Скажу сразу: я отправился в Индию с целью покончить с собой. И получил своё. Отчасти.
Моя жизнь превратилась в холодную и мрачную тюрьму, словно сооружённую из бесчисленных кирпичиков. Деньги. Офис. Вредная еда. Недосып. Уже два года прошло с тех пор, как я выпустился из университета. Далее началась рутина. Меня оторвали от видеоигр и телевизора и забросили во взрослую жизнь, в которой я должен был вести себя, как робот: просыпаться ни свет ни заря, девять часов исходить от тоски на работе, возвращаться домой, ужинать, а затем ложиться спать. На следующий день всё по новой. Разве это можно было назвать жизнью?
В таком состоянии я просуществовал два года, после чего сдался. Хватит с меня быть шестернёй в механизме.
Но наш мир жесток к таким, как я. К тем, кто пытается идти против системы. День изо дня, идя на работу, я встречал на улице бездомных. Я знал, каково к ним отношение общества. Нет. Это не мой путь. Это ведь всё то же самоубийство — только длиною в жизнь. Мне всегда нравились передачи о других государствах, так что я выбрал страну себе по душе и потратил последние деньги с банковского счёта на билет до Индии. И вот я уже там. Хорошенько обойдя достопримечательности и насытившись чужой культурой, я... ничего больше не делал. Никаких планов. Когда в кармане не остаётся ни гроша, ты уже, считай, ходячий труп.
Оказалось, что Индия не так уж сильно отличается от дома. Кофейни, переполненные улицы, вечно занятые люди. Всё та же чёртова еда, лишь с немного новым для меня вкусом и запахом. Это неправильно. Всё должно быть по-другому. Другой континент — и всё та же тюрьма!
Я просил милостыню до тех пор, пока не накопил на баночку со снотворным. Оно даже не было дорогим, но сам процесс попрошайничества в течение двух дней окончательно убедил меня в том, что я всё делаю правильно. Укрывшись в переулке, я подгадал момент и проглотил таблетки, одну за другой.
Не помню даже как заснул. Ощущение было такое, словно я оказался на дне океана и начал стремительно всплывать. Сначала я решил, что мне в кои-то веки удалось вырваться из оков собственного тела и что я возносился на небеса. Но вдруг всё резко оборвалось: я вынырнул из вод реки Леты и стукнулся головой обо что-то деревянное.
Кровать? Нет. В руках покалывало, но они меня слушались. Онемелыми пальцами я нащупал шероховатую поверхность в нескольких сантиметрах от своего лица.
Темно. Почему так темно?
Отчего так тяжело дышать?
Я попытался пошевелить ногами, но они отказались двигаться. В какой-то момент мне удалось согнуть пальцы на ногах, на что бёдра и лодыжки отозвались острой болью. Ноги мои, как оказалось, были согнуты, что препятствовало току крови — вероятно, в таком положении к тому моменту я пробыл достаточно долго. Я сжал кулаки и подождал, пока боль пройдёт.
Затем я попробовал растянуться в полный рост. В тот момент стало понятно: я заперт в деревянном ящике.
Но для чего? И где?
Я надавил на стены короба, но они не поддались ни на миллиметр. Они были сколочены из дешёвого и не особо прочного дерева, а значит, что-то удерживало их с другой стороны... а значит... боже!
Снотворное убило меня, но не полностью. Должно быть, меня сочли мёртвым.
...И похоронили заживо!
Мне повезло оказаться в этой коробке. Иностранец, да ещё и без денег... кто-то надо мной сжалился? Если бы меня просто швырнули в яму и сожгли, я бы был на самом деле мёртв.
Вот только эти мысли не уняли моей паники. Я закричал и начал изо всех сил бить по тонким стенкам.
Сверху посыпалась земля, и я долбил по крышке гроба, пока меня не начало основательно ею засыпать. Воздух в коробе запылился; мне стало тяжело дышать. Но у меня не было другого выхода. Либо я тут же и умру, либо... да!
