CoffeGitanes

(В общем-то прямое продолжение вот этого сюра, с которого и надо начать читать:"В ЗОНЕ ОСОБОГО ВНИМАНИЯ")

Наконец, пришло долгожданное лето и не менее памятное, чем зима с прапорщиком Валентиром. В офис стали прибывать наши живые люди. То ли в Австрии теплее, чем на родине, то ли еще по каким неведомым бизнес-причинам, но прихало аж трое наших: Ланка с мужем Мишелем и Маша - все как на подбор боевые манагеры со стажем. Причем, Машка

пару лет до этого жила в Вене, но почему-то на зиму улетала в холодные московские края. В общем - не суть, главное, что мое одиночество закончилось.

Отпразновать сие нашествие было решено поездкой на местное озеро, что километрах в 50 на юго-восток чуть дальше местного Флюхафена или аэропорта по нашему. Озеро по австрийским масштабам огромно и величественно. Именовалось Какое-то-там Зее. Озеро, короче.

Все самые непонятные вещи случаются в пятницу, особенно, если это 13-е число. Именно 13-го, в пятницу, загрузив в багажник казенного "мерседеса" кучу еды и бухла, мы под вечер двинули на это Зее. Вообще, тот вечер с самого начало был туманен в прямом смысле, потому что на Вену давили удушающая жара с асфальта и смог с неба. Ланке пришла в голову гениальная мысль купить в ближайшем супермаркете шабли и устриц впридачу к сосискам с горчицей. Просто не представляю нахрена. Какому нормальному русскому вздумается пить в жару теплое шабли и закусывать не менее теплыми устрицами? Но с женщинами не спорили. Купили, загрузили и поехали.

В тот день я отметил одну деталь: это было очень странно, скорее, даже в корне необычно для Австрии - автобан был пуст. То есть совсем и напрочь. Мы ехали одни. Даже полиции не попадалось. Рулил по дороге туда Мишель и расхрабрившись отсутствием полиции, стал прихлебывать контрабандный абсент прямо за рулем из горла. Стоит отметить, что в Австрии пить за рулем можно, но в дозволенных пределах, а какие конкретно эти пределы никто толком не знал. Короче, бухали как и полагается - по полной. Абсента... Вы когда-нибудь "Кинг оф спиритс" из горла глушили, запивая его пивом? То-то же. До сих пор удивляюсь, как это мы озеро нашли или на худой конец не въехали в него на всем скаку. Но нашли.

Было уже совсем темно, только светила яркая, гигантская луна в небе. И был еще туман, который стелился по воде. Вот тут уже у меня ум за разум заскочил - я как этот туман увидел с луной, так сразу и заявил, что выпивать шабли и поедать устриц буду исключительно в воде. И опять же, что удивительно - никто не спорил. Как будто так и надо. Короче, получился импровизированный шабаш. Мы разделись, схватили бутылки с пакетами и рванули в туман.

Зрелище было фантастическое - вокруг ни души, туман по горло, вода, как парное молоко и малиновая луна. Одна на всех. Запив мерседесный абсент шабли и закусив все это устрицами с сосисками, где-то через час мы вдруг поняли, что потеряли берег. Долго вспоминали, с какой стороны была луна и какого она должна быть цвета. Потом пробовали орать, чтобы услышать отраженное от берега эхо - все было тщетно. Но мы не унывали, поскольку пары абсента плотно окутали сознание. Мы боролись.

Часам к двум ночи - хорошо еще, что у меня хоть часы остались - берег был найден и к нашей великой радости проявился даже мерседес. Единственное, что мы никак не могли найти, так это наши шмотки на берегу, но поскольку мы находились в состоянии полной абсентизации и были слегка пришаблинутые, то сей факт нас только рассмешил. Вот так, распевая в четыре глотки "Врагу не сдается наш гордый Варяг", мы сели в машину и поехали искать какой-нибудь отельчик или пансион. И это глубокой ночью, да в тылу врага...

Проездив около получаса по темным чащам и закоулкам, мы наткнулись на странное заведение с названием "Tequilla Bar". Для Австрии это было что-то совсем странное. А еще более странная вещь выяснилась потом - на наш настойчивый стук дверь открыл какой-то чудик-старик явно мексиканского типа. Из нашей путанной смеси русского и немецкого он понял, что нам нужно только одно - дозаправиться огненной водой. И ведь налил... Даже несмотря на наш голый вид.

