Автору 88 лет, она 30 лет не поднимала записи отца, со дня его смерти. Год уговаривал это сделать, вот и результат.
...
Никто и никогда не сотрет Россию с лица Земли, потому что у нашего народа особая закалка, особое отношение к Родине, свое понятие патриотизма, чести, верности…
Это подтвердилось и в тот августовский день 41-ого, когда стояли на внеочередном аппеле. Почти вплотную к аппельплацу подъехала крытая автомашина. Из кабины вышел офицер-гестаповец, из кузова выпрыгнули солдаты-гестаповцы. Они вытащили избитого человека в разорванной командирской гимнастерке. Его повели вдоль шеренги пленных. Передвигался он с трудом. Это был младший лейтенант Аркадий Новоселов, политрук третьей погранзаставы нашего 105-ого пограничного отряда. Его периодически останавливали, указывали на стоявшего офицера, спрашивали: «Этот?» И Новоселов, с трудом разжимая разбитые губы, каждый раз отвечал: «Нет… Не знаю… Незнаком».
Его вели дальше. Остановили напротив меня. Глядя глаза в глаза, лейтенант сказал свое: «Не знаю… Не он». Аркадий хорошо меня знал, не раз встречались по долгу службы, общались на командирских сборах, на партийных собраниях. Знал он и то, что я – работник отдела внешней разведки. Знал, но не выдал. Он никого не назвал, никого не выдал!
Шеренга пленных была длинной. Новоселов уже не мог идти. Гестаповцы тащили его. Тащили и били, били… Он падал, а его, лежачего, пинали ногами. Поднимали и волокли вдоль шеренги напряженно молчавших командиров. Говорить Новоселов уже не мог. Но находил силы, чтобы отрицательно качнуть головой, что означало его неизменное: «Не знаю… Незнаком… Не он…»
От происходящего темнело в глазах, сжимались кулаки, не оставалось сил смотреть, как убивают человека. Я сделал движение, чтобы выйти из шеренги, чтобы броситься на истязателей. Стоявший рядом Марк Кузьмичев удержал, до боли сжал мою руку, тихо сказал:
- Стоять, капитан! Стоять!.. Ему не поможешь, себя и всех погубишь…
Меня била дрожь. Что же это с нами происходит? Там, на границе, не раздумывая, бросались в рукопашную схватку с гитлеровцами, численность которых была в разы больше пограничников, защищавших заставы, вверенные им погранучастки. С пистолетом в руках, с винтовкой образца прошлого века отбивали атаки наседавших немцев, и они уползали, подбирая своих раненых и убитых, откатывались назад. Обрушивали на нас огонь минометов, и мы вновь били их. А здесь, на плацу, не 10-15 бойцов, сотни здоровых мужчин, кадровых командиров стоят и молча смотрят на зверства гестаповцев.
Новоселова дотащили до конца шеренги. Повернули назад, вытолкнули на середину плаца. Он упал. Какое-то время лежал неподвижно. Откуда у него взялись силы, чтобы подняться и выпрямится? Он стоял с трудом, покачиваясь, но стоял.
Выстрел гестаповца, и мучения лейтенанта закончились.
Убирая пистолет в кобуру, гестаповец сказал, что так будет с каждым политруком, комиссаром, коммунистом, с каждым, кто не согласится сотрудничать и помогать великой Германии в борьбе с большевизмом. Гестаповцы уехали. Старший лагерной охраны отдал команду:
- Перестроиться в колонну. В барак бегом марш!
Никто не пошевелился, не сдвинулся с места.
- Не слышали команды? В карцер захотели? – заорал немец. – Кому сказано: бегом марш, овечье стадо!
Из рядов вышел невысокий майор-пехотинец. На немецком языке повелительно приказал охраннику:
- Молчать! Молчать, недобитая шваль!
И зычно, хорошо поставленным голосом отдал команду:
- Колонна, ряды сдвой! Для отдачи воинской чести погибшему товарищу равнение на середину плаца, ша-а-агом марш!
И мы очнулись. Забыли, что пленные, что с каждым из нас немцы могут жестоко расправиться, пошли четким шагом, повернув голову в сторону убитого лейтенанта.
Новоселов лежал на спине. Заплывшие от побоев глаза мертво смотрели в синеву августовского неба, чужого неба чужой вражеской страны. На полуоторванной зеленой петлице гимнастерки, как сгустки его крови, виднелись рубиновые кубики лейтенанта.
Мы шли молча, плечо к плечу, не ускоряя шаг. Мы прощались с лейтенантом Новоселовым, политруком третьей погранзаставы 105-ого Кретингского пограничного отряда…
Какое-то время охранники находились в замешательстве – такого неповиновения пленных им еще не приходилось видеть. Они оторопело смотрели, как колонна пленных не спеша проходит мимо убитого пограничника и медленно втягивается в барак.
Наконец, охранники очнулись и заработали дубинками и прикладами автоматов. Почему-то не стреляли. Завязалась драка. В каждый свой удар мы вкладывали ненависть к немцам, всю накопившуюся боль по погибшим товарищам, за убитого Новоселова, за свою неволю. Не думали, что в любой миг каждого из нас может настигнуть смерть от удара дубинкой охранника, от пулеметной очереди со сторожевой вышки, от пули солдат из караульной команды, бежавших на подмогу охранникам...