Меня закопали совсем не глубоко. Сантиметров пять, не больше. Свет! Солнечный свет! Я почувствовал свежий воздух! Господи, как сладок был этот вдох! Я начал звать на помощь, но ответа не последовало.
Наверное, я был на кладбище. Ну конечно, где же ещё? Скорее всего, мой крик снаружи звучал, как приглушённый вой. Никто его так просто не услышит.
Я стал ждать.
И так никого и не услышал.
Время от времени я кричал, кричал что было сил.
На улице помрачнело, затем стемнело, а затем, после холодной ночи, рассвело вновь.
В то утро начался дождь. Через трещины в крышке просочилась вода, и я жадно выпил столько, сколько смог.
Дерево жалобно заскрипело под весом размокшей земли, и мне пришлось лечь на спину и упереться в хрупкий потолок коленями. У меня не хватило бы сил на то, чтобы выломать крышку, но я точно не хотел, чтобы на меня рухнула.
Как передать словами это чувство — когда тебя хоронят живьём? В кино и книгах весь фокус сосредоточен на первых мгновениях, когда человек впервые осознаёт своё положение. Но это быстро прошло. Всё остальное время приходилось ждать, размышлять и задавать себе вопросы. Стоит ли мне сейчас закричать? Или лучше подождать? Может, лучше поднакопить сил и попытаться проломить крышку, когда земля высохнет? Надеюсь, больше дождя не будет, ведь иначе земля не высохнет. Но, с другой стороны, я так хочу дождя, чтобы попить! Но в то же время я не хочу ливня, потому что тогда могу утонуть...
Напомню, что всё это время гроб никуда не девается. Он словно продолжение моего тела. Я ощущал на себе все его стенки вне зависимости от того, какие позы принимал. Словно я в раковине. Как будто у меня второй слой кожи. Мне стала знакома каждая выпуклость, каждый бугорок на досках. Чёрт, я даже поддерживал коробку, не давая ей развалиться — и это притом, что я был в ней заперт! Ящик — смерть. И в нём же — жизнь.
За следующие два дня не пролилось ни капли дождя.
А затем, где-то в полдень, — судя по яркости того единственного лучика света, что был мне доступен — резко потемнело. Я подумал было, что кто-то стоял надо мной, и закричал. Но напрасно: это была гроза.
Я взмолился. Ей-богу, взмолился, хоть и не был никогда религиозным человеком. Взмолился, чтобы дождь лишь немного поморосил. Но, когда моё тело было на дюйм погружено в воду, я понял, что пришла пора действовать. Это был вопрос жизни и смерти.
Позу, которую я практиковал к этому моменту, можно было хоть в Дюсолей презентовать: ступни плотно прижаты к покрытому водой полу, колени расставлены в стороны, руки сложены за спиной, спина упирается в крышку. И всё это в коробке высотой в пару футов.
Я начал толкать.
Дерево вгрызалось в спину, но я неумолимо толкал всеми силами, что оставались в ногах.
Сверху что-то сдвинулось, будто мне удалось слегка приподнять крышку, создать на поверхности видимый холмик. Я столько сил вложил в эту попытку, что ни о чём больше не думал. У себя в воображении я уже сломал преграду и был на свободе. На тот момент это было моей единственной целью.
Тело обессилело, и я перевернулся на спину, чтобы передохнуть до следующей попытки. Мне удалось что-то сдвинуть. Я знал, что рано или поздно у меня всё получится.
Но гроб предал меня, и тяжёлая крышка придавила меня к полу. Внутрь начала заливаться грязь, и я прижался ртом к узкому отверстию в крышке, чтобы не задохнуться.
Я оказался в ловушке и не мог сдвинуться с места. Мои глаза и шея утопали в вязкой грязи. Я был полностью в неё погружён, за исключением рта. Тем временем дождь только набирал обороты.