Потом был еще один кабак - типа паба какого-то и тоже пустой. И везде наливали, и видя наше бедственное положение, наливали в долг - типа до утра. Там все всем верят. И это хорошо.

Кончилось все ну совсем смешно. К тому моменту, когда стал проклевываться рассвет, мы дошли до такого состояния, что решили спать прямо в машине, наплевав на дневные мысли об отелях, каминах... Что и сделали.

Разбудил нас утром стук в лобовое стекло. Около машины стоял полицейский с каким-то толстым мужиком. Оба они ржали. И было от чего. До сих пор не понимаю, каким образом мы умудрились вчетвером поместиться на заднем сидении... И это был не сон, это был пиздец: мерседес был не наш. Наша машина стояла метрах в ста от нас, около какого-то отеля на берегу озера. На рекламном щите, стоявшем у входа, был нарисован камин с тлеющими дровами.

Вена, 1993 г.

На 403-м километре трассы М-10 уютно расположилась малюсенькая деревенька с типичным русским названием "Миронушка". Забавное и доброе название. Еще три года назад все десять домов её были обитаемы, а сейчас, по-моему, только два, да и то - сомневаюсь...

В 1998-м году возвращался я в Москву на новеньком Мерседесе. Если кто помнит, тогда в июле стояла удушающая жара, градусов где-то под 40. Дело под вечер было, солнце как раз собиралось отдохнуть и жарило в спину напоследок по полной. Машина бежала резво, но на поворотах приходилось быть осторожным - асфальт плавился, образуя предательские жидкие линзы, провалившись в которые можно было не вывернуть. Деревеньку эту я проезжал много раз до этого, а запомнил потому, что помимо названия, известна она своим "мироновским поворотом": сразу за дорожным указателем дорога резко уходит вправо и ныряет резко вниз. Я это помнил и, сбросив газ, плавно и величественно вкатил в низину. Метров через триста, на обочине у моста, стояла древняя телега со стогом сена - такие встречаются разве что на картинах художников-передвижников. Запряженная в телегу лошадь, лежала на земле, положив голову на раскаленный асфальт. Старый возница сидел рядом, нежно положив руку на лошадиную голову. Издали казалось, что старик гладит её. Если бы не садившееся солнце, то я наверно просто проехал бы мимо, улыбнувшись, глядя на такой кусок экзотической русской старины, но...

В свете уходящего светила лицо старика как-то странно отсвечивало. Подрулив ближе, я понял - не лицо даже, а глаза. Старик рыдал. Затормозив, я вылез из машины и подошел к нему - на вид лет 80, может и больше. Одет какие-то нелепые галифе с лампасами довоенного покроя, телогрейку на голое тело, засаленный картуз и стоптанные кирзовые сапоги - правый подвязан веревкой. Хотя и не ветеринар я, но диагноз лежащей в придорожной пыли лошади поставил сразу - видимо по человеческим меркам ей следующим утром исполнилось бы лет двести. Седая густая грива была достойна уважения. Над лошадиной головой уже кружилась первая жирная муха, соображая, какое ей досталось счастье на исходе душного дня.

Старик, высунув из беззубого рта язык, слизал то ли слезы, то ли сопли и удивленно посмотрел на меня - говорить он явно был не в силах. Да и сказать-то особо было нечего, и так все ясно. Я махнул ему рукой, мол, сейчас вернусь и пошел к машине. Достав из багажника бутылку дорогой водки в форме артиллерийского снаряда, которую мне подарили друзья в Питере, я вернулся. Свернув бутылке голову, я протянул её старику. Тот осторожно взял двумя руками и стал жадно пить мелкими глотками. Отпив где-то треть, он вытер рот рукавом и протянул бутылку мне. Я смочил рот и показал на машину, мол, за рулем и отдал ему водку обратно. Минут за двадцать он допил все. Что удивительно, при его возрасте и положении старик пьяным не стал, казалось, не водка это была, а простая вода - он с трудом поднялся с земли и пошел к мосту через какую-то речушку. Поставив в траву пустую бутылку, он повернулся ко мне и сказал: "Макар потом приберет" А потом указал на телегу и спросил: "Поможешь?" Я кивнул и пошел к машине. Покопавшись пару минут в багажнике, я нашел буксировочный трос и вернулся - лошадь уже была свободна.

