CoffeGitanes

По поводу того, как Кухтыль стал Кухтылем, существует много домыслов и легенд, но подлинной истории уже никто не помнит — давно это было.

Холодным августом 1985 года геологическое судно СРТ "Черкесск" с небольшой пробоиной, полученной во льдах Карского моря, пробиралось в тихое и спокойное устье Оби для пополнения запасов пресной воды, ремонта и отдыха экипажа. Командовал парадом тогда Миша Арбузов — совсем молодой и неопытный двадцатипятилетний, в меру талантливый и упитанный геолог — начальник рейса. Под бременем свалившейся на него ответственности, Миша, вооружившись большим биноклем, взятым у капитана на прокат, часами стоял на мостике и изображал давившее на него непосильное бремя помощи судоводителям и гидрографам. Это, конечно, его личное дело — ведь, каждый сходит с ума по-своему: во время длительных морских переходов, научной части экипажа делать особо нечего — народ занимался своим делом: писали пулю, плели мочалки, качали бицепсы или придумывали стихи. Арбузов же пытался держать марку — быть при деле. А как же иначе? Лицо гражданина начальника, это лицо рейса. И он ковал деловое. Не взирая. Если бы работа в Карском море принесла хоть какие-нибудь результаты, то полезная составляющая общественного труда в виде обработки полученных материалов возобладала, но нелетная погода вкупе со льдом разрушила все "громадьё планов". Кстати, фраза "планов громадьё" была любимой у Миши. Он произносил её обычно с сильным ударением на "Ё" и с французским прононсом. Старался, по крайней мере, рассчитывая таким образом затолкать поглубже свой характерный хохлятский акцент, проявлявшийся в случаях крайней нервозности. А тут, вроде как, и обстановка не давала никакого продыху — то лёд, то черпак льдиной отрежет, то коса сейсмоакустическая утонет… Вот, и стоял Михаил Арбузов со своим биноклем, повторяя для тренировки "бонжур, абажур, парашют". И "громадьё"

Пройдя вверх по великой реке около сотни миль, капитан "Черкесска" решил подойти ближе к берегу, чтобы бросить якорь и встать спокойно на пару троек дней. А дело вечером было. Миша стоял рядом с мастером, естественно бдя по водным просторам в бинокль.

— Савельич! — Деловито пробасил Арбузов — Слева по курсу кухтыль плывет!

— Тебе, что, нужен?

— Да акустики жаловались, что последний продырявился, коса тонет у них. Давай поймаем?

Капитан взял микрофон матюгальника, перегнулся через ограждение мостика, поманил пальцем фигуру на баке и проорал:

— Боцман на мостик! Срочно!

Через минуту на мостик влетел Паша Залывский — тщедушный низенький человечек, но чрезвычайно популярный в кругах матросов за свои алкогольно-половые подвиги в портах заходов.

— Чо такое?! Мы же якоря фигачить будем или нет?

Мастер бросил косой взгляд на боцмана и добродушно пояснил:

— Да погоди ты с якорями! Тут молодой наш встречный план обязался выполнить. Видишь, вон, в паре кабельтовых, слева?

— Вроде кухтыль плывет?

— Во-во. Берем. — Сказал капитан. И добавил для матроса на руле — Влево давай и стоп машина!

— Понял. Ща нарисуем в лучшем виде. — Улыбнулся Паша и показушно щелкнул каблуками кедов.

Спустившись обратно на бак, боцман заорал на двоих матросов из швартовой команды невообразимым матом, размахивая руками. Те рванули за багром.

Кухтыль был упертый — его сносило гораздо левее и к берегу. Миша бегал то на нос судна, то на мостик, орал на боцмана и недовольно зыркал на капитана. Все свободные от вахты ловили каждое па этого импровизированного спектакля. Судно развернулось и погналось за кухтылем, который никак не хотел ловиться. Когда до берега оставалось около двухсот метров, на мостик ворвался вахтенный гидрограф с криком "Да вы охренели! Метр!", но было поздно — всеми десятью узлами судно влипло в грунт. На палубу с матом и грохотом опрокинулись все присутствовавшие. С носа послышался всплеск упавшего за борт матроса. Следом плюхнулся багор. Как и подобает, первым оклемался капитан с матюгальником:

— Паша! Мать твою за ногу! Кто за бортом!?

С палубы донесся рык боцмана:

— Петрович чебурахнулся. Ща конец заведем и подымем! Серега! Давай трос!

Через минут пять утопающего спасли. Он стучал зубами и требовал сто грамм боевых за заслуги. Миша тем временем деловито разглядывал в бинокль уплывавший в темноту по течению кухтыль.

"Черкесск" сел крепко. До прилива не стоило и думать, чтобы стащить его с мели своими силами. Пришлось бросать якорь и ждать…

РАССКАЗ БЫВШЕГО КАПИТАНА СРТ "ИЗУМРУД" В БАРЕ "КУПОЛ" НА ОСТРОВЕ ДИКСОН МЕСТНОМУ БАРМЕНУ ЗА СТОЙКОЙ. РОВНО ЧЕРЕЗ МЕСЯЦ

… и вообще фигня какая-то приключилась. Может не нужно было день рождения на борту справлять… Прям мистика полная! Я сразу понял, что это знак был, когда кухтыль увидели у борта. Сначала думали, что утопленник — в тумане, да еще почти ночью — сам черт не разберет, что это такое. Матросы вытянули — совсем новый был. Боцман обрадовался и положил на баке, чтоб просох. Прошли вверх еще с пару миль, а дальше уже не могли со сломанным локатором. Туман, дождина накидывается порывами. Ну и бросили якорь до утра. Часов в шесть будит меня бледный как простыня вахтенный, мол, беда, Степаныч! Совсем беда! На наш старый корабль ниндзя напали. Ну а я спросонья за пистолет сразу и ходу. На палубе и, правда, сквозь туман вижу, как народ какой-то — человека два или четыре — наш вчерашний кухтыль за борт спускают. Вы себе представляете? Я пальнул в воздух и крикнул: "Стой, стрелять буду!" На втором патроне заклинило, а эти уж за кухтылем прыгнули. Слышу — мотор взревел. Наш экипаж на палубу высыпал — никто ничего разобрать не может. Боцман орет, чтоб главный запускали - не догоним иначе, я тоже ору про это. Все засуетились, а тут и смотрим, что прямо напротив нас — это как туман чуть сдуло — нос к носу такой же СРТ стоит. Только якорь поднимает. А у нас цепь от прилива сильно подтянуло — совсем забыли. Да и как такое могло быть, что на якоре нос к носу? Короче, с дуру, не разобравшись, подумали, что вчера на мель подсели, ну и рванули полным назад с разворотом… Догнать гадов хотели… Теперь, вот, вторым помощником на два года за потерю якоря. Кухтыль я дырявый! Ёханный бабай!..

А Миша Арбузов сидел с парой троек ребят рядом за столиком и все это слышал. Капитан закончил свою грустную речь, допил стакан и медленно пошел на выход. Один из сидевших, проводив взглядом ушедшего, тихо спросил:

— Миша, ну ты скажи, какого лешего ты попёрся за кухтылем? А вдруг бы это не наш был?

