GorbunS

- Пойдём со мной, - сказала девочка дракону. - Хватит уже спать!

Дракон взглянул на неё с изумлением. Вот уже больше трёх сотен лет жил он в развалинах древнего храма Уль-Доразон, и ни разу за все эти годы не видел людей. Люди остались там, в полузабытом прошлом, где не было места смерти, боли и разбою, а было лишь тёплое молоко, лента в гриве и ощущение безграничности мира.

С тех пор, как он, совсем маленький и напуганный злыми голосами, выполз, наконец, из своего убежища за алтарём, минуло много лет, а мир стал куда как меньше и злее. Наткнувшись на остывающее тело отца Гримуара, озарённое пламенем занявшихся от сброшенных свечей изваяний, дракон не сразу понял, что произошло. А поняв, сначала заплакал без слез, а затем поднял мордочку к сводам, где святые образы заволакивало дымом, и завыл.

Ох, попадись ему те разбойники, позарившиеся на церковную утварь, сейчас..! Но храм и так стоял высоко в горах, в стороне от торговых путей, и лишь редкие паломники посещали его, а уж опустевший и разрушенный он и вовсе не был нужен никому. Дракону пришлось взрослеть в полном одиночестве. Он никогда не пытался спуститься с гор, поискать помощи и утешения. Неизвестность страшила куда больше, чем ставшие без своих обитателей мертвыми и холодными, но все равно до боли родные руины храма. А быть может, он боялся, спустившись, вновь разочароваться в человеческом роде, узнать его недобрым и жестоким, наподобие тех негодяев, не пожалевших ни старых, ни малых обитателей церкви в погоне за наживой? Долгие годы уединения приучили льнущего когда-то к каждой ноге маленького дракончика к тому, что надеяться стоит лишь на себя самого.

Однако теперь всё изменилось. При первых же звуках голоса девочки давно избытая тоска по людям всколыхнулась вдруг в груди звероящера. Он поднялся на дрожащие от старости и долгой, изматывающей болезни, преследовавшей его не первый год, лапы, чтобы следовать за юным созданием. Куда угодно! Хоть на край света! Великое Небо, насколько же она красива и добра!

- Идём! - смеялась та и манила дракона пальцем. - Скорее! Какой же ты всё-таки неповоротливый!

Он постарался двигаться быстрее и, к его удивлению, получилось, пусть и не сразу. Отступила привычная боль в животе, глаза снова обрели прежнюю зоркость, налились силой мышцы. Он словно сбросил со спины тяжкий груз лет, оставшийся лежать у каменных стен грудой костей и плоти. Дракон весело побежал следом за девочкой к выходу из храма. Его ждало тёплое молоко и забота человеческих рук.

И не всё ли теперь равно, что ни его новая хозяйка, ни сам он не оставляли следов на росистой траве.

Шестиногий, похожий на диковинного серебристого жука робот ходко двигался по коридору корабля. Негромко цокали о металл трехпалые ступни. Проход освещался редкими дежурными лампами, но роботу хватало и этого скудного света. Двери кают проплывали мимо него одна за другой, закрытые и безмолвные.

Миновав коридор, робот оказался у входа в кокпит. С тихим шелестом развернулась диафрагма люка, впуская механического члена экипажа в святая святых корабля.

В кабине царил полумрак и неприятно попахивало. Перемигивались огоньки на приборной панели, слышалось приглушенное гудение машин. Стоило проходу в коридор закрыться за спиной робота, как в кокпите вспыхнул свет.

Лениво щурясь, с капитанского кресла спрыгнул и потянулся, выгибая спину, дымчато-серый кот. Кроме него в центре управления кораблем не было никого. Робот приблизился к животному, остановился, внимательно изучая того линзами механических глаз. По всем признакам, кот был здоров и не нуждался ни в особом уходе, ни в дополнительной дозе витаминов. Необходимость проводить всесторонний анализ пока также отсутствовала.

Чуть слышно скрипнули, начав двигаться, манипуляторы робота. Из углубления в спине он извлек и установил перед котом два пластиковых контейнера - с водой и кормом. Животное без спешки обнюхало принесенное, но принялось за еду не сразу, а потерлось сначала как следует о длинные конечности робота, будто о ноги хозяина. Тот бесстрастно ждал, пока контейнеры опустеют.

Упрятав, наконец, емкости в предназначенный для них спинной отсек, робот занялся гигиеническим лотком животного. Кот понюхал то место, где минуту назад стояла миска с едой, зевнул и ушел гулять по кабине. Ничего интересного больше не предвиделось.

Робот с лотком в манипуляторе собирался уже покинуть кокпит, когда его датчики уловили треск ткани. Кот точил когти о брошенный на подлокотник кресла комбинезон капитана. Под градом упреков на машинном коде животное прекратило портить корабельное имущество. Но стоило только шестиногому скрыться в коридоре, одежде капитана снова не поздоровилось.

Покинув через некоторое время отсек дезинфекции, робот не сразу понес лоток назад в кабину. Сначала он отправился проверить клетки. Во время утреннего обхода они были пусты, но к вечеру все могло измениться. Протокол ухода за живыми образцами фауны требовал исполнения.

Однако отсек для животных был пуст так же, как и утром. По мере продвижения вдоль клеток робот вносил в программу обновленные данные.

Выхухоль. Отсутствует 52 дня.

Красный олень. Отсутствует 70 дней.

Чернозобый воробей. Отсутствует 31 день.

Стрижок Алексеева. Отсутствует 31 день.

Баклан доломитовый. Отсутствует 31 день...

