GorbunS

Он никогда мне не нравился. Ни в детстве, ни потом. Один лишь вид его вызывал желание отойти подальше и отвернуться. Он пугал меня и злил, и поделать с этим было нечего, ведь их семья жила с нами в одном доме.

Дом был старый, ещё деревянный, в нём пахло кошками и пылью, а на чердаке обитали голуби. Сейчас бы я не хотел туда возвращаться, но в детстве мне нравился и дом, и его жители... кроме некоторых.

Их квартира была на первом этаже, и мне приходилось, спускаясь, проходить мимо его двери. На двери кто-то давным-давно нацарапал «бэсто». Это слово всегда казалось мне предупреждающей табличкой, вроде как в зоопарке у клетки со львом. Осторожно, дикий зверь! Интересно, понимал ли он, что там написано?

Это были тридцатые, это была рабочая окраина старого городка. Мы тогда ещё не задумывались ни о терпимости, ни о сострадании. Да задумывались ли об этом вообще когда-нибудь дети? Может быть, нынешнее поколение вырастет иным, но я сомневаюсь. А тогда нам было плевать на всякую там толерантность, мы просто не знали таких слов. И чужаков, непохожих на нас, старались обходить стороной.

Он был тогда совсем маленький, щуплый, почти не раскрывал рта. В игры мы его не брали, и он часами пропадал где-то на пустырях, заросших лопухами и репейником. Однажды я видел, как он сидит у муравейника с веточкой в руках, раз или два встречались мы ненароком у магазина, или во дворе, но большую часть времени его было не видно и не слышно. Нас с ребятами это вполне устраивало.

Но как-то раз, выйдя как обычно на улицу, я застал его сидящим на скамейке под деревом и читающим журнал. Он проторчал там день напролёт, спутав нам все карты, появился на следующий, и потом, и снова. Так продолжалось недели две, даже в пасмурную погоду. Журналы сменяли книжки, а их, в свою очередь – какие-то альбомы.

Конечно, находиться во дворе стало невозможно. Мы пробовали, но стоило поймать на себе взгляд чужака, поднявшего глаза от страниц, как пропадало всё настроение бегать и шуметь. Мы были возмущены и подавлены одновременно. Кто-то (возможно, Олли) предложил поколотить зарвавшегося малявку, но никто не захотел мараться. А на самом деле, подозреваю, всем просто было страшно. Во всяком случае мне - было. Пришлось теперь уже нам самим покидать родной двор и бродить по пустырям и улицам города, рискуя напороться на чужих мальчишек или, чего доброго, на бродяг. В те годы с работой в стране было туго, многие потеряли жильё.

Однажды вечером нам вдруг срочно захотелось полакомиться черешней. Черешня росла на заднем дворе у директора школы, а посему обобрать её было священным долгом каждого ученика. Директор жил совсем неподалеку от нас, в кирпичном домике с зелёной крышей, за высокой оградой. Мы выставили часового и один за другим, сдерживая смех, перебрались на ту сторону. Кто с пакетом, кто с банкой, и все - с загребущими руками.

Не успели мы съесть и по десять ягод, как кто-то поднял крик:

- Воровство! Грабёж! Сюда! Сюда!

И в тот же миг засвистел оставленный «на стрёме» Олли.

Директор школы по совместительству вёл физкультуру. Он догнал меня через два квартала, когда я совсем выдохся и под конвоем сопроводил домой. Всыпали мне тогда - будь здоров.

А дня через три, когда меня выпустили, наконец, во двор, да и то со строгим наказом погулять не больше часа, друзья рассказали мне, кто предупредил директора.

- Эй, ты! - сказал я, исполнившись злобы. - Как тебя зовут?

Он уставился на меня своими глазищами и отложил книжку.

- Табуил.

Я не пожал протянутую мне тонкую руку, а сильно ударил его в грудь. Никто не любит доносчиков, особенно в детстве.

- Гад ты, Табуил! - сказал я и ударил ещё раз. - Ты зачем стал орать, а?

- Не понимаю... - весь сжался он. - Я... орать... что значит?

- Всё ты понимаешь! Зачем директора позвал, урод?! Знаешь, как меня наказали..! Из-за тебя..!

Эти слова я сопровождал увесистыми тумаками. Ребята смотрели и только посмеивались. Жалеть изменника никто не собирался. А я, перестав бояться чужака (да чего в нем страшного, обычный трус и предатель!), разошелся не на шутку.

- Но ведь это воровство! - запищал Табуил, неумело защищаясь. - Так же нельзя!

- А так можно? - кричал я. - Вот так... как ты... сволочь... можно?

В конце концов Табуил разрыдался и убежал, а я, торжествуя, изорвал брошенную на скамейке чужацкую книжку в клочья.

С бегством ябеды мы с друзьями снова получили в распоряжение весь двор и пропадали там до ночи, забывая за играми и проделками всё на свете. Так что до конца лета я Табуила больше не встречал.

Его семья скоро переехала на другую улицу, в квартал новостроек. Но прежде Табуил пошёл в школу. Вряд ли он был намного младше меня, без пяти минут тринадцатилетнего оболтуса, но записали его всё равно в первый класс. Шуточек про умственное развитие чужака хватило нам до самого выпускного. Наша школа была единственной на весь район, и, даже переехав, Табуил продолжал учиться здесь.

В старших классах мы многое узнали о сморингах, как на самом деле называлась раса Табуила. Об их происхождении, анатомии, обычаях. О союзе двух наших народов - детей Земли и жителей отдалённых колоний на краю галактики. Впрочем, надо признать, что я никогда не был первым учеником и по более интересным предметам, а уж история не-людей меня интересовала и вовсе в последнюю очередь. Иногда мы сталкивались с Табуилом в школьных коридорах, но даже не здоровались. Здоровался ли с ним вообще хоть кто-то? В высших эшелонах власти тогда вовсю говорили о терпимости, выходили новые законы, защищающие чужаков от преследования, но нам, подросткам из глухой провинции, было начхать. Не думаю, чтобы сморинг мог найти в наших краях много доброжелателей.

После школы я сам не заметил, как спешно и бестолково женился, потом завёл ребенка, в перерыве получил диплом инженера и, наконец, так же спешно развёлся. Будто кто-то взял большие ножницы и вырезал пять лет из моей жизни. Даже вспомнить не о чем: лекции, конспекты, свидания в парке, домашние хлопоты... Ссоры, слёзы, защита диплома...

Куда лучше запомнились мне армейские годы. Мы служили в авиации, но самолёты, а уж тем более флаеры видели разве что издалека. Оружие нам тоже доверяли не слишком охотно. А вот строевая подготовка в нашей части была на высоте. На третьем году службы, с нетерпением ожидая начала весны и демобилизации, я, кажется, мог маршировать даже лёжа на спине.

