OlgaKorvis

1 ЧАСТЬ
2 ЧАСТЬ
3 ЧАСТЬ

Казимир пришел в себя. Первым, что он увидел, было обеспокоенное лицо отшельника. По телу волнами расходилась неприятная слабость. В голове иголками кололо.

— Так вот и происходит, — тихо и немного виновато произнес Кощей на его вопросительный взгляд. — Если хочу уйти, плохо тем, кто рядом. Есть граница. Дальше нее мне нельзя.

Дементьев приподнялся на локтях и сел. Озадаченно посмотрел на отшельника. Он даже не понял толком, что случилось. Они шли по лесу, разговаривали. Он расспрашивал, как Кощей живет здесь совсем один. В пустом холодном доме, где даже печь не спасет — все сквозит и истлело. Помнил, как накрыло недоверчивым удивлением, когда отшельник объяснил, что не чувствует ни холода, ни жара, и пища ему не нужна. А потом нырнул в темноту… И вот вынырнул — удивленный, подавленный и растерянный. Может, это, конечно, болезнь дала о себе знать, но Казимир давно уже шагнул за грань, когда все происходящее можно было ей объяснить.

— Почему? Я же не местный, - непонимающе спросил он.

— На этой земле. Значит местный, — коротко ответил отшельник.

— А деревенские знают, что они тебя держат? — продолжил Дементьев, и Кощей молча кивнул. — Как это вообще работает? Ты будешь здесь, пока… я не знаю… род каждого из них не закончится?

— Нет. Просто пока они здесь. На земле, которую я должен оберегать. Когда-нибудь они все уедут и…. — голос отшельника дрогнул.

Кощей не договорил, но Казимир догадался. Недоуменно выгнул бровь. Ситуация вдруг стала еще абсурднее.

— Погоди-погоди, я правильно понял, что если они все дружно свалят немного подальше, чем где я сейчас валяюсь, то этим они тебя освободят?

Отшельник снова кивнул и опустил взгляд. А в голову опять полезли сомнения — может, он все-таки невольно подыгрывал сумасшедшему мальчику? А тот нашел благодарного слушателя и рассказывает ему странную историю. Мысли штормило и бросало из крайности в крайность. Невозможность происходящего упиралась в тоскливый взгляд. Странное прозвище Кощей рассыпалось как истлевшее за секунды яблоко. Дементьев потер ладонями лицо. Лучше не стало.

— Почему они тогда не уйдут? — возможно, это был самый глупый в мире вопрос, но он и правда не понимал. Если все это реальность, если кто-то в деревне еще помнит Кощея, почему никто за все это время и не подумал, чтобы его освободить.

— Зачем им? — Кощей пожал плечами. — Я умру. Никто их не будет защищать.

Казимир очень внимательно посмотрел на отшельника и понял, что самый глупый вопрос только впереди.

— Почему ты умрешь?

— Прошлый хранитель умер. Когда мне передал. Я тоже умру. Не знаю. Мне же никто не сказал, что это.

Кощей замолчал, но Казимир чувствовал, что он не договорил. Не ошибся. После недолгой паузы, отшельник снова заговорил. С такими же тяжелыми паузами, как при первой встрече в лесу.

— Но это лучше. Чем вот так. Мертвым. Быть. Столько лет.

Дементьев глубоко вдохнул. Если в избе на стене действительно годы прошлой, человеческой жизни… Он даже не мог представить, как это — больше века провести в одиночестве и изоляции. Забыть себя, свою жизнь, свое имя.

— Твое имя… Я прочитал его. Если ты забыл…

Он оборвал фразу, когда Кощей резко схватил его за руку и затряс головой.

— Нет, не надо! Не говори! — он умоляюще посмотрел ему в глаза. — Это не я. Это другой человек. Кощей я. Не хочу вспоминать. Мне так проще. Не надо.

Казимир успокаивающе развел в стороны руки.

— Кощей значит Кощей. Кто я такой, чтобы спорить?

Вопрос был риторическим, но отшельник дернул уголком рта в подобии улыбки и ответил:

— Ты добрый. Ты писатель, — на его лице вдруг промелькнуло смущение, он неловко пожал плечами. — А ты… У тебя нет с собой книг? Ненужных. Каких-нибудь.

Дементьев удивленно хмыкнул на неожиданную просьбу. Наморщил лоб, припоминая. Может, в его складе на колесах и завалялась пара штук его собственных, даже с автографом. А если и нет, был вариант попроще.

— Не знаю, в машине, может, есть. Надо посмотреть. Если хочешь, могу у местных спросить.

Но Кощей на такое предложение снова затряс головой.

— Не надо у местных. Не напоминай им про меня. Не хочу, чтобы снова искали. Я научил лес меня прятать.

— Это как?

— Лес их не пускает ко мне. Они идут и видят только деревья. Тебя пустил. Ты не злой.

Казимир уже понял, что кем бы ни был Кощей, рассуждал он довольно просто. Местные — плохие. Лес — добрый. Сам он тоже попал в команду хороших. Может, и в деревне не все были поголовно бездушными уродами, кто-то про Кощея даже не знал, но для отшельника и они оставались надсмотрщиками в его заточении. Примитивное мышление отдавалось щемящей горечью и ощущением неправильности происходящего. Хотелось что-то изменить, хотя бы попробовать.

— Я не скажу им, что видел тебя, — пообещал Дементьев. — Но когда я только приехал, спрашивал про отшельника в лесу. Мне сказали, что тебя давно никто не видел. Кто-то думает, что ты уже умер.

Кощей улыбнулся.

— Некоторые не верят. Как и ты сначала. Но еще есть те, кто знает. Я перестал к ним выходить… — он нахмурился, провел рукой по выжженной солнцем низкой траве. — Ко мне раньше иногда приходили. Дети чаще всего. Девочка навещала. Серафима. Добрая была. Потом она снова пришла. Совсем взрослая. С ней другая девочка. Дочь ее. Просила меня сделать зло. Человека в лес заманить и оставить. Прогнал их. После этого лес меня укрыл. Плохое здесь место. Рождаются как все, а вырастают в зло.

Казимир мысленно усмехнулся. Знал бы Кощей, что так везде. И виновато в этом совсем не место. В мыслях всплыла старуха с яблоком. Теперь он вспомнил имя — местные называли ее бабушкой Серафимой. Вот тебе и безобидная старушка. Кощей здесь был не из сказок, а вот Баба Яга настоящая.

В рюкзаке ожил телефон. От звука сигнала отшельник вздрогнул и интуитивно отодвинулся. Дементьев невольно улыбнулся.

— Не бойся, это… так… чудеса современного мира, — он покопался в рюкзаке и вытащил телефон.

Звонил отец. Значит, хороших новостей можно не ждать. Так и оказалось — он сообщил, что дед приказал долго жить, а это означало, что нужно срочно возвращаться в Москву. После короткого разговора Казимир задумчиво сунул телефон в карман ветровки и, наконец, поднялся на ноги.

— Дед мой, про которого я тебе говорил, умер, — он посмотрел на все еще сидящего на земле Кощея и протянул ему руку. — Мне нужно уехать в Москву на несколько дней. Но потом я вернусь, и подумаем, как разобраться с твоим проклятьем.

Кощей озадаченно на него посмотрел, но за руку ухватился, чтобы встать на ноги. Уже спокойнее, чем в лесу.

— С ним нельзя разобраться, — растерянно произнес он. — Оно просто есть.

— Ты недооцениваешь привлекательность денег, — с усмешкой ответил Казимир. — Если устроит цена, деревенские на своих двоих отсюда побегут. Только…

Он нахмурился и потер пальцами переносицу. Сам по себе план действенный. Местные, конечно, поломаются — куда без этого. Но в Кощея верили единицы, а в деньги — все остальные. Достаточно сравнимой со стоимостью насоса суммы, и несогласных никто не будет слушать. Но оставалась проблема. Люди — создания очень хитрые. Особенное такие, как эта Серафима.

— Скажи, а ты можешь как-то… Сам понять, все ушли или кто-то остался? — спросил Дементьев. — Ну вот допустим все уйдут, но кто-то один останется, ты об этом как-то узнаешь или, может, почувствуешь?

Кощей посмотрел на него с еще большей растерянностью.

— Я… не знаю. Ты только сейчас не говори с ними. Разозлишь. Тебе дурное могут сделать. Я очень… Благодарен тебе. Что помочь хочешь. Что вообще со мной разговариваешь. Что поверил, — он говорил торопливо, порывисто — как будто захлебывался, пока Казимир его по плечу не похлопал.

— Да что ты так разволновался? Давай договоримся. Никакой самодеятельности ни у тебя, ни у меня. Вернусь — будем решать, что делать, — он вспомнил про деда, который тоже обещал вернуться и помочь. — Знаю, мой дед то же самое тебе говорил и пропал. Я так не сделаю, если только вдруг не сдохну сразу вслед за дедом. Но я очень постараюсь этого не делать. А пока, если не хочешь с местными встречаться, подожди меня на выезде из деревни. Я подъеду и, если найду книги, отдам тебе. Договорились?

Отшельник кивнул и слабо улыбнулся, а Дементьев, глядя на него, растерянного, дикого и очень одинокого, решил для себя, что неважно, кто он: проклятый или деревенский дурачок. Он постарается ему помочь и сделать напоследок что-то по-настоящему хорошее.

Когда они подошли к опушке леса, Кощей остановился, а Казимир пошел в деревню. Задерживаться совершенно не хотелось. И не потому, что в Москву торопился. Все люди, которые там жили своей нехитрой жизнью, в его глазах превратились в нелюдей. Жадных, злых и жестоких. Он заглянул в дом и забрал вещи. Потом окликнул Дарью Михайловну в огороде — коротко сообщил про деда и про отъезд. Та дежурно поохала, и Дементьев поспешил к машине. Там его и настигла бабушка Серафима. Он вздрогнул от цепкого и холодного прикосновения к руке.

— Ты к нам заезжай почаще, сынок, — она заискивающе улыбнулась. — Места здесь хорошие, сам видишь. Не то, что в вашей Москве. Там поди и дышать нечем.

— Да, воздух у вас тут обалденный, — Казимир натянуто улыбнулся и аккуратно отступил в сторону, уходя от неприятного прикосновения. — Загляну как-нибудь. Спасибо вам за гостеприимство.

— Ой да пустое! Мы же родня, как-никак. Может, тебе яблочек нарвать на дорожку?

— Да мне пока хватит, спасибо! А то до Москвы не доеду, — он еще раз улыбнулся и сел в машину.

Там он невольно содрогнулся. Ощущением накрыло — как в застоявшийся пруд с гнилой водой зашел, и к нему всякая дрянь присосалась. Скинуть хотелось, отцепить. Отряхнуться. Может, сам себе уже надумал после слов Кощея про злые мысли, но чувство никуда не пропадало. Даже, когда выехал из деревни и остановился на обочине старой, грунтовой дороги. Казимир вышел из “форестера”. Со стороны выезда шел Василий и бормотал себе под нос. Местные рассказали, что он либо дома пьет, либо по окрестностям бродит, когда самогон заканчивается. Видимо, чеченский ветеран организовал перерыв в запое и решил подышать свежим воздухом.

Дементьев отвернулся в сторону леса и увидел Кощея. Тот что-то нес в руках. Когда подошел ближе, Казимир разглядел большой лист лопуха с горстью лесной земляники.

— Собрал, пока тебя ждал, — неловко пояснил отшельник и протянул ему ягоды. — Мне нечем отблагодарить. Только вот так.

И сразу как-то теплее стало. Пропало чувство, что пиявки облепили.

— Ну спасибо, — Казимир бережно забрал лопух с земляникой и открыл водительскую дверь.

Наверху послышался нарастающий гул. Кощей задрал голову и удивленно вздохнул.

— Что это? — спросил он, и Дементьев тоже посмотрел наверх.

— Разведывательный самолет, — ответил он, догадываясь, что ответ мало скажет живущему в лесу отшельнику. — Скорее всего, проверяют лесные пожары.

— Самолет, — повторил Кощей. — Я читал про них. Но не помнил, как выглядят. Теперь знаю. Спасибо.

Казимир кивнул в ответ и наклонился в салон машины. Бережно пристроил лопух в бардачке между сиденьями, взял книги с пассажирского сиденья… и услышал позади топот и крик. Совсем близко. Кричал Василий.

— Духи! Проклятые! Пришли!

Дементьев стремительно выпрямился. Резко обернулся и увидел прямо перед собой искаженное ненавистью и ужасом лицо Василия. И занесенный для удара нож. Казимир инстинктивно вскинул руки, чтобы попытаться отвести удар, но его рывком отбросило в сторону. С такой нечеловеческой силой, что еле устоял на ногах. Он тут же развернулся и оцепенел. Там, где только что был он, стоял Кощей и держался рукой за рукоять ножа… в своей груди. А Василий с криком “Духи! Духи!” уже бежал в деревню. Казимир еще несколько мгновений тупо смотрел, как между пальцев отшельника течет кровь, а на балахоне расползается темное пятно, а потом бросился к Кощею. Схватил его за плечи.

— Ты… — он осекся.

В голове одновременно роились мысли про скорую и проклятье. Про расстояние до ближайшего населенного пункта. Не успеет даже отвезти. Да какое тут, к черту, проклятье и границы, все это ерунда. Мертвые кровью не истекают. Живые, правда, с такой раной на ногах долго не стоят, а отшельник держался.

— Все нормально, — тихо прошептал он, а на губах кровь выступила.

— Зря ты меня оттолкнул, — только и смог сказать Дементьев. — Мне-то немного осталось, а ты…

— А я умереть не могу.

К величайшему удивлению Казимира, он мягко отстранился. Обхватил обеими руками рукоять, зажмурился и с усилием вытащил нож. Если до этого стойкость Кощея еще удавалось списать на шок, то после такого маневра он должен был мешком упасть на землю. Но не упал. Вместо этого он выбросил в сторону нож и посмотрел на ошалевшего Казимира.

— Все нормально, — повторил он и со слабой улыбкой добавил. — Я же Кощей. Бессмертный. Стирать только теперь надо. И зашивать.

Он вздохнул и вытер руки о балахон. Потом снова поднял взгляд на Дементьева.

— Ты бледный. Очень, — обеспокоенно сообщил Кощей. — Тебе нехорошо?

Казимиру и правда было нехорошо. Все еще потряхивало от случившегося, и теперь он окончательно поверил, что отшельник не деревенский дурачок, а живая душа, что больше века обречена жить в лесу в одиночестве. Неприятный холод проскреб по позвоночнику от этого простого осознания и окончательно унес все сомнения. В своих книгах он придумывал разные миры — и мрачные, и умирающие, но реальность вдруг оказалась страшнее любого из них. Тоскливее.

— Все нормально, — ответил Дементьев словами отшельника.

Называть его Кощеем больше не получалось даже в мыслях. Прозвище вставало поперек горла. Это даже не кличка, а унижение. Злая насмешка. Елисей его имя. Тоже как из сказки, только из другой.

Пока он боролся со ступором, отшельник поднял с земли две книги. Казимир выронил, когда на крик обернулся. Елисей бережно взял их в руки. Смахнул ладонью песчинки, потер рукавом попавшие на обложки капли крови.

— Казимир, — почитал он, улыбнулся и поднял голову. — Теперь и я знаю твое имя.

— Прости, я совсем забыл представиться. Из головы вылетело, — Дементьев помедлил и все-таки спросил. — Ты точно в порядке? Я, знаешь ли, не каждый день вижу, как люди после такого удара ножом выживают. То есть я вижу, что ты живой, но вообще… Как ты?

— В этот раз не страшно. Вася — он не понимает. Его нельзя винить. Он без умысла. Я его немного успокоил, и он убежал домой, — Елисей подошел поближе и мягко дотронулся до его руки. — Не злись на него.

В этот раз. Значит, были и другие — и, видимо, не такие случайные. Сейчас и целью не Елисей был, а Казимир. Мелькнул тут своей нерусской рожей перед травмированным ветераном. Он все-таки разозлился. Сильно. Злость требовала вернуться назад прямо сейчас и вытащить каждого из деревенских из дома, заставить уйти. Прогнать. Если надо — пригрозить. Ему-то чего, ему терять нечего. О себе он давно не думал, а оставить тут Елисея еще на сто лет — боялся.

— Казимир, — голос отшельника вытащил его из тяжелых и ядовитых мыслей. — Можно попросить?

— Конечно, о чем?

— В книге, которая в моем доме, я читал про море. Здесь есть озеро, но меньше. Я, может, и видел когда-то, на не помню. Не представить, как это. Вода до горизонта. Если ты вернешься, можешь показать… фотографию. Это так называется? Когда на бумаге.

Дементьев тяжело вздохнул. Злость перешла в горечь — тоскливое ощущение бессилия. Она так и застряла криком отчаяния где-то внутри. Елисей его молчание истолковал по-своему.

— Ничего, — торопливо сказал он. — Мне и так хватит. Спасибо за книги.

Вместо ответа Казимир молча усмехнулся и вытащил телефон. Нашел видео прошлогодней давности и подошел поближе к отшельнику.

— Вот тебе море, — тихо сказал он и включил воспроизведение. — Это океан, но в целом выглядит так же.

Елисей зачарованно смотрел видеозапись. С расширившимися от изумления глазами прильнул к дисплею как ребенок. А там шумели волны Атлантического океана, разбивались о камни на берегу, а заходящее солнце окрашивало воду не то в золотистую кровь, не то в огненное вино. Минута из прошлой жизни Казимира, когда он побывал почти в раю.

— Очень… красиво, — сказал Елисей, когда запись закончилась.

Дементьев заметил, что глаза у него блестят. То ли от восторга, то ли от сожаления. В последнее верилось лучше.

— Спасибо, — добавил он. — Я… я думаю, у меня все-таки кое-что есть для тебя.

Он глубоко вздохнул и отошел в сторону. Казимир внимательно проследил, как Елисей отыскал брошенный нож, зажал между колен книги, чтобы освободить руку. Отшельник вытащил из-под балахона крепкий, толстый шнурок. Его он и срезал. Казимиру почудилось, что когда тот упал на землю, на лице Елисея промелькнуло что-то похожее на светлую тоску. Отшельник снова уронил нож, перехватил книги — они для него представляли большую драгоценность, чем оружие.

— Возьми, — Елисей вложил ему снятый со шнурка массивный, потемневший от времени перстень. — Это… принадлежало другому мне. Ты его имя прочитал. Возьми, пожалуйста.

Первым порывом было отказаться. Этот перстень — последнее, что связывало Елисея с прошлым. Если уничтожить еще и его, то ничего не останется. Казимир заглянул в глаза отшельника, помедлил и все-таки согласно кивнул. Он заберет кольцо. На время. Он заметил на нем рисунок или герб. Как знать, может получится выяснить, кем был этот странный мальчик, пока его судьбу и его самого не сломало чудовищное проклятье.

