Уважаемые мои подписчики!
Вас, после моего пробного, так сказать, дебютного рассказа, уже не 2, а 25, поэтому я, неся за это ответственность, и, ценя ваш отклик на мои потуги, не могу не написать это предупреждение о том, что меня понесло...
Я сам очень не люблю читать незаконченные тексты, поэтому прошу заранее меня простить за этот рассказ с продолжением. Но. Многие из вас, надеюсь, поймут, как нелегко писать рассказ на телефоне, в небольшое свободное от работы и быта время, не имея для этого опыта и знаний. Только желание писать...
Хочу попросить вас, дочитав до недоконченного конца, остановить меня и не заставлять дальше мучить себя и вас...Или заставлять?..
Однажды в субботу, через два дня после международного женского дня, Женька с отцом собирались идти в баню. Это был уже третий их совместный поход, с каждым разом открывающий что-то новое, непонятное и запоминающиеся для взрослеющего Женьки. Еще какой-нибудь месяц назад он не был таким взрослым и поэтому в баню он ходил с мамой. Всё изменилось после его дня рождения, когда в середине февраля Женьке исполнилось шесть лет и отец тогда сказал, что такому взрослому мужику уже должно быть стыдно мыться вместе с бабами и начиная со следующей субботы в баню Женька будет ходить с ним.
В их коммунальной квартире на три семьи, в интервалах между банными днями, ванну и душ заменяли большой оцинкованный таз и эмалированный ковшик, поочередно используемые всеми соседями, предварительно согласовав время закрытия для этих целей общей кухни. На газовой плите в большом ведре заранее нагревалась вода и ставилась на табурет возле таза, стоя в котором, моющийся человек, черпая ковшиком из ведра, поливал себя сверху, брызжа мылом и водой во все стороны, оставляя грязные подтёки на мебели и стенах. Данные процедуры всем доставляли много хлопот, соседей не сплачивали и поэтому занимались этим в исключительных случаях.
Поход в баню для обитателей этой, да и большинства подобных коммуналок, был, отнюдь, не развлечением, а безусловной необходимостью.
К походу всегда готовились тщательно и основательно. После утреннего совместного просмотра «В гостях у сказки» начинались сборы. Мать доставала из комода Женькины чистые майку, трусы, носки и полотенце и аккуратно заворачивала их в два-три листа последнего выпуска «Труда» или «Известий», а снятую с батареи капроновую мочалку, пластмассовую мыльницу и несколько резиновых индейцев и ковбойцев (как называла мама Женькины любимые игрушки) клала в простиранный и высушенный целлофановый пакет. Отец наматывал свой свёрток, (вокруг бутылки «Московской») аналогичный по составу, но более объемный и менее свежий, обильно обернув остатками пятничной периодики. Большое количество газет служило подкладочным материалом для всевозможных поверхностей банной раздевалки, начиная от деревянных лавок и заканчивая не всегда чистым кафелем около них. В отдельный газетный свёрток заворачивалась специальная войлочная шапка, без которой в парилке, по словам отца, уши быстро завернулись бы в трубочку. Далее в стеклянную литровую банку складывались 6-7 сваренных вкрутую яиц, которые отец стабильно раз в две недели, с горкой уложенных в синее пластиковое ведерко, привозил из деревни от бабушки и уж чего-чего, а яиц в их доме всегда хватало. Затем отец, становясь на табуретку в чулане (занавешанной цветастой клеёнкой нишу в углу их комнаты), с хрустом отрывал три-четыре сушенных плотвички, нанизанных через глаза на медную проволоку, подвешенную под потолком, и, обернув очередной газетой, добавлял к банке с яйцами в их банную сумку. Собственноручно сшитая мамой из прочных материалов сумка, постепенно наполнялась атрибутами банной принадлежности. Отец доставал из полированного трехствочатого шкафа свою выходную кофту, о которой следует сказать отдельным абзацем, и надевал её поверх полосатой тельняшки.