Тогда-то к нам в роту и прислали с другими новобранцами Табуила. В те дни я как раз получил нашивки сержанта и заниматься салагами волей-неволей пришлось мне. Сморинг за эти годы, естественно, вырос, возмужал и стал непохож на себя прежнего. Разве что был всё так же молчалив. Приказы он, как вскоре выяснилось, исполнял беспрекословно, следил за собой, быстро постигал армейскую науку, и всё бы хорошо... Да вот только Табуил совершенно не умел ходить, как надо. Никакого чеканного шага, никаких четких перестроений. Да что там! У него будто земля под ногами ходуном ходила, так его качало из стороны в сторону. Лейтенант каждый день требовал от меня, чтобы я, наконец, навёл порядок. Этот усатый маньяк и слушать не хотел никаких отговорок. Каждый солдат в его роте, если он не инвалид, должен был способен вытворять на плацу чудеса. А инвалидов, как известно, в армию не берут. Вот и муштровал я Табуила, то вместе со всеми, то индивидуально, и один чёрт каждый день получал нагоняй.

Может быть, у него были проблемы с вестибулярным аппаратом. А может, у сморингов вовсе нет такого органа, не знаю. Сослуживцы подтрунивали над моими безуспешными попытками придать ногам чужака хоть немного уверенности, командиры распекали... Обидно страдать ни за что!

И однажды, срывая бессильную злость, я дал Табуилу подзатыльник. Потом ещё один, ещё, и пошло-поехало. Он был виноват, что такой неуклюжий, что никак не учится, что мне через три месяца домой, а тут ещё с ним возись...

Нельзя сказать, чтобы у нас в части совсем не было рукоприкладства. Закрытый мужской коллектив, некуда спрятаться от обидчика, дурака, просто неприятного типа. Бывало всякое. Но, конечно, неуставные отношения не поощрялось, и я был кругом неправ, когда ударил бойца. Тем более, что скорее символические поначалу тычки и подзатыльники постепенно обратились полновесными пинками. А глядя на меня, стали перенимать опыт старших товарищей уже и молодые солдаты, пришедшие со сморингом в одной партии. Даже те, кто относился к чужаку нейтрально или по-дружески. Табуил стал посмешищем всей казармы, а я, уже понимая, что делаю что-то не так, не мог сойти с проторенной дорожки.

Возможно, я так и дослужил бы свои последние месяцы, ушёл на гражданку и забыл о неловком сморинге, но один случай поставил всё с ног на голову.

В тот раз у меня выдалось что-то очень уж плохое настроение, под стать тоскливой зимней погоде за окном. Звонков из дома давно не было, болело травмированное ещё в школе колено, лейтенант вчера снова вымотал всю душу. Проходя мимо, я машинально ткнул Табуила кулаком в спину. Мне показалось, что он не слишком расторопно одевается на построение.

- Прекрати! - зашипел тот вдруг, резко повернувшись. Глядя в горящие зелёным глаза нелюдя, я ещё больше рассердился.

- Это ты мне, воин? - спросил я вроде бы мягко.

- Да! - обычно стойко переносивший мои незаслуженные тумаки сморинг был настроен решительно.

- А ну-ка повтори?

Впрочем, повторить я ему всё равно не дал, такая вдруг обуяла меня злоба на в сущности ни в чем не виноватого Табуила. Я ударил его сильно, наотмашь, прямо по лицу, уже не сдерживая себя.

- Пойдёшь в санчасть и скажешь, что врезался в косяк, - сказал я медленно встающему с пола сморингу. - Потом на кухню. Три наряда! Понял? Выполняй!

Тогда мне казалось, что я поступаю если и не совсем правильно, то, во всяком случае, не по своей вине. Нельзя ведь ронять авторитет командира!

А ночью, когда я пошёл в туалет, меня там ждал Табуил. И у него была ложка. Наверное, это было единственное оружие, которое он сумел добыть и незаметно пронести с собой. А может, все сморинги с детства учатся бою на ложках. Так или иначе, а увидел я чужака слишком поздно. Потом была резкая боль, и кровь моментально залила мне глаза, когда Табуил ударил меня ребром столового прибора в лоб. А потом я барахтался на полу и истошно кричал, а противник лупил меня ложкой по рукам, спине, голове - куда только мог дотянуться. Уже слыша за дверью топот ног, он попытался воткнуть ручку своего оружия мне в шею. Говорят, что можно заточить её до бритвенной остроты, если хочешь кого-то прикончить. Уверен, сморинг бы в эти мгновения проткнул меня даже солонкой. Когда я старался удержать его руки, мне казалось, что я борюсь с каменной статуей. На мое счастье, подмога наконец подоспела и нас растащили.

В конечном итоге дело замяли. Мне оставалось служить совсем чуть-чуть, Табуил был всё же скорее потерпевшей стороной, как я теперь понимаю. Не знаю, куда его перевели и что делали дальше, но в нашей части я его больше не видел. Синяки и ссадины после ночной битвы в сортире заживали почти две недели. А шрам на лбу не изгладился до конца даже через много лет.

Вернувшись в родные места, я довольно скоро нашёл работу, обзавёлся собственным, хоть и скромным жилищем, и вскоре начал забывать о произошедшем. Разве что во снах мне ещё какое-то время виделись тускло мерцающие зелёные глаза без зрачков, да длинные тонкие пальцы, сжимающие рукоятку ложки.

Прошло больше семи лет, и начальство отправило меня в очередную командировку, в горы. Требовалось проверить оборудование, сделать кое-какие замеры... Рутина.

Вот только с самого начала всё пошло не так. Сначала некстати заболел Петрик, мой всегдашний напарник, с которым у нас было припасено по меньшей мере десятка два способов скрасить унылые недели вдали от цивилизации. Вместо него обещали прислать сначала одного опытного инженера, потом другого, но оба не смогли поспеть к вылету самолета. Сидя в кресле у иллюминатора, я думал уже, что полечу вообще один, и придётся попотеть, когда увидел, как к трапу бежит невысокая фигура в жёлтой форме нашей компании и с рюкзаком за плечами. И это, чёрт побери, был Табуил!

К счастью, билет Петрика уже успели продать другому пассажиру, и лететь бок о бок со сморингом мне не пришлось. Эта встреча после стольких лет была слишком уж неожиданной, я не знал бы, что сказать. Да и что можно сказать тому, кто пытался тебя убить... и у кого будет прекрасный шанс завершить начатое в безлюдных горах? Весь полёт я украдкой оглядывался на напарника. Узнал он меня или нет? Помнит обиды, или всё забыл?

Правительство как взяло когда-то курс на объединение двух рас, так с него уже и не сходило. Быть обвинённым в ксенофобии означало потерю работы, штраф, а то и реальный срок. Я разделял эту политику. Нельзя судить о качествах людей... ну и не-людей, конечно... по их происхождению, внешности, языку. За тебя должны говорить твои дела, хорошие или плохие. И всё же полностью доверять чужакам я так и не научился, хотя пересекаться по работе приходилось. А уж конкретно этому чужаку - и подавно!

Наш маленький самолёт тарахтел над морем, а я терзался нехорошими предчувствиями и пытался вспомнить, куда положил заряды к ракетнице.

Из маленького аэропорта на берегу летели уже вертолётом. За шумом винта ничего не было слышно, так что мне снова удалось выиграть время на раздумья. По бесстрастному лицу сморинга нельзя было понять, узнал он меня, или нет. Человеку без специального обучения вообще трудно распознавать их эмоции. Сморинги же, в свою очередь, считают людей излишне дёргаными, почти истеричными созданиями. Это я вычитал вчера в журнале с кроссвордами, в рубрике «занятные факты». Интересно, насколько эти факты правдивы?