— Ладно, — ответил Дементьев. — Буду хранить очень бережно.

Он с усилием сделал шаг в сторону, мысленно убеждая себя, что скоро вернется. Самое позднее — через неделю. Приедет и купит совесть каждого из деревенских. Главное, чтобы Елисей что-нибудь придумал, если кто-то решит в погребе отсидеться. Но и этого тоже ничего — Казимир готов и сам обшарить всю деревню и весь лес ради такого дела. Или выселить их всех отсюда, если по-хорошему не поймут и на деньги не поведутся. Главное, чтобы у него времени хватило.

Елисей вдруг снова подошел к нему, дотронулся ладонью до его лба.

— Не бойся, — тихо произнес он, и Казимира как холодной водой окатило — он вспомнил свой сон.

Отшельник напоследок печально улыбнулся и зашагал обратно в лес, прижимая к груди книги. Дементьев смотрел ему вслед, пока тот не исчез среди деревьев, а потом сел в машину и поехал обратно в Москву.

В столицу он вернулся уже ночью. Там его встретил пустой дом и такой же пустой документ с названием “Кощей”. Казимир очень хорошо помнил того себя, который слушал байку деда и не верил ни одному слову. Как будто тоже какая-то другая жизнь была. Ружье в сейфе, виски на столе. Тогда ему было все равно — он хоть завтра мог умереть. Сейчас знал, что нельзя. И как бы ни хотел отец другого, его последним самым нужным делом станет не еще один роман и даже не сценарий. Им будет то, о чем никто и не узнает — потому что не поверят. С этой мыслью Дементьев опрокинул в себя стакан виски и лег спать, а наутро узнал, что помощи от него никто не требовал. Даже наоборот — его и близко не подпускали к организации похорон, словно не хотели показывать его недалекое будущее, напоминать, но мысли Казимира сейчас были заняты не болезнью, а совсем другим. Он только мельком удивился, как легко принял смерть деда. Видимо, потому что все давно к ней были готовы. Кто знает, может, через пару лет и его смерть будет такой же ожидаемой и не слишком тяжелой для тех, кто останется жить дальше.

Все время до похорон он провел сначала у специалистов по геральдике, которые опознали рисунок на перстне, а потом в музеях. Чем дальше копал, тем невероятнее складывалась история. Герб принадлежал династии Романовских. Научный сотрудник музея долго и подробно рассказывала ему о светлейших князьях, а Казимир смотрел на их родовой герб и вспомнил вырезанного из дерева единорога в избе отшельника. Он все расспрашивал и расспрашивал, пока наконец порядком не утомил сотрудницу музея. На резонный вопрос, откуда такой интерес, он молча достал из бумажника деньги, положил их перед женщиной. Специально снял заранее, с деньгами разговоры почти всегда идут легче, такая вот особенность есть у многих людей. Он показал перстень и сказал, что ему нужно найти все про человека по имени Елисей, кому принадлежало такое кольцо, и кто родился в одна тысяча восемьсот девяностом году. Как можно скорее. Его попросили прийти на следующий день.

В музей он вернулся сразу после похорон деда. Узнал, что прямых наследников с таким именем у князя не было, но, что вполне вероятно, его мог носить кто-то из внебрачных сыновей. С этими словами она показала несколько фотографий в прозрачных пластиковых кейсах. Казимир внимательно рассмотрел каждую, и на одной он с изумлением узнал до невозможности знакомое лицо. Он всматривался в нечеткое старое фото и видел другого человека, с черными полосами на лице. Казимир сфотографировал снимок на телефон и в полном смятении вернулся домой.

Дожидаться утра оказалось выше его сил — сорвался в ночь. Навстречу рассвету. Полный мыслей и надежд. Ехал и почему-то был уверен, что все должно получиться. Иногда он вспомнил слова Елисея, что тот умрет, если его освободить. Вспоминал и убеждал себя, что отшельник сам толком не знает, как работает проклятье. Но если и так, то это станет его долгожданным освобождением.

В деревню он приехал, как и в прошлый раз — в час занимающейся зари. Остановил “форестер” на въезде, где они с Елисеем попрощались. Вышел из машины и вдохнул полной грудью, но вместо свежего воздуха почуял лишь смог. Гарью несло. Лесные пожары и сюда добрались.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

1 ЧАСТЬ
2 ЧАСТЬ

Дома на него с порога набросилась Дарья Михайловна. Строгим и выразительным шепотом, чтобы не разбудить остальных, она от души отчитала городского умника, который ушел в лес и никому не сказал ни слова. А если бы заблудился? А если бы зверь какой напал? Казимир сдержанно напомнил ей, что днем местные все как один его заверили, что никаких здесь зверей не водится, но разгневанную женщину это не остановило. Не водится — до поры до времени. А потом возьмут и заведутся. И задерут пришлого москвича, как козленка. Казимир дураком не был и понимал, откуда растут корни у такого бурного беспокойства. Случись что с ним, про всю дальнейшую помощь Виктора Сергеевича можно навсегда забыть. Спорить он не стал, пообещал в следующий раз предупредить. Дарья Михайловна на это дернула бровью — едва ли рассчитывала, что дементьевский сынок задержится в деревне, а Казимир вместо ответа молча ушел в выделенную ему комнатушку.

Сон долго не шел, несмотря на усталость. Дементьев все думал про отшельника. Перебирал в памяти его слова — неловкие, несвязные, как будто он разговаривать разучился. Если бы не слова местных, что его много лет никто не видел, он решил бы, что этот Кощей всего лишь поселившийся в лесу деревенский дурачок. И если бы не первобытный ужас на его лице, когда он узнал про деда. Он еще раз прокрутил в памяти тихое и испуганное “Я помню”. Дурачок и есть, запомнил, что Казимира вывел. Ну не деда же? Кощея тогда и в помине не было. Когда у него слетел капюшон, Дементьев все-таки разглядел лицо — даже в черных разводах оно было молодым. Может, дедов отшельник и правда где-то нашел недалекого паренька. Приучил жить по-своему, сам потом на тот свет отъехал, а он один лесу остался — справляться, как умеет. Может, у них такая странная традиция жить вдали ото всех и передавать такой образ жизни. Тогда по возрасту этот “кощей” должен быть третьим по счету после того, которого дед встретил. Или даже четвертым. Еще только сейчас Казимир вспомнил другую странность. Вместо обуви у Кощея было что-то самодельное — как будто кусками шкуры ноги обмотал. Он задремал с мыслью, что завтра снова пойдет в лес.

Проснулся он по своему времени — ближе к полудню.

— Вы, городские, все так спите? — с усмешкой поинтересовалась Дарья Михайловна, когда Казимир пришел на кухню. — Есть будешь?

Дементьев сонно кивнул.

— Я еще на день-два останусь, не возражаете? Стеснять не буду.

— Ну… — неопределенно протянула Дарья Михайловна. — У нас ведь тут все по-простому. Душ вон садовый, туалет на улице. Ты в своей Москве к такому не приучен.

— Да я с ними еще вчера познакомился, ничего — не умер. Мне, собственно, кроме них и какой-нибудь еды, больше и не надо. Переночевать я и в машине могу. А за все остальное заплачу, не переживайте.

— Да что ты глупости говоришь. Хочешь — оставайся. Скучно у нас тут просто, вот и удивляюсь, чем тебя наша деревня так привлекла.

— Книгу пишу, а у вас атмосфера хорошая. Хочу на пару дней в лес сходить. Для вдохновения. Вы не бойтесь, не потеряюсь. Москвичи в лесах тоже бывают, не совсем они дикие.

Почти и не солгал. Он вчера вон как бодро начал. Остановился на моменте, когда к персонажу темнота подбиралась, а потом к нему самому подкрался Кощей. С утра намерение навестить странного отшельника стало сильнее.

— Ты с Василием только осторожней, — вдруг сказала Дарья Михайловна. — Он Чечню прошел, с тех пор немного на голову того. Он раньше в Костроме жил, потом сюда приехал, тетка у него здесь. Он так-то тихий обычно, но бог его знает, что там у него на уме. Это который вчера возле скважины раскричался. Не любит он сильный шум, что-то свое вспоминает, и агрессивный делается.

Казимир его помнил. Местные мужики его еле успокоили и увели. Выжившим война только раны и оставляет — что на теле, что на душе. На всю жизнь, как вечную память или клеймо. Вот и местный Василий такой же. В нормальную обстановку вернули, а жить заново — не научили. Кому они нужны, покалеченные — что этот, что который в лесу живет.

После недолгих сборов и приготовлений Дементьев подошел к машине. На крыше “форестера” его караулил черный ворон. Как знать, может, вчерашний. В этот раз Казимир не стал его прогонять.

— Ну что, отведешь меня к Кощею? — спросил он и открыл багажник.

Кто-то был хорошим охотником, кто-то удачливым, а Казимир — запасливым. Алиса все подкалывала, что в его машине снаряги на двоих, а то и на троих найдется. Но так уж сложилось. Однажды вымок до нитки — в следующий раз взял с собой запасную пару треккинговых берцев. Пока он копался в машине, ворон и не подумал улетать. Наоборот, подобрался поближе и заглянул в открытый багажник. Почему-то Дементьев даже не удивился необычному поведению птицы.

— Видишь? — он повесил на плечо холщовый мешок с обувью. — Поудобнее будет, чем портянки.

Ворон протяжно каркнул, вспорхнул и полетел к лесу — откуда вчера Казимир и вышел. Позади раздался старческий голос.

— Сынок, а ты далеко ли собрался?

Он обернулся и увидел маму Дарьи Михайловны. К своему стыду он снова забыл, как ее зовут. Имя какое-то необычное, не держалось в памяти.

— В лес, — коротко ответил Казимир. — Погулять.

— Все Кощея что ли ищешь? — вдруг спросила старуха.

Вчера она смотрела на него по-другому — спокойнее. Сегодня в ее взгляде он разглядел цепкую тревогу и необъяснимую неприязнь.

— Кощея? — с деланным удивлением переспросил Дементьев. — Ааа, нет, книгу я пишу. Про человека, который заблудился в лесу. Пойду атмосферу собирать.

Он дежурно улыбнулся, закрыл машину и уже хотел уходить, но старуха его остановила. Подошла поближе и протянула ему яблоко.

— Вот, возьми на дорожку. Летние поспели уже. У вас в городе таких нет. У этих один запах чего стоит.

Тут она была права. Местные ароматные яблоки Казимир уже оценил. Он поблагодарил ее, сунул яблоко в рюкзак и зашагал к лесу. Снова прошел по лугу и побрел среди деревьев. Как искать того, кто не хочет быть найденным? Идея была одна и не очень умная — еще раз потеряться. С этим вообще проблем быть не должно. Осталось только темноты дождаться, но до этого Дементьев планировал и так поискать. Он шел по своему вчерашнему маршруту — во всяком случае думал так. В лесу очень легко обмануться. Да и себя самого обмануть еще проще. Может, ему вообще все вчера привиделось, и не было никакого Кощея. Болезнь запустила в мозге необратимые процессы, и он душевно провел вечер в компании галлюцинаций. От мысли к горлу подкатывала тошнота, и Казимир пытался отогнать ее быстрыми шагами по чащобе — как будто от страхов можно убежать.

Он бродил около трех часов. Надежды найти самостоятельно оставалось все меньше. Ну это было понятно с самого начала. Искать человека в непроходимым лесах — затея для безумцев. Да и все сильнее грызли сомнения в реальности этого отшельника. Над головой раздались птичьи крики. Казимир задрал голову и поверх верхушек деревьев увидел потревоженную воронью стаю. Туда он и пошел. В его случае можно было покрутиться на месте с закрытыми глазами и пойти в сторону, где остановился, так что вороны были вполне надежным ориентиром. Иронии поубавилось, когда Казимир он на ветке подвешенный пучок сухих веток. Дементьев остановился, отметил точку в телефоне и медленно пошел дальше, выискивая взглядом рукотворные признаки того, что он еще не сошел с ума.

Ему почудился голос. Казимир застыл на месте и прислушался. Он очень медленно и осторожно пошел на звук. Старался не выдать себя, чтобы не спугнуть — помнил, как вчера отшельник растворился в лесу. Он прошел совсем немного и снова замер — на этот раз от изумления. В просвете между деревьями он увидел очертания старой, почерневшей от времени избы. К ней со всех сторон подступал лес, как возведенные природой стены. Кого они только защищали? Отшельника от всего мира, или наоборот?

Кощей сидел возле дерева. Тихонько раскачивался из стороны в сторону. Его лицо все еще наполовину было покрыто черным. На мгновение Казимир всерьез подумал, что он все же тронулся рассудком — увиденное никак не вписывалось в привычную ему картину мира. Отшельник разговаривал с деревом, иногда дотрагивался ладонью до ствола. Говорил он отрывисто, роняя слова как камни. Отсюда Дементьев не мог их разобрать, но чувствовал эмоциональную окраску. В речи слышались горечь и тоска. Он подошел еще ближе и заметил, что на дереве на высоте его роста вырезано человеческое лицо. Грубое, стилизованное. Похоже на древнеславянского идола. Точнее, на идолов — Казимир пригляделся и увидел на соседних деревьях такие же рисунки-маски. Кощей его не замечал. Нагнулся к дереву и лбом прислонился, что-то продолжал говорить-шептать.

— Эй, — осторожно позвал Дементьев.

Отшельник тут же встрепенулся. Вскочил на ноги и вцепился в него испуганным взглядом. Молча замотал головой. Заозирался, словно искал что-то.

— Тише, не бойся, я тебе ничего не сделаю, — успокаивающе произнес Казимир. — Мы вчера не договорили, и я навестить тебя решил. Еле нашел. Далеко ты забрался.

Кощей встревоженно отшатнулся. Снова затравленно посмотрел по сторонам. Прижал руки к груди.

— Ты только не убегай, ладно? — торопливо продолжил Казимир. — Мне показалось, ты немного расстроен. Может, я могу чем тебе помочь?

Он говорил и делал очень осторожные и очень медленные шаги. Мельком глянул на идола, с которым только что разговаривал Кощей.

— Красивая работа, это сделал кто-то, кто здесь жил до тебя?

Отшельник потряс головой.

— Никого нет, — он снова тряхнул головой. — Никого не найдешь.

— А мне больше никто и не нужен, — спокойно пожал плечами Казимир. — Я же к тебе пришел. У меня для тебя кое-что есть, раз уж ты от ножа отказался. Сейчас отдам, но ты не убегай.

Он чувствовал себя неумелой пародией на переговорщика из сериалов про ФБР или полицию. Одно неверное слово, и все полетит к чертям. Здесь то же самое, только с поправкой на деревенскую глубинку. Осторожно снял с плеча мешок с берцами и протянул Кощею. Тот даже не пошевелился.

— Ладно, давай тогда так, — Дементьев положил мешок на землю и отошел назад на пару шагов. — У тебя обувь не очень подходящая для прогулок по лесу. В этом поудобнее будет. Посмотри. Может, подойдут.

Кощей медленно подошел к оставленному подарку.

— Лес тебя пустил, — тихо сказал он. — Ты не злой. Не как другие.

Казимир задумчиво поскреб заросшую двухдневной щетиной щеку. Он смотрел, как Кощей осторожно вытащил берцы и удивленно поглядел на них — словно и нормальную обувь тоже в первый раз увидел. Смотрел и думал, какого черта здесь вообще происходит, и кто загнал парня в лес? Неужели наставник — или как его еще назвать — настолько застращал деревенскими, что парень от них шарахается?

— Почему? — вдруг спросил Кощей и выдернул из размышлений.

Дементьев непонимающе на него посмотрел, но отшельник, на его счастье, уточнил.

— Ты с добром пришел. Принес вот мне. Почему?

— Ты помог мне выйти из леса, я хочу тебя отблагодарить. Если бы не ты, я мог бы там и остаться, — Казимир умолк и со вздохом честно добавил. — А еще я хотел понять, почему ты живешь совсем один. Тяжело же, наверное. Здесь нет ничего.

На лице Кощея вдруг промелькнула светлая улыбка. Он отошел к покосившемуся крыльцу и положил мешок на верхнюю ступеньку. Дементьев подумал, что он впервые повернулся к нему спиной. Видимо, понемногу привыкал. А в следующий момент ситуация снова стала совершенно сюрреалистической.

— Я должен помогать, — сообщил ему Кощей. — Людям в деревне и тебе. Ты уедешь? Уезжай. Плохое место, не для тебя. Ты светлый, а они…

Он не договорил и потряс головой. Потом текучим движением подошел к дереву-тотему. Провел ладонью по шершавой коре.

— Не один. Они здесь, — он медленно переходил от дерева к дереву, дотрагиваясь до каждого. — Говорят со мной.

Казимир наблюдал за ним и думал, кто сошел с ума. Вариантов было немало. Он сам — он уже был уверен, что отшельник вполне реальный, но сам факт навязчивого общения с сумасшедшим пареньком ставил под сомнение его собственное здравомыслие. Другой бы на его месте дважды подумал, стоит ли оставаться наедине с лесным психом, а Дементьеву с его диагнозом терять было особо нечего. Бояться тоже. На роль не очень неадекватных тянули и местные, которые допустили всю эту странную династию отшельников. И, наконец, сам Кощей. В его психическом состоянии не приходилось сомневаться, но, глядя на него, Казимир не чувствовал страха или угрозы. Скорее, сожаление, что недееспособный человек может сгинуть в лесу, а его никто и не хватится. Никто не поможет, если он вдруг заболеет. И вместо лечения и адаптации он разговаривает с деревьями.

Казимир молча разглядывал тотемы. Он насчитал семь вырезанных идолов. Все разные. Лица резные: и мужские и женские. Элементы одежды мастерски переданы. Такое сделать — не один месяц работы. Между деревьями веревки протянуты, на них навешаны и веточки, как он в лесу видел, и выбеленные косточки. Как будто жилище ведьмы или колдуна. Дементьев перевел взгляд на отшельника. За колдуна тот вполне бы сошел. Штаны и нелепый балахон — все расшито, увешано звериными зубами и ленточками. Длинные темно-русые волосы собраны в неряшливые косы. Без капюшона Казимир смог лучше рассмотреть его и подтвердить свою догадку, что ему не больше тридцати. В чертах лица ничего не выдавало, что у него такие беды с головой. Скорее, наоборот. Людей с такими красивыми и открытыми лицами редко встретишь. Тем более отшельниками в лесу.

— Атмосфера у тебя здесь мощная, ничего не скажешь, — произнес Дементьев и вполголоса добавил. — Вот где книги писать надо, для полного погружения.

— Книги? — неожиданно заинтересовался Кощей, даже подошел поближе. — Ты создаешь книги?

— Вроде того, — кивнул Казимир. — Любишь читать?

Он был готов поклясться, что тот даже алфавит не знает, но лесной парень снова его удивил.

— Очень, — отшельник печально улыбнулся. — Мало их. Читаю, что есть. Тогда в лесу… Ты писал книгу?

Казимир уже смирился, что он перестал понимать происходящее. Чем больше он пытался прояснить непонимание, тем сильнее недоумевал.

— Да, черновик, — он помолчал и добавил. — Ты сказал, что тут люди плохие. Ты поэтому один? Ну то есть с ними.

Кивком головы показал на тотемы.

— Мне так спокойнее. Они давно не добры друг к другу. К тебе тоже, — Кощей помялся, пропустил сквозь пальцы длинную бахрому на балахоне. — Твоя книга. О чем?

— Ты удивишься — про человека, который зашел в лес и заблудился, — Деменьев понимал, что перед ним умственно отсталый паренек, но разговаривал с ним, как с нормальным. По-другому почему-то не получалось. — Это небольшой рассказ, и в нем все закончилось хуже, чем в моем случае.

Кощей заглянул ему в глаза и неуверенно попросил:

— Расскажи? Если можешь.

Казимир удивленно выгнул бровь на неожиданный интерес отшельника. Черновик был совсем сырым. Он его даже не перечитывал, как из леса вернулся, но отказывать не хотелось. Если Кощей хочет сказку, будет ему сказка. Правда, не очень добрая. Дементьев сбросил рюкзак, подошел к крыльцу и сел на ступеньку. Та натужно скрипнула, и он снова мельком задумался, как здесь вообще можно жить — все ветхое, того и гляди рассыпется. Кощей осторожно сел рядом, подтянул ноги к груди и обхватил руками колени. А Казимир вытащил блокнот, нашел наброски истории и начал рассказывать-читать, где-то меняя фразы на более подходящие. Будь он один, сразу бы и записал, а так потом переделает. Если вспомнит. Кощей весь обратился во внимание. Слушал, затаив дыхание, и на него смотрел, не отрываясь. Казимир дочитал до конца рукописи и продолжил рассказывать, собирая историю на ходу. У его сказки был нехороший финал. В отличие от сна она обрывалась на моменте, когда героя поглотило тьмой и сожрало без остатка. Такой была плата за неизведанное — за то, что любопытством потревожил хозяина древнего леса. Закончив рассказывать, он повернулся к отшельнику и напоролся на его внимательный взгляд. Глаза у него необычного цвета — как разбушевавшееся, штормовое море.

— Ну вот как-то так, — Дементьев улыбнулся уголком рта. — Не самая добрая сказка.

Кощей молчал. Казимир сунул блокнот в рюкзак и заметил яблоко. Вытащил и протянул отшельнику. В лесу такие точно не растут.

— Хочешь?

На лице Кощея вдруг снова промелькнула тревога и что-то, отдаленное похожее на злость. Он резко подался вперед и выхватил яблоко.

— Где взял? — он в упор посмотрел на Дементьева.

Казимира накрыло легким недоумением. Только что сидел спокойно и не буянил, а тут почти бросился. Может, оголодал? Но есть яблоко отшельник не торопился.

— В деревне, там много. Могу принести.

— Нет. Такое не растет. Кто-то дал?

— Старушка местная. А что?

— Недоброе в нем, — Кощей нахмурился. — Тебе надо уйти от них.

— Это тебе деревья сказали? — Дементьев все-таки не удержался от колкого вопроса.

Отшельник поддевки не заметил. Покачал головой и раскрыл ладонь, в которой яблоко держал.

— Смотри, — тихо произнес он.

А дальше произошло что-то совершенно необъяснимое. Яблоко на глазах начало сморщиваться, темнеть и усыхать, пока не превратилось в съежившийся, засохший огрызок. Казимир ошеломленно смотрел, как Кощей другой рукой осторожно убрал его и выбросил в сторону. На ладони осталась щепотка черной пыли.

— Видишь? — спросил Кощей. — Мысли плохие. Тебя могло ранить.

Дементьев тупо смотрел на отшельника и не понимал, что происходит. Вроде бы он рассказывал сказку умственно отсталому пареньку, и вдруг начались какие-то странные чудеса.

— Вижу, — заторможено ответил он. — А это как вообще?

Умнее вопроса он не придумал, но этот лучше всего отражал его мысли, которые словно разом замерли и сдохли. Кощей стряхнул пыль с ладони, сложил руки на коленях и снова превратился в тихого и печального отшельника из леса.

— Не знаю, зачем они так. Плохо на тебя думают. Поэтому и говорю, чтобы уезжал. Я… — он поднял взгляд на Казимира, — я не думал, что так много времени прошло. Я думал, несколько лет. А уже два поколения выросло. Страшно стало.

Кощей снова обхватил ноги руками и уткнулся подбородком в колени, а Дементьев еще сильнее ощутил, как привычная реальность вдруг пошла трещинами, которые уже не склеить. Нет, проще всего было решить, что паренек окончательно тронулся умом, и пойти обратно, но из головы не шел фокус с яблоком. Да и сам Кощей своими словами как будто недостающие фрагменты в разбитую мозаику добавлял. Проще картинку было увидеть — еще более безрадостную, чем Казимировскую сказку.

— Ты об этом рассказывал деревьям? — спросил Дементьев.

— Да, — не поднимая головы, тихо ответил Кощей. — Знаю, это деревья. Но иногда представляю, что они говорят со мной. Так тоже проще. Они неживые. Я тоже неживой. Мы давно здесь.

— Насколько давно? — очень осторожно произнес Казимир, как будто ответ мог напугать его еще больше, чем Кощея.

— Не помню. Но давно. Очень.

— А как тебя зовут на самом деле? Не Кощей же.

— Тоже не помню. Можешь Кощеем звать. Другое имя все равно уже не мое. Его другой я носил. От него ничего не осталось.

Все попытки осознать, что нужно сделать с человеком, чтобы он забыл и свое имя, и возраст, разбивались о какую-то непонятную магию. Казимир словно читал современную прозу, а потом роман вдруг лихо сошел с тропы полного реализма и повернул в сторону мистики. Но в книгах так бывало, а в жизни — нет.

— Что с тобой случилось? Как ты вообще оказался здесь?

Кощей ответил не сразу. Сначала выпрямился. Разгладил полоски-ленточки на балахоне.

— Это… как проклятие. Раньше здесь был хранитель, — тихо заговорил он. — Другой. До меня. Помню, что он умер после того, как передал мне свою обязанность. Быть новым хранителем. Помогать местным, отводить их беды, исцелять болезни. Помню, что я сильно ранен был. Прошлый хранитель пообещал вылечить меня, если помогу ему, но, как видишь, солгал. Освободиться хотел. Я спрашивал, почему. Никто не ответил. Кто-то был нужен, кто угодно. Нашелся я. Пока здесь люди живут, не могу ни уйти отсюда, ни умереть. Я не знал, что все так будет.

Он замолчал, потер ладони, словно пытаясь согреться. Молчал и Казимир — не знал, что сказать. Привычное мышление городского жителя пыталось отторгнуть все, что говорил отшельник. Как защитный механизм. Когда на него накатывало, он напивался, напрочь теряя чувство меры. Он продолжал пить, пока не срабатывал тот самый механизм, и его не начинало полоскать. Сейчас он тоже чувствовал дурноту, но другую — от самой ситуации. Не получалось у него отмахнуться и заклеймить все сказанное бредом сумасшедшего.

— Ты про имя спрашивал, — вдруг продолжил Кощей. — В доме на стене вырезано. Там, где книги стоят. Я забыл, дерево помнит.

— Я схожу посмотрю?

Отшельник молча кивнул. Дементьев встал на ноги и зашел в старую избу. Внутри все еще больше походило на жилище колдуна. По углам сушеные травы развешаны. Единственное окно — наполовину прикрыто тряпкой. На тусклом стекле трещина. Из всей мебели — лежанка на полу, стол, пара неказистых табуреток и самодельная этажерка с резными деревянными фигурками. Среди них Казимир разглядел единорога. На полу пыльные, потертые шкуры. Как будто декорация, где половину предметов забыли, поэтому она выглядит ненастоящей, мертвой. Он подошел к сложенным в стопки книгам. К таким даже прикасаться страшно. Того и гляди рассыплются от ветхости. За ними нашел надпись, о которой говорил отшельник. Прочитал, и внутри все похолодело, а следом колыхнулось яростное недоверие. Да быть не может! Не бывает такого. Он живет в современном мире, где нет места цыганской магии, бабкиным проклятьям и прочей чертовщине. Надпись на стене говорила об обратном.

Елисей. Рядом два числа, похожие на годы жизни: 1890 — 1917.

Оглушенный новым знанием, Дементьев вернулся на крыльцо. Отшельник по-прежнему сидел на ступеньках.

— Ты говоришь, что уйти не можешь, — задумчиво произнес Казимир. — А как это проявляется?

— Так проклятье работает. Если попробую уйти, станет плохо человеку, который рядом. Никого не будет, почувствую, что кому-то плохо из-за меня. А навредить не могу. Поэтому и идти дальше не смогу. Не пускает.

— Не понимаю, — честно признался Казимир. — В голове не укладывается.

Кощей слабо улыбнулся. Поднялся с крыльца и протянул ему руку.

— Пойдем. Я покажу.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Все жили ожиданием спасения. Никто не приходил, но этому находили объяснение. Мосты разрушены, дороги завалены, много пострадавших. Конечно, сразу на всех ресурсов не хватит. Но они подождут. Прошло-то всего восемь дней. За это время они организовали еще пару вылазок наверх. Убрали трупы из переходов. Сверху тащили все, что могло пригодится. Даже где-то нашли пару бочек для костров. Некоторые ушли и больше не возвращались. Макс слышал, что кто-то решил дожидаться помощи в своих квартирах неподалеку. Алединскому некуда было идти, от его дома в нижней части наверняка остались одни руины. Он сидел на станции. Удивительно, как невозможные и невыносимые в обычной жизни условия вдруг стали привычными.

И как люди здесь стали уже не просто выживать во временном убежище, а обживаться.

Не обошла их стороной и смерть. Был среди них один мужчина, про которого сразу можно было сказать, что не жилец. В больнице бы его подлатали, а без медицинской помощи ему дорога только в один конец заказана. Говорили, что он упал на штырь. Вроде бы и рана не особо глубокая, но жара и грязь сделали свое дело. В этот раз, чтобы избавиться от тела, уже не пошли к мосту — почти километр по тоннелям. Вынесли на улицу подальше от станции. Положили в брошенную машину и оставили. Мертвым все равно.

Однажды пришлось поволноваться — группа долго не возвращалась. Когда поднялись по неработающим эскалаторам и подошли к разбитым дверям входа на станцию, увидели причину — шел дождь. Не черный, смешанный с пеплом. Обычный летний дождь, который нес с собой невидимую смерть. И группе пришлось переждать в разрушенном общепите за площадью. Вроде бы и рукой подать до станции, но никто не хотел напрасно рисковать своей шкурой.

В тот день на станцию принесли старый радиоприемник на батарейках. Где только нашли такой раритет? Они долго пытались поймать хоть какое-то сообщение, но слышали лишь треск помех. Но и это не мешало надеяться, что помощь когда-нибудь придет. Главное — дождаться.

В следующую вылазку пошел и Макс. Когда он начал собираться, к нему подошел Артем. Не отговаривал, только смотрел с тревогой. Парнишка теперь уже окончательно стал его подопечным. Алединскому удалось узнать, что Артему семнадцать лет, и он ходил в какой-то специнтернат недалеко от метро, его должна была старшая сестра забрать. Макс пытался осторожно разузнать, почему он в специальной школе. Артем только пожимал плечами и говорил, что не знает.

Алединский тоже не знал. Темка выглядел и разговаривал как обычный школьник. Разве что был очень тихим и робким. Он даже за едой один не мог сходить. Подойдет к людям и молча стоит, пока или не спросит кто, или Макс не придет. Артем словно пытался быть как можно больше незаметным, но в условиях выживания это только вредило. Умер бы в том тоннеле — никто бы и внимания не обратил. Пока запах не пошел бы.

Но это могли быть и последствия психологической травмы. Среди них была женщина, которая больше не разговаривала. Ее муж тщетно пытался достучаться до нее, но она полностью замкнулась в себе. А до удара, по его словам, все было хорошо. Как и у всех остальных.

— Я недолго, — пообещал Макс.

Он уже знал, что Артем очень боится оставаться один. Подумывал взять его с собой, но потом отказался от этой идеи. Наверху можно и напороться на таких же выживших — были уже стычки. Да и незачем ему видеть, во что там все превратилось. Успеет еще насмотреться, если помощь до них все-таки дойдет.

— Все нормально будет, — обнадеживающе сказал Макс. — Где наша не пропадала.

О том, что пропало уже все и везде, он как обычно не договаривал.

Когда Алединский поднимался наверх, его охватило странное чувство. Он одновременно готовился к худшему — увидеть вымерший и разрушенный город, полный разлагающихся трупов и мусора. И в то же время подсознательно надеялся, что именно сейчас, наконец, появятся машины служб экстренного реагирования или военные и отвезут их к другим выжившим.

С этой мыслью Макс вышел со станции и впервые увидел город после удара. С непривычки резало глаза. Небо было затянуто плотными облаками, но и пробивающегося сквозь них света хватало, чтобы ослепить людей, что больше недели прятались в темноте под землей. Механические часы показывали четыре утра. Глупо надеяться, что умирающий город живет по привычному распорядку, и они никого не встретят. Но так все равно было немного спокойнее.

Они шли по заранее проложенному маршруту. Какие-то места уже были совсем разграблены, где-то еще оставалась еда. Все полезное кидали по рюкзакам и сумкам. В торговом центре оказались свои правила. Внизу, где был огромный продуктовый супермаркет, прочно обосновались люди. Ко входу их даже близко не подпустили. Местные стояли, вооруженные кто чем и готовые оборонять свое.

На рожон никто не полез. Поднялись наверх. Повсюду все разбросано, иногда попадались мертвые тела. Макс уже почти привык к запаху новой жизни. Гниющий мусор, трупы, человеческие отходы, немытые тела. В аптеке среди опрокинутых стеллажей он нашел коробку влажных салфеток и пересыпал в рюкзак. Батарейки для фонаря, чистая одежда, еще одно одеяло, дождевики. В магазине со всякой мелочевкой Макс поднял с пола альбом для рисования и пачку карандашей. Тоже засунул в рюкзак — для Артема. Когда у них появился фонарь, школьник часто что-то набрасывал в своем артбуке. Его это отвлекало, и шуршащий звук в был всего лишь шелестом грифеля об бумагу, а не дрожью насмерть перепуганного пацана.

Все тащили на подземную парковку. Там нашлась машина на ходу. Ключи прятались в руке трупа — под трепещущим покровом опарышей. Дороги забиты, но кое-как поближе проехать можно. Жаль, что машина, скорее всего, снова одноразовое удовольствие. Уже было так. Вернулись на машине, оставили вроде бы в укромном месте, но не спасло. Не угнали, но выбили стекла и прокололи шины. Теория разбитых окон теперь была справедлива для всего города.

На парковке Алединский прошелся между брошенных машин.

Недалеко от выезда за черным внедорожником он увидел лежащего на животе мужчину в грязной и рваной полицейской форме. Одна его рука была неловко вывернута и скрыта под телом. На затылке — глубокая рана, как от сильного удара. Череп проломили. В другой раз Алединского могло бы замутить, но сейчас впору было вспоминать прибабахнутую тетку из телевизора с ее неунывающим “это норма!”. Вот такая у них теперь норма в реалиях конца света. Но все-таки стало немного не по себе. Не от смерти и не от зрелища перемешанных с кровью и волосами мозгов. Труп был совсем свежий. Алединский перевернул тело на спину и увидел, что полицейский сжимал в руке пистолет. Макс помедлил. Он когда-то ходил в тир, стрелял и из пневматики, и из боевого. Только не думал, что ему доведется применить свои знания на такой практике. Алединский разжал руку мертвеца и вытащил оружие. Поставил пистолет на предохранитель и бросил в рюкзак. О своей находке он решил не говорить. За свое здравомыслие он еще мог поручиться, а вот за других на станции — нет. Догнала ироничная мысль — так наверняка рассуждал каждый из них.

Макс обшарил тело. Больше ничего полезного не нашлось, и он вернулся к остальным.  Сел в забитую до отказа машину и медленно поехал к станции. Мельком подумал — раньше о такой тачке лямов за пять он только мечтать мог. А теперь использует как тележку из супермаркета. Он притормаживал, дожидаясь свой конвой. Люди цепко смотрели по сторонам — все были готовы отбивать добычу, если кто-то на нее позарится.

По дороге Алединский увидел вывеску магазина сантехники. Подумал, что он бы сейчас, наверное, душу продал, чтобы залезть в ванну или принять душ. Или хотя бы окунуться в озеро, не зараженное радиоактивными выбросами. Удовлетворение простейших потребностей стало недоступно. Макс не раз задумывался, что можно было бы попробовать уехать за город — в дом родителей в области. И каждый раз он упирался в дальнейшие действие. Уедет, а потом? Может, там и есть не ядовитая вода, крыша над головой. А потом? Где брать еду? Идти в лес и стрелять зверье из рогатки? Или ждать, пока кто-то не придет и не подстрелит его сам. А еще в глубине душе все-таки едва тлела крохотная искра надежды, что рано или поздно должны объявиться военные и эвакуировать всех в безопасное место. Страх пропустить шанс вернуться к подобию цивилизации тоже крепко держал в метро.

Беда пришла на десятый день. После условного стука на станции подняли гермозатвор. А потом из темноты переходов вышли те, кого никто не ждал. Макс еще издалека услышал крики. Вскочил со своего места, рядом тенью тут же вырос Артем и испуганно на него посмотрел. Пока Алединский судорожно соображал, полумрак все больше и больше наполнялся звуками борьбы, воплями и голосами.

— Сейчас… посмотрим, что там, — сквозь зубы прошептал он.

Со станции грохнул выстрел, и Макс вздрогнул. Прижался к стенке тоннеля и дернул за собой Артема.

— Тихо, — скомандовал он.

Наспех вытащил из рюкзака пистолет. Руки дрожали, а он еще стрелять собрался. Макс сделал несколько осторожных шагов вперед, заглянул на станцию и остолбенел. Там творился хаос. Крики смешивались с ударами и руганью. Полумрак вспарывал свет ярких фонарей в руках людей в странной одежде. Они были одеты в синие и прозрачные дождевики поверх одинаковой униформы. И они все лезли и лезли на станцию, как вода в пробитую брешь. Слепили фонарями, били и стреляли.

— Харэ патроны тратить, — звучно прокатился голос.

Алединский увидел говорящего и похолодел. Он понял, что это за странная одежда. Форма заключенных. Напротив его универа в паре остановок отсюда было СИЗО. Они с одногруппниками все угарали, что у них там жизненный цикл человека на паре квадратных километров: церковь, универ, завод, тюрячка и за ней кладбище. Макс похолодел и застыл в отвратительном ступоре. Как теперь? Куда? Он с ужасом понял, что сейчас ему намного страшнее, чем когда он бежал на станцию сразу после ядерного удара. Он чувствовал, что его замутило. Прерывисто вдохнул. Паниковать нельзя. Он посмотрел на зэков, которые загоняли людей как скот, и снова коротко вдохнул. А не паниковать — невозможно.

Те, кто пытался сопротивляться, лежали на станции — забитые и расстрелянные. Остальные убежали в тоннель, но там был тупик — закрытый гермозатвор. Макс подумал, что может как-нибудь прокрасться мимо них и выскочить в вестибюль станции и тут же затряс головой — не получится. Это же не стелс в игре, это страшная сука-реальность.

Темный холл наполнялся новыми хозяевами и их правилами выживания.

— Живых сюда.

— Телок не убивать.

— Хуле смотришь? Чо, жить хочешь? Я вот тоже хочу.

— Мама! Мама!!!

— Не трогайте ее! Не трогайте! Отпустите!!

— Сука, руки убрала!

— Ну ты еблан, такую телку просто так кончил.

— Трупы на улицу. Свалить рядом со входом, чтобы ни одна шмара сюда не сунулась.

Истошный визг. Крики боли и страха. Плач. Развязный смех. Удары. Ругань.

— Здесь схрон получше будет. Давай мухой к нашим в торговом, чтобы сюда все везли. Живых пусть кончают. Этих пока хватит.

Макс оцепенело вжался в стену. Все как будто происходило не с ним, не здесь.

Из ступора выдернул звук приближающихся шагов. Кто-то подошел к краю платформы и посветил в тоннель.

— А кто это у нас там жмется? — на пути спрыгнул мужчина.

Левая сторона его лица словно стекала вниз. Его перечеркивали грубые темные полосы старых шрамов. В руках он держал обломок металлической трубы, с него капала кровь.

— Э! — крикнул он. — Я консерву нашел. Даже целых две. Идите-ка сюда, мальчики.

Здоровая половина лица исказилась в ухмылке, другая осталась неподвижной. К нему быстро подошел еще один.

— Ну че ты, епта, тут мнешься. Бери и тащи их обоих. Че, зассал, что ли?

— Ты за базаром следи. Ща сам зассышь тут кровью.

Алединский глубоко вдохнул. За спиной снял с предохранителя пистолет. А он ведь даже не знал, остались ли патроны. И тем более не знал, попадет ли. В прежние времена он думал, получится ли у него выстрелить в человека, если придется. И даже тогда он не мог дать себе однозначный ответ. А сейчас не сомневался. Макс не видел перед собой людей. Только нелюдей и людоедов. Он нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел. Зэка откинуло в сторону, и он схватился на плечо.

— Ссссука!

Алединский словно сунул горящую палку в муравейник. Только вместо муравьев он разворошил свору одичавших и бешеных псин. Макс выстрелил еще раз, заставив зека рухнуть на пол тоннеля. Перевел пистолет на второго, замершего у края платформы, и еще раз нажал спусковой крючок. Выстрел прозвучал лишь один, потом он услышал только лязганье. Патроны закончились. Зэк на платформе тяжело упал в тоннель. Где-то в глубине станции заорали.

— Какого сука хера?!

Алединский тут же обернулся к Артему.

— Бежим, — сказал он он и тут же услышал такую же команду.

— Давай, бля, за ними!

Макс с Артемом бросились в тоннель. Мимо наполовину закрытой двери и дальше. В спину били крики и луч фонаря.

— Да че я за ними пойду до самого моста?

— Я те че сказал?

— Ладно, я им нахуй щас ноги вырву.

Когда голоса затихли, Макс замедлил бег и повернулся к трясущемуся от страха Артему. Тот смотрел на него с таким отчаянием и надеждой, что у Алединского ком встал поперек горла. Они оба понимали, что сегодня умрут, но Темка еще верил в чудеса.

Макс задыхался от бессильной злости. Она жила в нем весь последний год — с того самого дня, когда все началось. Становилась то тише, то снова подавала голос. Иногда он намеренно глушил ее, потому что иначе сошел бы с ума. Но даже придавленная, она никуда не уходила — ждала своего часа, а тот пришел в пятницу. С закатом над слиянием двух рек, когда небо взорвалось ослепительной вспышкой, и часть города просто испарилась. С криками людей, что навсегда остались погребенными под обломками зданий. Со сгоревшими заживо, с мертвыми или еще умирающими.

С каждой отобранной жизнью и каждой разбитой мечтой.

Безысходность накрыла все черными крыльями, застелила саваном. Не будет ни будущего, ни могил. Одна сплошная картина апокалиптического ужаса, где навечно застыли изувеченные города в моменте их гибели. А по руинам блуждали призраки, которые еще не знали, что тоже мертвы. И с каждым шагом умирала человечность. Макс хотел бы верить, что где-то по-другому, но не мог. Не получалась. Вся вера и надежда на что-то светлое осталась под толщей радиоактивного пепла.

Раньше он пытался.

Думал, что затянувшийся конфликт решат по-другому. Убеждал себя, что так или иначе все закончится, и они смогут вернуться к прежней жизни. Пережить. Без опасений ждать следующий год.

А вместо этого они слышали голоса своих убийц.

— Идем дальше, — скомандовал он.

— Там же только мост… — едва слышно прошептал Артем.

— Значит, пойдем на мост.

Темка неверяще затряс головой. Беспомощно посмотрел на Макса — по живому резал. Молил о еще одном чуде, а у Алединского их больше не осталось.

— Больше некуда, — тихо произнес Макс.

Общество разрушилось один раз во время удара

Его последнюю тень снесли зэки.

Сквозь горькую злость он дотронулся до плеча Артема, губы дрогнули в бледном подобии ободряющей улыбки. Парень прерывисто вздохнул и обреченно кивнул. Темный тоннель провожал их эхом голосов нелюдей, что шли позади. До моста неблизко — было время представить, что они просто куда-то очень быстро идут. Иногда переходят на бег. И нет никаких преследователей. Они сейчас дойдут до моста и все будет нормально. Макс все еще упрямо строил планы, как им выжить. Да, он помнил, что мосты разбомбили, но рассчитывал, вдруг получится выбраться на автомобильное полотно наверху. А потом убежать. Куда угодно. О тех людях, кто остались на станции он старался не думать. Вспомнилась фраза, что настанет время, когда живые позавидуют мертвым. Алединский не знал, откуда она. Может, из какой книги по религии, а, может, вообще из песни. Эти времена действительно настали. Тем, кто умер сразу, на самом деле повезло. А от мысли, что будет с теми, кого оставили для еды и утех, становилось плохо.

Все его планы смели голоса. Их догоняли. Позади сверкнул свет фонарей.

— Быстро! — Макс дернул за собой Артема.

Густой сумрак рассеялся в полумрак, а потом сдался под натиском тусклого света. После нескольких дней темноты с непривычки заслезились глаза. Вот он, сука, свет в конце тоннеля.

Они выбежали на перегонную часть. Все небо было затянуто полной сизой пеленой. Солнце еще долго не сможет пробиться сквозь рукотворный саван, который люди создали своими руками. 

На мосту выл ветер. Макс быстро дошел до разрушенного пролета и выругался. Позади снова слышались голоса. Они не успеют никуда перебраться. Да и не смогут, скорее всего. Вот и оставался у них выбор без выбора.

Впереди — смерть. Макс обернулся к тоннелю. Позади — тоже она. Там уже подбирались зэки. Они не торопились выходить на аварийный участок моста. Жертвы сами придут. Деваться-то некуда. Их загнали в ловушку, задавили страхом и подвели к самому краю. С этого обрыва Алединский и смотрел на изуродованный город и такие же изуродованные жизни.

Черные руины. Нижняя часть города — сплошная выжженная пустыня. Искореженные скелеты зданий. Выгоревшие остовы машин. Спекшиеся человеческие останки, погребенные под слоем пепла.

С порывами ветра приносило запах разложения.

В мертвом городе все громче звучали уродливые голоса.

— Ну че, сука, некуда бежать? Вали его нахер.

— Патроны еще тратить.

Зэк широко ухмыльнулся и угрожающе прочертил железкой по полу тоннеля. От скребущего звука по спине пробежал холодок.

— Ща я тя оприходую, мразь. И сучонка твоего тоже.

Макс попятился назад и бессильно повернулся к Артему. Сердце разрывалось от безысходности. Глупо так все. Страшно. Неправильно. Такого просто не должно никогда существовать.

Все, что они видят — результат беспощадной ошибки.

Кто-то решил, что так будет лучше.

А кто-то не смог остановить.

— Артем, — с тоской в голосе позвал Алединский. — Темка… Некуда нам идти, только вперед. Ты плавать умеешь же? Мы… Мы спрыгнем. А там выплывем. Машину найдем. У моих родителей дом в области, туда поедем. Доберемся как-нибудь и там подождем эвакуации. Ты только не бойся, ладно?

Парень смотрел на него полными ужаса глазами и не верил ни единому его слову.

— Это… все? — спросил он.

Макс слабо пожал плечами и горько улыбнулся. Может, и не все.

Если остались места, куда не долетела смерть.

Если по все стороны границ найдутся те, кто несмотря ни на что, сохранит в себе остатки человечности.

Если людей окажется больше, чем нелюдей.

Если радиоактивный дождь сможет погасить пламя ненависти.

Алединский протянул руку, и Артем схватился за нее дрожащей ладонью. Сначала неуверенно, потом изо всех сил. Перед тем как шагнуть вместе с ним в пропасть Макс увидел, что он зажмурился. Мертвый город слился с черной рекой внизу. Холод ветра стал успокаивающей водой.

Может, действительно, еще не все, но они не узнают.

Дальше будущего нет.

К утру ничего не произошло. Они не дождались ни обещанного сообщения правительства, ни спасения. Механический голос системы оповещения утонул в хрипящих помехах и замолк. Люди остались совсем одни. Стрелки невидимых часов вчера остановились, а вместе с этим закончилась нормальная жизнь. Из тоннелей Макс вернулся на станцию, разбитый и опустошенный. Там повсюду сидели такие же оглушенные люди. Кто-то спал или просто молча застыл, кто-то все еще дрожал и плакал, не в силах принять страшную реальность. Это уже были не кусочки затянувшегося противостояния, которое им иногда показывали по телевизору. Там тоже на станциях прятались люди, а потом возвращались в истерзанные города. Отсюда идти было некуда — за ночь беглецы закрыли гермозатворы. Все, кто остался наверху, обречены сгореть в радиоактивном пепле, а те, кто спрятались в метро — сдохнуть в каменной клетке.

Макс слышал споры про тоннельные гермозатворы — нужно ли закрывать и их? Никто толком не понимал, как это работает. Никто же не верил в возможность ядерной войны.

Кто-то боялся зараженной пыли, а кто-то — задохнуться. Опасались, что из тоннелей придут другие люди. Алединский подумал, что станция конечная. Еще есть разворотные и технические тоннели, но в них никого нет. Грозились протянуть ветку прямиком к канатной дороге, даже стройку развернули. Но там еще ни станций, ничего — работы только начались. Оттуда не придут. А с другой стороны — мост через реку. По нему теперь тоже не пройти. Если он и уцелел, там выбило все защитные перекрытия. В здравом уме никто не пойдет, пока с неба проливается черный дождь. Оттуда только пыль могла налететь. В тоннеле, где раньше была посадка пассажиров, закрыли гермозатвор, а во втором не смогли. Сдвинули до середины, а потом его намертво заклинило.

Хлестнуло мыслью, что все это рассуждения рационального человека. Он мог бы так думать, сидя в офисе. Прихлебывая кофе, выдвинуть очень гипотетическое предположение, что после ядерного удара все постараются найти убежище, и никому не придет в голову идти по продуваемой всеми ветрами открытой части моста. Сознание, как нарочно, отмотало на последний тихий момент, когда Алединский вот так завис на созвоне. Пил кофе и слушал вечно недовольного заказчика, а у того на заднем плане кто-то в сердцах орал, как он ненавидит эти встречи, и вообще какой мудак ставит их в пятницу на конец рабочего дня. Сейчас казалось, что это было не вчера, а много лет назад. Это другой Макс Алединский думал, что люди будут действовать рационально. А тот, который сидел в сыром тоннеле, уже считал иначе — доведенный до отчаяния, без еды и воды, человек пойдет на что угодно. Что такое для него пройти километр по открытому пространству? Разве страшнее сдохнуть от лучевой болезни, чем загнуться от голода? Или самому стать едой. Макс невольно вздрогнул и потер ладонями предплечья. Страшно было. Страшно, что все его мысли рано или поздно станут реальностью. Спасаясь от тяжелых размышлений, Алединский ухватился за голоса неподалеку.

— Мам, ну пойдем домой, — девочка лет восьми упрямо трясла бледную мать. — Ну пойдеееем!

— Мы пока не можем, — не глядя на дочь, тихо прошептала девушка с черными подтеками на лице.

— Я есть хочу! А еще Татьяна Сергеевна сказала, что в понедельник все должны прийти с поделками. Давай лучше ее делать? Мне тут не нравится.

— Мы обязательно ее сделаем, — еще тише срывающимся голосом ответила девушка.

Макс встретился с ней взглядом. Она прерывисто вздохнула, прижала к себе дочь.

— Мы посидим еще немножечко и пойдем. Все будет хорошо.

Алединский увидел, как по ее лицу покатились слезы.

Маленькая ложь ради спасения, которое не придет. Максу стало невыносимо душно. На переполненной станции действительно нечем было дышать, но больше его душило отчаяние. Бессилие. Боль. Такие хорошо знакомые чувства, выкрученные на максимум в темноте тоннеля. Ему захотелось сбежать, открыть чертовы двери, вырваться на улицу и закричать. Пока кровь не пойдет горлом, пока просто не сдохнет среди трупов. Рядом мерцала неисправная люминесцентная лампа. Дрожала — словно угасающему свету было тесно в стеклянном куполе, и он тоже пытался вырваться. Алединский глубоко вздохнул и закрыл лицо руками.

Это всего лишь паника, ее надо пережить.

Он прикоснулся ладонью к стенке. Провез с силой по облицовке. Наверху потрескивал и моргал фонарь. Макс решил, что ему надо вернуться в тоннели. Там больше места, больше воздуха. Он рванулся в темную пасть тоннеля… а через несколько метров понял, что из-за накатившего приступа паники пошел не туда — в противоположный, который уходил к недостроенным станциям.

Он был безопаснее, чем тот, где тоскливо выл ветер с реки.

Макс обжегся о пустые взгляды и побрел обратно. Когда снова зашел в тоннель, темнота навалилась сильнее. Но здесь ощущалось немного спокойнее. Чем дальше он уходил от людей, тем проще становилось справиться с бездной эмоций внутри. Пока шел в полумраке, ему почудился тихий, едва различимый всхлип. Алединский прислушался. Сначала показалось, что кто-то в темноте отрывисто черкал карандашом по бумаге. Еще через пару мгновение он понял, что то, что он принял за шелест грифеля — это звук дрожи. Словно кто-то очень сильно замерз, прерывисто дышал и стучал зубами.

Макс прошел еще немного и разглядел вжавшегося в стену паренька — того самого, которого он видел возле касс. Его здесь не было, когда он уходил. На звук шагов парень поднял голову.

— М-можно я з-здесь п-посиж-жу? — прошептал он.

Его трясло так, что Алединский видел, как он дрожит.

— Сиди, это же не моя собственность… — отозвался Макс.

Прошел еще несколько шагов и бросил рюкзак на пол. Идти дальше было уже опасно.

В сознании такими же обрывками снова закрутились воспоминания. Еще телефон на последних процентах заряда завибрировал напоминалкой, что надо зайти на рабочий сервак. Вадим говорил, что он на все выходные без связи останется, просил зайти и запустить следующий тест. А Максу несложно. К тому же, работа — законный повод сделать перерыв с возней с отцовским забором. От неслучившегося память потащила в минувшее — вспомнился последний корпоратив на работе. Первый и последний посреди всей этой хероты. Поначалу казалось, что веселиться не в тему, потом кое-как приучили себя к мысли, что надо жить дальше. Максу он хорошо запомнился. Вроде бы и отдохнули все, но что-то такое ощущалось… Сквозь веселье какое-то отчаяние прорывалось, злое оно было. Как в последний раз. Так и получилось. Да и Вадим не ошибся с тем, что без связи будет. Все без нее останутся. Где он вообще сейчас? Где все? Выжил ли хоть кто-то из его команды? Алединский тупо уставился в полумрак перед собой.

До него ддоносились голоса со станции. А совсем рядом, как испуганный мышонок, прижавшись к холодной стене, дрожал еще один выживший в первом дне наступившего апокалипсиса.

Город умер и сузился до размеров станции метро.

Следующие дни были наполнены криком и детским плачем. Фантомными попытками организовать хоть какое-то существование. Из технических помещений быстро вынесли все, что представляло малейшую ценность для дальнейшего выживания. Те, кто прибежал сюда с пустыми руками, предлагали собрать всю еду в одном месте. Другие, у кого нашлись запасы, ожидаемо протестовали. Макс чувствовал себя чужеродно в новом, назревающим как гнойник, обществе. Может, он был дохера пессимист, но он отчаянно не видел в нем смысла. Нет, он понимал, для чего люди на станции пытаются сделать подобие маленького организованного сообщества. Вместе было не так страшно. Вместе можно было разглядеть надежду, не обращая внимание на почти полное отсутствие воды и еды, на закрытые двери, что укрыли их и погребли. Пока был кто-то, кто обещал, что все будет хорошо. Только уже не по телевизору.

Им, наверное, все-таки повезло, что на станции почти не оказалось аморальных ублюдков, а голод и страх еще не начали свое разрушительное действие. Они пытались друг другу помочь, успокаивали. Когда было нужно — силой.

К счастью, на станции никто не порывался сделать оплот коммунизма, чтобы все, кто может, помогали тем, кто нуждается. Это могло бы еще раньше разрушить хрупкое равновесие.

Один раз Алединский прошелся по части тоннеля, где сделали импровизированный лазарет.

В другое время он мог бы ужаснуться. Сейчас все увиденное отдавалось глухим осознанием, что да, все так и бывает. Покрытые волдырями лица и руки, запекшиеся раны. Разорванная в клочья окровавленная одежда. Ожоги. Завязанные тряпкой слепые глаза. Обезболивающие, у кого они были, ушли почти сразу. Аптечки на станции тоже распотрошили в первый же день. Шок давил сильнее, чем вес всего мира. Шок держал всех, чтобы не превращаться в зверей.

На третий день начались споры, что делать с телом возле эскалатора. В первые дни его не замечали или не хотели замечать. Потом пошел запах, и пришлось что-то делать. Долго спорили, куда его девать. Вариантов было два — нести в сторону строящейся ветки, где не перекрыты тоннели, или сбрасывать с моста.

А вдруг им придется тут дальше жить?

А вдруг они будут в тоннелях грибы выращивать?

И всякие разные “а вдруг”, собранные из ютуба и книжек про постап.

Макс молча слушал споры, потом снова ушел в свой угол. Все его существование теперь складывалось из подобия гибернации в тоннеле и проходок до станции. Ноги размять, вспомнить, что еще живой — вопреки всему. Через несколько часов после споров мимо него прошли обмотанные пленкой и газетами двое мужчин. Они несли тело. Еще спустя какое-то время они вернулись обратно — уже без кустарных средств защиты и с хреновой новостью, что все мосты через реку разбиты. Ударной волной так бы не разнесло. Потом, видимо, еще раз жахнули уже не ядеркой, пока весь город умирал от ужаса и первых последствий.

Алединский думал, что это даст им немного тяжелого покоя, но вместо затишья пришла буря.

Первый шаг чуть дальше их убежища вызвал новую волну тревожных разговоров. Они нарастали и нарастали, как приближающаяся гроза, пока раскаты ругани не загрохотали прямо на станции. Запертые без воды и еды, люди пытались убедить друг друга, что за дверями станции уже нет ничего страшного. Ведь ударило по нижней части, а наверху не было масштабных разрушений. Прошел огонь и все. Даже дома не снесло. Наверняка там уже организовали и пункты первой помощи. Может, вообще кто-то уже пытался достучаться до них, но они не слышали? Говорили и не верили — никто не приходил.

В тяжелую стену гермозатвора бились только в первый день — в надежде попасть в убежище. Потом все стихло. Как обычно, мнения снова разделились. Одни говорили — стихло, потому что ушли. Другие — потому что сдохли. Алединский снова подумал, что никто ничего не знает о последствиях ядерного удара. Просто ни-хе-ра. Сколько будут идти радиоактивные осадки? Какую дозу облучения можно хватить, если выбраться на поверхность прямо сейчас? Дед далеко за шестьдесят рассказывал, как после Чернобыля на первомай в Калужской области падал пепел. Так это Чернобыль, пожар на энергоблоке, а тут ого-го, оружие массового поражения.

И снова все утонуло в распрях. Вспоминали, как люди в свинцовом обвесе убирали графитовые обломки с крыши атомной станции. Выжили же? Выжили! А там ошметки стержней раскидало. Значит, и у них есть шанс. Главное, осторожно и быстро. И железного ничего не брать — такую мысль подала женщина, пару раз бывавшая в Припяти. Им проводник об этом говорил.

Пока спорили — как это не брать железного? — Макс снова задумался, как все удушающе иронично развернулось. Про ядерную войну знали из книг про постапокалипсис, сериалов и немного из википедии, но ни у кого не было четкого представления о продолжительности действии поражающих факторов. Сюда все прибежали неподготовленные, уже после самого удара, когда каждая минута была на счету. В лучшие времена он сам смотрел “Чернобыль” и помнил, как там показывали последствия невидимого и беспощадного ужаса, заполнившего зону поражения после разрушения энергоблока.

В конце концов победил голод и, наверное, идиотская надежда, что все у них получится. Вера в то, что где-то там наверху обязательно будет помощь. Шестеро мужчин, замотанные в полиэтилен, бахилы и непонятно откуда-то взявшиеся косметические шапочки решительно стояли перед гермозатвором на станцию. Может, кто-то из них ощущал себя тем самым бесстрашным сталкером. Макс видел смертников. Идти наверх на третий-четвертый день — самоубийство.

С тягучим скрежетом подняли тяжелый заслон, и с той стороны дохнуло удушающим смрадом. Алединский увидел, как на лицах первопроходцев поубавилось решимости и отчетливее показался страх, который они топили в героическом настрое. Так уж всех приучали из телевизора — верить, что мы обязательно победим. Это Макс всегда смотрел на такие заверения сквозь завесу мрачного пессимизма, а он его еще ни разу не подводил.

Хотелось верить, что подведет сейчас, но он только сильнее укоренялся в сознании, пока напутствовали уходящих.

— Вы, главное, быстро.

— Где продуктовые, проговорили. Что можно и нельзя брать — тоже.

— Не забудьте про аптеку.

— Возьмите больше воды.

— Когда увидите помощь, скажите, что мы здесь.

— Вернетесь — стучитесь, как договаривались.

Они ушли. Снова опустилась тяжелая дверь и отрезала выживших от мира. Началось томительное ожидание. Все и так давно существовали за пределами человеческих возможностей, но теперь нервозность нарастала как снежный ком. Макс привычно спрятался от толпы в тоннелях. Там в паре метров все так же сидел тот паренек. Он был похож на кота, которого выбросили на автобусной остановке, и он там сидит, сидит и сидит, не понимая, куда подевался его привычный теплый дом. Алединский подумал, что у бедняги затянувшееся шоковое состояние. Или, может, у него было что-то не так с психикой, и поэтому по нему ударило еще сильнее, чем по всем остальным. Сейчас не разберешь, кто головой здоровый, а кто нет. Здоровых сейчас вообще не осталось.

— Ты бы прошелся немного, — произнес Макс. — Мышцы затекут, особенно если так скорчившись сидеть.

— Я хожу… — еле слышно ответил его странный сосед. — Иногда…

Алединский усмехнулся и покачал головой. Иногда они все ходили. Против физиологии не попрешь. Даже место специальное для всех отвели. Макс покопался в рюкзаке и вытащил початую бутылку воды. Бросил ее парню. Подумал и кинул ему еще половину шоколадки. В новых условиях жизни каждый стал сам за себя, но хотелось все-таки сохранить остатки человечности. Хотя бы ее бледную тень.

Парень неверяще на него посмотрел.

— Спасибо, — прошептал он и жадно прильнул к бутылке.

Все пить не стал. Макс по его лицу видел, каких сил ему стоило остановиться, но экономил — спрятал остатки в ярко-желтый рюкзак и снова притих. Ноги только вытянул.

Проблема пришла, откуда не ждали. Точнее, все понимали, что рано или поздно сдохнет и аварийное освещение. Аккумуляторные батареи не вечные, но все охотнее думали о “поздно”, чем о “рано”. Получилось что-то среднее. Свет моргнул и погас. Темноту станции тут же заполнили голоса. Даже отсюда Макс услышал, как кто-то предлагал поискать на станции электрогенератор.

Ага, генератор. А потом скрафтить броньку и пойти за припасами, отстреливая упырей и мутантов. Пока Макс про себя исходил иронией в адрес безымянного советчика с багажом знаний из компьютерных игр про постап, его сосед в темноте тихонько заскулил. Это и отвлекло Алединского от бессмысленного сарказма.

— Эй, — позвал он. — Ты там как? Не бойся. Батареи, видимо, разрядились.

Парень ничего не ответил. Макс слышал его прерывистое дыхание.

— Скоро те мужики вернутся. Может, принесут чего. Или гермодверь приподнимут, посветлее станет.

По шкале от одного до десяти идея приоткрыть заслон была бессмысленной на всю десятку. Никакого света они не получили бы, только трупный запашок, но Макс умел говорить убедительно. Это было частью его работы. А когда надо успокоить, и такие средства хороши.

— Сейчас там орать перестанут, можно пойти поближе к остальным. Иди сюда, если страшно.

В темноте зашевелились. Алединский услышал шаги, через несколько секунд парнишка сел рядом. Плечом к плечу.

— Я — Макс, — назвался он.

— Артем, — тихо ответил его сосед.

Свет на станцию вернули довольно быстро. Конечно, никто не стал искать несуществующий электрогенератор, и никому не пришла бестолковая идея открывать гермозатворы. Разломали стол в техническом помещении. Человеческой злости хватило, чтобы размолотить его в деревяшки. В центре станции разожгли крохотный костер и медленно скармливали огню останки стола. Потихоньку — чтобы только поддерживать огонек. Света было совсем немного — как от зажигалки. Но все-таки это был свет. С ним снова сразу стало спокойнее. Макс вместе с Артемом подошли поближе к станции. Уселись на полу. Парень не отходил от него ни на шаг. Ну и ладно, если ему так спокойнее. От Алединского не убудет. В конце концов, обнадеживать и поддерживать еще недавно было частью его обычных действий. Убеждать, что все будет хорошо, даже если сам в это не верил.

Когда вернулись первопроходцы, надеяться на лучшее стало одновременно и проще, и сложнее. Проще, потому что они пришли не с пустыми руками. Несли пакеты с провизией и канистры с водой. А сложнее — потому что на вопрос “где помощь” все только растерянно переглянулись. Не было ее. Ни пунктов первой помощи, ни полиции, ни армии — ничего. Только мертвый город с разлагающимися трупами и выжившими. Кто уцелел, пережидал в зданиях. Магазины разграблены и разгромлены, но что-то еще можно найти.

Макс слушал, как вернувшиеся рассказывали, что первые дни были самыми страшными. Радиоактивные выбросы никого не пощадили. Люди на станции четвертый день сидят, а там наверху те, кто поймал смертельную дозу радиации, уже все. Они видели таких — вроде бы еще человек, а вроде бы уже нет. Живой труп. Совсем как в “Чернобыле”. Но здесь им попроще. Только в следующий раз нужно побольше людей взять — и запасов набрать, и так, на случай, если отбиваться придется. Свои теперь только здесь, на станции, а все остальные — чужие. Да и за своими тоже надо будет присматривать, чтобы не чудили.

Алединский поймал себя на странной и неуместной ассоциации. В далеком детстве они с пацанами рассказывали страшные истории. Без света, с одним фонариком. Кто первый завизжит, тот и ссыкло. Он чувствовал себя таким же мальчишкой, который в трепещущем свете маленького костерка слушал жуткие истории. Только тот мальчишка знал, что ужасы, о которых рассказывали, пропадут, если выключить старый отцовский фонарик и зажечь свет.

А Макс понимал, что ужасы — это теперь их жизнь. И несмотря на обнадеживающие разговоры, что самое страшное они пережили, все понимали, что худшее еще впереди.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Алединский, как и все, старался жить обычной жизнью. Но иногда накатывало. Он вспоминал, как год назад видел все совершенно иначе. Были какие-то планы и мечты. Помнил, как стоял на концерте и думал, что, наконец, у него все хорошо. А потом началось… то, что началось. В какой-то момент стало страшно, и Макс быстро себя настроил, что если все-таки бахнут, главное, успеть встать в позу Тони Старка, чтобы уж накрыло сразу и наверняка. С этой мыслью стало немного легче. Жить в постоянном страхе невозможно, все пытались верить в какое-то будущее и шутили про ядерную войну.

К концу рабочего дня за окном действительно посвежело, а в офисе, как обычно, наступил пятничный ад. То на продовых серверах беда, то у заказчика с головой проблемы. Макс упахался так, что единственным желанием было поехать домой, а еще надо за доставкой заехать…

За окном пронзительно завыла сирена. Алединский невольно вздрогнул. Он не видел предупреждений о проверке средств оповещения. Было уже такое. Тоже вроде бы привыкли, но каждый раз дергало. Как и сейчас по спине пробежал нехороший холодок. Обычно по-другому начиналось. Сначала все-таки голосом говорили пару раз, что в ходе проведения комплексной технической проверки сейчас врубят сирены, чтобы все отложили кирпичей. А тут сразу начали с сирен. И следом закралась малодушная мысль — может, он просто прослушал? Посмотрел на оставшихся в офисе коллег и понял, что нет, не прослушал. На их лицах он увидел отражение своего удивления и смутного страха.

Сирены еще раз взвизгнули и резко смолкли. Макс выдохнул с облегчением. В этот раз даже быстро заткнулись. В прошлый — минуты три надрывалась, а то и больше. И так денек был тот еще, а тут решили полирнуть воздушной тревогой. Нет уж, он уже настроился на пару банок пива и спокойный вечер. В ответ на его мысли громкоговорители системы оповещения зашлись неприятным треском, как будто кто-то ударил по микрофону или пошевелил невидимый штекер. Парень снова посмотрел в окно. Десятый час, а еще совсем светло. Засиделся он сегодня.

Снова раздался треск, а следом — механический голос.

“Внимание! Это не проверка. Внимание! Это не проверка”.

После второго повторения снова ненадолго повисла тревожная тишина. В офисе тепло, даже жарко, а Максу вдруг стало очень холодно.

— Да ну нет же… — растерянно произнес Вадим, их тестировщик. — Нет, блядь! Нет!

Он схватился за голову и зло пнул мусорную корзину. Никто не отреагировал. Все застыли на месте. Ну кто все… Бледная, как полотно, Катя из отдела разработки и уборщица, которая каких-то десять минут назад шутила и выгоняла всех из офиса по домам. Руки у Алединского мелко дрожали.

— Это… — заговорил он и замолк — за окном снова зазвучала сирена.

Она началась на низкой глухой ноте и нарастала пронзительной и сокрушительной волной. Гудки наслаивались друг на друга, заполняли все: пространство, мысли, последние уходящие секунды обычной жизни. Казалось, что сирена звучит все громче, громче и громче….

— З-звучит по-другому, — прошептала Катя.

— Чего? — зло переспросил Вадим.

— Сирена. Не как в первый раз. Гудки д-другие.

Макс метнулся в переговорку. Там был телевизор. Обычно на него презентации выводили, демонстрировали заказчикам, какие у них крутые проекты. В консоль еще рубились на всяких офисных тимбилдингах. Дрожащими руками он взял пульт и включил. Сердце бешено билось в груди. За стеклянной перегородкой переговорной застыли Катя, Вадим и уборщица.

По центру черного экрана висел белый прямоугольник с надписью “Ожидание сообщение правительства”. Механический голос монотонно и безжизненно говорил, что телестанция прервала обычное вещание для экстренного оповещения населения. Алединский тупо переключил на другой федеральный канал и услышал тот же синтезированный голос. За спиной громко всхлипнула женщина. Он молча обернулся.

— Господи, да как же это… — по лицу уборщицы текли слезы.

Она вытащила телефон и куда-то побежала. Вадим разразился руганью, Катя беззвучно плакала. А Макс на неслушающихся ногах пошел обратно к своему рабочему месту. Он там телефон оставил. Надо родителям позвонить. Они, наверное, тоже увидели. Может, снова хакнули? Тоже ведь было такое. Потом быстро всех заверили, что все под контролем. Как и всегда.

Мысли рвались как ветхое полотно, а сирена все не умолкала. Каждый ее новый гудок уничтожал еще немного привычного, человеческого и простого.

Он взял телефон. Мельком посмотрел в окно — люди вели себя по-разному. Кто-то продолжал идти. Кто-то разговаривал по мобильному, а кто-то застыл, парализованный воем несмолкающей сирены.

Небеса разорвало ослепительной вспышкой. Макс вздрогнул и прирос к полу. Даже сквозь сирены он услышал истошный вопль с улицы. Алединский прильнул к стеклу. Взгляды людей были обращены в сторону нижней части города. Окатило холодом. Даже не холодом, самой настоящей ледяной паникой. Рассудок отказывался верить, что все происходит на самом деле. Упрямо гнул свое. Да это же не по-настоящему. Просто сон. Ебаный кошмар.

Это всего лишь какая-то авария. Вот и полыхнуло. Может, склад какой взорвался. Тоже ведь не в первый раз.

Внизу кричали люди. Кто-то закрывал ладонями глаза, кто-то выставил вперед руки и слепо шарил в воздухе. Макс смотрел на них и понимал, что любая его попытка придумать объяснение обречена.

Время остановилось.

Случилось то, чего все боялись. Даже, когда шутили, что ну тогда-то точно все закончится.

Отчаянно не хотел верить в то, что происходило. Макс понятия не имел, сколько времени нужно, чтобы до него дошла ударная волна. Уроки ОБЖ остались где-то в прекрасном далеко под названием “детство”, а все его размышления про ядерную войну сводились к малодушной уверенности, что он сдохнет в первые минуты. В позе Тони Старка на испытаниях ракеты “Иерихон”. Инстинкт самосохранения оказался сильнее. Алединский бросился прочь от окна. Рассудок рвало напополам. Одна часть мертвой хваткой держала мысль, что все это просто сон. Скоро зазвенит будильник, и Макс, как обычно, через весь город поедет на работу. А другая — требовала найти убежище, чтобы укрыться. И эта часть сознания не планировала дальше. Она словно шла по уровням или этапам. Сначала справиться с первой угрозой, потом думать про другие. Макс ринулся в переговорку, где все еще работал телевизор. Механический голос говорил, что ожидается сообщение правительства Российской Федерации. Парень забился в угол и обхватил руками голову. Сначала дохнуло жаром. Даже внутри здания чувствовалось — словно вышел из самолета где-нибудь в июльском Каире. Или в аду.

Ударной волной накрыло через несколько секунд. Здание тяжело содрогнулось. Сама земля застонала. И ей тяжело было. На мгновение показалось, что все рушится. Еще немного и все — конец. Но Макс не умирал, пока вокруг гремело и грохотало. На него что-то сыпалось и падало, но он не мог заставить себя открыть глаза. Скорчился в углу и ждал, что произойдет первым — волна пройдет, или здание не выдержит и обрушится вместе с ним. В шум вклинился тонкий звон — лопнули стеклянные перегородки. Стены еще раз тяжело дрогнули, и все стихло. Алединский приоткрыл глаза. Несколько мгновений он сидел в оглушающей тишине, а потом все вокруг взорвалось голосами. Истошно кричали люди. Где-то сигналил автомобиль. Макс машинально поднял взгляд на экран телевизора — вместо сообщения правительства он увидел белый шум. Звуки сирены доносились откуда-то издалека, где чудом уцелели громкоговорители. Он не мог заставить себя подняться. Подсознательно ждал еще одного удара, еще одной волны или, может, что его все-таки кто-то разбудит. А он выдохнет и нервно улыбнется — приснится же такое. Но это же нормально, все давно на взводе, столько времени живут в этом всем. Вот и снится ядерная война. Главное, что на самом деле все еще хорошо.

Сквозь утопические грезы пробилась страшная мысль. Стучала как набат, вгрызалась в сознание как сирена — надо уходить. Надо. Прямо сейчас. Макс усилием воли заставил себя пошевелиться. Посмотрел на телефон, который он все еще сжимал в руках — сигнала нет. Как же он теперь родителям позвонит? И тут же потряс головой от злой беспомощности. Некому больше звонить. Ударили по нижней части — наверняка по военному заводу, где они работали. Теперь там только выжженная земля.

Весь город — общая могила.

По нему еще могли ходить живые люди, напуганные, растерянные, раздавленные страшной реальностью. А наверху уже собирался радиоактивный саван, готовый укрыть всех, кто сумел пережить первые минуты ядерного удара. Макс остановил взгляд на скатившихся со стола пластиковых бутылках с водой. Их вчера офис-менеджер расставила перед очередной очной встречей. Все как всегда пошло не так, переругались. В понедельник Макс должен был в Москву ехать, продолжать разговор в оффлайне. А теперь Москвы, наверное, уже и нет.

Придерживаясь за стену, он поднялся на ноги. Схватил бутылки с водой и, пошатываясь, пошел к своему столу. Под кроссовками хрустело стекло. Электричество еще не вырубилось — освещение в коридорах работало, а связи, видимо, больше нет. Макс торопливо сгрузил воду в рюкзак и еще раз глянул на телефон — нет сигнала. Он бросил его на бутылки. Зачем — сам не понимал. Действовал как в бессознанке. Отметил, что нет ни Вадима, ни Кати. Мысленно окейнул. Может, убежали уже. Скорее всего, убежали.

Его все еще трясло — пока он судорожно метался по офисной кухне, набивал рюкзак фитнес-батончиками и искал местную аптечку. Снова не знал, зачем. Ответ вроде бы был очевидный — чтобы выжить. Но для чего? Все привычное ему уничтожено. Нет ни родных, ни его команды, ни чертовых проектов, которые ему еще вчера виделись такими важными. Больше нет ничего. Стоило ли держаться за жизнь, зная, что дальше будет только хуже? Макс точно знал, что не стоило, но шел по коридору, зная, что ему нужно разыскать убежище покрепче. Перед тем, как уйти, заглянул в раздевалку — схватил чью-то оставленную одинокую ветровку и надел.

Лифты отключились. Все здание светилось эвакуационными огнями. На лестнице почти никаких следов ударной волны. Так, штукатурка кое-где трещинами пошла, как будто так и было задумано. Полет мысли дизайнера, а не безжалостный след… войны? Настоящей, а не той, что была по телевизору — вроде бы и рядом, и одновременно далеко.

На улице он увидел ее без прикрас. Вокруг все горело. Пламя обгладывало здания и машины, безжалостно грызло мертвые тела. Гарь пропитала воздух горьким ядом, болью и смертью. Макс в первый раз в жизни так близко увидел трупы.

На горизонте, поверх остальных зданий на много километров поднималось огромное облако пыли и газа в форме гриба — как приговор или последний вздох. Его черная тень накрыла выжженную землю, где больше не было ничего. Макс все это уже видел — в фильмах, на ютубе. Даже на сайте можно написать адрес, и алгоритмы рассчитают зону поражения. Где угодно, но только не в реальной жизни.

Но вот она — война.

Воздух расстреляли криками, невидимые пули наверху собирались черным радиоактивным дождем.

Из брошенной машины доносилось предупреждение все тем же механическим голосом — все граждане должны проследовать к ближайшему бомбоубежищу или найти укрытие и ждать указания правительства и служб экстренного реагирования. Алединский рассмеялся. Зло и от души. В бомбоубежище, значит? А где оно, им как-то и не сообщили. Он теперь что, должен у первого попавшегося спросить, как пройти в бомбоубежище? Он все смеялся и смеялся, задыхался от удушливой гари, но все равно не мог остановиться, даже понимая, что тратит драгоценное время, которого и так нет.

Макс вытер с лица выступившие слезы и пошел в сторону станции метро. Здесь недалеко, минут десять-пятнадцать. Сначала шел, потом перешел на бег. А вокруг был город мертвых. Он горел и кричал тысячью голосов. Макс шел мимо оставленных машин с выбитыми стеклами. Мимо понтового торгового центра, где не осталось ни одного целого стекла. У его дверей лежал парнишка-доставщик в дымящейся розовой куртке. Голова залита кровью. Лицо — сплошной ожог. Мертвец смотрел в небо. Алединский тоже поднял голову — наверху все темнело и темнело. И это не было обещанной летней грозой.

Пять минут — и смерть уже тут.

Эту часть города спасло только то, что ударная волна сюда пришла уже на излете. У тех, кто был в зданиях, остался шанс выжить. Кого настигло на улице — ослепли и сгорели.

Он заставил себя идти дальше. Мимо “Спара”, где выжившие уже тащили все подряд, перешагивая через трупы. Макс ускорил шаг. Люди сейчас еще страшнее будут, чем последствия ядерного удара. Все они в каком смысле — последствия. При угрозе жизни наружу такое вылезает, о чем даже не догадываешься. Макс свернул в небольшой сквер. Еще пять минут почти по прямой, и он будет в метро. На крыше станции надрывалась сирена. Вот он, спасительный маяк этого проклятого года и он же его отпевальная.

В голове поселилась пустота. Все эмоции выжгло ударной волной. Он посмотрел в сторону метро — туда стекались люди. С сумками и кричащими детьми. С обожженными лицами. Наскоро перемотанные свежими бинтами. Затравленные и испуганные, ведомые один-единственным первобытным инстинктом — выжить. Они расталкивали друг друга. Кто-то падал, и его тут же затаптывало человеческим потоком. Наверху надрывалась сирена, внизу кричали люди. Так, наверное, и звучит настоящий конец света. Бесконечный крик боли, агония умирающего человечества.

Он побежал к станции. На площади у метро горели автомобили. Охваченный пламенем бензовоз лежал на боку. Макс не в тему задумался, откуда он здесь взялся, тут и заправок нет. Центр города как-никак. Воздух неприятно горчил. Макс глубоко вдохнул и тут же закашлялся от удушливой смеси пыли и гари.

Неподалеку от дверей он остановился и еще раз посмотрел на площадь. По обе стороны мигали желтым светофоры, добавляя инфернальных красок в картину конца света. На противоположном краю дымились дома. А на самой площади разыгралась еще одна сцена из ада. Всех, кого взрыв застал под открытым небом, сожгло и смело, засыпало пылью и горящими обломками. Превратило все в кроваво-черно-серую кашу — в цвета апокалипсиса.

Раненые орали и стонали, мертвые догорали, а живые бежали к станции, не обращая внимания на чужие крики. Страшно представить, что сейчас было на набережной. Летним пятничным вечером там все забито. Столица Закатов как-никак. Все, кто там был, получили места в первом ряду.

За клубами дыма и пыли заходило невидимое солнце. Макс подумал, что, возможно, это последний раз, когда он видит и площадь, и город, и останки привычной ему жизни.

Пока он смотрел, его толкнули в спину.

— Чего застыл? Чего ты тут встал-то?! — в сердцах крикнула заплаканная женщина и, придерживая сумку, ринулась к узким дверям на станцию.

Макс снял рюкзак, обхватил его покрепче и пошел в человеческое месиво. Металлические дверные проемы резали толпу как волнорезы или мясорубка. Поток покачивался как сошедший с рельсов состав, визжал и орал. Сдавило так, что не вдохнуть. Черная, сука, пятница, как она есть. Чернее не придумаешь. Бежали только не за дешевыми телевизорами, а за отсрочкой от смерти. Макса протащило сквозь двери и понесло вниз — по ступенькам перехода ко входу на саму станцию. Там человеческая волна схлестнулась с такой же волной, несущейся из другого входа. Он едва не упал, споткнувшись обо что-то еще живое и воющее под ногами. Перешагнул, и его потащило дальше, а крик за спиной оборвался с влажным всхлипом. Кричали везде. До смерти перепуганные дети и такие же взрослые. Алединский увидел вжавшегося в стену возле пустых касс парнишку. На вид ему было лет семнадцать, и он ревел навзрыд, размазывая слезы по испачканному сажей лицу.

Станция уже была битком. Макс еле протиснулся по переполненному холлу, спустился по неработающему эскалатору. Тяжело сглотнул, увидев у подножия бесчувственное тело. Может, плохо стало, а, может, затоптали. Алединский вышел на платформу. Здесь еще работало радиовещание. Механический голос все говорил и говорил, что ожидается оповещение правительства. Макс горько усмехнулся. Пиздаболы. Как были, так ими и остались. Где же вы были, когда все это началось? Почему сирены заорали только за несколько минут до удара?

Моргнул свет, и станция погрузилась во тьму. Сразу же закричали — словно в темноте страхи становились сильнее. Через несколько секунд включилось тревожное аварийное освещение, и люминесцентные лампы превратили густую черноту в дрожащий полумрак.

Макс протиснулся к краю платформы и спрыгнул на пути. На контактном рельсе, обхватив себя руками, сидел мужчина, ровесник его отца. На движение он поднял голову и посмотрел на парня. Взгляд у него был пустой и мертвый.

— Я вот хотел раз и все, — безразличным голосом сообщил он. — А эти суки электричество вырубили. Ничего, блядь, сделать не могут по-нормальному! Ничего!

Макс не ответил. Подумал только, что если уж мужику так хотелось умереть, мог бы просто остаться снаружи, а не лезть на станцию, чтобы зажариться на контактном рельсе и устроить замыкание. С другой стороны, не здесь искать хоть какую-то логику… Не ему и не сейчас. Алединский шагнул дальше в тоннель. Теперь не размажет. А если и размажет… В какой-то момент все равно все закончится. Вопрос только в том, как долго он продержится, и ради чего.

Он сел на бетон и привалился к стене. Здесь пахло сыростью и типичным запахом креозота. Ни гари, ни дыма. Даже сирену почти не слышно. Сколько так просидел, он не знал. Со стороны платформы то нарастали, то утихали человеческие голоса. А Макс все сидел в охватившем его ступоре. Когда отпустило, он посмотрел по сторонам, как будто заново знакомился с новой реальностью. Он выжил. Еще не знал, зачем, но выжил. Он вытащил из рюкзака телефон. Время чуть перевалило за полночь. Суббота. Выходной. Макс открыл мессенджер и включил последнее голосовое сообщение.

“Мы на дачу в субботу с утра поедем, ты приезжай. Ну если захочешь. Отец тут грозится шашлыки сделать”.

В голос мамы вклинился приглушенный голос отца. Как всегда, комментировал издалека.

“Не если захочешь, а пусть приезжает. Он мне сколько уже обещает помочь забор поставить”.

Сообщение закончилось и автоматически включилось следующее — его собственный ответ. Макс Алединский из другой жизни обещал приехать и спрашивал, что привезти. А еще говорил, что в субботу может быть не самая подходящая для шашлыков погода. Дожди обещали. Макс погасил экран и с силой сжал телефон. По лицу текли горячие и злые слезы.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

НАЧАЛО - здесь.

Когда он подъехал к Гарванову, часы показывали глубокую ночь, но на востоке край неба уже разгорался занимающимся рассветом. Еще час-два, и темные верхушки деревьев зальет расплавленным золотом. Казимир остановил “форестер”, где начинались приземистые, старые дома. Заглушил двигатель и вышел из машины. Воздух здесь такой чистый — не надышаться. Особенно после московской духоты и смога. К тянущейся от земли сырости примешивался запах разогретого двигателя. Поневоле вспоминалось прошлое лето, когда он вот так же мог поехать куда угодно и когда угодно — полный мыслей, планов и надежд. Вроде бы совсем недавно было, а по ощущениям — вся жизнь с тех пор прошла. Далекой она теперь была, недостижимой, но сейчас осознание уходящего времени, пожалуй, впервые не отзывалось удушливой горечью. Спокойно стало, даже немного хорошо.

Казимир решил пройтись по тихой деревне. Наверное, здесь рано просыпаются, но все окна еще черные. Чем дальше он уходил, тем больше менялись дома. С виду все они в темноте одинаковые, но если присмотреться — видно разницу. Те дома, что ближе ко въезду, спят вместе со своими хозяевами. А те, которые дальше — покинутые. Окна заколочены, забор завалился, а за ним крапива в человеческий рост высотой. К последним домам лес почти вплотную подобрался. На заросших участках уже выросли молодые деревца. Дементьев запрокинул голову и посмотрел наверх — в Москве столько звезд не увидишь. Там другое сверкает. Снова незаметно потянуло в прошлое — как он на спор искал самые красивые рассветы в Московской области, и как они с Алисой встречали их на берегу Пироговского водохранилища.

Он вернулся к машине. Отодвинул поудобнее водительское кресло и откинулся на спинку. Посмотрел в окно. Темное полотно неба перечеркнул яркий всполох. В августе таких будет еще больше, самый пик метеорных потоков. Может, он даже куда-нибудь выберется на денек — посмотреть. На все то же водохранилище, как в прошлом году. Только в этот раз один. Казимир прикрыл глаза и не заметил, как заснул, — под тягучее перешептывание деревьев, стрекот кузнечиков и потрескивание остывающего двигателя.

Во сне он шел по лесу, а за ним кралась тьма. Это была не просто темнота ночного леса, полная шорохов и жизни — за ним ползло непроглядное ничто. Казимир оглядывался назад и видел, как чернота пожирает все на своем пути. Деревья рассыпались в труху и исчезали во тьме. Крик филина оборвался на тревожной ноте — словно звук резко выкрутили на минимум. Когда впереди замаячил неровный, трепещущий свет, Казимир сначала ускорил шаг, потом побежал, пока не оказался на поляне с огромным кострищем посередине. Рядом со столбом пламени виднелся силуэт. Дементьев подумал, что это человек, но огонь словно услышал его мысли — загудел, заревел, бросился снопом искр и осветил темную фигуру. По хребту пробежал неприятный холодок. На него пустыми глазами смотрел Кощей. Казимир точно знал, что это он. Иссохший, обезображенный мертвец в одежде не то колдуна, не то монаха. Кощей был похож на лича или на короля ночи. Он наступал все ближе и ближе, а Казимир пятился назад, не в силах отвести взгляд. Знал, что если посмотрит в сторону, случится что-то страшное и непоправимое. За спиной Кощея снова загудело пламя — взметнулось вихрем к самым небесам. Он всего лишь на мгновение глянул на пляшущий огонь, но этого хватило, чтобы мертвец оказался близко-близко, почти вплотную. В лицо дохнуло могильным холодом и запахом тлена. Казимир посмотрел в непроглядно-черные глаза и с содроганием увидел там свою смерть. Кощей выбросил вперед руки и с силой толкнул его в грудь — в подступившую позади черноту. Дементьев не удержался на ногах. Он мучительно и невозможно медленно падал в темноту, как в бездонную пропасть. Видел, как тьма размыла и Кощея, и огонь — все вокруг. Ослепила его. Он все падал и падал в пустоту. Знал, что теперь он тоже мертв, но чудом уцелевшая крохотная искра жизни все еще мешала закрыть глаза и раствориться в темноте, стать ее частью. Что-то внутри противилось и отторгало холодный, смертный покой. Казимир попробовал вдохнуть, но воздух, как вода, затекал в легкие тягучей ледяной массой и душил. Стало до омерзения страшно. Он задергался и понял, что он уже не падает, а лежит на холодной земле. Почувствовал, как его лба коснулась чья-то ладонь. Он не видел, кто это, но прикосновение не вызвало страха. Это был не Кощей-мертвец, а кто-то живой.

“Не бойся,” — безмолвно прозвучал голос в его голове.

Казимир еще раз попытался втянуть воздух, и в этот раз у него получилось. С каждым вдохом тьма отступала все дальше и дальше. Он разглядел очертания силуэта, склонившегося рядом с ним… и проснулся от дробного стука. Открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света. Чертыхнулся. Потер ладонью лицо. Сощурившись, посмотрел на заглядывающего в машину человека.

Сердце все еще учащенно билось. Он по-прежнему чувствовал на себе чужой взгляд — не злой, не Кощеевский. Просто внимательный и изучающий. И он точно не принадлежал седому старику, строго разглядывающему его через окно. Мысленно помянул деда — вот ведь удружил, даже подсознание впечатлил своей историей. Дементьев опустил боковое стекло.

— Ты кто такой? — с вызовом спросил старик. — Заблудился что ли?

— А у вас тут все такие приветливые, или только по утрам? — ответил Казимир.

Мельком глянул на часы — семь утра. По его биологическим часам — глухая ночь. Хорошо, что он вчера бросил в багажник термос с крепким кофе. Казимир взял сигареты и вышел из машины. Потянулся, разминая затекшую спину. Еще бы сознание после таких снов размять, но с этим кофе должен помочь.

— Чебыкина Дарья Михайловна мне нужна. Знаете такую?

Он вытряхнул из пачки сигарету и закурил. Посмотрел в сторону леса.

— А тебе она зачем?

— Если спрашиваю, значит надо.

Казимир открыл багажник, зажал сигарету в зубах и вытащил из сетки-органайзера заветный термос. Отвинтил крышку, плеснул в нее еще горячий кофе. Дед по-хозяйски подошел поближе.

— Так ты это, из Москвы что ли? — уже совсем другим тоном спросил он.

Насос, значит, увидел. Ну, не заметить было сложно. Чтобы эту махину в “форестер” засунуть, пришлось и упаковку распотрошить, и заднее сиденье разложить.

— Сынок, так ты от Дементьева? — все не унимался местный.

— От Дементьева, ага.

Казимир глубоко затянулся, выдохнул в сторону дым и отхлебнул кофе. Самый здоровый завтрак в мире — для таких, как он, даже без иронии. Умереть от рака или язвы ему уже точно не грозило.

— Так это… Я Дашеньку позову сейчас… И мужиков, чтобы помогли.

— Мужиков звать не надо. Не ведро с картошкой. Пусть кто-нибудь покажет, где скважина, туда и отвезу, а там разгрузят.

Дед согласно кивнул и торопливо пошаркал в сторону дома, где на крыльце уже показалась женщина. Видимо, та самая Дарья Михайловна, новообретенная родственница отца. При свете солнца Казимир по-новому увидел дома по обе стороны от грунтовой дороги. В темноте все выглядело таинственнее. С наступлением дня загадок не осталось — только нищета и запустение обычной доживающей свой век деревни. Пока он разглядывал старые дома, к нему торопливо подошла Дарья Михайловна. На вид ей было лет пятьдесят с небольшим, может, чуть больше — как его матери. Вроде бы и не старая, но что-то заставляло ее оставаться здесь, вдали от цивилизации и всего мира, где и жизни нет.

— Казимир? — она цепко оглядела его с головы до ног.

Он кивнул в ответ.

— Он самый.

Дарья Михайловна еще раз пристально его осмотрела.

— На Витю ты совсем не похож, — прямо пояснила она.

Дементьев молча усмехнулся на прямолинейность местных. Он это и сам знал. Внешностью он в маму пошел. Такой же темноволосый и черноглазый. С чертами лица — словно резкими штрихами высеченными. Южная кровь свое взяла. От отца ему разве что светлая кожа досталась, мама смуглее.

— Внешне, может, и не похож, зато как что понадобится, так всякий в родственники сгодится.

На этом разговор о семейном сходстве сразу закончился, и Дарья Михайловна любезно пригласила его в дом. А дальше деревенская жизнь ухватила Казимира крепче, чем надоедливые журналисты, и затянула в свой нехитрый быт. Отпустила только ближе к вечеру, когда и насос, наконец, заменили, и первый запуск сделали. Все пришли посмотреть — от детей на стариков, как будто тут не скважина заработала, а сам господь бог велел морю расступиться. Других зрелищ в тоскливой деревне не было.

После нехитрого ужина Казимир вышел на улицу. Глянул на машину — на брошенный на сиденье Кощеевский нож. Он уже немного поспрашивал местных про отшельника, о котором дед говорил. Никто толком ничего не знал. Вроде был такой, жил где-то в лесу, но его давно уже никто не видел.

— Да окочурился он давно. Уж лет десять не появлялся. А то и больше. Я его помню, когда еще совсем малая была. А он и тогда не мальчик был, — Дарья Михайловна махнула рукой и ушла в дом.

А матушка ее, женщина очень почтенного возраста, думала совсем иначе.

— А тебе, сынок, зачем он? — спросила и посмотрела — внимательно, как ее дочь, но не оценивающе. Попроще, подобрее.

Дементьев не стал хитрить. Ответил как есть.

— Дед просил ему вещицу одну передать.

Старушка улыбнулась.

— Кощей наш в лесу живет, давно уж к людям не приходил, но он там. Куда ему деваться-то. Он присматривает за всеми нами. Даже за тобой, коли ты сюда приехал.

Присматривает, значит. Ощущение чужого взгляда Казимир хорошо запомнил, но списал на разгулявшееся подсознание. Да и с трудом верилось, что где-то в чащобе живет старец-отшельник. Может, и правда жил когда-то, пока не стал частью леса. Его дед со дня на день помрет, а этот еще старше. Но последняя воля есть последняя воля. В конце концов, ему ничего не стоит зайти в лес и оставить нож на ближайшем пеньке.

— Он тебя сам найдет, если сочтет нужным, — добавила старуха и показала пальцем на устроившуюся на яблоне крупную черную птицу.

— Название-то нашей деревни от них пошло. Гарваном раньше ворона называли. Их тут прежде немеряно было. Ты ему скажи, что тебе надо, а он Кощею и передаст. Его тут всякий зверь слушается.

Она беззубо улыбнулась и, придерживаясь за поясницу, тоже ушла в дом, а Казимир остался на улице — переваривать услышанное. К старости люди умом слабеют, это не новость, но за последние несколько дней число полоумных стариков в его жизни стремительно росло. Хоть радуйся, что сам до их возраста не дотянет и не будет бредить Кощеем в лесу. Он посмотрел на телефон — уже семь вечера. В лес поздновато идти, но если до ближайшего пенька, то и сейчас можно. А утром — домой. В задымленную Москву и пустой дом, в свою реальность.

С яблони вспорхнул ворон и перелетел на “форестер”. Дементьев отстраненно подумал, что ворон — вроде не та птица, что будет возле человеческого жилища ошиваться. Не воробей все-таки. В ответ на его мысли ворон дважды гулко клюнул крышу внедорожника.

— А ну пошел отсюда! — шуганул его Казимир. — Еще чего придумал…

Проследил взглядом птицу — ворон улетел в ту сторону, куда он собирался. И тут же остановил себя — какой-то символизм он искать не будет. Здесь куда ни посмотри, везде лес. Удивительно, как эта деревушка выжила до сих пор. Дементьев быстро переоделся в охотничью снарягу. Забросил на плечо рюкзак. У леса свои законы, про них стоит помнить даже в жарком июле.

Солнце все ниже клонилось к горизонту. Уже не выжигало — грело. Рисовало длинные тени на нетронутом разнотравье, покрывало все закатным золотом. Казимир миновал небольшой луг и зашел в лес. Проверил gps сигнал — больше по привычке, чем по необходимости. Далеко заходить он не собирался, обратно и сам найдет дорогу. Но так, наверное, думали многие, из-за кого потом поисково-спасательные отряды прочесывали леса. Не прошло и часа, как Казимир понял, что он совершенно не представляет, откуда пришел и куда возвращаться. Он прислушался, но без шансов. Здесь же ни железной дороги, ни шоссе. Глухомань. Он вытащил телефон. Сигнала ожидаемо нет, а gps должен работать. Должен. Но не работал.

— Да ладно, — неверяще протянул Дементьев — Серьезно?

Самым смешным в этой истории было то, что дедовский нож все еще лежал у него в рюкзаке. Ничего, как выберется, бросит где-нибудь на опушке. Страха Казимир не чувствовал. Не в первый раз ему блуждать по лесам, терялся уже. Да и заблудиться — далеко не самое страшное в его жизни. Даже если придется заночевать. В голове сменяли друг друга ироничные мысли. Может, снова ему подсознание помогло. В глубине души не хотел он возвращаться в Москву, в свою тягучую и тоскливую рутину. А тут напоследок небольшое приключение. Главное, чтобы ночью зверь какой на него не набрел, иначе вся лесная романтика быстро превратится в лесной хоррор.

Когда в лесу ощутимо потемнело от наползающих сумерек, Дементьев решил, что самое мудрое, что он может сделать — оставаться на месте. Переночевать в лесу, а на рассвете еще раз поискать дорогу домой. Ходить по чаще ночью — так себе затея. До первой незаметной коряги под ногами. Фонарь у него есть, еще в запасе термос с кофе и сигареты. Не пропадет. Можно и костер развести, но из-за жары все такое иссушенное. Так и до пожара недолго. Казимир бросил рюкзак рядом с поваленным деревом. Сел на бревно и достал нож, повертел его в руках. Вспомнился сегодняшний сон, где он от Кощеевской тьмы убегал. И вспомнился так складно — образами, готовыми предложениями. Он убрал нож обратно в рюкзак и вытащил блокнот с ручкой, своих верных спутников из прошлой жизни. Перелистнул старые истории и на чистом листе начал набрасывать новую — про человека, который по неосторожности забрел в Кощеевский лес.

Слова легко ложились на бумагу. Казимир даже удивился. Давно так не было, чтобы вдохновением захлестнуло, а не он пытался выжимать из себя ничего не значащие слова. Он исписал несколько листов. С долей здоровой иронии подумал, что если выберется из леса, перепечатает и выложит, раз уж местный воздух так хорошо вдохновение разогрел. Ну или сюда нагрянет Кощей, а рукопись найдут рядом с его трупом. Получится крайне поучительная история. За саркастичными мыслями Дементьев не сразу почувствовал, что за ним наблюдают. В какой-то момент он поднял голову и в наступивших сумерках увидел среди деревьев темную фигуру. Он вздрогнул. Как и во сне сковало неприятным, липким холодом. Не отрывая взгляда, Казимир потянулся к рюкзаку и нашарил лежащий сверху дедовский нож. Мелькнула было мысль, что кто-то из местных решил подшутить над городским. Мелькнула и растворилась в полумраке — ради шутки не стали бы заморачиваться с таким маскарадом.

— Это ты Кощей? — наугад спросил Казимир, покрепче сжимая рукоять ножа.

Пальцем ножны вниз по лезвию сдвинул. А сам все смотрел на своего незваного гостя, но ответа ему не прозвучало. Тот молча застыл в метрах пяти.

— Ну и долго будешь стоять? Давай, подходи, раз пришел, — Казимир свободной рукой похлопал по бревну рядом. — А то мне тут скучно одному сидеть.

Незнакомец сделал два шага вперед, и сердце бешено застучало. Но теперь Казимир мог лучше его разглядеть. Свет от походного фонаря дотянулся до странной фигуры. Казимир рассмотрел балахон до колен, весь расшитый ленточками и подвесками, как у колдуна или шамана. На голове капюшон с меховой оторочкой глубоко надвинут. Лица не видно. Высокий, как он сам. На согнутого старостью не похож. Неужели отшельник тот самый? Быть не может, не дожил бы. Разве что преемника себе нашел. Мысленно Казимир уже окрестил его Кощеем. И бездействие этого Кощея напрягало. Но темнота, как во сне, не подползала, на него никто не набрасывался. Хотя насчет последнего, может, и не стоило торопиться с выводами. Убирать нож Казимир тоже не спешил.

— Ну и долго будем в гляделки играть? Или ты тоже заблудился? Я вообще тут подарочек тебе должен передать. Если ты…. — тут он запнулся от осознания общей идиотичности ситуации, — если ты Кощей. А если нет, то не мешай мне свежим воздухом наслаждаться.

На эти его слова Кощей пошевелился. Протянул было руку и отдернул — словно об огонь обжегся. Подошел медленно и осторожно, как будто боялся спугнуть. Глухо и неуверенно прозвучал голос. Молодой, не как у старика.

— Потерялся.

Когда он заговорил, все сверхъестественное разом стало земным. Может, не совсем понятным для городского жителя, но лишилось мистического оттенка и перестало неприятно леденить душу чем-то непознанным. Не лич и уж тем более не король ночи. Обычный отшельник.

— Ты потерялся? — уточнил Казимир, и Кощей покачал головой.

— Ты. Не знаешь дороги.

— Твоя правда, заблудился немного.

Кощей жестом поманил его к себе. Дементьев заметил, что ладонь у него узкая и темная, словно вымазана в чем-то.

— Ну и куда ты меня зовешь? Я, знаешь ли, с незнакомыми людьми по лесам не хожу. Особенно, которых из-под капюшона не видно.

Отшельник дотронулся до меха на капюшоне, но не снял. Казимир увидел, как приподнялись и опустились его плечи — как от глубокого вздоха.

— Покажу дорогу, — тихо произнес Кощей. — К твоим.

Дементьев очень внимательно на него посмотрел. Неспешно поднял с земли блокнот с ручкой, уложил их в рюкзак, а его за спину забросил. Нож в карман ветровки сунул.

— Ну веди, раз ты тут хорошо ориентируешься.

Казимир шагнул к отшельнику. Он нарочно направил на него фонарь, чтобы разглядеть получше, но Кощей быстро отвернулся. Осторожно дотронулся до фонаря и опустил его вниз.

— Такой свет плохой, — услышал Казимир.

Он удивленно приподнял бровь. Свет, значит, плохой. А вот фонарь, между прочим, хороший, много раз выручал, но отшельник на него смотрел так, как будто в первый раз видел. Страх постепенно уступал место любопытству. Кощей вел себя совсем не агрессивно. Скорее, осторожно. Даже немного опасливо. Дементьев успел заметить, что лицо у него в неровных черных полосах. Вроде бы не старик, но под рисунком на коже и в темноте наверняка не разобрать. Кощей выглядел одичавшим и немного глуповатым, но не злым. Как только выживал в лесу. Тут и еду, и воду еще поискать надо, а к местным он, судя по рассказам, не выходил. К слову о воде — когда Казимир подошел к Кощею совсем близко, морально был готов окунуться в запах привокзального бомжа, но от отшельника пахло хвоей и горькой травой.

Кощей неопределенно мотнул головой, предлагая идти за ним, и бесстрашно шагнул в сгустившуюся темноту. Казимир нагнал его и пошел рядом.

— А ты, значит, Кощей, — он уже не спрашивал, а утверждал. — Ты здесь один?

Отшельник не ответил. Молча продолжал идти, безошибочно огибая заросли и перешагивая торчащие корни и коряги. Казимир в качестве еще одного эксперимента отвел луч фонаря в сторону, но Кощея это совершенно не смутило, словно он прекрасно видел в темноте. Может, если долго сидеть взаперти в темноте, и начнешь видеть даже в самом скудном освещении, но как этот навык появился у разгуливающего в лесу отшельника, оставалось загадкой. Сам Кощей был сплошной загадкой. Пока шли, Дементьев еще пару раз пытался его разговорить, но тот упрямо молчал. Заговорил только лишь, когда лес поредел.

— Дом, — коротко сообщил Кощей и после заминки неуверенно добавил. — Твой.

Казимир направил луч фонаря между деревьев и увидел вдалеке очертания домов. И правда к деревне вывел. Шли они всего ничего, а сам он, пока дорогу искал, пару часов кружил, не зная, что до домов рукой подать.

— Ну спасибо, Кощей. Без тебя я бы тут долго блуждал.

Отшельник дернул головой — видимо, кивнул. И пошел обратно в темноту леса, а Казимир вспомнил про дедовский нож.

— Эй, погоди! — окликнул он и нагнал Кощея.

Тот вздрогнул и так резко отпрянул в сторону, что зацепился за корень и не удержался на ногах. Капюшон слетел с головы. Кощей весь как-то съежился, прижал руки к груди, закрылся. Казимир с удивлением увидел, что глаза у него поблескивают, как у кота. Еще он почувствовал неловкость — отшельник его боялся. Это что же надо с человеком сделать, чтобы он на других так реагировал?

— Да ты чего испугался так? — Дементьев протянул ему руку. — Я тебе подарок хотел отдать, про который говорил. Дед мой велел тебе передать. Ну, может, не совсем тебе, он уж старый совсем. Но сказал мне отдать нож Кощею, а раз Кощей это ты, то тебе и отдам.

Отшельник неуверенно ухватился за его руку. Ладонь у него была прохладная и сухая. Он неловко поднялся, выпустил руку и шагнул назад.

— Ты осторожнее, — предупредил Казимир. — На затылке глаз нет.

Он вытащил из кармана дедов нож и протянул отшельнику. Понятное дело, что это не тот Кощей, который деду нож подарил, но хоть в дело пойдет вместо того, чтобы на пеньке лежать забытым.

— Вот, возьми, — Казимир тряхнул ножом. — Может, пригодится.

Кощей неожиданно подошел так близко — как будто минутой раньше не пытался сбежать в чащу леса. Он очень внимательно посмотрел на нож. Неуверенно дотронулся и резко убрал руку.

— Твой дед. Сказал. Это подарок. Кощея? — разделяя слова увесистыми паузами, спросил он.

— Ну да. Когда он ребенком был, тоже в лесу заблудился, а Кощей его вывел, как ты меня сегодня.

— Я помню, — еле слышно выдохнул отшельник и затряс головой. — Не надо. Оставь себе.

Казимир с изумлением увидел в его глазах панический страх.

— Ос-тавь, — повторил Кощей.

И быстро скрылся в темноте, оставив Казимира в полнейшем недоумении. Сделал всего лишь несколько шагов и уже пропал. Ни силуэта, ни треска веток под ногами. Дементьев посветил фонарем, но ожидаемо ничего не увидел. Только деревья. Лес словно поглотил странного отшельника. Перед глазами все еще стояло его испуганное лицо, а у Казимира не было ни единой догадки, что могло настолько его напугать. Он вздохнул и пошел к домом. Пока он бродил по лесу, солнце совсем закатилось. Деревня засыпала. Только в доме Дарьи Михайловны свет горел — видимо, его дожидалась. И вроде бы все, как вчера. Все те же сонные дома и песня ночного леса, но на душе не осталось вчерашней легкости. Там залегла смутная тревога. А в чем причина — Казимир не понимал. Что-то безотчетное грызло, необъяснимое. Он посмотрел на ладонь — на ней темнели черные следы сажи.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Смерть здесь почти незаметна. В частном доме престарелых все иначе, чем в государственных учреждениях. Не висит тяжелый дух старости и болезней, не осыпается штукатурка с потолка. Смерть не стоит у изголовья каждой койки — строгая, неумолимая и бесстрастная. Молчаливо исполняющая свой долг и готовая освободить от тяготы дожития, тоскливого одиночества и казенной нищеты. Здесь она пряталась за ухоженными драценами на окне, за длинными светлыми занавесками. Перебирала цветные подушки на креслах в зоне отдыха, ждала на скамейках в летнем саду, пока люди рядом доживали свои последние годы, дни или даже часы. Здесь она была доброжелательной, как улыбчивый персонал, но от этого не прекращала быть смертью. Поэтому люди в светлой, форменной одежде делали все, чтобы старики не слишком часто вспоминали, что отсюда только одна дорога — в морг.

“Ну что вы, Андрей Петрович, вам еще жить и жить! Смотрите-ка, давление как у космонавта, а говорите до нового года не доживете. Сейчас июль, осталось всего полгодика, а там зима, снежок, м-м-м, красота да и только! Внуки к вам снова приедут”. И ложился такой Андрей Петрович спать со счастливой улыбкой, видел сны про внуков, наряженную елку и мандарины, ароматные как в детстве, а наутро его накрывали простыней и увозили — тихонечко, украдкой, чтобы не тревожить тех, у кого еще осталось в запасе немного времени.

Глядя на все вокруг, Казимир не мог отделаться от мысли, что через несколько лет сам может оказаться в схожем месте — в хосписе, где будет доживать последние дни, обколотый бесполезными поддерживающими препаратами. С рассыпавшимся рассудком и умирающим телом. Он больше не будет мечтать о зиме, чтобы рвануть в горы кататься на сноуборде. Не будет думать, как мог бы по вечерам, сидя у окна с видом на заснеженные вершины, писать черновик новой книги. Он не узнает своих родителей, а в отражении больничного окна — человека, ставшего вдруг незнакомым и пугающим. Представляя себя таким, раздавленным и уничтоженным болезнью, Казимир каждый раз ощущал отвратительный страх и иррациональное, упрямое желание жить. Ему всего лишь тридцать три. Довольно тяжело убедить себя, что запертое в сейфе охотничье ружье — теперь его единственный и верный друг, который протянет ему руку помощи, когда придет время. Он попытался отогнать тяжелые мысли. Совсем скрыться от них невозможно. Только ненадолго отпугнуть, чтобы не глодали истерзанный рассудок, а тихо выли где-то неподалеку.

Перед палатой он остановился. Дед привык видеть его другим — улыбчивым, с горящими глазами и ярким пламенем в душе. Конечно, он знал, что внук вытянул билет на экспресс на тот свет, и уже мчится к последней станции, обгоняя своих одногодок. Он бы понял, почему его Казимирка теперь больше похож на прогоревший уголь. Но расстраивать старика не хотелось. Больше всего хотелось просто уйти, но дед очень настойчиво и очень давно звал его зайти.

Казимир собрался с духом и потянул на себя дверь палаты. Дед сидел за столом у окна.

— Привет, дедуль.

Старик встрепенулся и обернулся на голос. На морщинистом лице расцвела живая, искренняя радость.

— Казимирка! А я тебя все высматривал, да так и пропустил. Глаза совсем слепые стали. А как давление прихватит, все перед глазами, как в пятнах, — дед досадливо покачал головой и махнул рукой. — Ну да ладно, я тебя позвал не на здоровье жаловаться. Ты присядь, Казимирушка, присядь. Мне с тобой потолковать надо. Давненько я тебя жду.

Казимир сел на стул рядом со столом. Задержал взгляд на вазе с крупными садовыми ромашками. Все свежие, а одна совсем поникла, белые лепестки скрутились, желтая серединка потемнела.

— Я через другой вход зашел, боковая дверь была открыта. Так о чем ты хотел поговорить?

Дед цепко на него посмотрел и принялся вытаскивать из вазы увядший цветок.

— Там вон бумажные полотенца лежат, подай-ка мне.

Казимир дотянулся до подоконника и передал ему рулон, пока тот старательно ломал стебель. Дед оторвал кусок бумаги, завернул в него смятый цветок и положил на стол.

— Ну вот. Обратно пойдешь — выбросишь.

— Еще одну ромашку надо убрать, — глядя на цветы, тихо произнес Казимир. — Четное количество осталось.

— Ну и что теперь? Живой цветок губить только потому, что другому срок пришел? Пускай стоят, как есть. Мне уж чего суеверий бояться. Таких во всяком случае, — дед снова пристально вгляделся во внука.

На морщинистом лице мелькнула растерянность.

— Разговор у меня к тебе не из простых, но ты послушай. Ты ведь знаешь, что я с прадедом твоим из Гарванова сюда перебрался. Места там — загляденье. Леса дремучие, как в сказке. Есть там, Казимирушка, одна невидаль, чего нигде больше не сыщешь.

Дед замялся. Неуверенно пригладил оборванный край бумажного полотенца. Вздохнул — словно с мыслями собирался.

— Дух там живет лесной. Много лет до меня жил и до сих пор мается, — он очень внимательно посмотрел на Казимира, в подскрипывающем голосе слышалась робкая неуверенность. — Я совсем дитем был, когда в первый раз его увидел. В лесу заплутал, а он меня отыскал и к людям вывел. Посмотришь на него — не старый. Как ты. Может, даже помладше. А сколько он там уже по земле ходит — и не сказать. Никто толком и не знает. Не живой и не мертвый. Ни уйти не может, ни умереть, так и живет, пока в деревне хотя бы одна людская душа есть.

Дед умолк и покачал головой. Может, за полуприкрытыми веками он снова видел себя ребенком в далеком отсюда Гарванове. Шел за руку с отцом — туда, где жизнь для него только начиналась. Казимир тоже молчал, давая старику просеять старые, потускневшие воспоминания.

— Я тогда, дурак малолетний, пообещал ему помочь освободиться, — снова заговорил дед. — Я уже знал, что мы с отцом в город поедем. Сказал, что вернусь и освобожу. Я ведь и правда потом вернулся, но не сделал ничего. Даже и не попытался.

Он всплеснул руками и на мгновение прикрыл ладонью глаза. Снова головой покачал.

— Видел я его, как тебя сейчас. Мне уже уезжать обратно. Смотрю — дух этот среди деревьев. Совсем близко к деревне подошел. Глядит на меня, а глаза у него печальные. Как я его заметил, так он сразу обратно в лес ушел. Подвел я его, слово свое не сдержал, поэтому господь меня и наказал — твоей болезнью.

Старая и покрытая пылью прошлого сказка деда вдруг соприкоснулась с безжалостной реальностью. Взгляд Казимира стал колючим.

— Причем здесь моя болезнь?

— Не должно быть ее у тебя, Казимирушка, понимаешь? Не должно. Матушку твою бог сберег, а тобою меня наказывает. Для меня же что самое дорогое? Внук мой единственный.

— Дед, никто никого не наказывает. Не должно, но вот она есть, и с этим придется жить. Дерьмо случается, ничего не поделаешь.

Внутри назревало нехорошее раздражение. Сколько раз он уже слышал это “не должно” — не пересчитать. От врачей — те разводили руками. Не передается хорея Гентингтона через поколение. От бледной матери, которая со слезами на глазах показывала ему сделанные в разные годы анализы — отрицательные. От собственного отражения, когда упрямо смотрел на осунувшееся лицо и зло думал, его желание разнести весь дом — это от горькой, душевной боли и нежелания умирать, или к нему уже подкрадывается созревающее в мозгу сумасшествие?

— Казимирка, ну ты меня-то послушай.

— Да я слушаю, дедуль, слушаю. Дух этот тебя наказал и наслал на меня болезнь, я понял, — в голосе все же прозвучала нервозность. — Дальше-то что?

— Нет, не слушаешь, — упрямо стоял на своем дед. — И не веришь, но дело твое. Дух этот никогда вреда никому не причинит, а вот жизнь меня наказала. И тебя вместе со мной. Я, Казимирушка, уйду все равно раньше тебя, поэтому ты уж исполни мою последнюю волю. Поезжай в Гарваново. Я там много лет уж не был, но вряд ли что изменилось. Ты найди его, духа этого, скажи, что малец, который ему свободу обещал, вот-вот богу душу отдаст, но перед смертью хочет свою совесть очистить. Отдай ему…

Дед торопливо пошарил в карманах халата. Досадливо махнул рукой. Взял со стола коробку с печеньем, открыл и вытряхнул из нее продолговатый сверток. Дрожащей рукой вложил его внуку в ладонь.

— Это он мне отдал когда-то. А если не найдешь, оставь в лесу. Он увидит и поймет. Ради меня, Казимирушка. Уважь старика, дай мне помереть с чистой совестью.

В тяжелом взгляде Казимира читалось что угодно, кроме желания ехать в деревню и искать какого-то духа, который существовал только в тронутом старческим маразмом рассудке дела. Он с трудом сдержался, чтобы не вернуть сверток, что бы в нем ни было. А дед как будто его мысли прочитал.

— Ты на меня волком не смотри, — он улыбнулся и слабо сжал его ладонь своими руками. — Не веришь и ладно. Мне это успокоением будет, а ты хоть развеешься немного. Нечего дома сычом сидеть. Не надо раньше времени себя хоронить.

Дед протянул руку и погладил внука по обросшим, непослушным, волнистым волосам. У Казимира тоскливо защемило сердце. К горлу комок подступил. Вроде только что держался на злости, и снова размазало. Он кивнул.

— Ладно, так и быть, выделю тебе пару дней, — он попытался улыбнуться.

— Вот и спасибо тебе за это. А теперь беги, а то тут скоро придут меня лечить. Помереть не дают спокойно.

Казимир поднялся на ноги. Потянулся было к завернутому цветку, но дед отмахнулся.

— Оставь, Танюша придет — выбросит. Иди с богом. Как вернешься, забеги ко мне. Уж постараюсь тебя дождаться.

— Хорошо, зайду, — Казимир неловко дотронулся до плеча деда. — Ты тут тоже береги себя.

В дверях он обернулся и спросил.

— Имя у твоего духа есть?

Дед посмотрел на него с виноватым замешательством.

— А я не сказал? Кощеем его все зовут.

Казимир не удивился имени и молча кивнул. Кощеем так Кощеем. Не самая фантастическая деталь в байке деда. По такой хоть книгу пиши — про лесного духа, обреченного на вечную жизнь в забытье непроходимых лесов. В другое время он ухватился бы за идею, но его новая реальность вытравила желание создавать. Он ощущал себя абсолютно пустым, и в этой пустоте он тщетно пытался нашарить остатки прежнего Казимира Дементьева, чтобы закончить уже начатое, хотя с каждым днем видел в этих попытках все меньше смысла. Старые истории оборвались на середине пути, как и его жизнь. Возможно, стоило начать новую — длиной в остаток его дней. Такая мысль точно нашла бы рьяную поддержку у отца. Тот делал вид, что никакой болезни не существует, и это полностью обоих устраивало. Но иногда понимание, что через пару лет ему придется хоронить сына, прорывалось наружу, и отец начинал давить. Подгонять — словно в последние дни Казимир обязан сделать что-то великое и запоминающееся. Чем меньше оставалось жить, тем чаще разгорались конфликты.

В машине Дементьев развернул сверток и удивленно хмыкнул. В ткани прятался нож в деревянных ножнах, довольно большой, чтобы считаться холодным оружием и принести неприятностей при встрече с полицией. Как дед его вообще протащил? Казимир провел пальцем по затейливой резьбе на ножнах. Вытащил нож и оценивающе взвесил — тяжелый, красивый. В ладонь удобно ложится. Явно ручной работы. Талантливый, видимо, был дедов Кощей. Не только смерть свою в игле прятал, но и резьбой по дереву увлекался. Да еще и по лесам волонтерил, детей заблудившихся искал.

Может, много лет назад какой-нибудь отшельник взаправду вывел потерявшегося ребенка из леса, а, может, все это — причудливо собранные осколки памяти. Воспоминания, которых никогда не было. На закате своих дней дед придумал мистическую историю из фрагментов уходящей жизни и поверил в нее.

В реальности Казимира не осталось места сказкам — ни злым, ни добрым. В ней ему вдруг позвонила Алиса. Он в секундном ступоре посмотрел на дисплей, где на фото улыбалась его бывшая невеста, потом все-таки ответил.

— Внимательно.

Сказал и тут же мысленно чертыхнулся. Так он отвечал только Алисе. Прицепилось после просмотра какого-то сериала — когда они еще только съехались. В трубке повисла недолгая тишина.

— Казимир.

Голос у Алисы был одновременно взволнованный и жесткий — как будто она заранее готовилась держать оборону. После ее следующих слов писатель понял, от кого.

— Ты должен кое-что знать. Я вчера была в баре с одним своим знакомым. Теперь уже бывшим, очевидно, но неважно. В общем, мы разговорились. В том числе и о тебе. Он журналист в “Чердаке”.

Дементьев чертыхнулся еще раз. На этот раз вслух.

— И ты ему про меня рассказала, — утвердительно произнес он.

— Случайно получилось, — с нажимом ответила Алиса.

— “Чердак” — паршивая помойка. Как ты с ним… — он оборвал фразу — задавать такие вопросы он больше не имел права, но Алиса поняла его и так.

— Как я с ним, Казимир, это уже не твое дело. Клятв в верности мы друг другу дать не успели. Я тебя предупредила, как ты меня когда-то, на этом считаю свою миссию доброй воли выполненной сверх меры.

Она сбросила звонок. Все еще злилась. Полгода прошло с тех пор, как Казимир сообщил ей о своем диагнозе и разорвал помолвку. На этом все и закончилось. Ее можно было понять. Его можно было понять. Только ничерта это не помогало. Они как две половины разбитой чашки — от удара раскрошились так, что даже хлипко не склеить. Да и зачем? Алиса не простит принятое им решение, а Казимир, как старый и больной зверь, предпочитал подыхать в одиночку.

Он зашел на сайт “Чердака”. На главной, конечно же, уже ссылка на статью с заголовком в духе этой выгребной ямы. “Казимир Дементьев — переоцененный автор или умирающий гений?”. Опубликовано два часа назад. Он нажал на ссылку, бегло пробежался по тексту и с трудом поборол желание позвонить их главреду — поговорить по душам. Это только подогрело бы сплетни. Некая А. рассказывала о своей жизни с известным писателем — в подробностях, которых никогда не существовало. Казимир бросил телефон на пассажирское сиденье рядом с Кощеевским ножом и завел машину. По дороге домой пришло сообщение от Алисы “Прочитала статью. Я этого не говорила”. Он ответил коротким “Знаю”.

Звонить начали к вечеру. Все привыкли, что в последние полгода он редко выходил на связь и не появлялся на публичных мероприятиях. Статья преподнесла им объяснение, почему. Дементьев перевел телефон в режим “не беспокоить”, зная, что это не особенно поможет. Кто-нибудь обязательно заявится домой. За минувшие шесть месяцев он научился с бесстрастным лицом говорить, что у него все отлично. Новый роман пишется, жизнь кипит, а почему пропал… Вдохновение требует тишины и уединения.

Он понимал, что и дальше придется лгать — опровергнуть слухи, заверить оставшихся друзей-знакомых, что все по-прежнему отлично. Еще понимал, что прямо сейчас не сможет. Ему засунули палец в смертельную рану и прокрутили, а он должен улыбнуться и сказать, что нет, совсем не больно. За него говорили брошенный, безголосый телефон, наполовину опустошенная бутылка виски на рабочем столе и пустой документ во вкладке браузера. На волне разговора с дедом Казимир попробовал вернуться к работе — обернуть эмоции словами и сложить их них небольшую и мрачную историю. Рассказать о темной стороне жизни заточенного в лесу духа. Единственным словом, которое он смог написать, стало название документа — Кощей. Может, в самом начале он бы еще сумел выплеснуть гнев и отчаяние. Сейчас не находилось ничего. Только отвратительная пустота, из которой не вытащить даже мертворожденные строки.

Следующий день Казимир встретил с решимостью исчезнуть на несколько дней — выждать, пока лишенное свежих слухов инфополе не обновится. Он вспомнил, что где-то неделю назад отец при встрече упомянул всплывших из ниоткуда родственников. Обычная история. Про родича-депутата знали даже те, про кого сам отец ни разу не слышал. Вроде бы его попросили помочь с глубинным насосом для скважины. В памяти всплыло сердитое возмущение отца, что когда он по молодости баулы на рынке таскал, так ни от кого ни слуху, ни духу, а как в люди пробился, так сразу “Витенька, помоги”.

Вряд ли отец успел разобраться с их проблемой, его и в городе пока не было — уехал в командировку. Дементьев взял почти полностью разрядившийся телефон. Как и ожидалось, мессенджеры пестрели кучей новых сообщений. Десяток пропущенных звонков, из них пара штук от мамы. Она же грозилась приехать, если он не перезвонит или не ответит.

“Все в порядке. Напился и рано уснул,” — написал и отправил.

Потом позвонил отцу.

— Ты куда запропастился? — вместо приветствия накинулся Виктор Сергеевич. — Тебя мать вчера обыскалась.

— Я ей уже ответил, все нормально. Слушай, помнишь, тебе родственники звонили и просили с насосом помочь? Ты же им еще его не купил?

— Нет, и не собираюсь я ничего покупать. Вернусь — денег отправлю и все. А что?

— Давай я куплю, что им нужно, и отвезу.

— Тебе-то это зачем? Туда ехать весь день… — отец вдруг резко замолчал, а когда снова заговорил, в голосе слышалось усталое раздражение. — Дед тебя уговорил, да? Я этому старому маразматику много раз повторял, чтобы он даже не думал к тебе с своими сказками приставать. Он мне все мозги своими бреднями продолбал, теперь и до тебя добрался. Выброси из головы, у тебя своих дел хватает.

— Пап.

— Выброси, — не терпящим возражения тоном отрезал отец. — Вон вчера какой-то выродок про тебя статью выкатил. Мать чего переполошилась, думаешь? Ничего, я им позвоню еще.

— Не надо никому звонить. Чем меньше реакции, тем быстрее затихнут. Пришли мне номер, кто там с тобой из родственников общался. Я куплю и отвезу.

— Казимир, займись лучше делом. Вот ты сам только что сказал, что не надо реагировать. Так и напиши что-нибудь, это будет лучше всяких разговоров.

Казимир и сам знал, что может стать лучшим опровержением всколыхнувшихся слухов. Другое дело, где его взять — как из нутра выскрести это опровержение? Незаметно сам для себя он разозлился. В разговорах с отцом так бывало слишком часто.

— Послушай, я не собираюсь ничего никому доказывать. Просто хочу немного развеяться.

Честнее было сказать, что он заколебался поддерживать иллюзию жизни и хотел бы, чтобы его просто не трогали. Но они с отцом говорили на разных языках, и Казимир старался оперировать привычными для него понятиями.

— Ну так и поезжай куда-нибудь в нормальное место. Ты то вдохновение ищешь, то собираешься черт знает куда. В той глухомани ты точно ничего не найдешь.

Казимир тяжело вздохнул. Упрямство у них наследственная черта по мужской линии. Даже смертельная болезнь по маминой линии была более избирательной и скакала через поколение, а баранье упрямство оставалось всем.

— Пап, давай я сам буду решать, куда ехать, что мне делать, и когда умирать, ладно? — последние слова вырвались неосознанно. — Пришли номер телефона.

Он нажал на дисплее кнопку сброса. Отец все никак не мог смириться, что его сын не выдаст что-то невероятное, прежде чем уйти. Больше никто и никогда не будет обсуждать его новый роман. Казимир уже поставил точку в своей писательской карьере, хотя временами боялся в этом признаться даже сам себе. Единственное место, куда он мог попасть — это кладбище и паблики в интернете, когда там будут мусолить новость, что Казимир Дементьев прострелил себе башку.

Отец переслал номер телефона. Следом пришло сообщение о денежном переводе. Жест несколько излишний, но спорить, как и прежде, было бесполезно. За следующие пару часов Казимир созвонился с новообретенной родственницей, выслушал жалобный рассказ, как они уже три недели практически без воды сидят. Уточнил характеристики насоса, забронировал подходящий в магазине. Сколько ехать до Гарванова, он посмотрел только в гараже. Навигатор показывал восемь часов. Не так уж и много, загнул отец с “целым днем”. А “форестер” давно надо прогулять, застоялся в стойле железный конь.

Казимир заглянул в багажник, подвинул в сторону охотничью снарягу. Невольно вспомнил, как собирался вот так полгода назад, все уже в машину забросил, а потом из клиники в первый раз позвонили и сообщили результаты анализа. Так и катается все в багажнике с тех пор, нетронутое и ненужное. Да и если бы захотел — теперь бы уже не смог. Прежде он в охоте видел всего лишь хобби, а теперь разглядел и смерть. Не поднималась больше рука убивать ради развлечения. Даже прикасаться к ружью не хотел — особенно зная, что последняя пуля из него достанется ему.

Он продолжил в телефоне маршрут — сначала до магазина, а оттуда в Гарваново. Приедет он за полночь — ну и ладно, в машине до утра подремлет. Ночи сейчас короткие и теплые. Нещадная жара уже месяц стоит по всей центральной России. Ниже тридцати градусов температура не опускается. Тянуло удушливым смогом, особенно по ночам — со стороны Рязани приносило, там бушевали лесные пожары. А он ехал на северо-восток. Там тоже горело. Обычное дело для летнего пекла. Пока в СМИ трубили об опасности лесных пожаров, Казимир где-то слышал, что в них есть и своя польза — эдакий агрессивный процесс обновления и очищения от пораженных болезнью лесов. В затянутой смогом столице пользы никто не бы не увидел. Но она все оставалась все дальше и дальше. Навигатор отсчитывал километры, в зеркало заднего вида бил луч солнца, а впереди — только бесконечная дорога. Под шелест шин, привычный утробный гул движка и атмосферный рок.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