Видимо забавная была картинка: крутой Мерседес тащил на веревке старую телегу полную сена... Проезжавшие мимо машины весело гудели, а народ, скорее всего, показывал на нас пальцами.

Дом был недалеко - метрах в двухстах на противоположном берегу речушки. Так что, справились мы минут за десять. Напоследок дед пожал мне руку и обнял, прижав к своей выгоревшей душегрейке на голое тело. Я покатил дальше. Домой...

Четыре года спустя я опять возвращался в Москву той же дорогой и притормозил у памятного поворота. Стоя на мосту, я смотрел на заколоченные ставни знакомого дома и развалившуюся телегу без колес под окнами. Хреново мне было на душе. А еще хреновее стало, когда в траве у моста я увидел пустую грязную бутылку из-под дорогой водки. Не прибрал её Макар. Никто не приберет уже...

Москва, 1998 г.

Году эдак в 1986 пришлось мне маленько побегать по Фёдоровым тундрам. Если кто не знает, то это небольшие горы так называются в центре Кольского полуострова, к востоку от города Апатиты. Замечательно красивые места, богатые всем, что разрешено природой в тех краях. Рыбы — навалом, да еще какой! Когда при мне произносят слово "рыбалка", я встаю в стойку и спрашиваю про процесс. Потом расслабляюсь — это не как ТАМ. В Фёдоровых тундрах ловить рыбу не нужно: просто заходите в речку и берете сколько нужно. То же самое с грибами. Но, сейчас не об этом

Наш маленький коллектив состоял из пяти человек: студентка-практикантка (она же повар), техник, геолог (то есть я), водитель и начальник отряда. Студентка была худа, длинноволоса и склочна, а начальник не в меру толст, туп, завистлив и безнадежен в смысле дальнейшего карьерного роста. Собственно говоря, именно по этим причинам он не принимал участия в собственно работе, а по негласному решению коллектива был при кухне. Типа спал до обеда. Вставал, завтракал, доставал Важные Бумаги с картами, изучал их и при нашем появлении к обеду, начинал объяснять, что и как нужно делать. Мы с техником ели свой обед и жуя, внимали. Потом опять шли в маршрут. Или ехали, если там мог пройти вездеход, который вечно ломался. Соответственно, водитель всегда был при деле — чинил.

И вот однажды… Да, именно однажды, практикантка громко намекнула начальнику на то, что хорошо бы и ушицы свеженькой сварить к вечеру. А она по нашим наблюдениям слегка клеилась к боссу, поскольку была тупа в той же степени, что и он. Видимо рассчитывала по окончании полевого сезона поиметь в его лице рекомендателя для дальнейшего трудоустройства в блатную геологическую контору за полярным кругом. Босс так далеко смоделировать ситуацию был не способен и принимал её влажные взгляды как должное, считая себя непревзойденным красавцем и сердцеедом. Так вот, он принял намек и предложил коварной фемине вместе прогуляться к ближайшей рыбоносной жиле. Дело шло к ужину. Мы с техником распахивали тундру километрах в двадцати, а водитель чинил. Голубки пошли в одиночестве, но с ведром.

Как уже было отмечено выше — поймать в тех местах рыбки особого труда не составляло. История умалчивает о пикантных подробностях ловли. Когда поздно вечером мы вернулись в лагерь, то застали самый конец произошедшей драмы. Если использовать художественные средства милицейского протокола, то увиденное можно было представить так: водитель с бланшем под глазом бился в смеховой истерике, фуриеобразная практикантка нервно поедала запасы хлеба, сидя на рассыпанной по земле рыбе, а начальник, держась за руку, посылал её без перерыва на три буквы.

