– Так и она того… Нездоровая была, бедняжка моя. Шизофренией страдала. В возраст вошла и начала под каждого встречного ложиться.

Наташа охнула. Застыла с вытаращенными глазами.

«Кто бы мог подумать! Бедная Веруня!»

Выходит, не врал Алексей, отдалась-таки она ему.

Софья Михайловна повесила портрет на место, помолчала немного, будто помолилась мысленно, и продолжила густым низким голосом:

– В семнадцать лет ей первый аборт сделали. Положили в психбольницу, пролечили. А-а… – махнула она рукой. – Разве от такого вылечишь. Выписали и опять за свое взялась. Аборт за абортом. Еще и болячку венерическую подцепила, слава Богу, не смертельную. Врачи Веруне трубы перевязали. Знаешь, что это?

Наташа кивнула:

– Чтобы не беременела.

– Вот-вот, – на выдохе поддержала Софья Михайловна. – Одной проблемой меньше стало. Но все равно убегала из дома и находили ее по чужим квартирам… – Голос сел, перешел в хрип, и Софья Михайловна приложилась к чашке с водой. Сделала несколько быстрых глотков, вытерла рот ладонью и, вздохнув, села на диван. – Когда Веруня с Алексеем сошлась, и он ее замуж позвал, я нарадоваться не могла. Надо же, такое совпадение: двое блаженных. Ей мужик все время нужен, а он, как бабу красивую увидит, весь дрожит, что кобелек перед сучкой по весне. Жили бы душа в душу, сколько Богом отведено.

Наташа давно заметила, что внешность Софьи Михайловны не соответствовала ее манере говорить. На вид благородная дама, однако загнет оборот вроде «кобелек перед сучкой по весне» или словцо двусмысленное бросит – и всё, пропала дама, появилась хабалка. Определить истинную ипостась Софьи Михайловны Наташа не могла. Та и дамой выглядела естественно, и хабалкой. Парадокс. Потому Наташа слушала обеих (даму и хабалку) и размышляла над тем, что всё, наконец, в истории Веруни встало на свои места: ее распущенность и странности Алексея объяснялись психическими болезнями. Но от такого открытия не делалось легче. В голове заклинил сигнал тревоги:

«Алексей опасен! Алексей опасен! Алексей опасен!»

Доброе расположение Софьи Михайловны к нему Наташу не успокаивало. Человек со странностями рано или поздно покажет себя. Точнее, уже показал. Его нелепое признание в любви, словно команда тренера: «На старт!» Скоро Алексей сорвется. Из услужливого соседа превратится в прилипалу. Заполнит собой все свободное пространство. Будет провожать Наташу на работу, встречать с работы, наведываться в обеденный перерыв. Подарит Клавдии Ильиничне модные сапоги и через нее обложит Наташу по полной! Что тогда?

Внезапно на Наташу снизошло озарение: ведь работает в психушке, где доктора и медсестры! У них можно спросить, как со слабоумным договориться. Чтобы не злить, не наживать врага, а успокоить и держать на безопасном расстоянии.

Самой тоже не мешало бы успокоиться.

– Дайте, пожалуйста, успокоительного, – попросила Наташа Софью Михайловну, и та протянула флакончик с настойкой валерианы. – Не валерьянку, – отмахнулась Наташа, – другое лекарство. Вы мне давали от истерики, помните?

– А-а… – потянула Софья Михайловна. – Того больше нет.

– Напишите название, я куплю, – не унималась Наташа.

– Увы, – покачала головой Софья Михайловна. – Такое по рецепту отпускают. На розовом бланке.

***

Ноябрь вышел на финишную прямую. Казалось, всё население Энска начало обратный отсчет: девять! Восемь! Семь! Утром люди задавались вопросом: «Есть ли в городе новый труп?» Днем перевирали и без того фантастические слухи, а вечером спорили о том, покажет себя выбившийся из графика маньяк или нет.

Слушая в конце рабочих пятиминуток достоверные новости от сестры-хозяйки, Наташа успокаивалась. Слова: «Никого этой осенью маньяк не убил» стали мантрой. Три месяца было тихо. И дальше будет. Обязательно! Иногда закрадывались сомнения: вдруг Софья Михайловна права и Фома в самом деле маньяк? Ведь уехал и убийства прекратились. Но Наташа тут же гнала их. Глупости все это! Месяц милиция Фому утюжила, а он вышел и вторую девушку убил? Потом третью, четвертую… И его не арестовали, хотя милиция, если верить сестре-хозяйке, носом землю рыла – душегуба искала.