Высадив нас на горном плато, вертолёт умчался назад, а мы, нагружённые рюкзаками, побрели на базу. Собственно, вся база представляла из себя длинное одноэтажное здание да несколько домиков поменьше, и кроме нас здесь сейчас никого не было: геологи должны были вернуться только к ночи. В небе среди облаков парили снежные пики. Я отпёр дверь, мы зашли внутрь и принялись разгружаться. За выкладкой вещей я всё продолжал думать, стоит ли предложить сморингу забыть давние разногласия, или подождать, пока он сам не заведёт разговор. Всё-таки нам с ним теперь три месяца работать в паре, ходить высоко в горы, помогать бурить шурфы. Нужно наладить контакт, и чем скорее, тем лучше.

Пока я думал об этом, всё больше склоняясь начать разговор прямо сейчас, вдруг отключился свет. Погасли огоньки приборов, замигали, но так и не разгорелись аварийные лампы. Я услышал всё нарастающий гул, перерастающий в рёв, и через несколько секунд за окнами вместо пасмурного утра наступила непроглядная ночь.

Да нас же завалило!

Найти фонарик на ощупь среди кучи необходимых вещей оказалось той ещё проблемой. Наконец тонкий луч побежал по комнате, выхватывая из тьмы то один предмет, то другой. Со светом я почувствовал себя увереннее, хотя куда-то исчезнувший Табуил заставил меня понервничать.

Дверь по воле не самого умного проектировщика открывалась наружу, и её сейчас подпирали многие тонны снега. Окно распахнуть удалось, но и за ним был лишь снег. Я около получаса, забыв от волнения даже проверить радиосвязь, старался пробиться наружу с помощью лопаты. Почему-то оставаться погребённым под обвалом вместе со сморингом мне совсем не улыбалось. А если представить, как у нас в конце концов заканчивается кислород… Вот только не успел я проползти и пары метров, как тоннель схлопнулся. Табуил, как раз вернувшийся из дальних комнат, втянул меня за ноги назад, когда я уже почти не надеялся выбраться самостоятельно.

- Здесь не получится, - буркнул он. - Там тоже. Попробую разобрать крышу.

Лестницу, мешающую мне раскладывать вещи, я сам лично вынес наружу, а до чердачного хода было довольно высоко. Но сморинг, прихватив топор, взгромоздил табуретку на стол, подтянулся и исчез с глаз. Я в это время пытался связаться с кем-нибудь по рации. Тщетно, как и следовало ожидать.

На чердаке стучал топор, что-то грохотало, метались пятна света.

- Табуил! - позвал я, взбираясь на шаткий табурет. Теперь бы уцепиться понадёжнее и можно лезть следом за сморингом. - Знаешь, я хочу тебе сказать кое-что...

Однако извиниться перед напарником я не успел. Особенно сильно грохнуло, затрещало и на меня вместе с грудами снега обрушился свет ненадолго пробившего тучи солнца.

К тому времени, как я откопал рюкзаки и выбрался на крышу, Табуил уже вовсю махал лопатой. Я снова пощёлкал кнопками рации, но кроме помех ничего не услышал. Ждать помощи раньше ночи было глупо. Но куда это пробивается сморинг?

В ответ Табуил только махнул рукой в сторону севера. А ведь и верно! На другом склоне горы, выше, есть метеостанция! Она спрятана под скальным карнизом, там точно нет проклятого снега, уже набившегося в карманы, в рукава, в штанины. Пришлось возвращаться в дом за второй лопатой. Табуилу, впрочем, моя помощь не понадобилась. Пока я лазил туда-сюда, сморинг пробил в снежной толще коридор, забрал свой рюкзак и был уже метрах в пятидесяти впереди. Там снега лежало куда меньше - всего по колено - и Табуил шёл ходко. Я поспешил за ним.

Про наш поход почти нечего сказать. Мне было тяжело, холодно, болели ноги и спина, а путь всё не кончался. От базы к метеостанции вела неплохая горная дорога длиной километров пятнадцать, не больше. Если бы не лавина, я одолел бы её часа за три, а так мы брели раза в два дольше. Мне всегда казалось, что я крепкий, здоровый мужчина, да и в горах не новичок. Вот только отчего проклятый Табуил с каждым часом отрывается от меня всё больше?

Когда мы пересекли, наконец, плато и дорога пошла вверх, я оглянулся. Какой-то каприз природы спустил с вершины узкий снежный язык, накрывший по большому счету только базу, и почти не затронувший территорию вокруг. А уже вслед за ним, похоже, сошли лавины поменьше.

Как только мы обогнули склон, и сугробы под ногами остались позади, я вытряхнул из обуви снег и переодел носки. Идти стало заметно легче.

И всё же к концу нашего похода меня шатало от усталости. Табуил на своих ватных ногах ускакал далеко вперёд, давно разыскал ключ, спрятанный, как нас и предупреждали, в отсутствие хозяев под крыльцом, и, наверное, отдыхал, а я всё никак не мог одолеть последние сто метров подъёма. Сердце, казалось, сейчас выскочит из груди.

Но вот и метеостанция! Как здесь тепло и уютно! Или мне только так кажется? В подобном состоянии уютным можно посчитать и логово тигра, пожалуй... Так или иначе, а внутри очень кстати нашлось кресло. Не раздеваясь, я упал в его объятия и долго сидел, вообще ничего не видя и не слыша. Когда в ушах перестало немного шуметь, а перед глазами исчезли круги, я попробовал оглядеться. Да, на станции явно никто не появлялся уже много дней. Почти никаких вещей, минимум мебели, пыль на журналах... Однако здесь было тепло, горел свет, да и со связью, пожалуй, могло оказаться лучше. За окном я увидел Табуила, тот осматривал окрестности в бинокль. А мне сейчас ничего не хотелось. Будет даже обидно, если нас найдут раньше, чем я передохну, и придётся снова куда-то идти, решать неотложные дела, отвечать на вопросы...

Тут в дверях появился мой напарник, и взгляд его мне отчего-то совсем не понравился. Сложно понять, что на уме у существа с таким взглядом. В голову полезли забытые было дурные мысли. Мы ведь сейчас здесь одни, да и в бинокль он, как видно, ничего не высмотрел. А я так измотан! С другой стороны, Табуил ничем не выдал, что узнал меня. Может, мои опасения напрасны? Стоит заговорить с ним первым и прояснить, наконец, ситуацию.

Сморинг тем временем присел возле своего рюкзака и долго там копался. А когда разогнулся, в его руке была ложка. Очень знакомая ложка.

Меня разом бросило в жар, потом в холод, сердце пропустило удар.

- Тебе сколько? - спросил Табуил.

Я попытался встать, но не смог. Ноги словно одеревенели. Тело пробила дрожь. Значит, ничего он не забыл! Чёрт, и что же делать..? Он превратит меня в отбивную, если захочет! И никто не узнает... Тело - вниз... Несчастный случай...

- Что ты такое говоришь? - пробормотал я из последних сил и полез в карман. Где-то у меня там лежал брелок с маленьким лезвием. Ох, только бы он и вправду там был! - Не надо... Послушай, это же глупо... Столько лет прошло...

Брови сморинга чуть шевельнулись, он посмотрел на меня в упор и вдруг рассмеялся. Я никогда не видел, как он смеётся. Это было странное зрелище, пугающее и притягательное одновременно.