Когда робот вернулся, наконец, в кокпит с идеально чистым лотком и порцией наполнителя, серый кот уже снова спал.

Корабельный "мозг" РДО-613 даже свет в кабине зажигать не стал. Робот, списанный год назад из зоопарка на захолустном планетоиде, несмотря на свой почтенный возраст, выдавал близкие к оптимальным результаты и в темноте ориентировался вполне уверенно. Капитан Кедров поступил рационально, приобретая эту модель. На борту их грузовой «Виверны», оснащенной для транспортировки неразумных организмов, данный робот приносил ощутимую пользу.

Передав проходившую лечение на корабле выхухоль назад на родной ей Долирон-4, капитан отправился дальше, в малоизученный сектор галактики. С недавно колонизированной планеты, пока не имеющей даже названия, лишь длинный порядковый номер, пять месяцев назад был отправлен запрос на доставку птиц. Точнее, наиболее прожорливых и плодовитых видов.

В недавнем времени колонисты этого мира столкнулись с нашествием гусениц и других насекомых, населяющих влажные леса их новой родины. По всей видимости, вследствие некоего катаклизма их природные враги вымерли или стали слишком малочисленны для поддержания баланса пищевой цепи планеты. Что, в свою очередь, может грозить срывом колонизации как таковой.

Прибыв на орбиту планеты, капитан Кедров с тремя членами экипажа запросил посадку и отправился на встречу с поселенцами.

Затем, на второй день, загрузив катер птицами, на поверхность планеты спустились остававшиеся на корабле доктор и механик. Среди жителей планеты было несколько больных, требовался врачебный консилиум. Кроме того, что-то у колонистов не ладилось с лесозаготовительными харвестерами.

С момента высадки катера капитана на поверхность прошел месяц. Каждые три дня, как положено по инструкции, РДО вызывал Кедрова. Капитан бодро отвечал, что обнаружил на планете массу интересных зверей и корабельные биологи его скорее живьем сожрут, чем позволят улететь раньше времени. Заявок на новые рейсы не поступало, из животных на борту остался лишь питомец самого Кедрова, так что РДО не пытался торопить капитана, а послушно вращался вместе с «Виверной» вокруг планеты, да принимал лаконичные рапорты с поверхности.

Как раз подходило время выхода на связь. Атмосфера была свободна от грозовых фронтов, сигнал ожидался устойчивый.

И все же голос Кедрова в приемнике потрескивал от помех.

- «Виверна» вызывает Кедрова. Вызывает Кедрова. Капитан, вы меня слышите?

- Слшшу вас хоршшо...

- Доложите обстановку. Как продвигаются исследования? Что нового? Какие будут дальнейшие распоряжения?

- Всё в порядке! Обсссстновка без изменений, исследования продолжжм... Конец связи!

Получив вполне устроивший его ответ, РДО отключился. Все системы работали отменно, энергии после подзарядки на Долироне имелось в достатке, единственный живой пассажир корабля деловито скреб лапами в лотке. Всё было хорошо.

А тем временем внизу, на планете, в опрокинутом на бок катере Кедрова, за погнутым и вмятым входным люком лежало свернувшееся клубком громадное белесое существо, напоминающее гусеницу.

- Рсстительный мир... - проскрежетало оно, весьма удачно копируя тембр капитана «Виверны». - Уникален...

- Сссслышшшу, - выползло из рубки еще одно существо, побольше. - Трревога... Все в пррядк... поррядк... порядке!

После чего они, уже не пытаясь копировать человеческую речь, которой отпугивали шумящую штуку под потолком, начали тереться друг о дружку хвостами, трещать сегментами брони, покачивать головами, выделяя пахучий секрет. И право же, для них двоих этот ритуал был куда информативнее.

Хорошая, крепкая новая нора. В ней можно вывести много малышей, пока не придет время снова впадать в спячку. Тут приплод не достанут злые летучие твари, появившиеся из ниоткуда. Очень хорошая нора. Не такая хорошая, как у Большого Самца, всего один выход и нет отнорков, но всё равно. Таких нет ни у кого. Большой Самец со своими самками выгнал из норы много-много мелких невкусных зверей, а они вдвоем победили вот этих, в норе поменьше. Сначала долго следили и слушали, запоминая на всякий случай голоса малявок, а потом дождались, когда те разбредутся по своим делам и бросились в бой. Кто-то из них убежал и теперь кричит сверху. Конечно, хочет назад в свой дом, но они его никогда не впустят. Об этом же говорили они с подругой и вчера, и много дней до этого. Время кладки яиц приближается, стоит позаботиться обо всем заранее.

Потом самец отправился на ночную охоту. Уже отдалившись на порядочное расстояние, с опушки леса он повернулся: не заняли ли нору? Нет, вон видна его самка. Высунувшись наполовину из убежища, она раз за разом набирает в пасть землю и камешки и отплевывается от подползших слишком близко сородичей. Самец громко взревел, чтобы дать знать всем, что он быстро вернётся, а потом поспешил в чащобу.

Притаившись в густом подлеске, он долго лежал неподвижно и тихо, а потом, особым образом раздувая воздушные мешки в щеках, начал визжать и выть на разные голоса. Довольно скоро на дереве по соседству появилась большая белая обезьяна. Она в недоумении морщила лоб, силясь понять, где же тут поют брачные песни молодые самочки. Потом обезьяна спустилась вниз, подошла к зарослям...

Самец самую малость промахнулся при броске и был вынужден уходить. Обезьяна долго гналась за ним по веткам и швырялась перезрелыми плодами, пока ее внимание не привлекло что-то другое и она не отстала.

