Bregnev

Bregnev

Пикабушник
Дата рождения: 31 января 1991
sh1n
sh1n оставил первый донат
поставил 42185 плюсов и 2146 минусов
отредактировал 13 постов
проголосовал за 36 редактирований

На чай и пиченюхи

0 10 000
из 10 000 собрано осталось собрать
Награды:
За участие в Пикабу-Оскаре За неравнодушие к судьбе ПикабуС Днем рождения, Пикабу!10 лет на Пикабуболее 1000 подписчиков
49К рейтинг 1053 подписчика 363 подписки 406 постов 103 в горячем

На чердаках и в подвалах... 

Макс жил в самом обычном панельном девятиэтажном доме, построенном в семидесятые годы прошлого века. Было Максиму 32 года и обитал он себе с мамой и младшей сестрой в уютной трёхкомнатной квартире. Работал Макс непыльно и н амбициозно делопроизводителем на кафедре родного ВУЗа и неспешно писал диссертацию, а свободное время посвящал общественной деятельности. Была у Максима, что называется, активная гражданская позиция. Пройти спокойно мимо кучи мусора, сломанной урны, неправильно припаркованной машины он не мог и немедленно информировал обо всех нарушениях и недочётах соответствующие службы. К сожалению, а, может, и к счастью, вся эта общественная кипучесть не простиралась дальше Максимова района и ограничивалась придомовой территорией, детской площадкой и, частично, улицей перед домом. Но порядок там, благодаря Максовой бдительности и стараниям Мунира Бакирыча, пожилого потомственного дворника из династии московских татар, был образцовый.


Поздним осенним вечером, задержавшись на кафедре допоздна, Максим возвращался домой и обратил внимание на свет, пробивавшийся через зарешеченные квадратные окошечки в стенах фундамента. «Непорядок! – проснулась гражданская ответственность. – Что за свет такой? Ремонт? Да ничего там не ремонтируют. И Мунир Бакирыч из своей каморки к жене в квартиру переехал уже месяц как…». И с этими мыслями Максим направился к маленькому квадратику окошка, забранному металлическими прутьями и мелкой сеткой. Чтобы заглянуть в окошко, Максу пришлось встать на одно колено. Его взору открылась совершенно обыденная картина: бетонный пол, коричневые стены с бегущими по ним крашеными в зелёный цвет трубами, старый топчан Мунира Бакирыча в углу. Всё это было озарено ярким желтоватым светом качающейся под низким потолком голой лампочки в сто ватт. Вроде всё в порядке, чисто и сухо, только топчан этот Мунир никак не уберёт.


И тут какое-то движение в дальнем тёмном углу привлекло внимание Максима. Он повернул голову, почти прижался лицом к прутьям решётки… И волосы зашевелились на его голове – в тёмный проход, ведущий в следующую секцию подвала, втягивался здоровенный, толщиной с человеческое бедро, землистого цвета и с костяным гребнем поверху, хвост. Максим ойкнул, отшатнулся, плюхнулся на задницу, но сразу же вскочил, отряхиваясь. Руки его дрожали, спина под курткой покрылась противным холодным потом, и поэтому стремительное движение откуда-то сбоку он едва заметил периферийным зрением. В следующее мгновение страшной силы удар снес Макса на землю, вышибив из лёгких воздух, и сознание его померкло.


Впрочем, довольно скоро Максим пришёл в себя и понял, что его грубо и бесцеремонно волокут за шиворот вдоль дома. Макс немедленно предпринял слабые попытки освободиться, но руки и ноги пока ещё плохо слушались его, а хватка неизвестного моментально усилилась настолько, что шарф и воротник куртки больно сдавили горло, исключая всякую возможность позвать на помощь. От незнакомца несло каким-то зверинцем и как будто сырым мясом. Максим скосил глаза вниз и вбок, и увидел странную толстенную верёвку, волочившуюся за его похитителем по земле. Верёвка была грязного телесного цвета, вся покрыта коричневыми щетинками и странно извивалась. «Хвост!» – пронзила мозг Максима страшная мысль. Он слабо засучил ногами и попытался закричать.


- Не надо меня туда! Отпусти! Не хочу! Не надо в подвал! – засипел Макс и слабо засучил ногами.


- Заш-шем ф-фподвалл? – раздался странный шипящий голос. – На тш-ш-шердак-к! Тхы моя добытш-ша! А подвальный перебъётс-са…


И когтистая лапа, покрытая рыжеватой щетиной, обхватила его шею спереди и начала сдавливать. Перед глазами Макса заплясали искорки, закрутились разноцветные пятна, он задыхался. Но тут хватка чудовищной лапы усилилась ещё больше, в шее Максима что-то хрустнуло, и перед глазами его всё погасло, теперь уже навсегда…

Антон Швиндлер

Показать полностью

Аванс

...А была жизнь как жизнь. Институт окончил, диплом получил, на работу хорошую устроился. Потом вот Алёну встретил, свадьбу сыграли, хорошо так было, правда, как в сказке. Годика через полтора дочка родилась, Машенька. А когда Маше пять исполнилось, Алёна отправилась одноклассницу проведать. Где-то под Алуштой та обосновалась, после университета с мужем уехали на юга. Всё звала она Алёну мою в гости...


Алёна не доехала. Автобус упал в семидесятиметровую расщелину и из пятидесяти пассажиров выжило только четверо. Моей жены не было в их числе. Жить не хотелось, на стену лез, пил… Но выкарабкался, ради Машки выкарабкался. Тяжко было без Алёны, как кусок оторвали и кровью истекать оставили. Всё надеялся, даже после опознания, после похорон, что ошибка это была, что другую похоронили. Что вот сейчас позвонят из больницы, скажут, что гражданка такая-то пришла в себя, мужа с дочкой зовёт… Дурак.


Многое пришлось учиться делать, взяться за стирку, глажку, уборку. Готовить научился. Работу поменял, на карьеру плюнул. Машка без мамы осталась, не мог я по-другому. Ну в общем пошло-поехало наше с Машкой житьё, приспособились, втянулись, хорошо даже зажили. Накатывало только временами… Стоишь, бывало, на кухне над сгоревшим рагу и ждёшь, что сейчас раздастся голос Аленкин, - «Куда же ты, балбес, смотришь? Огонь поменьше сделай, масла капни…», - и ласковые родные руки отберут треклятую сковороду. И комок в горле такой, что хоть в петлю. Дочка, родная, эти моменты очень хорошо ощущала. Бросала игрушки сразу, приходила ко мне и молча обнимала, гладила маленькими ручками.


А потом, когда Машеньке исполнилось девять, ей поставили диагноз «агрессивная остеосаркома» и жизни дали при самом благоприятном раскладе от силы год. Да, болезнь нетипично долго не давала о себе знать, и когда мы обратились к врачу, то было уже поздно. Метастазы нашли в лёгких и мозге. Я уже пережил потерю жены. А если умрёт Маша, то и мне жить будет незачем. Я извёл лечащего врача – тогда Машу уже положили в отделение онкологии – я писал жалобы в министерство здравоохранения, в прокуратуру и Президенту. Я уже был готов продать машину и квартиру, денег как раз хватило бы на некое экспериментальное лечение в Израиле…


В один из дней, когда я навещал Машу в больнице, меня пригласил в свой кабинет заведующий отделением. Он усадил меня в кресло, налил коньяк в пузатый коротконогий бокал и сунул его мне в руку. Сам заведующий уселся напротив и, пристально глядя мне в глаза, сказал: «Девочка уходит, ей остались считанные недели. Всё, что нужно для облегчения состояния, мы ей способны дать в нашем отделении. Лечение, на которое вы уже готовы подписаться, ничего не изменит – не способно никакое лечение что-либо изменить, поймите – но наполнит последние дни вашего ребёнка болью и мучениями. Выбор за вами: либо боль и потом смерть, либо вы спокойно проведёте это время вместе и сможете попрощаться».


Я вышел из этого кабинета лишённым всякой надежды. Спустился в Машину палату, но она спала под капельницей после очередного приступа мучительной боли.


На следующее утро я отправился в церковь рядом с домом. Родители крестили меня в детстве, но я не был верующим, церковь не посещал, и не имел никакого представления об обычаях и ритуалах. Когда я вошёл под эти высоченные своды, то ощутил, что все мои заботы и страхи остались снаружи, что всё будет хорошо. Несколько минут я благоговейно шатался по церкви, вглядывался в потемневшие от времени лики святых. Взгляд мой задержался на одной из икон. На доске был изображён старец с седыми бородой и волосами, в одной руке у него была длинная ложечка с крестиком сверху, другая же поддерживала донышко небольшого сундучка с перегородкой посередине. «Это святой Диомид,- раздался за спиной шелестящий шепоток. – Великомученик. Он по занятию был врачом, но лечил не только лекарствами, но и Словом Божьим…». Я обернулся и увидел старушку, сухонькую и бесцветную, в сером халатике, сером платочке на серых волосах и морщинистым лицом со скорбно поджатым ротиком. Широко открытые глаза старушки были тёмными и немного безумными. Хотя я легко мог спутать безумие с огнём истинной веры. Я кивнул, и старушка продолжила: «Ежели заболел кто у тебя, то молись Диомиду, свечку поставь за здравие. Свечечка за двести, записку с именем священнику – пятьсот…». И после этих слов будто пелена спала с моих глаз и разума. Я огляделся вокруг, уже не ощущая ничего похожего на трепет и благоговение. Я находился в очень старом здании с высокими и давящими сводами, окружённый кучей потемневших от времени и потрескавшихся досок с лицами людей, которых, может, и не было вовсе. В совершенном смятении и будто после холодного душа я развернулся и почти выбежал наружу…


Ноги сами понесли меня в ближайший супермаркет, из которого я принёс домой изрядный запас спиртного. Да, я пытался залить горе и страдания спиртным. Закуску купить я не потрудился. Опьянел я почти сразу и следующие несколько часов помню урывками. Сначала просто пил. Потом бурлящие во мне боль и горе начали прорываться наружу кипящим потоком бессвязных слов. Я пил и плакал. Пил и проклинал всех и всё вокруг. Пил и орал самые мерзкие матерные слова, какие только мог вспомнить. Потом я начал молить.


Не помню, что именно я говорил, но ощущал только, что слова эти исходят из самых сокровенных глубин моего существа. Я молил о том, чего желал больше всего на свете. Я молил неизвестно кого, чтобы моя дочь жила. «Заберите меня хоть всего, хоть кусками, - рыдал я душой, - Руки-ноги поотрывайте, но чтобы она жила...». Ходить и даже ползать я тогда, судя по всему, уже не мог, и поэтому корчился на залитом слезами и заблеванном полу коридора. Потом помню, как грохнула об шкаф входная дверь и тьма заполнила квартиру. Я ощутил жуткий холод и начал трезветь. А следом мной овладел дикий, необузданный и первобытный ужас. Всё, что я мог, это распластаться вниз животом на загаженном полу, влипнув щекой в собственную рвоту. Какая-то часть моего существа, не парализованная страхом, пищала безумным внутренним голоском: «Они услышали тебя!!! Они пришли взять обещанное!!! Не смотри, только не смотри, только не смотри!!!». И я последовал совету голоска, зажмурившись до боли в глазах. Сначала было тихо. Потом послышалось лёгкое шуршание, цокот будто бы коготков по полу. С таким звуком двигались одни. Сипящее дыхание, слизистое причмокивание и влажные шлепки. А это перемещались другие. Шаги босых человеческих ног, но такие странные, будто бы ног у их обладателя больше двух. Так ходили третьи… Их было много там, разных, во тьме вокруг меня…


А потом я почувствовал прикосновения. Легкие, аккуратные, но шершавые и немного покалывающие. Я не знаю, чем меня трогали, но не руками. Эти прикосновения прошлись по всему моему телу, по голове, рукам и ногам бессистемно, перескакивая с одной части тела на другую и повторяясь, и, наконец, задержались на правой руке, вытянутой вдоль туловища. Потом руку от кончиков пальцев и примерно по середину плеча окутал холод, её сдавило. В следующую секунду там, где холода не было, расцвел пульсирующий цветок боли, и сознание покинуло меня.


Проснулся я в своей кровати. Солнце светило в лицо через незадёрнутые шторы. В наждачной сухости рту ворочался наждачный язык. Меня мутило, а в голове будто бы лежал здоровенный шар для боулинга, начинавший кататься при малейшем движении. Боже, ну и напился я вчера, вот урод… Так, надо срочно приводить себя в порядок и мчаться к Машке в больницу. При мыслях о дочери сердце сдавило, а на глаза навернулись слёзы. Держаться, только держаться. И я попытался встать с кровати. Спустил ноги на прохладный пол, немного наклонился вперёд, перенося центр тяжести, и меня повело вслед за неимоверно тяжёлой головой. Я рефлекторно выставил правую руку, чтобы опереться об тумбочку, но рука промахнулась, и я шмякнулся на пол, задев плечом этот неимоверно угловатый ящик. Больно было аж до слёз. Я сел на пол, облокотившись спиной о кровать, обхватил левой рукой ушибленное плечо и попытался протереть ладонью правой руки заслезившиеся глаза. И не смог. Потому что ладони не было. Потому что правая рука заканчивалась гладкой нелепой культёй примерно в двадцати сантиметрах ниже плечевого сустава.