Дождевой воды я выпил столько, сколько смог в себя вместить, и даже проглотил некоторое количество сползавшей в рот грязи. Всё что угодно, лишь бы моё спасительное отверстие ничем не забилось. Но в какой-то момент дождь пересилил меня, и у меня не осталось выбора, кроме как закрыть рот и задержать дыхание.
Вот и всё. Никаких больше шансов. Я приехал в Индию, чтобы умереть, начинил себя таблетками, а теперь в страхе хватался за свою жизнь, за каждую её секунду. Я лежу в земле, на мой рот своей массой давит вода. Как долго олимпийские ныряльщики могут задерживать дыхание? Один раз я наткнулся на передачу о них. Кажется, три минуты. Или четыре? Ох, как же сдавливает грудь — я ведь даже не сделал полного вдоха!
Шестьдесят, шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три...
Ко мне приходило осознание того, что мой предел на подходе. О чём мне хотелось думать в последние минуты жизни? О девушках, с которыми я встречался? О любимых фильмах? Это всё — ничто, но при этом — всё. Любая, самая обыденная мелочь казалась роскошью, которой мне больше не видать. Я был готов с любовью гладить покрытые тканью стенки своего родного унылого кубикла. Увидеть бы его ещё хоть раз! Вздохнуть бы хоть разок!..
Прогремел гром, да так громко, что я услышал его даже сквозь грязевое одеяло. Хотел бы я сказать, что в последнее мгновение склон холма, в котором я был похоронен, начал оползать, и что я оказался в общем потоке с целой кучей трупов... по крайней мере, именно эту версию мне настойчиво талдычили врачи и местные полицейские, когда я пытался рассказать им правду. В их глазах я был сумасшедшим иностранцем, перенёсшим психологическую травму. Они не хотели меня слушать.
Потому что на самом деле меня спасла не погода. По сути, меня вообще ничего не спасало. Я досчитал до ста сорока и начал терять сознание. Держать рот закрытым. Держать рот закрытым. Держать рот закрытым. Вода. Грязь. Давление. Держать рот закрытым. Больше ничего не оставалось. Откроешь рот — умрёшь.
Но если не сделаешь вдох, тоже умрёшь. Без вариантов.
Перед тем как окончательно лишиться чувств, я ощутил, как нечто тянет меня. Не сверху, нет. Снизу. Что-то холодное обхватило мои конечности и потащило меня вниз. Помню, что, как только мой рот перестал касаться крышки, из освободившегося отверстия прыснула накопившаяся там вода. А затем я начал очень быстро уходить под землю.
Держать рот закрытым. Держать рот закрытым. Никак. Я с хрипом выдохнул.
Каким-то образом я всё ещё был жив.
Там, где я оказался, всюду были какие-то непонятные выпуклости и твёрдые на ощупь палки. Воздухом можно было дышать, но он был невероятно скверный. Мне очень хотелось сорваться с места, но я позволил себе ещё с минуту спокойно насладиться жизнью. Уже тогда у меня появилось нехорошее предчувствие. После чего я открыл глаза. Итак, я вновь в полном сознании.
Темно.
Я пополз по неровной поверхности. Продолговатые объекты хрустели у меня под руками, большие округлые штуки откатывались в стороны, а я проталкивался сквозь них. Подозрения зародились у меня практически сразу, но полностью я в них убедился лишь когда нащупал рукой чей-то холодный нос и рот.
По горе костей, на которую я карабкался, вниз скатилась человеческая голова. Я ничего не видел. Но я знал.
Должно быть, кладбище прогнило снизу, и дождевая вода принесла сюда, в некое подобие пещеры, все эти тела? Я был жив, но здесь было хуже, чем в гробу. По крайней мере, там я мог кричать и надеяться, что кто-то меня услышит. А здесь, в трупной яме, мне оставалось лишь умереть с голоду. Такой исход мог бы занять годы, если бы каждый раз во время дождя в грот продолжали соскальзывать новые трупы. Боже, а если бы я вообще не умер от голода? Если бы сюда приносило достаточно тел и воды, чтобы обеспечить моё выживание в течение десятков лет? Но смог бы ли я на самом деле вкусить человеческую плоть?