То тут, то там прятался самец и начинал кричать, подманивая добычу. Охота с самого начала не заладилась, не везло ему и дальше, но самец не собирался сдаваться. Чтобы завести много-много детей, нужно хорошо наесться. До спячки осталось не так уж много.

Наконец, раздосадованный множеством неудач, в смятении и ярости, самец перестал кряхтеть и фыркать, подзывая мохнатых быков ближе, а взвыл вдруг на всю округу первое, что пришло на ум:

- Всё в порядке!!!

И потом повторял это по пути в нору, волоча с собой пару туш, беспрестанно. Хитрые невкусные малявки! Так эти звуки заставляют добычу медлить и тогда ее можно хватать! Вот, как они охотятся. Теперь ясно, отчего тот, что трещит с потолка, так боится этих криков и сразу уходит.

В лучах рассвета самец разглядел свою подругу издали. Та отчего-то была за пределами норы. Неужели ее сумели прогнать?! Самец пополз так быстро, как только мог, но быков не бросил. Сейчас он им всем задаст, вытолкает из жилища лобастой головой и они с самкой спокойно поедят. Кто бы там ни был, ему несдобровать! Ведь у него теперь есть хитрые звуки...

- Всё в порядке! - закричал самец, оказавшись у входа в нору и не слушая, что ему пытается рассказать самка.

- В полнейшем! - заверил его Кедров, насыщая воздух бластерными зарядами. Одежда капитана была порвана, под глазами залегли мешки, он не спал двое суток, а в кровати – все пятнадцать. Поесть мужчине довелось последний раз вчера утром, да и то каких-то подгнивших фруктов с запахом тухлых яиц. Чудо, что ему вообще удалось выжить при нападении ползучих монстров! Пробраться в оружейный склад города колонистов, полузаваленный и тёмный по сравнению с этим было парой пустяков. А уж с оружием в руках он просто обязан был совладать с любой тварью, забравшейся в его катер.

- Приземление через двадцать секунд, капитан, - раздался из рубки искажённый помехами голос РДО. - Как вы там?

- Затрудняюсь сказать, дружище, - отозвался Кедров, вставляя в бластер новую батарею, - но местные уверяют, что здесь не так уж плохо.

Земля была проклята. Сколько помнил себя Саул, не родила она ни капусты, ни фасоли, ни репы и тщетными казались любые попытки её облагородить.

Дед Саула всю жизнь провёл в трудах и неподатливый, липкий суглинок под его лопатой обратился-таки мягкой жирной землёю, ни дать ни взять - чернозёмом. Отец надорвался, ворочая камни, но вода ныне наполняла канавы между грядками, не позволяя почве ссохнуться под жарким солнцем.

Каждую весну Саул щедро разбрасывал навоз. Не давал покою вездесущим, упрямо цепляющимся за жизнь сорнякам. Боролся с кротами. Вот только земля отказывалась дарить ему в ответ хоть что-то, кроме горьких трав да корней. Не лучше, к сожалению, обстояли дела и у Свенсона, Кима, Грунни, Авдеева и всех остальных жителей острова. Урожая не было, хоть плачь.

Они не голодали, нет. Рыба охотно шла в сети, а в прибрежных камнях водились мохнатые крабы. Коровам хватало травы и сена, свиньи лоснились от довольства, а прирученные птицы здешних полей, большие и чёрные, и вовсе добывали себе пропитание сами, лишь ночевать и нестись выходя к жилищам. И всё же никогда не достичь истинного довольства тому народу, что не знает радости земледелия. В этом правда сотен поколений. Так завещали великие покровители, богоподобные Мудрейшие Отцы.

Много-много лет назад, когда дед Саула был совсем ещё мальчишкой, явились Они, чтобы спасти юнца, погибающего от голода в безлюдном и жестоком краю, сожжённом дотла войной. И он был первым поселенцем на заветном острове, и первым учился у Мудрейших, и по праву назвал эту землю своим родовым именем. Так мог ли внук его, славный отпрыск Саулов, сдаться? И пускай давно уже ропщет Грунни, а Авдеев мотыжит свою делянку только для виду. Саул победит проклятие земли, вырастит богатый урожай. Честно взглянет в глаза Отцов, когда минет сотня лет и те снова, как встарь, прилетят на огнедышащем камне. Нельзя опускать рук...

Саул оперся на тяпку и устало вздохнул: грядки были вскопаны, лунки готовы. Жена и дочь уже спешили к нему с семенами. Приняв из рук женщин мешок, Саул осторожно начал вынимать из него полупрозрачные пирамидки, в великом множестве оставленные покровителями своим чадам и одну за другой засыпать их землёй. Он делал всё, как учил его когда-то дед. Проводил пальцами по извилистым линиям на гранях чудесных сосудов, пробуждая тем самым сокрытую в них магию. Устанавливал хранители семян в набитых лунках. И повторял, повторял словно молитву слова древнего, забытого языка, начертанные на дне крохотных пирамидок.

«ПРИ ПОСАДКЕ ДАННОЙ СТОРОНОЙ ВВЕРХ» было указано там.

Слон был огромен. Слон трубил, хлопал ушами и делал другие вещи, положенные слонам по статусу. Слон был чертовски хорош. Почти как настоящий. Вот только настоящим-то он как раз и не являлся, и именно это огорчало сотрудников отдела Материализации Мыслей. До слёз дошло дело только у Арсения, он явно был тонкой, ранимой натурой. Дарья и Степан Иванович пока крепились. Но было видно, что вскоре сдадут нервы и у них. Ещё бы: битых шесть часов кряду пытались учёные воспроизвести нам слона. И дело-то было, в общем, пустяковое. Все ведь знают, как выглядят слоновые, elephantidae, то есть. Четыре ноги, хвост, хобот... Конечно же, знала об этом и троица научных сотрудников. Знала, но...