— Да нет, наш. Чуял я. Как увидел, что они подошли, подумал — они уж точно подобрали! Я до утра ждал, пока туман уйдет, чтоб посмотреть. А увидел… Прям зло взяло какое-то. Да Паша подначил: резинку тебе с мотором дам, только давай — забери взад! Провокатор хренов. Ну и взял. Кухтыль на душу…

С тех пор и стал геолог Миша Арбузов просто Кухтылем. Потом даже привык, но никогда и никому не рассказывал про свои приключения.

ХЭППИ ЭНД

Через год второй помощник СРТ "ИЗУМРУД" снова стал капитаном, но непьющим. Больше в этой жизни два Кухтыля никогда не встречались. К счастью для окружающих.

СЛОВАРЬ:

Кухтыль

— в данном случае большой толстостенный резиновый резервуар. Используется как буй или поплавок.

Остров Диксон, 1987

Капитан Денис Иванович Зябликов просто не находил себе места. Он задумчиво вышагивал из одного конца своей каюты в другой и бормотал себе под нос нечто вроде"…а не хотите ли ли ли вы…".

А хотелось, и даже очень. Проблема состояла в том, что, во-первых, шел 1987 год, а во-вторых, "Академик Нечитайло" третий месяц находился в море и сейчас на всех парах несся по направлению к Роттердаму. Денис Иванович остановился около стола и косо посмотрел на висящий меж двух иллюминаторов портрет генсека. Генсек сверлил то ли взглядом, то ли родимым пятном на лысине стоявшую на столе пустую бутылку "Red Label". Зябликов сменил взгляд с задумчивого на виноватый, взял бутылку, на всякий случай потряс над стаканом и плавно опустил в мусорную корзину.

За сутки до этого у капитана был разговор по радио с начальством. Установка была дана на абсолютную трезвость, тем более, что судно было научным. Требовалось показать солидарность экипажа с проводящимися в стране реформами. Но, что такое экипаж после трёх месяцев без единого захода, капитан не то, что знал — он это видел. Конечно, про бунт команды никто не говорил, но всяческие нездоровые разговоры и недовольные взгляды экипажа ни к чему хорошему не приведут. После выступления первого помощника во время вчерашнего ужина, экипаж явно дал понять, что без боя не сдастся.

Идеологическая подготовка команды началась рано утром, когда первый помощник приступил к наглядной агитации. Доска объявлений пополнилась красочными плакатами, нарисованными лично им, на тему "Зачем пить?". Была организована группа непьющих добровольцев для рейдов по каютам младшего состава. Второму помощнику было поручено провести беседы с потенциальными нарушителями грядущего мероприятия. В помощь был откомандирован, находящийся в вечном состоянии "не у дел", судовой врач Степаныч.

— Итак… — рассуждал Зябликов — Что мы имеем? Экипаж в состоянии депрессии, два дня стоянки в голландском порту и два месяца предстоящей работы. Через три недели, как назло, начнется волна дней рождений — целых четырнадцать. Твою мать…

Но некая мысль уже зарождалась в голове капитана. Он вышел из каюты и направился к первому.

— Евгений Иванович… Женя, как ты думаешь, если я попробую объяснить руководству наше положение, согласятся ли они дать добро по одной на человека?

Первый помощник капитана Иванов, седой, предпенсионного возраста, отходил в море около тридцати лет. На этом свете он видел почти все, но события последних лет заставили его коренным образом изменить свои взгляды на действительность. Всю свою сознательную жизнь он посвятил партии, а сейчас, где-то в глубине души, он чувствовал, что происходят глобальные перемены и, отнюдь, не в партии — меняется все общество. Меняется какими-то странными толчками извне, которые иногда просто не поддаются ни какой логике и находятся за чертой здравого смысла. Иванов никак не мог понять, почему ему нельзя пить. Он никогда не злоупотреблял спиртным, но считал, что бутылка хорошей водки на двоих поможет решить любую проблему. В этом он убеждался не раз, когда бывал в райкоме.

— Да, Денис Иванович, наверное именно так и следует поступить. Я думаю они там понимают, что мы здесь не с девочками на пляже отдыхаем. Разрядки никакой нет, раньше хоть вино разрешали брать на борт, а сейчас совсем тоска. Кстати, а на счет… Ну да…

— Женя. А… как лучше всего аргументировать нашу просьбу? — спросил Зябликов, нервно теребя себя за бороду.

— Мне кажется, что нужно описать все, так как есть, они поймут — тоже люди ведь. Я сам напишу текст радиограммы, а вы посмотрите. Самое главное в сложившейся ситуации, это получить письменное подтверждение. Они попробуют все свалить на нас, мол сами решайте, но я постараюсь убедить. Думаю, что минут через двадцать текст будет готов.

Первый внимательно посмотрел в глаза капитана.

— Хорошо, Женя… Я зайду позже — ответил Зябликов, отведя взгляд в сторону.

Капитан вышел из каюты первого и неторопливо направился к себе. До захода в порт оставалось восемь часов.

Три часа спустя проблема была решена — пришел ответ на радио. Зябликов, весь вне себя от радости, буквально ворвался на мостик и приказал трубить общий сбор. В руке он сжимал лист бумаги, где черным по белому было разрешено взять на борт по одной бутылке спиртного на человека. А еще через десять минут Денис Иванович предстал перед командой с речью.

Пытаясь выдавить на своем лице некое подобие строгости, Зябликов рассказывал морякам об антиалкогольной компании в стране, о вреде пьянства, о моральном облике советского человека и провокациях, возможных в капиталистическом порту. При этом он смотрел на маленького коренастого боцмана Пашу Заварзина, который виновато разглядывал свои тапочки. Паша был признанным алкогольным авторитетом среди команды.

Резюме выступления капитана было таково: во время стоянки ничего кроме пива не пить, с собой к отходу судна разрешено взять только по одной бутылке спиртного на выбор; при входе на судно вахтенные в присутствии первого помощника будут проводить личный досмотр каждого. Особого восторга заявление у экипажа не вызвало, но это было хоть что-то, чем вообще ничего.

Два дня стоянки пролетели как один миг. Пока все шло точно по плану. Люди в первый вечер вернулись на борт трезвые, но немного злые, впрочем, этого и следовало ожидать. Как это ни странно, но боцман тоже вернулся трезвый. Настораживало в нем только совсем не присущее ему задумчивое выражение лица. И сейчас, стоя рядом с вахтенными у трапа, капитан всем своим нутром ощущал, что что-то должно произойти.

…И еще один очередной сумасшедший капиталистический день подходил к концу…

До отхода оставалось минут десять, а на борту были все, кроме Паши Заварзина. (Боцман, как известно, во время швартовки не самое последнее лицо на борту) На мостике, рядом с отдающим в "матюгальник" команды капитаном, нервничал первый — он непрерывно курил и смотрел на часы. Хотя у команды работы было по горло, все торчали на палубе, с интересом наблюдая за рождением скандала и бурно делились своими предположениями.

Внезапно наступила тишина — к причалу приближался автомобиль, точнее такси. Когда машина подрулила к трапу, капитан Зябликов к своему ужасу отметил, что на боку машины имелась большая надпись "Smirnoff". Денис Иванович почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове от страшной догадки. Он машинально продолжал держать возле бороды микрофон с нажатой кнопкой. Из автомобиля вылез водитель и жестом, обращаясь к стоявшим у трапа, умолял помочь. Двое вахтенных бросились вниз. Сначала выгрузили боцмана — кривого, как патефонная ручка, но с невероятно довольной и хитрой физиономией. И тут, в гробовой тишине, капитан Зябликов обреченно прошептал в микрофон:

— По одной… на выбор… Паша, избиратель ты херов… Бляяяаааа!…

Последнее "бляяя" Денис Иванович выдавил изо всей силы, по аналогии с "За Родину, за Сталина!"