- А, выходит, ты тоже помнишь, да? - склонил он голову набок. - Кстати, это та самая, я её на память забрал.

Он помахал ложкой, и я невольно вжался в кресло.

- Ты был редким засранцем, - добавил Табуил чуть погодя. Я смотрел на него, не отрывая глаз. Брелок всё никак не удавалось нащупать. - Из-за тебя я чуть не стал убийцей. Может, и зря не стал. Ты заслуживаешь хорошей взбучки.

Он ненадолго прикрыл глаза и вздохнул.

- Извини... - только и смог выдавить я. – Извини… пожалуйста…

- Что ушло, уже не вернётся, - непонятно ответил сморинг и снова вздохнул. – Прошлое пусть остаётся в памяти, но не в сердце. Так тебе сколько сахару класть? Чай согрелся.

А это - памятник-танк "Горняк Артема" и мемориал "Подвиг города". В свое время артемовцы внесли из своих сбережений 6 миллионов рублей на строительство боевой техники. Один из танков колонны "Горняк Артема", созданной на эти деньги, с 1995 года стоит на постаменте в центральной части города.

Знайте и любите историю своей Родины:)

Сырое, холодное утро вступало в свои права. По загородной трассе в потоке машин двигался немного обшарпанный, но всё ещё крепкий фургон. Тёмные борта его украшал герб - хищная белая птица на горной вершине. Глаза птицы отливали красным. Фургон принадлежал городскому управлению полиции и кузов его занимали люди - и оружие.

По достоверным сведениям, поступившим на днях, в окрестностях Суфокадо обнаружено логово международной мафии. Злодеи рискнули протянуть свои грязные щупальца к их прекрасному городу и должны быть наказаны. Так сказал шеф полиции, эстима Дженсон, и никто из его подчиненных не собирался оспаривать эту в общем-то очевидную истину.

- Эй, Краун! У тебя шнурки завязаны? Как бы не грохнулся. В тот раз, помнишь..? Ну, когда случилась та заваруха в баре... Ты проверь!

- Может, я и грохнулся, как ты изволишь выражаться, милая моя эстима Лу... Хотя этого никто, кроме тебя, отчего-то не видел... Но уж попасть с десяти шагов тому подонку в руку с ножом смог бы даже я! Кто потом бегал и плакался, что у него из броника торчит полметра железа?

- Хвала всему сущему, ребята, что вы оба хотя бы шлемы научились правильной стороной надевать! Теперь я, со своей стороны, за вас вполне спокоен.

- Иди в задницу!

В фургоне шла дружеская, непринуждённая беседа, прерываемая то и дело взрывами хохота. А как же ещё себя вести в ожидании опасности и, быть может - хотя это и не входило в их планы на день - смерти?

Руфф Хорн смеялся вместе со всеми, но в разговор предпочитал не вмешиваться. Болтунов и без него хватало с лихвой. Руфф был уже немолод, если не сказать - стар. В одном горячем деле выстрел пробил ему шлем, и с тех пор в голове у Руффа, под слоем синтекожи, вела работу сложная электроника. К ней-то он сейчас и обратился, вызывая из памяти порядок своих недавних действий. Пояс, бронежилет, шлем, оружие... Да, всё верно, он ничего не забыл, ничего не пропустил. Он готов.

Фургон свернул тем временем с дороги налево, миновал рощу, и впереди показался крутой холм с коваными воротами у подножия. За ними начинался серпантин, ведущий на вершину и искусно врезанный в тело возвышенности.

- Держись крепче, ребята! - прокашлял динамик. - Сейчас будет большой бум!

И большой бум случился. Фургон снёс преграду и рванулся вверх, завывая мотором. Сухо рявкнул парализатор на крыше машины, едва успевший отскочить из-под колес привратник завалился на спину. Еще минута, и фургон замер на плоской вершине холма. Из кузова тут же посыпались с оружием наготове полицейские. Шутки кончились. Они бежали к облюбованному мафией коттеджу, а над их головами хлестал лучами по окнам парализатор.

Руфф выпрыгивал последним. Он сам понимал, что малость староват и не протестовал, когда ему отводили роль попроще. Вот и сейчас его задачей было приглядывать за дверьми и окнами, пресекая на корню любые возможные глупости со стороны преступников. Руфф притаился за каменной вазой с цветами и стал зорко наблюдать за домом, хотя главным образом - за входной дверью. Бывает, конечно, всякое, но пока старина Гриз в своей кабине управляет пушкой, прыгать из окон решится только безумец. А если кто и рискнёт, спуск-то с холма в любом случае всего один, а значит, мимо него не проскользнут.

- Третье-пятое слева, нижние! Все спят! - донесся в динамике шлема голос Лу.

- Вас понял, - скрипнул Гриз, занятый больше вторым этажом.

- Седьмое-восьмое. Никого. А я только настроился на веселье!

Это Арон. Совсем ещё юнец, но бегает быстро.

- Шестое? - поинтересовался Гриз.

- Комната заперта снаружи. Проверим потом.

- Первое-третье! Все чисто! Здесь... Стой, не стреляй! Ничего не слышно... Со второго этажа кричат, что сдаются! - голос Крауна был полон удовлетворения.

Во внезапно наступившей тишине Руфф слушал, как докладывают о зачистке здания остальные ребята. Кажется, операция прошла успешно. Никто даже не ранен.

Не успел он так подумать, как мимо его укрытия к ведущей вниз дороге метнулся человек. Как он умудрился подобраться так близко - Руфф понятия не имел. Может быть, выполз, как змея, из какого-нибудь подвала, или что-то в этом роде. Впрочем, какая разница? Руфф сшиб его наземь, навел импульсную винтовку и приказал не делать глупостей на одних рефлексах.

Беглец не пытался делать глупостей. Он покорно лежал и смотрел на опрокинувшего его полицейского снизу-вверх. А тот вдруг повёл себя странно.

- Поднимайся! Слышишь? Да поднимайся же! Это... Это что, правда ты? Или мне снится?

- Это я, - сказал молодой мужчина, уже вставший на ноги и переводящий взгляд с дула винтовки на лицо Руффа. - Это правда я. Привет, папа.

Руфф глядел на него, как заворожённый. Значит, академия пилотов, нашивки штурмана, свадьба и двое детей, свой подержанный грузовик и, наконец, бизнес по перевозке удобрений на одной маленькой планетке - ложь? Все эти годы - одна лишь ложь? Как, когда его сын стал преступником?

- Пикло, скажи, я что, сплю? - спросил Руфф, а оружие в его руках дрогнуло. – Это ведь не может быть правдой? Или нет, ты, наверное, случайно здесь оказался?

На несколько кратких мгновений Руфф действительно поверил в то, о чем говорил, представил, как сейчас всё выяснится, окажется дурацкой случайностью... А если даже и нет, если его Пикло действительно связался с плохими парнями - и что с того? Он даст ему уйти! Наплетёт что-нибудь, скажет, что не смог удержать негодяя...

И всё-таки Руфф Хорн был слишком хорошим полицейским, чтобы так поступить. Когда Пикло отвёл глаза, так ничего и не сказав в своё оправдание, отец заковал его в наручники и уложил носом в землю. И голос его, докладывающего о задержании преступника, не дрожал, лишь кривилось болезненно лицо, да какой-то песок постоянно норовил залететь в глаза.