Эта финская трикотажная кофта, застегивающаяся на большие алюминиевые пуговицы, выполненная в сине-белых тонах со сложным скандинавским орнаментом, была подарена отцу его сестрой, тетей Розой, живущей в Ленинграде и очень редко приезжающей к ним в гости. Женька восхищался и ненавидел эту кофту одновременно. Не восхищаться этим неповторимым узором на громадных пуговицах и манящими силуэтами оленей и снежинок на рукавах , груди и спине, было невозможно. Ненавидел же он её за те нехорошие и даже страшные мысли, которые возникали у него в голове, всякий раз когда он её рассматривал. Он мечтал скорее вырасти, чтобы она ему была в пору и чтобы отец при этом куда-нибудь на совсем делся, а кофту с собой не забрал...
Наконец, когда все было собрано, все садились пить «на дорожку» чай с заранее нажаренными мамой блинами, очень тонкими и вкусными. Женька съедал штук пять, отец не меньше десяти. Свернутые уголком и макаемые в чашку со сладкой сметаной и запиваемые свежезаваренным чаем «со слоном», блины составляли субботний обед.
Оставалось обуться и одеться, и можно было отправляться в путь до ближайшей троллейбусной остановки, до которой у них с отцом уходило не меньше пятнадцати минут.
Поездка до бани на троллейбусе занимала около получаса. Сев у окна, Женька начинал заниматься своими любимыми в этих зимних поездках делом. Сначала, приложив свою ладошку к морозному стеклу, надо было разогреть и оттаить лёд в виде какого-нибудь материка, (чаще Африки или Австралии) контуры которых намертво отпечатались в Женькином воображении благодаря бесконечному рассматриванию им политической карты мира, приклеенной к стене у его раскладного кресла-кровати. Затем, тёплыми пальчиками Женька добавлял Мадагаскар или Новую Зеландию и, прислонившись лбом к стеклу, смотрел в это прозрачное новообразование на проезжающие мимо машины, читая буквы и пытаясь в уме сложить цифры на их номерных знаках.
Выйдя из троллейбуса, они с отцом ещё минут десять, взявшись за руки, неторопливо шли до бани и о чём-нибудь говорили. Женька задавал вопросы о странах, машинах, планетах, а отец что-то ему отвечал или рассказывал смешные истории из своего детства. О приближении к бани можно было догадаться по,все чаще встречающихся им на встречу краснолицыми людям, с торчащими из сумок вениками.
В просторном вестибюле городской общественной бани номер 5 было тепло, влажно и многолюдно. Слева располагалось женское отделение, одновременно гудящее шестью смешными коконами-сушилками над головами раскрасневшихся и важно восседающими под ними после бани баб. Здесь же располагался киоск со всякими гигиеническими средствами и банными принадлежностями. Справа, непрерывно шипела двумя большими аппаратами с газированной водой мужская половина зала, в дальнем углу которого, перед входом в раздевалку, находился буфет с разливным пивом и правом проноса его в раздевалку. А напротив входа, посередине, гостей встречал гардероб, с бессменно принимающим и выдающим верхнюю одежду, дядей Мишей. Бывшим военнослужащим, о чем говорили его несгибаемая от большого количества всевозможных пальто и полушубков, выправка и полинялая зелёная фуражка с дыркой вместо кокарды.
- Здравия желаю, Михал Семёныч! - подойдя к стойке, браво поприветствовал отец бывшего офицера, уже державшего наготове бирку с номером.
- А, Николай, здравия желаю тебе и помощнику твоему, - сонно ответил тот, принимая Женькины с отцом вещи. - Опять с помощником своим?Будет кому папке помочь домой сегодня добраться, да? - подмигнул он Женьке.
- Все будет нормально, дядь Миш, не переживай,- заулыбался отец. - Сегодня Пашкина смена, так что на такси до дома поедем. Позвоню ему в таксопарк из кассы и нет проблем.