- Понимаете, голубчик, - поправляя круглые очки, произнёс Степан Иванович, - дело оказалось не таким уж простым, как нам виделось в начале материализации. Возможно, нам с коллегами стоило бы предварительно посетить зоопарк. Познакомиться, так сказать, ближе с объектом... мнээ... во плоти. Кроме того, прошу заметить, вы пришли довольно поздно, а полноценная работа на ночь глядя, знаете ли...

Он был прав. Я действительно сумел прорваться в Институт только к концу рабочего дня, да и то с большим трудом. Страшно представить, сколько пришлось шефу оббегать кабинетов, сколько собрать справок, какие задействовать связи, чтобы меня пустили хотя бы на порог сего высокоучёного заведения. Но даже и с бумагой, усеянной печатями и подписями наперевес проникнуть в отдел ММ оказалось делом непростым. Впрочем, на что не пойдёшь, когда грандиозная, выверенная за долгие месяцы подготовки программа праздника летит ко всем чертям. Когда у вас есть только один день, чтобы раздобыть на замену своему некстати простудившемуся слону здорового. И всё это в городе, где на без малого миллион квадратных километров остался один зоопарк, да и тот с престарелым "индусом", негодным для выступлений.

- Я всё понимаю, профессор, - сказал я смиренно. - Вы устали, вам хочется домой. Вам, если на то пошло, и даром не нужен этот наш слон. Но войдите и вы в наше положение. Ведь на празднике будет посол Паназии. Встреча небывалого значения. Нас просили не ударить в грязь лицом. Просили с той высоты, куда не забираются самолеты, если вам это о чём-то говорит.

- Говорит, голубчик, ещё как говорит! - воскликнул Степан Иванович горячо. - И всё же силы человеческие не беспредельны! Материализация мыслей - очень сложный процесс, знаете ли. Для его корректного выполнения требуется ясная голова. Может быть, завтра..?

- Ни в коем случае! - я не на шутку испугался. Да шеф меня с потрохами съест, если к утру слон уже не будет стоять под его окном! В идеале, слону бы ещё научиться ходить на задних ногах и играть в мяч, но на худой конец достаточно будет и самого факта его наличия. - Завтра - слишком поздно! Давайте вы немного отдохнёте и попробуем ещё раз.

Полупрозрачный слон, парящий над широким диском материализатора, медленно таял.

- Ещё раз... - протянул Степан Иванович, глядя мне за спину. Я быстро повернулся и успел заметить, как Дарья яростно мотает головой, а всё не перестающий всхлипывать Арсений делает старшему коллеге знаки гнать меня в шею.

Надо заметить, что Дарья также была на грани нервного срыва. Не иначе, побочные эффекты чересчур богатого воображения. Ведь чтобы обратить мысль во что-то реальное, нужно это реальное сначала представить во всех подробностях. Троица учёных были лучшими фантазёрами, если можно так сказать, во всём Институте. А может и во всей стране, кто знает. Они были специалистами высочайшего уровня с огромным опытом работы. Если такие люди говорят, что не справятся, значит, не справится никто другой. Да вот только слон был нужен нам позарез.

- Ну тогда давайте я хоть сам попробую, - сказал я мрачно. А что еще оставалось? - Подготовьте аппаратуру, пожалуйста.

Следующие полчаса учёные втроём убеждали меня, что я полный профан, дурак, безумец и они никогда не допустят меня до материализатора. Я в ответ просил, требовал, взывал к совести, откровенно угрожал. И, в конце концов, добился своего.

Всего одна попытка, под мою полную ответственность, при любом исходе я убираюсь отсюда к дьяволу. Да и это всё только лишь для того, чтобы доказать мне на деле, какой я самоуверенный болван.

Я был согласен на любые условия.

Ещё полчаса ушло на подключение датчиков, настройку многочисленных аппаратов и экранов. Провода, трубки, лампочки, писк приборов... Но вот непрозрачный колпак скрыл от меня потолок лаборатории и я остался лежать на спине в полной темноте.

- Сосредоточьтесь и думайте о слоне, - раздался тихий голос Арсения из скрытого в моем напичканном приборами ложе динамика. - Представьте его внешний вид. Подумайте о том, как он ходит, как ест и пьёт. Что у него внутри. Представьте себе органы пищеварения слона, его сердце, лёгкие, мозг. Всё, что знаете или можете вспомнить. На финальном этапе мы сможем вам помочь и подкорректировать результат, но первые шаги вы должны сделать сами. Думайте о слоне. Только о нём и ни о чём другом. Когда будете готовы, моргните три раза и мы начнём процесс.

Если Арсений и желал вышвырнуть меня вон и пойти домой спать, то по голосу этого определить было решительно невозможно. Профессионал, что тут скажешь.

Я с немалым трудом отбросил все посторонние мысли и начал представлять слона. Конечно, мне далеко до специально натренированных людей, учёных и вообще титанов мысли. Но медицинский институт я всё же закончил весьма неплохо и, говорят, хирургом был не самым слабым. А позже и врачом ветклиники. Потому-то именно мне, как лучше других знающему предмет, и выпало ехать в Институт от нашей компании. Естественно, слонов мне лечить не приходилось, но строение тела крупных млекопитающих я представлял вполне, даже если дело в своё время имел по большей части с пёсиками всех мастей. Ну, или с котиками. Трудно сказать, с кем больше.

Я ещё некоторое время воссоздавал в голове образ слона - сначала в разрезе, затем целиком, после чего моргнул три раза...