Факты были таковы. Наловив ведро рыбы, молодые сбросили с себя мешавшие одежды и решили предаться чистой любви. В это время к реке вышел огромный медведь и грозно зарычал на влюбленных. Те, не долго думая, мгновенно телепортировались на два, по счастью росших рядом, невысоких деревца. Медведь зарычал еще грознее. Ситуация получилась книжно-банальная. В течение двадцати минут мишка рычал, а голубки стучали от ужаса зубами, вцепившись в качающиеся кроны деревьев. Наконец, медведь решил действовать…

Тут я забегу далеко вперед. Через полгода, сидели мы с начальником экспедиции в его кабинете и курили. Обсуждали какой-то проект. Звонит телефон. Шеф снимает трубку. Долго слушает, периодически поддакивая, а потом включает громкую связь. Это звонили из районного суда. Поступило заявление от гражданина такого-то:"… и когда медведь подошёл к её дереву, гражданка такая-то начала ему говорить, что она костлявая и невкусная. Чтобы он шёл и ел меня. Она приказала дикому зверю отстать от неё и подойти к моему дереву. Медведь послушался её козней и полез на моё дерево, которое было тонким и не выдержало моего веса. Я упал на медведя и, сломав руку, прогнал его. Прошу учесть, что только благодаря моему мужеству, свирепый хищник сбежал, а не съел обоих… "

Мурманск, 1986 г.

"Я должен быть ангелом, если только я хочу жить; вы же живете в других условиях."

Фридрих Ницше

Максим Волков сидел за столом. Перед ним лежала девственно чистая тетрадь, на первой странице которой он старательно выводил букву "С" - это было началом сочинения. Покончив с первой буквой, он оторвал взгляд от листа бумаги и повернулся к окну. Рассматривать морозные узоры на стекле было гораздо более приятным занятием. Мать вернется с дежурства не раньше пяти, а сейчас только одиннадцать. В комнате было тепло и тихо, только иногда с улицы доносился звук проходивших мимо машин.

Максим посмотрел в окна дома напротив - ни одного огонька. Там была психоневрологическая лечебница, о которой среди его товарищей ходили самые противоречивые слухи, но смысл сводился к одному - психов лечат. Даже шутка была - "скоро и тебя туда". В такой тишине в голову лезли самые разные мысли, не думалось только об одном - о сочинении, а писать надо, ведь завтра последний день, когда его можно сдать. Он вздохнул и принялся за вторую букву. Вместо буквы "О" получилась "У". Максим дописал фразу: "СУКА МИРОНОВ". Надпись получилась очень жирная. Чуть пониже он нарисовал фашистскую свастику - совсем толстую - и обвел ее для верности пару раз. Первый лист был безнадежно испорчен, как, впрочем, и настроение. Миронов завтра точно объявится и опять все начнется сначала.

- Миронов - гад! - громко проговорил Максим и почувствовал соленый привкус во рту.

Все началось еще в сентябре, после каникул, когда на перемене Максим стоял в коридоре с Пашкой и рассказывал тому, как летом в деревне он ходил на озеро и рыбачил с дедом на лодке. Рядом стоял Миронов - жилистый паренек, двумя годами старше Максима, и внимательно слушал о чем болтали вокруг. Это был первый школьный хулиган, которому практически все выходки сходили с рук - его отец был руководящим работником райкома партии. Миронова боялись; ученики младших классов завидовали ему. Максим с опаской взглянул на Миронова, но продолжал:

- ... А дед и говорит: "Ты лодку сам тогда отгони, когда вернешься, то и вода закипит. Скоро совсем стемнеет..."

- Это ты, такой суслик, сам греб на лодке? - прервал рассказ Миронов.

Максим испуганно повернулся в его сторону и тихо спросил:

- Сам, а... что?

- Да ни чё - ты на себя посмотри - сопли не потеряй. Тебе только с мамкой за руку через дорогу ходить.

- Ты мне не веришь?!

- Да кто тебе, дураку, сопливому поверит?

Только потом уже Максим понял, какую он совершил ошибку. Видимо нужно было как обычно промолчать или убежать, а он во всю глотку проорал Миронову прямо в ухо:

- Сам ты дурак папенькин! Только и умеешь, что утром в школу на его машине приезжать!!!

В это мгновение прозвенел звонок и Максим рванул что было сил в класс, впитывая спиной ледяную интонацию ответа:

- После поговорим.