Забавно. В ящике мне не хотелось плакать. Там всё было так просто. А здесь одиночество и голод сделали бы из меня монстра.
Я ползал по яме несколько часов, ощупывая все стены обширного пространства. Стены состояли из окаменелой земли, плотно спрессованной силами природы. На короткое время у меня зародилась мысль соорудить из костей, которых здесь явно было более чем достаточно, что-то вроде подмостков. Связать кости вместе можно бы было при помощи бесконечных волос и кусков одежды. Звучит мрачновато, но, как мне казалось, это был единственный путь наружу. Пока не открылась дверь.
Света всё ещё не было. Я лишь услышал. До этого в пещере было лишь два звука: шум воды, ручейком стекавшей в узкую щель в скале, и я. Проведя в гроте как минимум двое суток, я мгновенно среагировал на неожиданно открывшуюся дверь. До меня донеслось лишь лёгкое дуновение тёплого воздуха и тихое поскрипывание металла, но я тут же направился в сторону их источника.
Послышался ещё один, четвёртый звук. Хруст костей, шуршание голов. Нечто передвигалось по пещере. Очень быстро и тихо. Что-то ухватив, оно сразу направилось обратно к двери. Я последовал за ним и проник за дверь, пока та ещё не успела закрыться.
Металл.
Тёплый металл.
Было всё так же темно, но теперь подо мной был гладкий тёплый металл. Что-то вроде служебного прохода, как я подумал. Но для чего? Может, какое-то животное набрело на решётку канализации и открыло мне путь извне? Я ощупал обратную сторону двери — это была не решётка, а сплошной металл, покрытый слегка выпуклыми узорами, опознать которые мне не удалось. Оказалось, что при желании я мог бы сам открыть дверь. Открывалась она только с этой стороны. Удивительно, что я не наткнулся на неё, когда изучал стенки пещеры.
То есть, я мог в любой момент вернуться обратно. Ну уж нет. Обернувшись, я пополз вперёд.
Трудно было судить, насколько длинным был этот металлический тоннель. Я столько пробыл в темноте, что потерял способность ориентироваться во времени и в расстояниях. Я полз до тех пор, пока руки и ноги не обессилели, и повалился прямо на месте. Это должно меня куда-то привести. Хоть куда-то. Так я и спал, лёжа в тепле металлической трубы. Прислоняясь головой к её поверхности, я слышал гул, периодически усиливавшийся и затихавший. Словно всё вокруг было живым и тоже спало где-то на отдалении, умиротворённо посапывая.
Сколько я пробыл под землёй к тому моменту? С неделю? Выходит, что за неделю я впервые узрел свет. Когда я в очередной раз проснулся и пополз дальше, передо мной наконец-то предстала комната, освещённая блёклым серым светом, будто исходившим из самих стен.
Вы не поверите, каким счастьем для меня было снова хоть что-то увидеть. Плевать, что свет был таким тусклым, что любой нормальный человек назвал бы его глубокой тьмой. Разумеется, даже в это мгновение я прекрасно осознавал, что я далеко не дома и уж точно не в безопасности. Итак, металлические стенки тоннеля переходили в прямоугольные очертания комнаты, напоминавшей морг. Не было пола. Вместо него — тонкие переплетения металлических трубок. В некоторых местах трубки заметно выпирали, образовывая нечто вроде алтарей. На таких образованиях лежало шесть трупов разной степени разложения. Ещё два алтаря пустовали.
М-да.
Всё стало только хуже.
Но после стольких дней под землёй во мне уже не оставалось страха. Смерть больше не была самым страшным исходом. Мне нужно было идти дальше.