***

На казнь Пикло Руфф не пришел. К счастью, нашлось много дел поважнее, чем смерть какого-то бандита, промышлявшего оружием и наркотиками.

Его сын не был ни случайным гостем преступного логова, ни мелкой сошкой, втянутой в криминальные дела угрозами. Нет, Пикло оказался птицей куда более высокого полета. Прежде, чем стать правой рукой мафиозного босса, он лично убил как минимум шестерых торговцев и похитил их корабли со всем грузом. Он прославился, пусть и под другими именами, на дюжине планет. Такого отморозка, сказал эстима Дженсон, давно не попадалось в руки закона. Ещё он сказал, что ему очень жаль, и другие подходящие к случаю слова.

Но Руффу не было жаль. Пожалуй, он даже радовался, что мать Пикло давно умерла и запомнила сына хорошим, добрым мальчиком, грезящим космосом. А вот он сам... Нет, Руфф не забыл, каким был их единственный сын в детстве, какие надежды подавал в старших классах, насколько трогательные присылал письма из своих путешествий. Он ничего не забыл. И вот это как раз было хуже всего.

Электронная память подобна в чём-то обычной человеческой. Она так же задвигает вглубь, а после и удаляет всё, что давно не использовалось, и в чём больше нет нужды. Руфф обладал обеими, и обе напрочь отказывались стирать воспоминания о Пикло. Да и как можно забыть о том, кто приходит к тебе почти каждой ночью, а случается, что и днём? Никто из коллег Руффа ни в чём его не упрекал, о сыне ему старались не напоминать вовсе. Вот только это не помогало. Он стал плохо спать по ночам, сделался нервным и дёрганым. Лишь многочасовые изматывающие дежурства позволяли ему отвлечься на время от тяжких мыслей. В конце концов, врачи постановили, что офицеру Хорну в его нынешнем состоянии слишком опасно патрулировать улицы. Руффа перевели на заполнение документов, и он всецело отдался новому занятию. Гипнотерапия помогла ему дослужить-таки последние два года до пенсии.

А вот на покое Руффа снова принялись навещать видения и кошмары. Нечем было занять долгие, скучные дни, он часами сидел у окна и глазел на жизнь городских улиц. Всё ещё крепкий, сильный, даже не думающий превращаться в развалину, Руфф понял однажды, что проживёт в ясной памяти самое меньшее лет десять. И это его напугало. Да, осознал он вдруг: ему не простить, не забыть ставшего бандитом сына, как не забыть его же, но маленького, смешного и так похожего на него самого, на Руффа. И эти два образа будут мучить его, пока тело совсем не одряхлеет, пока даже электронная начинка в его голове не начнет сбоить. А он больше не мог терпеть!

Следующие несколько месяцев Руфф выходил на людей, что знают людей, которые, в свою очередь, знакомы кое с кем нужным. Многочисленные связи, наработанные им за годы службы, оказались полезны, как никогда.

И вот, однажды, его поиски подошли к концу.

Дождь барабанил по крыше беседки. В старом городском парке царило безмолвие, нарушаемое лишь звоном капель. Собеседник Руффа - лысый человек в дождевике с откинутым капюшоном – сказал:

- Эй, приятель, послушай! А ты хорошо подумал? Дело-то серьёзное...

У него был глубокий шрам на верхней губе, мешающий говорить, ломаные движения, да и сам по себе лысоголовый внушал большие сомнения в своей честности. Но Руфф твёрдо знал, что этот субъект - последнее звено в цепи. И ещё, как ни странно, что ему можно доверять.

- Я давно всё обдумал.

- Назад вернуть будет сложнее раз в десять. И во столько же, не скрою, дороже. Но если ты окончательно решил, то...

- Возвращать ничего не понадобится! - сказал Руфф резко, но тут же смягчился. - Я правда согласен и готов на всё. Давай не будем больше тянуть, парень. Я и так слишком долго ждал.

- Тогда иди за мной, у меня тут рядом машина, - буркнул тот и набросил на голову капюшон.

А потом они ехали по вечернему городу, и Руфф с облегчением думал, что всё, кажется, заканчивается. Как символично: ему, так долго охранявшему порядок на этих улицах, пришлось в конечном итоге обращаться за помощью в подпольную клинику. А что оставалось? Выбить разрешение на одобренную законом операцию, когда ты бывший полицейский и владеешь важной информацией, пусть даже устаревшей лет на пять – слишком трудная задача. Зато там, куда они едут, напротив, предпочитают знать как можно меньше лишнего.

- На месте, - произнёс лысый, затормозив в неприметном закоулке городских трущоб. - Давай деньги и шагай вон туда. Не волнуйся, там лишних вопросов задавать не станут.

Руфф молча передал собеседнику оговорённую плату. А потом спустился в подвальную клинику, где бесстрастные доктора первым делом стёрли ему все воспоминания, способные вывести на их убежище, а затем - и всё, связанное с Пикло.

***

- «Церс-14» на связи. Входящий вызов.

- Так... Хорошо. Соединить.

- Ну наконец-то..! И что это значит? Не потрудитесь ли объяснить, эстима полковник? - молодой человек, появившийся на экране, был зол.

- Что именно вас интересует? - бесцветно произнесла женщина в кресле с высокой спинкой. Она сидела спиной к экрану, а перед ней на столе лежала кипа бумаг, горка инфокристаллов, мнемоперо и карты звездных систем.

- Ах, вы не понимаете? - деланно удивился её собеседник. - Ну так давайте я вам кое-что напомню, освежу память! Итак, с чего же начать… Ах, да, ну конечно… В '614 ваши люди вербуют меня. Говорят, что Родина в опасности, что только мы можем, что все средства хороши и прочее, и прочее. Я становлюсь вашим агентом, эстима. Я, кажется, был не так плох, да? Ведь была же от меня польза, не находите?

- Прекратите ёрничать, - сказала женщина. - Вы и сами прекрасно знаете, насколько вами были довольны в Управлении.

- Не ёрничать? Ну хорошо, уговорили, я не стану этого делать. Но не притворяйтесь и вы, эстима! Вы знаете, зачем я запрашиваю вызов трое суток подряд!

- Да, это была наша вина, - медленно, подбирая слова заговорила женщина. - Вина управления, Пикло, нас всех... Моя вина, наконец. Появление на том несчастном холме вашего отца спутало множество карт.

- Я всё это знаю, - сказал Пикло тихо и яростно. - Мы ведь уже обсуждали это… это и многое другое, и я согласился с вашими доводами. Мой отец считает меня конченной мразью, по документам я мёртв и ближайшие десять лет не могу вернуться в родные места. Не могу послать даже весточку, что жив, не имею права обелить своё поруганное имя. Вместо этого я выполняю всё новые и новые задания на службе Управления. Да и как иначе, ведь Родина в опасности, а долг превыше всего. Хорошо, пусть так. Однажды ведь всё обязательно наладится. Но что же, по-вашему, я узнаю совсем недавно? Мой отец, измученный дурными воспоминаниями, решается на опасную операцию, способную его убить! Вычеркивает из жизни всё общее, что у нас было!

- Он правда очень страдал, Пикло, - пробормотала женщина. - Поверьте мне, очень. Пока ещё числился на службе – держался молодцом. Мы оплатили ему через свои каналы несколько курсов гипнотерапии. Но вот потом…

- Да ведь единственное... единственное, что я у вас просил, соглашаясь на дальнейшую службу, эстима... вы помните? Я просил, чтобы вы позаботились о папе. Вы обещали. Неужели это для вас лишь пустой звук?

Миг - и кресло отлетело в сторону, чуть не перевернувшись. Молодой человек в страхе отшатнулся от экрана, так стремительно подскочила женщина.

- Да разве я не заботилась? - спросила она, и Пикло вдруг с ужасом понял, что из глаз полковника текут слезы. Уродливый шрам на её верхней губе, обычно бледный, налился красным. Длинные пряди синтетических волос выбились из прически и прилипли к мокрым щекам. - Всё, что было в моих силах... Но такие раны… они никогда не затягиваются сами собой... Он бы не смог жить… Прошу, поверьте мне...

А потом сигнал вдруг сделался настолько слаб, что Пикло пошел рябью, стал сворачиваться в спираль, а звук пропал вовсе. Связь и так была на удивление стабильной для столь больших расстояний.

Полковник долго смотрела остановившимся взглядом на полный помех экран. Неужели всё напрасно? Похоже, ей так и не удалось объяснить мальчику, что...

- Текстовое сообщение. Отправитель «Церс-14».

- Открыть!

Сообщение с корабля Пикло Хорна было совсем коротким и состояло всего из четырёх букв.

«ВЕРЮ»

Девушка спала. Зарывшись лицом в ворох одеял, подтянув коленки к груди, она казалась совсем маленькой и беззащитной. Да только я не забыл, как яростно отбивалась она от моих рук, брыкалась и кричала, как упорно хотела выскользнуть наружу. Она была ловкой и гибкой, эта рыжая девица, а я - большим и неуклюжим. Каким-то чудом я поймал её у самого выхода. Мои пальцы сжали тонкое запястье и девушка закричала - на этот раз от боли. Уж чего-чего, а криков боли я в своё время наслушался столько, что теперь узнал бы их из тысячи. Верно, моя хватка оказалась слишком сильной. И всё же я не отпускал разревевшуюся девчонку, пока не отволок её в дальний угол и не заставил сидеть смирно. Она долго ещё хныкала, баюкая помятую руку здоровой, но бежать больше не пыталась. А я стоял, заслонив спиной проход в пещеру и не представлял, что теперь делать.

Если бы только мои пальцы были потоньше! Я бы смог тогда, пожалуй, сгрести её в охапку, не переломав попутно все кости. А того лучше - умей я говорить! Я бы сказал: "Залезай мне на спину и ничего не бойся! Я отвезу тебя вниз, в долину!" А может, нашлись бы другие слова. Возможно, девушка даже поверила бы им и вправду согласилась влезть мне на закорки.

Но говорить я не мог. У меня для этого и рта-то не было. Да и зачем чудовищу в два человеческих роста, сотворённому с одной только целью - служить своему господину, рот? Чернокнижник Огмар, пробудивший меня к жизни, рассуждал именно так. Он занимался своими колдовскими делами, а я покорно таскал ему воду, расчищал горные тропы и корчевал пни, служил мишенью для заклятий и даже не думал протестовать. Хозяин говорил (он вообще очень много говорил), что я - самый удачный его эксперимент. Голем с настоящей человеческой душой, пусть даже проклятой, истерзанной пытками и спящей. Он показал мне моих предшественников. Эти болваны умели выполнять всего несколько простейших команд… если очень постараются. Уж насколько я был негибок, и то мог показаться на их фоне канатоходцем. Все они давно стали черепками, не пережив кончины своего создателя.

Огмар был очень, очень стар и однажды страх смерти вынудил его взяться за поиски эликсира молодости. Это были страшные дни. Хирургический стол не просыхал от крови, вопли и мольбы жертв звучали днём и ночью, а тёмные чары заставляли звенеть стены и клубились дымом под сводами пещеры. Хозяин торопился, ему не хотелось умирать. И всё-таки он умер. Упал лицом вниз во время очередного заклятия и больше уже не встал. Пошли трещинами и рассыпались големы, сгорели в колдовском пламени запретные книги. В пещере остался лишь я один. Отныне ничья воля не держала меня в повиновении, а потому я с большим удовольствием вышвырнул прочь и тело бывшего господина, и его инструменты, до которых сумел добраться. На закате лет Огмар превратился в настоящее чудовище, одержимое одной лишь только страстью - жить. Жить, во что бы то ни стало!

У меня нередко случаются провалы в памяти, но я твёрдо помню, что поначалу чернокнижник не был злодеем. Он научил меня письму и счёту, рассказывал без устали о жизни за пределами пещеры, а в добрые минуты и вовсе толковал со мной, как с равным. Три, а может и четыре года прожил я в его доме, прежде чем старик начал меняться. Тёмные искусства сгубили того чародея, которого я знал и уважал, в считанные месяцы. В конце концов в нём осталось человеческого даже меньше, чем во мне. Я не смог простить хозяина и не пощадил его праха.

Но сам из пещеры уходить не стал. Пленники Огмара боялись одного моего вида едва ли не до беспамятства. Что будет, если я сойду с гор вниз и встречу родственников и друзей замученных? Верный слуга тёмного мага, я буду бит и проклинаем в каждом селении. Нет уж, лучше оставаться в пещере. К ней ведёт единственная горная тропа, да и та зачарована на случай нежданных гостей. Здесь я буду в безопасности.

Так я думал, и так было. Сколько минуло лет, теперь уже и не скажешь. Двадцать? Пятьдесят? Я давно сбился со счёта. Выпадали, чтобы вновь сойти, снега, мерцали яркие звёзды, журчал горный ручей. Я порос мхом и травой, местами искрошился, а местами - наоборот, стал больше из-за набившейся в щели земли. Там, где у людей лопатки, и куда я никак не могу дотянуться рукой, застрял крупный камень. Время идёт, но я не старею. Глубоко в животе моём замурован ковчежец с проклятой душой, питающей моё тело силой. Пока он там, я буду жить. Если, конечно, существование голема можно назвать жизнью.

Наверное, заклятье, стерегущее тропу, с годами всё же ослабело. А может статься, жители долины проложили новую дорогу в обход старой. Так или иначе, а однажды осенью, на закате дня в мою пещеру вошла рыжая незнакомка. Колдовские псы учуяли её след слишком поздно, но учуяв, бросились в погоню, желая разорвать на части. Единственный, кто мог бы их прогнать, давно уже превратился в ничто.

По этой причине я теперь стоял, закрывая вход собственным телом, и мучительно размышлял, что же предпринять. Хорошо ещё, что поначалу псы боялись войти в жилище чародея, а лишь скулили у порога, моля хозяина отдать девчонку им. Я успел увести рыжую в бывшую лабораторию Огмара и застращать, чтобы не вздумала сбежать. Здесь, в отличие от гор, у неё имелись хотя бы призрачные шансы выжить. Собаки очень скоро осмелели, принялись лезть в пещеру. Я едва успевал их отпихивать. Как хорошо, что девушка, утомлённая слезами и страхом, провалилась, наконец, в забытьё и не видела их оскаленные пасти и кошмарные лапы в лохмотьях сгнившей плоти. Не высидев долго на голом полу, она взобралась на кровать, а точнее, на узкую лавку, застелённую многочисленными одеялами. Устав от колдовства, Огмар иногда ложился спать прямо в лаборатории, рядом со взрезанными телами. Эта часть пещеры была настолько пропитана магией, что лавка до сих пор оставалась крепкой, а тряпичные покровы не сгнили в труху.