Он сидел и дрожал, пытаясь удержать в руке авторучку. Урок тянулся бесконечно. Мыслей никаких в голову не приходило - его засасывала трясина животного страха, хорошо еще, что к доске в тот день не вызвали.

Пашка смотрел на него каким-то странным взглядом - оценивающим и сравнивающим, в котором не было даже намека на со чувствие. Максим еле сдерживал слезы, ему хотелось вскочить и зарыться на сеновале у деда в деревне.

После уроков Максим долго стоял в раздевалке, не решаясь выйти на улицу, наконец вздохнул и медленно пошел домой.

Миронов ждал во дворе. С ним были еще два незнакомых мальчишки - видимо его приятели, которые были старше Миронова. Они окружили его молча. Били тоже молча - кричал только Максим. Первым ударом ему разбили нос, второй пришелся между ног. Потом ему уже было все равно, лежа на земле он наблюдал, как содержимое его портфеля высыпалось в ближайшую лужу. Это было началом.

На следующий день все повторилось и продолжалось ежедневно. Теперь Максим старался убежать раньше всех из школы, если не получалось, то задерживался как можно дольше. Он прятался за матами в спортзале, подолгу возился в раздевалке и никогда не выходил из школы на пустую улицу - он ждал, глядя в окно, пока в пределах видимости не появится какой-нибудь прохожий, быстро выбегал и пристраивался рядом. Однажды подвернулась большая удача - попавшийся попутчик, явно спортсмен - огромного роста - "проводил" прямо до дома. Иногда Максим замечал, что враг не спеша следует где-нибудь неподалеку и если их взгляды встречались, холодная улыбка не давала заснуть ночью.

Максим начал специально опаздывать на первый урок - так было спокойнее. Но даже в школе, среди множества людей, спасения не было - он получал удары в ухо на переменах, находил огрызок яблока или плавающий окурок в супе во время обеда. Маленький затравленный человечек скулил одинокими вечерами, сидя под партой в пустом классе, избивал кулачки в кровь об стены от бессилия что-либо сделать, перестал выходить гулять на улицу по любыми предлогами и, если мать просила сходить в магазин, то несся туда и обратно так быстро, как только мог. Ему просто не хотелось жить.

Две недели назад наступило затишье - Миронов уехал на сборы в спортивный лагерь - он занимался боксом. Это были самые с счастливые две недели в жизни Максима Волкова. Завтра...

...Он с ужасом посмотрел на свастику...

План созрел уже давно. В наследство от умершего отца - лейтенанта милиции - матери Максима остался наградной пистолет. Мать прятала его в чемодане под кроватью, но Максим знал об этом. Еще в ноябре он купил у главного школьного менялы Кольки Остапчука два патрона по полтора рубля за штуку - просто за астрономическую для него сумму - это был двухнедельный обед в школьной столовой. Сейчас патроны лежали на книжной полке за собранием сочинений Жюля Верна. Максим полез под кровать и вынул завернутый в его старую майку пистолет. На рукоятке была надпись: "Лейтенанту С. В. Волкову за проявленные мужество и героизм". Пистолет был очень тяжелый, но, взяв его, Максим заметил, что руки не дрожат. Он подошел к столу и прицелился в свастику. Раздался щелчок - пистолет был не заряжен.

Вынув обойму, он вставил туда оба патрона, засунул обойму обратно и взвел затвор. За окном послышалась сирена проезжавшей милицейской машины.

Максим попробовал засунуть пистолет сзади за пояс, но тот провалился и застрял в штанине. Пришлось повозиться, прежде чем удалось его достать. Самое лучшее, что можно было придумать, это положить пистолет в портфель. Сочинение так и осталось ненаписанным.

Весь первый урок Максим сидел бледный, как простыня, - его колотил озноб. Ему опять повезло - к доске не вызывали - тем более, что уши не воспринимали никаких звуков, кроме далеких и частых ударов сердца. Дрожавшие руки не слушались своего хозяина.