И вот тут я вспомнил всё, что произошло накануне. До мельчайших подробностей. Хлынувшую через порог тьму. Сковавший меня животный ужас. Наполнившие окружающий меня мрак звуки. Прикосновения. Охвативший правую руку холод и вспышку боли. Вспомнил почти дословно. Почти, потому что так и не смог восстановить в памяти то, как именно и какими словами я молил о помощи. Осталось от этой мольбы-молитвы только лишь ощущение давно назревавшего и прорвавшегося нарыва. Значит, моя просьба была услышана. А вот была ли она выполнена… Что ж, я скоро узнаю.


С превеликим трудом, матерясь под нос и временами беззвучно рыдая от бессилия, я привёл себя в относительно приличный вид. В коридоре, кстати, ничего не напоминало о вчерашнем происшествии, а вот кухня сохранила все следы безобразной попойки. Когда я начал одеваться, меня ждало шокирующее открытие – весь гардероб был заботливо подготовлен под моё нынешнее однорукое строение. Длинные рукава свитеров, рубашек и пиджаков были подшиты, подвёрнуты или подколоты как раз по длине культи. Одежда на немыслимо неудобных для одной руки пуговицах перекочевала на дальние полки и в глубину шкафа. На ближних полках лежали вещи с кнопками, на молнии, либо без застёжек вовсе. Обувь на шнурках уступила место практичным кедам и кроссовкам на липучках либо с эластичными вставками по бокам. Закончив с одеждой, я потянулся было за ключами от машины, но в последний момент остановился – с механической коробкой мне сейчас не совладать. Неловко орудуя ключами, я отпер входную дверь и увидел соседку напротив, пожилую, общительную и довольно приятную женщину. Внутренне я был готов к любому вопросу и любой реакции, но не к такой. Скользнув по подвёрнутому рукаву моей джинсовки сочувственным и совсем не удивлённым взглядом, соседка приветливо со мной поздоровалась, справилась о здоровье Машеньки, поделилась наблюдениями о погоде и, выслушав мои односложные ответы, скрылась за дверью своей квартиры. О руке ни слова. Как будто так и нужно.


Молчаливый угрюмый таксист-частник без лишних вопросов доставил меня прямо к главному входу госпиталя. Уже через минуту я был в палате дочери. Как только я увидел её улыбку и сияющие глаза, то понял – всё, она здорова. Ноги мои подкосились и я почти рухнул на край кровати. А потом…


Потом мы смеялись и плакали, и снова смеялись, и я неловко обнимал Машку одной рукой. Потом я вполуха выслушивал сбивчивый и робкий монолог врача об устойчивой ремиссии, единичном случае и прочих вещах, которые обычно говорят врачи, когда не знают, что сказать. Потом подписывал какие-то больничные бумажки. Потом мы шли по коридору к лифту, в левой руке я нёс баул с какими-то вещами, а за подвёрнутый правый рукав по-свойски цеплялась ещё слабая, но довольная Маша. И мы вернулись домой…

***

Прошло полтора года. Моя Машка полностью поправилась. Я почти научился обходиться без руки. Работаю удалённо из дома, пишу статьи, занимаюсь редактурой. А ещё получаю пенсию по инвалидности, оформленной уже четыре года назад. Соседи и знакомые не выказывают удивления при виде моей руки, но только на прямой вопрос, – «А как я потерял руку?» - начинают мяться, уходить от ответа или нести околесицу. Руку, дескать, мне отрезали, когда меня машина сбила, после несчастного случая на заводе, из-за инфекции, и прочие правдоподобные небылицы. А Машка знает, куда делась моя рука. В тот день, когда мы вернулись из больницы, я попытался что-то объяснить, но дочка прижала пальчик к моим губам и тихонько сказала. - «Пап, не надо ничего выдумывать, я всё-всё поняла сразу, когда в то утро проснулась…»


Так и живём. Я со своей культёй и Машка моя, солнышко. Наладилось всё. Думаю вот машину с автоматической коробкой купить, вместо старой. Но только одно не даёт мне покоя… Моя рука… Не слишком ли низка была плата? А если это был всего лишь аванс и они придут забрать остальное?

Антон Швиндлер, 2018

Показать полностью

Фильм без названия

***

Пастух Михась, влюбленный и счастливый, поздней ночью возвращался от своей подруги Любки, жившей на хуторе. Муж ее был в отъезде, в городе, по каким-то делам, а значит, дорога Михасю была открыта. И уже три дня кряду, как только солнце садилось за горизонт, скрывая его от людских глаз, собирался к своей милой. Был он парень молодой, неженатый, спросить с него было некому. А что касалось Любки, то не один Михась протоптал тропинку к ее дому. Но в обиде никто не был. Улыбаясь чему-то и напевая про себя, он свернул к старому пруду, возле родной деревни. Днем там было полным-полно ребятишек. Иногда мужики приводили сюда лошадей – напоить и помыть. А к вечеру, после работ в поле, здесь бултыхались и хлюпались бабы, смывая пыль с натруженных за день тел. Поздними ночами, особенно в полнолуние, с пруда доносилось лягушачье пение – в камышах жили артели квакушек. Сегодня было полнолуние, но их почему-то не было слышно. Ярким зеркалом блестела гладь пруда, ветра не было. Луна, красивая как молодая девушка, отражалась в воде, и Михасю показалось, что это полное и мягкое Любкино лицо. С непреодолимой силой захотелось искупаться, хотя он с детства знал, что ночью этого делать нельзя – под корягой живет водяной, и он тотчас же утянет к себе на дно. А еще – русалки, те вообще могут защекотать до смерти. Но разомлевшему то ли от Любкиных ласк, то ли от огромной луны Михасю нисколечко не было страшно. Оставив простую холщовую одежду на берегу, он с разбегу бросился в воду. Бил ее руками, фыркал, смеялся, словно сошел с ума. Наконец, он вышел на берег, засунул в штанину одну ногу, затем натянул другую и, потянувшись уже было за рубахой, резко отпрянул. Полная луна в небе зашаталась туда-сюда, и Михася так затрясло, словно душа вон вырвалась. Перед ним стоял неизвестный темный человек огромного роста и с большими горящими глазами. Одет он был во все черное, лишь по его сюртуку шли в два ряда крупные блестящие пуговицы, и они беспощадно жгли глаза Михася. А может, это и не пуговицы были, а лишние глаза страшного незнакомца. Луна куда-то исчезла, стало темно-темно, поднялся холодный ветер. По пруду побежала искаженная жуткая рябь. Страшный незнакомец как щенка приподнял Михася над землей, держа его лицо на уровне своих кошмарных глаз, полыхающих гееной, открыл клыкастую кровавую пасть и сказал:


- Сослужишь мне службу, несчастный! Только не сдохни со страху раньше времени. Даю тебе мешок с мукою, отнесешь его бабке Натке, что в твоей деревне живет. За это угощу тебя табаком дорогим, знатным. Да не забудь главного – мешок поставишь на скамейку под окном ее дома. В дом не входи, и ее не зови. Сама знает.


Дьявол опустил трясущегося пастуха наземь, затряс появившейся на его личине козлиной бородой, погрозив пальцем с глянцево блеснувшим когтем и закричал: - А ну сними с шеи крест!

Михась со страху чуть не помер. Черт сдернул с него медную цепочку с оловянным крестиком и бросил в пруд. Затем в страшном оскале изобразил дьявольскую улыбку и произнес:


- Вот еще что. Конечно, если это тебе сейчас нужно. Сгинул муж твоей Любки, ограбили его разбойники, да и убили. Скоро об этом узнаешь. А через год оженит тебя вдова на себе, и пойдешь жить в ее дом, на ее добро. А вот это – подарок тебе. Держи! – под ноги Михасю упала небольшая штуковина. В это же миг ярко сверкнуло и щелкнуло, и бес в своем парадном облачении исчез. Вновь появилась круглая луна. Стало светло, и под ногами на песке Михась увидел дорогую серебряную табакерку. Чуть поодаль от нее стоял мешок.

***

- Снято! Всем спасибо! – протрубил режиссер. – Сережа, сегодня ты прекрасен! Отличная игра. Все, до завтра!


Съемочная группа стала сворачиваться. Актер Сергей Поляков открыл дверь своей квартиры, включил в прихожей свет.


- Сережка, ты что так поздно? Два часа ночи…


В прихожую вышла жена, она была в широкой «ночнушке» и босиком.


- Я не спала тебя ждала, потом так крепко заснула… И тут – звонок в дверь. Поляков обнял жену. Она была в положении и в последнее время стала нервной и даже дерганной.


- Звонок, говоришь? – он поцеловал ее. – Во сколько? Кто был, чего хотели? И почему ты без тапочек?


- Сереж, я не поняла ничего, наверное, перепутали квартиры.


- Ну а чего хотели-то?


- Сказали, чтобы муж мешок с мукой на скамейку под окном поставил. Представляешь, какая чушь? И это в двенадцать ночи! Пекарня здесь, что ли?


- Абсурд – медленно выдавил Сергей. Какая-то смутная мысль промелькнула в его голове. – Ну, ты иди, ложись, Ларис. Я пойду чайку на кухне попью. Хорошо?


- Нее, я тоже с тобой.


- Ну ладно.


- Как съемки прошли? Чем порадуешь? - спрашивала Лариса, доставая варенье и конфеты их холодильника.


- Знаешь, все до невозможности хорошо. Старик хвалил.


- Да ты что! – радостно оживилась Лариса.


- Ага.


- Поздравляю! А это ваш герой-любовник?


- Нет. Он нынче в демонах ходит.


- Аа, ты же говорил. И что?


- Ларис, ну что «что»?


- Ну, хвалили его?


- Ты как маленькая. Всех хвалили.


- А тебя больше всех?


Поляков рассмеялся. - Больше, больше. Иди, спи.


Сергей, вымывая чашки, иронично усмехнулся. «Что это – совпадение, или как? Или глухая и тупая зависть? Стасик Орлов мне завидует? Если он был вместе со мной на съемках, то просто физически не мог быть здесь. Это раз. Потом, попросить кого-то, допустим, из молодых фанатов или еще кого, разыграть меня? Бред. Не полный же он дурак. Сценарий знает ограниченное число людей. Чужие исключаются. Конечно, Орлов –сволочь известная, но чтобы так, по-детски… Конечно же, совпадение».

***

Утром он почему-то вызвал такси. Самому за рулем сидеть не хотелось. Была у него такая причуда. Поцеловав спящую жену, он покинул квартиру. Голова была тяжелая, настроения не было. Выйдя из подъезда, стал ждать такси. Такси все не ехало. Он снова позвонил в службу, поругался с диспетчером. Обернувшись, увидел на скамейке у палисадника, прямо по окном Варвары Дементьевны большой мешок. Надпись на нем гласила: «Мука. Высший сорт. 20 кг». Сергея будто дернуло. Мешок. Скамья, окно… Штора за окном первого этажа зашевелилась и показалась лицемерно-слащавая физиономия соседки. Они встретились взглядами. Нужно было поздороваться. Мало ли что Сергей думал об этой старой стерве, но он приветливо кивнул показавшейся в окне старухе. Та в ответ быстро-быстро закивала.


- Ваша мука? – показал он на скамью. Старуха открыла окно ,наклонилась, покосилась на скамью и ,с минуту подумав, ответила:


- Нет, не моя. Я с роду с тестом не в ладах. Не кулинар, не дано. Да ведь это же, наверное, вам привезли?


- Как это? – удивился Сергей.


- Так ведь сегодня ночью, где-то около двенадцати – звонок в дверь. Спрашиваю: кто? Называют номер вашей квартиры. Видать, вы не открыли. Пусть, говорят, муку заберет. Я им еще участковым пригрозила, думала, хулиганит кто, спать не дает.


Сергей задумался.


- Так ты это, сосед… забирай добро! Твоя мука, раз заказывал. – продолжала Дементьевна. Он остался в недоумении.


Подъехало долгожданное такси. Сергей и так встал с утра не с той ноги, а теперь что-то все дальше заводило его в глухой тупик. Вспомнилась чья-то дурацкая фраза «Актеры – люди эмоциональные». Сергей сплюнул. Весь этот бред начинал выбивать его из колеи. Садясь в машину, он оступился и упал на асфальт.