- Что вы такое сотворили?! - не дал мне даже нормально подняться Степан Иванович.

- Ничего не получилось? - спросил я с упавшим сердцем. Ведь я же так старался... Хотя... На что я мог рассчитывать? Разве что на чудо.

- Получилось, прах вас забери! Ещё как получилось! - закричал профессор страшным голосом. - Но что получилось?!

Я встал, наконец, на ноги и подошел к обзорному окну. Внизу и сбоку, на диске материализатора медленно вращался кот. Серый. С жёлтым пятном на морде. И размером со слона.

- Забирайте своё животное и катитесь отсюда к чёртовой матери, - сказал Степан Иванович почти спокойно. И тут только я понял, что созданный мною кот по-настоящему реальный. Я сумел материализовать мысль! Пусть и не совсем ту, что было нужно, но всё-таки...

А вообще-то почему именно кот, ведь я же представлял слона? Может быть, кошачий организм я просто знаю куда лучше? Или в голове слишком много посторонних мыслей, как их не гони? Вот бы знать…

Всё это и многое другое успело промелькнуть в моей голове, пока я следом за Степаном Ивановичем спускался вниз по лесенке. Профессор не прекращал возмущаться всю дорогу. Дарья и Арсений, в отличие от руководителя лаборатории, так и не покинули своих пультов и с интересом взирали на кота из-за бронированного стекла.

Когда мы приблизились к материализатору, вращение уже прекратилось и зверь сидел, обернувшись хвостом и глядел на нас жёлтыми глазами. К тому времени я успел твёрдо решить, что возьму кота с собой. Плевать на всех слонов мира! Говорят, в Паназии они встречаются в дикой природе даже сейчас. Посла этим не удивишь. А вот где вы видели кошек таких размеров? Сенсация, слава, фурор! У нас отбоя не будет от клиентов. Если, конечно, шеф сумеет согласовать появление такого монстра на улицах города и нас всего-то сделают невыездными до конца жизни, а не отправят сразу же в тюрьму. И, понятное дело, если я сумею вывести кота из здания Института и не стать по дороге игрушкой в шаловливых лапках размером с экскаваторный ковш.

- Ну и как же вы собираетесь избавить нас от сего... мнээ... создания, коллега? - насмешливо спросил тем временем Степан Иванович, будто угадавший мои мысли. - Быть может, стоит вызвать охрану?

- Подождите, профессор, я попробую сначала сам, - вздохнул я, не очень-то веря в успех и повернулся к коту. - Кис-кис-кис. Хочешь рыбки, а?

Хвост кота дёрнулся, глаза внимательно следили за каждым моим движением. Воодушевлённый первым успехом, я продолжал, делая руками манящие движения:

- Пойдём со мной и получишь тележку... да нет, лучше… Получишь вагон рыбки! А? Хочешь?

- Хочу, - сказал кот, поднимаясь на лапы и задрал хвост. - Мммного рыбки...

Кровь отхлынула от моего лица и последнее, что я успел услышать перед тем, как затылок встретился с полом, было громогласное, напоминающее рёв грузовика урчание.

Дело было тихим майским утром 18** года в N-ской губернии. Солнце уже встало и бросало свои лучи на ухоженный сад и невысокое каменное ограждение, увитое тут и там плющом, отражалось в окнах большой и немного мрачноватой усадьбы, норовило заглянуть в самые тенистые и укромные уголки. Одуряюще пахло черемухой, нахальный кот абрикосового цвета пил из вчерашней лужи. В небе лишь где-то далеко, на самой его окраине, виднелись маленькие тучки. К вечеру могла начаться гроза, да посильнее давешней, но день по всем приметам обещал быть ясным.

Безмятежность и благолепие сей картины портило лишь одно: под ограждением с внешней стороны, сидя в густой траве, таилось трое мужчин. Один из них, смуглый и чернявый, с акцентом прошептал, обращаясь к другому:

- Следующий, кто пойдет, твой... Али сдрейфил?

- Сам ты сдрейфил... - пробурчал тот хмуро и покосился на собеседника без особой любви. - Пускай следующий...

Был говоривший русоголов, жилист и заметно моложе двух других своих товарищей.

Третий, чернобородый крепыш, хотел было вставить слово, но тут смуглый снова зашептал:

- А вот и идет кто-то, кажись...

А по саду действительно не шел даже, а бежал вприпрыжку малец годов пяти от роду. В новеньких лаковых башмачках, синих, до колен штанишках на помочах и белой рубашонке. И даже в шапочке с помпоном. И даже при галстухе-ленточке. Одним словом, нарядный молодой человек.

Мальчик улыбался. Его сегодня в первый раз отпустили одного в сад и хотя прогулка была не бог весть что - шагов триста - для него она представлялась целым путешествием, полным приключений и опасностей.

Дворник Иван, встреченный юным первопроходцем в пути, звончайше чихнул, перекрестился и пожелал барину доброго утречка. Кот Васька приветственно мявкнул, оторвавшись от водопоя. Солнце ласково пощекотало вздернутый нос с россыпью веснушек, заставив мальчика в свою очередь расчихаться, но он был на светило не в обиде. В такое чудесное утро неприятностей попросту не существовало.

- Малец, а малец... - позвал вдруг его низкий голос.

Путешественник, как раз представлявший, что пересекает бурную реку, обогнул очередную лужу и, подняв глаза, доверчиво поглядел на появившегося за оградой человека. На голове того был поношенный картуз, сюртучишко выглядел не ахти, а других частей туалета не позволяла рассмотреть каменная кладка.