Рубины, заменявшие мне живые глаза, пронзали тьму и я, хоть и в красном спектре, но отчётливо видел девушку. Ох, не то место ты выбрала для сбора грибов, глупая. Большую плетённую корзинку я случайно раздавил, когда пытался схватить вёрткую незнакомку, и на каменном полу было рассыпано немало груздей и лисичек. Огмар тоже когда-то любил лисички.

Собаки, напиравшие сзади, вдруг отступили. Не к добру это. Приказа убить никто не отменял, с чего бы им вздумалось уйти? Нет ли в пещеру какого-нибудь тайного хода, о котором бестии знают, а я - нет? Если так, незадачливой грибнице точно конец.

Я вновь посмотрел на девушку. Она то и дело вздрагивала, тихо стонала и могла очнуться в любой миг. Проникающий в пещеру ветер шевелил свисающие едва ли не до пола концы одеял. Я ещё несколько секунд наблюдал за их движениями, а потом, осенённый неожиданной идеей, осторожно двинулся вперёд. Только бы гостья не вздумала проснуться раньше срока и броситься бежать. Ступая как можно мягче, я оказался у девушки в ногах. Аккуратно подобрал и зажал в кулаке один край толстого тряпичного слоя, второй... Свободной рукой взялся за одеяла с другой стороны... А потом резко дёрнул вверх. Рыжая, оказавшись в душном плену, приглушённо завизжала, затрепыхалась. Я перехватил куль одной рукой, забросил себе на спину и бросился прочь. Тут же позади послышался лай. Видимо, тайный ход в пещеру всё-таки существовал.

Я бежал быстро, как только возможно, но псы оказались быстрее. То один, то другой прыгал на меня сзади, щёлкая клыками. Девушка барахталась и верещала. Судя по тому, насколько громче стали крики, ей удалось высунуть голову наружу.

- Помоги... те! - надрывалась она. - Спа.. спасите! Хоть кто-нибудь! Папа! Папочка!

Не иначе, девчонка полагала, что я тащу ее в преисподнюю. Под ногой отвратительно хрустнуло: один из псов хотел напрыгнуть спереди. Пройдёт совсем немного времени, и он снова продолжит погоню, но к тому моменту я надеюсь быть отсюда далеко. Чудовищным собакам никак не удавалось вцепиться в мою ношу, но я понимал, что это лишь дело времени. Там, впереди, над тропой нависает скальный карниз. Если одна из тварей успеет на него взобраться, пиши пропало. Нужно дать бой, постараться разогнать стаю. Как нельзя кстати, впереди виднелось тонкое кривое деревце, проросшее меж камней. Вырвать его оказалось делом пары секунд.

Одного пса я отшвырнул своей дубиной так удачно, что он слетел с тропы под откос. Второго удалось задеть по голове, и тот завизжал, отпрыгивая. Остальные оказались куда проворнее. Не подставляясь под удары, они так и кружили, выбирая момент для прыжка. Девушка уже даже не кричала, а только лишь стонала невнятно. Луна этой ночью стояла полная и она, надо полагать, рассмотрела собак во всех подробностях, от черепов, едва покрытых кожей, до лап с бритвенно острыми когтями. Я понял, что ещё немного, и одна из тварей обязательно доберётся до живого груза у меня на спине. А потому метнул свою палицу наугад, ни в кого не попав, и снова бросился бежать. За мостом кончаются земли колдуна, там нас собаки преследовать не станут. Вот только как бы туда добраться, когда за тобой мчится целая свора мёртвых псов, не знающих пощады?

Вот уже виднеется справа тот самый карниз. И, конечно, мерцают наверху тусклыми гнилушками глаза очередного чудовища. Всё же я слишком медлителен для колдовских псов. Спасти девчонку не удастся. Когда буду пробегать под ним, монстр прыгнет мне на плечи и убьёт нарушительницу чужих границ одним ударом.

Тем временем девушка, кажется, принялась молиться. Пожалуй, это всё, что ей оставалось. Злобно выли собаки. Погоня продолжалась, и я никак не успевал сообразить, что же делать. Вот я поравнялся с нависшей скалой, вот миновал её... Сейчас прыгнет! И чудовище не обмануло моих ожиданий. С рёвом метнулось оно вниз, а я ещё только начинал разворачиваться, чтобы встретить опасность лицом, только поднимал свободную руку. И тут над моим плечом просвистела стрела, ударив кошмарного пса в шею.

Нельзя убить то, что и так неживое, но удачный выстрел испортил твари прыжок. Пёс промахнулся, упал тяжело на камень тропы и заскулил. А я успел ухватить его поперёк тела. Кости хрустнули, как щепки. Смятой тушей я бросил в набегающую свору, а сам рванулся дальше. Мост был уже неподалеку. Но кто так вовремя выпустил стрелу? Впрочем, долго искать неожиданного помощника не пришлось: он уже спешил мне навстречу с большим луком в руках. Высокий, со светлой бородой, в широкополой шляпе. Он был уже на середине моста, когда я подбежал, наконец, к его началу. Когда-то давно мне довелось переходить на ту сторону ущелья. Тогда мост был красив и прочен, с коваными перилами и волшебным фонарём на высоком столбе. Огмар построил его, когда ещё был мудр и силён. С тех пор гранитные плиты дали глубокие трещины и поросли травой, а от перил с фонарём не осталось и следа.

Я резко остановился, не рискнув ступить на ставший ненадежным камень моста, как мог осторожно опустил тюк с девушкой в траву, а сам приготовился сдерживать навал чудовищ. Если у рыжей хватит ума, она задаст стрекача и никогда больше сюда не вернётся. Псы не станут за ней гнаться. А вот если на эту сторону придет лучник... впрочем, у него хотя бы есть оружие.

На счастье, люди оказались не так уж глупы. Пока я отгонял собак, парень единым махом одолел мост, взял девушку за руку, и они, сломя голову, умчались прочь. Всё это я видел урывками, размахивая руками, как ветряная мельница и не позволяя псам прорваться. Как только добыча оказалась за пределами колдовских земель, пыл чудовищ разом иссяк. Гасли одна за другой пары глаз, собаки молча уходили в темноту и исчезали. Я для них был бесполезной грудой булыжников и никакого интереса не представлял.

Когда и люди, и звери окончательно скрылись из глаз, я нашёл большой камень и метнул его в пролёт моста. Потом ещё, и ещё. С меткостью у меня всегда было не ахти, а потому в цель летела половина снарядов, не более. И всё же попадания случались, и мост гудел от ударов, а трещины в плитах всё росли.

Раньше я жил, веря в силу старинных чар и свою безопасность. Да, заклятие действует и сейчас, но ведь обманула же его поначалу рыжая. А если в окрестностях сыщется чародей, способный прогнать собак, или вооружённый отряд, что не устрашится мрачной славы этих земель? Знать бы, сколько прошло лет. Быть может, память о былых бесчинствах Огмара давно уже истерлась из людской памяти. Я не хочу, чтобы ко мне в пещеру ходил кто ни попадя. Ничем хорошим это не закончится.