Пройдя направо от гардероба, держа в одной руке сумку с вещами, а другой на ходу зачесывая наверх свою примятую шапкой густую шевелюру, отец, подойдя к окошку кассы за стеклянной перегородкой, протянул приготовленный рубль и поздоровался с билетером.
- Приветствую, Николай Иваныч! Нам как всегда!
- Здорова, тёска! Ваши уж все кроме Саньки тут,- протягивая билетики и сдачу, отчитался пожилой кассир.
- Ну, этот как всегда...слушай, Иваныч, -спохватился отец, - напомни мне часиков в пять позвонить в таксопарк Пашке, чтоб машину организовал.
- Сделаем, тёска, не боись, отдыхай!
Мужская раздевалка, поделённая на секции и ряды стоящих лицом друг к другу больших деревянных лавок с высокими спинками-вешалками, гудела разноголосьем, шуршала газетами, периодически взрывалась хохотом и дышала пивным запахом, смешанным с потом и мужским исподним. Из дальнего справа купе, между окном и туалетом, занятым и обжитым до вечера компанией друзей отца, раздавались уже знакомые Женьке голоса и смех. Отец, проходя мимо Макарыча, дремавшего за газетой на стоящим у входа стуле, -билетера, банщика, носильщика пива ( для постоянных и нежадных клиентов), и следящим за порядком, все одном лице, ткнул того пальцем в плечо.
- Макарыч, не спи, а то замерзнешь, - спугнул отец незаменимого труженика мужской половины бани, протягивая билеты и рубль впридачу. - Держи, потом как обычно сделаешь.
- Колька, ептыть, здоров, напугал, какие вопросы, конечно сделаем! - вздрогнул и отрапортовал Макарыч.
- О, Колюня с сынулей на подходе, - вытянув голову в проход, крикнул сидящий с краю дядя Валера, «токарь дай бог каждому», как говорил о нем отец.
- Осталось только Шурика дождаться и айда в парилку, - протягивая руку сначала отцу, затем Женьке, пробасил здоровенный дядя Толик, второй после отца сварщик в его цехе на заводе.
- Здорова, всем мужики! - Поприветствовал друзей отец.- Давай, сынуль сюда, здесь почище...
- Вася! Мама дорогая, и ты тут, - расплылся распахнув объятья отец, перед застенчиво сидящим дядей Васей, самым молодым в их компании. - Неужели Светка тебя отпустила?Видать вчерась очень расстарался!
Все пять мужиков дружно заржали, давая друг другу и всем окружающим понять, что понимают, о чем идёт речь.
Пятым, напротив дяди Толика, поначалу не видимый Женьке и лишь потом им замеченный, сидел незнакомый загорелый дядька, в одних плавках, с синими красивыми наколками якорей, штурвалов и парусников на плече, груди и даже ногах, которые он закинул одну на другую, держа левой рукой на колене большую кружку, с остатками пива.
- Борис Иваныч! Какие люди! Здравия желаю, товарищ мичман! Давненько, давненько, где опять носило? - обмениваясь крепким рукопожатиям спросил отец. - Женька, познакомься, это дядя Боря. Мой хороший товарищ по... по партии, бляха муха! Ха-ха-ха,- пошутил отец, похлопывая по плечу своего бывшего армейского сослуживца.
- Здорова, Николай и тебе не хворать! Как жизнь молодая, юнга?- ставя кружку на пол, поинтересовался новый знакомый у Женьки.
- Живем, помаленьку, не жалуемся! - выдал, заготовленную для таких случаев фразу, Женька.
- Во! Это по нашему! Никому никогда не жалуйся и ни у кого ничего не проси! Сам все, что надо бери! - На полном серьезе выдал мичман и тут же весело улыбнулся.
- Дай пять и держи тоже пять! Сколько будет? - выставляя свою руку с растопыренными пальцами спросил он.
- Десять! - сообразил Женька, присев на лавку рядом с дядей Борей, и начав раздеваться.
