Не скучай, дедушка, я скоро приеду к тебе, - писала внучка
Любил дед Афанас лето. Выйдет он на лужайку, приляжет где-нибудь у кустика на подстеленную одежонку или сядет на скамью под окошком своего старенького дома, пригреется на солнышке, и так ему хорошо станет!
Только одно омрачало радость — каждое лето приезжала к нему из города внучка на каникулы: в речке покупаться, по ягоды в лес сходить, ну и деду кое в чем помочь. Самой-то внучке Афанасий был рад, но только она приезжала, как у дома тут как тут появлялся Алексей Тимохин. Мало того, что стоят болтают они с Танькой днем у забора, мешая деду думать, так еще вечером придет и дружков своих приведет. И пошло: шум, гам, визги, смех... Чего они там только не творят.
Лежит дед на холодной по-летнему печи, заснуть не может. И в одеяло зароется, и подушкой голову прикроет... Все равно слыхать. Наконец, не выдержав такого безобразия, спустится с печки, выйдет на крыльцо и давай кричать:
— Танька! Ты слышь меня?
— Чего тебе, дедушка? — откликалась та.
— А ну, домой, сказал!
Голоса умолкали.
— Ну, дедушка, еще немного... — слышался робкий голос внучки.
— Я сказал, домой, значит — домой, — не унимался дед.
— Так время еще детское, — подавал голос в защиту Татьяны Алексей.
— А тебя я здесь больше чтоб не видел, — еще больше сердился Афанасий. — Понял, Ляксей? Ишь, нашел себе развлечение... Татьяна, домой! Слышь?
— Иду.
— То-то же. А то собрала тут...
— Ну иду же! — прерывала деда внучка, опасаясь, что тот скажет что-то непотребное, и ускоряла шаг.
— То-то же... — ворчал Афанас, потом на ощупь входил в дом, не включая света, ждал, когда внучка уляжется, сам забирался на печь, долго ворочаясь укладывался, но уснуть уже не мог — пропал сон.
— Татьян! Спишь? — свесив голову с печи, спрашивал он. —
— Нет.
— Я слышь чего? Чтобы тут твоего Лешки духу не было. Поняла?
Татьяна молчала.
— Ты слышишь? — повышал он голос.
— Слышу, — недовольно отзывалась внучка.
— То-то же. А то учреждению нашли. Гм!.. Елки-моталки.
В темноте Афанасий слышал, как Татьяна засыпала, все ровнее и глубже дыша. Говорить было не с кем, а хотелось, так как заснуть теперь он не мог.
До утра дед Афанас проклинал Алексея и его дружков.
Просыпался Афанасий, когда солнце было высоко, выходил во двор, садился на скамью под окнами, закуривал и, обозревая улицу, предавался стариковским думам.
С реки возвращалась Татьяна. Позвякивая посудой на кухне, заваривала обед, потом выходила к калитке и, облокотясь на нее, глядела на улицу.
С дедом она не заговаривала, и он чувствовал себя виноватым.
— Ты это... — говорил он, покашливая. — Обижаться тут нечего.
Татьяна оборачивалась и улыбалась.
— А я и не обижаюсь.
— Ну вот и ладно, — успокаивался дед. — А то я думал, в обиде ты на меня.
— Нет, — говорила Татьяна. — Только ты зря Лешку Тимохина ругаешь. Он хороший.
— А я ниче...
— Правда, он хороший? — спрашивала она.
— Хороший, хороший, — ворчал дед.
Татьяна приходила в восторг от этих слов и безудержно начинала щебетать, рассказывая, какой Алексей добрый, смелый и веселый...
Дед все время покашливал, потом несмело перебивал внучку:
— Ты это... Сама стряпать взялась, а за варевом не глядишь.
Татьяна шла на кухню, а Афанасий смотрел ей вслед и радовался.
Вскоре Татьяна вновь выходила к калитке, глядела на дорогу, и тут Афанасий замечал, как по улице, в направлении его дома, вышагивал Алексей.
— Тьфу ты, леший! — тихонько ругался он, чтобы не услышала Татьяна, бросал окурок под ноги и с чувством давил его носком калоши.
— Чего пригорюнился, дед? — спрашивал подошедший Алексей.
— Какой я тебе дед? — обрывал его Афанасий.
— Тамбовский волк тебе дед. Чего скалишься? Гм!.. Елки-моталки!
Афанас отводил взгляд в сторону. Настроение было испорчено.
Так проходило одно лето за другим. Только он дождется тепла — и на тебе! А этой весной Алексея забрали в армию, и Афанасий с нетерпением ждал июня. Но пришло тепло, а Афанас загрустил. Сядет он во дворе на скамью, греется, а будто чего не хватает. Выкурит он сигарету, вторую, по двору походит, нет — не то...