Не может такого быть!

«Фома – козел и все же на маньяка не тянет, – заключила Наташа. – Отмутузить его следовало за скотское отношение к Веруне, да и вообще за всех обиженных им девчонок, что милиция и сделала. Получил козел по заслугам!»

Тот факт, что Фому она никогда не видела и знает лишь по чужим словам, Наташу не волновал.

Две недели испытательного срока закончились и ее утвердили в штат, сделали палатной санитаркой. Работа превратилась в рутину, каждый раз одно и то же заезженной пластинкой: уборка здесь, уборка там, немного отдыха и снова уборка. Клавдия Ильинична называла это «четким соблюдением распорядка и должностных обязанностей». Наташе отчасти нравилось – хоть какое-то в жизни постоянство. Она упорно трудилась и нареканий не получала. Даже за Игорешу не ругали, заведующая «временно, в порядке исключения» разрешила брать его на смены.

По будням Наташа привозила сына из школы во время обеденного перерыва и Игореша оставался на ночь. Утром отвозила в школу. Он немного опаздывал к первому уроку, но что было делать. К счастью, добрая Катерина Ивановна входила в положение и не сердилась – с учительницей Игореше несказанно повезло. Если же смена выпадала на выходной, то Наташа с Игорешей приезжали на работу вместе. Таким дежурствам в выходные Игореша особенно радовался. И телек можно было посмотреть со стариками, и поесть вдоволь: кухня не скупилась на борщ и картофельное пюре с подливой и «хлебной» котлетой. А уж мягкий диван в холле был куда приятнее вонючего дивана в квартире. У последнего, к тому же, оказался неприятный сюрприз для хозяев.

Принимая душ, Наташа заметила странную сыпь на ногах. Не диатез, не крапивница… Игорешины ноги покрывала такая же.

Еще этого не хватало…

На смене Наташа показала сыпь медсестре, и та вынесла пугающий вердикт: «Клопы!»

– Может, блохи? – изумилась Наташа. По коридору облезлого дома вечно шастали бродячие животные.

Оказалось, нет. Именно клопы. Постельные.

Медсестра рассказала, что днем клопы прячутся в щелях мебели и обоев, а по ночам «жрут людей».

– Нет у меня обоев, – пробормотала Наташа. – Из непокрашенной мебели только диван.

– Значит, там плодятся, – сделала вывод медсестра. – Поближе к пище.

«Вот мы с Игорешей уже и пища», – приуныла Наташа. Ее вновь накрыло чувство вины: поселила сына в гадюшнике, где его жрут насекомые! Дура!

– Что же делать? – вслух спросила она.

– Новый диван покупать. Иначе от этих тварей не избавиться.

Денег на покупку дивана не было и в ближайшем будущем не предвиделось. Не та зарплата, чтобы с легкостью диваны покупать. Тут бы на еду хватило. Наташа вспомнила, как они с Виктором выбирали кровать Игореше. Присматривались, щупали. Искали в меру мягкий матрас – такой осанку ребенку не испортит. М-да… Теперь на скромную детскую кровать год копить надо. При условии тотальной экономии. Хотя, куда еще прижиматься-то?

Из положения, однако, надо было выходить. Наташа решила выбросить старый диван и спать с Игорешей на полу. Будет жестко и холодно. Пусть. Всё лучше, чем служить пищей постельным клопам.

С невеселыми мыслями Наташа дожила до обеда. Уже собралась ехать за Игорешей, как вдруг ее вызвала к себе заведующая.

«Неужели медсестра настучала про клопов? – испугалась Наташа. – Боятся, что я их сюда притащу?»

Ошиблась.

Клавдию Ильиничну интересовало другое.

– Что же ты это, – строго сказала она, – устроилась благодаря моей сестре и ни разу не позвонила ей, спасибо не сказала?

Тяжелый взгляд Клавдии Ильиничны примял Наташу к стулу. Она села внезапно для себя и для заведующей – ноги подкосились, побледнела и залепетала:

– П-простите… Простите…

«Боже мой! Вера Ильинична!»

