Когда ко мне в френды добавляется очередной молодой мужчина и начинает подряд лайкать фотографии, я терпеливо жду, пока он доберется до фотки моего внука. На этом месте ломаются все. Оно и понятно. Чтобы лайкать бабушку, надо быть совсем отбитым.
Не был Влад Цепеш (Дракула) таким уж жестоким правителем, как о нем рассказывают. Ну пригласил бояр-предателей на пир, ну извел их там скопом. Разве так до Влада никто не делал? Или взять историю с послами, которые не захотели снимать шапки перед Владом, заявив, что в их землях такого обычая нет. Влад с пониманием отнесся к этому: нельзя снимать шапки, значит, нельзя. Приказал прибить шапки к головам послов гвоздями и отпустил домой. Закрепил, так сказать. Мало ли, ветер там, или еще что.
Свои знаменитые романы Лёвушкин писал вдали от людей, за городом, на съемной даче. Так было удобно и Лёвушкину, и его шумной семье. К концу июля он планировал закончить очередной будущий бестселлер, очень спешил, почти укладывался в срок, но неожиданно выдохся: потерял интерес к работе, прокрастинировал изо дня в день, сидя на подоконнике в сонливой задумчивости, и поглощал абрикосы. Желтые, сладкие, как мед, абрикосы.
Осенью Лёвушкин умер. А весной под окном съемной дачи пробился росток абрикосового дерева. Из косточки.
– Привет, братела! Чем занят?
– Делаю людей из глины и воды.
– Хренассе… И на кой они тебе?
– Нам нужны рабы и воины.
– Ясно… Много сделал?
– Двоих.
– (смеется) Негусто! А как назвал?
– Адам и Лилит.
– (мечтательно) Лилит красивая…
– Красивая, да… Успокойся! Успокойся, говорю! Блин, куда ты ее потащил?!. Ну вот, теперь придется новую делать!
– (кричит из кустов) Не делай новую очень красивой!
– (с раздражением) Я уже понял!
– (снова из кустов) Не сердись, брат, не надо. И это, у тебя через девять месяцев племянник родится или племянница.
– Жене своей об этом расскажи.
– И расскажу!.. Но позже. Сейчас очень спать хочется.
* * *
– Здарова! Я знатно выспался, а ты чего такой мрачный?
– Делаю женщину.
– Тогда понятно… (разглядывает и скептически морщится) Какая-то она у тебя совсем того… Неудачная. Прям одно лицо с Адамом.
– (в тихом бешенстве) Я старался.
– Не, ну правду говорю.
– Это тебе она лицом не вышла – у тебя альтернатива есть, а у Адама, сам понимаешь, положение безвыходное.
– Ты садист, конечно. Нельзя же так: забрать у женщины красоту и ничего не дать взамен.
– Хорошо! Я дам ей красивое имя – Ева! Сделаю ее эмоциональной и чувствительной! Чтоб души не чаяла в своем Адаме, даже когда храпит и дышит перегаром! Чтоб детей хотела до безумия!
– (испуганно) Остановись! Куда ж ты столько гормонов фуганул?! Ей же башню снесет!
– Ничего! Как-нибудь справится!
– Ой, дурак… Гляди, любовница твоя Селена тоже в шоке. Кричит, что хана Адаму при такой-то жене.
– Да?.. Блин. Критикуешь – предлагай! Пусть Селена, если ей что-то там не нравится, сама всё исправит. В конце концов, женщина женщину лучше поймет.
– (глядя на луну) Что говоришь, Селена?! Поможешь?! Спасибо!.. Циклы?! Какие циклы?! Мотоциклы?!. Ни хрена не слышно. Зачем бабе мотоцикл? (пожимает плечами) Ты мне скажи, Селена, под твоим присмотром Ева будет в адеквате?! Что?! Большую часть жизни?! (подмигивает брату) Селена говорит, большую часть жизни Ева будет в адеквате.
– Спасибо, я слышал.
– (со вздохом) И все равно жалко ее…
– Кого?
– Еву. И Адама жалко. Какие-то они у тебя недоделанные, что ли: безвольные, глупые. Какие-то биороботы, если не сказать хуже. Надо было как-то креативно к вопросу подойти, с огоньком…
– Лилит родила?
– Понял. Иду спать.
* * *
– Приве-е-ет! Тысячу лет спал. Какие новости о людях?
– (хмуро) Их стало гораздо больше.
– (разглядывает землю и людей) Охренеть! Как тараканов на кухне у Гефеста! Всех мастей!
– Да… Сделал еще несколько экспериментальных пар из разных сортов глины. Поиграл, так сказать, с цветом и фактурой.
– А чего ты их в дикую природу выпустил? Это по плану?
– Нет. Какая-то гадина в сад проникла и накормила людей яблоками.
– (хватаясь за голову) Ёпрст! Хочешь сказать, люди научились различать добро и зло?!
– Нет, конечно. Лишь заметили, что письки голые. Такой шум подняли. Пришлось выселить из Эдема.
– Может оно и к лучшему…
– Ты смеешься? На земле идут дожди. А еще там реки, озера.
– И что?
– Вот тупой… Женщины увидели свои отражения в лужах, научились краситься и делать прически. Мужчины, увидев причесанных накрашенных женщин, потеряли голову. Планета почти полностью заселена!
– (с энтузиазмом) Зато теперь у нас много рабов и воинов.
– После яблок люди стали хреновыми рабами и воинами. Не нравится мне все это. Утоплю их нафиг.
– (грустно) Дело хозяйское.
– Ты поможешь?
– ?
– Топить, говорю, поможешь?
– Я бы с удовольствием, но дико хочется спать. Прости.
* * *
– Привет, братела. Зачем разбудил? Моя Лилит опять родила?
– (в бешенстве) Да иди ты в жопу со своей Лилит! Я с таким трудом нашел единственного праведника на земле! Поведал ему о своих планах! Научил строить ковчег! Приказал собрать всех тварей по паре, чтоб потом не заморачиваться восстановлением флоры и фауны! Со спокойным сердцем запустил режим «Всемирный потоп», и тут выясняется, что какая-то паскуда украла с Олимпа священный огонь! Украла и отдала людям! А те спрятались в горах, развели костры и в ус не дуют! А ключи от красного уголка, где хранился огонь, были только у меня и у тебя! (переходя на ультразвук) Ты ничего не хочешь мне сказать, Прометей Иапетович?!
Старшему сыну было три (сейчас уже дядя) и так он обожал песню "Любэ" "Давай за жизнь" и сериал "Убойная сила", что называл себя не Павликом, а Васей Роговым. Спроси, как зовут, тут же отвечал: "Вася Рогов". Соседи смеялись, сыну нравилось. Когда у него обнаружили подвывихи позвонков шейного отдела, мы с мужем повезли его в центр матери и ребенка в Кишинев к профессору Шавге — тот назначил день операции (вправление позвонков под общим наркозом). Выделили нам палату, сделали ребенку премедикацию, забрали от нас. Мы ждем, трясемся от переживаний. Проходит время — приносит малого ассистент, отдает мне и говорит: "Вот ваш Вася". Я: "Спасибо. Но он не Вася, а Паша". Ассистент испугался — мало ли, как наркоз на ребенка подействовал — завис на секунду, потом спрашивает: "Как не Вася? Он всем сказал, что он Вася Рогов и перед наркозом, и когда разбудили". Ну, я объяснила, в чем дело, и ассистент рассмеялся. Тут приходит второй ассистент профессора: "Как Вася?" — спрашивает. Первый на молдавском ему рассказал, что к чему, и они уже на пару расхохотались. Последней в палату пришла врач-анестезиолог. Заглянула, спросила, как Вася.
Через неделю мы снова приехали в Кишинев на проверку и снимать гипсовый воротник с Пашкиной шеи. Паша, как всегда, представился Васей Роговым. Врачи заулыбались, ответили: "Помним, помним. Здравствуй, Вася".
Таня написала свою первую книгу и, как водится, решила показать ее знающим людям. Вдруг что-то подскажут, похвалят или пожурят. А почему нет? Критики Таня не боялась. Она вообще ничего не боялась, кроме змей. И мышей. И пауков, но с этими хоть можно было справиться: смахнуть веником или прихлопнуть тапкой.
Знающие люди собирались вечерами в кафе на Набережной. Таня пришла туда засветло. Села в уголке рядом с таким же бледным от волнения, как сама, брюнетом.
– Вы писатель? – спросила она брюнета.
– Я… – осекся он, определяя для себя, открываться незнакомке или нет. Наконец решился и со вздохом произнес: – Поэт.
Танины глаза стали похожи на блюдца. Никогда прежде ей не доводилось видеть поэта вживую.
– Почитайте что-нибудь из своего, – попросила она Поэта, но он испуганно завертел головой и прижал ладонь к фингалу под глазом:
– Нет-нет, я уже читал на этой неделе.
– Зачем же вы здесь? – удивилась Таня.
– Из-за них, – кивнул Поэт на центр зала, где за круглым столом собралась многочисленная писательская братия.
Кого там только не было! И писатели в костюмах-тройках, и писатели в спортивных костюмах. В шортах, футболках и даже майках-алкоголичках! Модно подстриженные, манерные писатели в свитшотах и с аккуратными бородками, будто только что из барбершопа, держались кучкой. К ней, играя на контрасте, примыкала группа нечесаных и плохо одетых писательниц. Нечесаные писательницы исподлобья зыркали на пеструю стайку писательниц чесаных – расфуфыренных и надушенных, в декольте и огромных лиловых с перьями шляпах. Был там и старик в мокром рыбацком плаще, и юный падаван с лазерным мечом.
Из-за стола поднялся толстяк-очкарик, судя по повадкам, предводитель сообщества, и завел длинную речь о литературе. Он говорил, говорил, говорил. Давно забыл, с чего начал и чем должен закончить, но умолкнуть ему мешали приличия. Дамы в лиловых шляпах зевали, писатели в спортивных костюмах разыграли пульку.
Стало скучно.
Писатели зашушукались. Разговоры делались все громче, предводитель все тише. Наконец шушуканье переросло в гул, и Таня решила, что самое время представить свое сочинение. Она вскочила со стула, но мутный, как лексикон геймера, парнишка вдруг стукнул по столу кулаком и выкрикнул:
– Литература умерла!
Крик его был подобен выстрелу стартового пистолета. Падаван схватил со стола стопку фанфиков и швырнул в писателей-в-тройках. Те ловко увернулись. Ударили полным собранием сочинений Стругацких и добили падавана книгами Пелевина. С криками: «Это не спортивно!» на защиту падавана ринулись писатели в майках и шортах. Они мочили противника топовыми сериями Автор тудей. Писатели-в-тройках брезгливо морщились. Им не было больно, скорее, обидно. Иногда книги топов падали на вентилятор и в неистовство приходили все: и писатели, и гости вечеринки. Поэтов тошнило стихами, иллюстраторы отчаянно фотошопили.
Ошарашенная Таня не знала, что и думать.
– Остановитесь! – крикнула она, но Поэт успокоил ее:
– Не переживай. У них так заведено… – И со вздохом добавил: – Литераторы.
Тем временем кучка-в-свитшотах била спортивных парней слэшем. Спортивные парни прикрывали тылы. Лиловые дамы бесконечно мазали увесистыми томами ромфэнтези и порно.
– Не умеют бабы писать! – хохотал над ними предводитель. – Не умеют!
Хохот прервал двухтомник социальной фантастики, запущенный нечесаной дамой и угодивший предводителю в пах.
– Авторка! – взревел предводитель. – Авторша! Авторесса! Чтоб тебя издали на газетной бумаге!
Он запустил в даму увесистым сборником Стивена Кинга, но та поймала его и постучала по твердой лакированной обложке пальцами, не ведавшими маникюра:
– Вот это переплет… И писатель хороший. Правда, человек – говно.
Она швырнула книгу назад, в предводителя. Он пригнулся, и книга, улетев далеко в зал, ударила Таню в лицо.
Таня упала.
Писатели тут же затихли. С испугом кинулись к ней и, разглядывая ее окровавленные губы, затараторили:
– Чем ей прилетело?
– Кингом!
– Кингом в рот?! Какой кринж!
– Кингом в рот… – эхом повторила нечесаная дама, заметила Танину рукопись и взвилась сигнальной ракетой: – Да это же знак! Девчонка скажет новое слово в литературе!
Над Таней навис предводитель. Схватил ее за руку и потребовал:
– Новое слово! Ну же!
Сообщество замерло в ожидании, а Таня поплыла. Вокруг нее все завертелось и заискрило. Рот свело от боли.
– Дндрас! – выплюнула она вместе с кровью и выбитым зубом.
Было это еще в девяностые, во времена голодные. Ранней весной купили мы на рынке двух поросят, чтобы выкормить и ближе к осени сделать тушенку. Погоды стояли далеко не теплые. Сарай каменный, неотапливаемый, потому мама моя придумала нарядить поросят, чтоб не мерзли, в курточки -- сшила их из старой фуфайки. Однажды калитку забыли запереть и поросята вырвались на свободу: побежали со двора на дорогу, оттуда в поле.
Видели бы вы лица прохожих, на которых со всех ног неслись два одетых в маленькие фуфайки поросенка.
На лавочке у инфекционного отделения маленькой поселковой больницы плакал мужчина средних лет. Он закрыл лицо руками и часто всхлипывал.
– Вы супруг Варвары Бибиковой? – спросила его молоденькая медсестра.
– Да! – вскочил с места мужчина.
Варвара прожила в браке с Григорием двадцать лет. Поначалу всё шло хорошо: своя комната в коммуналке, стабильный доход – Григорий работал сантехником, Варвару повысили до старшего повара. Они долго мечтали о детях, но не сложилось. С годами чувства остыли, притяжение улетучилось, и лодка семейного благополучия налетела на рифы. Григорий начал выпивать. Он обижался, когда жена называла его алкоголиком, ведь пил он исключительно по поводу и всегда, по его словам, мог остановиться. «Кто много работает, тот хорошо отдыхает», – повторял заплетавшимся языком глава семьи.
Пышнотелая Варвара приложила массу сил, пытаясь вызволить супруга из плена «зеленого змия». Тщетно: Григорий был непоколебим. Семейные ссоры все чаще оканчивались битьём посуды, визитами участкового и штрафами за нарушение тишины. Апогеем несчастий стало увольнение Григория с работы. Этот неприятный момент послужил поводом для нового длительного запоя, конец которого каждый день откладывался по не зависящим от мужчины обстоятельствам: мешали то дождь, то пятница.
Так продолжалось полгода. Сбережения кончились. Варвара начала продавать вещи, чтобы дотянуть до зарплаты и не просрочить выплаты по кредитам. Она похудела и превратилась в замкнутую мегеру. Соседи по коммуналке с сочувствием смотрели на неё, а она, в свою очередь, с ненавистью поглядывала в сторону мужа.
Осенью Варвара выставила на продажу дачу, точнее, шесть соток земли с хлипкой дощатой хибарой. Чтобы не мотаться каждый день за город для встреч с покупателями, взяла отпуск и уехала с мужем в небольшой дачный посёлок, окруженный лесом.
Прошла неделя, покупатели не звонили. Варвара со страхом думала о будущем: представляла себя живущей в картонной коробке под мостом. Григорий не скучал – нашёл новых приятелей, и его печень заработала в прежнем режиме. Наблюдая до боли знакомый феномен, когда человек, не имея в кармане ни рубля, умудрялся упиться до чёртиков, Варвара впала в депрессию. Она проклинала день первой встречи с Григорием и часами бродила по лесу. Во время одной из таких прогулок набрела на мухоморы.
План созрел сам собой: Варвара решила отравить мужа. Она всегда была максималисткой.
– Как вкусно пахнет! – сказал Григорий и вошел в уютную кухоньку. – Что готовишь?
– Праздничный ужин, – фальшиво улыбнулась Варвара-отравительница.
– Я даже знаю, по какому поводу. У нас годовщина свадьбы, – он достал из-за спины скромный букетик осенних цветов и протянул ей. – Вот!
Варвара на мгновенье растерялась. Приняла цветы, пристально посмотрела на мужа и уловила перемену в нём.
– Ты трезвый? – изумилась она.
– Как стёклышко! – отрапортовал Григорий. Он пританцовывал, помахивая мобильным телефоном. – Сегодня звонил Степан, в его фирме нужен сантехник. Там зарплата такая, что я за пару месяцев все наши кредиты погашу.
Степан страдал язвой желудка, не пил, и потому был единственным другом Григория, которому Варвара доверяла.
– Я голодный как чёрт! – объявил Григорий. – О! Грибочки!
– Стоп! – крикнула Варвара и он инстинктивно отбросил вилку. – Вечно ты спешишь... – ее глаза забегали. – Руки не вымыл… И огурцы с веранды принеси.
– Без вопросов, Барбара!
Пока он мыл руки во дворе, Варвара спрятала тарелку с жареными мухоморами в посудный шкаф. Положила мужу хороших грибов, которые приготовила для себя, и уселась на табурет. Она с ужасом думала о том, что еще пару минут назад была готова убить человека. И кого? Своего родного Гришеньку! Сердце ухнуло, с глаз упала чёрная пелена. Варвара открыла бутылку водки и, дрожа, налила себе. Вернувшийся в кухню Григорий вытаращился:
– Вот это да! Это что за новости?
– Хочешь? – виновато спросила Варвара и протянула ему рюмку.
– Нет, – улыбнулся Григорий. – Мне теперь нельзя. Степан сказал, у них с этим строго. Завтра поеду оформляться. Но тебе по такому случаю не мешало бы.
Бибиковы ужинали до полуночи. Вспоминали юность, драку на их свадьбе, давно пропавших с горизонта друзей и случай, когда Гриша выбил зуб наглому посетителю столовой, в которой трудилась Варвара.
– А помнишь наш первый раз? – нежно спросил он у захмелевшей жены и положил руку ей на колено. – Это ж у нас тут случилось.
– Помню.
В эту ночь Бибиковы вновь услышали давно забытое пение ангелов.
Утром Варвара проснулась от странного грохота.
– Не переживай, Барбариска! – долетел из кухни бодрый голос мужа. – Это я готовлю завтрак!
Переполненная счастьем, она вытянулась в постели и зевнула. В окно били яркие лучи солнца, обещая добрый теплый день. Григорий принес в спальню тарелку с омлетом и кофе.
– Вот… – улыбнулся он, подавая завтрак жене, и тут же получил поцелуй в благодарность.
– Твой фирменный омлет! – обрадовалась Варвара. – Сто лет его не ела. А ты перекусил?
– Да, не переживай.
Она ела омлет, пила ароматный кофе и наблюдала, как муж собирается в город. Сегодня Григорий выглядел прекрасно: был выбрит, на нём ладно сидели джинсы и почти новая теплая рубашка. Он накинул куртку и уже собрался выходить.
Варвара вытерла со лба проступившую испарину:
– Что-то мне нехорошо… Ты с чем омлет сделал?
– С луком и грибами.
– А грибы из сковородки?
– Нет, Барбариска, из сковородки я сам съел, а эти нашёл в шкафу. Там ещё много осталось. Я чуточку в омлетик положил.
Она вскрикнула, попыталась встать и тут же рухнула на пол.
– Что с тобой?! – испугался Григорий.
Он замер, наблюдая, как жена неуклюже ползает по полу и пытается перевернуться. Потом спохватился – поднял её и усадил на кровать. Варвара медленно крутила головой, озиралась. Изо рта тонкой струйкой потекла слюна. Глаза стали стеклянными.
– Шашья! – с трудом пробормотала она. – Хр!.. Хрр!.. Хриб!
– Грибы?! – догадался Григорий, и она в ответ кивнула с такой силой, что упала лицом в подушку. – Ай! Сейчас!
Он позвонил в «скорую».
Варвара приподнялась, показала пальцем на пустую стену:
– Шишяки!
Тут же вздрогнула, со страхом глядя на Григория, и пролепетала:
– Бублики, бублики…
Перепуганный, он дрожащими руками снова набрал номер «неотложки». Там ответили, что машина уже выехала и скоро прибудет.
– Варенька, – плачущим голосом обратился он к жене. – Как же так? Я не хотел! Что болит, скажи?
– Бублики, бублики, бублики…
Неожиданно Варвара подпрыгнула на кровати с криком «Швайнштайгер!»
Григорий бросился в кухню за водой и столкнулся с бригадой врачей.
***
На лавочке у инфекционного отделения маленькой поселковой больницы плакал мужчина средних лет. Он закрыл лицо руками и часто всхлипывал.
– Вы супруг Варвары Бибиковой? – спросила его молоденькая медсестра.
– Да! – вскочил с места Григорий. – Она жива?!
– Жива, конечно! Всё в порядке, ей уже лучше. Она в пятой палате. Вон то окно, – девушка указала рукой. – Можете поговорить с ней. Через стекло всё слышно.
Медсестра улыбнулась и ушла, а Григорий бросился к окну.
– Барбариска! – позвал он.
Варвара тяжело поднялась с кровати и оперлась о подоконник.
– Прости меня! – всхлипнул Григорий. – Я не хотел! Я так за тебя испугался!
– Ничего страшного, – еле слышно ответила белая, как полотно, Варвара. – Так мне и надо.
Он не понял, о чем она говорит, и списал всё на последствия отравления.
– Отпустишь меня на пару часов? Съезжу в город, оформлюсь и вернусь.
– Конечно, – опустила глаза Варвара. – Сегодня вернёшься?
– Обязательно! – Он прильнул к оконному стеклу и с любовью посмотрел на нее. – Ты только держись, Барбариска. Мне без тебя никак.
Изучаем с сыном первоклассником оседлых и перелетных птиц.
В учебнике рисунок сороки, под рисунком вопрос: "Что это за птица?"
Сын не знает.
Я начинаю подсказывать, медленно и протяжно:
— Со...
Сын тем же тоном повторяет:
— Со...
Я:
— Ро...
Сын:
— Ро...
Потом оживляется и выдает слово целиком:
— Соровей!