Он смотрел на доску, но видел только бездонную черную пустоту, бесконечную, пугающую и жестокую. Прозвеневший звонок заставил Максима выпрямиться, как пружину, и повалить стул. Он расстегнул портфель и, взяв его под мышку, дернулся к выходу, пытаясь оторвать от пола окаменевшие ноги. Сзади раздался смех и чей-то голос ехидно поинтересовался:

- Эй, суслик сопливый, еще четыре урока, или ты соскучился по Мирону?

Ничего не ответив, он выскочил из класса и побежал в туалет. Было слышно, как в бачке одного из унитазов тоскливо журчит вода. Пока никто не вошел, Максим вытащил пистолет и встал спиной к стене, держа оружие сзади. Откуда-то издалека в туалет ворвался вой множества голосов и топот ног, заглушивший унитазные переливы - влетел вспотевший и вечно улыбающийся Миронов, подпираемый улюлюкающими любопытными. Он остановился в дверях и поймав взгляд Максима, мгновенно перестал улыбаться. Пистолет был очень тяжел и норовил выскользнуть из рук. Это обстоятельство заставило глаза наполниться слезами, но Максим поднатужился, поднял свое оружие и прицелился Миронову в лоб. Тот, увидев направленный на него ствол, замер с широко открытым ртом, зрачки расширились до самых белков и что-то потекло из штанины на ботинок. Максим нажал на курок, но выстрела не последовало - у наградного пистолета был сточен боек. Максим от ужаса завыл и собрав последние силы, бросил пистолет обеими руками в голову своему врагу. Тот успел инстинктивно подставить ладонь, прикрыв лицо. Пистолет с грохотом шлепнулся на пол, расколов кафельную плитку. Звериный крик "Фашист, ты фашист, сучий!!!" перешел в рычание - Максим схватил Миронова за руку и впился в нее зубами, где-то совсем совсем далеко ощутив солоноватый привкус крови и полное безразличие к боли от вывороченного молочного зуба...

Москва, 1998 г.

Когда тебе за полтинник, то пальцы уже не гнешь. Да, собственно, он и раньше их не гнул – сам его экстерьер преуспевающего по жизни человека не подразумевает ничего подобного. Если у тебя семизначный счет в банке, пять квартир в Москве, вилла на Женевском озере и должность заместителя министра, то какие тут пальцы? Все, кто его знает, обычно отзываются о нем кратко и сухо – деловой не в меру. А еще он жесток, когда выпьет. Причем, жесток до совкового беспредела – даже причина не нужна. Сам факт его появления не сулит ничего хорошего, если ты ему чем-то обязан. Не припомню случая, чтобы секретарша задерживалась при нем более полугода, обычно это месяц, ну, в крайнем случае - два. Дальше зависит только от инерции и силы привычки. В общем, как товарищ Сталин - внешне даже чем-то неуловимо похож. Даже собственную жену он в присутствии посторонних он называл не по имени, а «женщина», хотя для «женщины» как раз это было в порядке вещей – она родом с гор Кавказа, хоть и крещенная как Любовь.

Когда мы с ним познакомились, а было это лет двадцать пять назад, в Вене, Гена был почти простым госслужащим и возглавлял какой-то главк: ездил по заграницам, заключая контракты, благо языков знает иностранных штук пять и разговорить по душам за рюмкой водки может любого фирмача на раз-два. За что и был ценим в высших кругах. Понятие «отдых» для него заключалось в хождении в дорогой ресторан в компании коллег и выпивании невероятного объема водки под разговоры о делах. Правда, через некоторое время, Гена вдруг пристрастился к белому вину. Пристрастился грамотно и со знанием дела, дойдя практически до искусства профессионального сомелье, но совершенно не знающего меру. А в остальном ничего не изменилось. Со временем, когда мы с ним начали работать совместно, Гена иногда набирал по пьяни мой номер телефона и грозно спрашивал: «Привет! Жив? Отлично!». Это он так проявлял заботу об наших общих делах. Зная его, можно было не обижаться, потому что, во-первых, это бесполезно, а во-вторых, даже если ему попробовать объяснить, то он вряд ли поймет суть претензий. Да и друзьями мы, собственно говоря, никогда не были. Работа и есть работа. Но стоит отметить, что помимо попоек, у Гены была одна мечта. При всем том, что по миру жизнь поносила его не мало, мечтал он попасть в городок Виндзор, что недалеко от Лондона, хотя, в самом Лондоне он был несчитанное количество раз. На вопрос о том, почему именно туда, он выпивал очередную рюмку и молча сопел, не отвечая. Скорее всего, это какие-то детские мечты, про которые сам он вряд ли бы рассказал, а если бы и рассказал, влив с себя нужное количество спирта, то собеседник, скорее всего так ничего бы и не услышал, потому что давно бы упал под стол с алкогольным отравлением.