Через секунду раздался такой взрыв смеха, что его наверное слышали на окраинах Роттердама — третьим номером был эпохальный вынос водителем такси и вахтенными её — рекламной, сорокалитровой, да еще и с колесами — этой самой "Smirnoff".

Она была одна.

Ротердам, 1987

В конце 80-х наше судно стояло в Панаме, в порту Сан-Кристобаль Де Колон, ожидая своей очереди пройти по Панамскому каналу. Делать было нечего, и народ слонялся по окрестностям. Рядом с нами второй день торчала на якоре шикарная яхта под либерийским флагом. Уж совсем от нечего делать, мы с приятелем решили сплавать на неё и познакомится с либерийскими товарищами. Сказано — сделано. Доплыли. На корме яхты сидел и ловил рыбу либериец лет пятидесяти. Он был в закатанных до колен джинсах и мексиканской шляпе.

— Хэлло, френдз! — Воскликнул он при виде нас и улыбнулся.

Мы естественно тоже улыбнулись и сказали "хэлло!". Дальше все пошло просто — дядька оказался флоридцем-миллионером без комплексов. На яхте проводил медовый месяц с молодой женой, которая в это время почивала в каюте после вечерних приключений в городе. Из дальнейшего разговора с новым другом мы выяснили, что американская семья имеет "биг проблем". Весьма странный проблем — они искали во время медового месяца суперэкзотику. Искали давно — третий год, будучи еще во френдах, а не женатыми. Видимо это их и сплотило.

Когда мы сообщили, что белый красавец с могучими антеннами у причала это наш, американец сильно оживился: тут же сбегал вниз за подругой. При виде её, лично у меня встало дыбом все. Даже волосы. Милейшая девушка с огромном красивым американским ртом, бюстом наверное десятого размера и ногами от плеч. Как я её понимал! В этот момент к нам с приятелем в голову пришла одна и та же мысль: "Паша!" Это который боцман. Более экзотических личностей можно встретить разве что где-нибудь в Папуа-Новой Гвинее. Американцам поступило скромное предложение познакомиться с суперэкзотическим человеком. Они страшно обрадовались и побежали готовиться спускать шлюпку. Мы же в свою очередь пообещали им встретить их у трапа и поплыли своим ходом. Надо было успеть договориться с первым помощником о визите. В конце эпохи Перестройки таковые все еще числились в экипажах.

Целый час несчастных искателей экзотики по кораблю водил начальник рейса, показывая гайки, шлюпки, якоря, вахтенных офицеров, камбуз, научную аппаратуру… Бедные Джордж и Джейн — их так звали — на каждый экспонат равнодушно восклицали "Оу! Йес!". Я переводил "Оу! Йес!" на русский и прикрывал тыл от остального экипажа, поскольку граждане свободного мира и одеты были соответственно. Наконец, официальная часть экскурсии закончилась. Мы разогнали всех зевак и быстро потащили наших друзей вниз, в Пашину каюту…

Находясь в состоянии тотального бодуна, Паша учил английский язык. Из одежды на нём были шлепанцы, темные очки, оставшиеся еще с позавчерашнего шоп-тура в свободной зоне и красные спортивные трусы. Волосатая грудь была укутана в висевший на шее аудиоплейер. Паша учил английское слово. Увидев, а главное — унюхав такую картину, Джордж и Джейн инстинктивно отпрянули назад, одновременно воскликнув "Вау!", но наткнулись нас. Пришлось войти и присесть.

Паша освободил одно ухо от наушников и сразу предложил промочить горло гостям. На столе появился гранёный стакан, в который тут же была насыпана столовая ложка апельсинового порошка — напиток нечто вроде "добавь воды и пей". Гости с широко раскрытыми глазами и ртами смотрели на долгожданный экзотический ритуал. Тем временем Паша отрыл где-то под столом початую бутыль с техническим, но съедобным спиртом собственной очистки — достойный напиток для тех, кто понимает — и налил в стакан:

— Сейчас настоится! — Сказал он и смачно закурил беломор.

При виде папиросы американцы опять же хором заорали: "Оу! Йес!!! Йес!!! Йес!!!" При этом они пальцами явно со знанием дела показывали, что знают как надо правильно подбивать табак в папиросную гильзу.

— Это потом! Я попридержу для вас! — Грозно произнес боцман и, размешав питьё ложкой, протянул первый стакан даме.

Ничего не подозревающая дама открыла свой восхитительный американский рот и одним махом опрокинула в него стакан…

— Круто! — Отметил Паша одобрительно.

Однако даме с прекрасным большим американским ртом явно было слишком круто. Она замахала руками, как бы задувая в большой красивый американский рот чистый воздух. Дар речи был на время потерян. Этот жест боцман идентифицировал однозначно:

— А… Ну теперь-то можно! — Воскликнул он и вставил в её большой и красивый рот дымящуюся папиросу.

Дама втянула и позеленела. Я очень боялся, чтобы вдруг пожара не было — уж больно спиртом воняло. Но все обошлось — Джейн разом выдохнула и остатки спирта и папиросу в открытый иллюминатор. После этого она смогла сделать один вдох и произнести первое слово:

— …Кккх…!

Боцман Паша тут же улыбнулся, так, как, видимо, догадался, что то самое слово, которое он учил со вчерашнего вечера, можно наконец грамотно ввинтить в разговор и участливо поинтересовался:

— Фак!? Да?

Минут через пять мы наблюдали уносящуюся в открытое море на всех парусах, парах и веслах яхту под либерийским флагом…

Панама, 1988 г.

Как и всякий уважающий себя геолог, Кухтыль решил поработать на крайнем севере. А что есть самый крайний север? Конечно же Норильск, а особенно Талнах, который в 45 километрах от него.

Дело было обычной таймырской зимой, когда на улице под полтинник мороза, в камералке около тридцати тепла от шести масляных тэнов, работать лень и хочется выпить. К тому же еще и пятница была. В те времена рабочий класс таймырский вкалывал в три смены. Соответственно и снабжение товарами первой необходимости тоже старались приурочить к такому графику. Беда была только в том, что в Талнахе ночную смену по продаже огненной воды бойкотировали местные партийные начальники, но народ не унывал, а использовал казенный транспорт. Что такое 45 километров для бешеной собаки? Мелочь.

Путем открытого голосования из шести присутствующих выбрали двоих делегатов: собственно Кухтыля, как самого молодого и шустрого и водителя, который был хоть и после смены, но зато еще трезв. Выдали денег и напутствовали.

Транспорт представлял из себя ЗИЛ-131 с кунгом при теплой печке, но из солидарности с трезвым водителем, поддатый, но молодой Кухтыль залез в кабину. На улице потрескивал лед на шоссе — было минус сорок два градуса. Где-то не доезжая километров десяти до Кайеркана, Кухтыль осознал, что сейчас уснет, а водители, как известно, не любят спящих пассажиров — их от этого тоже в сон клонит. Пришлось тормозить. Внутри кунга, около двери была маленькая кнопочка, при нажатии на которую, ЗИЛ-131 подавал звуковой сигнал, типа пассажир прибыл, упал на матрац и готов продолжать движение. Помня об этом, Кухтыль быстренько выпрыгнул из кабины — в одном свитерочке холодновато в такой мороз — и резво помчался к заветной дверце. Вообще, по ночам и в такой мороз машины там ходили редко, но тут произошел тот самый случай, когда "наиболее вероятно то событие, которое наименее желаемо" — закон бутерброда. В тот момент, когда Кухтыль поставил свою ногу в тапочке на подножку кунга, мимо проехал "уазик" и весело бибикнул.

