Ссылка на пост и комменты: #comment_95351124

Человек живет среди умственно отсталых потомков дебилов)

(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.

(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)

Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.(Очень много неизвестных и трагических историй. Захватывает.)

ПРОДОЛЖЕНИЕ. Начало: https://pikabu.ru/story/istoriya_bresta_39_quotochevidets_mi...

Война войной, а жизнь брала свое. Летом 1942 года Миша Михно посватал 17-летнюю Надю Кобак, девушку с ближних хуторов.

«Хиба ж мы одни при немцах женилися? — вспоминает бабушка Надя. — Я молодэнька шла, але нашто было тягнуть, два года за мной ходил…»

Поехали с отцом в Прилуки в церковь, где Надю крестили, взяли метрики. Дальше молодым полагалось явиться в Брест к шефу района: без заверенного документа батюшка не обвенчал бы. Фата и платье на роспись не требовались, ехали по-будничному, на возу. И помотались же они в город-обратно, надоело запрягать: то у немца нет приема, то занят… Раза с пятого, наконец, зарегистрировал.

Свадебный обряд в наших деревнях примерно одинаков. В Мурах делалось так: поутру жених на паре, а лучше на тройке, едет за невестой и везет в церковь в Большие Радваничи. После венца — опять в дом невесты, там стол для ее гостей, каравай, «перепой»... Когда настает пора увозить молодую, происходит спор за сундук с самотканым приданым. Торг благополучно разрешается, и свадьба перемещается к жениху. Свекор был позажиточнее, а Надины родители всего пару лет как переехали со станции Каменной: перед польской войной их землю забрали под полигон, а взамен дали хутор за Мурами на месте вырубленного леса.

В оккупацию жили меж двух огней: в Радваничах, где гмина, — полицаи, в лесу — партизаны. Родители нагнали самогонки на тех и других. Свекор накрыл стол, нанял музыканта, думали сделать танцы за домом на лужку, но оказалось не до того.

«Як везли меня од батьков, — продолжает Надежда Константиновна, — возле жита перешли партизаны. Але услышали, що йдут полицаи з гмины, — поутекали. А воны за тем же на свадьбу шли, поживиться, Мишины батьки скоренько им собрали…»

Отгуляли в хате и вечером разошлись. Несколько человек, кому далеко добираться, остались, чтобы уехать на следующий день, а ночью явились партизаны. С местными бы, может, договорились (Михаил сапожничал, и ночами ему из леса без конца несли обувь), но эти были откуда-то со стороны. «З одного знялы сапоги, з другого шляпу, напилися, наелися и ушли. Мы с Мишей на сене спали, и батьки нас не поднимали. Утром настроения никакого, гости поснедали — и в дорогу».

Пару раз на неделю со стороны Закрутина появлялись немцы, а от Ракитницы налетали мадьяры. Искали по хатам партизан, а больше еду и что под руку попадет, особенно мадьяры — домой, что ли, отправляли? В деревне как слышали, что едут, скорей всё прятали, молодежь бежала в лес… «До ниточки за войну обобрали — днем одны, ночью другие, голыми остались, ни поросенка, ни коровки. Кто свинку годовал, ночью тихонько забье, чтоб партизаны не слыхали, не смалит, только опарит в кипятке и закопает… С весны сорок четвертого кажду ночь бомбежки. Самолеты повесят над Закрутином «фонари», хоть иголки збирай. Я малэнького свого Ваню положу в ямку, сама лягу — мэнэ хай вбьють, вин останется…»

Незадолго до освобождения немцы забрали мурских мужчин на рытье окопов. Загнали в клуню, после приехал «черный ворон», как в Мурах называли крытые брезентом грузовики (чекистской легковой «эмки» ГАЗ-М1 здесь, в отличие от города, не знали, лишь слышали леденящее душу название — и переложили на свою реальность), увез в Брест. «Я ходыла до знакомого полицая, просила: Коленька, поможи, чтоб моёго выпустили, у меня дытына малэнька…»

Мужчин поселили в бараке у железной дороги, под мостом с улицы Ленина. Надя несколько раз ходила сюда, за тридцать километров, носила еду. Мужчин каждое утро возили на окопы. Сосед оттуда удрал, и конвоир все допытывался, каким образом? Пригрозил Михаилу: смолчишь — пострадаешь, а тот только рукой махнул: все равно смерть… Но обошлось, через две недели привезли замену, и наших отпустили.

Оккупанты уже готовились отступать, на дорогах стояли посты. Надя с ребенком перешла на хутор к маме, а Михаил прятался в жите. С немцами было много власовцев, один все у Нади допытывался, где мужик, а она отвечала: немцы забрали…

«Над Большими узнялся дым, думали, всё, и нас спалять… А той власовец, бачу, шкодует. Может, и у него где семья. Кажет, если партизаны не отозвутся, немцы не тронут... Так и вышло: Радваничи и Франополь спалили, а Муры оставили.

Якось под вечер немцы кажут, руссэн бух-бух Кобрин. Швыдко на возы, позабрали с собой молодых девчат — и на Михалин, на Малориту. Барабанили нам в шибу: «Матка, Шуру» Шура — дивчина из Ленинграда, ученая, немецкий знала. Одни казали, пришла с города, другие — была в партизанах, она то у нас ночевала, то в других хатах. «Ой, нэма, паночку…» Видно, немцам было не до девчат, те, кого взяли, по дороге втёкли. А Шуру, як пришли русские, на други день забили партизаны. Мама сильно шкодовала».

На второй-третий день после освобождения началась мобилизация. Повестки выписывались мужчинам самых разных возрастов.

«Мой с сосидом пошли в Брест просытыся на работу. Так многие робылы: кому охота под пули?! Але молодых хлопцев кто устроит… Под перву мобилизацию Миша не попал, был еще в городе, пошел со второй, 18 августа 1944 года. Бильш за неделю держали в парке над Мухавцем, пока всих собрали. Я носила еду, а мама годовала малого. Раз на мосту дядька кажет, беги хутчей, повели на станцию!

Я бегом на вокзал, там эшелон — ни конца ни краю. Народу собралось, плакали… Я свого нашла, простилась».

ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ

Вот, кстати ,новая, шестая книга вышла.