Из комнаты было несколько выходов, не внушавших мне доверия. Я заполз в один из них и затих. Из другого отверстия послышалось движение. Вжимаясь в тень, я наблюдал за гигантской полуметаллической, полуорганической рукой, закреплённой на тысячах переплетённых жилок. Она беззвучно проникла в помещение и схватила самый дальний от меня труп. Звук этот был мне знаком. Не что иное как эта рука протянулась тогда через бесконечный тоннель, утащила труп из грота и открыла мне путь наружу.
Теперь она поволокла одно из тел в следующую комнату.
Я следовал за рукой по слегка колыхавшемуся, блёкло освещённому серым светом туннелю. Я чувствовал опасность, и моё сердце как будто колотилось о грудную клетку. Но мне некуда больше было деться.
Стоило мне перевести дух, как я оказался лицом к лицу с человеческим черепом. Мне с трудом удалось сдержать крик.
Череп был вставлен в стену — вернее, был с ней един. Его пустые глазницы пялились в пустоту. Сотни хромированных трубок разного размера входили в череп через уши, рот и то место, где позвоночник соединяется с затылком. Трубки, очевидно, служили для подачи жидкости. Получается, раньше они были к чему-то присоединены?
Двигаясь далее вдоль изогнутых стен, я наткнулся на некое подобие сдвоенной операционной комнаты. Крохотные механические руки целыми скоплениями нависали над двумя алтарями из металлических трубок и ковырялись в лежавших там трупах.
Хотя нет. Не просто ковырялись. Предварительно убедившись, что более крупная рука, которая меня сюда привела, оставила труп и скрылась из виду, я подобрался ближе. Тело частично разложилось. Микроскопические клешни то и дело ныряли в широкое углубление в полу, наполненное самыми разномастными фрагментами человеческой плоти, а затем аккуратно пристраивали эти кусочки на черепе мёртвого пациента. Я поскользнулся и чуть было не рухнул в яму с частями тел, но успел в последний момент схватиться за выступ в тёплом металле.
Меня заметили?
Не-а. Хирургические руки даже не колыхнулись. Им не было до меня дела. Я прижался к стене, опасаясь, что это могло не касаться той, более крупной руки.
У меня на глазах многочисленные механические конечности восстанавливали человеческое лицо. Они не пытались вернуть пациенту волосы или кожу — лишь покрыли череп мышцами, после чего достали два глаза из ёмкости с частями тел и с максимальной аккуратностью вставили их в глазницы. Впервые за всё время, проведённое вдали от людей, меня на какое-то мгновение покинуло ощущение одиночества, пусть даже глаза эти мёртвым взглядом смотрели в потолок. Век на них не было, как и мышц, чтобы ими управлять. Что делали эти машины?
Они начали заполнять внутреннюю часть черепа: здесь мне мало удалось разглядеть. После — взялись за позвоночник и нервную систему. Сквозь грудную клетку была видна пара сильно непохожих друг на друга лёгких. Между сердцем и нависшей над ним механической рукой проскочил электрический заряд.
Голова, лёгкие, сердце, рёбра — казалось, всё лежавшее на алтаре в унисон завизжало в агонии. Крик эхом несколько раз отскочил от металлических стен.
Я замер в испуге. Затем — резко подскочил к алтарю и прошептал: "Тише! Они тебя услышат!"
На лице, сооружённом из ярко-красных мышечных жил, не двигалось ничего, за исключением глаз. Два зрачка медленно переместились в мою сторону. Дыхательная трубка, конец которой скрывался где-то между черепом и носовой перегородкой пациента, дрогнула. Неприкрытые лёгкие внезапно сократились. Оно что-то сказало на хинди.
Я приложил палец к губам: "Тс-с-с!"
Оживший торс произнёс ещё одно предложение на хинди, а затем сомкнул челюсть, таким образом давая мне понять, что больше шуметь не будет. Мужчина или женщина? Что оно сказало? Оно испуганным взглядом наблюдало за каждым моим шагом. Я проник во вторую операционную.