- Поди-ка сюда, - поманил незнакомец пальцем и мальчик приблизился на несколько шагов. - Как тебя зовут?

- Карлуша, - звонко отвечал тот, все так же доверчиво глядя на мужчину.

- Карлуша? Так-так... Ты хороший мальчик, я вижу... Хочешь вот леденец? - продолжал человек, доставая из кармана завернутого в бумажку петушка на палочке.

В лучистых глазах ребенка отразилось сомнение. Его почтенная маменька строго-настрого запрещала чаду не только брать у незнакомых конфеты, но даже и разговаривать с ними. Однако какой же мальчишка откажется от сладостей, тем более когда во рту все еще стоит вкус холодной отварной рыбы, поданной на завтрак...

- Меrсi, - сказал мальчик, принимая леденец и шаркнул ножкой. Добрый дядя какое-то время молча смотрел на него, будто не в силах решиться на что-то, а потом вдруг указал пальцем поверх головы Карлуши:

- Смотри-ка, экое чудо! Обезьян, ей-ей!

Мальчик мигом повернулся в ту сторону и во все глаза начал высматривать означенную обезьяну в ветвях черемухи.

Человек же совершил весьма странный поступок: сбросил картуз, одним движением сорвал сюртучишко, оставшись голым по пояс, ловко одолел ограду и, на ходу обрастая косматой бурой шерстью, увеличиваясь в размерах чуть не вдвое, шагнул к оголившему тылы Карлуше.

***

Даже удивительно, сколько за какой-то миг бывает у человека мыслей разом! Хоть в книжку пиши! Вот и у давешнего русоголового, а теперь не сразу и скажешь, кого, медведя-не медведя, за краткие мгновения, необходимые, чтобы добраться до мальчика, в мозгу промелькнула целая эпопея, не меньше.

Что сделают родители, если их ребенок вдруг станет невесть чем? Только что гукал, с щепками возился, по луже корабли пускаючи, а глядь - уже зверь-зверем, рычит, клыки скалит! Уж испугаются точно, да как бы не пришибли, беса-то изгоняя. А вот родители Яшки Калинина ничего, не испугались. Потому как сами такие же были. Странные. В общем - оборотни.

Как подрос Яшка, объяснили ему родители все, всему научили. И как перекидываться, если надо, а не надо, так воздерживаться. И как людей сторониться, если уж зверем стал. И как лютость сдерживать. Да, по правде говоря, у нынешнего поколения той, былой лютости уж и не случается. Вот дедушка покойный, Гаврила Свиридович, однажды ревизора задрал и съел. Тот бедному чиновнику двенадцатого класса Сибирью за растраты по казенной части грозил, ну и не сдержался старик, взял грех на душу.

Да и то, сомнительно что-то Яшке было, что в лютости дело. Верно, просто не хотел уж очень дедушка в Сибирь отправляться.

Однако дело прошлое, а в медвежьем образе Яшка годков с четырнадцати уж никого не трогал. Да и до того не сказать, чтобы очень уж зверствовал. В 10 лет из озорства напугал одну бабу в лесу, кузовок ее с грибами забрал, когда убежала. Один раз монашка чуть за рясу не поймал, то уже по лютости. За монашка отец ничего худого не сказал, по себе знал, каково это, когда ярость звериная пеленою глаза застилает. За бабу же выдрал так, что неделю на животе спал. И откуда все узнавал...

А вообще мирно жил Яшка. Кто мирно жить не хочет, на того укорот всегда найдут. И у людей так, и у зверей водится.

Поначалу-то страшновато было перекидываться, особливо первые разы. А ну как обратно не вернешься, так и помрешь зверем библейским, бессловесным. Да и душу бессмертную жалко, особенно как отца Никодима послушаешь. Уж очень, говорит, в раю жизнь хороша.

Ну, а с другой стороны... Крещеный ведь, тот же отец Никодим и крестил. В церковь ходит, причащается и вроде молнией-то небесной пока не поразило за кощунство этакое... Может, и возьмет боженька куда к себе поближе, не отринет? Ведь и то, не сам же Яшка себе судьбу выбирал...

Ну и по большому счету, пользы от такого... дара куда как много. Мальчишками рыбу с подводы воровали, не кто-нибудь возчика шагов за полсотни учуял, а он, Яшка. Не он, так быть бы всем битыми. Быстро возчик бегал. И в лесу, опять же, как дома. Под любой корягой выспишься, из лужи напьешься, гриба-ягоды не пропустишь. Не нюх, так слух выручит, а то и этот... инстинкт. И силушка богатырская, хоть и жилист, да и здоровье не подводит. Сплошная, одним словом, выгода.

Вырос Яшка, уже Яковом прозвался, а того гляди и по батюшке, Михайловичем назовут. Сызмальства возле мамки крутился, лоскутки от шитья собирая, вот и стал портняжничать помаленьку. В учениках у Севостьяна Лукича, Царство ему Небесное, положенное отходил, сам мастером стал. Домишко себе выкупил (ай, цены!), дела вроде в гору пошли. Надумал жениться. Девка хорошая, из своих, тоже оборачивается, только лисицей черно-бурой.

Это ничего, старики говорят, дозволено. Дети от такого союза народятся хорошие, раз в десять колен если хвостик у кого вырастет - чудо чудное будет. А им бы с Агафьей таких детей и надо. Пусть растут, да про оборотней только в сказках слушают. Оно, как ни крути, спокойнее будет.

В общем, все бы хорошо, да подошло тут время испытания.

Так уж заведено: как исполнится детине (ну, али девке) двадцать пять годков, положено испытать его. Не вертопрах ли какой, не гад ли подколодный и стоит ли ему доверять в дальнейшем.

