YanaKroleg

В ожидании лета, или о пользе фиктивного брака

В октябре я вернулась домой. Я хотела забрать свои документы. Я надеялась, что они пока ещё не поменяли замок, и что дома никого не будет. Пробралась в квартирку, как воришка какая. Но дома была мама. Она начала вдруг говорить "доченька", то да сё, заманипулировала меня, и я осталась с ними, перезимовать.

Мою прежнюю работу, на которую я не ходила уже месяца два, я потеряла, на моё место нашли кого-то ещё. В одной из школ в округе мне предложили поработать гардеробщицей, пока место училки не освободится. Я согласилась, я была в тот год совершенно прибитой. Маме моя должность не понравилась, и она стала обзывать меня уборщицей. Наверное, я портила её гламурный имидж. Вскоре, правда, меня сделали лаборанткой в кабинете физики. Денег я зарабатывала нишиша. Я не знаю... Отдалась родительской воле, может.

До этого, пол-осени я провела в Питере. Сначала жила у разных подружек. Потом подружилась с классным барыгой, и даже переночевала с ним однажды. Потом у меня в жизни появился дикий друг Лёша и его семья. Одновременно со всем этим, я вспомнила, что учусь в институте, и начала ходить на лекции. Но меня увезли на скорой помощи в больницу, и там я провела где-то неделю. Многие люди таскали мне туда передачки.

Один раз я позвонила домой, но на меня наорали в трубку, и я окончательно убедилась, что свалила оттуда неспроста, пусть даже так по-дурацки, ни с чем и в никуда.

Моя питерская неустроенная жизнь мне нравилась. Свобода! Я присмотрела себе неплохую работёнку, побежала за своими документами, и вдруг сдалась в плен.

С тех пор как я вернула родителям их блудную дочь, со мной начало происходить нечто нехорошее. Я не могла спать и сидела в морозные ночи у открытого окошка. Не, прыгать и разбиваться я не хотела, да к тому же мы всё равно жили на первом этаже.

Иногда по вечерам меня выпускали к подружке, которая тогда жила неподалёку. Она работала медсестрой, жила одна и голодала. Маленькая Лена. С ней я была "дома".

Иногда ко мне заезжал Лёша-друг и забирал меня с собой на выходные. Он был безобидного вида и был способен убедить моих родителей, что мне необходима культурная программа время от времени. И это было правдой.

Дома ко мне относились, в общем, неплохо, только время от времени тормошили меня с вполне резонными вопросами о моей прошлой жизни. Я пыталась отшучиваться, но мои ответы приводили обоих моих родителей в бешенство. Поэтому я всё больше отмалчивалась, и это работало. Хотя это были вовсе не те отношения, которые я б хотела иметь с родителями.

Через некоторое время мама вдруг задалась целью выдать меня замуж. Когда-то, я точно это помню, она была доброй тётей. Но теперь она стоит у меня перед глазами, орущая. "В твоём возрасте у меня уже была ты!", "Ищи женишка - и проваливай", "Лучше б у меня были сыновья, а не девки", и прочий бред.

К своей задаче она, как обычно, подошла серьёзно. К нам в гости стал часто ходить белобрысый штурман и приносить мне учебники по математике, чтоб подготовить меня к зимней сессии. Брррр.

Конечно, никто б меня не заставил выйти замуж, мы ж не в Афганистане жили. Но именно в этот период я вдруг задумалась о пользе фиктивного брака. Скорее всего, я просто нуждалась в профессиональной психологической помощи или в таблетках от депрессии. Но за неимением таковых, моё воображение разыгралось, и мой моск отказал мне в рациональности. Я вдруг начала, по старой привычке, прикалываться, и никак не могла остановиться.

- Серёжа, - позвонила я, - пошли с тобой встретимся!

Я подумала, что из всех моих знакомых Серёжа произведёт на маму самое благоприятное впечатление. Он был на пять лет старше меня, и у него было хорошее образование (то ли инженерное, то ли филологическое) и внешность. Но всвязи с безработицей и беспросветной ситуацей в стране, он работал в метро, чинил эскалаторы.

Я, практически, не знала Серёжу, но чувствовала, что он "свой". Моё чутьё меня не обмануло. Он согласился сыграть моего жениха, и не требовал от меня ни особых обьяснений, ни наград. Заинтриговался, наверное.

Перед тем как познакомить родителей с их будущим фиктивным зятем, я провела ночь в ...эээ... это отдельная история. В публичном доме. Я забыла, как именно называются квартиры, в которых сидят девушки-на-выезд. Мне было любопытно. Знакомые девчонки меня проинструктировали, как это бывает, и как можно выкрутиться, чтоб получить деньги, ничего не давая взамен. Но, прибыв на сборный пункт и послушав рассказы профессионалок, я поняла, что чаще всего бывает как раз наоборот: их пользуют много и жутко, но не любят за это платить.

А мои подружки-медсёстры, вроде такие приличные и хорошие девочки, раздобыли для меня кло(а?)фелин. Это такие капли. Кажется, для глаз. Если их добавить в дринк - человек засыпает, и его можно смело грабить, или хотя бы просто благополучно от него слинять. Всё это звучит дико, конечно. Но жизнь была злой ко мне в те годы, и я, видимо, нашла нужным стать злой, тоже.

У меня эти капли были с собой несколько лет, но я так и не захотела ни разу их на ком-либо испытать. Выкинула их потом.

Это была обычная, 2-х комнатная квартира. Там находилось штук семь девочек, три охранника и большая злая собака, все в полной боевой готовности.

Все они очень нервничали. Видать, это была рисковая работа. Они не мчались на любой заказ, полученный по телефону. Сначала они проверяли в своих списках высветившийся телефонный номер. У них был "чёрный список", составленный из горького опыта невезучих работниц. Затем они вели долгие переговоры, пытаясь угадать, не замышляет ли заказчик что-то ужасное.

К полуночи я, наслушавшись душераздирающих историй, решила потихоньку дождаться утра, чтоб свалить оттуда, пока жива-здорова. И ушла спать в другую комнату. Уже сквозь сон я услышала новый заказ. Кто-то очень подозрительный требовал высокую стройную брюнетку. "Я не поеду туда!" - завопила одна из девочек. Остальные были черезчур блондинистыми и низкорослыми. "Пускай новенькая съездит!" - хором решили они. Меня вытащили из кровати и повели в машину, вместе с собакой, двумя охранниками и ещё одной девочкой (чтоб у клиента был выбор). Я стала прислушиваться к своей притупившейся интуиции: стоит ли ломануть оттуда на пути между машиной и хатой клиента? или пойти посмотреть на него, раз уж я тут, а там видно будет?