Там происходило всё то же самое, но, судя по всему, тут процесс был ещё на очень ранней стадии. Машины доставали из углубления фрагменты костей и собирали из них шейные позвонки под растрескавшимся черепом.
Поражённый безумием происходящего, я пробыл в полном ступоре не меньше минуты. Что за кошмар? Может, я сошёл с ума, и на самом деле всё ещё сижу в пещере?
Увы. Оглянувшись, я снова встретился взглядом с глазами недособранного человека —напуганными, наполненными искренней надеждой, что я смогу оказать хоть какую-то помощь. Механизмы тем временем как ни в чём не бывало продолжали своё дело: укладывали по местам нити нервов и кровеносных сосудов.
К тому моменту я окончательно убедился, что механическим рукам нет до меня дела, однако напрямую вмешиваться в их работу я не осмелился. Перед тем, как двинуться дальше, я шёпотом пообещал то ли мужчине, то ли женщине на алтаре, что обязательно вернусь, на что получил ответ в виде кивка и очередной фразы на хинди. Я вновь и вновь повторял иноязычные слоги в голове, чтобы запомнить их и в перспективе перевести, если мне удастся снова увидеть свет цивилизации. Кто знает, какие кошмары пришлось наблюдать несчастному?
Преодолев новый извилистый коридор, я оказался в продолговатом зале, отдалённо напоминавшем собор. Под толстыми металлическими конструкциями, напоминавшими кости, прудились омуты с чёрной водой. Свет в этом месте был таким тусклым, что для того, чтобы разглядеть очертания того, что там находилось, мне приходилось то и дело отклонять голову туда-сюда. Пересекая подземный каньон, я отметил, что по ходу серый свет постепенно сменился на синеватый. По дороге мне не встретилось ни одного указателя, хоть какого-нибудь текста или даже нормальных полов, на которых можно бы было стоять. Ничего здесь не было сделано для людей. И я стал сомневаться, есть ли вообще у этих помещений дно в привычном человеку понимании: "пол" и "потолок" выглядели идентично. Впрочем, как и "стены". Быть может, там всё было вверх дном, или, не знаю, под углом. Или там не существовало принципа пространственной ориентации как такового, и всё там разрослось вне какого-либо порядка, бессистемно.
Да. "Разрослось" — это, пожалуй, самое подходящее слово. Металлические трубы были тёплыми и живыми на ощупь. Я не нашёл ни одного сварочного шва. Может, здесь уже существовала система пещер, и за многие века некое дьявольское семя разрослось и целиком её заполнило? Или, может, я был в черепе громадного демона, который спал под землёй. Мир перестал иметь смысл. Происходящее противоречило всему, что я знал до этого.
Ноги. В следующем просторном помещении — сотни пар человеческих ног, торчащие из стен. Нет уж. Не для меня. Эта комната не для меня. Это слишком. Некоторые вещи лучше просто не видеть.
Я карабкался. Взбирался всё выше и выше, навстречу голубому свету. На вершине, ослеплённый синим светом — таким ярким и в то же время необъяснимо тусклым — я обнаружил овальную комнату. В ней находилось с десяток странных, совершенно чёрных устройств, а в дальнем её конце из стены выдавалось лицо. Это было лицо женщины. Глаза на нём были закрыты. Множество трубок было присоединено к её голове — всё как с черепом, который я видел ранее. Мой разум словно стал отчасти понимать природу этого места; старение, рост, изменение. Я не этого объяснить, но тёмный дух, дремлющий за этими закрытыми глазами... я знал, что, стоит ему пробудиться и посмотреть в мою сторону, — и меня ждёт судьба в тысячу раз плачевнее, чем смерть.
За нею виднелся очередной подъём, оплетённый трубами. Перемещаясь настолько тихо и медленно, насколько это вообще возможно, я шагал с одной трубы на другую. Взгляд мой дважды в секунду метался от моих босых ног к её сомкнутым векам. Затем веки дрогнули.