И ночами не спится. Ляжет, как обычно, лишь только сумерки опустятся, а заснуть не может. Долго ворочается, потом поднимется, выйдет во двор, сядет на скамью и слушает, что в селе делается. Лишь услышит голоса молодых, заволнуется, все ждет, что вот подойдут они к его дому, а он на них тогда заругается, мол, спать людям добрым не даете, елки-моталки!.. Но голоса удалялись, и Афанасий огорчался...
«Татьянка, что ль, бы приехала», — часто думал он. Но на днях почтальон принес письмо от внучки, отнявшее у Афанасия и эту надежду.
«Здравствуй, дедушка! — в который раз перечитывал Афанасий строки короткого письма. — Этим летом приехать к тебе не смогу, буду поступать в институт. Ты, дедушка, не скучай. Я обязательно когда-нибудь к тебе приеду. — Потом Татьяна сообщала, что в семье у них все хорошо, мама с папой шлют ему привет. Письмо заканчивалось приятными Афанасию словами: — До свидания, милый дедушка! Крепко целую! Твоя внучка Таня».
Долго сидел Афанасий на скамеечке под окном, теребил в руках наполовину исписанный листок из ученической тетради, о чем-то думал, а глаза будто бы сами собой опять выхватывали из письма: «Здравствуй, дедушка!..»
Не приехала на лето внучка, не было Алексея, и дом на краю села осиротел. Изредка проедет мимо машина, да и та только пыль оставит после себя, и сидит дед на скамеечке, грустит. Приходят к нему старики, бабка-соседка иногда наведывается. Но редко, елки-моталки...
Все чаще вспоминал Афанасий времена, когда дом этот полнился голосами. Тогда еще жена Клавдия жива была, сыновья Иван и Петр, дочка Валюха... Давно это было.
Любимцем был у Афанасия Петр. На Петра и покричать было можно — не обижался, не то что Иван, тот сразу дознаваться: за что?
Иногда заметит Афанасий в одежонке своей или в чем другом, подвох какой, тут же Петра отыскивает. «Петька!» — кричит. «Чего?» — откликается тот. «Я вот тебе дам, ядреный корень, чего!..» — грозится Афанасий, а Петр знай свое — хохочет.
Незаметно подросла Валюха.
Иногда они с Клавдией допоздна, просиживали на лавочке под окошком дома.
— Наша-то какая голосистая, — с гордостью говорила Клавдия, прислушиваясь к песням на другом конце улицы.
Хороша была Валентина, оттого, видно, и замуж рано вышла. Приглянулась одному заезжему пареньку, да и он ей по сердцу пришелся. Как-то пришли они в дом и в один голос заявили: женятся. Как ни бранилась Клавдия, как ни уговаривала повременить — стоят на своем. Тут и Афанасий приуныл, но разве что теперь поделаешь, раз у них такое согласие?.. Сыграли свадьбу. Увез зять Валюху в город, остались Афанасий и Клавдия одни. А потом умерла Клавдия.
Первое время Валентина регулярно посещала отца, а потом, ссылаясь на занятость, все реже и реже. Афанасий не осуждал Валентину за это, но, когда внучка Танюшка подросла, стал просить, чтобы хоть внучку отпускали к нему погостить. Одна радость у него осталась — внучка. Одна она у него. Были, б живы Иван с Петром, и внуков было бы много. А вот нету их.
Глаза вновь выхватили строки из письма, мысли, настраиваясь на добрый лад, возвращались к внучке.
Скучал Афанасий и по Алексею. Когда, тот еще не служил, веселей все же было, а сейчас — совсем тоска. Вот и Татьяна оттого, видно, не приехала... Был бы Алексей здесь, нашла бы время.
И чего они тогда на него обижались? — думал Афанасий. Ну, покричит на них иной раз, так и что же?.. Вот когда он был молодым, то ли было! Без гармони он не выходил на улицу. Как заиграет, так все село просыпалось! Родители Клавдии и к дому своему его иной раз не подпускали, а не то чтобы... Эх, и что за молодежь теперь пошла?..
Афанасий вздыхал, подсчитывал, на какое лето Алексей вернется из армии. Выходило, что только на третье. И одолевали тогда его сомнения: а доживет ли? Ему становилось грустно, но вскоре он забывал об этом и уже как о вполне осуществимом думал, что вот вернется Алексей со службы и Татьяна приедет, и пусть они тогда здесь воркуют, а потом их сосватают.
Приятным мыслям он улыбался, радовался им и уже уверенно думал: «Я еще на их свадьбе сыграю! Сыграю!»
Летописец
