ironheavens

Над оборонительной линией Альберта стоял мороз. Вечер 31-го декабря опустился на траншеи тихим снегопадом. Ветер, ещё вчера выхолаживавший солдат своими резкими порывами, наконец стих. На фронте наступила долгожданная передышка.

В промерзшем блиндаже первой линии окопов, у тусклой керосиновой лампы полукругом расселись солдаты 83-го ударного пехотного полка им. Вавилова. Замотанные в шинели и трофейные септентрионские накидки, бойцы передавали в кругу бутылку водки. На патронном ящике красовалась припасенная к празднику банка с бычками в томате. Из-под натянутых папах виднелись лишь раскрасневшиеся носы и блестящие от выпитого глаза.

– Стёпка, удружи.
– Пейте, Василь Палыч! За свое здоровье.
– Буде мне... Уж не за меня сегодня чарки опрокидывать.
– А за кого, за Самого, что-ль?
– Ну, а как же. Сегодня День Воцарения как-никак.
– Дык Государя здесь нет, токмо мы.
– Да ну тя к бесам, Стёпка. Уж как ударник бы побоялся Бога. Царь наш всегда рядом.
– Угу, в соседнем блине зад морозит.
– Ишь ты, болтун. Армия – копьё государево. А мы, вавиловцы – его острие.
– Гвардейцам это скажите, Василь Палыч. Про острие.
– Да ну их, бесноватых.
– Ваша правда.
– За Государя. Царствуй ныне и вовеки!
– Вовеки! – подхватили остальные в блиндаже.
– Вовеки! – послышался глухой голос из темноты траншеи.

Разговоры резко смолкли. Занесённая было для глотка бутылка остановилась на полпути. Все напряжённо уставились в темный проем. Оттуда медленно вышел на свет политрук.

– Вавиловцы равнение-е!.. – взревел командир отделения, вскакивая на ноги.

Початая бутылка водки тут же растворилась в вещмешке. Наученные двумя годами войны солдаты сходу приняли молодцеватый вид. Пара секунд, и перед вошедшим политруком стояло готовое к выполнению боевых задач отделение. Бойцы, как один, вытянули руки по швам, задрали подбородки и уставились в пространство прямо перед собой. Шинели были одернуты, ремни поправлены, а трофейные накидки скинуты в дальний угол.

– Вольно, товарищи! – последнее слово он особенно выделил. Это обращение не особо поощрялось после смерти Императора Густава. И первыми, кто следил за отсутствием этого словца в окопах, были именно политруки.
– Приказный Марков. Чем можем служить? – сделал шаг вперёд командир отделения.

Политрук подошёл к нему и испытывающе посмотрел сквозь противогаз. Затем он вдруг взялся за продолговатый фильтр маски и стянул ее с лица. Солдаты замерли. Никогда они ещё не видели, чтобы полевые особисты расставались со своими противогазами.

– Служба подождёт, приказный! – язык политрука слегка заплетался, а в глазах плясал хмельной огонек. – Лучше будем праздновать!

С этими словами он выудил из-за пазухи бутылку из темного стекла с черрийской надписью «Schnaps» и поставил ее на патронный ящик. Прямо к банке с бычками. Разведя руками, он воскликнул:

– Ну и чего же вы ждёте, господа ударники? Доставайте водку, и будем пить за Государя. Пусть царствует ныне и вовеки!
– Вовеки! – гаркнули бойцы, весело переглянулись друг с другом и принялись рассаживаться вокруг ящика. Поистине, во время Дня Воцарения приключались удивительные вещи.

Спустя час политрук, которого, оказывается, звали Василием, уже вовсю горланил «Хватай шинель, и сразу в бой» в обнимку с приказным. Бутылка крепкого заморского алкоголя успешно разошлась по кружкам ударников, а родная водка и вовсе, растопила всякий лёд между ними и начальством. Молодая и не очень кровь ударила в головы, и уставшие солдаты присоединились к поющим командирам. Казалось, будто и в самом блиндаже стало жарко.

Вдруг, прямо в разгар подходящего к полуночи веселья, за дверным проёмом блиндажа послышалось два глухих удара. Приказный, резко замолкнув, приложил палец к губам, схватил винтовку и, тут же протрезвев, осторожно вышел наружу. Спустя пару минут, Марков появился в проёме, держа за шкирку едва волочащего ноги, покрытого с ног до головы снегом солдата в синей шинели. Приказный подтолкнул его внутрь блиндажа.

– Вот те раз! – воскликнул политрук.
– Вот те два, – подыграл ему Марков, вытаскивая ещё одного септентрионца в блиндаж.

Повскакивавшие с мест ударники изумлённо смотрели на двоих вражеских солдат, стоящих прямо перед ними.

– Они даже без винтовок были. Заплутали в метели, судя по всему.
– Это мы у них и спросим, – еле проговаривая слова, оборвал его политрук. – Вы тут что забыли, птахи залётные? И как мимо дозора прошли?

В ответ, сквозь стучащие зубы трясущихся септентрионцев, донеслось лишь:

– Amis. Nous sommes amis...
– Друзья они... Ещё бы вы другое ляпнули, – Василий, кажется, неплохо понимал валирийский. – Заплутали? Заплутали, что-ль, спрашиваю?!
– Ne tuez pas. Nous sommes amis!
– Ай, чтоб вас... Язык врага надо знать! – махнул рукой политрук.

Два северянина тут же отшатнулись. Они беспомощно вращали глазами, переводя взгляд с одного ударника, на другого. На них смотрели чужие усатые лица южан. Лица исконных врагов, которые, по рассказам, едят своих пленных.

– Сегодня День Воцарения! – громко сказал политрук, пошатываясь подойдя к септентрионцам. – Мы славим нашего Императора. И вы будете делать это с нами. Чтобы было проще, – он указал на стол, – у нас есть водка. Поняли? Никаких расстрелов. Только водка!

Северяне, кажется, поняли, о чем речь и радостно закивали головами.

– Дела-а... – протянул самый старый ударник отделения Василий Павлович и первым жестами пригласил вчерашних врагов к столу.

Поистине, в День Воцарения возможно всё, что угодно.

***

Спустя час, когда запасы огненной жидкости иссякли, а большинство солдат уже начали клевать носом, было решено заканчивать банкет. Научившиеся общаться с друг с другом жестами солдаты вышли из блиндажа практически лучшими друзьями. Они дружно подошли к лестницам, прислоненным к стене окопа.

– Ну что, авось и расскажете своим, что здесь не монстры какие. А тоже люди, – напутствовал их приказный Марков. – Но уж ежели встретимся лицом к лицу ещё раз – не серчайте. Война есть война.

Северяне понимающе закивали. Один из них, что был повыше, залез рукой под шинель и выудил из кармана портсигар. Под одобрительные возгласы, он раздал всем по сигарете. На минуту воцарилась тишина. Лишь табачный дым вился над траншеей.

– Ну все. Ваши позиции там, – показал рукой Марков. – Прощайте, господа.

Северяне обвели солдат благодарными взглядами, козырнули политруку, стоящему поодаль, и полезли наверх. Чтобы проводить неожиданных товарищей, ударники вскарабкались на ступень и осторожно повыглядывали из окопа. Северяне беззаботно шли, слегка спотыкаясь.

– Сегодня мы были друзьями. А завтра опять возненавидим друг друга.
– Мы же острие копья, Василь Палыч. Сами говорили. Наше дело – война.
– Вот завтра и продолжим делать свое дело, Стёп...

К Маркову быстрым шагом подошёл политрук. Он вскарабкался на ступень и глянул в спины идущим септентрионцам. Затем он перевел взгляд на часы, которые держал в руках, и повернулся к приказному.

– Приказный Марков, праздник закончился, – с этими словами политрук натянул противогаз, который до того болтался, притороченный к ремню. – Время выполнять свой долг.
– Но ведь День Воцарения...
– Был. Две минуты назад.

Марков горько усмехнулся и постарался посмотреть в глаза политрука. Но ответом ему послужили лишь непроницаемые линзы противогазы. Сплюнув под ноги, он развернулся к своим бойцам и гаркнул:

– Вавиловцы-ы, в ружье!

Повинуясь выработанным рефлексам, ударники поскидывали с плечей винтовки. И лишь тогда осознали, что сейчас произойдет.

– По противнику це-ельсь!

Идущие вдалеке септентрионцы, кажется, услышали крик. Они повернулись и приветственно замахали руками, не понимая слов.

– Пли!

Винтовки выстрелили слаженно и дружно. Недаром у ударного полка Вавилова была репутация лучших стрелков Империи.

В День Воцарения возможно любое, даже немыслимое чудо. Но, стоит наступить новому дню, как все возвращается на круги своя.

– Боишься, Иван?
– Меня, вообще-то, Петром звать.
– Все вы Иваны, – осклабился Георг, обнажив редкие черные зубы. – Сейчас увидишь, как надо воевать...

Грохотала вдалеке полковая артиллерия. Рвались тяжёлые снаряды. Засевшие в траншее черрийцы готовились броситься в атаку.

– Голову первого, кого прирежу сегодня, сварю вечером в котле, – крикнул Георг, и тут же получил одобрительные возгласы.
– И съешь? – с улыбкой спросил Петр, решив подыграть.
– Не знаю, – совершенно серьезно ответил черриец. – Для этих целей у них лучше ребра подходят.

Петр поежился. Наступать с черрийцами ему хотелось все меньше. В их глазах был нездоровый, безумный блеск. Такой он видел лишь один раз – у гвардейца, накачанного под завязку патриотином перед самоубийственной атакой. Но черрийцам боевая химия ни к чему. Ненависть к септентрионцам была черрийской национальной идеей. Символом, вокруг которого сплотился народ. Целью существования всего государства. Желание солдат Черры насадить себя на вражеские штыки, унеся с собой побольше чужих жизней, было врождённым. Они впитали его с молоком матери.

– Приготовились!

Окрик офицера заставил всех замолчать.

– Юдол со мной и я един с Ним, – прошептал Петр, коснушись крестика под гимнастеркой.
– Если бы Бог был, – презрительно усмехнулся Георг. – Нас бы тут не было.

Утихла артиллерия. Замолчали подавленные септентрионские пулеметы. По земле медленно перемещалась тень зависшего высоко в небе дирижабля. Петру показалось, будто послышалось биение сотен сердец, полных искренней ненависти и решимости.

Навалившуюся тишину разрезал свисток офицера.

***

– J'abandonne! J'abandonne!
– Сам ты... жаба...дом, – пробурчал сквозь зубы Петр, накладывая давящую повязку из личного комплекта.

Атака завершилась успехом – септентрионские силы отошли с первой линии окопов и начали перегруппировку. На полу блиндажа, который штурмовал Петр, лежал северянин, посеченный черрийской гранатой. Он был врагом, безверным еретиком и псом Септгена. Но все ещё оставался простым солдатом. Бойцом, которому требовалась помощь.

– Ну... Это все, что я могу сделать, – будто оправдываясь, сказал Петр, поднимаясь на ноги. – Дальше только Юдолу решать.

Он отошёл к противоположной стене, прислонился к ней спиной и достал самокрутку. Бой закончился быстрее, чем он ожидал. Если бы в атаку шли его родные подразделения из Объединенной Империи, то схватка продлилась бы гораздо дольше. Так что как бы Петр ни кривился от неуёмной жажды крови черрийцев, благодаря их методам войны, он сегодня остался в живых. А это уже что-то. Хотя, образ бросившегося на пулемет черрийца, который орудовал штыком, несмотря на рвущую его плоть очередь, забудется ещё не скоро.

– Вот ты где, Иван! – раздался голос Георга, вошедшего в блиндаж. – А я тебя повсюду... О, а этот зверёк ещё дышит.

Черриец с довольной улыбкой встал над раненным септентрионцем так, что тот оказался у него прямо меж высоких сапог. Не успел Петр ничего сказать, как Георг, словно у него подкосились ноги, рухнул на колени. Северянин сдавленно захрипел и дернулся, но черриец плотно уселся на его раненой груди, прижав коленями руки к земле. Отработанным движением он выхватил штык и вогнал его по самую рукоять в горло септентрионцу, под подбородок. Схватив одной рукой его за волосы, он начал методично орудовать штыком, не обращая внимания не хрипы и конвульсии.

– Во, трофеище! – воскликнул Георг, поднимая только что отрезанную голову.

Петра тут же обильно стошнило.

– Зачем... Зачем? – проговорил Петр, вытирая рот ладонью.
– А что, испугался, Иван?
– Нет...да...неважно. Он ведь человек!

Георг посмотрел на него полными изумления глазами. В них не было ничего, кроме непонимания. Кажется, он не верил, что кто-то мог сморозить такую глупость.

– Человек? Эх, нет, братец. Ты, видимо, школу прогуливал. Это септентрионец. Другой вид. Вроде енотов, только дефективных. Похожи на нас, спору нет. Руки, ноги... Поэтому они и так опасны. И нуждаются в поголовном истреблении. Все дело в этом.

Георг потряс отрезанной человеческой головой.

– Внутри у них вместо мозгов черти что. Не помню. Наши учёные это как-то по-умному называют. Так что убивать их даже полезно. И так слишком много расплодилось.
– Что же это... Прямо всех? – Петр не верил своим ушам.
– Самцов всех без исключения. Самок и детёнышей пустим на биоматериал для медицинских опытов. Они по строению похожи на людей, так что могут напоследок помочь в создании лекарств.

Георг пожал плечами, заворачивая голову в мешок.

– Хотя, я бы их вообще просто всех переработал. На удобрения и корм скоту. Мороки меньше.

Черриец завязал мешок тесемкой и вышел из блиндажа.

Петр опустился на колени перед обезображенным телом. Расстегнул ему китель. На внутреннем кармане было вышито неровными стежками «Шарль М...». Фамилию было не разобрать из-за крови.

– Вот так, Шарль, – прошептал Петр. – Сегодня мы с ними идем в бой бок о бок. А завтра тоже...станем другим видом? Дефективным и опасным?

Хлеставшая из шеи кровь уже впитывалась в землю, оставляя на поверхности лишь темное пятно.

– Но я знаю. Ты – человек, Шарль. И спаси Юдол твою грешную душу.

Битва при Висшире — битва на восточном театре Большой Континентальной войны армий Септентрионской Империи и Верландской Федерации против Объединенной Империи. Происходила с 1 августа 2373 года по 17 марта 2374 года на обоих берегах реки Висшира. Битва при Висшире — крупнейшая битва в ходе Большой Континентальной войны, суммарные потери сторон во время которой составили порядка 2,5 миллионов солдат. Эти показатели сделали ее самым кровопролитным сражением из когда-либо проходивших на Виридии.

В ходе битвы при Висшире каждая из сторон впервые столь массово использовала новейшие типы вооружения — танки и боевые отравляющие вещества. События тех месяцев навсегда изменили принципы ведения войны и ознаменовали переход Виридии в новую эру. Эру, где не осталось места подвигу, чести и воинской доблести.

ПОДГОТОВКА

Начиная с апреля 2369 года, когда активное продвижение войск Септентрии остановилось как на хладнийском, так и на кровляндском, и на правдинском участках фронта, император Роберт Септген поручил разработать план по прорыву оборонительных линий ОИКВ. Отброшенные на заранее укрепленные позиции силы Объединенной Империи сконцентрировали по всей линии фронта небывалые силы. В общей сложности 6 000 000 штыков. Война приняла позиционный характер, а тем временем начал прорабатываться план будущего наступления.

Разработанный план предусматривал проведение большой войсковой операции силами двух септентрионских армий на правдинском направлении с использованием отвлекающего маневра на хладнийском участке. Для усиления хладнийского и кровляндского участков было запланировано привлечь добровольческие корпуса Верландии — септентрионских сил не хватало. Великая армия Септентрии насчитывала втрое меньшее число солдат, чем вооруженные силы ОИКВ.

Наступление должно было пройти на участке фронта шириной 60 километров. Ввиду наличия у Объединенной Империи глубокого эшелонирования обороны, предполагалось использовать массированную артиллерийскую подготовку. В качестве фактора, компенсирующего численное превосходство противника, Великая армия получила в свое распоряжение усиленный танковый батальон из септентрионских штурмовых машин Percee-70 и новых химических верландских танков поддержки Oracz-64. Также планировалось применение химических артиллерийских снарядов.

Операция задумывалась, как длительное сражение, с медленным продвижением войск вглубь обороны противника и уничтожением критически важной инфраструктуры, чтобы сделать невозможным потенциальное закрепление на позициях при контратаке. Общее руководство операцией было возложено на генерала Крама-Эмильена Кенбергейма.

ХОД ОПЕРАЦИИ

Этап I. Отвлекающий маневр.

24 июля, за неделю до начала наступательной операции, хладнийская войсковая группировка Великой армии Септентрии в числе 12 дивизий, при поддержке верландских добровольческих корпусов «Зольнец», «Одважны» и «Богатэр», начала отвлекающий маневр. После трехдневной артиллерийской подготовки, основные силы двинулись на юго-запад от Хладнограда. За первые сутки боев, группировка войск смогла продвинуться вглубь оборонительных позиций на 1 километр. Были захвачены первые две линии. План по отвлечению внимания сработал, и уже 29 июля к прорванному участку фронта начали подтягиваться свежие дивизии ОИКВ, которые экстренно перебрасывали с востока континента. Как раз оттуда, где планировался основной удар.

Однако, несмотря на удачное отвлечение внимания, первый этап операции пошел не по плану. Закрепиться на захваченных позициях не удалось. Перед началом операции не было проведено боевое слаживание септентрионских солдат и верландских добровольцев. Как итог, зачастую союзники попросту не понимали друг друга, что значительно замедляло передачу приказов и совместное маневрирование подразделений. Свежие силы ОИКВ не просто отбросили наступавших. Имея значительное численное преимущества, 30 июля несколько дивизий Объединенной Империи обогнули пытающихся обороняться септентрионцев и зашли им в тыл с северо-востока.

Таким образом, тыловые части Великой армии отступили на старые позиции, а 8 дивизий Септентрии и все 3 добровольческих корпуса Верландии оказались в котле, позднее названным Хладнийским. Это стало первым крупным поражением Септентрии, после которого еще и было захвачено рекордное число военнопленных.

Этап II. Артиллерийская подготовка.

1 августа 2373 года, в 5:30 утра, первая артиллерийская батарея Септентрии открыла огонь по позициям ОИКВ. Тяжелые орудия вели беспрерывные обстрелы до глубокой ночи, то смещая огневой вал вглубь позиций противника, то перенося его обратно. С наступлением ночи стрельба не прекратилась. Как только светило скрылось за горизонтом, к грохоту тяжелых калибров добавился свист снарядов поменьше. Они казалось не такими опасными, что по внешнему виду, что по звуку, с которым они летели в воздухе. Однако, в темное время суток они были куда смертоноснее. Ведь внутри были запрессованы колбы со сжиженным газом.

Обстрелы продолжались 9 дней. Утром 10 августа, вместо вековых лесов, которые еще в начале лета виднелись на горизонте, септентрионцы увидели, насколько хватало глаз, перерытую на десятки метров в глубину грязь. Почва, глина, человеческая плоть, бетон укреплений и сталь орудий перемешались настолько, что их уже было не разделить.

80% артиллерийских батарей ОИКВ были уничтожены. Первые 4 линии траншей попросту перестали существовать — их полностью засыпало землей. На месте бункеров и командных пунктов остались огромные воронки, скорее походившие на карьеры: глубина некоторых достигала 15 метров.

Химические снаряды ожидаемо застигли противника врасплох. Большая часть систем защиты органов дыхания была выброшена за ненадобностью, либо испорчена ненадлежащим хранением. Тем солдатам Объединенной Империи, что умудрились выжить под обстрелами, было нечем дышать целых 9 дней.

Всего по оборонительным позициям ОИКВ было выпущено около 6 000 артиллерийских снарядов, включая 1 500 химических снарядов. В последствие, за все сражение, обе стороны выпустят порядка 12 000 000 снарядов.

Этап III. Наступление Септентрии.

10 августа ударная группировка Великой армии совместно с танковым батальоном начала наступление по всей линии участка фронта. Правобережная группировка атакующих с ходу прошли первые 4 линии траншей, углубившись на 5 километров за сутки. Встречая лишь локальные очаги сопротивления в виде чудом уцелевших под обстрелами подразделений ОИКВ, дивизии Септентрии к вечеру были в самом сердце оборонительных линий, которые укреплялись Объединенной Империей последние 5 лет.

Однако, атакующие на левом берегу Висширы очень быстро завязли в боях. Выдвинувшись на уничтоженные позиции, солдаты столкнулись с плотным пулеметным огнем свежих дивизий ОИКВ, в срочном порядке переброшенных с кровляндского участка фронта. За первые сутки левый фланг наступления продвинулся на 2 километра и потерял до 15 000 убитыми и до 44 000 раненными. 14, 17, 34 и 71 дивизии Великой армии были вынуждены отойти и закрепиться в приграничном городе Перегребинск, наспех оборудовав его под укрепрайон.

В течение следующей недели, к линии фронта продолжали подтягиваться свежие дивизии противника, и наступление замедлилось. Выровнять линию между двумя флангами так и не удалось — левофланговые дивизии завязли в траншейных боях. Генерал Кенбергейм дал команду на укрепление позиций. Война вновь вернулась в привычное позиционное русло.

К 18 августа окончательно стало понятно, что первоначально составленный график продвижения вглубь территории противника невозможен. Даже превосходящие южан в технике и вооружении, септентрионцы не могли продавить численное превосходство противника. С тыловых позиций началась переброска тяжелых артиллерийских орудий. Организовывались линии снабжения. Повсюду строились ремонтные базы для обслуживания бронетехники — было решено готовить танковый прорыв.

В период с 18 августа по 24 октября продолжалось методичное перемалывание личного состава обеими сторонами конфликта. Силы ОИКВ, переброшенные на запад во время отвлекающего маневра, вновь возвращались на восток. Стремительное наступление преобразовалось в борьбу на выносливость. И если Объединенная Империя могла терпеть до Пришествия Сустентакула, пуская в расход 6 000 000 своих солдат, то Септентрия была вынуждена менять тактику прямо на ходу.

Этап IV. Танковый прорыв.

25 октября вновь началось с массированной артиллерийской подготовки по позициям ОИКВ. Однако, на этот раз, орудия южан ответили практически мгновенно. Подавить разбросанные по широкой линии фронта батареи не удалось. Орудия Объединенной Империи были устаревшими, а их стволы — сильно изношенными, отчего точность и кучность обстрелов были сильно ниже, чем у Септентрии. Однако, благодаря количеству артиллерийских батарей, этот недостаток практически нивелировался.

Атаку необходимо было переносить — пехота не могла пройти сквозь шквал снарядов. Однако, с каждым днем увеличивался шанс того, что аэропланы ОИКВ засекут сосредотачивающиеся на правом фланге танки, и тактику вновь придется менять. Поэтому было принято решение атаковать. Мехводы запустили моторы, экипажи проверили боезапас. Вздымающееся под разрывами поле приготовилось быть перемолотым гусеницами машин, которые навсегда изменят методы ведения войны.

В 5:45 началось наступление. Следуя за сплошным огневым валом, который создавала артиллерия, к позициям противника выдвинулись штурмовые септентрионские танки Percee-70. Обладавшие хорошим бронированием, они приняли на себя основной огонь, который тут же постарались сконцентрировать на них артиллеристы ОИКВ. При виде огромных тяжелых машин, которые с легкостью сминали колючую проволоку и прокладывали в ней пути для пехоты, южане приходили в ужас и бежали с боевых постов.

Приданные к танковым клиньям в качестве машин поддержки верландские Oracz-64 хоть и уступали изобретению северян в бронировании и вооружении, но возымели неожиданный успех.

Едва септентрионские Percee, вырвавшись вперед, прошли первые две линии окопов, как спрятавшиеся в них солдаты, начали бросать вслед танкам связки гранат. Сзади машины Септентрии оказались куда уязвимее. Взрывы нескольких гранат повреждали двигатели, располагавшиеся в корме, и танки начали глохнуть один за другим. Не имеющие должного кормового бронирования и вооружения Percee оказались уязвимы для тыловых атак, а подавить противника уже не могли — слишком велик был диаметр разворота. Здесь на помощь и пришли Oracz-64. Следуя новоразработанной тактике, экипажи остановили машины прямо перед первой линией окопов, открыли пулеметный огонь на подавление и начали распыление отравляющих газов. Такое прикрытие и спасло бронированный кулак Кенбергейма. За первые сутки наступающие продвинулись более, чем на 3 км вглубь обороны противника, дошли до позиций крупнейших артиллерийских батарей и уничтожили их. В ходе двухмесячного наступления было выведено из строя порядка 70% боевых машин Септентрии и Верландии.

Цели прорыва были выполнены к 17 декабря 2373 года, правобережная ударная группировка Великой армии оказалась выведена из-под массированных артиллерийских обстрелов противника. Силы Объединенной Империи — оттеснены на левый берег Висширы. Но, вместе с тем, стремительный удар обернулся для Септентрии колоссальными потерями в личном составе и технике.

Помимо стратегического преимущества, имело место быть и идеологическое. Впервые была продемонстрирована военная мощь северной империи, способной менять ход сражения бронированными машинами. Медленно выползающие из грязно-желтых клубов отравляющих газов танки прочно застряли в головах выживших солдат ОИКВ. По южной империи поползли слухи о непобедимых северянах, которым бесполезно сопротивляться. Сотни искалеченных ветеранов, умирающих в госпиталях от последствий химического оружия наводили ужас даже на повидавших всякое военных врачей. Моральный дух войск был подавлен. Однако, Альберту Стоуну было, чем на это ответить.

Этап V. Контрнаступление под Верхнеречинском.

Ко второй половине декабря Великая армия исчерпала свой наступательный потенциал. Цели прорыва были выполнены, а на полях сражений начались первые заморозки. Так что за дело взялись инженерные роты, начавшие превращать каждый квадратный метр вдоль линии соприкосновения в неприступную твердыню. Города южан, которые были захвачены в ходе осеннего прорыва, ощеривались траншеями, блиндажами, пулеметными гнездами и долговременными огневыми точками. Подступы к городам старательно увивались километрами колючей проволоки, а дороги блокировались ежами, препятствующими продвижению грузовиков и телег. Генерал Кенбергейм дал команду готовиться к зимовке. Великая армия получила от своего командования долгожданную передышку. И генералы Объединенной Империи решили этим воспользоваться.

31 декабря, накануне главного праздника в Объединенной Империи — Дня Воцарения Альберта Стоуна, на позициях Великой армии царило бездействие. По опыту прошлых лет войны септентрионцы знали, что в свой главный праздник южане не будут вести активных боевых действий. Чтобы зря не заставлять мерзнуть личный состав, командиры сократили число патрулей и часовых вдвое. Ремонт и обслуживание танков были отложены на первую неделю января, так что септентрионские машины стояли в ангарах без топлива и боезапаса. Лишь химические танки Oracz-64 были готовы к бою. Они были расположены на большой заправочной станции в черте города Верхнеречинск с полным боекомплектом.

Ближе к ночи, ориентировочно в 21:30, на позициях Септентрионской Империи разыгралась метель. Скорость ветра составила около 40 метров в секунду. Видимость упала до предельно низких значений, а температура воздуха колебалась в районе -35 градусов. Именно в таких условиях, под покровом ночи, с позиций ОИКВ, вдоль левого берега Висширы, выдвинулся диверсионно-разведывательный отряд южан в составе 14-го и 73-го гвардейских взводов. 54 солдата преодолели ползком 6-километровую линию отчуждения, незаметно уничтожили часовых Великой армии и, оставшись незамеченными патрулями, подобрались к месту расположения 2-го верландского танкового батальона. Отряд южан потерял около 30-и человек во тьме и холоде нейтральной полосы, но оставшиеся в строю гвардейцы оказались в состоянии выполнить боевую задачу.

В 3 часа утра 1 января, посреди позиций Великой армии прогремела серия мощных взрывов. Оказались подорваны боевые машины 2-го верландского танкового батальона. Следом за ними сдетонировали цистерны с топливом. Едва поднятые по тревоги части попытались локализовать начавшийся пожар, как из поврежденных баков с отравляющим газом, закрепленных на танках, начало стремительно выходить их содержимое. Огромных размеров облако газа накрыло позиции союзников.

Тем временем в небо взмыли осветительные ракеты, и с позиций Объединенной Империи донесся пронзительный свист сотен свистков — оттянутые с кровляндского направления полки ОИКВ перешли в стремительное наступление. Дезориентированные роты Великой армии начали беспорядочное отступление. Солдаты покидали траншеи, водители грузовиков гнали машины на север, сбивая попадающих под колеса сослуживцев, хрипели перепуганные лошади, на которых никто не потрудился надеть противогазы. Очень быстро единственными боеспособными подразделениями остались взводы 46-го стрелкового батальона 121-го пехотного полка, расквартированного по городской застройке. Завязались уличные бои. Хорошо укрепленные пулеметные точки, линии траншей и прочие укрепления позволили защитникам Верхнеречинска продержаться до 11 января. Однако, лишенные продовольствия и боеприпасов, солдаты Великой армии были вынуждены капитулировать.

Контрнаступление Объединенной Империи продолжалось с 1 января до 13 января 2374 года. Его неожиданный успех был достигнут, помимо выведения из строя техники Верландии, также при помощи танков, которые, наконец, были доставлены на фронт. Впервые в боях приняли участие «Царь-танк», разработанный в ОИКВ и «KPW68» (Kanonenpanzerwagen-68), разработанный на Черре. Регулярные части южан и несколько экспедиционных корпусов черрийцев оттеснили Великую армию с плацдарма на левобережье Висширы. Бои вновь перешли на правый берег реки. Ряд мелких городков, ранее занятых Септентрией, вновь перешел в руки Объединенной Империи.

Войска союзников бы отбили это контрнаступление и вернули себе захваченные территории, однако, 17 марта, на северо-западе Кирга произошла высадка войск Черры. Был открыт второй фронт, и активные действия Септентрии на правдинском фронте были заморожены вплоть до подписания мирного договора.

ИТОГИ ОПЕРАЦИИ

Септентрио-верландская наступательная операция на реке Висшире стала крупнейшей в Большой Континентальной войне. В течение неполных 8 месяцев в ней участвовали 250 дивизий с обеих сторон, 1 500 танков и до 25 000 артиллерийских орудий.

Союзникам удалось продавить оборону южан на фронте 54 километра и в глубину до 12 километров. В 2376 году, во время переговоров о мире, захваченные территории стали важным козырем в руках Септгена. Часть из них так и осталась под контролем северной империи, отделившись от южных соседей ровной, прочерченной по линейке, границей.

Обе стороны конфликта понесли ужасающие потери: 894 350 убитых со стороны Септентрии и 1 341 470 убитых со стороны ОИКВ. В сумме, с обеих сторон, 264 180 солдат пропали без вести. Общее число погибших составило 2 500 000 человек.

Первое применение танков Верландии и Септентрии возымело полноценный оперативный успех. Использование же танков ОИКВ и Черрой привело лишь к тактическим успехам в силу разрозненности использования боевых машин.

Часть оккупированных территорий, по итогам мирного договора 2375 года, Септентрии пришлось вернуть. Однако, несколько приграничных городов и областей, так и остались в составе северной империи. Беря во внимание этот факт, историки считают, что заключенный мир оказался сепаратным для ОИКВ и Черры, а Септентрионская Империя, фактически, вышла из войны победителем.

КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕНИЕ

В память о погибших верландских добровольцах, в Центральном Парке Труда и Отдыха им. Г. Шпаковски во Влушбиславе, был возведен гранитный мемориал с именами солдат.

Схожие мемориалы установили также и в городе Турримонт — столице Септентрионской Империи.

В 2375 году, с 1 января по 17 марта, в Азуре, столице Объединенной Империи, была объявлена трехмесячная панихида по погибшим и пропавшим без вести сынам Отечества.

Я лежу на траве и смотрю в бездонное синее небо. Прямо надо мной плывет большое облако, похожее на пушистую вату. Своей формой оно напоминает мне паровоз. Издалека доносятся резкий звук и чей-то крик. Звуки повторяются намного ближе. Я вскакиваю и… бьюсь лбом о деревянные нары.

– Шо, опять баб во сне разглядывал, Влодек? – лыбится щербатый Веслав, натягивая робу. – Давай слезай, большой начальник: смена скоро.

Резкий звук повторился: это цеховой звонок, служащий сигналом ко всему в нашем распорядке дня. По этому звонку мы просыпаемся, ходим в столовую, выстраиваемся на площади, грузимся на платформы, начинаем и заканчиваем работу. Этот хриплый механический звук въелся в мозг каждого из нас настолько, что мы все время только и делаем, что ждем его. Страшимся, если это ночь и звонок может с легкостью окончить недолгий сон, и предвкушаем, если это вечер и все считают секунды до окончания смены. Этот простой протяжный звук имеет над нашими жизнями больше власти, чем мы сами.

Серое небо над площадью едва озарилось скупым октябрьским солнцем. Порывистый ветер бросает нам в лицо угольную пыль и норовит вытянуть из каждого те остатки тепла, которые еще остались после короткого сна. Мы идем молча. Тяжело громыхают по асфальту кованые ботинки. Стучат друг о друга крюки и страховочные карабины. Поскрипывают подшлемники касок. Наверняка, со стороны мы выглядим очень зловеще. Вечно уставшие и еле волочащие ноги, грязные и темнолицые от въевшейся пыли настолько, что из всей этой черной массы выделяются лишь наши все еще живые глаза и огоньки самокруток. Мимо нас, не проронив ни слова, лишь поприветствовав едва заметными кивками, прошла ночная смена. Они отличаются от нас лишь тем, что среди них никто не курит. После десяти часов работы с углем легкие не вытерпят табачного дыма.

– По клеткам, кроты! – скомандовал своим мерзким голосом сидящий на вышке жирдяй Бейнар, стоило нам только приблизиться к лифтам – подъемным платформам, обнесенным стальной решеткой. Справедливости ради, они и правда похожи на клетки для животных, но слышать такое все равно неприятно.

Ублюдок офисный. Он считает производительность каждого из нас и распределяет пайки на неделю. Это из-за него у меня не было нормального ужина уже несколько дней. Он всегда над нами – не спускается вниз, не трогает руками уголь, не глотает каменную пыль. Только бесконечно считает, кого из работяг насколько наказать, и полагает, будто он заперт здесь не так же, как мы все. Но я-то знаю, что он точно так же не покидает комплекс уже несколько лет. Что раз за разом ходатайствует о досроке, но все время получает отказы. Так что мы все здесь в одном вагоне. Отдаем здоровье во имя Великого Пана.

Втиснувшийся со мной в один лифт широкоплечий Лехослав затянул заунывную песню, которую я терпеть не мог:

– Сюда загремев, не узнавши цены,

Мы умираем, попавшись в капкан.

А вдоль границ огромной страны

Мчится по рельсам Великий наш Пан…

***

Внизу как всегда царили шум и суета.

– Великий Пан хранит нас и наши семьи, не смыкая…

Да-да. Знаем. «Не смыкая глаз ни днем, ни ночью». Хриплый динамик, висящий в самом начале штольни, около лифтов на поверхность, повторяет один и тот же текст день за днем. К нему, в отличие от звонка, мы привыкли настолько, что сейчас почти не замечаем его. Просто спокойно получаем инструменты, натягиваем защитные комбинезоны и грузимся на платформы поезда, ожидая отправки. Дальше динамиков с пропагандой уже не будет: в штреках угольных шахт достаточно одной единственной искры, чтобы весь комплекс взлетел на воздух. Так что никакой лишней аппаратуры там нет.

– Так шо, Невеликий Пан, трогаем? – озвучил дежурную шутку Веслав, когда все расселись.

Поначалу это было забавно. Сейчас же вошло в привычку. Невеликим Паном он называет небольшой электровоз, который тащит платформы с шахтерами по штольням. А заодно и его бессменного машиниста, отчего тот поначалу знатно злился, но молчал – мало, кто в Верландии дерзнул бы грубо ответить шахтеру. Почему же Невеликий Пан? Так все очевидно: единственная причина, по которой мы работаем здесь, отдаем свое здоровье и силы, как и тысячи других шахтеров в точно таких же комплексах по всей стране, это крупнейший на Виридии бронепоезд «Великий Пан». Семьдесят бронеплатформ с корабельными и зенитными орудиями приводятся в движение семью паровозами с увеличенными размерами котлов. Ровно 77 вагонов, столько же, сколько было Великому Пану Шпаковски на момент передачи в руки Верландии этого бронепоезда Септентрионской Империей. Круглые сутки этот бронированный бесконечный червяк ползет по специально построенным для него железнодорожным путям вдоль всей границы страны. С правого борта у него всегда океан, откуда и ожидается враг, а с левого – страна, которую он охраняет. Не уверен, что он сильно поднимает нашу обороноспособность, но, стоит отдать должное, исправно колесит вдоль границ без остановок уже много лет. А чтобы это продолжалось, Великому Пану, в обоих смыслах этих слов, требуется уголь. Очень много угля. Так вот и появились все эти сотни шахт, заменивших тюрьмы. И все они существуют лишь с одной целью – не дать Великому Пану замереть на месте.

***

Электровоз замедлился, скрипнув пневматическими тормозами, и замер на месте. Небольшой прожектор на его носу освещал уходящие вглубь штольни пути, теряющиеся во мраке. Центральное освещение не работало.

– Все, баста! – крикнул машинист, вылезая из маленькой кабины. – Ночью был обрыв кабеля, так что электричества дальше нет. Фонари, надеюсь, прихватили?

– Найдем, – буркнул я. Не нравилось мне это. На поверхности должны были сказать об обрыве и выдать дополнительное снаряжение. Но ублюдок Бейнар даже бровью не повел. Вернусь, точно дам ему по его лощеной морде. И пайки, которые он парням зажал, заберу. Ибо нехер.

– Влодек! Я захватил один большой фонарь, плюс есть налобники. Не густо, прямо скажем.

Он был прав. Но работа есть работа. Если мы ее не сделаем, то никто не сделает. Такова судьба шахтера.

– Справимся. Веслав, ты впереди с фонарем, остальные за ним в колонну по два. Дистанция два шага. Налобники включить, клювом не щелкать. Всем понятно?

Вопрос был риторическим. Что делать, ребята знают и так. Многие мотают здесь уже шестой или седьмой год. А за такое время привыкаешь, что в любой момент что-то идет не так. Старшим я был чисто номинально. Скорее первым среди равных.

– Веслав, фонарь в порядке?

– Изоляция чуть отошла на проводах, а так живой.

– Ничего, там концентрация пыли будет не такой высокой, не коротнет. Как дойдем, заведем Червя и врубим его прожекторы. На сегодня света хватит, а завтра я нам выбью генератор и подвесные лампы.

– Как скажешь, большой начальник! – широко улыбнулся Веслав, обнажив ряд кривых желтых зубов. – Двигаем?

– Двигаем, – скомандовал я, и колонна шахтеров направилась вглубь штольни.

Невеликий Пан, поморгав на прощание прожектором, тяжело скрипнул колесами и покатил по направлению к поверхности. Через несколько минут, наша смена осталась наедине с тысячами тонн породы над головами. Смена обещала быть длинной.

***

Лязгая массивным буром, усеянным зазубренными лопастями величиной с человеческую голову, Червь упрямо вгрызался в неподатливую породу. Куцо освещая пространство вокруг себя запыленными прожекторами, он трясся и гремел шатунами, но делал свое дело. Настоящий шахтер, только не из плоти и крови. Червем мы этот рудокопный комбайн прозвали как раз из-за бура: длинного, прямого и непропорционального. Смех, короче, да и только. Если бы он не служил нам исправно уже третий год, то я бы даже подумал, что его спроектировал Гарин. Но, как я слышал, детища этого горе-конструктора редко проживали дольше одного испытания. А Червь тянул трудовую лямку без лишних хлопот. Шахтер, одним словом.

Я зацепил киркой очередной отколовшийся от стены валун и оттащил его из-под гусениц комбайна. Повинуясь хрустящим рычагам в кабине управления, за которые с умным видом дергал Милош, Червь продвинулся еще на четверть метра вглубь скалы. Сегодня он шел медленнее, чем обычно.

– Милош! – крикнул я, стараясь перекричать визг бура. – Лентяй ты драный. Чего так медленно?

– Чего это сразу лентяй?! – возмутился шахтер, останавливая бур. – Я честный и трудолюбивый человек!

Ага, как же. Честность и трудолюбие привели его к спекуляции товарами из Септентрии в обход налогов на Большой Земле. За это он и очутился здесь, в паном забытой шахте, посреди южного Пустополья. Так что мог бы мне небылицы не рассказывать.

– Мы к обеду должны пройти хотя был полсотни метров. Чего возишься?

– Да пес его знает. Не идет… Чтоб его! – шахтер сплюнул и саданул ногой по корпусу комбайна

– Но! По голове себе… Хотя толку-то. Пусти-ка в кабину.

Милош послушно спрыгнул на землю и привалился плечом к подпорке, скрестив руки на груди. Хоть бы кирку в руки взял для приличия, лодырь.

Вновь запустив бур, я подвел Червя к породе. Сегодня он и вправду чувствовался иначе. Лопасти шкрябали по камню, высекая лишь мелкие осколки. Вчера он шел сквозь камень почти без остановок.

– Сейчас, сейчас… – пробормотал я, увеличивая скорость вращения штока. Температура коробов охлаждения резко подскочила. Еще бы, такое трение! Но ничего, не в первый раз. Я налег на рычаги. Червь дернулся и грузно пошел вперед. Лязг, визг и свист смешались в дикую какофонию. Вертевшийся на максимальных оборотах бур раскалился докрасна. Ничего, их отливают из закаленной стали, они выдерживают сумасшедшие температуры. Датчики температуры охлаждающей жидкости истерично забились в критических отметках. Хорошо, что вместо воды в короба я залил отработанное масло – у него многократно выше теплоёмкость. Кажется, мы наткнулись на залежи металла. Но времени на обходные штреки не было. Жратву нам давали за количество добытого угля, а не сожженных киловатт.

– Влодек, там жила, походу! – крикнул взобравшийся на подножку Веслав.

– Вижу… Не слепой! – прохрипел я, наваливаясь всем телом на рычаги.

Мотор Червя ревел, пытаясь протолкнуть машину дальше в породу. Гусеницы хрустнули и начали прокручиваться на месте. Не хватало тяги.

– Почти… почти!

– Парни, навались! – заорал Веслав, поняв меня без слов. Шахтеры, бросив инструмент, подбежали к надрывающемуся Червю и, что есть мочи, начали толкать.

Визжал раскаленный бур. Надрывно гудел двигатель. Хрипели шахтеры, вкладывая в толчок все свои силы. Кабина тряслась, будто от подземных толчков. В голове пронеслась неуместная мысль, что это действительно толчки, и мы действительно под землей.

– Давай! – закричал я, не слыша собственного голоса. – Давай же! Дава-а-а…

Все произошло слишком быстро. Я не мог предугадать, что вместо положенного закаленного бура, у нас оказался бур из второсортной мягкой стали. Просто потому что, скорее всего, начальнику горнодобывающего комплекса нужны были деньги на квартиру, и он сэкономил на госзакупках. Казалось бы, какая разница, один материал выдерживает 1300 градусов, а другой – всего 1000… Но этого оказалось достаточно. Перегретый бур лопнул от давления. Отколовшийся фрагмент, выпущенный словно из пушки, отлетел в сторону и снес половину головы стоящего у стены Милоша. Червь, пытавшийся продавить массив, получил место для маневра. Он резко рванул вперед, повинуясь рычагам, и с размаху врезался в скалу. Все еще продолжающее раскручиваться с бешеной скоростью основание бура развернуло машину так резко, что я не успел среагировать. Массивный моторный отсек при развороте грузно ударился о колонну перекрытия, разнося ее в щепки. И лишь тогда машина замерла на месте.

***

– ..вал! – доносится откуда-то издалека приглушенный, будто проходящий сквозь толщу воды, крик.

Я удивленно смотрю на собственные руки, которые дрожат перед глазами. Но дрожат не только руки, дрожит и кабина Червя. Стоп, он же заглох? Я медленно выглядываю наружу и вижу, как дрожит сама земля. Я чувствую, что нужно что-то сделать, но не знаю ни что именно, ни зачем. Вязкое оцепенение обволакивает меня с головой. Я теряю ощущение реальности. Звуки начинают уплывать еще дальше, чем были до этого…

– Обвал, мать твою! – резкий крик прямиком в ухо резко выдернул меня из транса. А вслед за ним чья-то рука рванула меня на себя. Я рухнул на землю, приложившись плечом. Острая боль резанула по сознанию, приводя в чувство. Теперь я знал, что делать. Рефлексы, выработавшиеся за годы работы в шахте, начали действовать быстрее оглушенного мозга. С колен я поднялся уже в рывке, закрывая голову рукой. Сверху сыпались камни и мелкое крошево, норовя забиться в глаза. Я успел сделать несколько больших шагов, когда услышал нарастающий гул за спиной.

Собрав последние силы, я прыгнул вперед.

А потом все исчезло.

***

На этот раз я очнулся самостоятельно. Едва я открыл рот, как тут же закашлялся. В воздухе повисла плотная завеса из угольной пыли, которая забивалась в легкие так глубоко, что кашляй, ни кашляй, а избавиться от нее не получится. Но рефлекс есть рефлекс. По стонам и хрипу с разных сторон, я понял, что остальные тоже начали приходить в себя. «Надо бы собрать всех и пересчитать», – подумал я. Вот только сделать это было непросто, вокруг была непроглядная темень. Обвал, очевидно, накрыл Червя. А вместе с ним и единственные мощные источники освещения. Как теперь ориентироваться, было непонятно.

– Все живы? – спросил я и тут же осекся. На долю секунды в памяти вспыхнул совсем недавний момент. Сломанный бур, вылетевший осколок и Милош, оказавшийся прямо по траектории его полета.

– Да хрен разберешь, – прохрипел кто-то справа. – Темно, как у Пана в заднице.

– А ты там бывал? – послышался резонный вопрос.

– Да иди ты…кха-кха…куда подальше.

Я осторожно ощупал себя. Руки и ноги были целы. Ребра саднили от падения. На затылке набухала массивная шишка – задело при обвале. Но в остальном можно было сказать, что мне повезло. Надо было проверить уровень удачи остальных.

– Налобник остался у кого? – прохрипел я в темноту без особой надежды. Если бы у кого-нибудь остался фонарь, он бы уже непременно горел.

– Не-а.

– Куда уж там, сами хоть целы.

– А я и каску-то найти не могу. Ладно, голова на месте…кха-кха…

– Влодек!.. – слабый голос послышался откуда-то издалека. Примерно оттуда, где лежал, погребенный под тоннами камня и угля, наш комбайн.

– Веслав! – крикнул я и тут же надсадно закашлялся. Пыли было так много, что она забивалась в глотку, превращая язык в сухую наждачку. – Ты где?

Судя по звукам, лежавшие вокруг меня шахтеры начали вставать на ноги.

– Тут я… – голос стал еще тише. – Не успел… Придавило, зараза…

– Не двигайся! – крикнул я. – Я попробую тебя найти!

Нащупав стену, я поднялся и примерно определил свое положение. Ну и быстро же я чухнул от Червя. До места обвала было солидное расстояние.

– Влодек… У меня фонарь… Я… Я включу сейчас, не волнуйся, – голос Веслава слабел с каждым словом.

«Отлично, – подумал я, делая шаг вперед. – Сейчас будет свет, и заживем». Но едва только эта мысль пронеслась у меня в голове… Едва я успел крепко встать на ноги… Как следующая мысль оборвала все у меня внутри. «Изоляция проводов», – успел подумать я.

– Веслав, не вклю…

Яркая вспышка резанула по глазам. Вот ведь как, всего одна искра, и при нужной концентрации пыли… Ударная волна хлестнула по груди, отбрасывая на землю. Из легких выбило кислород. Уши заложило. Руку, инстинктивно прикрывшую лицо, мгновенно окатило нестерпимым жаром. Большего мое измученное сознание было вынести не в состоянии. И вслед за ярким всполохом взрыва, на мой мир вновь рухнула тьма.

***

Оперевшись на плечо Лехослава, который сам подволакивал обгоревшую ногу, я слез с платформы Невеликого Пана и отмахнулся от санитаров, начавших совать мне в нос нашатырь. Худшим местом, чтобы прийти в себя, была именно шахта. Я просто хотел на поверхность. Вокруг суетились другие шахтеры. Экстренно снаряжался отряд спасателей. Все натягивали огнеупорные комбинезоны, запасались тросами и фонарями. Невеликий Пан готовился отправиться туда, откуда только что вывез нас, чтобы искать остальных выживших. Но я знал, что они никого не найдут.

Подъемная платформа вывезла нас в полной тишине. Если утром мы ехали на смену на двух, забитых до отказа, грузовых лифтах, то сейчас мы все расположились в одном. Все, кого не завалило камнями. Все, кого не сожгло пламенем взрыва. Все, кто даже добравшись до электровоза, не умер от полученных ожогов по дороге. Все пятеро. Из спустившихся сегодня пятидесяти шахтеров.

Наверху нас встретил здоровый детина в сантирной робе. Очередной медбрат.

– Живо все в санблок на осмотр… Так, я не понял, – он порыскал глазами по лифту и посмотрел на меня. – А остальные где?

– Это все, – хрипло ответил я, и детина в халате опустил голову.

Вдруг мне на плечо опустилась чья-то рука.

– Ну что, наработались, теперь можно и побездельничать? – за спиной раздался веселый голос Бернара. – Не вешать нос! До конца месяца пайки всей смены будут распределять между выжившими!

Я медленно повернулся и посмотрел ему в глаза.

– Так что, можно сказать, вы даже в плюсе! – Бернар ощерился, ожидая неясно чего.

– Выблядок ты, Бернар, – медленно проговорил я.

И, не дожидаясь реакции, ударил. Вмиг вскипевшая ярость нашла выход в одном единственном ударе. Выброшенный вперед тяжелый кулак смачно впечатался в переносицу Бернара. Он отшатнулся, споткнулся и грузно рухнул на землю, закрывая лицо руками. Сквозь его пальцы брызнул поток крови и мата.

– Ты здесь вечно гнить будешь! Без пайка! На воде и сухарях, мразь!..

Он лежал на асфальте и не переставал визжать. Никто не бросился его поднимать. Даже медбрат неодобрительно покосился, с презрением сплюнул, и пошел в санблок.

– Накозлит теперь, – протянул Лехослав.

«Накозлит», – мысленно и с полным безразличием согласился я. Тяжело переваливаясь с ноги на ноги, я направился вслед за остальными, разлепляя спекшиеся губы и закуривая на ходу. Сделав первую затяжку, я вновь тяжело закашлялся и с отвращением бросил самокрутку. В легких было столько пыли, что табачному дыму там попросту не было места.

Идущий чуть впереди Лехослав вдруг прочистил горло и хрипло, с едва различимым мотивом, затянул:

– Сюда загремев, не узнавши цены,

Мы умираем, попавшись в капкан…

Впервые эта песня не вызвала у меня отвращения. Вместо того, чтобы цыкнуть, я, таким же хриплым голосом продолжил знакомые строчки:

– А вдоль границ огромной страны…

Я оглянулся на шахту. Там, за ней, где-то очень далеко, в своих домах спали обычные люди. Жили, не зная, что все вокруг них – счастье. И его можно очень легко потерять, попав сюда. Где у тебя будет только уголь, скудный паек и… смерть. Какой контраст. Будто чья-то глупая шутка! В стране, где нет даже войны, мы умираем только для того, чтобы… Что? Потешить старого маразматика?

Словно отвечая на мой невысказанный вопрос, за спиной послышался тоскливый голос Лехослава, который, кажется, прочел мои мысли, как открытую книгу:

– Мчится по рельсам…

Великий

Наш

Пан…

Над шахтерским комплексом раздался длинный звонок.

Смена была окончена.

В расположении 34-го рейтенбургского пехотного полка, у входа в командирский блиндаж, стоял и курил под моросящим с самого утра дождем ефрейтор Фридхельм Винтер. Он привычно прикрывал папиросу ладонью от зорких глаз вражеских снайперов. Стараясь не слушать, о чем так рьяно спорят командиры за его спиной, он думал о том, что если простоит на улице еще некоторое время, то ни цельтбан, накинутый на плечи, ни шинель, тяжелеющую с каждой минутой, на умирающей буржуйке солдатского блиндажа он уже не высушит. И через пару дней, из-за постоянной влажности, в кителе опять заведутся вши. Или еще кто похуже. Кто знает, что у этих септентрионцев тут водится.

С траншеи слева донеслись звуки какой-то потасовки. Винтер заинтересованно оглянулся, но разобрать сквозь сгрудившихся солдат хоть что-то было решительно невозможно. По крайней мере, с высоты его роста. Но залезать на ящик он побоялся: за шесть лет войны он насмотрелся на дурачков, что по неопытности высовывали головы из окопа и тут же получали подарки от септентрионских снайперов. Так что, повинуясь опыту, он остался на месте, но, на всякий случай, бросил цыгарку в раскиселевшую грязь под ногами. Когда что-то происходит неподалеку от командирского блиндажа, следует быть начеку.

– Срочная депеша оберст-лейтенанту Шахтмейеру! Пропустите! – какой-то солдат, растолкав окруживших его бойцов, вырвался и бросился бежать прямо на Винтера. В кулаке он сжимал белый конверт.

Винтер, встрепенувшись, схватил прислоненную к стене траншеи винтовку, положил ее на плечо и решительно перегородил путь в офицерский блиндаж, вытянув перед собой руку ладонью вперед.

– Совещание! – рявкнул ефрейтор подскочившему солдату, чтобы осадить его прежде, чем тот начнет говорить. – Велено никого не впускать.

– У меня срочная депеша из ставки командования! – затараторил солдат, тыча в лицо ефрейтора конвертом. – Командующий армией приказывает сложить оружие! Сегодня утром в городе Кровлополь подписали мирный договор. Война окончена! Мир!

Винтер всмотрелся в конверт. Он был прошит красной строчкой, в правом нижнем углу был отпечатан змей, поражаемый молнией – государственный герб Черры. По всему выходило, что солдат и впрямь принес запечатанный приказ, вскрыть который дозволялось только командиру полка. Если это было правдой, и война действительно закончилась... Ефрейтор обернулся на солдат, сквозь которых только что прорвался посыльный. Одни меланхолично курили, сидя на оружейных ящиках, другие же просто замерли посреди траншеи. И все они смотрели только на него.

– Стой здесь, рядовой. Я доложу о тебе оберст-лейтенанту.

Винтер крутанулся на месте, рывком оправил плащ-палатку, натянул поглубже каску, перехватил винтовку и, после троекратного уставного стука, зашел в блиндаж.

– Господин оберст-лейтенант, прибыл посыльный из ставки командования со срочной депешей! По его словам...

– Война окончена! – нетерпеливо выпалил солдат, который, как оказалось, зашел вслед за ефрейтором и стоял за его спиной. – Сегодня утром подписали мирный договор! – он протянул хмурому Шахтмейеру конверт.

Офицер стянул перчатки и, недовольно зыркнув на посыльного, дернул за красную нить. Следующие полминуты его глаза быстро скакали по отпечатанным на машинке строчкам. Дочитав до конца, он медленно поднял голову и невидящим взором уставился куда-то мимо стоящих перед ним солдат. Руки его опустились. Ладонь с зажатым в ней приказом сжалась в кулак, комкая бумагу. Оберст-лейтенант тяжело задышал.

– Майор Кессель...

– Да, господин оберст-лейтенант! – подскочивший командир роты вытянулся в струнку.

– Прикажите своей роте сложить оружие и установить флагшток с поднятым белым полотнищем на самой высокой точке ваших позиций, – голос офицера дрогнул и сорвался на хрип. – Повинуясь соглашениям с нашим сюзереном, Объединенной Империей, мы принимаем подписанный Императором Альбертом Стоуном мирный договор и обязуемся немедленно прекратить боевые действия в отношении Септентрии...

– Но, господин оберст-лейтенант, мы ведь уже почти...

– Выполнять, – упавшим голосом отрезал Шахтмейер. – Это приказ командующего армией.

Плохо скрывая недовольство, майор вышел из блиндажа, прихватив с собой посыльного. Оберст-лейтенант Шахтмейер и ефрейтор Винтер остались наедине.

Словно не замечая ничего вокруг, офицер рассеянно обернулся и схватился за телефон. Пока он поднимал трубку, все бормотал себе под нос что-то про решающий удар и только доставленное до фронта оружие победы.

– Говорит оберст-лейтенант Шахтмейер, соедините меня с командующим 57-м артиллерийским полком господином оберстом Финкенштайном... Да, прямо сейчас!.. Я подожду... Как, связи нет?!.. Вас понял.

Офицер положил трубку, и некоторое время постоял с рукой на аппарате, будто раздумывая, с кем еще он может связаться. Очевидно, не решив ничего конкретного, он обернулся и только сейчас, кажется, заметил все это время стоявшего в помещении Винтера.

– О, ефрейтор, хорошо, что ты здесь! Времени мало, а ситуация срочная, так что слушай внимательно. Связь с 57-м артполком прервана. Видимо, обрыв провода. Последние несколько месяцев мы с господином оберстом Финкенштайном прорабатывали план по решающему удару по позициям противника, для чего запросили законсервированное с эпохи Азурского царства оружие из самого Герштена. И вчера ночью оно было доставлено. Это артиллерийские снаряды с атомными боеголовками. Начало операции было назначено на сегодня. И, судя по всему, – Шахтмейер глянул на наручные часы, – через полчаса на сложивших оружие септентрионцев обрушится атомный шторм. Бои продолжатся, мирный договор разорвут, а меня и Финкенштайна отправят в лагеря за проявленную самодеятельность. Чтобы этого не произошло, нужно, во что бы то ни стало, доставить приказ о прекращении огня до начала артподготовки.

Винтер от растерянности даже не знал, что сказать. Разом на него обрушились и окончание самой кровопролитной войны в истории, и несправедливость навязанного его родной Черре мира, и готовящаяся катастрофа. Решив переварить всю полученную информацию позже, когда не будет стоять по стойке «смирно» перед командиром, ефрейтор задал самый правильный вопрос:

– Когда и в какую сторону мне выдвигаться, господин оберст-лейтенант?..

***

Перепаханное снарядами поле норовило затянуть бегущего солдата в глубокие воронки, зацепить разметанными обрывками колючей проволоки и повалить на землю скользкой после долгого дождя глиной. Пытаясь дышать в такт шагам, Винтер бежал, перепрыгивая через старые окопы и туши лошадей, которые никто не потрудился захоронить. На подкованные сапоги налипала бурая грязь, делающая каждый шаг тяжелее предыдущего. Каска съезжала по мокрым от пота волосам на лоб, закрывая обзор. Насквозь промокшая шинель, грязная после нескольких падений, сковывала движения. Но снимать ее было нельзя – лежащий в нагрудном кармане кителя приказ тут же промокнет.

«Хорошо, что хотя бы снял снаряжение», – мельком подумал ефрейтор и припустил еще быстрее. Время торопило. Первый залп должны были произвести уже совсем скоро. Минутная стрелка нависла над шатким миром, подобно отточенному лезвию гильотины. Лишь один человек сейчас мог помешать палачу дернуть за рычаг. И этот человек бежал, что есть сил, обгоняя само время.

***

Заметив двоих часовых в траншее, Винтер заблаговременно вытянул вперед руку с конвертом, не сбавляя темп.

– Депеша! Приказ оберсту Финкенштайну! – натужно выкрикнул ефрейтор, пролетая мимо часовых и спрыгивая в окоп. Никто даже не попытался перегородить ему дорогу.

Окруженная земляным гребнем артиллерийская батарея готовилась к залпу. Тут и там сновали с тележками заряжающие. К снарядам необычных размеров пристраивали дополнительные заряды для большей дальности полета . Наводчики сверялись с заданными координатами и прицельной сеткой. Между орудиями царила суета, непонятная простому пехотинцу. В воздухе висело напряжение, которое почувствовалось физически. Такое гнетущее чувство бывает только перед самым боем. Тогда, когда все уже положили руку на приставную лестницу в траншее перед атакой, и лишь свисток командира отделяет солдат от пиршества смерти. Этот момент еще называют «солдатской минутой». За эту минуту проговариваются самые искренние молитвы. За эту минуту медальоны с фотографиями жен и детей убираются в самые глубокие внутренние карманы. Эта минута навсегда делит жизнь на бесконечное понятное «до» и скоропостижное неизвестное «после».

– Финкенштайн! Где мне найти чертового Финкенштайна!? – закричал Винтер, схватив проходящего мимо рядового.

– Вон там, в блиндаже, – ошарашенно залепетал солдат и кивнул куда-то вправо.

Он хотел крикнуть вслед ефрейтору, чтобы тот не распускал руки, но того уже и след простыл. На скорости врубившись в толпу, он моментально скрылся из виду.

– Господин оберст! Господин оберст, депеша от оберст-лейтенанта Шахтмейера! Командующий армией приказал сложить оружие, подписан мирный договор! – Винтер ввалился в командирский блиндаж, опрокинув хилого часового. Не дожидаясь уставного разрешения, он протянул оберсту белый конверт.

– Вижу, Шахтмейер струсил в последний момент, – усмехнулся оберст и обратился к запоздало забежавшему часовому. – Оставьте нас, рядовой!

Офицер открыл карманные часы и с удовлетворением покачал головой.

– Быстро же вы добежали, ефрейтор! От вашего полка до наших позиций порядка трех миль по прямой. Но не стоило так торопиться, солдат, – он взял протянутый ему конверт, медленно смял его и аккуратно поднес к пламени керосиновой лампы. Влажная бумага загорелась неохотно.

– Я узнал об этом приказе еще утром, по своим каналам. Спустя час после заключения мирного договора. И тогда же оборвал связь с остальными полками, чтобы непосредственное нарушение приказа состоялось как можно позже. Ведь этот вшивый договор не значит, что я, как овца, лягу на землю и задеру лапы к небу! О нет, напротив! – Финкенштайн продолжал любоваться сгорающим конвертом, заложив одну руку за спину. – Я исполню долг, как и поклялся, когда пришел на службу. Вы помните, в чем вы поклялись, надевая форму, ефрейтор?

– Никогда не забывать, господин оберст...

– Именно! Никогда не забывать. Ни при каких обстоятельствах не забывать, что Черра стала выжженной радиоактивной пустыней после бомбардировок авиацией Септентрии. Не забывать, что мы живем под землей и питаемся, черт пойми чем, пока они тут упиваются изобилием! Не забывать, как наши отцы и деды, в ответ на свое волеизъявление, увидели лишь огонь и смерть! Не забывать, что если только представится возможность восстановить справедливость, нужно воспользоваться моментом! Я помню свою клятву. И награжу септентрионцев точно такими же подарками, которыми они одарили нас перед признанием независимости Черры. Мне казалось, что Шахтмейер думает так же. Видимо, я ошибся.

– Но ведь все, война окончена! Командующий...

– А мне плевать на командующего! – закричал оберст. – Он не сидел в окопах! Он не видел, как мы медленно, но верно, шесть лет подряд, заставляем платить септентрионцев по счетам их поганой кровью. Он не знает, что значит остановить занесенный в праведном гневе молот черрийского оружия. В моих орудиях не просто снаряды. В них возмездие, которое обязано свершиться. И мне нет дела до трусливого Стоуна, который ставит свои каракули на позорных бумажках! Я доведу все это до конца, хотят они того или нет. Мы шли к этому слишком долго, чтобы подчиняться бредовым приказам. Заклятые враги не становятся для солдат друзьями только лишь по щелчку пальцев политиков. Септентрия познает на себе все то, что сотворила с нашей Родиной!

– Господин оберст! Но ведь... Война продолжится, и еще тысячи погибнут!

Офицер посмотрел на карманные часы и стремительно пошел на выход. Перед дверью наружу он остановился и обернулся.

– Погибнет гораздо больше, ефрейтор. Но так тому и быть.

Завидев выходящего из блиндажа оберста, командиры расчетов синхронно взревели: «Орудие-е-е!»

Командующий 57-м артиллерийским полком оберст Финкенштайн поднял руку для отдания приказа. На секунду над артиллерийской батареей воцарилась гробовая тишина. Железные Небеса, нависшие над Виридией, приготовились принять очередную порцию душ этого нескончаемого и бессмысленного жертвоприношения. Большая Континентальная война, едва прекратившаяся, вновь разгоралась с новой силой, словно пламя затухающего костра, в которой плеснули керосин.

И тут, в абсолютной тишине, как гром среди ясного неба, вдруг раздался выстрел.

Удивленный оберст посмотрел на грудь, по которой расползалось бурое пятно, и грузно повалился на землю. За его спиной, с расширенными от ужаса глазами, стоял ефрейтор Фридхельм Винтер с еще дымящимся пистолетом в руках.

***

В столице Септентрионской Империи, в городе Турримонт, на главной площади, прямо перед большим каменным фонтаном, спустя год воздвигли памятник неизвестному черрийскому ефрейтору, который, по рассказам очевидцев, в одиночку остановил атомную бомбардировку мирного города Септентрии. Его поступок спас миллионы жизней среди гражданского населения и поставил окончательную точку в величайшей и самой кровопролитной войне в истории Виридии. Имя и фамилия ефрейтора так и остались неизвестными мировой общественности – жизненный путь героя потерялся где-то среди исправительных лагерей Черры, куда его сослал военный трибунал. Поэтому на памятник нанесли надпись:

«Вечная память неизвестному Вестнику мира. Он нес с собой мир и дрался за него до конца».