Она медленно открыла глаза и неторопясь осмотрела помещение. Она меня не видела. Я прижался к стене прямо под ней и смотрел на её исподлобья. Её рот не открылся, но я готов поклясться, что услышал подозрительное "хм". После того, как она закрыла глаза, я отсчитал два часа и прополз вдоль стены к заветному подъёму.
По мере продвижения наверх синий цвет перетекал в фиолетовый. Я взбирался, хватаясь за трубы, избегая чёрных ручейков и стараясь не издавать ни малейшего шороха. Это место обладало дремучим сознанием. Чудовищных размеров механизм, веками чего-то ожидающий. Тем временем, части его работают в автоматическом режиме, и незваный гость не останется незамеченным.
Я добрался до носителя этого дремучего сознания. Он был там, в Фиолетовой базилике. Когда свет стал невыносимо фиолетовым, я увидел спящего гиганта. Он походил на зародыша; мозг занимал большую часть объёма его тела. В высоту он был раз в десять-пятнадцать больше меня. Зародыш был погружён в чёрную жижу внутри массивной стеклянной трубы, которая тянулась от биомеханического фундамента и вверх, до невообразимо высокого потолка.
Застыв в животном ужасе, пытаясь понять суть этого существа, наблюдая за тем, как его живот медленно расширяется и сокращается с каждым вдохом, который оно делало через толстые трубки, я не сразу обратил внимание, что это было лишь одно из них. Двенадцать труб возвышались подобно громадным столпам колоннады. Я стоял посреди исполинского собора, сооружённого для того, чтобы быть одновременно местом почитания и домом для этих жутких спящих гигантов. Я стоял в центре, в окружении труб, и ко мне пришло осознание истинного предназначения этого места. Если бы эта дюжина великанов пробудилась, они бы с осуждением обратили свои взгляды на меня, зависнув в своей чёрной жиже. Это был суд. Суд чужого, нечеловеческого права, и нас всех давно признали виновными.
Я сбежал. Мне было уже плевать на соблюдение тишины. Я бежал из Базилики, гремя босыми ногами о трубы, из которых был сплетён неровный пол. Бежал в темноту, в которой, я уверен, всё-таки мерцал свет. Главное, что уже не ослепительно-фиолетовый, так не предназначенный для человеческих глаз. Я полз. Час за часом. То вверх, то вниз.
Потом я с трудом пролез через узкую трубу — и оказался в той самой операционной комнате. Похоже, я так заплутал, что пошёл по второму кругу.
Ах да, ещё я стоял на потолке.
Различного рода биомеханические изыски были аккуратно помещены в грудную клетку, лежавшую на операционном алтаре, который висел у меня над головой. Кожу наложили на голые мышцы и прижгли медицинскими лазерами. Теперь в этом человеке можно было опознать женщину. Она смотрела на меня глазами, полными недоумения оттого, что я свисал с потолка — с одной стороны, и светящимися с надеждой, вселённой в неё моим возращением — с другой.
Я был прав, полагая, что здесь нет разницы между верхом и низом. Можно ли...?
Да. Я пошёл по стене, чувствуя, как моё ощущение пространства подстраивается с каждым шагом. Выходит, всё это время я мог, сам того не осознавая, ходить по стенам или по потолку. Мне просто не приходило в голову попробовать беспрепятственно пройтись по комнате вперёд. Вместо этого я полз по дну. Вопрос, возникший у меня в голове с осознанием всего этого: где я, чёрт побери, вообще оказался?
И оттуда не было выхода, помимо ямы, с которой всё началось. Я провёл какое-то время с той женщиной, но мы не знали языков друг друга, и потому нам оставалось лишь ждать и молиться.
С регулярным интервалом рука покрупнее проносилась туда-сюда. Это смерть. Или, вернее, жизнь после смерти. Мы хороним своих мертвецов в земле, и это... место... забирает их и перекраивает под свои нужды...