Вот и метал я камни, а мост жалобно стонал, но пока держался. Наконец, я нашел такой большой обломок скалы, какой только мог поднять без риска рассыпаться в щебень, и обрушил его на растрескавшийся гранит. Ещё несколько мгновений ничего не происходило, а потом добрых двадцать шагов - моих шагов - моста просели и, кувыркаясь, полетели вниз. Проход на горное плато, окружённое скалами, где и расположил когда-то своё убежище чернокнижник, перестал существовать. Желающий преодолеть широкое ущелье, рассекающее тело горы на две неравные части, должен был отрастить крылья, не иначе.

Я осторожно сел поодаль от края и стал ждать гостей. Почему-то я был уверен, что за ними дело не станет. И не ошибся. Солнце едва успело позолотить верхушки деревьев на той стороне, где гора была куда лесистее, как на тропе показался отряд. Дюжина, а то и больше людей, все - крепкие мужчины с оружием. Кажется, увидеть мост разрушенным они не ожидали. Раздались гневные крики.

- Эй, ты! – вышел, наконец, вперёд статный старик в алом плаще. - Как тебя там! Убирайся с глаз долой и впредь не смей появляться! Эта земля принадлежит короне Хрудов и здесь нет места грязным тварям вроде тебя! Сейчас ты ушёл от расплаты, это так, но не спеши радоваться. Если ещё хоть раз тебя увидят здесь, в горах, не говоря уж о долине - берегись! Слышишь, чудище? Моя дочь говорит, что ты не стал её убивать, хотя мог бы, и даже, якобы, защищал от оборотней в собачьей шкуре. Конечно, она ошиблась в твоих добрых намерениях. Не отыщи жених её следов и не поспеши на помощь, ты, верно, сотворил бы иную пакость, только и всего. И всё же я даю тебе шанс уйти с миром! Ты понимаешь человеческую речь?

Я поднял руку, а потом встал сам и побрёл, не слушая больше, что кричат мне в спину. Вот, значит, как... Уйти и не возвращаться... Я бы с удовольствием, старик, да только идти мне отсюда некуда. Придётся тебе терпеть мое присутствие в горах и дальше... или наводить новый мост и разбирать зловредное чудище по камешкам. Что ж, хорошо. Буду держаться около пещеры – здесь, за поворотом тропы вам меня точно не разглядеть. Интересно, когда эти самые Хруды успели прибрать горы к своим рукам? Если я правильно помню уроки Огмара, на этих землях должны править наместники Императора. А, да какая, в сущности, разница...

Несколько дней я прилежно сидел в пещере, выходя только поглядеть на звёзды. Не стоит злить старика, он, кажется, шутить не привык. Но однажды ночью любопытство погнало меня к остаткам моста. Надо же, в конце концов, знать, не собираются ли его отстраивать. Я шёл осторожно и тихо, как только мог, подолгу таясь за камнями и прислушиваясь: не раздадутся ли голоса дозорных, высматривающих меня в темноте. Но то, что я услышал, подойдя к мосту на полсотни шагов, не было перекличкой воинов. В горах звучала песня. Печальная и красивая, она лилась из женских уст. В песне было небо и звёзды, травы и конь под седлом, лодка под парусом и что-то ещё, необъяснимое словами. Голос был мне знаком, и я уже не особенно таился, выходя к мосту.

А потом мы сидели по разные стороны ущелья: я в одиночестве, они - держась за руки. И они говорили со мной, а я молчал, только иногда поднимая руку в знак согласия. Трудно, когда не можешь ничего сказать. Впрочем, даже имей ты голос, иногда самый простой вопрос может поставить в тупик.

«Почему ты меня спас?»

Почему? Потому что... потому что так захотел, вот и всё. И ещё потому, что ты не делала мне зла. И мне стало тебя жалко. И я не люблю колдовских псов. И уж конечно, я бы не хотел, чтоб ко мне пришли однажды люди вроде твоего отца и призвали к ответу. Как это всё объяснить, даже владея речью? Проще уж развести руками.

Девушка рассказала, что они – переселенцы, оставившие свои разорённые края и нашедшие приют в давно заброшенной деревне у отрогов гор. До них никто ещё из державы пресветлых Хрудов не бывал в этих местах, они долгие годы считались бесплодными и мрачными пустошами. К счастью, молва врала. Дочь грозного старика так вдохновенно говорила о богатстве здешних лесов и рек, о зелёных лугах и глубоких озёрах, что мне даже стало немного жаль разрушенного моста.

Наконец пришло время прощаться.

- Благодарю тебя за помощь, - сказала девушка. - Мы снова придём, если не возражаешь. Придём, как только получится. Отец всё ещё сердит на тебя и очень не хотел нас отпускать. Но однажды он переменит мнение. Уж я постараюсь.

Я и не думал возражать. Пусть приходят.

- Ох, - смешалась девушка вдруг, - совсем забыла! Ты спас мне жизнь, а я даже не представилась! Прости мою невежливость, добрый господин… Я - Эржебет и долг мой пред тобой неоплатен!

- Я Кон, сын Уккона, - склонил светлую голову её жених.

И тут я впервые задумался, а как же меня зовут. Маг всегда кричал мне «ты», или «эй», опуская обращение, а больше со мной никто и не разговаривал. Да и кто я такой? Голем, груда оживших камней и глины. Зачем такому человеческое имя? Не придумав ничего лучше, я поднял над головой крупный булыжник, а другой рукой ткнул в грудь.

- Значит, твоё имя Камень? - сказала Эржебет. - Очень хорошо. Но нам пора, до встречи, господин!

Они ушли, а я остался сидеть и долго думал над своим новым именем. Нет, быть просто Камнем мне, пожалуй, не хочется. Камень – это что-то холодное, серое, совсем неживое. Камень на то лишь и годится, чтобы проламывать головы. Но тогда как же мне назваться? Валун? Гора? Нет, нет, всё не то. Для Горы я слишком мал, а «валун» не нравился мне своим звучанием. Я пробовал то одно слово, то другое, прохаживаясь по тропе, пока не отобрал, наконец, самое лучшее. Нет сомнений, что оно-то мне подходило как нельзя лучше. Как ещё могут звать существо вроде меня, одинокое и старое, большое и сильное, на спине которого, бывает, находят спасение попавшие в беду?

Выбрав имя, я немного отдохнул, а потом долго, скрупулезно складывал из поставленных стоймя камней и веток слова. С такими толстыми пальцами это было нелегким занятием, и всё же я совладал.

И когда перед закатом на дальнем краю ущелья показались две человеческие фигуры, их встречали хорошо заметные издали крупные буквы - и я. Признаться, мне было не по себе. А вдруг им не понравится моё имя? Вдруг они высмеют его и уйдут навсегда? Странно, ведь несколько дней назад я только об этом и мечтал. Никого не видеть и не слышать, жить одиночкой в своей пещере… Что же со мной такое? Но нет больше времени рассуждать, они подходят… Уже подошли… Никакого смеха, лишь вскинутые в приветствии руки, и я тоже спешу поднять ладонь.

- Здравствуй, Утёс!