dankyzavr1110

Карета мчит по склону горы, и я боюсь выглядывать в окно, чтобы не увидеть пропасть под колесами. А горы в этом странном крае высокие, и если ямщик сделает неверное движение поводьями, то мы рискуем оказаться где-то на глубине обрыва. Но ямщик знает свое дело, и мы все ближе и ближе приближаемся к родовому замку моей семьи.
Мне даже не вериться, что еще какое-то время назад, день или два, точно не могу вспомнить, мы сидели в нашем маленьком доме и радовались тем копейкам, которые перепадают нам от работодателей и государства.
А с чего все началось, даже смешно. Мы с папой сидели в нашей старой гостиной и смотрели телевизор. Я точно помню, что телевизор показывал сериал «Бригада». И этот факт меня очень расстраивал: не люблю этот отечественный кинематограф. Но поскольку встать из мягкого кресла было лень, я решила терпеть. Мягкость кресла я ощущаю до сих пор, словно еду не в средневековой карете, а в роскошном автомобиле. Однако, мысленно я до сих пор нахожусь в старенькой гостиной, где папа читает газету, а мама с братьями уехала в гости. Я разглядываю стену, у которой стоит телевизор, фотографии нашей семейной жизни: мама со мной маленькой, я обнимаю ее и грызу палец. Счастливые моменты третьего лета в моей жизни. На другой, старший брат держит меня на руках, я в папиной пилотке и улыбаюсь беззубой улыбкой маленького крепыша. На следующей, я с другим братом учусь сидеть по-турецки на балконе. Как мне тогда было весело. И, наконец, единственная зимняя фотография, где папа с мамой на фоне нашего дома. Вокруг все засыпано снегом и, кажется, от этого изображения так и веет холодом.
От изучения семейных фотографий меня отвлекает звонок в дверь. Я смотрю в глубь темного коридора и даже не могу представить, что придется туда идти. Поэтому идет папа.
- Телеграмма… - слышу я чужой голос из коридора.
Через несколько минут в гостиную возвращается папа и останавливается в проходе. Сказать, что он удивлен – ничего не сказать. Он в шоке.
- Скончалась одна из далеких родственников… - чуть слышно говорит он и подает мне телеграмму, - Я единственный наследник ее состояния…
И вот спустя некоторое время он уезжает получать наследство, а я остаюсь одна.
А сейчас приехав в эту странную страну, с безумными обычаями, я еду в карету в наш родовой замок, который и составляет большую часть наследства далекой родственницы, о которой я никогда не слышала. Хотя, я думаю, это незнание было взаимно. Я всегда была самым неприметным членом семьи. Младшая и единственная дочь из четверых детей. Нелюдимая. Тихая. Неприметная. Я всегда была ближе к папе и, как говорили знакомые, я пошла в его породу. Темноволосая. Бледнолицая. С серо-зелеными глазами, как говорят, красивыми и глубокими. Глаза были единственным, что вызывало у людей симпатию. Однако, как я уже говорила, я была самым неприметным членом нашей семьи.

Карета остановилась. Хмурый и неразговорчивый ямщик спрыгнул и открыл мне дверцу. Безумный век - безумные сердца. Я вышла на улицу и очутилась перед высокими золотыми воротами. Блеск и роскошь. Вот о чем мечтает каждая девушка, а я в силу своей неприметности, мечтала об этом во много раз сильнее любой другой. Но внимание мое привлекло не столько золото, сколько огромный герб: шар, внутри которого какой-то мифологический зверь. Я не успела рассмотреть красоту орнамента и оценить роскошь ворот, так как они, будто по велению волшебства, отворились. Я вошла в сад. По бокам главной аллеи росли кусты и деревья, все это напоминало замки, построенные в стиле готики.
На небе блеснула молния и я вздрогнула. В моей душе зародился страх. Одна, ночью иду по аллее древнего замка. Да еще и в старинном платье – это было пожелание умершей родственницы. Все, кто живет в родовом замке, должен носить старинные наряды.
Иду медленно. Вздрагиваю от каждого раската грома. Роскошь тоже может пугать. А раньше, я мечтала побывать в роли принцессы.