Первое, что сделал Кухтыль, это сказал громко и вслух "Ёб твою мать!", но положение от этого не выправилось — ЗИЛ уходил не взирая. Потом бедный геолог попрыгал, ощущая спинным мозгом, как похрустывают на нем свитер с тапочками. Хоть свитер и был связан любящей мамой, но от таймырского холода спасал подобно броне тевтонского рыцаря — на что, собственно и стал походить уже в первые секунды. Несчастный геолог понял, что светлое будущее коммунизма, ради которого он тут горбатился целый сезон будут встречать без него. Но стойкая вера в идеалы возобладала — он вспомнил рассказ Джека Лондона, который читал в детстве и сделал шаг. Тапочки звякнули, но выдержали. Потом Кухтыль побежал. Молча, без "матери"…

Стоит отметить, что водитель был изрядной эгоистичной сволочью по жизни — только это и спасло несчастного Кухтыля. Сволочизм заключался в том, что шофер решил, если поехали вдвоём, то и в очереди стоять нужно тоже вдвоём, а уж грузить и подавно. Перед въездом в Норильск он остановился и пошел будить Кухтыля. Каково же было его изумление, когда геолога в кунге не обнаружилось! Опять же нужно сказать, что водитель был хоть и сволочь, но сволочь умная и склерозом не страдающая — он вспомнил про "уазик" сразу. Как он потом рассказывал — никогда в жизни ему ни до этого случая, ни после, так быстро ездить не приходилось.

В свете фар Кухтыль напоминал нечто среднее между революционным паровозом и снеговиком он медленно подбегал к Кайеркану. Прямо в панцире геолог был погружен в кунг для обогрева. Таял очень медленно, но уверенно возвращался к жизни и по приходу обратно в нормальное состояние, первое что он произнес, было "Ёб твою мать", но уже ласково.

А дальше был ПОДВИГ. Они опять поехали в Норильск. Ведь, нельзя же было бросить на произвол судьбы четверых ударников производства, оставшихся в талнахской камералке? И не бросили.

Когда работы закончились, и Кухтыль улетал на материк, начальник отряда торжественно наградил геолога Кухтыля почетной грамотой "за успехи в социалистическом соревновании". Эту грамоту, мне так кажется, Кухтыль бережно хранит по сей день и обязательно покажет внукам, но… расскажет ли?

Талнах, 1984

М.В. - последней чайке.

1

Седьмого февраля 1986 года, стоя на корме "Геофизика Уткина", геолог Михаил Арбузов по кличке "Кухтыль", оперевшись о борт левым локтём, лениво мусолил потрёпанные страницы Малого Атласа МИРА. Долистав книжку до раздела с центральной частью Атлантического океана, Миша хмыкнул и, достав из нагрудного кармана карандаш, обвел остров Тринидад жирным кругом. Назойливые чайки, облетавшие корму в этот самый момент, недовольно галдели, желая получить свой ежедневный кусок корабельного хлеба от Кухтыля, лежавший на борту, как раз под Малым Атласом, но Кухтыль про пернатых забыл. Он мыслил.

Читатель может предположить, что Кухтыль был орнитологом-любителем, но это будет ошибкой. Как биологический вид, чайки Мишу не интересовали. Просто в самом начале рейса он прочёл повесть Ричарда Баха "Чайка по имени Джонатан Ливингстон", которая заставила его по-другому взглянуть на окружающий мир и заново переоценить давно приобретённые духовные ценности. До знакомства с Бахом Кухтыль верил в то, что, добросовестно вкалывая во благо общества, в конце концов, придёт тот долгожданный момент, когда оно по достоинству оценит вклад морского геолога Арбузова и настанет, наконец, светлое будущее. Отпахав больше десяти лет во имя будущего, Миша перемен не заметил. Светлое будущее не наступило даже после вступления в кандидаты КПСС. Вернее, проблески были: слегка вырос социальный статус в виде повышения до начальника отряда, чуть меньше поднялась зарплата, но все это было не то. Хотелось удовлетворения собой, но никак не самодостаточности. Уже больше месяца в рундуке Мишиной каюты пылились наброски кандидатской диссертации про что-то там, в "Анголо-Бразильском геотраверзе", а желания продолжить начатое у Арбузова не возникало. Обычно, после вахты, Миша шёл в кают-компанию, ел, а потом, взяв с собой большой ломоть хлеба, в одиночестве пробирался на корму. Подброшенные плавными движениями руки, кусочки хлеба взлетали над волнами и, не успевая приводниться, оказывались в клювах самых наглых и сильных чаек. Остальная же масса птиц, участвовавшая в процессе, завистливо и громко роптала, но не делала никаких попыток восстановить справедливость. После ночных мысленных экспериментов Миша проводил лабораторные опыты на корме, пробуя кормить рядовых членов стаи, но признанные жирные пернатые авторитеты моментально давали понять, что хлеб небесный предназначен только им, а остальные же обязаны добывать свою рыбу сами. Эти наблюдения окончательно убедили Кухтыля, что Ричард Бах был прав. Огорчало, пожалуй, только то, что за все прошедшее время, Миша не увидел ни одного Джонатана Ливингстона. После ставшего уже неким ритуалом вечернего кормления птиц, Кухтыль выкуривал пару троек сигарет подряд и шёл в выделенную ему каюту, чтобы лечь спать, а, проснувшись, съесть положенную еду и снова заступить на вахту.

За всю сознательную жизнь Миша Арбузов никогда не бывал в республике Тринидад и Тобаго. Мало того — он и представить себе не мог, что когда-нибудь сможет хотя бы помечтать туда попасть. Еще пару месяцев назад Миша не смог бы ткнуть в нужное место на карте, не говоря уж о том, чтобы назвать столицу этого, скорее всего, райского уголка. Теперь же ситуация менялась коренным образом: час назад из Москвы пришло радио о том, что рушился практически весь план-график работ и судно следует в Порт-оф-Спейн для загрузки продуктов, заправки топливом и водой. Предполагалось увеличить рейс на три месяца. Хотя новость по трансляции не объявлялась, весь экипаж, от машины до научного состава её уже знал. На кораблях так всегда: абсолютно ничего не возможно скрыть. Люди, работающие в море друг с другом годами, умудряются угадывать предстоящие события по лицам, жестам и поступкам коллег. Может это и есть телепатия, а может и что-то попроще. Любой грамотный психолог в два счёта объяснит этот феномен, но Миша был геологом и доверял только собственным наблюдениям и разговорам среди старых членов команды, которые были близки к камбузу, радиорубке и первому помощнику. Захлопнув Малый Атлас, Кухтыль удовлетворился мыслью о том, что знает, где находится Порт-оф-Спейн. Поводив карандашом по мельтешившим вокруг чайкам, он с удивлением обнаружил, что количество птиц соответствовало географической широте Тринидада и Тобаго — одиннадцать. Совпадение его развеселило:

— Гуляйте, ливингстоны! — Прокричал он чайкам, заложил карандашом страницу в атласе и одним сильным щелчком пальца спихнул вожделенный птицами кусок хлеба за борт.

Птичий крик внезапно заглушил громкий хрип из судового ретранслятора:

— Всем свободным от вахты пройти в кают-компанию!

2

НИС "Геофизик Уткин", водоизмещением в пять с половиной тысяч тонн, требовало тридцать два человека экипажа для нормальной работы тридцати научных сотрудников. В связи с особой важностью проводимых в суровых экваториальных водах работ, экипаж был увеличен на пятнадцать высококлассных специалистов, включая капитана-наставника, капитана-дублера, второго старшего механика и пяти радистов. Естественно, что и научная группа не осталась в долгу: дополнительно на борту находились двенадцать ученых. Гордостью рейса по праву считался семидесятилетний академик Иван Моисеевич Шмеерсон, занимавший каюту, ранее принадлежавшую первому помощнику.

Следует отметить, что сам Михаил Арбузов оказался в этом рейсе по чистой случайности — в последний момент геофизической экспедиции был предан статус "комплексная", а именно в этот момент Миша был единственным свободным геологом с паспортом моряка на руках в Мурманском филиале объединения "Запморгеология". В соседи по каюте ему назначили молодого моториста Владимира Сергеева или просто Вовчика — абсолютно безбашенного, как сейчас принято говорить. О себе Вовчик рассказывал, что в свободное от рейсов время в круг его интересов входили исключительно порево, жорево и бухло, благо денег на это хватало. Но впервые же дни Кухтыль отметил в молодом человеке недюжинные способности адаптироваться в любой ситуации и всасывать в себя кучу услышанных или увиденных фактов, применяя их в дальнейшем в самых неожиданных ситуациях. По праву старшего, Миша называл Вовчика "на ты". Вовчик, в свою очередь, обращался к Мише, как к Кухтылю, но "на вы", что, скорее всего, объяснялось это двойным уважением со стороны моториста. В общем, жить было можно.

В дальнем конце кают-компании, в кожаном кресле капитана, за столом, застеленным красным кумачом, прямо под киноэкраном (как правило, на судах кают-компания используется в качестве кинозала, а самая дальняя часть как "красный уголок") сидел академик Иван Моисеевич Шмеерсон. Иван Моисеевич смачно докушивал пирожок, прихлёбывая при этом любимый чай с молоком из персональной литровой кружки с надписью "I LOVE USA". Капитан, капитан-наставник и капитан-дублёр сидели чуть поодаль — они что-то тихо обсуждали с первым помощником. Остальной экипаж, жаждавший получить, наконец, официальное подтверждение новости, подтягивался неспеша. Входили в основном попарно, согласно списку проживания в каютах. И рассаживались попарно. Академик Шмеерсон на капитанском месте в другое время смутил бы Кухтыля, но сейчас все происходящее воспринималось, как должное. Заметив пустующий стул возле Вовчика, Миша тихонько пробрался к нему и присел.

Академик сделал последний громкий глоток, поставил кружку, достал из кармана платок, вытер рот, лоб и начал собрание.

— Товарищи! Как я понимаю, вы все уже знаете, что наше судно завтра утром прибывает в город Спейн. — Тут он вопросительно взглянул на капитана-дублёра и, отметив его кивок, продолжал: — Поскольку время стоянки ограничивается одним днём, то руководством экспедиции было принято решение использовать этот день для полноценного культурного отдыха личного состава.

От этих слов по помещению пронесся шепот бурного одобрения. Иван Моисеевич, удовлетворённый реакцией аудитории, приподнял брови и продолжал:

— Мы тут долго совещались на эту тему, вы же понимаете, что государство, которое мы увидим завтра, является капиталистическим, и я бы даже добавил, что однозначно враждебным. Это бывшая английская колония, товарищи. Но… — При "Но" экипаж дернулся в сторону оратора. — Но, товарищи! — Повторил академик и расплылся в широкой дружеской улыбке. — Думается, что на Кубе все уже достаточно купили сувениров для родных и магазины никого больше не интересуют. Хочу предложить всем желающим некий сюр-приииз… — Иван Моисеевич улыбнулся так широко и загадочно, что его очки съехали чуть ли не на затылок. Он развел руки в стороны, как бы показывая размеры сюрприза и выдохнул замершей в ожидании публике следующее: — Вы себе даже не представляете, коллеги, как вам повезло! Дело в том, что остров Тринидад, это важный геологический объект планеты. Это единственное место на земле, где можно увидеть уникальнейшее… асфальтовое озеро!

Публика громко заволновалась, но академик громко и решительно присёк шум аудитории:

— Только представьте себе, как через много лет, вы сидите и рассказываете обо все внукам! Как вы закрываете глаза, а там…

— Асфальтовое озеро!? — Громко ввинтил Вовчик.

Шмеерсон по-отечески грозно взглянул в сторону комментатора, и тот моментально растворился на своём стуле.

— Это не шуточки, товарищи, а серьёзное мероприятие. Мы уже связались с советским торговым представительством и заказали два автобуса. Уверен, что желающих поехать на эту замечательную экскурсию наберется достаточно…

Академик Шмеерсон ещё долго что-то говорил про то, что он там покажет и расскажет, но Миша Арбузов его совсем не слушал. Теребя в руках Малый Атлас и поглядывая на Ивана Моисеевича, он почему-то представил себе, как этот старый гриб пересказывает своим правнукам историю про асфальтовое озеро. При этом Шмеерсон обязательно должен помахивать дряблыми, заплывшими жиром крыльями без перьев. Жуть какая-то… Тут его мысли прервал шепот Вовчика:

— Я так понимаю, что это нам такой подарок за бесплатно дали?

— Ага. — Подтвердил Миша.

— А это обязательно?

— Не думаю, что совсем уж обязательно. Он же что-то говорил про желающих…

Шмеерсон в это время уже был густо облеплен погрустневшими желающими. Он нехотя размахивал руками, как будто выплывая из потока задаваемых вопросов, но такое плавание ему явно пришлось по душе. В конце концов, весь народ сгрудился под киноэкраном, напрочь закрыв красный кумач стола. Кухтыль с Вовчиком молча наблюдали. Минут через двадцать это буйное помешательство закончилось — довольный экипаж рванул по каютам заряжать свои пленки в фотоаппараты. Шмеерсон заглотил остатки чая, собрал бумаги в одну стопку и удивлённо посмотрел на Мишу с Вовчиком. Для верности он даже очки поправил, но, видя, что зрение его не обманывает, спросил, глядя только на Кухтыля:

— Арбузов?! А вы, что не записались? Как это понимать?! Вы же геолог! Вам это больше всех нужно!

"А клюв не закрылся", — подумал Миша, глядя на Шмеерсона. А у того и точно — от волнения даже слюна вытекла на подбородок, норовя капнуть на бумаги. "Таки капнула", мысленно отметил Миша; встал, прижимая к груди Малый Атлас МИРА и ответил:

— Извините, Иван Моисеевич, я не поеду. Не хочу.

Затем он повернулся и пошел к выходу. У него было непреодолимое желание вывернуть себя наизнанку. Перед Мишей в дверь юркнул Вовчик. Шмеерсон довольно долго стоял с открытым ртом, а затем, произнес "мда…" и пошел к себе.

3

Кухтыль проснулся от родного "Судовое время семь часов тридцать минут. Экипаж приглашается на завтрак!" В открытый иллюминатор доносились знакомые звуки порта — "Геофизик Уткин" стоял у причала. Сначала Миша хотел пойти на завтрак, но выползший червь сомнения посоветовал отодвинуть подальше сию бредовую мысль — не хотелось всяких там объяснений и советов, а Вовчик должен был вернуться с вахты минут через сорок. Миша сладко зевнул и решил лёжа поразмышлять о чайках Баха.

Что именно подразумевалось под мгновенным полётом? Арбузову ужасно хотелось именно сейчас мгновенно свалить куда-нибудь с корабля подальше. На местный пляж, например. Или в кабак какой. Водки выпить натощак. Червь сомнения тут же напомнил о себе — водки натощак ему не хотелось. Или: переместиться домой, в Мурманск… Хотя там зима… Нет, не надолго. А может быть Бах и понятия не имел о том, что писал? Может все это большая фигня? Вряд ли. Секрет должен быть. И где-то рядом.

Когда толстая стрелка часов, висящих над дверью, переползла цифру восемь, в каюту ворвался довольный и пахнущий машинным маслом Вовчик.

— Ну, что, геолог? Москва за нами!?

— Да, уж: — Лениво протянул Кухтыль — отдыхаем и получаем удовольствие. У тебя капуста с Кубы осталась?

Вовчик вытер о штаны руки, открыл рундук, порылся и достал потёртые джинсы.

— На пиво только: — Ответил он кисло и звякнул карманом.

— Да, уж, — Повторился Миша, — и у меня рублей десять американских. Значит, пьем только пиво. И то — хлеб.

В открытый иллюминатор донёсся шум двигателя. Поработав с минуту, двигатель устало фыркнул и заглох. В этот же момент репродуктор объявил, что все записавшиеся на экскурсию, должны проследовать в автобусы. Вовчик, обливая лицо водой около умывальника, подражая голосу из репродуктора, спросил:

— Ну, а мы куда проследуем?

— Сейчас, туристы уедут и рванём покорять местных красоток в город. Окей?

— Окей.

Спустя полчаса автобусы, громко посигналив на прощание, укатили. Кухтыль с Вовчиком на всякий случай заглянули на камбуз, в надежде на то, что им хоть что-то оставили, но вкусная дверь была заперта. Понимающе переглянувшись, они пошли в каюту второго помощника, чтобы получить свои паспорта. Второй презрительно хмыкнув, распахнул журнал, молча ожидая, пока они распишутся в получении документов, громко захлопнул свой гроссбух и отвернулся. И все-таки это была свобода.

Проходя мимо вахтенного матроса у трапа, Вовчик весело отдал тому честь. Вахтенный, угрюмо рассматривая свои кроссовки, только буркнул что-то вроде "Давай-давай".

4

В городе было жарко — хорошо еще, что Миша одел шорты, а не джинсы, как щеголь Вовчик, который оборачивался на каждую встречную женщину, стыдливо прикрываясь полиэтиленовым пакетом с фотоаппаратом — у него взмокла майка, а полотняные китайские штаны заметно потемнели от влаги в районе паха. За пару часов прогулки они удалились от порта довольно далеко; прошли центр города, где в киоске купили по традиционной открытке "Такой-то город ночью" и еще через час нашли, наконец, место, где местное население наслаждалось морем и солнцем. Купив упаковку холодного пива, они расположились у самой воды. До самого заката солнца Кухтыль с Вовчиком посасывали "Хайнекен", зарывались в теплый песок, фотографировались, бултыхались в воде и строили глазки красоткам. Им было хорошо.

До порта они добрались, когда уже совсем стемнело. На корабль им не хотелось, и Миша предложил "бросить кости" в каком-нибудь "гадючнике", выпить по стакану местного дешевого пойла, истратив последние деньги. В любом портовом городе таких заведений хоть залейся. Даже искать не пришлось. "Гадючник" именовался "Pearl". Неоновая вывеска слабо освещала открытый темный вход. Спустившись по старым каменным винтовым ступеням вниз, Миша попытался хоть что-нибудь рассмотреть в полумраке — добрая половина просторного помещения была накрыта метровым слоем дыма, ни голов сидящих, ни ног не наблюдалось. Вовчик привычной походкой первым нырнул в этот ад и потянул за собой Кухтыля. Облюбовав на ощупь свободный столик, они сели.

Справа, из самого дальнего угла слышалась музыка. Кто-то играл на пианино и играл очень душевно. Слева слышалась английская речь и Кухтыль, довольный собой, отметил, что, скорее всего американская. Говорящих было человек пять или шесть. В центральной части тоже говорили по-английски, но как-то правильно, что ли. Скорее всего, там сидели англичане. И музыка… Миша заметил, что Вовчик аж рот открыл. Из дыма вынырнул официант. Миша достал из кармана смятую пятидолларовую банкноту и показал на Вовчика и себя. Официант взял деньги, понимающе кивнул и занырнул обратно.

— Сервис! — Довольно отметил Володя, — у нас бы мы прежде задохнулись. Классно играет. Что это?

— Не знаю, — задумчиво произнёс Арбузов. Щас хряпну и разведаю. Как ты думаешь, что нам нальют?

Тут снова проявился официант и грохнул на стол два запотевших толстых стакана, до верху наполненных темной жидкостью.

— Перл! — Объявил он и исчез.

Вовчик наклонился, нюхнул и улыбнулся:

— Как у деда в Брянске! Лепота!

Миша хлебнул и поперхнулся — вероятно, это был виски местного розлива: вонял дымом и почему-то жареной картошкой. Но пить было можно. В голове после пива с морем от "перла" зашумело в такт доносившейся мелодии. Мелодия не давала покоя и Миша, влив в себя для храбрости половину стакана, встал со стула и сказал, что идет в разведку. Натыкаясь на столы и стулья, идя на звук, он уткнулся в поднятую крышку белого рояля. Играющего не было видно, но, осторожно заглянув за рояль, Арбузов увидел играющего. Это был седой маленький горбун в пенсне. Миша улыбнулся горбуну. Тот тоже ответил улыбкой, продолжая играть. Музыка завораживала своими неожиданными переходами — то быстрая, то тихая, но всегда плавная и тихая. Миша, придерживая свой стакан у рта, пытался вспомнить хоть что-то напоминающее, но не мог — он никогда не слышал такой мелодии. И еще смущала его одна деталь — горбун как-то очень не часто переворачивал ноты. Даже совсем редко. Михаил рискнул подойти ближе к пианисту. Нежно отодвинув мешавший стул, он зашел играющему за спину. Горбун уже не смотрел на Мишу, он быстро перебирал длинными тонкими пальцами по клавишам, глядя на то место, где по всем музыкальным правилам должны были находиться ноты. Нот там не было, а лежала толстая книга, открытая на середине. Горбун читал. И играл. Что именно за книга, Миша не мог рассмотреть из-за полумрака и дыма, хотя рядом с книгой горела свеча в блюдце, а наклониться Мише было почему-то стыдно. Горбун плавно оторвал от клавиш правую руку, быстро перевернул страницу и снова улыбнулся Мише. Михаил, потрясённый увиденным только глупо улыбнулся в ответ.

Со стороны американской части зала донесся звук разбившейся бутылки. Потом кто-то заорал. Послышался звук падающего стула. Такой же, но многократный звук донёсся и с английской стороны. Горбун продолжал играть. Вращая головой, чтобы определить направление, Миша прислушался. Похоже, что англичане что-то не поделили с американцами. Вопли и ругань уже слышались без перерыва. Не обращая внимания на мебель, Михаил рванул обратно к Вовчику. Мимо пролетел кусок стула и с грохот рухнул рядом с роялем. Музыка продолжала играть. Вокруг началось настоящее побоище — орали все. Уже слышался рёв Вовчика:

— А ты чего!? У, мать!..

К тому моменту, когда Миша добрался до места, уже не возможно было понять, кто с кем дерется. Вокруг летали бутылки и стулья. Кто-то заехал ему по спине ногой. Врезав какому-то мужику в челюсть, Михаил увидел Вовчика, которого пытались уложить два бугая в кожаных куртках. Миша схватил ближайший стул и с размаху скользящим ударом приложил две вражеские спины, при этом крича Вовчику:

— Падай! На пол! На пол! К выходу!

Вовчик понял и упал. Бугаи развернулись, но Миша тоже нырнул под дым и пополз между стульями. У выхода он стукнулся лбом о голову Володи.

— Блин!!! — Заорал Вовчик, — ты-то хоть!..

— Валим отсюда!

Быстро пробежав по ступеням вверх, они выкатились на улицу и помчались к ближайшим кустам. К "Жемчужине" с ревом и визгом подлетели четыре полицейские машины. Из них выпрыгнуло человек шесть с дубинками и наручниками наготове и кинулись внутрь.

— Во, блин, попили… — прошептал Вовчик, — надо быстренько уползать, пока и нас не замели.

Миша посмотрел на него и увидел, что у Вовчика подбит глаз, а разорванная майка вся в крови.

— Ты как?

— Да ничего — это не моя кровь, придурок какой-то приложился. Ему морду бутылкой располосовали. А я добавил. Козлы!

Через пару минут шум в баре стих. Появились полицейские, которые вели семь человек в наручниках. За ними бежал толстый человек в фартуке — видимо хозяин заведения и что-то им орал. Полицейские его не слушали. Запихнув арестованных в машины, они сели сами. Машины так же быстро уехали. Стало тихо. Человек в фартуке оглянулся, плюнул на асфальт и ушел обратно, что-то бубня под нос.

— Погуляли? — Спросил Миша, вставая с земли.

— Круто было, — Ответил Вовчик.

— Полетали…

— Что?

— Да это я так. Пошли домой.

Добравшись до корабля, герои прошмыгнули мимо сонного вахтенного и бегом спустились в каюту. Из телесных повреждений только у Вовчика был бланш под глазом и царапина на спине у Михаила — ерунда, короче. С одеждой сложнее: вовчикову майку выбросили в иллюминатор, утяжелив здоровенной гайкой, благо в каюте у моториста их всегда навалом, а штаны было жаль. Пришлось стирать в умывальнике, поскольку в судовую прачечную с такими лучше не соваться — мало ли кто кровь увидит. К полуночи раны были зализаны.

5

В семь тридцать раздалось привычное "судовое время". На этот раз Кухтыль с Вовчиком на завтрак пошли. В кают-компании сидело три человека, которые тут же повернули головы и вопросительно посмотрели на Володю: фиолетовый фингал сиял во всей красе.

— Подрались вчера с Кухтылём, — Сообщил он. — И помирились потом.

— Ага. — Подтвердил Миша — он фотоаппарат потерял с футболкой. И валюту.

— Да ладно уж! — Сказал Вовчик, повернулся к Михаилу, состроил подобие улыбки и дернулся от боли. — Морда болит.

— Ну, извини, друг — сам виноват. Проехали.

Позавтракав, они вышли на причал покурить. Через некоторое время к судну подъехали два автобуса. Щурясь от яркого солнца, Кухтыль наблюдал, как сначала из автобуса вывалился Шмеерсон в мятой панаме и огромным куском асфальта под мышкой. Следом вылезали остальные. Они выстраивались на причале перед трапом. Серые не выспавшиеся лица, мятая, потная одежда, кто-то хромал, кто-то тихо матерился, но в одном они были едины — у каждого под мышкой был зажат большой кусок асфальта. Строй с камнями безмолвствуя пялился на курящих Вовчика и Кухтыля. Первым свой асфальт швырнул на причал капитан-наставник, за ним — капитан-дублёр. Потом все по очереди начали избавляться от сувениров. Гора росла и росла. И тут Миша заржал. Он не мог остановиться, никак не мог. Да и все равно ему было, на все наплевать. Последним был академик Шмеерсон. Он подошел к смеющемуся Кухтылю и молча уронил свой булыжник около трапа. Потом открыл рот, но так ничего и не сказав, поковылял наверх.

— Ты чего так веселишься? — спросил Вовчик.

— Вовка! Неужели ты не понял!?

Понимаешь, нужно только понять, что ты уже там, куда ты хочешь попасть… Ну… как тот вчерашний старик в баре…

Над причалом светило утреннее солнце, нагревая асфальтовую гору. Прилетели две чайки. Одна продолжала кружиться, а вторая, сделав круг, приземлилась н

а кусок породы, чтобы проверить, нет ли там чего полезного, но кроме вони и грязи, ничего не было. Только асфальт.

Рисифи, 1987

Когда вверенное капитану Петрищеву судно называли черным пароходом, он обижался. В его понимании СРТ (средний рыболовный траулер) мог быть ласточкой, лайбочкой или на худой конец старой лоханью, но никак не черным пароходом. Капитан Петрищев был суеверен, как и все моряки. А черным его судно называли геологи Мурманской Морской Геологической Экспедиции. Хотя, не только это судно. "Белые люди ходят на белых пароходах, а черные на черных". Так было, есть и всегда будет.

Забегая далеко вперёд, хочу отметить тот факт, что в суевериях моряков есть некая доля истины. Та самая "черная" петрищевская "Атлантида" была обречена сразу после крещения. "Как вы судно назовёте, так оно и…" — помните? Золотые слова. Отходив свои положенные годы в северных морях и подарив стране советов тысячи тонн рыбы, обогатив на старости лет науку геологию эпохальными открытиями, "Атлантида" закончила свой жизненный путь в водах Атлантического океана, около Канарских островов, протаранив и посадив на рифы "Профессора Смольникова". О чем думали те кораблестроители, которые нарекали судно этим знаковым именем? Скорее всего, ни о чем не думали — открыли толковый словарь и нарекли. Кораблестроители не суеверны. А капитан Петрищев, помимо суеверия, был мудр и весьма умён — он знал, что в северных морях с его судном уж точно ничего не случится апокалиптического. И водил вверенное ему судно.

Историческая справка.

В 1988 году, последний рейс "Атлантиды" к Новой Земле был совмещён с празднованием ухода на заслуженный отдых капитана Петрищева. После двухнедельного похода, экипаж на сданную посуду приобрёл катер "Прогресс" с мотором и велосипед.

В начале июля 1987 года "Атлантида" шла из порта Мурманск в заданный район работ около Новой Земли. Погода стояла на редкость шикарная для этого времени — яркое солнце нагревало морской воздух аж до пятнадцати градусов. И ни ветринки, полный штиль, работай и работай. Но, не тут-то было. Именно в такую погоду всем работать не хочется, особенно научному составу, геологам. Нашлось пара десятков причин, чтобы зайти на денёк в Порчниху. Кто не знает, это маленький деревянный причал в бухте среди скал, имеющий громкое название порт. Он и построен-то, скорее всего, для таких целей, когда экипажам проходящих судов до зарезу необходимо решить какие-то срочные проблемы на берегу. Позагорать, рыбу, там, половить или от шторма укрыться. Короче, решили зайти в Порчниху.

После того, как судно привязали к скрипящему старому причалу, к Петрищеву подошел Коля Иванов — матрос лет пятидесяти, лопарь по национальности, имевший жену и пятерых детей на берегу. Суть его просьбы состояла в желании сойти на берег для посещения сестры в Дальних Зеленцах — это небольшой поселок в трех-четырех часах быстрой ходьбы от порта Порчниха. К тому же, как утверждал Коля, у него в тот день был день рождения. Капитан, оттерев пальцем пару кристалликов соли со спасательного круга, а именно с надписи "Атлантида", задумчиво глянул в небо и дал добро, но велел матросу быть на борту не позднее 17–00. Коля что-то прикинул в уме и сказал, что успеет. Минут через пять команда с удивлением наблюдала, как матрос Иванов сошел по трапу на причал, держа в руке огромный, явно пустой коричневый чемодан и быстрым шагом направился по пыльной дороге. Как только Коля скрылся за горизонтом, оставшиеся занялись делом — кто загорал, кто рыбу с причала ловил, а кто и "пулю" писал на верхней палубе, правда, тоже загорая — все при деле.

Когда стрелки судовых часов стали подбираться к пятичасовой отметке, Петрищев поднялся на мостик. Заметив на палубе боцмана, он спросил у него, а где собственно обитает сестра матроса Иванова. Боцман ответил, что, судя по рассказам, работает она в местном продуктовом магазине. Капитан недоверчиво глянул на дорогу, а потом на большие корабельные часы, висевшие прямо над штурвалом. Часы утверждали, что уже пять минут шестого. Петрищев взял микрофон судового "матюгальника" и приказал швартовой команде готовиться к отплытию, а машинному отделению запускать двигатель. На палубе образовалось ленивое движение.

Минут через двадцать двигатель запустился, а вся команда стояла на палубе и смотрела на дорогу. Лопарь Иванов опаздывал.

К 18–00 капитан уже сильно нервничал. Расхаживая по мостику, он то курил, то смотрел в большой морской бинокль в сторону дороги. И тут стоявший рядом второй помощник показал пальцем на горизонт. Там появилось довольно большое для одного человека облако пыли. Облако приближалось и росло в размерах. Через минуту уже можно было рассмотреть несшегося на пределе своих возможностей матроса Иванова. Ему явно мешал тяжелый чемодан. Еще через минуту вся команда поняла, почему так много было пыли — за матросом Ивановым, как им показалось, бежало всё мужское население Дальних Зеленцов. Коля приближался к причалу с невероятной для его комплекции и несомого чемодана быстротой — он явно сражался за своё здоровье или даже саму жизнь. Догонявшая его толпа не оставляла никаких сомнений в своих намерениях: все бежавшие были вооружены кольями, топорами, ведрами и могучими кулаками. Толпа настигала несчастного.

— В магазине, говоришь?! — Прокричал Петрищев в "матюгальник", явно обращаясь к боцману, стоявшему на палубе, — Руби, блядь, концы! Машина, полный ход!!! — И тут он заорал ещё громче, на этот раз обращаясь к Иванову, вбегавшему на причал: — Бросай чемодан!!! Они тебя сейчас убьют!

Но Коля чемодана не отдал. Добежав до края причала, он к удивлению наблюдавших, размахнулся и с криком "Лови осторожно!" швырнул его на палубу. Чемодан опрокинул шесть человек, подобно кеглям. Затем Иванов прыгнул сам навстречу заботливым рукам боцмана. Судно уже стало набирать ход и отошло от причала метров на пять. В этот момент на причал влетела разъярённая толпа. Первых три человека попытались повторить Колин подвиг и прыгнули, пытаясь достичь борта корабля, но не долетели. Остальная часть стала разбирать причал. Ярость толпы была фантастична — они собирались строить плот, чтобы догнать "Атлантиду". К счастью, судно все-таки двигалось быстрее любого плота и через несколько минут вышло в открытое море.

Теперь долгожданные пояснения. Во-первых, была пятница. Во-вторых, самое начало горбачевских стараний по искоренению алкоголизма в СССР. Матрос Иванов рассчитал все с точностью до минуты. Он пришел к 14–00 в подсобку магазина Дальних Зеленцов, в котором действительно работала его сестра, уговорил её продать водки, загрузил чемодан — влезло сорок бутылок, но это была вся, завезенная на выходные водка, и не спеша, пошёл обратно. Можно себе представить негодование местных жителей!..

…Открыв, наконец, свой чемодан, Николай Иванов, виновато улыбаясь, задумчиво спросил как бы у всех сразу:

— И отчего я летать не умею?..

— Да потому, что жрешь сверх меры!!! — Рявкнул Петрищев сверху.

А боцман приложил лопарю вдобавок рукой так, что тот изо всей силы грохнулся мордой в открытый чемодан.

Кстати, по единодушному мнению, водку признали весьма вкусной.

Дальние Зеленцы, 1987

Ночью снился странный сон, в котором я был студентом Ивановым. Снилось, что проснулся я от того, что у меня выросли крылья и жутко мешали спать, потому что были огромные, громко хлопали и осыпали кровать перьями. Я взял телефон, набрал "03" и вызвал доктора Рабиновича, который тут же позвонил в дверь - как-будто там с прошлого года дожидался. Осмотрев спину, он потрогал крылья, поцыкал языком и сказал "Ого! А в чем проблема-то?" На что я, студент Иванов, ответил, что на спине теперь спать невозможно, хотя собственно и не знаю что именно хочу. Доктор Рабинович снова сказал "ага..." и подумав, продолжил, что хоть на спине и неудобно, зато крыльями можно укрываться вместо одеяла и будет тепло спать в зимний отопительный период. На что я, пораскинув мозгами, вдруг что-то полепетал про наступающее лето. Доктор Рабинович сказал, что вопрос - говно - всего рубль, достал огромные никелированые ножницы, одним махом оттяпал оба крыла и смазал спину зеленкой.

- Так лучше? Попробуй теперь ими похлопать.

Я попробовал. На спине ничего больше не хлопало, правда сразу как-то зябко стало и я сказал, что летом как-нибудь проживу, потому что каникулы и на одеяло накоплю по мере возможности. Доктор Рабинович взял заработанный рубль и ушел, прихватив с собой оба отпиленных крыла. При этом он как-то хитро улыбался, а проходя мимо зеркала в прихожей, даже пытася заглянуть к себе за спину. Я хмыкнул ему вслед, вдруг подумав, что б/у крылья ему совершенно не подходят по размеру - уж больно здоровые они для его щуплой докторской спины.

Потом я лег спать дальше, но вскоре был разбужен вновь звеневшим телефоном. Я почему-то подумал, что это звонит доктор Рабинович, чтобы сказать, что за ампутацию крыльев он мало взял - нужно было минимум два рубля или даже тридцать, но я ошибся - это звенел будильник.