Еще со времен царя Тишайшего оборотни друг с дружкой крепко побратались. Грызться перестали, вместе жизнь проживать начали, вместе детей крестить. Новых собратьев искать, да молодым пособлять на ноги подняться. Много их теперь на Руси, раньше куда как меньше было. Почитай, в каждом городе своя Стая. Название такое придумали, чтоб корни-то молодые не забывали, да держались вместе крепче.

И держались. Вон Демьян, из росомах, у него жена полька и до всех тайн допущена, хотя и человек... Так славно один раз уху сварил, что всей Стаей ему новый дом ставили на месте сгоревшего. Или Прокоп-волк, когда порезали его бандиты, на выручку позарившись... Он не женатый был, вот Глашка-волчица за ним и ухаживала. Осенью свадьбу сыграли... Всем от Стаи польза, да удовольствие. Ну и как, скажите на милость, беспутного в такое общество допустить?

Вот в свое время и Якова очередь подошла. Заранее-то, ясное дело, никто ему про испытание не рассказывал. Что там, да как, узнаешь, мол, как время придет. Но намеки делали. Дескать, смотри... Чуть что не так - головы не сносишь, а если и помилуют, все равно из города погонят за милую душу. Яков, конечно, трепетал. А ну - не совладает? Агафья, его жалеючи, рассказала бы, небось, про испытание, так сама еще молода была. Сущая казнь египетская и мука смертная...

Собрались в назначенный предрассветный час у бортника Кузьмы в его избушке. Невелик домишко, вроде, а все разместились. Женщин мало было, да не от того это, что не пускали их, а просто ведь семьи у всех, дети. А те, что пришли, были почти все люди русские, достойные, работящие. Из ремесленников больше, а то из купцов. Учитель всего один, вон стеклышками блестит. Солдаты старые есть, приказчик в лавке, другие разночинцы. Офицеров, или там дворян потомственных отродясь не бывало. Странно даже, отчего так? Яков часто над этим думал. Будто благородные и верно совсем другие, не как они, что лаптями шти хлебали, а ноздрями мух ловили.

Происхождение даже и по именам видно: Кузьма и Федул, Еремей и Прокоп (тот самый), Свирид и Сысой, Трифон и Анисий, Дунька да Марья, да еще кое-кто, всех так сразу и не упомнишь. Кто городской, а кто и с выселок, не всякого и в лицо-то знаешь. И он, Яков, конечно. Один Абдул всю картину портил своею татарскою личностью, однако же и тот был ничего, терпимый. Пусть позубоскалить любит, зато и знает его Яков с детства. Соседи они с Абдулом по улице.

Слово Кузьма взял, самый старший из них, он же и в Стае Вожак. Сначала про дела мелкие говорил, не очень-то важные, а затем и до испытания дошел.

И испытание такое оказалось: пойти, куда велят, да первого, на кого укажут, порвать безо всякой жалости. Сумеешь, мол - достоин с нами по жизни идти.

Яков-то еще с вечера и сюртук особый, своего покроя, приготовил. Снимать такой дело плевое. Дернул как следует - застежки и расстегнулись. Штаны опять же пошире, на случай, если перекидываться придется.

Есть с утра не ел, волновался очень, один только леденец и взял. В дорожке думал употребить, да и про тот забыл. Так что в животе не от одного страха урчало.

И вот пришли они с Абдулом и Сысоем к усадьбе богатой, что на окраине города, у кромки леса стояла. Живут здесь, дескать, немцы-кровопийцы, какие-то Унгерн-Экстернбергены, что ли. Их для дела задрать полезно будет.

Пока шли, Яков, думал, чтобы указали ему на Мойшу-портного. Тот, жид проклятый, напротив яковова дома поселился, вывеску повесил, иудино племя, в три аршина. Клиентов сманивает. Или еще жидок есть такой, Абрашка Серные Уши. Говорят, у него в ушах сера горит так, что дым видать. Хотя того-то чего трогать, он безобидный дурачок...

Вот если бы судью Гуляева, что папаше штраф надысь выписал... Какие-то там справки, мол, не наличествуют в полном объеме... Тьфу, крапивное семя!

А показали вот на этого малька. И хотя видать за версту, что немец-перец-колбаса, кислая капуста, и как вырастет, будет русских людей на фабриках морить, а все ж таки дитя. Щекастенький, и глазенки такие живые... Эвон, как петушку-то обрадовался... Должно быть, мамка-папка тиранят, посластиться не дают...

И вот его-то и надо убить. Для пользы Стаи. Для общей пользы. Когтем сзади по тонкой шее, до которой уже всего два вершка...

И тут Яков остановился. Понял, что не сможет убить этого немчика. И Мойшу бы небось не смог, и судью. Не так его родители воспитали. Конченый он человек, одним словом. Для Стаи не надобен.

И грустно тут стало Якову, аж до слез...

***

Когда Карлуша повернулся наконец, у него уже были надуты губы. Незнакомый дядя, хоть и угостил леденцом, оказался обманщиком. Не было на дереве никакой обезьяны! Мальчик подумывал было даже зареветь, но не стал. Уж очень утро хорошее было. Он простил глупого дядю (тем более, что он и сам, кажется, расстроился из-за своего вранья. Вон его двое утешают) и поскакал на одной ножке, воинственно размахивая петушком, в кусты. То есть, конечно же, в джунгли, полные ягуаров и обезьян.

А за оградой поникшего головой Якова поддерживали с двух сторон Абдул и Сысой.