И вот, наконец, из темноты ночи появляется огромный дворец, с колонами, с несколькими башнями и ковровой дорожкой. Я пытаюсь глубоко вздохнуть, но грудь сдавило. Молния освещает мой новый дом, и я не могу сдержать возглас радости, с примесью ужаса. Мрачный и огромный, он нависает надо мной, закрывая от меня небо и звезды. Я подхожу ближе, а сердце так и прыгает в груди. Вот, сейчас наша жизнь станет другой. Роскошной и счастливой. На пороге меня встречает слуга в бардовом одеянии, который и открывает передо мной двери. Я испугано и взволновано смотрю на него, но не могу разглядеть лица, словно он только тень человека.
- Входи, - слышу я голос папы и поднимаю глаза.
Он стоит, держа в руке подсвечник. Из трех свечей горит только одна. Сам он одет в старинное одеяние, как и все, кто здесь находится. Только одеяние его более богатое и шитое золотом. Но и его лицо, я словно не узнаю. Если бы я увидела его на улице среди толпы, никогда бы не приняла за своего отца. И дело даже не во внешности, а в эмоциях. Мой папа шутник и озорник, а сейчас передо мной стоит безэмоциональное подобие человека.
Я переступаю порог и оказываюсь с подобием отца лицом к лицу. Он улыбается, наконец-то первая эмоция. Потом говорит мне что-то, я не понимаю его слова и только смеюсь тому, что несколько минут назад приняла его за какое-то подобие.

Папа ведет меня по длинным лабиринтам в мою новую комнату. Он рассказывает мне, как добирался до этого городка и какие здесь странные обычаи. Я только радостно смеюсь и разглядываю различные портреты, развешанные по стенам. Красота, только темно.
- Вот, - папа останавливается и открывает единственную дверь, которая находится в левом крыле замка.
Я заглядываю в комнату. Это не комната, а целая зала. Две смежные комнаты, расположенные зеркально друг к другу. В каждой по две кровати, по два огромных окна и персональная ванная комната. Я, задыхаясь от радости, что все это теперь принадлежит мне, иду внутрь. О, как я мечтала о такой жизни, о такой комнате. А какой вид в окно! Лес, а за ним еще один, похожий замок. Я точно знаю, это счастье.
- Располагайся, и спускайся к ужину, - сзади говорит папа.
Я с улыбкой оборачиваюсь, но уже никого нет. Но мою радость сейчас никто не сумеет омрачить.
Открываю шкаф. Платья! Да какие, каждое прекраснее предыдущего. Теперь я буду в них ходить и чувствовать себя настоящей королевой.
Скрип. Я оборачиваюсь. Дверь в мою комнату захлопнулась, словно кто-то решил поиграть со мной в прядки. Иду посмотреть. Открываю дверь и быстро выбегаю в коридор, чтобы поймать шутника.
Никого. Оглядываюсь по сторонам. Темнота, все свечи словно одновременно погасли.
Вернулась в комнату и закрыла дверь. За окном раскат грома.
- Ах! – выкрикиваю от мгновенно охватившего ужаса и бросаюсь бежать к ужину.
Лестница. Коридор. Поворот. Еще лестница. Снова коридор.
- А-а-а!
Врезалась в брата. Вова. Господи, как я рада, что нашла хоть кого-то из родных в этом огромном замке.
- Ты что кричишь?! – он сердито смотрит на меня.
А я смеюсь.
- Я бежала к ужину… Мне показалось, что кто-то гонится за мной… Бежала и врезалась в тебя…
- Ну, во-первых, к ужину идти в другую сторону, во-вторых, здесь бегать нельзя… - он говорит тихо и оглядывается по сторонам, словно готовится заговор, - Здесь бывает очень страшно по ночам… Умершие оживают и… ходят по замку в поисках живой плоти, - он резко хватает меня за плечо. Я кричу, а он смеется.
Так шутят мои братья… Я на отмаш ударила его в грудь и, насупившись, пошла к ужину. Удивила меня только гробовая тишина. Смех прекратился, да что смех, даже шагов за спиной не слышу. Оглянулась…. Пустота.
Никого нет. Я вернулась назад, посмотреть, куда можно спрятаться. Тупик. Нет, ну точно где-то есть рычаг, который открывает потайной ход. Я долго искала такой рычаг, но ничего не вышло.
- Ладно,… потом найду, - прошептала и направилась к ужину.
Страх оставил меня. Я решила, что так на меня влияет готическая атмосфера, но со временем я свыкнусь. Как можно не привыкнуть к роскоши?!
***
Только переступив порог столовой, я окунулась в светлую и наполненную звуками скрипки залу. Под потолком весела переливающаяся яркими красками люстра. И как это возможно?! Наверное такой эффект придает преломление лучей света. Посреди столовой стоит длинный и узкий стол, уставленный мясными яствами. Я широко улыбнулась. Каблучки стучали о каменный пол, и этот звук кружил мне голову. Я и на каблуках, да еще и в шикарном платье.
Во главе стола сидела мама. Она изменилась, как впрочем, и все мои родственники, да и я изменюсь, наверное, когда, подольше, проживу жизнью знатной особы. Мама подняла на меня взгляд. Властный и строгий. Вообще, говоря об изменениях, то следует заметить она единственная изменилась полностью. Некогда светлые волосы, приобрели огненный цвет. А глаза сделались темнее, словно она одела линзы. А корсет! Моя мама ненавидит все эти сдавливания фигуры. Но сейчас мои измененные родственники, сидят за столом и не сводят с меня взгляда. Здесь все, только нет моего третьего брата – Андрюши. Может он также как я заблудился в лабиринтах этого замка?!
- Садись, - проговорила мама, и я повиновалась.
- Мам,… - я хотела было начать привычный разговор за ужином, но родные глянули так, что голос у меня пропал.
Ужин сопровождался мелодичной музыкой, которую нарушал только звук клацанья вилок и ножей о тарелки. Еда, кстати, оказалась практически сырой, и я возненавидела повара, приготовившего Стейк по-татарски. Как можно есть сырое мясо?!
- А где Андрюшка? – наконец, решилась нарушить молчание я, что вызвало у всех присутствующих приступ онемения. Даже музыка прекратилась.
- Что ты сказала? – почти прошипел мой старший брат – Александр. Его темные глаза, казалось, полыхнули огнем.
- Андрюши… нет… - прошептала я. «Что происходит?!» - кричала я в мыслях, - «Что с ними?!».
Я смущенно оглянулась вокруг. Все взгляды направились на меня. Я поднялась из-за стола. Ножка стула поцарапала пол и в нависшей гробовой тишине, этот звук показался таким громким, что я замерла на месте.
- Он болен, - наконец, соизволила о

2 глава.
Случайность
Но я хотел поведать не историю государства, а … историю самой милой девушки, которую мне довелось встретить в конце мирной жизни. Моя мечта сбылась, именно в Париже я встретил ту, кого люблю до сих пор. Тогда стояло теплое, но дождливое лето. Последние дни мира. В воздухе уже веяло тревогой и страхом, но природа, будто прощаясь с нами, дарила последние солнечные дни, уходящего лета. Я шел по старым кварталам Парижа, смотря все больше себе под ноги или вперед на дорогу. Мне тогда уже стукнуло 29 лет, и я не искал знакомств на улице, и уж тем более, не надеялся влюбиться.
- Андре! - где-то рядом вскрикнула девушка и засмеялась. - Перестань... Не надо...
Я поднял глаза чисто из любопытства, но оторвать взгляд после не смог. В нескольких метрах от меня, прижимаясь к каменной стене одного из домов, стояла молодая девушка и смеялась, глядя на офицера, протягивающего ей букет незабудок. Тогда я впервые увидел ее. Эти пронзительные, яркие голубые глаза. Те самые, которые я видел в своих мечтах, именно о взгляде ее глаз я после буду мечтать, засыпая и просыпаясь. Эти шелковистые каштановые волосы, пахшие фиалками и корицей. Чуть вьющиеся, словно лианы. Она не была красавицей, нет, слишком худенькая и молодая. Но, она была самым милым созданием, которое я когда-либо видел.
- Мари, Мари... - вскричал офицер, опустившись перед девушкой на одно колено.
Его действия походили на шутку, но я понимал, что он более чем серьезен. А вот девушка, в силу своей наивности и юности, принимала все за шутку и весело смеялась.
В этот миг ее взгляд скользнул на меня и девушка вздрогнула. Она покраснела и смущенно заулыбалась.
- Простите... - проговорила Мари, подходя ко мне. - Мы вас не заметили...
- Ничего... - я пытался говорить, как можно серьезней, но у меня это вряд ли получалось, так как сердце мое выбивало чечетку. - Я просто мимо проходил...
Офицер подошел к девушке и взял ее за руку, она вздрогнула, словно ее ударило током, и обернулась к нему.
- Я же говорила, не устраивай цирк... - проговорила Мари, смущенно улыбаясь, и снова посмотрела на меня. Мое сердце невольно сжалось, - Я думаю... мы просто обязаны... познакомится... - она снова весело засмеялась и оглянулась на офицера, который уже покраснел от ревности, словно помидор. И я его понимал... Мне это чудо не принадлежало, а я уже ненавидел всех, кто прикасался к ней...
- Мария Готье... - с веселым смехом, протянула мне руку Мари.
Я улыбнулся и поцеловал протянутую руку, заметив при этом, как офицер сжал кулаки. Девушка изумленно посмотрела на меня, но руку не отняла.
- Фридрих фон Рештельберг... - проговорил я, заглядывая в ее голубые глаза.
Наступила долгая пауза. Мари все также удивленно смотрела на меня и не отнимала руку, офицер также до боли сжимал кулаки, а я любовался блеском таких красивых глаз.
- Андрей Сергеевич Соколов...- чинно отчеканил офицер, чтобы прервать эту мучительную паузу. - Сын Сергея Соколова, бывшего поручика еще у его императорского величества Николая II...
Я пожал ему руку, чувствуя взаимную неприязнь. Мари смущенно посмотрела на Андрея и снова обернулась ко мне.
- Вы не откажитесь прогуляться с нами…. Я думаю, знакомство можно продолжить?!
Я кивнул. Что-то в груди екнуло, и уйти сейчас я просто не мог. Девушка улыбнулась.
***
Вечером, когда я брел домой, меня никак не отпускало странное чувство. Я к тому времени уже приобрел богатый опыт общения с женским полом, но рядом с этой девушкой, я будто становился глупым мальчишкой. Как говорят, хотелось гулять под луной и слушать слова о любви. Правда, ни о какой любви, как мне тогда казалось, не могло быть и речи. Я агент СД и в Париж меня привел не поиск любви, а служба. Поэтому о том, что к этой девушке я испытываю нежные чувства, мне не хотелось думать. Если сказать честно, в моей жизни никогда не было такого счастливого период, чем те две недели, которые я провел в Париже, с ней. Ни то, что было прежде, ни то, что случилось потом, не могло сравниться с теми днями уходящего лета.
Все эти дни мы с Мари виделись ежедневно. Рядом с ней я забывал обо всем, даже о своей миссии. Как можно думать о преданности партии, когда на тебя смотрят такие глаза.
Меня удивляла эта девушка. Казалось, она улыбается и смеется всегда. Пусть вокруг будет кризис и экономический застой, на ее лице будет сиять улыбка. Я не представлял, как можно радоваться солнцу или дождю. На меня все навевало скуку, она же была способна отбросить зонт и кинуться бегать под ливнем.
- Это здорово! - кричала она мне, сняв туфли и отбросив их в сторону. - Попробуй...
Мари бегала босиком по траве и, словно ребенок, оглядывалась и заливалась смехом. Я шел за ней, держа в руках зонт и подняв с земли ее туфли. Она же, казалось, не замечает непогоды и даже резвее и непосредственнее радуется.
- Ты так простудишься... - сказал я, накидывая ей на плечи свой пиджак.
- Нет... - с какой-то детской наивностью проговорила Мари. - Я просто вечером согреюсь горячим чаем и лягу спать пораньше... - я сердито посмотрел на нее, - Ну не злись... - умоляюще, протянула она.
- Как ты легкомысленна... - возмущенно сказал я. - Ты ради глупой забавы готова пожертвовать здоровьем...
- Готова... - кивнула она и виновато засмеялась.
Мы гуляли часами. И в какой-то момент ко мне пришло осознание того, что это любовь, но вместе с ним пришло и другое – немец, нацист не может любить француженку, как бы дорога она для него не была. А я свято верил в идею партии националистов. Однако, здесь, рядом с ней, я был готов все время слушать ее смех. Звонкий, счастливый... Так умела смеяться лишь Мари. И на миг мне казалось, что нет угрозы войны, нет страхов, нет болезней, нет смертей. Есть только этот смех. Озорной и заразительный.
Андре с нами не гулял. И этот факт меня радовал. Я не хотел каждую минуту вспоминать, что эта девушка чужая. Мне хватало того, что я это знаю. Если бы кто-нибудь знал, как дико я завидовал ему, когда он встречал ее возле дверей дома и нежно целовал. А мне оставалось только смотреть на это и, уходя, знать, что она провожает меня взглядом.
Но я знал, что Андре ревнует ее с той же силой, с которой я завидую ему.
- Нам надо поговорить, … - однажды проговорил Андре, когда Мари направилась в дом. – Мы оба прекрасно понимаем, что происходит…. Ты – немец и, когда начнется война, уедешь, а она… Пожалей ее….
Я усмехнулся.
- Я не отдам эту девушку, … - вновь заговорил Андре, - Даже не надейся на то, что …
- Может быть, она способна сама решить за себя?! – проговорил я, глядя на то, как молодой офицер от злости прикусывает губу.
- Она уже решила… - проговорил он, не сводя с меня взгляда, - Мари – моя невеста, в сентябре у нас свадьба… И ничто не нарушит наших планов….
Я горько усмехнулся.
- Ну, и чего ты тогда боишься?! – проговорил я и ушел.

Небо охватило яркими красками заката, когда мы с Вероникой решили закрыть книжный магазин. В этом районе Парижа спрос на книги небольшой и я понятия не имею, почему хозяева решили открыть его именно здесь. За день сюда заходил один, иногда два покупателя, а то и вовсе никого. И мы с Вероникой большую часть своего рабочего времени часами разговаривали или просто смотрели в окно.
Так вот мы собирались закрывать магазин, когда в дверях показался мужчина в черном пальто и шляпе. Мы с Никой переглянулись и стали следить за ним. Он прошел к стеллажу с книгами и горько вздохнул.
- Как много здесь изменилось... - тихо, чуть слышно, прошептал он.
- Что вы имеете в виду?... - раздраженно осведомилась я.
- Раньше здесь был магазин цветов... - ответил мужчина и наконец снял шляпу.
На вид ему было пятьдесят, но выглядел он не по годам хорошо. Внешность у него была приятная и чужая. Он не был французом, скорее англичанином или даже немцем... Французы обычно изящны и улыбчивы, а он был хмур, и в нем не было и капли шарма или французской утонченности. Мужчина вряд ли уделял много внимания своей внешности, хотя бесспорно был красив. Темные волосы уже изрядно тронутые сединой, были чуть растрёпаны, и некоторые пряди торчали, хотя эта небрежность не портила его облик. Он взял со стеллажа книгу с изображением цветов и, снова вздохнув, поставил ее на место. Я заметила его скорбный взгляд и мне, почему-то, стало его жаль, словно он маленький потерявшийся ребенок. Мужчина поднял на меня глаза. В них застыли слезы.
- Вообще-то мы закрываемся... - недовольно проговорила Ника, и мужчина горько улыбнулся.
- Вам меня не понять, молодые фройллян... - с легким акцентом проговорил он. - Вам еще не знакомо одиночество... - он грустно посмотрел на Нику и направился к двери, но я схватила его за рукав пальто. Я сама не понимала, зачем это сделала, но я остановила нашего незваного гостя. Мужчина вздрогнул и посмотрел на меня. - У вас очень... теплые руки...
- Расскажите мне... ту историю, … которая у вас на сердце... - будто не услышав его слов, сказала я.
Ника недовольно вздохнула.
- С чего вы взяли, что у меня есть история? - удивился он.
- Догадалась... - проговорила я, чуть смутившись, и добавила, - Она есть у всех...
- Но... история долгая... А на дворе уже вечер... - проговорил мужчина.
- Я хочу ее услышать... - улыбнулась я, - Да и одиночество - страшная штука... Тем более вы пришли сюда... не посмотреть книги, а рассказать то, что... не дает вам покоя...
- Хорошо... Тогда слушайте... - сдался мужчина и опустился в кресло для посетителей.
Я села напротив, а Ника умостилась на прилавке.
- В своей жизни мне довелось увидеть много зла, - проговорил мужчина и наклонил голову, будто исповедуясь, - Но ужасно то, что многое зло творилось с моей помощью, - он глубоко вздохнул и после недолгой паузы вновь начал свою речь, - Мне пришлось пережить войну,… самую страшную за историю человечества…. И мне… Я не могу выразить ту вину, ту боль и тот ужас, который я испытал, когда мои глаза… - он глубоко вздохнул, - когда мои глаза открылись, и я увидел, что делаю…
1 глава.
История гостя
Я родился в Мюнхене, в цветущем городке на юге Германии. Там прошло все мое детство. Мать моя всегда отличалась изумительной тонкостью души. Красивая француженка. Белокурая с огромными серыми глазами. Я помню, как в детстве она рассказывала мне о родном Париже и я, являясь ребенком с живым воображением, рисовал в сознание образ того, что называется самый красивый город Земли. И из-за матери я начал увлекаться историей Франции. Читал книги, мечтая однажды стать таким же героем романа, как и Жан Вальжан или Жульен Сорель, хотя второй меня привлекал намного меньше. Ребенком я представлял, как однажды сбегу из дома и отправлюсь в кругосветное путешествие. В такие мгновения мое сердце, словно воспламеняясь, наполнялось благородным светом. В тот период своей жизни я довольно плохо знал отца. Он был полной противоположностью матери, холодный и сильный. Я всегда мечтал походить на него. Словом, я рос романтичным ребенком, пока за мое воспитание не взялся отец. В это время в мою жизнь пришел спорт. «Мужчина должен быть атлетом», - говорил мне отец и я любовно впитывал все, как губка. Мой отец всегда подозревал, что придет день и начнется новая, еще более жестокая война. А слабые в такой период жизни погибают. Мне было пятнадцать, когда я впервые влюбился. Софи Вагнер. Красивая, кудрявая девушка. Первая любовь всегда является чем-то высоким и прекрасным, но нашу любовь омрачил начавшийся мировой кризис. Германия и без того была на грани гибели, как страна, а в это время и вовсе экономика будто погибла. На фоне этого ужаса я поступил на медицинский факультет в Мюнхенский университет Людвига-Максимилиана. Конечно, главной целью для меня было ни столько высшее образование, сколько возможность спасти маму. За год до этого у нее диагностировали рак поджелудочной железы. Эта красивейшая женщина высыхала на глазах. Волосы сделались оттенка земли, подглазья впали и приобрели коричневый окрас. На втором курсе университета я стал подрабатывать медбратом. Если бы об этом узнали в университете, меня бы отчислили без права восстановления, но … только так можно было прожить этот период жизни. Тогда я встретил своего единственного друга – Альберта фон Шауфа. У него была похожая ситуация и это обстоятельство нас сблизило. Иногда мы работали вместе, ассистировали друг другу. Альберт был улыбчивым молодым парнем, который даже в самые тяжелые моменты пытался выглядеть сильным человеком. «Мы все сможем пережить, - сказал он мне однажды, когда мы зашли выпить по кружке пива в дешевый бар, - Трудности сделают нас сильней…. Вот ты влюблен и, казалось бы, должен жить полной жизнью, а раскисаешь. Борись, Фридрих, мы должны бороться за лучшее». В моей памяти этот веселый парень навсегда остался сильным человеком. Возможно, самым сильным из всех, кого я знал.
В марте 1931 года умерла мама. Я помню, как в тот день лил дождь, смывая слезы отца. Он жил этой женщиной, боготворил ее. А в этот миг ее не стало. Альберт по-дружески поддерживал меня, он заявил тогда: «Какой же я друг, если оставлю тебя с бедой один на один». Я был ему за это благодарен. Тогда я впервые напился. Сильно, так, чтобы хоть на миг забыть, что лишился самого дорого человека.
После смерти матери, отец перестал работать, его перестало что-либо интересовать. Он довел свой организм до страшного состояния и через полгода после мамы, скончался. Вторые похороны в жизни я перенес терпимее. В этот день Софи поддерживала меня, но тогда, глядя на нее, я осознал, что такой любви, какую отец испытывал к матери, к ней не чувствую. Значит это не та женщина, которая должна стать моей женой.
В 1932 году я окончил университет и начал работать врачом. В период мирового кризиса деньги платили ежедневно, чтобы хоть так дать право людям поесть. На следующий день инфляция становилась выше и вчерашние деньги обесценивались. С Альбертом мы работали вместе. После работы пропускали по пиву и расходились по домам. В один из таких дней, в баре мы встретили новенькую официантку – Марту. Красивую девушку, она напомнила мне мать. Такая же белокурая и сероглазая. Правда, она предпочла Альберта и вышла за него замуж. Я отошел в сторону: дружба дороже. А потом в мою жизнь, словно вихрь ворвалась партия национал-социалистов. К тому времени немецкое правительство настолько дискредитировало себя, что хотелось резких перемен. И Адольф Гитлер, к слову сказать, превосходный оратор, казался именно той переменой. Мы с Альбертом слушали его речи с упоением. Марта не поддерживала увлечений мужа, но и не мешала ему, а вот Софи закатывала мне истерики, кричала, что это чудовищно слушать такого, как Гитлер, ужасно верить в то, что мы – высшая раса. Нет, нет и нет, - кричала девушка, временами срываясь на плач. И в один из таких дней, я не выдержал и ушел.
Выборы 1932 года для партии провалились, начались столкновения с правоохранителями. После того, как появились жертвы, мы возненавидели гнетущую власть. А ко всему еще прибавилось и то, что обнародовались факты того, как ведут себя богатые восточно-прусские помещики, как прогуливает казенные деньги сын президента Оскар фон Гинденбург. Все это еще сильнее озлобило народ, поддерживающий нацистов. Начались погромы, факельные шествия по городам Германии. Жестокость и красота. Бога нет, есть фюрер. 1 февраля 1933 года, все мы прильнули к радиоприемникам, слушать первое радиообращение Адольфа Гитлера к немецкому народу. Теперь вся индивидуальность стиралась, мы все стали нацистами».
- Вы были нацистом?! – с презрением вскричала Ника.
Мужчина глубоко вздохнул и наклонил голову.
- Я понимаю ваш ужас, милая фройллян…. Я испытал такие же эмоции, когда… когда открыл глаза, - прошептал он севшим голосом, - И, если вы не захотите… слушать дальше, я пойму….
- Рассказывайте дальше, - прошептала я, - Мы вам не судьи.
«Я поступил в военное училище, чтобы стать офицером. Мое призвание служить фюреру. Я – его слуга. Я готов ради него идти на смерть. И таких было много. Училище я закончил досрочно, поскольку мое физическое состояние было высокого уровня. И тогда я попал в СС. Форма сидела на мне, как будто я рожден для нее. Красота. Черный китель. Белые пуговицы. Вышивка в виде двух рун ЗИГ. Такой облик внушал трепет и страх. Люди на нас смотрели с восхищением. Хотя тогда мне стало все равно. Я – слуга самого великого правителя в мире, - думал я, - они обязаны на меня так смотреть.
В 1936 году, по распоряжению начальства, я был послан во Францию, иностранным агентом, чтобы подорвать авторитет французского правительства. Я выслушал приказ и пошел упаковывать вещи. Форму пришлось оставить дома, никому не следовало знать, что я немецкий шпион.
- Собираешься? – с обычной улыбкой, спросил меня Альберт, когда зашел попрощаться.
Тот дом, что достался мне от родителей, представлял собой каменное подобие уюта. После их смерти, серость нагнетала на меня тоску, и поэтому я закрыл все комнаты на ключ и жил в гос