О, я также забыла сказать, что я в то время плохо себе представляла, как это, вообще, бывает. Ну, Это. То есть, я в ту ночь была не просто дурой, а дурой в квадрате, или даже в кубе.

По прибытию, к клиенту сначала пошли мужики с собакой и тихо слушали под дверью, не стучась. Потом они вернулись и сказали, что не хотят нас туда отправлять, потому что они слышали много голосов. И мы уехали.

Пути господние неисповедимы, но провидение явно удержало меня от кривой дорожки, на которую меня вдруг занесло.

Ещё в ту ночь я познакомилась с крышей. Это были такие бандиты, которым принадлежала эта квартира с проституцким бизнесом. С ними у меня тоже всё обошлось, они просто поздоровались, немножко поговорили и уехали по делам. Я -везучая, бесспорно.

Утром я повезла моего красавца-жениха к моим предкам на смотрины. Купила ему цветы - моей маме чтоб дал, ну и, там, не помню, пирожное-мороженое.

Я объявила, что выхожу замуж за этого Серёжу. Начала искать себе квартиру в аренду, денег на квартиру, и договорилась с моим другом Вовкой о сожительстве в моей будущей квартире после моей свадьбы. Вовка мне нравился, но на показательную роль мужа не сгодился бы.

Приближался день моей свадьбы, а у меня всё никак не получалось раздобыть денег. Конечно, можно было бы просто попросить их у кого-нибудь, но это ж было против моих правил. A все мои невероятные теории о добыче денег - с треском проваливались на практике. Я не стану тут это перечислять.

Когда времени совсем не стало, я сказала родителям следующее:

- Ой, что было!...

- Что случилось, доченька? - забеспокоились мои папа и мама.

- На Серёжу напали в подъезде и забрали у него все деньги, а у него как раз с собой были ВСЕ его деньги, на свадебку и всё такое.

Я была очень, очень больной девочкой в ту зиму, но большинство людей этого не замечало. Значит, их душевное состояние было ещё хуже моего? Или, всем было интересно посмотреть, что я буду делать дальше?

Родители мне восполнили "Серёжину утрату", и я сняла жильё. Они мне также навязали приданое: мебель, сковородки, швейную машинку. Потом они долго обижались, что я растеряла всё имущество. На свою свадьбу я им сказала не приходить, потому что, типа, щас так немодно. Родители были уже привычные к моим странностям и не спорили.

Почему-то все мои друзья, которых я посвящала в этот бред, мне помогали. Может, в ожидании развлечения, у меня ж была репутация клоуна.

Кто-то сделал нам с Серёжей серебряные колечки, кто-то вызвался быть свидетелем в загсе, кто-то одолжил фотоаппарат, чтоб у меня были фотки-доказательства бракосочетания. Кто-то примчался ко мне рано утром, чтобы дать мужскую одежду, чтобы, когда родители наносили визит и не заставали моего муженька, но видели б свидетельсва его присутсвия, в виде брюк и рубашек. Кошмар...

Это был странный фарс. Через несколько недель мне надоело прикидываться замужней. C родителями отношения, конечно, испортились. C Вовкой мы не ужились. Hо мне стало легче.

Кстати, я с тех пор никогда никому не вру, кроме как когда это необходимо.

И вроде я уже давно пришла в себя. Но иногда в полнолуние... ...

лето-95

Я стояла на карнизе, снаружи окна комнаты Лёхи Петрова. Я гадала, смогу ли разбиться насмерть, слетев с окна третьего этажа, или только всего лишь сломаю кости и опозорюсь на всю округу.

Лёха и Саня, мои бывшие любимые друганы, высунулись покурить из соседнего, кухонного, окна. Они увидели меня, и их головы быстро исчезли из моего поля зрения. Через несколько секунд они уже выбивали запертую на замок дверь Лёхиной комнаты.

У меня оставалось ещё несколько мгновений, чтоб спрыгнуть, но я не могла так быстро решиться на это, потому что я тормоз по натуре. Моя тормознутость спасла мне жизнь: Саня успел дотянуться до моей руки и сдёрнуть меня на пол комнаты.

Саня-одноклассник провожал меня до дома. Рыцарь хренов.

Но всё-таки классно с пацаном идти. Когда на пути оказалась оставленная на ночь пустая, бесконечно длинная электричка, мы не стали её обходить, потому что Саня продемонстрировал свою смекалку, или физическую силу, или что там у него было вместо. Он раздвинул дверцы вагона, взобрался наверх и протянул руку. Я задрала ногу. Саня отвёл глаза. Я была как контуженная.

Всю дорогу мы молчали. Интимно так. Типа, какие тут ещё могут быть разговоры между своими-в-доску друзьями? Или врагами... Только один раз Саня решился прервать тишину:

- Что ты обо всём этом думаешь?

Я не отвечала.

Перед моим домом мы с минуту постояли на месте, пока я не пробормотала:

- Ты иди домой. Я и без тебя разберусь.

Саня с готовностью удалился.

"Щас залезу на пятиэтажку и совершу свой последний полёт," - думала я, сидя на поребрике. Самоубийство было для меня делом уже решённым. Вопрос оставался: когда и где?

"Не, щас не буду. Спать охота. Вот завтра встану, порощаюсь с родными и пойду топиться. С моста - в Неву. Верная смерть."

Мне было не страшно. Я вообще больше не испытывала никаких чувств. Даже плакать не хотелось.

На следующий день я собралась в свой последний путь. Однако, сам "последний полёт" был уже отложен на пару-тройку дней. Куда торопиться-то? Упаковала в пакет пару трусов, пару тельняшек и паспорт. Написала родителям записку: "Я ухожу из дома навсегда. Не переживайте и не ищите меня. Я вас люблю". Положила письмецо в тумбочку, чтоб не сразу нашли и не пустились в погоню. Поцеловала маму на прощание и сказала, что ухожу на работу.

Вместо работы я пошла на электричку, которая привезла меня к подружке. Там я прожила два дня, потом пару дней - у другой подружки, после - у третьей.

Я одиноко разгуливала по питерским улицам. Я зачем-то пожаловалась фотографу на Невском, что мне негде жить. Он с

радостью дал мне свой номер телефона и спросил, не хиппи ли я. Вид у меня, действительно, был хипповый и потерянный, новый, особенный, печально-отчаянный, пугающий некоторых людей и притягивающий других. Девчонки говорили, что я осунулась.

Несколько часов подряд я провела на Дворцовой площади, сидя на булыжкиках, и ловила последнее, уже осеннее, солнечное тепло, потому что лето заканчивалось. На площади был какой-то праздник, много музыки. Тусовка молодых беззаботных девчонок синхронно разучивала какой-то новый поп-танец.

У меня появилась склонность долго и невидяще смотреть в пространство. Помню, что, наконец, я поднялась с дворцовых камней и медленно пошла по направлению к мосту.

Но шагов через двадцать меня окликнули. Моего внимания жаждал очень серьёзный студент из Индии, смешно выговаривающий русские слова. Я прогулялась с этим моим новым знакомым, объявив, что я, зрелая бедолага, ушла из дома, мне негде жить и, вообще, жрать хочется. Индус купил мне апельсинового сока и стал поучать: "Вернись домой, вернись домой!" Я договорилась с ним о свидании на следующий день и решила опять переночевать у Ани.

Потом я медленно брела по Петроградке, пытаясь вспомнить название улицы, на которой жила знакомая девочка Аня. Была уже полночь.

"Красноармейская? Красногвардейская? Краснознамённая?" - гадала я искомую улицу, но не очень переживала, что заблужусь, потому что знала, что рано или поздно я всё-таки доковыляю до нужного адреса. Да я и вообще потеряла способность переживать...

Мне было немного неудобно обьявляться у Ани второй раз подряд. К тому же, Анюта даже не была предупреждена, что у неё опять будет спать эта непонятная деваха, я. На меня опять накатили мрачные мысли: "Вот если сейчас какая-нибудь машина остановится, я туда сяду, к бандюкам, и попрошусь с ними остаться. Мне всё равно. Я ж умирать собралась. Мне негде жить. Я человек конченный."

Какая-то иномарка не замедлила остановиться. Я разглядела в ней мужика лет 50-ти. "Куда ты, девочка, идёшь в такое время? Одна не боишься? Подвезти?" "Одна и та же песня мне посвящается," - грустила я, - "А что? Мне пофиг," - и обьяснила мужчине, что где-то тут есть улица со словом "красный". Оказалось, это была улица Красного Курсанта. Я продолжала идти, он продолжал ехать, мирно беседуя. Я всё-таки уселась в его практичного вида Форд.

Я удивилась, когда он честно остановился на Красного Курсанта, чтобы меня высадить. И тут вдруг мне мужик этот понравился. В его взгляде было холодное спокойствие рептилии, но он был с юмором и говорил тепло, понимающе и по делу. Я заметила на его руке маленькую татуировку - крестик на холмике, которая очень шла к его зэковским глазам.

- Вы сидели? - спросила я.

- Да, - признался дяденька.

- Сколько?

- 12 лет.

- За что?

- За спекуляцию, - последовал короткий ответ.

"Барыга какой-то..." - это было всё, что я была в состоянии о нём подумать.

Я сказала ему, что мне негде ночевать. Мужчина ответил, что для неё у него найдётся спальное местечко в его однокомнатной квартирке.

Я согласилась. Мне вот уже несколько дней было ВСЁ РАВНО.

Я не стану описывать свою ночь с барыгой, но затo скажу, что снова столкнулась с ним через год, опять же, в полночь. Шла домой с работы. Кажется, то была любовь. Я была с ним в отношениях где-то год или меньше. Где он сейчас? Жив ли?

Но не будем отвлекаться на сентиментальности. Сентябрь наступил. Девчонки раздобыли мне куртку и ботинки. Маленькая Лена дала мне свои десять долларов, они мне долго грели душу, а потом я их ей вернула, благодарная. Лёша, мой друг, провёл меня через пять колодцев где-то на углу Пестеля и Моховой. Там, в классически грязной и опустелой коммуналке, в каморке с жирными пятнами на стенах, что прилегала к большой облезлой кухне с тараканами, с вечно включённым телевизором и трезвонящим телефоном сидел на кушетке добродушный мужик в замаслянном полосатом халате. Это был Лёшин папа. "Какие люди!" - приветливо завопил он на нас зычным голосом. "Папа, этой девочке сейчас негде жить," - обьяснил Лёша и смылся. Никогда не задавая мне неуместных вопросов, мне выделили диван в большой проходной комнате. "Как можно жить в такой грязище?!" - ужаснулась я и стала их Золушкой. Мытьё полов и окон меня успокаивало. За мою прибитость и тягу к чистоте они меня удочерили.

Я попала под опёку 15-летней потрясной Лёшиной сестрёнки, жившей в смежной комнате. Мне там было классно, очень, потому что я не выносила одиночества, и его у меня не было. В любое время суток мимо меня проносился табун подростков-тусовщиков.

Я вовремя вспомнила, что у меня в сентябре сессия, и обьявилась на лекциях. Но через пару дней я вдруг загнулась и не смогла встать с дивана. Мне вызвали скорую. Дней десять я отлёживалась в больнице, неподалёку. Лёше и моим бедным подружкам опять пришлось со мной няньчиться. Они навещали меня каждый день, некоторые из них даже плакали, глядя на меня. А Лёшин папа передавал мне фаршированные перчики, он хорошо готовил.

Мне полегчало, и я вернулась на Моховую. Сдавала какие-то экзамены. Выглядела как бомжиха, в чужой поношенной одежде. Была очень довольна своей новой жизнью. Больше всего я полюбила болтаться с подростками по ночному Питеру и ни о чём не думать. Мне нравилось молчать, а они нормально к этому относились. Чаще всего ребята говорили чепуху, беззлобно безобразничали, зависали в парке, грелись у огня на Марсовом поле, или играли во что-нибудь. Кто-то приносил роликовые коньки, и мы все (человек 10 - 15) на них катались. Однажды к девочкам-малолеткам пристал какой-то педофил, а пацаны загнали его в воду, в Канал Грибоедова. А иногда к нам приходил Лёша и кормил нас или вёл нас в ночной клуб.

И ещё - крыши домов... Вы когда-нибудь гуляли по крышам в Питере?

А ведь моё лето-95 начиналось совсем не так!

Вначале, отцвели сирень и черёмуха. Я с блеском (или без) сдавала выпускные экзамены. От одного из них, по русскому с методикой его преподавания, меня вообще освободили, потому что я написала толстую работу про то, как надо ненавязчиво преподавать детям слова с непроверяемым написанием. Большинство методов и приёмов я натырила из педагогической периодики, но меня всё равно расхвалили. Я зачем-то поступила в Забороотделочный Государственный Университет, просто так, за компанию с подружкой. Подружка в тот год недополучила поступательных баллов, а я стала там учиться.

В то лето у меня был единственный в жизни выпускной. ( Все другие школьные и институтские выпускные я пропускала из-за своих вечных переездов). Я и моя подружка напились, в свинском смысле этого слова. Поехали смотреть развод мостов. Орали песни и пугали окружающих. Пытались оседлать льва у Дворцового Моста. Где-то тусовали всю ночь. Наутро я проснулась в неизвестной квартире, но в целости и сохранности. Обнаружилось, что я всю ночь носила с собой меч. Как он ко мне попал? Я думаю, что я унесла из столовки педучилища огромный тесак, в пол-метра лезвием, которым нарезали выпускной торт...

А через неделю-другую после выпускного бала я уже работала в детском доме. Несмотря на все надбавки за вредность работы со "специальными" детьми, моя зарплата была настолько смешной, что мне было грустно.

Но в детдом я вписалась легко. Бесспорно, это занятие было одним из моих призваний. Если б я не удрала, из меня мог бы выйти хороший педагог. Мне все это говорили.

Мне доверили сначала группу 11-летних детей, а потом - 15-летних. Весь персонал в детдоме мне нравился. Там не было никаких воспитателей-гестаповцев, с которыми обычно ассоциируются работники приютов.

Директриса разделила большие общие спальни для детей на маленькие каморки-загородки, чтобы у каждого ребёнка было хоть какое-то частное, личное место. Мне, привыкшей к дискомфорту военной жизни с родителями, их комнатки казались уютными.

Младшие дети на мне висли. Мне разрешалось водить их в походы на несколько часов в день, и я всё лето злоупотребляла этой привилегией.

Как это со мной часто случается, у меня появился любимчик, маленький мальчишка Лёшка. Ему было двенадцать лет, но на вид - не больше восьми-девяти, а лицо его было как у старика. Он не мог сказать, сколько времени на часах, а читал на уровне первоклашки. Но мне он всё равно казался умным. Я предположила, что он ничего не знал, потому что его никто не пытался научить. Ну и, я с ним возилась больше, чем с другими ребятами. Я не знаю, был ли он нормальным, но половину своей тогда ещё короткой жизни он провёл в психушке. В детских домах есть такая крайняя мера наказания за непослушание - отправлять отьявленного нарушителя порядка в клинику, на "поправку психического здоровья". При мне этого не случалось.

Лёшка был хилым и нервным. Иногда над ним измывались дети, когда взрослых рядом не было. В один из вечеров в мою смену он обиделся на кого-то, убежал и забился в кусты. Я его нашла, но никак не могла выманить его из зарослей. Я пообещала взять его к своим родителям в дом на ночь. Он вдруг обрадовался и вышел из своей берлоги. На ночь мне его не дали, а умыкнуть его без разрешения я не решилась. Очень плохо получилось. Я нечаянно обманула малыша.

Интересно, где он сейчас, этот Лёшка? Могу себе представить...

Ещё помню девчонку, которая постоянно умоляла меня о двух вещах: во-первых, отпустить её в другой детдом через дорогу навестить младшего братика; во-вторых, взять её к себе в дом в качестве служанки или уборщицы-кухарки. Первое желание я ей всегда исполняла, а вот о второй просьбе я недоумевала. Она мне доказывала, что одна из воспитательниц так делала с одной из воспитанниц. Я не знаю, правда это или нет.

Большинство детей имели живых родителей, лишённых родительских прав.

У вышеупомянутой девочки отец зарубил мать топором на глазах у детей... От всех историй, которые я "по-секрету" узнала от ребятишек и персонала, я осознала, что мне надо молиться на своих родителей и ни о чём не жаловаться.

Когда меня направили к 15-летним детям, то предупредили об одной их особенности: "Если Вы с ними разговариваете, а они Вам в ответ криво ухмыляются, Вы не обижайтесь. Они это не специально. Это небольшое отклонение в их психике." "Бог ты мой," - подумала я, - "Я ж сама такая же!" Я часто улыбаюсь, когда нервничаю, а люди этого не понимают.

В конце лета у моей подруги Светланы была большая свадьба. Меня назначили свидетельницей. Светка считала меня клоуном и, наверное, решила, что со мной получится хорошая развлекаловка. Но не тут-то было.

На свадьбах я до этого не была ни разу в жизни и не имела ни малейшего представления о таких праздниках. Я нанесла визит женщине, которая была профессиональным массовиком-затейником, и её обьяснения привели меня в смятение. К счастью, Светины родители наняли специального тамаду, и я должна была просто потусоваться с молодоженами и оставить в документации загса свою подпись-закорючку.

Но Света не могла оставить меня без дела и дала мне задание подготовить украшения для столовки, где должна была быть торжественная пьянка в честь Светы-невесты и её узаконенного сожителя. Она забыла, что я не рублю в декорациях. К счастью, я заметила, что у некоторых моих детдомовцев были художественные наклонности, и я засадила подростков за работу. Они изготовили для моей Светы дурацкие плакатики типа "Совет да любовь!"

За день перед свадьбой, я поехала к Свете. Она жила пару часов от меня. Меня познакомили со Свидетелем. Он был высоким красивым типом и сразу же мне не понравился. Меня предупредили, что я должна буду прилюдно с ним поцеловаться и даже, желательно, переспать с ним в брачную ночь молодожёнов, им на долгое счастье. Мне стало дурно. Я до сих пор не знаю, действительно ли так самобытны обычаи того посёлка, или надо мной прикололись.

Невеста была недовольна украшенной столовкой, и поэтому вечером мы с ней ходили воровать цветы с чужих приусадебных участков. Ближе к ночи Светлана, наконец, была визуально удовлетворена охапками астр и гладиолусов, и мы пошли спать.

Также у меня были черезчур темпераментные отношения со Светкиным женихом. Он был умным солидным увальнем, уже лысоватым в его тогдашние 25 лет. Мне он казался старым и глупым маменькиным сынком. Я любила его дразнить, а он раздражался и обижался. Но почему-то он не возражал, чтобы я их со Светой засвидетельствовала.

Я любила Светкину семью и всегда чувствовала там себя лучше, чем дома. Они мне разрешали готовить. Всё утро перед свадьбой я почему-то пекла блины. Потом меня со Светкой отвели в парикмахерскую. Там из меня сделали кучерявую овцу, а невесте навтыкали шпилек в голову. И потом началось Светкино торжественное событие, которое длилось два или три дня.

Свидетельницей быть было интересно, потому что я постоянно находилась в центре главных событий. Вот только, когда все потребовали, чтобы свидетели поцеловались, я неожиданно ломанула оттуда, уронив стул (я имею ввиду мебель). От меня отстали.

Мне там понравился другой друг жениха. Eго звали Серёжа. Но это отдельная история, которую трудно обьяснить.

В последние дни лета я столкнулась с Ним. Лёха Петров и Саня. Я сходила с ними за речку, выпить водки.

После я не пошла на работу, сбежала из места моей прописки сломя голову, чтоб спрятаться. Спятила.

А лето кончилось.

летом 99-го

Как всегда, без предупреждения пришёл Лёша. Это мой друг.

- Хочешь картофельного бульона? – я всегда ему радуюсь, хотя у нас нет ничего общего.

- Поехали в Москву! У вас завтра выходной, да? Послезавтра утром

будете дома. Поезд через полтора часа. Собирайтесь! - вдруг заявил Лёша мне и моей подруге. Он всегда был полон сюрпризов.

С Лёшиной лёгкой руки я с подружками зачастила в Москву,просто так: пошизовать, пошляться по улицам и осмотреть исторические памятники.

Моим любимым и постоянным кавалером был Кащей. Он приглашал меня куда-нибудь время от времени. "Куда ты хочешь?" "Что ты хочешь?" Классно...

Я удивлялась его историям про комсомольское прошлое. Для меня

это было новинкой, потому что в те годы говорить на такие темы было

не модно.

По-моему, он хотел слиться со мной в экстазе. Иначе, зачем он

ходил со мной на пляж, хотя не выносил солнца, или в бильярдную ,

хотя не любил играть?

Кащей не был таким уж страшным. Но я верила в воздержание.

Ещё помню двух еврейских мальчиков. Они друг о друге

ничего не знали, но их обоих звали Борями, оба были темноволосыми упитанными мужчинами лет 25ти, и оба жили с родителями.

О Боре #1 я только помню его слова "Лучше б я тебя никогда не знал". Почему-то время от времени я всё равно ему звонила. Фиг меня поймёшь...

Боря #2 - это был полный улёт. Он ввалился с другом в ночной бар, где я работала, и попросил дать им пива бесплатно, потому что у них кончились деньги. Ну, попейте, мальчеки. Не помню, как это получилось, но в выходной я пошла гулять с Борей #2, а вечером мы уже были в 2х комнатной квартире его родителей. Он гордо показал мне свою отдельную комнату-каморку. Стал хвастаться своим компьютером, но поиграть ни во что не дал, и даже потрогать ничего не разрешил. Потом он сказал, что голоден и принёс с кухни пол-курочки, оставленной ему родителями. Конечно, я тоже хотела

есть, но просить ни о чём не могла, я ж читала Булгакова. "Ты извини, но нам на двоих не хватит," - предупредил меня Боря на случай, если я посягну на его пол-птицы, и стал жрать. Когда он накушался, то потащил меня на кровать. Я не выдержала, заржала и пошла домой, предварительно натолкнувшись в прихожей на ошпаривающий взгляд Бориной мамы.

Кто ещё, кто ещё... Помню Дядю Стёпу. Мы лазили

ночью по территории зоопарка, и нас чуть не покусали собаки и

охранники.

Английский язык в то лето я уже знала почти хорошо. Какое-то время с нами жил сосед-переводчик, который гордился тем, что целый год жил в Нью-Йорке. Он давал языковые уроки по $8 долларов в час. Ко мне он был добр. Он дал мне $3 скидку, научил меня разговорному американскому, грязным ругательствам пассажиров нью-ёркского метро и описАл мне американский быт.

Я пыталась читать газету по-английски, но осиливала только по

одной статье в месяц.

В тот год я часто встречалась с женихами-иностранцами, чтоб попрактиковаться языку на халявку. Как всегда, меня занесло дальше, чем я планировала. Хотя, чего уж там... Мне хотелось чуда.

Или вот новое объяснение моих встреч с иностранцами: Это была

политическая акция. Зовите меня диссиденткой.

- От тебя разит духами за 20 метров по корридору! Где ты была? И

что это у тебя за бумаги в руках? - увидел меня, входящую,

Художник и погнался за мной.

Я успела убежать и захлопнуться в своей комнате. На мою

территорию Художник не смел входить без разрешения, потому как он

был интеллигентом.

Вскоре я пришла к нему на кухню поискать еды и потусоваться.

- Я теперь невеста! - не выдержала я и похвасталась, - Я

уезжаю в Америку! Ему 44 года и я знаю его 4 дня.

- Где ты с ним познакомилась?!?

- У фонтана... (Это было правдой. На площади у брачного агенства

был фонтан.)

- И ты с ним ... как ... УЖЕ ...???

- Уже - что? - заинтересовалась я.

Но Художник смутился и прекратил допрос.

Я пошла к моему другому художнику-соседу, Костику, в надежде, что он

поможет мне понять, что говорится в анкетах на английком языке.

От меня сильно несло духами, потому что перед свиданием у меня дрогнула рука, и я немного перестаралась. Я всегда нервничаю, когда мне чего-то хочется.

- Выпей для смелости! - моя подружка подала мне стопку тёплого медицинского спирта.

Несмотря на все приготовления, моя встреча прошла хорошо.

- Интер-девочка! Интер-Яночка!  - порадовались все жильцы моим успехам.

А я в ответ клялась, что сьезжу тоlько посмотреть на Калифорнию, и

сразу же вернусь.

Я волновалась, что Мачо одумается, испугается и не купит мне

билет. Мачо, в свою очередь, позже говорил, что он тоже

боялся, что я образумлюсь. Но всё обошлось.

Моя коммуналка была любящая и дружная. Мы могли потратить несколько часов на выяснение никчёмных вопросов типа "Кто лучше: мужчины или женщины?" или "Что изображено на этой фотографии?" или "Кто помнит формулу дискриминанты?"

Однажды мы с Художником решили пожрать мухоморов... Или, лучше рассказать , как мы с Костиком решили побегать по кладбищу... Или...

Как-то я проснулась среди ночи от галдежа на кухне, вышла туда и сказала, что я их убью. Речь тут же зашла о способах убийств. У одного из парней, оказалось, был какой-то спортивный, но вроде настоящий пистолет. Всю ночь мы стреляли по мишеням в нашей большой общей кухне. Утром все ушли спать, а я решила перед работой сходить с Художником пострелять на улице. Внешность Художника немножко напоминала лицо кавказской национальности. Он жаловался, чот менты не дают ему прохода. Поэтому он попросил носить оружие меня, под курткой. Стрельба - азартное дело, и мы

никак не могли остановиться. Как последние подонки, мы расстреляли много лампочек на улицах и в парадных. Потом мы перелезли какие-то заграждения и взобрались на какую-то башню типа водокачки. Он сказал: "Девушка тащится". Он часто почему-то говорил мне обо мне в третьем лице. Потом он чуть не упал с крыши, а я чуть не умерла со страху.

Затем я, полуспящая, ушла вкалывать, а он вернулся в койку к своей Пиявке из Махачкалы. Девочка-Пиявка гостила в нашей коммуналке в то лето, и тут же взялась за Художника, в прямом и переносном смысле. Художник говорил, что я его ревную. Возможно, он был прав, немножко.

"Я тебя так люблю, так люблю... Вышли денег?" - звонила Девочка-из-Махачкалы своему Жениху-из-Махачкалы в Махачкалу. Жених выслал ей денег на билет, чтоб она прилетела обратно к нему. На них девочка купила шубку и осталась зимовать в Питере.

На своего будущего мужа я запала сразу же. Он был похож на вождя приматов в тылу врагa. Тревожно озирался по сторонам, поминутно оценивая окружающую обстановку. В то же время, его, казалось, распирало от чувства собственного достоинства. Я всё ждала, что он начнёт бить себя в грудь кулаками и вопить, как silverback gorilla.

Но в обычной жизни он скромный. И спокойный, если его не злить. И умный. И на него можно положиться. По-моему, я была одной из этих бедных девочек, которые нуждались в защите, доброте, покровительстве. Мне хотелось папу, наверное.

Я ему тоже явно нравилась. Бедняга три дня подряд ходил со мной по городу с утра до вечера и вслушивался в мои рассказы про русских царей и цариц, на ломаном английском. Дело в том, что одной из моих (неосуществившихся) амбиций было стать экскурсоводом. Он терпел, без конца щелкал фотокамерой, и всё, что он мне сказал, было: "You are funny. It's good." И одобрительно кивал клювом.

"Ничего, что я мексиканец?" - вдруг извинился он. Его это беспокоило. Я удивилась. Я думала, что он испанец или итальянец: "Ну ладно, будь мексиканцем, что ж поделаешь".

На четвёртый день знакомства я вписала своё имя в формy визы невест, завалила его на диван, он сконфузился и уехал.

Я дала ему кличку Мачо и вернулась к прежней жизни, с Эдиком-Художником, Костиком-Художником и другими жильцами (тоже художниками). Все они были душевнобольными, творческими натурами и учились в знаменитой академии для художников на Ваське.

Костик был молодым рассеянным инженером или программистом. Он и Эдик-Мамедик были уже на последнем курсе своего художественного образования. Я фигела от их картин, особенно от копий, которые они делали в Эрмитаже. Мне они казались лучше, чем оригиналы.

Больше всего, я любила бегать с Костиком по ночному Питеру. Часто я его звала есть вдвоём на общей кухне и болтать. Однажды у Костика кончился кетчуп, и он машинально стал пользоваться чужой бутылкой кетчупа, принимая её за свою. Я ему никогда не говорила, что он ворует кетчуп у меня с подружкой. Я его любила, этого Костика. Через неделю-другую Костик вывел нам теорию, что кетчуп, выдержанный в холодильнике несколько месяцев, становится от этого густее и острее. Мы с ним не спорили. Он, наверное, до сих пор в это верит.

Кажется, с Мамедиком-Эдиком у меня тоже была любовь. Но было бы легче перечислить людей, с которыми у меня никакой любви не было. Мамедик был горбатым, или просто сутулым, и презирал спорт. У него были таланты, алкоголизм и шизофрения. С ним хорошо было дурковать, чем я и занималась с ним по ночам, увлечённо.

Трахал он не меня, а другую девочку-соседку, которая приехала в гости к сестре из Дагестана и никак не уезжала. Вскоре у неё вырос живот.

Мне сказали, что сейчас она с сыном в Москве. Она ушла от моего Эдика, потому что он методично разрубил шифонер на маленькие щепки.

Мне его до сих пор не хватает. По рассказам его друга на одноклассниках, Эдик - всё тот же. Долги, одиночество, пьянство, беспомощность...

Наверное, надо было остаться с ним и мучиться долго и счастливо, как это сделала бы любая другая нормальная русская баба.

Я чуть не забыла раскрыть тему жывотных. Тем летом я немножко погостила в деревне у мамы моей подружки. Несколько раз я пыталась доить корову. Это нелегко. Представьте, что вам нужно сделать четыре hand-jobs одновременно, а вас хотят лягнуть.

Так прошло лето 99го.

Однажды из меня чуть не сделали мойщицу туалетов.

Я пришла устраиваться официанткой в офигительный, на мой вкус, ночной клуб. Он располагался в бомбоубежище. Мне когда-то много о нём расскзывал друган-наркоман, и вот я доехала до легендарного места.

Было слишком рано для посетителей. Меня встретили и объяснили обязанности. Я поняла, что не стану тут работать, но им решила не говорить и потусоваться несколько часов в своё удовольствие. Жалование у официанток крошечное, но, как правило, можно собирать неплохие чаевые. А в бомбоубежище мне гордо объявили, что тут чаевых не подают. И что-то там было сказано про поддержку чистоты в туалете, но я им не поверила.

В тот вечер в бомбоубежище как раз репетировал популярный музыкальный коллектив. Не то "Два самолёта", не то "Два птеродактеля". Не могу вспомнить, который из них там был, я их путаю. И песен их ни одной не помню, кроме припева: "Ма-чо, ма-чо засранец!" Они много работали над этой композицией при мне, и теперь я с этим живу.

Это был наркоманский притон, оказывается. Постепенно он заполнился посетителями. На кухне сидели какие-то торчки в расслабоне. Был зал для танцев и большая тихая комната, заваленная большими подушками - чтоб поспать. Была кабинка для диджеев - я долго там просидела в трансе. В тот день в кабинке работала Славянка - я знала о ней из питерского радио.

Когда я вышла из кабинки, на меня наорала администрация и уволила меня. Оказывается, пока я медитировала в укромном уголке, они долго носились по бомбоубежищу, разыскивая новую официантку, потому что кто-то наблевал или насрал мимо унитаза.

Вот уж дудки им.

Ой, и ещё в ту ночь я успела застать набег омоновцев. В помещение ввалились крутые чуваки в камуфляжной форме с оружем. Они всех обшмонали, раскидали, довольно быстро, резко и агрессивно. Кого-то забрали. Я это кое-как разглядела из диджейской каморки. Они нас с диджеем обошли.

Потом какая-то женщина хвасталась, что омоновец разбудил ее, когда она валялась в тихой комнате с подушками, и дал ей в морду.

Почему-то она выглядела довольной. Наверное, потому что ее не арестовали.

Не могу вспомнить, выставили меня оттуда или я сама пошла домой.

Весной 86-го мой отец получил приказ о переводе в Гомельскую область, и одновременно случилась Чернобыльская авария. Наше новое место располагалось недалеко от Припяти-реки, примерно в 80 км от места катастрофы. Многие люди бежали от радиации, а моя семья - наоборот. Родители оставили меня на лето у родственников, переехали, и к осени привезли меня в это место облучаться вместе с ними.

Я прожила в белорусской глуши полтора года, и мне абсолютно всё понравилось.

Радиация.

Люди жили там как ни в чём не бывало, ходили по грибы-ягоды.

О радиации было не принято говорить. Но мне запомнились колодцы в деревне. Они были покрыты, обмотаны, оббиты полиэтиленовой плёнкой. Наверное, это чтобы радиактивная дождевая вода не попадала под землю к питьевой воде? Эта была единственная мера предосторожности, которую там предприняли. Никакой эвакуации, как это было в Киеве, там не случалось. Отец, видимо, решил: если другие дети там живут, то всё нормально с радиацией. Измерял ли кто-нибудь ее уровень, и превышала ли она норму, и кем устанавливалась допустимая ee норма, история умалчивает.

Уже 2000х я видела американскую передачу про тот район. Рассказывалось, что там люди болеют напропалую и рожают болезненных детишек и уродцев. У меня там тоже сестрёнка родилась, но вроде здоровенькая. Нашла на интернете несколько любимых одноклассников, которые так и остались там жить. У них вроде всё неплохо, и с детками.

Белорусы.

Недавняя нобелевская лауреатка, Светлана Алексиевич, говорила, что современный белорусский язык - не настоящий, он слишком обрусел.

У нас был предмет Белорусская литература. Мы понимали все стихи и рассказы по-белорусски, не зная языка. Белорусский язык обязаны были изучать только коренные белорусы. Их в школе было мало - по 2-3 человека в классе. Они приходили из окрестных деревушек откуда-то из-за леса. У всех них былa одна из трёх фамилий: Булавка, Муха и Сметанка.

Школа была на отшибе, в берёзовой роще. С детьми я легко подружилась, там в первый и последний раз меня нормально встретили как новенькую, без "проверок на вшивость".

Нам не дали квартиру, и первый год мы снимали комнату в деревушке за лесом, недалеко от школы. Дом был деревянным, старым. Хозяйке-бабушке было где-то 90 лет, ее фамилия была Муха. Она бодро ковырялась в огороде и ворочала тяжеленные чугунки в печке. Она жила в условиях 19-го века, пользуясь "музейными экспонатами": деревянными граблями, большой ступой как у Бабы Яги, и всякими ухватами, серпами и косами. Она носила национальные наряды - сарафаны и блузки с вышивкой.

У нее была огромная печь, в ней можно было бы зажарить взрослого человека или целую свинью. Но бабушка такое не готовила. Помню драники - оладьи из сырой тёртой бульбы. Блины пеклись в печи, получались толщиной с палец, походили на коржики, и по вкусу блины не напоминали. На стенах у нее висели гирлянды из сушеных грибов, косички из лука, веники из разных трав. Я часто бывала в деревне у своей бабушке в Сибире, но белорусская деревня гораздо круче. Как будто попадаешь в сказку про Бабу Ягу.

У нашей белорусской долгожительницы было штук пятнадцать детей, но выжило всего двое или трое, и то только потому, что она отдала их в город в чужую семью. Или не совсем так. Я отчётливо помню ее рассказ про одну ее дочку, которую она так отдала, и как потом дочка от нее отвыкла.

Она была не единственной такой старушкой, я видела несколько похожих экземпляров в этой деревне. У моей подружки "сьёмная бабушка" в придачу хранила фашистский китель и рассказывала, что при немцах было хорошо.

В доме были крысы. К моему приезду мои родители умудрились вывести их из комнаты, но я увидела прогрыженные дыры в шторах. Мама рассказывала, как она проснулась - а у нее на груди крыса сидела.

Мы завели ёжика. Я назвала его Часик. Он охранял нас от крыс. Днём он прятался, а ночью бегал по дому, стуча копытцами. Иногда он встряхивал иголками, как собака, и получался стеклянный звук, как от люстры с хрустальными висюльками.

В местной библиотеке я брала немало книжек белорусских писателей. Василя Быкова много прочитала. И я почти уверена, что книжка с детскими воспоминаниями о войне, которая мне больше всего запомнилась, была написана этой теперяшней знаменитостью, Светланой Алексиевич.

Природа.

Белорусское Полесье до неправдоподобности живописно. Все населённые пункты вплотную окружены лесами и болотами. Много папоротника и мхов.  В болоте можно было утонуть, как это иногда показывали в кино про партизанов. Поздней весной меня привели в восторг ночные концерты лягушек на болоте и дневное жужжание эскадрилий майских жуков. За деревней выращивали пшеницу, а за полем была крохотная речка, заросшая ряской.

Ещё помню много заросших воронок от взрывов, оставшихся с войны. Пацаны находили в лесах и трофеи, но я в таком не участвовала.

Друзья и враги.

Народ в таких заброшенных местах добрее и дружелюбнее: и в этом Полесье, и в Забайкалье, и в Заполярье, и в Сибири меня никто не чморил. Хотя в Белоруссии, по крайней мере среди детей пре-подросткового возраста, происходил какой-то повальный сэксуальный харазмент, который меня, кажется, в доску травмировал. Мне было 11 - 12 лет.

В деревне, где мы первый год жили, было несколько детей, человек семь. Когда сошёл снег (там были ТАКИЕ СУГРОБЫ ! ), я выходила с ними играть в "пекура" (типа городки, палкой банки сбивать) и "вышибалу" (dodgeball ). Один из пацанов стал называть меня жинкой, не давал мне проходу и отвешивал дикие "комплеманы". Мне он не нравился, я перестала к ним выходить. Вскоре мы переехали в военный городок, что за болотом.

Но однажды я каталась на велике, и была одна, и проезжала через поля возле той деревни, и четверо этих пацанов перекрыли мне дорогу. Один вцепился в велик, другой в меня, третий и четвертый давай со мной типа целоваться по очереди. Я от злости чуть не сдохла. Мимо проходили прапора с удочками. Это случилось на той самой дороге между полем и лесным болотом, вдоль маленькой речки, заросшей ряской. Я стала звать прапорщиков на помощь, но они только поржали и пошли дальше. Зато пацаны отвлеклись, и я кое-как успела от них уехать. Приехала домой и полдня молча умывалась с мылом, злая как чорт. Потом в школе всегда шугалась, ни с какими мальчиками больше никуда не ходила, всё время на стрёме.

Ещё хорошо отделалась, ведь девчонки в той школе рассказывали истории и похуже, что-то там про трусы. Я никому ничего не говорила.

В других местах, куда я переезжала, такого не было. Была просто агрессия, но зато хоть без сэкса.

Я дружила с белобрысой Иркой, дочкой синоптика. Ира знала все грибы, несметное количество названий: зелёнки, подзелёнки, моховики, подмоховики, разные виды опят и груздев, белые, подберёзовики, подосиновики, лисички, сыроежки. А синюшки? Не помню, были там синюшки и подсинюшки, или я выдумываю.

Нам запрещалось идти со школы через лес, в смысле, не уходить в лес с лесной дорожки, по двум причинам: радиация и маньяки. Но именно это мы и делали, и "шли со школы" по нескольку часов, играя в послевоенных воронках и наслаждаясь природой. Мне дома попадало, но зато я приносила грибы к ужину. "Где ты была?!" - допрашивала меня мама, чистя грибы. Я молчала, как партизанка, или дерзила: "Нигде!"

Нам с Иркой было жалко некоторые деревья, обмотанные колючей проволокой или бельевой верёвкой. Однажды мы с ней провели операцию по освобождению древесных друзей от оков, впивающихся в их целлюлозные тела. Я спёрла у отца напильник и ножик. В этот вечер у людей бельё досыхало на земле, и несколько деревьев было "спасено".

Других развлечений не было, но мне было хорошо в Белорусском Полесье.

И яблоки! Я до этого никогда не видела яблонь с большими яблоками. Радиационные, но зато огромные и вкусные. В Сибири только ранетки были.

лето 98-го

Я сходила с ума по Шершуну, и я думала, что это навсегда. Он был смешной и хорошенький, как девочка. Хотя девочки мне говорили, что у меня что-то с глазами. А я совсем отощала и была похожа на мальчика. Мы были с ним одинаковые: почти одного возраста, пола, и мировоззрения. Только мне казалось, что он был лучше меня во всём.

Отощала я оттого, что у меня была сессия, на работе меня в очередной раз некстати кинули, а подружка-сожительница уехала на месяц к маме. Болтаться по знакомым мне было некогда и неинтересно, и кормить меня было некому. И тут у Афони, моего кота, появился стригучий лишай. Это болезнь мерзкого вида, которая легко передаётся людям. Я приготовилась облысеть. Ветеринары сказали, чтобы я его усыпила, и дали адрес ветлечебницы, где это делают. Я потащила кота по метро и автобусам куда-то на Ладожскую. Я уревелась, потому что я была после ночной смены, а я недосып плохо переношу эмоционально. Да и кота того я очень любила. Я его подобрала в предыдущий год, нечаянно, из-за Шершуна, и меня выперли из квартиры два раза, из-за кота.

Ветеринаром на Ладожской был добрый мальчик, который сказал, что убивать кота вовсе не обязательно, и объяснил, чем его лечить. Лекарство стоило рублей 50. Денег у меня было 2 рубля на хлеб. Занимать я никогда не любила. Поэтому, той ночью я начала дурить покупателей. Я работала на кассе и всю смену недодавала людям по 5 рублей сдачи. Если кто-то это замечал, я просто извинялась и отдавала сдачу правильно, и даже не прикидывалась смущённой. Утром я опять не поехала учиться и купила лекарство. Я зажала кота и заметила, что лишаи размножаются по всей его тушке. Чтобы не пропустить никаких пятен, я его побрила. Потом я его забрызгала тем лекарством, и он надолго стал ярко-жёлтого цвета. Я стала кипятить свою одежду и долго отмывалась. Мне жутко хотелось спать, но я боялась ложиться в одной комнате с Афоней, потому что любил спать на мне. Так я опять на время лишилась своего жилья, и спала где придётся. Афоня был красочным всё лето, но выздоровел, подлец. Когда я возила его к доктору Айболиту, люди в общественном транспорте справлялись, какой он породы. "Очень редкой, канареечной", - говорила я и хотела его продать подороже. Через пару лет Афоня пропал. Я думаю, что его съели бомжи, которые жили у нас на чердаке. Зимы в Питере голодные и суровые для некоторых людей...

Встречались мы с Шершуном часто, но спали вместе крайне редко, всего несколько раз за год знакомства. Он жаловался, что так нерегулярно жить половой жизнью нельзя. И? Он жил с бабушкой в маленькой квартирке, а я бы ни за что не согласилась это делать при свидетелях. Поэтому, мне приходилось спать с подружкой. У нас с ней в то время была одна койка-односпалка на двоих. Иногда я просыпалась оттого, что моя подружка сбрасывала с себя мою руку. Наверное, я её обнимала во сне. Ещё она жаловалась, что я скриплю по ночам зубами. Сказала бы лучше спасибо, что у меня не было проблем с мочевым пузырём.

Мы с подружкой часто переезжали, пока не осели в одной из самых запущенных коммуналок на Васильевском острове, с тараканами, ободранными стенами, без душа, но зато с соседями, по которым я до сих пор скучаю. А работы я продолжала менять, как перчатки. Но так даже было интереснее.

Через какое-то время Шершун перестал ко мне наведываться, а к телефону подгонял бабушку. "А кто его спрашивает?" Аноним, блин. "А его нет дома", - от нее следовал один и тот же ответ. Не выдержал пацан такой романтики. Я полагаю, что он нашёл себе девочку поблагополучнее. К тому же, он рассказывал, что его разыскала предыдущая подружка, умница-блондинка-красавица, на которой он чуть когда-то не женился, а теперь она хотела быть с ним друзьями. Ага, наверное, он с ней. Я в то лето была слишком нищая и злая, и с удовольствием бы бросила сама себя, если б такое было возможно.

Но зато в конце лета судьба ко мне подобрела. Я устроилась в китайский ресторан, тут же научилась есть палочками и слегка потолстела. А также у меня были полные карманы чаевых. Для России, китайская жрачка - это экзотика, по крайней мере для большинства питерцев в те годы. Хозяева ресторана были настоящими китайцами. Из всех работников по-русски могли говорить только официантки и жена владельца, которая всем управляла. Я подружилась с поварами-китайцами. Один из них учился в университе на каком-то сложном факультете, хотя он знал по-русски только "мясо" и "рыба". Остальные были нелегальными работниками, которых привезли по туристической визе и, по-моему, пользовались их положением и низко оплачивали их труд. Время от времени в ресторан заходила имиграционная проверка, и все повара бросали сковородки и бежали к чёрному ходу, прятаться. Ночью, когда ресторан закрывался, они у меня иногда спрашивали: "А куда ты идёс?" В то у меня была привычка бегать по ночам с соседом к пруду, купаться, и обратно. Пару раз за мной увязались китайцы. Смешной они народ. "Халасо". Ещё помню, как Ирка-посудомойщица захотела сводить их на местную чмошную дискотеку, и уговорила меня составить им компанию. Когда какой-то местный парень на танцах подошёл ко мне знакомиться, на него народ закричал с отвращением: "Не трогай её! Она с китайцами!"  Офигеть.

Так прошло лето 98-го.