- Эх, ты... - беззлобно проворчал татарин, помогая незадачливому соседу застегнуть сюртук и выбивая от пыли картуз. - Провалился...

Сысой ничего не сказал, только вздохнул. А Якову и сказать-то было нечего, он и рта не открывал. Слезинку только незаметно смахнул.

Как через забор перелетал, вспоминалось с трудом.

Последняя шерсть всего дольше, как всегда, держалась на ушах. Но вот и она сошла.

Молодой человек пощупал штаны сзади и, убедившись, что они целы (не зря такие шаровары надел), хмуро побрел куда глаза глядят. Тем паче, что из-за угла усадьбы показался дворник и весьма подозрительно на них троих уставился. И то слава те, Господи, что раньше не вылез. Тогда бы бежать пришлось без оглядки, а то и правда рвать, что под коготь попадет. Хотя нет, Сысой в Стае самый нюхастый, батюшка говорил. Верно, чуял, что в саду творится. Упредил бы.

Никто Якова не держал, только Абдул сказал, чтоб вечером пришел опять на совет. Судьбу его решать будут.

Тот только кивнул и до вечера все бродил по выселкам городским, не замечая ни ласкового солнышка, ни теплого ветерка, ни щебета птиц. Домой не заходил. Хотел было к родителям наведаться, да стыдно стало. Что-то скажут? И все думал, думал, думал, даже голова распухла.

Правильно ли поступил? Ему Стая доверие оказала, поручила благое дело сделать, а он... Да вот только в чем малец-то виноват? Да и как это - ни с того ни с сего взять и задрать человека? Как пес цепной, не размышляющий! Рви, а там хозяин разберется!

Нет, правильно он сделал, по совести.

А вот что за совестливость этакую будет - это вопрос.

Голову снять, глядишь, и не снимут, однако из города попятят, как и обещались.

Да отчего же, собственно, не снимут? Оплошал, скажут, так получай! Что им? Вон Сысой, раз такой нюхастый, чуял ведь немчика этого, знал, кто первым на него, Якова, выйдет, и ни гу-гу. Все они одним миром мазаны... Было от мыслей таких тошно до одури, сердце билось невпопад, щеки горели. Страшно было. От неизвестности и от предчувствий дурных страшно.

Наконец, укрепив дух поговоркой "семь бед - один ответ" (хилое утешение, но уж лучше и правда разом со всем покончить, мочи нет ждать да терзаться), Яков двинулся в лес, к избушке. Благо и вечер наступил.

Его уже ждали. По лавкам у стен сидела вся утренняя компания, а с ними и отец "подсудимого", на которого тот не посмел поднять глаз.

- Все в сборе, - глухо произнес Кузьма и поднялся с места, поколебав свечной огонь. - Учнем, пожалуй.

По горнице прокатился легкий шепоток, тут же, впрочем, стихший.

- Не смог, значит? - продолжал Кузьма, оглаживая полуседую бороду. - Не прошел проверку на вшивость-то?

- Не прошел... - буркнул Яков. На Кузьму он смотрел бестрепетно, исполнившись вдруг светлого вдохновения. Верно люди говорят, что семи смертям не бывать, и что один ответ, да и вообще - унижаться он перед ними не желает. Все одно не простят.

- Отчего же? Может, сдрейфил, смалодушничал в последний момент? Такое бывает... - пытливо глядел Вожак.

- Нет, - качнул головой Яков.

- А коли нет, так почему же?

- Жалко мне мальчонку стало... - ответил Яков не сразу. Его снова охватила давешняя тошнотная одурь. Недолго храбрился...

- Жалко, стало быть... И то, детей и пожалеть иной раз можно. А будь там не сопляк, а матка его, али папка, али дед дряхлый, что, легче было бы? Смог бы рвать для пользы общей?

"И чего мучает? Все одно теперь..." - с тоской подумал Яков, а сам открыл рот и тихо произнес:

- Не смог бы... Нету на них передо мною вины. И еще... Не так меня родители учили.

И бросил наконец взгляд на отца, а тот... улыбался. И многие улыбались, только Яков по сторонам до поры не смотрел. Абдул подмигнул ему черным глазом.

- Ну, если не соврал ты, Яшка, что не из страха малого не задрал, стало быть, хорошо тебя родители учили, - совсем другим тоном сказал Кузьма и оказалось, что он тоже улыбается. - Да сам вижу, что не соврал. Молодец.

Яков непонимающе вертел головой, а вся Стая вдруг разом потянулась к нему. Кто по плечам, да по спине хлопнуть, кто кружку пива поднесть, кто сказать чего.

- Да если б ты, Яшка, того мальца тронул, выгнали б тебя, как пить дать, - нашептывал горячо на ухо Сысой и щекотал усами. - Нам зачем такие живодеры в городе? Отродясь не бывало и впредь не будет. Да куда там, сам бы в глотку впился. У меня меньшая дочка, Аленушка, его годков.

Калинин-младший слушал, пил пиво на голодный желудок, стремительно хмелея, верил и не верил. Мир будто в одночасье кувыркнулся через голову и все никак не мог прийти в равновесие...

Отец уже поднимал кружку казенной за нового члена Стаи, подталкивая сына в бок, когда Яков, растягивая непослушные губы в подобие улыбки, проговорил:

- А что, Кузьма Ипатьич, проверку ведь я не прошел... Что мне теперь делать... вшивому-то?

- Сходи в баню, да поскоблись, дурень! - не дал никому и рта открыть язвительный Абдул и взрыв хохота сотряс избушку до основания, вырвался сквозь приоткрытую дверь наружу и там смешался с первыми отзвуками приближающейся грозы.