В июне 2004 года мы с Геной по одному и тому же делу приехали в Амстердам. Впрочем, сценарий поездки мало, чем отличался от прошлых – переговоры, фуршет, это который отдых. Но в последний день, сидя в номере отеля, я обратил внимание на рекламный проспект, который валялся на столе. На развороте красовалась реклама английского паба «Виндзор». Я позвонил Гене и предложил послать фирмачей к чертовой матери и поехать поговорить вдвоем «про дело» в «одно место». Странно, но Гена вдруг согласился без разговоров. Я сунул в карман фотоаппарат, вызвал такси и спустился в холл. Уже внизу я сообразил, почему это он вдруг клюнул – Гена был изрядно навеселе.

Видимо за всю историю нашего знакомства тот вечер был единственным, когда мы ни слова не говорили о делах, мы даже футбол смотрели на большом экране в баре, хотя из нас двоих даже условно любителями футбола никого назвать нельзя. В какой-то момент я вдруг вспомнил, что у меня есть фотокамера и, взяв Гену за воротник, попер его к выходу, сказав, что не прощу себе никогда, если не запечатлею для истории его на редкость довольную морду. Гена как-то странно отреагировал – притих и покорно потащился за мной.

Кстати, в июне того года в Амстердаме с погодой творилось что-то кошмарное, лета практически не было, лил дождь, а ветер, если верить новостям, срывал с домов крыши и сдувал в каналы автомобили. Я сделал только один кадр: лохматый, с развивающимися от порывов ветра полами плаща Гена, стоящий на набережной канала, у входа в «Виндзор» и держащийся, чтобы не рухнуть в воду, за железное ограждение, олицетворял собой полного идиота – такое у него было выражение лица. Потом я вез его обратно в отель пьяного в полные дрова.

По возвращении в Москву, я обнаружил кадр с Геной и отправил ему по электронной почте. Отправил и забыл про это…

Как-то, вроде бы в сентябре это было, зазвонил телефон – это была Люба, его жена. Она даже слова не успела сказать, как я услышал Генин голос: «Любаша! Дозвонилась? Дай, пожалуйста, трубку! Алё! Привет, дружище! Приезжай в гости…» Я слегка охренел, но поехал. Причем, до этого никогда у него как-то и не был ни разу.

Гена завел меня в кабинет и странно улыбнулся. И тут я понял почему: над столом, в огромной резной раме висела та самая фотография, напечатанная на цветном принтере – более дебильного снимка я в жизни не видел, особенно учитывая аккуратную надпись, поясняющую суть кадра: «ВИНДЗОР, 2004 г.»

Смеялись мы долго...

Амстердам, 2005

Был у нас на судне такой геофизик - Витюшей звали - душа человек. Так вот, в Кристобале - а это на входе в Панамский канал такой городишко есть - мы стояли трое суток у причала и ждали, пока американцы прогонят через этот самый канал свой авианосец - USS-какой-то-там. А штука, скажу я вам, размеров невероятных. Уже потом, на выходе из канала мы с удивлением обнаружили, что для прохода авианосца американцы разобрали два пролета моста Панамериканской трассы - еще более невероятная конструкция. Ну чего не сделаешь ради военных?

Авианосец должен был пройти в Атлантику где-то около шести утра. Естественно, что такое зрелище никто пропускать не хотел и все рванули на шоу. А американский плавучий монстр, выплывший из утреннего тумана, впечатлял: его неспеша тянули шесть тепловозов на толстенных канатах. Казалось, что самолетные палубы вспахивают джунгли вокруг, хотя эти джунгли перед транспортировкой тоже вырубили на расстояние метров в сто по обе стороны от канала.