– Не нужна стала, да? – глаза заведующей прожигали в Наташе дыры.

– Вы не поверите, – продолжала она лепетать, – я… забыла.

И Наташа не врала, она действительно забыла. Привыкшая отчитываться только Виктору, не подумала сообщить доброй знакомой о том, как ее приняли в Энске.

Искреннее раскаяние и испуг, написанные на Наташином лице, смутили и тронули Кладию Ильиничну. Ну не могут люди так притворяться!

– Звони, – буркнула она и кивком показала Наташе на телефонный аппарат. Та набрала межгород. После череды характерных гудков услышала голос Веры Ильиничны и словно бы вернулась в прошлую жизнь: сытую и размеренную, с теплой ванной по вечерам, накрахмаленной постелью, любимой музыкой из японского двухкассетника.

Где это все теперь?

Сбивчиво, заикаясь, Наташа поблагодарила за помощь. Извинилась, что не позвонила сразу.

«Жизнь бьет к-ключом! Держу хвост пистолетом! – отрапортовала она. – В новой квартире устроилась очень-очень хорошо. Игореша к школе привык! Никаких п-проблем!»

Она старательно притворялась довольной и даже немного счастливой, однако Вера Ильинична знала ее не первый день.

– Всё настолько плохо? – прозвучало из трубки с упором на слово «настолько», и Наташа умолкла; подняла растерянные глаза на Клавдию Ильиничну, отвернулась, не выдержав взгляд, вдохнула полную грудь воздуха, чтобы сказать: «Все хорошо!» и… расплакалась. Почти беззвучно. По старой привычке. Сквозь слезы начала рассказывать о своих злоключениях в Энске. Об ужасной «квартире на земле», где раньше жили алкоголики, а теперь живут они с Игорешей. О вонючем диване с клопами и общественном туалете. Об истерике, о странных соседях: малахольном Алексее, который набросился на нее, как дикий, и его невесте, болевшей шизофренией и убитой маньяком прошлой зимой. О злыдне Фоме. Он скоро вернется с заработков и, по словам соседки – той, что приходилась теткой болевшей шизофренией и погибшей прошлой зимой невесте малахольного Алексея, обязательно начнет приставать (на этих словах Вера Ильинична охнула в голос, так как совсем потеряла нить разговора). О страхе за себя и Игорешу и нехватке денег даже на еду; спасибо на работе подкармливают, не дают пропасть. Об убийствах, захлестнувших Энск. А главное о том, что возвращаться в родной город ей никак нельзя. Прошлой жизни нет и Наташи из прошлого больше нет. И выход один – бежать дальше!

Пугающие подробности Наташа чередовала со всхлипами: «У меня все нормально… Держусь. Очень вам благодарна». Хотела излить душу, при этом боялась обидеть Веру Ильиничну и заведующую и показаться капризной фифой. Ведь помогли. Поддержали в трудную минуту. Работа благодаря им есть, жилье!

– Вы только никому не рассказывайте, где я, – попросила она Веру Ильиничну и вытерла слезы рукавом. – Я потом сама Виктору позвоню. И матери тоже… Наверное.

Со стороны ее внезапная и полная тихого отчаяния телефонная исповедь выглядела нервным срывом. Не истеричным, дарующим бурную разрядку, а таким, после которого люди выходят в окно.

Связь пропала. Наташа всхлипнула в трубку: «Алло!», услышала короткие гудки и обернулась. Кабинет был полон: Клавдия Ильинична, врачи, дежурная медсестра и санитарки. Даже сестра-хозяйка пришла, а за ней пара любопытных старушек. И все как один, разинув рты, смотрели на заплаканную Наташу: «Вот это история! Похлеще, чем у мексиканской швеи из сериала!»

Она стыдливо скользнула глазами по стенам. Зацепила взглядом часы. Поняла, что опаздывает в школу за Игорешей и, охнув, выскочила за двери.

– Седативное бы ей прописать, – сказал психиатр заведующей, но та не успела ответить: телефонный аппарат вздрогнул от громкого звонка, и она схватила трубку.

– Клавочка, милая, – донесся из трубки умоляющий голос Веры Ильиничны, – спаси Наташу!