***

- Что, очухались, ваше благородие? Больно уж вы, барья, нежные. Ну подумаешь, вдарили пару раз в рожу. И чо? Да если б меня так нежно били в свое время, я б как кровь с молоком ходил, ей-богу! Ты уж не обессудь, офицерик, я тут тебе по карманам прошелся, пока ты в чувство приходил. Кой-чего нашел, тебе, я так думаю, не пригодится, а нам все радость какая-никакая.

Сергей открыл глаза. Рядом с ним на корточках сидел небритый, заросший, как леший, мужик. Одежда на нем была рваная и явно несовременная. И шла от мужика такая вонь, словно он не мылся от рождения.


- Где я? – просил Сергей.


- О, барин. Хорошо же тебя комиссар отметелил, ни хрена не помнишь. Как теперь на фортепьянах играть будешь? – заржал бродяга.


Сергей почувствовал сильную боль в голове. Губа была разбита, левый глаз отек и почти не открывался. Он лежал на куче сена в старом темном сарае. Воняло навозом, дегтем и грязным, немытым телом.


- Хорош табак у тебя, благородие, слышь?


- Какой табак? Ты кто?


Мужик молчал, попыхивая в полумраке сарая самокруткой.


- Хорош все же табак, век такого не видывал. Видать, заграничный, а, барин?


- Какой я тебе барин? Не чади, лучше дверь открой, дышать нечем!


- Ну. если ты, офицерик, не барин, при такой-то табакерке да выправке твоей, то я не Кирюха Косой, а попадья.


И паскудный мужик опять загоготал. Голова у Сергея трещала, он ничего не понимал. Не помнил, как здесь оказался, почему на нем офицерская форма царских времен. А может, он болен и у него бред? Сергей застонал и потерял сознание.


- Эй, голуба кровь, околел что ли? - мужик тряс избитого офицера. – Слышь сюда?!..


Сергей открыл глаза. Тьма в сарае стала еще гуще. Очевидно, была ночь. «Уму непостижимо! Это не съемки, не роль, нет такого сценария! Я не помню… Тогда что же? Где я, где Лариса, что с нею?» Все было нереально.


- О, очухался, паря! – донесся откуда-то из угла голос неряшливого мужика. – Чушеь, шлепнут тебя утром, я сам слышал. Ты чего – лазутчик, аль шпиён какой? Слышь, дуря?.. Вроде, не сильно бит, а башка у тя не соображает. Давай сбегем, а? Подкоп сделаем – тут земля рыхлая. Слышь, голубая кровь? Тут комиссар со своей кодлой заходил. Пнул тебя», говорит. «Вот гад! Так бабке Натке мешок муки и не отдал. Ведь сказано было оставить на скамейке под окном». А раз ослушался, то будет, говорит, ему , смертная казня. Утречком его и шлепнем.


- Я ведь как думал – продолжал мужик. – тебя к стенке, а меня, как обиженный царизмом элемент, на свободу пустют, ан нет! А знаешь, за чо? Э, паря, черт меня дернул табакерку твою стырить! Комиссар увидел и говорит: «Махновец. Ворюга, мародер». Обоих, говорит, к стенке. Видишь, ты не в себе был, ни хрена не помнишь! Вот ведь беда так беда! Бежать надо, барин.

Услыхав про мешок с мукой, Сергей глухо замычал. Что же происходит? Он попытался встать, но упал, тогда он пополз к двери и изо всех сил, что у него оставались, стал колотить в нее кулаками. Мужик жутко переполошился:


- Христом богом прошу, барин, перестань! Как собак, перебьют, ты чо творишь!?


Дверь заскрипела, отворяясь, и в отблесках костра снаружи Сергей увидел огромного темного человека, одетого во все черное, с двумя рядами блестящих пуговиц. В руках он держал винтовку.


- В чем дело, штабс-капитан Поляков? – спросил адский часовой.

***

Актер Сергей Максимович Поляков очнулся в больничной палате. Было яркое летнее утро. Рядом сидела жена его, Лариса, с оттопыренным на животе халатом. За ее спиной стоял доктор средних лет с приятным, добродушным лицом.


- Сережа! – взволновано и радостно почти закричала Лариса. – Очнулся, слава богу!


- Девушка, не переживайте вы так. Ничего страшного не случилось. Через пару дней будет дома, поедет на свои съемки. Все хорошо. Ждем ваших новых фильмов, Сергей Максимович. Вот и супруга ваша тоже скоро всех обрадует. Пока оставлю вас.


Сергей во все глаза смотрел на жену. Она ли это, или ему снова кажется? Взял ее за руку.


- Лариса!


Она заплакала от радости.


- Сережа. Ты так сильно меня напугал


- Прости, дорогая. А что, собственно, случилось?


- Ты оступился у самого дома, когда садился в такси. А соседка Варвара Дементьевна, ну что с первого этажа, все это видела. Скорую вызвала. Ты что, ничего не помнишь?


- Ну не совсем, почему же… – с сомнением ответил Сергей.


Лариса продолжала:


- Представляешь, уже после она зашла к нам с каким-то мужчиной, и он занес к нам мешок муки. Там килограммов двадцать. Что с нею делать? Она говорит, ты заказал. Ничего не понимаю.


- Лариса, приедешь домой, немедленно выброси, то есть попроси кого-нибудь выбросить этот мешок в мусорный бак.


- Как, муку?


- Это не мука, а мука, ей-богу. – Сергей повысил тон, выходя из себя. На глазах Ларисы выступили слезы.


- Сережа, что с тобой? Тебе плохо? Позвать врача?


Он сильнее сжал ее руку и поспешил успокоить.


- Я тебе потом расскажу, слышишь? Все нормально. Ничего не думай. Это профессиональное, и только. Со мной все в порядке. Потом расскажу и вместе посмеемся.


- Это точно смешно? Ну, давай, скажи сейчас! Ну, Сереж!


- Все, давай домой, позвони Старику, ну, Евгению Палычу, скажи – через два дня появлюсь, пусть не переживает. Ну все, иди.

***

Когда Лариса подходила к дому, она вновь увидела на подъездной скамейке мужчину, что заносил к ним давеча злополучный мешок. Она тотчас к нему обратилась:


- Ой, здравствуйте, помните, вы на днях помогали нам на четвертый этаж мешок занести?


- А то как же вас не помнить, конечно.


- Извините, как вас зовут?


- Кирилл. По фамилии – Косых. А соседка ваша Дементьевна – моя тетка по матери. – он кивнул на окно родственницы. Та, как всегда, несла боевое дежурство у окна – как бы чего не прозевать! Старуха открыла окно, поздоровалась с Ларисой, попросила племянника помочь соседке.


- А чем вам мука-то не по вкусу? – спросил Кирилл, поднимаясь по ступенькам. – «Высший сорт», хотя по мне – мука и мука. Привередливый вы народ, бабы.


Они вошли в квартиру.


- Да вы знаете, там червяки завелись. Видимо, в сыром месте хранилась. – преодолевая себя, соврала Лариса


- Вы, пожалуйста, выбросьте ее где-нибудь в мусорку. – и она неуклюже сунула ему в руку деньги – Вот, за работу.


Он не прекословил.


Когда грузчик уже спустился вниз, она услышала его слова:


- То занеси, то унеси, странные люди. Не мука, а мука. Ха-ха-ха!


Это «ха-ха-ха» было сказано так внезапно и зловеще, что ее передернуло. И тут она вспомнила, что эти же слова сказал в больнице Сергей. Мурашки пробежали по всему телу. Что Сергей не договаривает и почему оказался в больнице? Теперь ей оставалось только ждать его выздоровления.

***

Прошло полгода. Фильм был снят. Он с успехом прошел в кинотеатрах, сделав неплохие сборы. Сергей, как человек здравомыслящий, начисто вычеркнул из головы весь бред, который с ним произошел. Лариса благополучно родила девочку и за новыми, но уже радостными хлопотами позабыла всю эту историю, а может, как умная жена, просто об этом молчала. Спустя еще время, в разгар жаркого лета члены съемочной группы решили выехать на места бывших съемок для пикника. Приехали в живописную местность, к известному им пруду, где снимали памятную сцену с демоном. Сергей поначалу не хотел ехать, но после уговоров друзей, как благоразумный современный человек без всякой тени малейшего намека на суеверия все же поехал. Жена с малышкой оставались дома. Компания была что надо, недаром что артисты. Отдохнули, поели ухи на свежем воздухе, ягод, повеселились от души. Хотя у них все и всегда шло от души. Творческие люди! Сергей ни на минуту не пожалел, что вновь сюда приехал. День выдался солнечный, даже какой-то праздничный. Уезжать вечером никому не хотелось, но не взяли платки. Не спать же под открытым небом. Ночевать в деревне, где велись съемки, как-то не хотелось. Начнут автографы просить, расспрашивать, в рот заглядывать. Чувствуешь себя, как блоха на лысине. Лучше уж тогда по домам. Убирая все «продукты цивилизации» с места привала, Сергей поднял с травы журнал, пролистал. Решил прочесть в дороге. Редкая минута выдавалась у него для чтения: репетиции в театре, съемки… Журнал оказался так себе. И пестрый, разноплановый. Ничего не заинтересовало его. Кроме… Он вернулся на предпоследнюю страницу. Там была короткая заметка с фотографией. Что-то на тему экологии. В одной стране третьего мира чуть не разразилась эпидемия чумы. Спас ситуацию турист, снимавший местные красоты. В кадр его аппарата попал человек с мешком, который явно намеревался высыпать что-то в воды озера. Путешественник скрутил его и вместе с подозрительным багажом доставил в отделение местной позиции. Дело закрутилось дальше. Настойчивый турист добился анализа в столице – и результаты всех ошеломили. В мешке была мука, зараженная чумой. И это было бы ладно, но… На маленьком цветном фото Сергей узнал Кирюху Косого! Машинально сунув журнал в дорожную сумку, Сергей погрузился в тягучее раздумье. И чем больше он вспоминал все детали этой истории, тем в больший тупик приходил. В город приехали очень поздно. Свет в его квартире горел. Стало теплей и спокойней. Он быстро вбежал в подъезд и на первом этаже наткнулся на Варвару Дементьевну, метущую площадку.


- Не поздновато ли, бабка Натка? – ядовито спросил Сергей.


- А это кому как. Неужто догадался! – с ухмылкой ответила бабка. – Такой табак понапрасну пропал! Эх, ни себе, ни людям! Говорю: ни тебе, ни Кирюхе Косому!


Из сумки Сергея что-то выпало и прокатилось по ступенькам. Это была та самая табакерка, серебряная в драгоценных камнях. Бабка смахнула ее веником пониже, и Сергей увидел, что это уже вовсе не табакерка, а болотная жаба – жирная и мерзкая.


- И почему ж ты не принес мешок-то мне под окно, как велено тебе было? – злым голосом спросила Натка. Серей хотел было послать ее к дьяволу, глянул – а бабки и нет. У стенки одиноко стояла метла. А у последней ступеньки внизу громко квакнула жаба.


Он рванул домой на четвертый этаж. «Господи, господи!» - повторял он. Сергей звонил в дверь, не отнимая руки от кнопки. Лариса открыла спокойно, ничего не спросив, хотя обычно засыпала его тысячей вопросов. От этого ему стало немного не по себе. Так же молча она начала разбирать вещи и его сумки. Вынув журнал, полистала. Что-то подозрительное таилось в ее молчании. Он оробел. Дойдя до страницы с заметкой о чуме, Лариса ткнула крашеным ноготком в фото и сказала:


- Это Кирюха Косой, тот, что с тобой в плену был, помнишь? – и, немного помолчав, добавила: - А сегодня Варвара Дементьевна померла, представляешь? Кстати, тебе записка.


- Где? От кого?


- На кухне, на столе.


Сергей рванул с места, искоса глянув на Ларису.


- Дочь спит, ты не волнуйся – сообщила она.


Записка гласила: «Уехала с Машенькой к маме. Буду завтра. Целую. Лариса». Сергея пробил холодный пот. Он поднял глаза. В проеме двери стоял Черный человек в черной одежде, на которой в два ряда горели адские пуговицы.

Источник

Показать полностью

Бухта Блэк Милл

Было еще темно, и Джиму пришлось пробираться сквозь коварные заросли чертополоха и паутину, отыскивая дорогу в узком луче карманного фонарика. Он споткнулся, попав ботинком в заросшую травой ямку, а затем нашел тропинку, которая тянулась вдоль побережья. Хотя сезон только начался и сегодняшним утром ожидался самый большой отлив за весь год, Джим осознал, что он здесь совсем один, и подумал: «Возможно, Марен была права и это не лучшая идея».


Он оставил жену в теплом спальном отсеке трейлера, но знал, что она только притворяется спящей. Прошлым вечером они поссорились, и теперь Марен объявила ему свой знаменитый бойкот. На той неделе она прочитала газетную статью о двух ныряльщиках, которые подверглись нападению акулы во время сбора моллюсков. Одному из них акула оторвала руку, и он умер в лодке от потери крови прежде, чем им удалось добраться до берега.


— Здесь написано, что это произошло в двадцати минутах езды от Форт Росс, к западу от Сан-Франциско, — сказала ему Марен. — Джим, это то место, куда мы едем.


— Дорогая, ты ведь знаешь, что я не ныряю, — терпеливо напомнил он ей.


— Но ты надеваешь водолазный костюм.


— Ты же бывала со мной, Марен. Мы дожидались большого отлива и ходили у берега. Я никогда еще не бывал на такой глубине, где плавают акулы.


— Джим, но ты всегда уходишь один. Это небезопасно.


Тем не менее Марен уже решила, что не хочет его отпускать, и спор закончился очень плохо. Она согласилась на трехчасовую поездку из Сан-Хосе по серпантину, но Джиму было известно, что она не сможет пройти две мили к бухте в предрассветном холоде, и он не просил ее об этом. Оставалось только надеяться, что, когда он вернется в лагерь с грузом редких видов моллюсков и после того, как она их почистит (ведь это была ее обязанность), аппетитный аромат жарящегося на сливочном масле деликатеса заставит ее забыть о споре.


Такое уже случалось. И не раз.


Когда они поженились, Джим ясно дал ей понять, что он охотник. Конечно, у него были работа, семья, друзья и другие интересы — но свою жизнь он посвятил этому древнейшему и священному виду спорта. Ничто не давало ему такого ощущения единения, такой чистоты, как возможность поставить на стол мясо, добытое собственными руками. Обычно охота была тяжелым делом, иногда даже изнурительным, но это только позволяло ему получить больше удовлетворения от победы в финале. На самом деле, только выслеживая добычу, Джим по-настоящему чувствовал себя живым.


Марен терпела его охотничьи вылазки, но сама так ни разу и не взяла в руки ружье, удочку или сеть. По мнению Джима, в этом заключалась разница между мужчинами и женщинами.


Мужчины по природе своей охотники, женщины — собирательницы. Тем не менее для него всегда оставалось загадкой, чего же хотела она. Может быть, ребенка?.. Но, когда он предложил его завести, она сказала, что пока не готова. Он тогда не понял, к чему же она готова. И спустя пять лет семейной жизни ему так и не удалось этого понять.


Шагая по узкой тропинке, петляющей среди сорняков, он постарался не думать о Марен и об их разваливающемся браке. Откуда-то слева до него доносился звук прибоя, и этот тихий шелест, не похожий на грохот волн во время прилива, успокоил его. Тропинка свернула влево, но Джим заметил серые стволы поваленных деревьев, служившие ему указателем. Он сошел с тропинки и снова начал пробираться сквозь крапиву и умирающую траву. По опыту Джим знал, что до утеса осталось около двух ми — нут ходьбы, и замедлил шаг, освещая путь фонариком, пока не заметил край обрыва.


До бухты Блэк Милл было сложно добраться, и это стало еще одним поводом для спора с Марен. После трехчасовой поездки по внушающему страх горному серпантину Первого шоссе от лагеря до бухты оставалось еще сорок минут ходу. С трех сторон ее окружали отвесные скалы, а с четвертой — море. Спуститься вниз, не карабкаясь по скалам, можно было только по узкому оврагу, почти скрытому кустами. Джиму нравилось охотиться в одиночестве, но что, если он получит травму и не сможет самостоятельно оттуда выбраться? Он, конечно, попытался объяснить ей, что труднодоступность бухты как раз делала ее идеальной для охоты. За три года с тех пор, как он ее нашел, Джим встретил там только одного охотника, и тот нырял с аквалангом. Он знал, что всегда сможет найти в этой крохотной бухте множество неуловимых абалонов.


Пока Джим добирался до вершины нависающего над морем утеса, мысли о Марен вылетели у него из головы, и он сосредоточился на предстоящей ему задаче. Сначала нужно было осторожно пройти по краю обрыва до куста, который, как ему было известно, обозначал начало оврага. Джим аккуратно обогнул куст и спустился на находящийся в трех футах под ним камень. Теперь он был в овраге и знал, что при необходимости может отыскать путь вниз на ощупь. Он спрятал фонарик в карман на поясе и начал спуск. Овраг был завален камнями, которые образовывали подобие крутых естественных ступеней, и Джим спустился без помех. Как только он выбрался из оврага, ему в нос ударил едкий запах соли и водорослей, вынесенных на берег волнами. Шум прибоя, усиленный эхом от близких утесов, казался оглушительным. Джим снова достал фонарик. В его свете он увидел в нескольких футах от себя мелкие озерца, оставленные отливом; темную воду обрамляли обросшие камни и блестящие скользкие водоросли. Джим, чувствуя, как внутри него поднимается азарт предстоящей охоты, быстро поставил рюкзак на плоский камень, доходивший ему до бедра, снял туристические ботинки, проверил мешочек для добычи и крюк и наконец выключил фонарик. Когда он начал пробираться через скользкие камни и кучи водорослей к цели, небо только-только начало сереть. Он чувствовал, как от его ступней разбегаются крошечные морские создания, и один раз с резким хлопком наступил на запутавшуюся в водорослях бутылку. Глаза уже начало щипать от морской соли, поэтому он надел маску без трубки. Он отошел, по своим расчетам, приблизительно на сорок футов от берега и различил справа от себя темные очертания большого озера. Затем окунулся в воду по пояс и начал ощупывать лежащие на дне камни. Его защищенные перчатками пальцы задели несколько колючих морских ежей и анемон, а через несколько минут поиски увенчались успехом — Джим нащупал крупную раковину. Моллюск находился в нескольких футах под водой, и, чтобы достать его крюком, следовало либо задержать дыхание, либо воспользоваться дыхательной трубкой. Он выбрал первое, сделал глубокий вдох, покрепче обхватил крюк и нырнул. Джим расколол раковину, пытаясь просунуть под нее крюк, но в конце концов ему это удалось, и он надавил, используя крюк как рычаг. Абалон держался крепко, и его положение было выгодным, так что поддался он только тогда, когда легкие Джима уже начали гореть от недостатка воздуха. Моллюск упал в подставленную ладонь, и Джим поспешно вынул голову из воды.


Абалон оказался средних размеров, но он не пролезал в сортировочное кольцо, поэтому его можно было оставить. С чувством удовлетворения Джим положил моллюска в мешочек и продолжил охоту.


В первом озерце больше не оказалось ничего ценного, поэтому он перешел к следующему. От океана его отделяла только узкая полоса камней и водорослей, оно было большое и многообещающее. Джим вошел в воду и начал шарить под камнями, держась одной рукой за выступающую из воды небольшую скалу. Когда большой, как тарелка, краб выскользнул у него из-под пальцев, Джим даже не вздрогнул.


Под первым камнем ничего не было, и он перешел к следующему. Внизу оказалось подобие длинного пологого выступа, уходившего под воду, и, попытавшись добраться до его обратной стороны, Джим очутился в воде по шею. Он ощупывал камень, двигаясь слева направо, и вдруг натолкнулся на что-то длинное и толстое, с какими-то покрытыми лохмотьями отростками.

Вообще-то на ощупь это было похоже на костлявую человеческую руку.


Он отдернул ладонь, как от укуса, пытаясь перевести дыхание. Джим мог поклясться, что нащупал кости запястья и пальцы, на которых еще оставались обрывки плоти.


Это было странно. Оторванная рука в озерце, оставшемся после отлива? Это, скорее всего, странные водоросли или утонувшая ветка, которую принесло последним приливом. Или же это могла быть жертва акулы… Он огляделся по сторонам, на миг поддался панике и пожалел, что не подождал до рассвета. Так нет же, ему хотелось поохотиться, пока отлив еще не закончился, пока вода не устремилась обратно к берегу. Ему необходимо было прийти сюда до рассвета, в темноте. Одному.


В полумраке он мог различить собственные пальцы, лишь поднеся их к лицу. Джим снял маску и сильно зажмурился, пока не выступили слезы, вымывшие соль из глаз, а затем заставил себя снова ощупать камень. Он снова нашел эту штуку, крепко за нее ухватился и потянул. Приложив усилия, ему удалось высвободить ее и вытащить из воды.


Вне всяких сомнений, это была человеческая рука.


Джим непроизвольно вскрикнул и выронил ее. От руки остались практически голые кости, к которым местами все еще крепились остатки кожи и сухожилий. Пальцы, кажется, сохранились все, а сама рука заканчивалась в районе локтя.


Он, пятясь, с колотящимся сердцем и слезами на глазах в панике выбрался из озера и перелез через камни. Джим пятился бы и дальше, но поскользнулся на куче водорослей и упал. Боль от удара о камень и в разодранных об острые ракушки руках привела его в чувство. Джим смог остановиться, чтобы осмыслить произошедшее.


Какого черта… как… как она сюда попала?!


Это же, наверное, работа той акулы, о которой говорила Марен! Он посмотрел по сторонам и понял, что сидит между оставшимся от отлива озером и океаном, глядя на тихо плещущиеся волны, плохо различимые в темноте. В прибое то тут то там виднелись водоросли и принесенные морем куски дерева. Иногда они выступали из воды, словно чья-нибудь голова. Или плавник.

Джим на четвереньках снова вполз в озеро. Всплеск воды, вызванный его собственным телом, неожиданно напугал его, и он снова пережил приступ паники, осознав, что рука по-прежнему находится в этом озере, — разве это не она только что задела его ногу? Он вскрикнул, бросился к ближайшему выступающему из воды камню, вылез из озера, затем развернулся к берегу и пополз.


Джим преодолел несколько футов, прежде чем успокоился и вернул способность мыслить. Затем он остановился, чтобы перевести дух («Черт, я же сейчас потеряю сознание!») и все обдумать.

Что ж, хорошо. Очевидно, ему следует вернуться к трейлеру, разбудить Марен и отправиться в управление кемпинга. Они проверяли свои сотовые, но в кемпинге не было покрытия. Затем он предположил, что ему придется сюда вернуться и показать полиции, где именно он нашел руку. Конечно, к тому времени снова поднимется прилив, и они, скорее всего, пошлют своих собственных ныряльщиков.


Джим надеялся, что у тех есть защита от акул.


У него был план; он знал, что нужно делать. Затем он понял, что забрался в дальнюю левую часть бухты и самый короткий путь к берегу пролегает через несколько больших озер.


Несколько больших озер, в которых, возможно, есть еще куски человеческого тела.

Джим сразу понял, что не сможет этого сделать. А если в ближайшем озере окажется кое-что похуже руки — например голова, полуразложившаяся голова с ужасной ухмылкой?..


Он снова заставил себя собраться с мыслями. В смутном свете он с трудом различал тропинку, ведущую к тому месту, где он бросил рюкзак. И фонарик. Он приказал себе двигаться медленно и осторожно, но его трясло, и это мешало сохранять равновесие.


Он поскользнулся и съехал одной ногой в озеро. Хотя она погрузилась всего лишь по щиколотку, Джим отдернул ногу, словно прикоснулся ею к расплавленному металлу. Он всматривался в воду, затем перевел взгляд на окружающие его камни. Любая длинная выбеленная деревяшка могла оказаться костью, а расколотые ракушки — ногтями или зубами…


Он попытался унять дрожь, но не смог. Тогда Джим дотянулся до большой ветки, принесенной океаном (слишком большой, чтобы оказаться частью человеческого тела!), которую можно было использовать в качестве посоха. С помощью этого приспособления он проверял коварные кучи водорослей и камней, прежде чем поставить туда ногу, и таким образом наконец добрался до оврага.


Джим отбросил самодельный посох и позволил себе упасть на плоский камень. Какое-то время он просто лежал, испытывая облегчение, ощущая себя живым и в безопасности. Через несколько минут он перестал дрожать. Озера морской воды с их ужасными секретами, которые он обнаружил, были далеко. Осталось только подняться вверх по оврагу, и ему уже ничто не будет угрожать.


Джим сел, поспешно приоткрыл рюкзак, чтобы достать полотенце и вытереть разъедаемые солью глаза. Мимоходом удивился, заметив на белом полотенце темный след. Порез на ладони сильно кровоточил. Он обернул руку полотенцем, затем надел туристические ботинки, продел руки в лямки рюкзака и начал взбираться наверх.


Сейчас уже рассвело достаточно, чтобы Джим, карабкающийся по камням, мог различить вершину утеса. Он время от времени останавливался, чтобы определить направление, а затем ступал на следующий камень. Джим уже почти добрался до вершины, когда что-то впереди заслонило ему свет. Он посмотрел вверх…


…и увидел тень стоящего там человека.


Он уже собирался позвать его, радуясь присутствию другого (живого!) человека, но затем заметил нечто такое, отчего крик застрял в горле.


Мужчина наверху что-то нес, что-то большое и черное, и Джим подумал, что это, скорее всего, большой пластиковый мешок для мусора, такой же, как те, которыми Карен пользовалась дома. Но только этот мешок был полон, набит чем-то под завязку.


«Какого черта, этот парень что, выбрасывает здесь свой гребаный мусор?» — подумал Джим.

Мужчина поднял мешок, и Джим увидел, что тот определенно очень тяжелый.


А потом до него дошло.


О боже, мать твою! Что за дерьмо?!


В мешке был расчлененный труп.


И этот мужчина спускался вместе с ним в овраг.


Джим не знал, заметил ли тот его. Он думал, что пока нет. Джим поднимался тихо, его скрывала тень оврага, и он был одет в черный гидрокостюм. Но даже если его до сих пор не увидели, это непременно случится, если он останется в узком овраге…


…потому что мужчина спускался и теперь был всего в пяти футах от Джима.


Джим инстинктивно попятился. В овраге было негде спрятаться, но, возможно, добравшись до бухты, он отыщет большой камень или озеро…


По крайней мере, он хотя бы сможет взять ту толстую ветку, которую бросил внизу, — ее можно использовать в качестве посоха… или дубинки.


Мужчина над ним двигался медленно, стараясь не порвать переполненный мешок, и это давало Джиму небольшое преимущество, несмотря на то что он двигался задом наперед. Он добрался до большого плоского камня, на котором отдыхал несколько минут назад, присел за ним и ощупал возле себя землю, пока его пальцы не сомкнулись на толстой ветке, что придало ему уверенности. Затем он прижался к каменистому склону утеса и начал отодвигаться влево.

Тихий звук осыпающейся гальки заставил его замереть с колотящимся в горле сердцем, пока он не понял, что этот звук издал другой мужчина, который споткнулся и выбил несколько камешков из стены оврага. Джим слышал, как он вполголоса выругался, а затем увидел, как тот появляется из оврага, ступает на большой плоский камень и кладет свой мешок, чтобы передохнуть.


Джим, чувствуя, как стучит кровь в ушах, присел на корточки, хотя рядом не было камня, за которым можно было бы спрятаться. Он видел мужчину, потому что его силуэт выделялся на фоне неба и потому что он теперь достал из кармана маленький фонарик. Если он направит его в сторону Джима…


Но он этого не сделал. Он направил луч на лежащие перед ним озерца, поднял мешок и сошел с камня, поглощенный своей задачей.


Джим знал, что у него теперь есть два варианта на выбор. Классическая дилемма — драться или бежать. Он может попробовать вырубить мужчину своей веткой, но если тот его услышит и если он вооружен, то Джим труп. Или же он может попытаться подняться по оврагу, прежде чем его заметят. Ему было известно, что очень скоро светлеющее небо обозначит его местонахождение не хуже рампы. Нужно было выбирать не медля. Джим склонился к последнему варианту, но решил подождать, пока мужчина не уйдет от оврага как можно дальше. Джим был молод и, скорее всего, убежал бы от мужчины, даже если бы тот его обнаружил, но опять же… если тот вооружен… Это был единственный разумный выбор. Джим осторожно снял громоздкий рюкзак, чтобы двигаться быстрее. И начал выжидать, стоя на коленях подутесом и не сводя глаз с мужчины с мешком, направляющегося к первому большому озеру. Добравшись туда, тот опустил мешок, залез в него и что-то вытащил…


О господи, это же нога, это же гребаная нога!


…и аккуратно уложил на дно озера. Затем принялся искать что-то позади себя, и Джим догадался, что он ищет камень, которым можно придавить ногу, чтобы она не всплыла. Когда начнется прилив, нога останется на прежнем месте, а морская живность, принесенная водой, быстро уничтожит улику, оставив от нее лишь несколько костей, которые в этой закрытой бухте, скорее всего, так и не будут найдены…


Джим резко вскочил и бросился бежать к оврагу.


Он бежал плохо и неуклюже. Джиму это знал — так же, как и то, что он находится на волосок от смерти. Тем не менее у него был шанс: неуклюжесть не помеха, если он будет действовать тихо.

Он поскользнулся и врезался в камень, а забытый абалон, умирающий в его мешке для добычи, громко стукнулся о скалу. Слишком громко.


Пока Джим в отчаянии поднимался на ноги, на него упал луч фонарика.


На миг Джим просто застыл, и единственная мысль, пришедшая ему в голову («Олень, застигнутый светом фар!») была совсем нелепой. Затем он понял, что мужчина повернулся к нему и неуклюже бежит через озерца и лужи, доставая что-то из кармана. Луч фонарика на миг выхватил из полумрака — не ствол пистолета, а лезвие ножа.


Ну конечно же, у него с собой нож. Пистолетом людей на куски не разрежешь.

Джим бросился бежать, но понял, что никак не успеет добраться до оврага вовремя. Поэтому он остановился и обеими руками сжал свою дубинку…


…и приближающийся к нему мужчина тоже замер.


Джим удивился, но это длилось лишь миг. Мужчина, видимо, оценил противника и снова бросился вперед. В глаза ударил луч фонаря, неожиданно ослепив Джима. Он чуть было не начал закрываться руками от света, но вместо этого вслепую взмахнул дубинкой.


И почувствовал, как она ударила по чему-то твердому. Мужчина застонал от боли, и Джим услышал, как он свалился вниз. Но затем до него донеслось ругательство («Черт!»), и стало ясно, что тот не потерял сознания и миг спустя снова набросится на него с ножом.


Джим попятился в сторону озер, оставленных отливом, так как мужчина упал между ним и входом в овраг. И снова занес свою дубинку.


Мужчина выключил фонарик и отбросил его в сторону. Рассвело уже достаточно, чтобы Джим мог рассмотреть его лицо. Он был старше Джима, но не намного, и на нем были темный свитер и кроссовки. Но самой запоминающейся чертой, конечно, оставался нож в руке.


Неожиданно он прыгнул вперед, и Джим отступил в сторону. Нож вспорол воздух там, где только что находилось тело Джима. Джим попытался ударить противника дубинкой, но промазал и потерял равновесие. Он выровнялся как раз во время следующей атаки и попытался увернуться, но недостаточно быстро. Нож ударил его в плечо.


Боль была ужасной, но не парализующей, и Джим размахнулся, метя противнику по ногам. От удара мужчину отбросило в сторону. Он упал в кучу камней и застонал. Джим поднялся на ноги, стиснув зубы от боли в раненом плече, и, пятясь, начал отступать. Затем что-то попалось ему под ноги, и он упал… …на пластиковый мешок для мусора.


Мешок от удара разорвался, и Джим оказался посреди зловонного месива из внутренностей и отрезанных конечностей. Он закричал, дергаясь и разбрасывая содержимое мешка в стороны, пытаясь выбраться, и наконец упал в воду, теперь уже радуясь этому. Джим вылез из озерца и увидел, что мужчина встает. Он не был в этом уверен, но ему показалось, что на голове у того виднеется что-то темное. Возможно, кровь. Джим начал искать свою дубинку и с ужасом осознал, что где-то ее выронил и теперь в его распоряжении есть только бесполезная легкая полуметровая палка, принесенная водой. Он отбросил ее и начал отчаянно искать то, что можно использовать в качестве оружия — другую ветку, камень, хотя бы острый обломок раковины…

И тут мужчина на него набросился.


Джим вцепился в занесенную над ним руку с ножом, и они оба упали. Джим сильно ударился спиной о камень размером с грейпфрут. Их локти, оказавшись в куче водорослей, заскользили, и нож, выбивая искры, черкнул по каменному дну. Джим нашел в себе силы, чтобы отшвырнуть мужчину, и его рука натолкнулась на что-то тяжелое, висевшее у него на поясе, на оружие, о котором он забыл: крюк для сбора моллюсков. Когда его противник снова поднялся на ноги, Джим его уже ждал. Как только тот бросился на Джима, он опустил крюк ему на голову. Раздалось невообразимо приятное «хрясь!» — и мужчина упал.


На это раз он не застонал и не пошевелился. Джим знал, что ему удалось по меньшей мере вырубить противника, а возможно, и убить.


И он не собирался это выяснять.


Он бросился к оврагу, спотыкаясь и поскальзываясь, но не обращая на это внимания. Добравшись до него, Джим забыл о своем рюкзаке, о раненых плече и руке. Он стремительно поднялся наверх и, еще не отдавая себе отчета в случившемся, но понимая, что он выпутался, бросился со всех ног по тропинке к трейлеру.


Джим остановился и обернулся, желая убедиться, что мужчина его не преследует. Его легкие горели, и, увидев, что погони нет, он согнулся, пытаясь отдышаться. И неожиданно для себя рассмеялся. Он необычно чистого чувства облегчения и победы. На это раз он сам оказался добычей, и ему удалось сбежать. Он встретился со смертью и выжил, чтобы рассказать об этом Марен.


Марен… подождите-ка, он ей такое расскажет… Он развернулся и снова побежал к трейлеру. Все еще улыбаясь. «Может, я стану героем. Может, за его голову назначена награда. Марен ведь понравится, если ее подруги увидят мое фото в газете…»


Дальше он бежал уже без всяких мыслей сквозь кусты, не обращая на этот раз внимания на кусачую крапиву и цепляющиеся за ноги корни. В утреннем свете он увидел место кемпинга и стоявший там одинокий трейлер.


— Марен! — позвал Джим, хотя и знал, что он все еще слишком далеко и она его не услышит.


— Марен! — повторил он, подбегая к дверце водителя, рядом с которой находилась дверь, ведущая в трейлер.


А затем он пошатнулся и замер.


Дверь трейлера была открыта настежь. Она слегка поскрипывала, покачиваясь от утреннего бриза. И там была кровь. Много крови, огромные кляксы на двери, на подножке и на дороге. Широкая кровавая полоса тянулась прочь от трейлера на расстояние в несколько футов, а затем исчезала. Дальше к кустам вели только кровавые следы, оставленные парой мужских кроссовок.


Джим не смог заставить себя заглянуть внутрь. В этом не было никакого смысла, потому что ему было известно: Марен там нет. По крайней мере большей ее части. Он знал, где она и что с ней случилось.


Стоя в утренней прохладе и осознав всю глубину своей потери, Джим закричал.

Автор: Лиза Мортон

Источник

Показать полностью

Снежок

Снега той зимой нападало много, и Игорь Петрович с Дартом зачастили в близлежащий парк, предаваться долгим прогулкам по сугробам. Игорь Петрович – средних лет крупный мужчина, одутловатый и одышливый, с прокуренными пшеничными усами, бывший сотрудник полиции, уволившийся из органов из-за конфликта с руководством. Ныне он работал старшим смены охранников. Стерёг он со своими подчиненными территорию бывшего завода, приютившую сейчас кучу всевозможных фирм и фирмочек, офисов, автосервисов и складов бог знает с чем. А Дарт – годовалый и не очень чистокровный ротвейлер, исчадие ада в глазах местных собачников, кровожадный дракон для всех окрестных бабушек с престарелыми болонками и пожиратель младенцев и детей постарше каждой молодой мамочки по соседству, но умница и красавец, по мнению самого Игоря Петровича.


Были у Игоря Петровича жена Людмила, мало интересовавшая его во всех смыслах полнотелая крашеная блондинка, и взрослый сын, давно уже перебравшийся на постоянное место жительства в Германию и с тех пор ни разу не навестивший родителей.


В тот день стоял лёгкий морозец, снег искрился и поскрипывал под подошвами валенок Игоря Петровича, Дарт солидно пыхал клубами пара справа от ноги хозяина, а все встречные-поперечные, особенно с собаками, привычно рассасывались по закоулкам. А вот и вход в парк, осталось только найти полянку попросторней, чтобы Дарту было где порезвиться. Будет ли свободна эта поляна, Игоря Петровича с Дартом беспокоило мало. Обычно приглянувшееся местечко быстро и незаметно очищалось само, поскольку связываться с агрессивным Дартом и его хозяином, самоуверенным бывшим полицейским, не хотелось никому. На счету Дарта было несколько сильно покусанных домашних собак, огромное количество разодранных в клочья футбольных мячей и множество напуганных до слёз малышей. Всё это сходило с рук Игорю Петровичу благодаря старым связям и нужным знакомствам в рядах доблестной полиции.


А вот и любимая поляна, ровная, просторная, укрытая пухлым и нетронутым снежным одеялом. «Пусто! Хорошо, но скучно… Давно Дарт не гонял никого…» – подумал Игорь Петрович. Ан нет, поляна не пустовала … На дальнем её краю виднелась знакомая фигурка. «Твою мать. Эта сука сумасшедшая здесь… Клавка, чтоб ей пусто было, дура больная!» - начал закипать экс-полицейский. Сумасшедшая попросту игнорировала его, и это раздражало.


Клава, Клавка, Клавдия, как её только не звали. Она была местной сумасшедшей и жила, скажем, где-то по соседству, поскольку точного её адреса не знали даже сверхосведомлённые корреспонденты агентства ОБС, те самые старушки на лавочках у подъездов. Клавдия, неопределимого возраста женщина, невысокая и худощавая, с коротко остриженными белоснежными волосами, была бы похожа на школьную учительницу или библиотекаря, если бы не одевалась в невообразимое количество драных юбок, мужские засаленные пиджаки и резиновые сапоги. Весь день она проводила на улице, бесцельно и хаотично шатаясь по тротуарам с блуждающей улыбкой, и напевая неожиданно приятным и звучным контральто, непонятно как умещающимся в тщедушном теле, старинные романсы. Она получала пенсию и с грехом пополам могла самостоятельно купить в близлежащей «Пятерочке» необходимый минимум самых дешёвых продуктов. Людей она не замечала, а люди старались не замечать её, хотя была Клавдия совершенно безобидной.


Когда ложился и не таял первый снег, Клавдия менялась. Дело было не только в валенках, приходивших на смену резиновым сапогам, и заношенном безразмерном мужском пальто, покрывавшем её худые плечи. Перемены наступали и в её поведении. Обычно отстранённое выражение лица становилось целеустремлённым и сосредоточенным, глаза начинали светиться радостью. Она вооружалась потрёпанным брезентовым собачьим поводком с ржавым карабином и целыми днями пропадала в парке, в самых дальних и укромных его уголках. Зимой в её жизнь приходил Снежок. До первых капелей Клавдия «выгуливала» Снежка по укромным аллейкам и заснеженным полянкам, стараясь не попадаться на глаза прогуливающимся людям. Лишь иногда кто-нибудь замечал мелькнувшие между голых стволов цветастые Клавины юбки или слышал, как она выкрикивает своим мелодичным контральто - «Снежок! Ко мне!!! Снежок, сидеть! Умница, Снежок!» - и что-то подобное.


Наверняка никто ничего не знал, но все сошлись во мнении, что много лет назад у Клавы была собака по кличке Снежок, а потом куда-то делась. Кто-то говорил, что пёс попросту сбежал от чокнутой бабы, кто-то считал, что Клавдия забыла его в квартире, и он умер от голода, а щедрые на шокирующие подробности подростки считали, что хозяйка сама то ли просто убила, то ли принесла Снежка в жертву Сатане, Чернобогу, Ктулху и бог весть кому ещё. Но факт остаётся фактом – Снежка у Клавы никто никогда не видел. Старшее поколение припоминало, что в одна тыщща девятьсот семьдесят каком-то, когда Клавка вроде бы появилась в этом районе, никакой собаки, кошки, лошади, а равно и свиньи при ней не было. Был только широченный и длиннющий потрёпанный поводок с ржавым карабином.


«Плевать! - думал Игорь Петрович, пробираясь по узенькой тропке к середине поляны. – Не хватало ещё нервы тратить на эту психованную. Что она есть, что нет её…» Обычно Клава старалась не пересекаться с другими собачниками и при виде их незаметно уходила подальше. Но не в этот раз. Игорь Петрович остановился и принялся было возиться с застёжкой поводка поскуливающего от нетерпения Дарта, как вдруг услышал голос Клавки.


- Нет! Нельзя!!! Перестаньте! Прошу вас! Снежок не на поводке!!! Снежок, фу! Не отпускайте собаку! – кричала Клавдия на бегу, оскальзываясь и взмётывая бессчетными своими юбками. – Я сейчас его уведу, только подождите!!!


- Чё ты орёшь, больная! – гаркнул во всю свою прокуренную глотку экс-милиционер. – Какой, нах, Снежок? Не видишь, я с собакой гулять пришёл, идиотка!


И освобождённый от поводка Дарт тяжеловесным галопом устремился пологой дугой к середине поляны. Клавдия с всхлипом осела в снег, закусив кулак. По её щекам потекли слёзы…

А дальше произошло вот что…. Перед самозабвенно несущимся Дартом вдруг взметнулся снежный вихрь, в котором на краткий миг мелькнуло нечто невообразимое, покрытое изжелта-белым косматым мехом. Игорь Петрович успел разглядеть только здоровую башку с неимоверно широкой пастью, полной треугольных зубов и пару маленьких жёлтых равнодушных глазок с вертикальными зрачками, притаившиеся среди завитков шерсти. Разлетевшийся во весь опор ротвейлер влетел в этот вихрь. К этому. Прямо в пасть. Раздался короткий собачий взвизг, потом приглушённый хруст, и всё кончилось. Поляна была пуста. Лишь только несколько алых капелек на снегу напоминали о произошедшем.


Игорь Петрович с хрустом захлопнул усатый рот, сбросил овладевший им ступор и побежал. Побежал так, как не бегал в детстве, полетел над снегом, чудом ни разу не поскользнувшись. Он бежал прочь, сжимая в руке поводок Дарта, оставляя за спиной страшную поляну и сидящую в снегу душевнобольную. Никогда ещё Игорю Петровичу не было так страшно.


В считанные минуты долетев до дома, он, как был, в бушлате и валенках, ввалился в квартиру и протопал на кухню, походя послав сунувшуюся было с расспросами Людмилу. На кухне он трясущимися руками распахнул холодильник, выхватил из него бутылку «Абсолюта» с заранее выдранным пластиковым клапаном и надолго приник к горлышку, всасывая и всасывая в себя обжигающе ледяную жидкость. Быстро опьянев, он отставил бутылку в сторону, сбросил верхнюю одежду на пол в прихожей, надёргал из холодильника всего, что могло сойти в качестве закуски, и отправился в свою комнату допивать водку. Пережитый стресс и голодный желудок сделали своё дело, и вскоре всклокоченный Игорь Петрович забылся хмельным сном на своей кровати, не успев даже раздеться. Снились ему кошмары: бегущий Дарт, раз за разом влетающий в снежный вихрь; собачий визг и брызги крови; страшная зубастая пасть и маленькие жёлтые глазки, внимательно изучающие самую суть Игоря Петровича. А от Клавки в снах был только голос, раз за разом кричавший: «Снежок, фу! Снежок, нельзя! Снежок, фу! Снежок, нельзя!» 

***

Проснулся Игорь Петрович рано утром, мучимый похмельем, в потной одежде, вонючий и злой. Он был исполнен жажды мести и желания поквитаться с Клавдией. Наскоро ополоснувшись и переодевшись в чистое, Игорь Петрович вернулся в свою комнату и вытащил из ящика стола связку ключей. Плюхнувшись на кровать, он наклонился, просунул под неё руку и, немного повозившись, вытащил на свет продолговатый металлический ящик. Это был оружейный сейф, валяющийся, вопреки букве закона, на полу под кроватью. В сейфе хранился дробовик Бенелли с запасом патронов и инструментами и кое-что ещё… Нечто такое, за что не отделаешься штрафом. В уголке, завёрнутый в промасленную ветошь, лежал пистолет Макарова со спиленным номером. Этот ствол в сводках не числился, в баллистических экспертизах не участвовал и не был орудием убийства. Пока что не был. Это было табельное оружие Игоря Петровича, которое он, с помощью парочки дружков-полицейских, прихватил с собой, увольняясь со службы.


Через пятнадцать минут Игорь Петрович был готов. Вычищенный и заряженный Макаров удобно устроился подмышкой в уютной кожаной кобуре. В нагрудном кармане лежало служебное удостоверение, хоть и просроченное на несколько лет, но ткнуть его под нос не в меру ретивым пэпээсникам ещё вполне можно. В коридор из своей комнаты опять высунулась что-то взволнованно квохчущая Люда, но Игорь Петрович протопал мимо неё, буркнув на ходу: «Отвали. Не до тебя сейчас». Дело осталось за малым – найти Клаву. О том, что привиделось ему вчера в снежном вихре, господин милиционер старался не думать…


После получаса блужданий по заснеженному парку удача улыбнулась угрюмому и сосредоточенному отставному полицейскому. Хотя, кто знает, может, удача была и ни при чём, ведь Клавдия, судя по всему, и не думала скрываться. Она находилась в центре довольно обширной круглой поляны с плотно утоптанным снегом. Клава была счастлива, она кружилась в ворохе юбок, хлопала в ладоши, спрятанные в коричневые рукавицы, и заливисто смеялась, не замечая никого вокруг. Иногда так ведут себя собачники, когда их счастливый питомец носится по кругу, высунув язык набок и растопырив безумно-радостные глаза в разные стороны. От этих мыслей у Игоря Петровича защипало глаза и защемило сердце, ведь ещё вчера он был таким довольным собачником, а сегодня… И ненависть заклокотала внутри с новой силой.


Он в несколько широких шагов пересёк поляну, подскочил к сумасшедшей, схватил её за лацканы ветхого пальто и принялся трясти, как тряпичную куклу.


- Где Дарт, сука? Ты чё с ним сделала? Отвечай! Убью!!! – заорал полицейский, и на его шее вздулись вены. – Говори, тварь! Больная гадина!!! Дарт мой где? Чё это было?


Но Клава бессильно моталась в его медвежьей хватке, испуганно всхлипывая.


- Я не виновата! Я же вас просила… - тихо бормотала она. – Снежок же не любит кобелей… Мы никому не мешали… Перестаньте!


Тут полицейский разжал руки и Клава шлёпнулась на плотный снег. Она сразу спрятала ноги в поношенных валенках под юбками и испуганно прикрыла лицо рукавицами.


- Я те щас перестану, нах, я те щас так перестану… - Угрожающе прорычал Игорь Петрович, вынимая пистолет и умелым движением досылая патрон в ствол. – Вы у меня со своим Снежком за Дарта ответите, гниды…


И с этими словами он направил оружие на съёжившуюся Клаву. Она затихла и съёжилась, превратившись в слабо подрагивающий ворох разноцветных тряпок.


- Что примолкла? Зови Снежка своего, щас я сначала его свинцом накормлю, а потом тебя. До трёх считаю! – и бывший полицейский плавно повёл стволом вокруг себя, демонстрируя полную боеготовность. – Раз! Два!!!


- Не надо звать. Тут он! – раздался дрожащий, но звонкий Клавкин голос. – Снежок, взять!!!


И снежный вихрь взметнулся перед Игорем Петровичем на расстоянии вытянутой руки. Во всех смыслах слова бывший полицейский успел только раз нажать на спусковой крючок, прежде чем чудовищная сила вбила его крупное тело в утоптанный снег, моментально круша грудную клетку... Через краткий миг всё было кончено и эхо одинокого выстрела затихло, заблудившись среди голых веток и вспугнув пару озябших ворон, с карканьем закружившихся над парком.

***

Игоря Петровича не нашли, хотя искали очень тщательно. И поныне он числится пропавшим без вести. Единственным напоминанием о его существовании мог бы послужить пистолет, ржавый, изуродованный неведомой силой (от него осталась только рамка с рукоятью и сплющенным стволом), попади он в руки сотрудникам полиции. Но нашли останки оружия поздней весной вездесущие мальчишки, поигрались с ржавой железкой пару недель и выкинули в пруд, когда надоела.


Клаву тоже больше никогда не видели ни в одном из окрестных парков района, но справедливости ради стоит отметить, что никто её и не искал. И кто знает, в каком из многочисленных лесных массивов города можно теперь встретить хрупкую седоголовую женщину с потрёпанным собачьим поводком в руке, укутанную в поношенное мужское пальто и ворох разноцветных юбок? Кто знает, на какой из укрытых от постороннего взгляда полянок раздаётся мелодичное Клавино контральто, зовущее: «Снежок, ко мне!!!»

Автор: Антон Швиндлер

Источник

Показать полностью

Это не Марина

Мой друг детства Серега сидел у меня на кухне и, заикаясь, рассказывал полнейшую дичь. Его жену Марину, как он выразился, подменили.


— Ну вот, — начал он. — Приходит Маринка пьяненькая с каких-то посиделок с подружками, ну ты понимаешь, восьмое марта, все дела. Так вот, обычно у нее глаза веселенькие и косые, как у зайца, а в то воскресенье, знаешь, такое ощущение, что и не пьяная вовсе. Просто косит под выпившую. Села на табуретку, стягивает сапоги, делает вид, что сфокусироваться не может. Я-то Маринку хорошо знаю, всяко изучил. Она обычно легко снимает сапоги и швыряет их в стену, меня всегда бесило. А тут прям пять минут корячится.


Он хлебнул пива и поперхнулся. Я похлопал его по спине.


— Бухлом от нее разило, конечно, за версту, и любой бы понял, что баба пьяная в дрезину, но я-то знаю, что она пошлые анекдоты рассказывает, когда бухая, а в этот раз поет. Не поет скорее, а орет, как коты весной под окнами.


— Гыгы, Серег, а может у нее течка? — предположил я.


— Не, Андрюх, если б ты слышал ее голос, как она это все пела, тебе б тоже было не до шуток. Словно у нее в глотке что-то застряло, и она орет и пытается это выплюнуть понимаешь? Ну ладно, я подумал, может они там курнули чего. На этой мысли и успокоился, тоже странно, конечно, что тетка хорошо за тридцать вдруг баловаться начала, но может кризис-шмизис, все такое.


А, еще сейчас ты мне точно не поверишь. Я носки ношеные посреди комнаты кинул, а она прям пристально посмотрела на них, улыбнулась и слова не сказала. Раньше бы сразу в истерике забилась...


Легли мы спать в общем. Вроде перегаром разит, но сквозь перегар раньше чувствовался ее запах. А теперь от нее гнилым мясом несло, просто тухлятиной. Так я и не смог уснуть, только делал вид.


— А это не месячные у нее?


— Не, месячные у нее по-другому пахнут, это я тоже знаю. В общем, рассказываю дальше. Утром ушел на работу пораньше, чтобы ее не видеть, вечером пришел — смотрю, мясо жарит на сковородке, что-то напевает себе под нос. Я подумал, что меня вчера заглючило, подошел, обнял ее сзади. И смотрю — мясо на сковородке подрагивает. Дерг. Дерг. Дерг. — Серега несколько раз дернул рукой. — Не так скворчит, как обычно, а дергается, как живое. А она его вилкой придерживает и тыкает, а оттуда кровь идет. Как не отпрыгнул резко — не знаю. А она повернулась ко мне лицом и улыбнулась так мило. И гнилью какой-то опять в нос ударило. От этой улыбки меня аж передернуло, как то мясо. А она и не замечает. Положила мне мяса и макарон, я делаю морду, что так и надо, хотя я бы скорее живого таракана сожрал, чем этот ужин. А Маринка, ну, вернее, тварь эта, смотрит мне прямо в глаза. И опять, блядь, улыбается. Я взял вилку, поднес ко рту. И тут меня чуть в эту еду не стошнило. Побежал в сортир, проблевался, сказал, что отравился чебуреками на работе, типа прости-извини.


— Знаешь, Серег, мне кажется, ты чем-то и правда траванулся. Слышал, рыбные отравления могут вызывать галлюцинации и беспричинные страхи.


— Бля, хотелось бы надеяться. Ну вот, продолжу. Ночью я все уснуть не мог. Часа в три ночи вылез поссать, как обычно, иду по коридору, захожу в туалет. Щелкаю выключателем, а она на толчке сидит, прикинь, в темноте. И глаза у нее будто бы закатились.


— Лично я бы уже на этом месте обоссался.


— Я почти что тоже. Спрашиваю, типа Марин, ты чего? А она улыбается. В общем, так я до утра и не уснул. Из дома пораньше свалил. Долго шлялся и решил к тебе зайти, знаю, что ты почти всегда дома.


— А домой-то сегодня планируешь возвращаться? - сочувственно спросил я.


— Вообще не хочу. Но куда мне пойти? Я там уже восемь лет как живу. – Серега повесил голову.


— Есть у меня одна идея, как тебе помочь.


— Ну, говори, не томи.


— Помнишь, как я заказывал на Алиэкспрессе камеру видеонаблюдения, еще рассказывал, что она на смартфон картинку присылает?


— Да, ты что-то говорил такое. Предлагаешь поставить?


— Да не, ты не думай, я не чтобы за твоей женой подсматривать. Давай я тебе все отдам, сам посмотришь?


— Андрюх, мне не жалко, смотри на здоровье. Это ж не Марина, а какая-то тварь, которая сидит внутри нее. Я тогда завтра поставлю, а ты смотреть будешь. Ну, давай, покедова.

***

На следующий день Серега, как обещал, поставил камеру. Когда он свалил на смену, я налил себе пивка и сел наблюдать за Мариной.


Сначала она не делала ничего необычного. Она пришла домой с пакетами из магазина, переоделась в домашний халат и, не распаковывая покупки, легла на кровать. Ладно, думаю, наверно устала, решила отдохнуть. Но то, что она стала делать потом, убедило меня в том, что дело вовсе не в том, что Серега отравился.


Марина, лежа на кровати, билась, как в конвульсиях, но при этом все ее тело подпрыгивало вверх и с грохотом падало вниз. Она подскакивала довольно высоко, и кровать ходила ходуном под ее весом. Моя камера не записывала звук, но мне казалось, что Марина то ли смеется, то ли плачет. Все это походило на фильмы ужасов об одержимости бесами.


Поподпрыгивав так с четверть часа, Марина скатилась с кровати и на четвереньках поползла в сторону пакетов. Давно не мытые волосы сосульками висели перед лицом, а глаза посверкивали в темноте, отражая свет из коридора. Когда она доползла до одного из пакетов, то достала оттуда кусок сырого мяса и принялась грызть его, сидя на коленях на полу. Она с трудом отрывала куски ногтями и запихивала их в рот, заглатывая не жуя. Кровь стекала по ее подбородку. Доев, она внушительно рыгнула.


Закончив трапезу, она взяла стремянку, выкрутила пару лампочек из люстры и шваркнула их об пол. Потом достала банку с селедкой. Аккуратно отодвинув ярлычок, она стала втыкать в каждый кусок по битой стекляшке. Закончив свое увлекательное дело, Марина столь же тщательно закрыла банку. Я отметил, что надо бы не забыть сказать Сереге, что Марина, похоже, решила побаловаться тяжким членовредительством. Также она поступила и с томатной пастой, и с каким-то соусом.


Все было ясно. У Марины сорвало кукушку, не знаю, за один день это случилось, или шиза развивалась у нее давно. Она опасна для окружающих.

***

Когда я рассказал об этом Сереге, он согласился, что Марину надо лечить. Он поговорил со знающими людьми и записал ее на прием к психиатру в одной из известных и очень дорогих московских клиник. Инженер человеческих душ взял пять косарей за прием, но диагноз не сообщил, сказав только, что дело серьезное и лечить Марину нужно серьезными препаратами, тщательно за ней наблюдая. Серега купил колес еще на десять косарей и стал подсыпать их ей в еду. Он взял на работе отпуск за свой счет, чтобы сидеть с Мариной.


Он пришел ко мне через несколько дней в таком виде, что я подумал, что его самого не помешало бы отправить к светилу психиатрии. От него несло перегаром и застоявшимся табаком, одежда была не стирана и не глажена несколько дней, от лица остались одни глаза с темными кругами. Он начал сбивчивый монолог.


Марина окончательно перестала давать ему спать по ночам. Как только он приходил с работы, она выходила из темной комнаты (свет она больше не включала) и мило улыбалась, посверкивая зубами в покачивающемся свете абажура в коридоре. Она ходила за ним везде по квартире: на кухню, в спальню, в зал. Когда Серега ходил в туалет, дверь он запирал, но даже тогда Марина стояла за ней, тяжело дышала с хрипом и царапала дверь. Когда он велел ей прекратить, она мерзко захихикала и убежала в свой темный угол.


Ночью она сначала усыпляла его, поглаживая тонкой рукой с длинными ногтями, а потом, хихикая, щипала и толкала, отчего он просыпался и снова видел эту улыбку. Он зарывался лицом в подушку, а она начинала выть и раскачиваться под светом уличного фонаря. Он пробовал кидаться в нее предметами – она снова хихикала. Он начинал курить ей в лицо – она уползала на четвереньках в другой угол и начинала оттуда выть. Если под утро он забывался неверным, беспокойным сном, она начинала его царапать. Да и спать в последние два дня он больше и не пытался – просто курил одну за одной и пытался забыться в алкоголе.


— Словом, Серег, колеса не подействовали? — задал я очевидный вопрос.


— Никак от слова совсем. Я пытался с ней говорить — она не отвечает или начинает нести какую-то чушь невпопад. Теперь я молчу, она или воет, или хихикает. И то, и другое одинаково омерзительно, поверь на слово.


— А ты пробовал рассказать ее подругам, родным?


— Андрюх, они подумают, что я сам сдвинулся. Вот скажи, ты как отреагировал на то, что я рассказал, что моя жена на самом деле не моя жена, а какая-то ебаная тварь, принявшая ее обличье?


— Серег, я не думаю, что ты сдвинулся, но ты, судя по всему, близок. Посуди сам, такого не бывает, чтобы человека взяли да и подменили. Это Марина, просто она сошла с ума. Может тебе тогда ее в дурку сдать?


— Сдать-то я сдам, но как я добьюсь ответов, кто это и где моя жена?


Я вздохнул. Игра "да, но.." порядком мне надоела. Мне-то какое дело до психозов жены моего приятеля? Я все, что от меня зависело, сделал, теперь все за Серегой. Тот, немного подумав, сказал:


— Да, я попробую куда-нибудь ее определить.


На следующий день Марину увезли в стационар. Нет, не в государственный с ободранными стенами и пружинными кроватями, а в приличный частный, с чистым бельем, удобными матрасами, свободным режимом и относительно гуманным лечением. Серега утверждал, что при прощании она заплакала, когда он обнимал ее. Там ей сейчас же поставили капельницу, и она мирно уснула.


Ночевать он пришел ко мне, и выглядел он явно лучше. Мы выпили за психиатрическое здоровье наше и Марины и легли спать. Мне показалось, что мой друг явно радовался тому, что он в первый раз за две недели нормально поспит.

***

Утром мы позавтракали пивом и остатками вчерашней закуски. Потом мы включили телевизор, и спокойствие испарилось, как вчерашние капли водки. В общем, не буду утомлять вас ожиданием. Марина сбежала из дурки, перед этим передушив там половину больных и сотрудников. По камерам видеонаблюдения видно, что многим она трепала горло зубами, пока они бились в предсмертной агонии.


Мы долго смотрели, как телевидение смакует подробности произошедшего. Марина дождалась ночи, открыла дверь, и ей попалась пожилая уборщица. Они мило улыбнулись друг другу, Марина налетела на нее и задушила ее металлической проволокой.


Как ей удалось оставить у себя проволоку? Она не считалась социально опасной, поэтому ее не стали запирать и обыскивать. Капельница, которую ей поставили, очевидно, не подействовала, как и нейролептики, прописанные ей, поэтому она только притворилась, что спит.


— Это не она, — начал опять свою песню Серега, как только мы оторвались от экрана.


— Блядь, да ты понимаешь, что без разницы, она это или не она, если эта тварь спокойно тридцать человек скушала и не подавилась?! — заорал я. — И как скоро она будет здесь?


— Дело было ночью, так что, думаю, к утру она дойдет. — Предположил Серега.


Мы молча уставились друг на друга. Раздался стук в дверь и вслед за ним аккуратное, почти нежное царапанье. Я пошел в комнату, взял гимнастическую гантель весом в пятнадцать килограмм (осталась еще с тех времен, как я пробовал качаться) и встал у двери. Она у меня деревянная, так как красть у меня нечего.


Мы стояли и слушали, как Марина стучит и скребется. Потом ей, видимо, надоело пытаться войти деликатно, и она стала вышибать дверь телом. Нам ничего не оставалось, кроме как беспомощно наблюдать. Маринка всю жизнь была хилая и щуплая, но то, что в нее вселилось, видимо, придало ей сил, и вскоре дверь начала поддаваться. Наконец она выломала одну из филенок и просунула туда руку, испачканную в крови. Я, недолго думая, дал по этой руке гантелью, отчего рука безвольно повисла. Марина, по-прежнему не издавая ни звука, просунула в дыру вторую руку и отодвинула защелку.


Как только она вошла, я с высоты своего роста как следует уебал ее гантелью по голове. Она упала. Я ударил еще раз. Из-под ее головы начала вытекать лужа крови. Я явно перестарался.

Серега засуетился.


— Марина, Мариночка, что с тобой? — спрашивал он, пытаясь ее поднять. — Андрюх, ты что с ней сделал?


Ее тело начало биться и выгибаться, как будто она собиралась встать на мостик. Потом ее руки и ноги стали синхронно двигаться, как в каком-то ритуальном танце. Пробитая голова безвольно билась о порог и заливала его кровью еще больше.


Из глаз и рта трупа потекло что-то черное, непохожее на алую кровь. Эта жидкость стала собираться в шарики, наподобие ртути, и потекла к нам. Я попытался раздавить их ботинком, но шарики только разбивались на капли поменьше, раскатывались в разные стороны и снова пытались приблизиться к нам. Я почему-то хихикнул. Это напомнило мне бильярд.

Серега ощутимо ткнул меня в бок. Я вспомнил, что эти забавные шарики делают с людьми. Не сговариваясь, мы с Серегой выбежали из квартиры и заложили щель под дверью своей одеждой. Что угодно, только бы не заразиться этой болезнью.


— Ну как, что делать-то будем? — спросил я.


Серега молчал. Я тоже. Чем можно победить эти крохотные черные капли, которые даже не раздавить? Решение пришло ко мне по наитию: можно попробовать огнем. Я приподнял край тряпья. Оттуда тут же выкатился крохотный шарик, к которому я поднес зажигалку. Эта штука оплавилась и запахла чем-то, чрезвычайно похожим на горелую пластмассу. Огонь этой твари явно не нравился.


Теперь мы с Серегой знали, что делать. Мы слили бензин из моей тачки и поднялись обратно. На счет три я открыл дверь и как следует полил шарики горючим. Серега чиркнул зажигалкой и на секунду посмотрел на труп жены. Мы закрыли дверь и выбежали на лестничную клетку.

Во дворе мы долго наблюдали, как моя квартира с трупом жены моего друга в ней выгорает дотла. Когда приехали пожарные мы, не сговариваясь, пошли за пивом в ближайший продуктовый и сели пить его на лавочке в ближайшем чахлом скверике. Уже когда мы допили «Балтику» я заметил, что Серега держит пиво в правой руке, хотя он всю жизнь был левшой. От него пахло бензином и какой-то непонятной гнилью.

Автор: Клара Эверт

Источник

Показать полностью

Всё для дома

Вообще Сашке в жизни не везло. Школу окончил с трудом, потом по протекции маминой подруги его поступили в универ, откуда с третьего курса он в канун нового года вылетел в армию. После армии Сашка мыкался с одной работы на другую, нигде подолгу не задерживаясь и особо не цепляясь за место. Жены у него не было, не мог он уразуметь институт брака как таковой. Вроде бы не беспутный шалопай был Саша, непьющий и некурящий, работал всегда с охотой и огоньком, неглупый парень… Но что-то постоянно сбивало его с прямого пути, заставляло бросать работу, расставаться с милыми девушками, многие из которых были не прочь объяснить Александру поподробней про тот самый брачный институт.


Как понял сам Саша, пытаясь разобраться в себе, в определённый момент ему в голову втемяшивалась чёткая мысль: «не то!». И начиналась маета, начиналось томление, беспокойство, сначала смутное, но с каждым днем становящееся только сильней. И прекратить его был только один способ — сказать «прощай» начальнику на опостылевшей вдруг работе, девушке, отношения с которой ещё вчера складывались и развивались просто замечательно. После этого беспокойство отступало, притуплялось необходимостью искать новую работу, заглушалось ощущением новизны при освоении незнакомых служебных обязанностей, да и практически пропадало при знакомстве с ещё одной милой девушкой.


Как раз сейчас, когда лето почти вступило в свои права, Сашка радовался избавлению от очередной нудной работы и прекращению отношений, ставших вдруг убийственно серьёзными. Единственное, что портило его настроение, так это дурацкая вешалка в прихожей, которую он не мог повесить на стену уже битый час. Одно отверстие перфоратор с грехом пополам проделал, а на втором как будто упёрся сверлом в непреодолимую танковую броню. «Ну йошкины блины, что происходит? Чего он не сверлит? В арматурину что ли упёрся, не пойму никак…», — думал Саша, со всей силы нажимая на рукоятку воющего перфоратора. Наконец он устал, отпустил «спусковой крючок» и плюхнулся на табуретку, рассеяно держа разогревшуюся дрель на коленях. Тут его блуждающий взгляд упал на кончик сверла и Сашка тут же хлопнул себя по лбу: «Вот я шляпа, а? Наконечник-то весь стёсан, конечно оно сверлить не будет!»


Не откладывая дело в долгий ящик, Сашка умылся, сунул ноги в кроссовки, натянул футболку и отправился на поиски хозяйственного магазина, который был где-то недалеко от дома. Ходил туда Александр последний раз ещё зимой, и немножко подзабыл, где точно магазин этот располагается. Недолгие блуждания привели его на одну из близлежащих улочек, прямо к витрине магазина под многообещающей вывеской «Всё для дома».


«Хм... Вроде раньше его тут не было, — подумалось Саше. — Наверное, недавно открылся...» На витрине, прямо за чистым и прозрачным стеклом, среди образцов предлагаемого товара, находились две фигуры, вид которых одновременно завораживал и пугал. Это были два манекена, каждый квадратный сантиметр поверхности которых был сплошь утыкан какими-то шипами. Приглядевшись, Саша понял, что один манекен густо-густо, пластиковой «кожи» не разглядеть, покрыт маленькими обойными гвоздиками, острыми и блестящими. Поверхность «тела» второго была утыкана чёрными коротенькими саморезами. При этом каждая фигура была облачена в синий рабочий комбинезон на лямках и изображала усердную трудовую деятельность. Один «работник», стоя на колене, задумчиво склонил голову над ярко-жёлтым строительным уровнем, второй же заколачивал гвоздь в боковую внутреннюю стенку. Естественность их поз вкупе с, мягко скажем, необычным внешним видом произвела на Александра сильное впечатление. Зябко поёжившись, он толкнул дверь, тихонько звякнувшую колокольчиком, и вошел внутрь магазина.


Небольшой зал, вдоль стен широкие полки, уставленные самыми разными вещами и инструментами, посередине два стеллажа с широким проходом, да прилавок с кассовым аппаратом в дальнем углу. За прилавком стоял продавец, невысокий мужичок, плотный и седовласый. Саша кивнул ему и отправился побродить по залу, поискать свёрла, да и вообще посмотреть, что есть в продаже. Впрочем, это ему быстро наскучило и он направился прямиком к прилавку.


— Добрый день, — поздоровался с Александром продавец. Голос его был хриплый и будто бы дребезжащий, от его звука у Саши по загривку пробежали мурашки.


— Зд-дравствуйте, — немного запнувшись, ответил он. — Скажите, а эти фигуры в витрине, откуда они у вас?


— О, вы обратили внимание? Это скульптуры и я, так скажем, создаю их сам. — проскрежетал продавец. — Как вам они?


— Они жутковатые немного, но впечатляют. Как вы их делаете? — спросил Саша.


— На мой взгляд они совсем не жуткие, скорей наоборот, но вам видней. А вот как я их делаю… — тут продавец ненадолго замолчал. — Пусть это останется моим профессиональным секретом... Так что вы хотели?


— А, да, конечно! Свёрла мне нужны, по бетону, есть у вас?


— Да-да, непременно! — продребезжал продавец. — Есть по бетону, по металлу, по дереву. Можно отдельно, можно в наборах… Вот, буквально на днях получили очень хорошие наборы, в них всё необходимое самых ходовых диаметров, а кроме свёрел есть ещё и фрезы, щётки, точильный диск. Хотите посмотреть?


— Ну можно… Давайте посмотрим… — пробормотал Саша. Напор продавца его немного смутил. — А кто их делает? И почём?


Продавец тем временем вытащил из-под прилавка плоский зелёный футляр из пластика, верхняя крышка футляра была прозрачной. Сашка глянул на его содержимое и пропал… В этом наборе было всё: свёрла по бетону, металлу, дереву, фрезы всевозможных форм и размеров, стальные щёточки и куча разнообразных насадок под всевозможные винты, болты и шурупы. «Куплю… — думал он, — И плевать на цену…»


Как сквозь сон, до него доносилось хриплое дребезжание продавца:


— …название фирмы вам ничего не скажет, это китайская компания. Основная масса их продукции — лицензированный товар известных мировых брендов. Но кое что они делают под своим именем и получается у них по меньшей мере не хуже, чем у лидеров рынка. Посмотрите, тут они применили новые разработки, оптимизировали шаг витков, более прочный сплав лучше держит заточку и меньше восприимчив к высоким температурам…


— Я беру, — перебил его Сашка, — Сколько с меня?


Продавец назвал цену и Саша замер с открытым ртом. Это было почти в два раза дешевле стоимости, на которую он рассчитывал.


— А почему так дёшево? — спросил он продавца.


— Ну, во-первых, вы не платите за именитый бренд. А, во-вторых, я только-только открылся, и мне необходимо заманить к себе побольше клиентов. — хихикнул продавец. — Вам пакет нужен?

Когда Александр расплатился, сгрёб с прилавка пакет и направился в сторону выхода, продавец у него за спиной что-то сказал.


— Что-что, простите? — обернулся Саша. — Я не расслышал.


— Я говорю, будьте аккуратны со свёрлами, — тихо и очень серьёзно повторил продавец, пристально глядя Саше в глаза. — Смотрите, не пораньтесь.

***

Сашка вернулся домой, и через десять минут вешалка висела на своём законном месте. Новое сверло справилось с бетонной стеной легче, чем горячий нож с куском масла! Саша был в восторге от своего приобретения, и в следующие несколько дней лихорадочно искал, к чему бы ещё приложить руки, вооружённые такими инструментами. Чинить было нечего и он решил, что вот тут, на этой пустоватой стене кухни, неплохо смотрелась бы аккуратная деревянная полочка на красивых уголках. Быстро смотавшись на автобусе в ближайшую «Мегу», Сашка приволок домой гладко оструганную светлую доску и пару уголков. Разметив и просверлив отверстия в стене, он с огорчением отметил, что на одном из уголков нет отверстия под саморез, видимо, попался бракованный. «Не беда, сейчас просверлим, чай руки не промеж булок растут». — решил Александр.


Он примерился, сделал карандашную метку на нужном месте, потом приставил к метке гвоздь, короткий и толстый, и пару раз тюкнул по его шляпке молотком. На поверхности уголка появилось небольшое углубление, теперь сверло не соскользнёт. Саша зарядил патрон дрели блестящим и каким-то хищным сверлом, предназначенным для прогрызания дырок в разных металлах, и нажал на курок. И то ли лунка, пробитая гвоздём, оказалась слишком мелкой, то ли сашкина рука неплотно прижала дрель к металлу уголка, но сверло с коротким и злым взвизгом соскочило с уголка и впилось Сашке прямо в большой палец левой руки, аккурат над ногтем. От резкой боли у Саши потемнело в глазах, он уронил дрель и с размаху сел на пол. Когда болевая вспышка прошла, он открыл глаза и осмотрел палец, с которого на пол уже успела набежать небольшая кровавая лужица. Между первым суставом и тем местом, где начинается ноготь, красовалась глубокая и длинная борозда, из которой прямо на глазах частыми капельками бежала кровь. «Кровь-кишки-распотрошило. — пронеслось у Сашки в голове — Йошкины блины, почему так крови много? Руки в ноги и бинтоваться срочно, а то истеку!»


Через пять минут пол был вытерт, порез должным образом промыт и обработан, а на пальце красовалась плотная бинтовая повязка с аккуратным бантиком. Палец почти не болел, скорее неприятно пульсировал в такт сашкиному сердцебиению. «Да, а ведь мужичок-то предупреждал… — мрачно думал Саша. — Острые, однако, свёрла делают китайские товарищи.» И тут он почувствовал, как сильно устал за день, хотя вроде бы ничего особенно тяжёлого не делал. Ужинать не хотелось, и, наскоро приняв душ, Саша плюхнулся в постель. Провалился он в сон практически сразу.


Проснулся Сашка в первом часу следующего дня совершенно разбитый, с резью в глазах, ломотой в спине и суставах и ватной головой, которая вдобавок ещё и кружилась. Пораненный палец болел и пульсировал, а на повязке проступило небольшое красное пятнышко. Последнее немного напугало, и Саша решил сменить бинт. Он пошёл в ванную, развязал узелок и принялся разматывать повязку. Несколько последних витков бинта пропитались кровью, присохли к пальцу и отдирались весьма болезненно. Палец опух, кожа вокруг пореза покраснела и выглядела воспалённой. Хорошо хоть, что кровь не шла. И тут прямо в ране что-то блеснуло. «Эт-то ещё что такое? — испугался Саша. — Сверло раскололось и кусок в пальце остался? Так вынуть его, наверное, надо…»


Сашка взял из инструментов небольшой пинцетик, облил его спиртом для дезинфекции и примерился к кусочку металла, видневшемуся в запёкшейся крови. Руки ходили ходуном, голова шла кругом, а тело сотрясали волны озноба. Вот Саша аккуратно подцепил осколочек пинцетом, легонько потянул… Рука от пальца и до плеча взорвалась вспышкой боли и он потерял сознание...


Когда Саша очнулся, за окном уже стемнело. К отвратительному самочувствию добавились тошнота и тупая, ноющая боль в руке. Преодолевая слабость и борясь с паркетом, временами встающим волнами, Александр дотащился до кухни и напился воды. Давненько ему не было так плохо. Да какое там! