olegdivov

В комментах говорят: «Писатель Дивов невысокого мнения об окружающих и не упускает случая рассказать им об этом».

Я честно отвечаю: писатель Дивов невысокого мнения о себе, и если окружающие еще глупее, это ужас как расстраивает. Когда взрослые люди не поняли, отчего я назвал «Гарри Поттера» книгой «подлой», и начали спрашивать, какие там работают механизмы, — конечно, я был в шоке.

Там же все на поверхности.

Там есть Гарри Поттер — поглядите на него.

И сразу ясно, на что вас ловят. Нет? Ну...

Понимание крючков и цеплялок, которые заставят читателя сочувствовать герою книги так плотно, чтобы утратить всякую критику, — не требует ни острого ума, ни профильного образования.

У меня, например, образования нет вовсе. И читаю я намного меньше, чем большинство из вас, глотающих книгу за книгой. Может, в этом разница? Я-то читаю медленно, слово за словом. А вы просто не даете себе шансов увидеть то, что вполне заметно невооруженным глазом?

Хорошо, попробуем разобраться вместе.

Литература на базовом своем уровне штука логичная и даже примитивная. Написать текст, который будет хорошо звучать и красиво смотреться, это искусство, а вот заставить его бить читателя в больные места — пара пустяков. Если вы технарь по складу мышления, вы эту логику вскроете в момент. Тот, кто может разобрать автомат Калашникова, так же легко разберет любую коммерческую прозу. И увидит, что и как она вытворяет с читателем.

Предвкушаю реплику: «А я девочка (мужского пола), меня не учили этому вашему автомату». Девочка, не будь кретином. Чтобы раскидать АК на основные части, надо нажать самую большую кнопку, она торчит из автомата на самом видном его месте, смотрит прямо в твой пытливый глаз и буквально упрашивает: нажми меня.

С литературой та же фигня.

В литературе такая Большая Главная Кнопка — образ героя.

Любой текст это фабула (про что история), сюжет (как история будет раскручиваться конкретно) и герои, задача которых — развивать сюжет, тащить его на себе.

Фабула это «фактическая сторона повествования», то есть, фабул на свете великое множество, зато сюжетов, по Борхесу*, всего четыре. Оборона города, возвращение домой, волшебное путешествие и самоубийство бога. Мне обычно кажется, что их должно быть пять, но я никак не соберусь выдумать пятый.

*Borges (исп.): зарегистрированный торговый знак "Borges Agricultural & Industrial Edible Oils".

Если верить слогану “FOR OVER 100 YEARS, BORGES HAS ALWAYS DONE THINGS IN THE BEST POSSIBLE WAY”, Борхес врать не будет.

Но, открыв книгу, вы видите не сюжет и не фабулу. Как правило, вы на первой же странице встречаете героев — и они начинают вас охмурять. Помимо затаскивания сюжета, главная задача героев — затащить читателя внутрь истории. Дать ему представить себя там, в круговерти событий, вписаться в картину, найти свое место. Значит, герои должны читателя цеплять. Брать за живое.

Как минимум, читатель должен захотеть поубивать их всех. Чтобы переворачивал страницы в ожидании, когда автор прикончит этих уродов. И как именно прикончит... Бывает и такое.

Конечно, в идеале вы должны не остаться сторонним наблюдателем, а отождествить себя с одним из героев. Лучше бы — с главным. Влезть в его шкуру, и чтобы оказалась как на вас сшита. Но это не догма. Например, эпическая проза обычно дает читателю на выбор много сюжетных линий, каждую из которых ведет отдельный персонаж. Примеряй кого угодно, авось найдешь своего астрального двойника, с которым тебе будет комфортно идти по сюжету. Или с равным интересом наблюдай за хорошим, плохим и злым героями. Все равно ничего ты не понял, Джон Сноу... хотел сказать, Андрей Болконский, извините, вырвалось.

Потому что нельзя просто взять — и от всей души посочувствовать герою, с которым нет общей боли, запрятанной глубоко, в область неосознаваемого.

В «бессознательном», как это раньше называли.

Гарри Поттер, сирота, очкарик со шрамом на лбу, цепляет читателя именно оттуда. За самую-самую мякотку.

За общие травмы, о которых вы как бы забыли.

Но не забыла Джоан Роулинг.

Каждый ребенок так или иначе переживал драматический период, когда ему казалось, что он в семье — не понят, не принят, не любим и в принципе не нужен. И обращаются с ним так, словно лучше бы его тут вовсе не было. Это нормально в ходе взросления. Если кажется, что у вас такого опыта нет — скорее всего, вы его вытеснили из сознания. Выдавили в область неосознаваемого, да.

Гарри Поттер живет в таком лютом перманентном стрессе уже десять лет. Нет, он не выдумал себе, будто недолюбленный. Он реально не нужен, неудобен и потому дискриминирован до предела. Ходит в обносках, спит под лестницей, регулярно бит сводным братом, и все игрушки у него поломанные. Строго говоря, из Гарри растят самоубийцу. По-хорошему, он должен бы иногда срываться в истерику, или уже начать втихаря мучить кошек. Как вариант — наоборот, маниакально спасать кошек, да кто ж ему даст.

Но автору этого мало, и он вводит элемент усиления. Чем дальше мы вчитываемся, тем яснее видим, что у Гарри вовсе нет ни малейшей отдушины: мальчик живет в тотально враждебной среде. Нет друзей, нет конфидентов, Гарри запредельно одинок. Школьные товарищи в лучшем случае сторонятся его, а в худшем — активно не любят. Черт знает, как он сумел при таких раскладах хотя бы минимально социализироваться. Ах, да, это сказка.

Так или иначе, кто не переживал отчуждения в школе, или просто не почувствовал вдруг щемящего одиночества в шумной ватаге детей — поднимите руки.

Роулинг слышит, Роулинг знает, хе-хе.

Чтобы окончательно дожать нас, автор загоняет Гарри в семью откровенно анекдотических персонажей. Они не просто тупые мещане, они нереальные придурки. Сказочные э-э... эти самые, да.

Тут можно бы сделать скидку на классическую литературную традицию, диктующую некоторый гротеск, раз мы в сказке живем. Но по классике там, где текст внезапно валится в гротеск — и мимо Алисы пробегает Белый Кролик, — проходит грань между реальностью и фантасмагорией. Так разделяются миры волшебной сказки и постылой обыденности. В поттериане — нет. У Роулинг доведение до гротеска всего, что подвернется — портретов людей, свойств объектов, самой схемы мироустройства, — это базовый прием достижения эффекта комического, а вовсе не сказочного.

Долго объяснять, почему у нее это именно так, да вы и сами теперь додумаетесь. Вы ведь уже убедились, что точно не глупее меня?.. Значит, справитесь. А мы сейчас подведем итоги и сделаем выводы.

Итак, Гарри сокрушительно одинок и трагически не оценён.

Всегда.

По всем фронтам.

Почему так? А его гнобят конкретно за то, что волшебник. Гарри не нарочно, это дурная наследственность. Иногда из мальчика прорываются наружу магические способности, и тогда ребенку достается от приемных родителей всерьез.

Это вторая болевая точка, спрятанная в области неосознаваемого глубоко-глубоко: несправедливое обвинение.

Ведь Гарри не виноват!

Да, бывало, что Гарри не контролировал свой дар — и тогда стряслось нечто. Ведь стряслось, верно? Ничего, автор позаботится, чтобы обвинения стали по-настоящему несправедливыми. Его волей Гарри будет вынужден регулярно отвечать за чужие косяки. За то, чего он точно не делал! И никаких возможностей оправдаться.

Практически каждый ребенок сталкивался с этим хоть раз — и переживал крайне болезненно. Когда старшие обвиняют детей в том, чего те не делали, типичная реакция ребенка — у него вдруг отключается рациональное мышление. Он искренне не понимает, как себя вести дальше, и просто страдает. За что меня так?! Когда (если) ребенку не удается ничего объяснить старшим, и те продолжат настаивать на его вине, вариантов два: либо неконтролируемый нервный смех, либо полный ступор. Как правило, оправдаться шансов ноль, потому что ребенок полностью дезориентирован.

Автор проследит, чтобы вы вспомнили, каково это. В идеале — неосознаваемо. Как будто с вами такого не было, но вот за Гарри прямо щемит сердце. Ничего на поверхности, все внутри. Так и надо.

Стресс несправедливого обвинения поджидает Гарри с неумолимым постоянством. От самого героя тут ничего не зависит. Наезд за то, чего не делал — и сопутствующий острый стыд, — будет преследовать мальчика год за годом, книга за книгой, через тщательно посчитанные интервалы. Тюк-тюк-тюк по темечку.

Извините за прямоту, они посчитаны не для Гарри.

Их посчитали для вас.

Чтобы вам жизнь юного мага медом не казалась.

Ведь Гарри-то мальчик хороший, и за свои мучения получил награду.

Потому что хороший. Как и вы.

Вы же были хорошей девочкой неважно какого пола, или хорошим мальчиком, или той еще заразой, но ВЫ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК.

Тогда вы оцените награду. Это пропуск в мир нормальных людей, где ты по праву рождения — Избранный. Ты богат, знаменит, да еще и откроешь в себе уникальные спортивные таланты, которым все будут завидовать. Кстати, вспомни, почему тебя гнобили уроды? Теперь знаешь: не «почему», а за то, что ты — нормальный.

То есть, опять-таки — не виноват. Был наказан без вины. В крайнем случае, платил за грехи отцов.

Естественно, в мире нормальных людей у Избранного появятся враги, его будет подстерегать опасности, и тоже такого калибра, какой положен Избранному.

Но надо же иногда сделать мальчику больно исподтишка, по-подлому, чтобы пострадал еще чуток, как в раннем детстве. Ну и вы бы пострадали с ним вместе.

Не волнуйтесь, автор сделает. И бедному Гарри, который ни в чем не виноват, будет прилетать несправедливое обвинение.

А с другой стороны, не такая уж высокая плата за будущую волшебную жизнь в сказочном мире вечного детства. Вы не заметили, что крутые маги из Хогвартса ведут себя, как сущие дети, а самые крутые, облеченные большой ответственностью — будто подростки? Да-да, мир магов это мир детей.

А мир маглов — серый и унылый мир взрослых.

Но это уже цеплялка, которая лежит в области сюжета — и должна, по идее, обрабатываться корой головного мозга, а не подкоркой. Сознательно.

Кстати, на точно такой оппозиции — противопоставлении светлого и честного мира детства темному и нечестному миру взрослых, — построил всю писательскую карьеру один наш знаменитый автор. И вполне преуспел.

А чего, страна у нас большая, всего много, и читателей много, и идиотов тоже много, на всех хватит.

Такие дела.

Ну вот, мы разобрали, как именно работает наживкой мальчик Гарри. Остальные цеплялки, менее очевидные, и менее значимые, уже зашиты в сюжет. Техника, как видите, вполне примитивная. Доступная любому автору.

Но лично я скорее ушел бы из профессии, чем заставил себя использовать те крючки, на которые цепляет публику ловец человеков Джоан Роулинг.

Препарировать саму поттериану в целом не считаю нужным, скажу только, что там описано вполне бесчеловечное общество, которое некоторые зовут фашистским, а я назвал бы как положено: кастовым.

Для англичан — нормально.

Может, в этом все дело?

P.S. Кстати, не сочтите за оскорбление, но если вы по прочтении этого текста ощутили труднообъяснимую, но однозначную неприязнь ко мне, негодяю, — скорее всего, вы когда-то заглотили наживку очень глубоко.

Ничего. По идее, рано или поздно — пройдет.

Или нет :)

Как вы знаете, Посольство США обозвало Пушкина "Иваном Сергеевичем".

Чем мы ответим на эту наглую провокацию, товарищи?

Начнем выкладку романа "Объекты в зеркале заднего вида", где 326 раз звучит слово "пиндос".

И народ выходит бунтовать с транспарантом "Привет пиндосским оккупантам!"

[именно его не видно в зеркале на обложке]

И порадуемся: наконец-то есть шансы, что эта антиутопия не сбудется.

Насколько не сбудется - зависит от нас.

"...начальники уверены: это не они дураки и ворье. Это страна им досталась неправильная и плохой народ. Второсортная страна и неблагодарный народ, от которого так и жди подлянки. Господа начальники не понимают, за что им такое несчастье. И наши морды их бесят.

Поэтому у господ начальников поместья в Европах, и дети их учатся за рубежом. Как русский начальник дорывается до бабла, он начинает воровать себе на спокойную жизнь подальше от немытой России, куда его случайно, по ошибке, занесло.

В ссылку, черт побери!..

Они чувствуют себя несправедливо обиженными. И ненавидят нас, простых русских. Дай начальникам волю, они бы населили страну бесправными и бессловесными чурками. В идеале – промышленными роботами. А мы тут расселись на берегу реки, да еще с такими рожами, будто имеем на это право! С нами приходится считаться.

Единственный выход – запиндосить нас.

Поэтому в немытой России – как на пиндосском заводе: шумные речи, громкие обещания… А приглядишься – надувательство. Главная задача менеджмента – нагнуть и зафиксировать народ. Создать видимость того, что к нему относятся с доверием и интересом, авось дураки поведутся, дураков у нас хватает. Потом дураков надо расставить по невысоким командным должностям – и они сами начнут пиндосить русских направо и налево. Будут внедрять нелепые ритуалы и сурово спрашивать за их исполнение.

А если кто шибко умный – его обезличат. Уравняют с остальными, чтобы никому не обидно. Издадут закон об оскорблении всякой твари чем угодно - и попробуй только пасть разинуть. Попробуй иметь свое мнение…"

https://author.today/work/198348

Читатели вспомнили фразу "Других писателей у меня для вас нет". Фраза, сразу скажу - легендарная и неподтвержденная, но очень сталинская по духу. И если она действительно прозвучала, то как отголосок интересного события.

В каноническом тексте легенды реплика Сталина выглядит еще хлестче, чем в урезанной версии: "Других писателей у меня для товарища Поликарпова нет, а другого Поликарпова мы писателям найдем".

А было так: есть товарищ Поликарпов, по должности - ответственный секретарь правления Союза Писателей СССР, а по функционалу - партийный куратор литературы, прямой назначенец ЦК КПСС. Такая фигура, что не дай бог тронуть, руки оторвут. И есть критик Тарасенков, замглавред журнала "Знамя" (де-факто он формировал журнал, собирал его, делал). Человек известный в узких литературных кругах.

В 1946 году Тарасенков целиком и полностью озверел от идиотских методов партийного руководства литературой, насаждаемых Поликарповым. Что характерно: стонали, охали, рвали на себе волосы и уходили с горя в запой буквально все, включая Твардовского и Фадеева. И ничего не делали. А Тарасенкову это надоело, он в одиночку взял - и со всей коммунистической прямотой недавнего фронтовика сковырнул нафиг Поликарпова. Чем моментально прославился на весь литературный СССР.

Хотя реально сожрал Поликарпова с подачи Тарасенкова товарищ Маленков. Пройдете по ссылке - увидите, как красиво.

Дальше кончаются факты и начинается легенда: якобы Поликарпов побежал жаловаться лично Виссарионычу, и тогда в ответ на жалобу прозвучали исторические слова.

А как оно было на самом деле, изложено в лонгриде по ссылке (Наталья Громова сделала о Тарасенкове и его эпохе целую книгу). Этот материал, включая мемуар Тарасенкова, записанный "по горячим следам" в 1946-м, дает очень четкое представление о том, как жили, чем дышали, и с каким наслаждением поедали друг друга советские писатели в самый что ни на есть разгар сталинизма.

Но и примеры взаимовыручки, честного товарищества, искренней борьбы за литературу там ведь тоже были.

Сейчас в общем та же фигня.

С чем вас и поздравляю.

https://zvezdaspb.ru/index.php?nput=1143&page=8

В 1964 году сельскохозяйственный рабочий Бродский написал стихотворение «Мой народ», также известное впоследствии как «Мой народ, не склонивший своей головы».

Автору на тот момент было всего 24 года.

Этот стих восхитил Ахматову.

А дальше вышла история, которая через тридцать лет повторится в точности.

Как это описала литературовед Ольга Глазунова: "Похоже, индивидуализм Бродского дорого стоил поэту, и первыми среди тех, кто его предавал, оказывались близкие ему люди — те, кто был рядом или разделял его убеждения".

Приведу обширную цитату из статьи Глазуновой «Нобелевская лекция Иосифа Бродского: монолог или скрытая полемика?» (Нева 12’2017)

Не поленитесь, она более чем стоит прочтения.

«В 1964 году в ссылке Бродский пишет стихотворение «Мой народ, не склонивший своей головы», о котором Анна Ахматова сказала: «Или я ничего не понимаю, или это гениально как стихи, а в смысле пути нравственного это то, о чем говорил Достоевский в „Мертвом доме“: ни тени озлобления или высокомерия, бояться которых велит Федор Михайлович».

Однако в тогдашнем окружении поэта «Народ» был воспринят как «стихи на случай», «послушное стихотворение», написанное исключительно для того, чтобы «задобрить власти», как «циничная попытка приспособиться к советским условиям».

В то время, пишет Л.Лосев, «для многих, скорее всего для большинства читателей, почитателей, приятелей Бродского, единственным объяснением неиронического, лишенного эзоповских doubleentendres произведения, посвященного „народу“, мог быть либо прямой конформизм, либо неодолимое давление обстоятельств». Насмешки и обвинения достигли цели, и Бродский не включил «Народ» в сборники своих стихотворений.

Та же самая история произошла и со стихотворением «На независимость Украины». Накануне 75-летия со дня рождения поэта в [экстремистском ресурсе] на странице Бориса Владимировского (бывший одессит, в настоящее время живет в США) появился отрывок из выступления Иосифа Бродского 30 октября 1992 года, где он читает стихотворение «На независимость Украины». Публикация произвела эффект разорвавшейся бомбы, потому что до этого вокруг стихотворения не утихали споры. Многие не верили в то, что написал его Бродский. Теперь же все встало на свои места, однако возникли и вопросы:

1) В еврейском центре в Пало-Альто в момент выступления Бродского присутствовало, по словам Владимировского, «почти тысяча слушателей». Почему же они так долго молчали? Подобное поведение по отношению к Бродскому тех, кто не мог не разделять его взгляды, вызывает недоумение. А как же права человека и право личности на свободу творчества? Неужели ими можно пренебречь, составив коллективный заговор против поэта?

2) Фонд имущественного наследия Иосифа Бродского не мог не знать о том, что впервые стихотворение «На независимость Украины» было публично прочитано Бродским в 1992 году. Однако в Интернете на странице, где проходило его обсуждение, присутствует информация: «Текст стихотворения был удален из статьи по требованию Алексея Гринбаума, представителя Фонда по управлению наследственным имуществом Иосифа Бродского, The Estate of Joseph Brodsky». Подобная деятельность по отношению к творчеству поэта никак не может соответствовать целям создания фонда. Ведь в результате сокрытия этой информации сведения в книгах, посвященных жизни и творчеству Бродского, оказались неверными.

3) Как эта видеозапись попала к Борису Владимировскому и в чем состояла его личная заинтересованность в ее обнародовании через 23 года после выступления Бродского? Те объяснения, которые он приводит на своей странице в [экстремистском ресурсе], выглядят крайне противоречиво и неубедительно. В одном из комментариев их даже назвали «страданиями либерала».

Похоже, индивидуализм Бродского дорого стоил поэту, и первыми среди тех, кто его предавал, оказывались близкие ему люди — те, кто был рядом или разделял его убеждения. Какими бы благими намерениями ни объяснялись запреты и требования к поэту (или к его творчеству) не выходить за рамки какой-то одной (в данном случае — либеральной) идеологии, они обрекают его на несвободу и искаженное восприятие со стороны читателей. По сути, подобные желания скорректировать чужую жизнь, вогнать ее в свои представления ничем не отличаются от позиции тоталитарного государства, направленного на подавление свободы личности и свободы творчества...»

Иосиф Бродский. Мой народ.

Мой народ, не склонивший своей головы,

Мой народ, сохранивший повадку травы:

В смертный час зажимающий зёрна в горсти,

Сохранивший способность на северном камне расти.

Мой народ, терпеливый и добрый народ,

Пьющий, песни орущий, вперёд

Устремлённый,

встающий -

огромен и прост -

Выше звёзд: в человеческий рост!

Мой народ, возвышающий лучших сынов,

Осуждающий сам проходимцев своих и лгунов,

Хоронящий в себе свои муки - и

твёрдый в бою,

Говорящий бесстрашно великую правду свою.

Мой народ, не просивший даров у небес,

Мой народ, ни минуты не мыслящий без

Созиданья, труда,

говорящий со всеми как друг,

И чего б не достиг,

без гордыни глядящий вокруг.

Мой народ! Да, я счастлив уж тем,

что твой сын!

Никогда на меня не посмотришь ты взглядом косым.

Ты заглушишь меня, если песня моя не честна.

Но услышишь её, если искренней будет она.

Не обманешь народ. Доброта -

не доверчивость.

Рот,

Говорящий неправду, ладонью закроет народ,

И такого на свете нигде не найти языка,

Чтобы мог говорящий взглянуть на народ свысока.

Путь певца - это родиной выбранный путь,

И куда не взгляни - можно только к народу свернуть,

Раствориться как капля в бессчётных людских голосах.

Затеряться листком

в неумолчных шумящих лесах.

Пусть возносит народ -

а других я не знаю судей,

Словно высохший куст, -

самомненье отдельных людей.

Лишь народ может дать высоту,

путеводную нить,

Ибо не с чем свой рост на отшибе от леса сравнить.

Припадаю к народу.

Припадаю к великой реке.

Пью великую речь,

растворяюсь в её языке.

Припадаю к реке,

бесконечно текущей вдоль глаз

Сквозь века, прямо в нас,

мимо нас, дальше нас.

Такие дела (с) Курт Воннегут

Душеполезное - повтори.

Тут пришлось кое-где в комментах уточнить кое-что про Инквизицию, Которая Всех Сожгла.

Вспомнилась старая байка.

…Кровавый палач многонационального испанского народа Торквемада уже сошел в могилу, но наводящая ужас организация, созданная им, продолжала наводить ужас. Невидимые щупальца инквизиции опутали страну. Повсюду были глаза и уши.

Пылали костры.

В 1527 году, после сорока двух дней заключения, тяжело хромая на дважды сломанную ногу, из застенков инквизиции вышел дон Иньиго Лопес.

В том же году он вышел оттуда снова, отсидев под следствием неустановленный срок.

И в том же году, после двадцати двух дней заключения, он вышел из застенков испанской инквизиции в третий раз.

В 1528-м он, для разнообразия, вышел из застенков французской инквизиции.

Справедливости ради, не только инквизиция мучила дона Иньиго. Еще в 1515-м он (вместе со своим братом Педро, капелланом) сиживал в тюрьме епископского дворца Памплоны. Однако выяснилось, что духовной власти он по данному вопросу не подсуден.

А в 1529-м приор парижской коллегии Святой Варвары, где дон Иньиго был студентом, внес в совет монахов требование высечь его. Приговор не состоялся, ибо председатель совета, выслушав обвиняемого, разрыдался.

Так и хочется спросить: а вам - слабо?..

P.S. Тяжелое ранение в обе ноги боевой офицер Лопес получил при обороне Памплоны; потом одну ногу ему заново сломали врачи.

Под следствие дон Иньиго попадал за незаконное преподавание и духовные практики (студент, ты сначала диплом получи); вдобавок, он уже написал т.н. "Духовные Упражнения", которые через двадцать лет будут одобрены Папой и изданы в виде книги, а тут доминиканцы аж целых двадцать два дня разбирались, это ересь или зашибись. Сказали, зашибись, но выпендриваться надо все-таки поменьше.

Игнатий Лойола понял их по-своему :)

13 мая могло бы исполниться 85 лет одному из самых ярких писателей ХХ века, а мы до сих пор не знаем, как его на самом деле зовут.

Фамилии американцев, импортированные из Европы, зачастую выглядят так, что боязно прочесть: вдруг дьявола вызовешь. Это решается просто: надо выяснить, как человек именует себя сам.

Одна проблема — услышать правильное звучание.

Например, Азимов долго состоял в переписке с Саймаком, потом при очных встречах звал его без затей Клиффом и знать не знал, что тот — Си́мак. А мы и сейчас не знаем. Да нам и все равно, поскольку дедушка Клиффа вывез из Богемии фамилию Шима́к, от которой, прямо скажем, мало осталось.

А Саймак звучит гордо, подобающе грандмастеру.

У самого Исаака Юдовича Азимова, рожденного в РСФСР, имелись подозрения, что он вообще Озимов, однако нынче установлено: Азимовы его семейство, без вариантов.

А у героя нашей истории папа вроде был поляк, и звали папу вроде бы Юзеф Желязны. Наверное. Вероятно. Ну, типа того.

То ли дело мама: Джозефина Флора Свит, вопросов нет.

По документам герой — Roger Zelazny.

Американского писателя-фантаста Роджера Желязны придумала то ли сама великая и непревзойденная переводчица Элеонора Гальперина, то ли она же при участии редакции журнала «Химия и Жизнь».

Точнее сказать, наши просто волевым решением назначили Роджеру «славянскую» подпись, не вполне корректную фонетически, зато исторически достоверную и политически выдержанную. В далеком 1972 году появилась русская версия крохотного рассказа «Одержимость коллекционера»: 6383 знака, если считать с пробелами, именем автора и припиской «перевод Норы Галь».

В далеком 1980-м, всего-то через шестнадцать лет после выхода на языке оригинала, «Химия и Жизнь» этот рассказ опубликовал.

В далеком 1985-м состоялось второе явление героя советскому читателю, на сей раз в сборнике фантастики «Лалангамена»: опять короткая форма, опять текст почти двадцатилетней выдержки («Ключи к декабрю»), опять фамилия Желязны.

Рассказ поэтичный, сентиментальный и горький.

«Ключи к декабрю» это ключи к самому Роджеру, его Главному Вопросу и Главному Сюжету. Вопрос — где та грань, когда сверхчеловеческие возможности сделают вас надчеловечным, и способны ли вы заметить, как надчеловечность переходит в бесчеловечность? А сюжет, по Борхесу, «самоубийство Бога». Иногда с элементами «обороны города» и «возвращения домой», но центральная линия всегда одна и та же.

Как правило, у Роджера хорошие боги низвергают плохих, не щадя своей жизни; а то из собственной груди рвут окаменевшее сердце — и в награду возрождаются людьми.

Или остаются людьми.

Если повезет, конечно...

В начале 90-х Роджер обрушится на русскоязычного человека всерьез — по иронии судьбы, так же мощно и убедительно, как в конце 60-х на англоязычного. И все-таки за рубежом нашего героя видели в развитии. Пусть короткое время, у публики был шанс привыкнуть к мысли, что в фантастику вломился тот еще затейник и по совместительству большой мастер слова. Там могли прочесть «индийскую» и «египетскую» книгу с паузой в два года. Увидеть «греческий» роман сначала в формате повести. И уж хотя бы Амберский цикл точно получали, слава богам, порционно.

Формально, если смотреть по датам выхода текстов, все развитие Роджера от «хорошо начинающего» до состояния признанной звезды укладывается в какие-то пять лет.

Уму непостижимо, так не бывает. Если считать по работе — семь. В 1965-м вышла повесть «...и зовите меня Конрад», за год переписанная в знаковый роман «Этот бессмертный». Дальше идут сумасшедшие «Князь Света» и «Порождения Света и Тьмы», а уже в 1970-м выходит первый роман будущего Амберского десятикнижия, коему предначертана народная любовь на грани легкой истерии.

А на нас это счастье рухнет сразу все целиком.

На голову неподготовленного читателя посыплется из издательских закромов целый ворох желязных фантастов, — и совершенно разных. Да чего там, вообще непохожих.

Поэтому у каждого любителя фантастики на постсоветском пространстве Роджер — свой. Индивидуального разлива.

Кто с чего начал, кто чем это закусил, и что оказалось ближе, какой Роджер «настоящий», а какой так себе — бездна вариантов.

Стартовых позиций было три.

Раз. Простенькая, откровенно из 60-х, зато крепенькая постапокалиптическая повесть Роджера Желязны «Дорога проклятий». Помните, наверное, там такой натуральный анархист Черт Таннер, по сравнению с которым Змей Плисскен кажется почти дисциплинированным, а Безумный Макс Рокатански просто дуся и образцовый джентльмен.

Два. Нам не надо ЛСД, своей фантазии хватает: Роджер Зилазни, «Князь Света» и «Порождения Света и Тьмы». Вслед за «Этот бессмертный» — романы программные, культовые и попутно дающие основание звать их автора «одним из самых культурно оснащенных американских фантастов». Древнеиндийский и древнеегипетский материал, сильнейшая нагруженность текста культурными аллюзиями... Хрясь! Бац! Бабах! Кровь рекой, кишки по стенам, боевые сцены, каких мы раньше представить не могли! — и восхитительная поэтичность изложения. Нам сделали красиво. И представьте себе, это НФ, научнее просто некуда.

И наконец - три. Хмурая до брутальности фэнтези в ассортименте — Амбер, Хроники Эмбера, Хроники Амбера, Хроники Янтаря, Хроники Янтарного Королевства... Производства Желязны, Зилазни и даже иногда Зелазни. Не так сурово, как Беггинсы, Сумкинсы и Торбинсы от Толкиных и Толкиенов, но тоже мало не покажется. И тиражи не менее убедительные.

Надо, кстати, отметить, что масштаб и успех нашествия хоббитов на Русь принято сейчас задним числом считать за эдаких татаро-монгол, после которых у всех ноги мохнатые, — а напрасно. В реальности 90-х принц Корвин, он же землянин Карл Кори, стал для десятков, если не сотен тысяч наших читателей первым фэнтезийным героем, а «Девять принцев Амбера» — первым фэнтезийным романом, с которым те познакомились в принципе.

Что интересно, помимо вечных Главного Вопроса и Главного Сюжета именно в фэнтезийный Амберский цикл упаковано типичное научно-фантастическое допущение — веер параллельных миров. И строго говоря, признанная «классика жанра фэнтези» не совсем то, чем кажется.

Как и все, что наш герой написал.

По-другому ему было бы просто скучно.

«Я твердо уверен, что мог бы написать один и тот же рассказ дюжиной разных способов: как комедию, как трагедию, как нечто среднее между ними; с точки зрения второстепенного персонажа, в первом лице, в третьем лице, в различном времени и так далее. Но я также уверен, что для настоящих фантастических романов существует лишь один предпочтительный способ воплощения. Я чувствую, что материал может диктовать форму. Точное следование этому представляет для меня наиболее трудную и стоящую часть процесса написания истории. Это находится вне всяких навыков, в области эстетики».

Так говорил Роджер.

Сегодня в русской переводческой традиции жестко зафиксированы фамилия Желязны и слово «Амбер». Для справки: американцы зовут янтарь «эмбэ», англичане произносят почти что «амба».

В общем, не хроники Амбы у нас, и на том спасибо.

Есть распространенное мнение, будто автор относился к фэнтези-циклу свысока, без души и особой любви, как к коммерческой поделке. Наверное, так проще думать, сравнивая Амбер с откровенно и очевидно высокоинтеллектуальными работами предыдущих лет. Ведь даже самые преданные фанаты отделяют «Пятикнижие Корвина» от позднейших текстов: там было хорошо, а дальше — послабее... Но писателю, извините, виднее, кого он любит. Известны свидетельства Джорджа Мартина и Нила Геймана (последний прямо цитировал разговор с Роджером): тот был категорически против самой идеи, чтобы про Амбер писал кто-либо кроме него.

Так говорят, когда относятся к своему «миру» предельно серьезно. И автор не забросил цикл, даже когда узнал, что тяжело и скорее всего смертельно болен.

Пятьдесят восемь — иные только в силу входят, а этого не стало... Но приятно сознавать, что Роджер никогда не был непризнанным гением, да и фазу «начинающего» пролетел со свистом. Он стал успешным профессионалом, для которого в порядке вещей без малейшей рефлексии переписать удачную повесть в еще более удачный роман, потому что хорошие вещи можно сделать лучше и продать дороже. Он с большой охотой принимал участие в межавторских проектах, работал в соавторстве, щедро раздаривал коллегам идеи. И хотя поселился у черта на куличках (Нью-Мексико это покруче даже штата Мэн), был плотно вписан в фантастическую тусовку, обласкан ею, многократно награжден, его все знали, и Роджер всех знал.

Он из плеяды, прозванной «новой волной» — хотя ничего нового в ней по сути не было, скорее наоборот: Дик, Дилэни, Силверберг, Эллисон и Роджер выпихнули «научную фантастику» из ниши чтива для технофриков и ботанов обратно в мейнстрим. Сделали ее опять литературой.

Обратите внимание, как описал стиль нашего героя Брайан Олдисс: «...за всеми новшествами стиля, его работа ознаменовала возвращение к докэмпбелловскому методу повествования. Это была неаналитическая, берроузианская художественная проза».

Именно так. От вымученного — назад к естественному, от формул — к живому слову, и не в ущерб научности.

Кстати, едва ли не все коллеги и друзья, упоминая Роджера, говорили о нем в первую очередь как о редком мастере слова.

«Единственный современный писатель с более своеобразным подходом к английскому языку это Набоков» (Харлан Эллисон, 1967 г.) — неплохо, а?

Джордж Мартин: «Он был поэтом от начала и до конца, всегда. Его слова пели».

Лучше и не скажешь.

Но... Все-таки, а как его звали, нашего Роджера?

Напомним: с американскими фамилиями разобраться просто. Главное — услышать, как правильно. Надо было спросить у Шекли, но кто же знал тринадцать лет назад, что это понадобится сегодня... А можно позвонить литературному агенту, издававшему друзей и коллег нашего героя.

— Американцы зовут его Зе́лязни, — сказал Александр Корженевский.

— ?!..

— Зе́лязни. А Желязны — это «Химия и Жизнь» нахимичила. Там была первая советская публикация, очень давно, чуть ли не в семидесятых, крошечный рассказик... И от них дальше пошло.

Зе́лязни, my ass.

Может, оставим его Желязны для русских? У Норы Галь был отменный слух, она бы плохого не посоветовала. Крепко, сильно, с железным лязгом — Желязны!

С Саймаком ведь хорошо получилось.

Неспроста Азимов думал, что его именно Саймаком зовут. Понимал, значит.

Наш человек.

(c) Олег Дивов, первая публикация - 2017

Говорят, завтра День советской печати.

А скоро еще и Девятое мая.

Нет повода не вспомнить.

СТО ГРАММ ЗА СБИТЫЙ

Друг мой Паша Литвинов однажды брал интервью у советского аса Кожедуба. Для газеты "Вечерняя Москва". А может, не совсем у Кожедуба. Но точно для газеты "Вечерняя Москва". И точно у истребителя, который наколотил много немчуры. Ну, пусть у Кожедуба.

Паша был совсем молодой, а Кожедуб старый и уже вмазал по случаю Девятого Мая. И вообще, он отстрелялся сорок лет назад, и теперь ему все было пофигу.

Кожедуб отбарабанил дежурный текст (он этих интервью дал, сколько Паше не взять за жизнь), накатил еще рюмашку и совсем расслабился. Тут-то Паша и решил соригинальничать на свою беду.

- А вот как вы сбивали - ну, вообще? - спросил он. - Чисто технически - как? Вот увидели врага, и что дальше? Об этом не пишут обычно, а читателям было бы интересно.

- Ой, да все просто, - сказал Кожедуб. - Главное правильно зайти. Подловить немца. Гляди. Немец тут (левой рукой Кожедуб показал немца). Я тут (правой - себя, позади и ниже). Я - хуяк! Он готов.

- И всё? - удивился Паша.

- И всё, - подтвердил Кожедуб.

- А поподробнее?

- Ну... - Кожедуб задумался. - А чего подробнее? Я тебе говорю как было. Немец тут. Я тут. Я - хуяк! Он готов.

- Видите ли, - сказал Паша, - читателям было бы интересно узнать детали.

- Да я же показываю! Вот, следи, - Кожедуб снова изобразил руками свой боевой заход. - Немец тут. Я тут. Я - хуяк! Он готов. Понял?

- Я-то понял, но как мне объяснить читателям...

- Ты мудак, - вкрадчиво сказал Кожедуб. - Показываю еще раз. Немец тут. Я тут. Я - хуяк! Он готов.

- Видите ли, это очень схематично... - ляпнул Паша.

- Ты мудак, - ласково сказал Кожедуб. - Следи за руками. Немец тут. Я тут. Я - хуяк! Он готов.

- Послушайте, я все понимаю, но...

- Ты мудак! - весело сказал Кожедуб. - Вот, немец тут! Я тут! Я - хуяк! Он готов!

- Это вполне наглядно, но видите ли...

- Ты мудак, - уверенно заявил Кожедуб. - Немец тут! Я тут! Я - хуяк! Он готов!

Не получилось интервью.

Пашу в армию забрали, в ПВО, в часть, непосредственно над которой протарахтел Матиас Руст по дороге к Красной Площади.

Эх, говорил Паша, нам бы туда Кожедуба!

И - хуяк!..