Я ничего не мог сделать. В соседней комнате на алтаре восстанавливался целый скелет, а у женщины рядом со мной всё так же не было нижней части тела. Она попыталась воспротивиться, когда металлическая рука объявилась для того, чтобы её забрать. Женщина закричала, но одна из рук-хирургов прижала и прикрутила к её рту металлическую маску, вмиг её заглушив.
Я стоял не шевелясь и хватаясь за стены, дожидаясь, пока рука не разгрузит очередную гору костей подле алтаря. Закончив работу, она как ни в чём не бывало покинула комнату. Ей не было до меня дела. Как и всему в этом месте.
Не меньше недели я промотался по этим жутким комнатам. Мне уже не встречалось ничего нового, не о чем было размышлять, не на что больше глазеть. Ни одного нового прохода. Голод начинал давать о себе знать, но я даже не думал о том, чтобы сделать ЭТО. Нет. Вокруг — целые резервуары, доверху набитые плотью, так и готовой быть съеденной. Но я мог. Ни за что.
Как выяснилось, чёрная жижа была водой — пусть и нечистой, отемнённой чем-то непонятным. Она поддерживала во мне жизнь.
Вконец вымотавшийся от этого чистилища, я наткнулся на ещё одну овальную комнату и решил добровольно сдаться. Среди чёрных механизмов в стене виднелось лицо женщины, — точь-в-точь как в другой комнате управления, освещённой голубым светом. Я стал ждать, пока она откроет глаза.
И она открыла. Это были знакомые глаза. Я их тут же узнал.
Она начала говорить. Её рот был чем-то прикрыт и совсем не шевелился. Голос звучал из стен. Сначала слова были на хинди, а потом превратились в нечто абсолютно неразборчивое. Множественные трубки вокруг её головы разбухли в потугах.
Через секунду надо мной нависла металлическая клешня. Её холодные пальцы обхватили меня, и это ощущение показалось мне знакомым. Вот что вытащило меня из гроба и сбросило в трупную яму. Теперь я был пойман с концами. Чего я ожидал? Быть разорванным в клочья? или меня бы просто убили? Может, мне сулило стать шестернёй в этом механизме? Забавно. Ведь это именно то, чего я боялся больше всего на свете, ещё до того, как был похоронен заживо.
Клешня стремительно влекла меня через синевато, серовато и даже желтовато освещённые биомеханические тоннели. Нутром я почувствовал, что меня тащат вверх. В конце концов мы упёрлись во что-то твёрдое, и меня вышвырнули на волю, в месиво из грязи и воды. Бушевал невиданной силы шторм.
Она меня отпустила. Каким-то образом ей удалось разбудить в себе частичку человеческой воли, чтобы вызволить меня из загробной жизни. Я не смог её спасти, зато она выручила меня.
Я был свободен. Одиссея, начало которой положило моё неудавшееся самоубийство, подошла к концу, и я вернулся в мир живых.
Пережив шторм, я решился рассказать местным властям о том, что их ждало под землёй и воровало с кладбища трупы, но они лишь посмеялись. Тогда же я узнал, что в индуистской культуре принято кремировать усопших. Что если они что-то подозревали? Что если их давние предки знали, что ждало их под землёй и утаскивало трупы?
На кладбище, где меня похоронили, лежали представители различных народов и племён, которые не могли позволить себе кремацию. Там также хоронили никем не опознанных иностранцев. Вполне возможно, что, как мне и говорили, шторм стёр всё кладбище с лица земли. Однако меня не покидали подозрения, что подземный кошмар закрыл трупную яму, потому что мой побег подверг риску то конкретное место.
Пытаясь разобраться в том, что мне пришлось пережить, я перевёл четыре фразы, произнесённые индусской женщиной. Их значение привело меня в ещё больший ужас, чем всё, что мне довелось увидеть доселе.
Когда она была одним лишь черепом и лёгкими, соединёнными мышечной тканью, её первой фразой было: "Спасибо! Спасибо!"
Продолжение в комментариях
