- вышли, вы-летели, как

ошпаренные. За воротами, не глядя друг на дру-га, устремились в разные

стороны, хоть обоим надо одним переулком идти -- до росстани.

Старик Глухов дал по селу хорошего кругаля и пришел домой. И плевался,

и матерился, места не мог найти... Сго-ряча даже подумал: "Подожгу стервозу

такую".

Он, конечно, не поджег Малышеву. Но ходить к ней за-рекся. А когда

встречал ее на улице, отворачивался. Не здоровался.

А Отавиха в город ездила, в церковь, -- грех замаливать. Очень страдала

старуха, встречаться с Малышевой избе-гала.

Малышева же никому, ни одному человеку в селе не рас-сказала про

редкостное сватовство. И Глухов, и Отавиха ждали, что она всем расскажет.

Нет, не рассказала.