- Молодец! В школу ходишь?, - спросил у Женьки собеседник.
- Да не, рано пока. Мамка говорит, что этой осенью пойдём, а папка говорит, что лучше следущей, после семи. - Женька пожал плечами, - не знаю кого слушать.
- Слушать надо и мамку, и папку - они плохого не посоветуют. Но решение нужно всегда принимать самому! Опираясь на факты и выводы, ясно?
Конечно, Женька сразу не мог оценить полезность этого совета, но, на всякий случай, кивнул головой.
- Ну, наконец-то! Шурик доковылял. - прервал все разговоры их компании дядя Валера, поднимаясь и беря с полки свой березовый веник. - Тебя где носило, едрит твою за ногу? - возмутился своей дежурной фразой отец, - Ни разу ещё вовремя не пришёл.
- Мужики, я не виноват, ей богу! - стал оправдываться весельчак и «шут гороховый», как называла мама дядю Сашу. - Представляете, за четыре остановки, пока сюда ехал, на троллейбусе - три!, представляете, три!!! раза у этого раздолбая,...о, Женек, привет, заткни уши...слетали на перекрёстках штанги! Понаберут, блин, по объявлению, а мы в баню опаздываем! Да?
- Не мы, а вы! - пошутил Василий.
- Хорош трепаться, давай пошли париться, - пробурчал дядя Толик, натягивая смешную вязанную панамку, пропаренную до неопределенного цвета и формы.
Не дожидаясь пока Шурик разденется, все повскакали со своих мест, стягивая остатки белья и, прихватив с собой, свои пожитки в кульках и пакетах, голой ватагой двинулись в сторону моечного зала.
- Саня, догоняй! И пузырёк с мятой не забудь, - крикнул, входя последним в зал, дядя Боря.
Огромный, с несколькими рядами под мрамор или гранит лавок, с лежащими или трущими друг друга на них мужиками, был окутан клубами пара. Потолок терялся в тумане. Осторожно ступая по скользкому кафельному полу, компания разошлась по свободным душевым кабинкам и лавкам, возле которых торчали огромные краны с горячей и холодной водой. Открытые до упора, эти краны наполняли подставленные под них тазы и шайки, за считанные секунды. Чем и пользовались намыленные от пяток до макушки посетители, многократно наполняя свои тазы и залпом выливая их на себя или товарища, блаженно растянувшегося на лавке в хлопьях мыльной пены. Проход между рядами лавок упирался в низкую деревянную дверь, за которой был алтарь этого храма мыла и пены - парилка. Дядя Вася, подойдя к сидящему около двери парной старичку, медленно трущему свои пятки куском пемзы, спросил:
- Бать, через сколько заход?
- Минут пять ещё увариваться будут, - не отрываясь от пяток, изрек дедулька.
- Мужики, пять минут! - крикнул всем своим Василий и подхватив ближайший свободный таз, кинулся готовить себя к, сначала омовению, а потом уж и к причащению.
Отец тоже набрав таз тёплой воды, усадил Женьку на каменную лавку, предварительно плеснув на неё из таза, достал из пакета мочалку и мыло, и стал натирать сына, постепенно образую на нем белую шубу. Женька любил смотреть, как надуваются, а затем лопаются пузыри на его животе, руках и коленках, но больше всего ему нравилось, намылив мочалку, тереть её и тереть, пока в руках не образуется огромный мыльный шар, и водрузив этот шар на свою голову, крепко зажмурившись, медленно, стараясь не повредить, обложить пеной всю голову, образовав эдакий мягкий шлем. Попавшая в уши пена, шипя и трескаясь, постепенно начинала заглушать все окружавшие до этого Женьку звуки. Журчание воды из незакрытого крана, шипение пара, где-то под лавкой, всплески опорожняемых тазов, гул от разговоров людей...всё перекрывал звук лопавшихся в Женькиных ушах мыльных пузыриков. Всё, кроме стука его маленького сердечка, колотящегося где-то внутри, да ещё тихого голоса маминой песенки, которую она ему всегда напевала, нежно намыливая его голову и маленькую спинку в те совсем недалекие дни, когда они вместе ходили в такую же баню...
- Мужики, айда в парилку! - раздался из тумана голос дяди Толи.
- Так, сынуль, я пошёл с мужиками парится, а ты сидишь тут и моешься пока я не приду, - натягивая на ходу свою войлочную шапку, скомандовал отец, - смываешь в душе мыло, потом сидишь здесь и играешь в своих солдатиков. Пятнадцать минут, у тебя есть, ясно?
- Так точно! - отрапортовал Женька.
Отец и ещё семь мужиков ( к компании отца присоединились ещё трое незнакомых), ссутулясь и пригибая головы вбежали поочередно в темный открытый проем парной, плотно закрывая за собой скрипучую дверь. Едва успев до закрытия на внутренний засов, подбежавший Шурик, распахнул дверь и со словами: - Меня забыли!- упал в проеме, поскользнувшись на собственных остатках мыльной пены на ногах, продолжая при этом одной держаться за ручку двери, а вторую, вытянув в верх, демонстрировать целостность пузырька с перечной мятой. Из парилки раздался гогот, перемежаемый возмущениями по поводу выпуска, столь драгоценного пара...
Когда Женька ходил в баню с мамой, он несколько раз сам ненадолго заходил в женскую парную, ( в которую мама не ходила из-за сразу же начинавшей у неё там болеть головы) и поэтому знал, что она из себя представляет. В небольшой комнате, освещённой одной тусклой лампочкой, вдоль стен, тремя рядами, уходя до потолка, располагались деревянные серые полки. Коричневым, выгоревшим от продолжительной и немыслимой жары, деревом были обшиты стены и потолок. В углу, треща и постанывая стояла кирпичная печка, на решетчатой крыше которой, возвышалась гора раскалённых камней. Рядом с печкой стояла деревянная шайка с водой и плавающей в ней огромной смешной деревянной ложкой, называемой черпаком. В нужный момент, отлепив от влажной лавки своё распаренное тело, какая-нибудь женщина подходила к шайке и, зачерпнув в ней воды, медленно поливала горячие камни, которые тут же начинали недовольно шипеть, обдавая клубами свежего пара, потревожившую их тетку. Спустя минуту, кряхтя и охая, с верхних полок начинали спускаться менее стойкие парильщицы, раздвигая сидящих и переступая лежащих ниже их по выносливости соседок. На верхнем ярусе, переворачиваясь и пыхтя, оставались лежать только самые толстокожие и огнестойкие тела.
В мужскую парилку Женька заглянул всего один раз. Он смог простоять в ней немногим больше минуты, а потом попросил его выпустить. По сравнению с мужской парной - в женской было прохладно. Женька не мог понять, как эти дядьки могут пятнадцать минут находиться там при такой температуре. Наверное почти такой же, при какой его мама печёт пироги в их старенькой духовке.
Смыв с себя в душе всю пену, Женька добавил в свой таз немного горячей водички и, сев рядом с тазом на скамью, начал играть со своими драгоценными резиновыми фигурками индейцев и ковбоев. У него их было семь. Четыре индейца и три ковбоя. Шесть (по три каждого) из них, ему с большой неохотой подарил его двоюродный брат Валерка, одного с ним возраста, младший сын его тети Розы, родной сестры отца, когда они всей семьёй ездили к ним в гости в Ленинград, прошлым летом. Последнего, четвертого индейца Женька выменял в своём детском саду у Серёжки на железную модель «Москвича» с открывающимися дверцами и капотом. Конечно обмен был бы неравнозначный, если бы у машины не была бы отломана и утеряна одна дверь, а индеец был бы пеший, а не скакавшим на коне с занесённым копьём. Последним аргументом, склонившим Женьку, в пользу обмена, был добавленный Сережкой кубик настоящей немецкой жевачки, которую ему привёз из ГДР отец. Женька до сих пор помнит этот ни с чем не сравнимый вкус и запах исходящий от каждого маленького кусочка, которыми он её экономно откусывал и громко чавкая жевал у себя во дворе на протяжении двух с половиной недель, вынуждая знакомых ребят жадно сглатывать слюну и жалобно просить дожевать...
Из распахнувшейся двери парилки, охая и ахая, высыпали семь, красных как раки и облепленных со всех сторон листьями, мужиков. Дяди Бори и дяди Толи среди них не было. Они, видимо, все ещё продолжали соревноваться в выносливости. Вышедшие стали обливать себя и друг друга холодной водой из тазов, крича и визжа при этом.
- Всё, Толян, пошли...ух,...не могу больше...ну, ты и кабан, - держась за косяк, вышел из парилки дядя Боря.
- Иду, иду... щенок...хорош скулить, - раздался из темноты голос Толяна, - Это тебе не сиськи мять!
Все вяло смыли с себя пот и остатки березовых листиков и медленно попарно поплелись в раздевалку, договаривая затронутые в парилке темы...
В закутке их уже дожидался накрытый клеенкой стол, на котором стояло шесть полулитровых запотевших кружек с пивом и одна поменьше с квасом для Женьки.
- Во, Макарыч, молодец, вовремя подсуетился, - пропуская к окну Женьку и сам садясь за ним, похвалил отец.
- Так, ну, что, парни, сильно не нагружаемся, по одной кружечке, отдыхаем и ещё на десять минут в парилку, да? - предложил дядя Боря, садясь напротив Женьки.
- Ага, а потом уже нормально посидим и закусим,- поддержал его отец.
Все расселись по своим местам на лавках за большой стол между ними. Женька с удовольствием отхлебывал свой прохладный квас, а взрослые жадно всасывали холодное пиво, потом слизывали пенные усы и протяжно охали. В тихой паузе между глотками, раздалась короткая звонкая отрыжка Шурика. Ей вторила глухая и басовитая дяди Толи, затем вступил тенор Василия, дядя Валера скорей икнул, чем отрыгнул, шумно выпуская из носа воздух, а отец поставил точку своим протяжным рыком.
- Ой, хорошо...бляха муха..., - откидываясь на спинку, проговорил он.
В навалившейся на раздевалку тишине, из висевшего над стулом Макарыча радиоприемника, послышались пять коротких писков и бодрый голос сообщил о том, что в эфире радиостанция «Маяк» и в Москве пятнадцать часов. Затем, перебирая города нашей необъятной родины, с запада на восток дошёл до Петропавловска-на-Камчатке, в котором уже оказывается была полночь. После секундной паузы, другой не менее бодрый голос пообещал передать сельские новости и зазвучала оптимистичная мелодия.
- Во! Вспомнил! - весело начал Шурик. - Вы ща упадёте! Юрка из литейного рассказал. Идут они значит в прошлую пятницу с Петькой Федулом...ну, Федулов из токарного...длинный тощий такой...вспомнил? - обращаясь к Валерке, сидящему напротив, спросил Шурик.
Тот кивнул.
- Ну, во...идут они значит из «Ромашки», после ноль- тридцать-три в каждом...
- Постой! - оборвал рассказ Валерка. - Это какую же они тару брали, не пойму?
- Да два по ноль-пять, их же трое было. Ещё Васька Егоров, но он в другую строну домой пошёл...не перебивай!
- Ааа, ну, ну, и чего?
- Идут они по дорожке мимо троллейбуса, значит. На светофоре стоит. И тут Федул озирается по сторонам и говорит Юрке, встань-ка тут за деревом и смотри, мол, ща чего будет. Подбегает сзади к троллейбусу, хватает веревки эти, от штанг которые свисают, ну, канаты по правильному, тянет их вниз и обесточивает, значит, троллейбус-то. Тут мужик какой-то мимо идёт, тоже бухенький видать. Федул ему кричит, мол, земель, иди помоги, подержи штанги минутку, чтоб не улетели, а я, мол, в кабину пока за молотком сбегаю. Ну, мужик думает, че ж не помочь. Подходит, принимает канаты от Федула и стоит ждёт. А Федул, сучара, обижал вокруг троллейбуса, за деревом с Юркой схоронился, смотрит и ржёт...
Короче, водитель троллейбуса, не понимая что происходит, куда, мол, ток делся, решил сходить проверить. Одевается, в кабине своей, жилетку сверху, все как положено... и идёт смотреть. Заходит за машину и видит, как какой-то дятел стоит и держит его штанги снятыми с проводов...ну, он не долго думая, херась ему в рожу, тот на жопу и давай удивляться. Водитель штанги поймал, накинул и дальше поехал. А Федул с Юрцом ржут стоят, надрываются...
За столом раздался дружный смех, говорящий о том, что шутка Шурика засчитана и ему, в этот раз поверили.
- Ох, Шурик, мне б твои проблемы...- протянул дядя Толя, - допив своё пиво и ставя пустую кружку на стол.
- Борь, ну ты куда в последний раз плавал...ой, прости...ходил? - спросил Василий.
- Да, Боря, ну-ка поделись крайними впечатлениями! - поддержал его отец.
- Сходили сначала в Индию, в Бомбей, разгрузились там и обратно, с заходом в Туамасину на Мадагаскар, за кофе. Ну, и потом уже домой до Новороссийска. - Степенно отчитался дядя Боря.
- А в Бомбее что оставили? - прищурился отец.
- Да, так, кое-что...ты ж понимаешь, Коль, не могу сказать. Подписка, сам знаешь...
- Ясно, чего уж там...дружба народов...надо помогать. - кивнул понимающе отец.
И только сейчас, до тихонько сидящего за квасом Женькой дошло, что дядя Боря, так просто сказал, что он был на Мадагаскаре! Заходил, говорит, на Мадагаскар! Как будто, шёл с работы домой и зашёл в булочную...
- Дядь Борь, вы что правда были на Мадагаскаре?! - с расширенными глазами спросил Женька? - И в Индии, тоже?
- И не только там, уж поверь! - заулыбался дядя Боря, - Торговый флот СССР, где только нас не носит. А ты что, знаешь где Мадагаскар?
- Конечно! - посерьезнел Женька, - Я всю карту наизусть почти знаю. И где какая столица. На Мадагаскаре- Антанариву, например...
- Ещё одну «на» пропустил, - смеясь перебил дядя Боря, - АнтанаНАриву!
- Ой, да, - смутился Женька, - А Индии - Дели. У Египта - Каир, у Италии - Рим, у Греции - Афины...
Женька, волнуясь и сглатывая комок, начал вспоминать все, что смог запомнить, ежедневно и с упоением рассматривая свою карту, стоя на коленках на своём кресле, которое вечерами превращалась в узкую и не очень удобную кровать...
- Хватит! Верю, верю! - отмахиваясь и смеясь, остановил дядя Боря. - Ну, ты и молодец! Быть тебе моряком! Ну, или дипломатом, на худой конец...давай, Женька, мы ещё разок попаримся с дядьками, а потом мы ещё потолкуем с тобой. Ага?
Не принимавшие участие в этой беседе, но говорящие между собой о своих взрослых делах мужики, стали подниматься, выходить из-за стола и готовиться ко второму заходу в парилку.
- Ну, что ты с нами или тут посидишь, спросил у Женьки повеселевший отец.
- Па, можно я здесь посижу, порисую. Попроси у Макарыча листики и карандаши.
- Весь в мать! - пробурчал отец,- в баню не загонишь. Ладно, сиди, сейчас принесу. Когда придём- будем кушать! - сказал отец и пошёл к Макарычу...
...продолжение следует...или не следует...