Минут пятнадцать длилось зрелище, а на исходе, когда показалась корма юэсэса, мы с удивлением обнаружили нашего Витюшу, которого толпа американцев бережно спускала на твердую землю с борта корабля... Витюша был пьян в стельку. И мало того - вместо штатного корабельного тряпья на нем красовалась новехонькая форма военного моряка США, а еще во обеих руках он сжимал огромные пластиковые пакеты - с сувенирами.

Получалось, что за четверть часа Витюша умудрился проникнуть на вражескую территорию типа USS, перезнакомиться со всем экипажем, включая капитана, ужраться до поросячьго визга, споив попутно немерянное количество коварного врага и при всем этом выжить и вернуться обратно за линию фронта практически без потерь. Вот такая коммуникабельность.

--------

Картинка просто так. Называется "Разговор"

Сегодня в новостях услышал слово Шпицберген несколько раз. Накрыло как-то воспоминаниями.

Я там два раза был и оба раза неудачно. Первый раз мы капитально засели во льдах и выбрались только с помощью ледокола. Для спуска пара нам разрешили погулять по Баренцбургу. А дело в конце ноября было - полярная ночь практически, морозы, снег и ветер. В памяти почему-то засела яхта губернатора (которого из-за роскоши этой самой яхты мы прозвали волком позорным), местное бабло типа чеков "арктикуголь", на которое ничего нельзя было купить кроме водки и собственно... водка. Водка, от которой там не пьянеешь - настолько холодно было. Холод. Холод собачий и космический.

Когда мы шли обратно в Мурманск, у нашей старой лохани накрылся главный дизель. И далее пришлось пилить на вспомогательных - почти неделю шли. А в середине пути попали в десятибальный шторм...

Обычно про такие эпизоды кино снимают, это когда спасателей вызывают и брюсов виллисов разных. Но тогда было как и сейчас - про спасателей никто не заикался, поскольку в валютной смете не было предусмотрено такой статьи расходов и экипаж делал то, что в советских газетах не называли подвигом - при десятибальной качке разбирал главный дизель. А эта хрень размером с тепловоз. Научный состав помогал, как мог. Удивительно, но никого тогда не прибило железом. Хотя нет - был прикол.

Ночью, это во время того шторма, в машинное отделение падает вахтенный матрос и орет, что у нас на корабле ожило все железо и взбунтовалось. Сам весь зеленый и трясется от страха, повторяя "ой, мама, мама..." Поднимаемся на главную палубу и видим, как по коридору вышагивает пятитонный вытяжной шкаф из кормовой лаборатории. Так только живые шкафы ходят. От качки его сорвало с крепежа и он, проломив переборку, двинул по направлению к камбузу. Это была проблема покруче дизеля - поймать пять тонн в узком проходе. А качало... Ну вы себе представляете как. Ловили всей командой. Боцман чуть в плоскомордого чукчу не превратился - так его расплющило о переборку! Сверху, с мостика, свалился капитан с криками (дословно): "Да вы охуели, пиздоболы! Ща эта пизда борт проломит! Хуярьте ломами это уёбище к хуям! Бля! Пиздец!" И мы, пиздоболы, хуярили.

Разобрать успели его, короче, пока эта штука до конца корридора дошла. А уж как потом собирали взад... Кстати, главный дизель запустили в тот момент, когда зашли в Кольский залив. Так всегда и бывает.

А второй поход к Шпицбергену вообще чуть трагедией не закончился. Нашей конторе отдали легендарный ледокол "Красин". Тот самый, который еще Нобеля спасал. Умные головы из министерства решили, что судно как ни одно другое подходит для работы в открытых водах Арктики и Северной Атлантики... Пиздец. С яйцеобразным корпусом. В открытых водах.

Написали проект и вышли к Шпицу. Когда начало качать по-настоящему, то первым делом оторвало все контейнеры с оборудованием, приваренные, как казалось намертво, к палубе - хорошо, что там людей не было. Вообще посрывало все нахуй. Пытаешься в каюте удержаться за кран умывальника, а он отрывается. Вода хлещет, ты материшься. В каюте капитана вместо ванны был мраморный бассейн...

Хотя сейчас это забавным кажется. Вот такая хуйня со Шпицбергеном.

Но все это было давно и совсем в другой жизни.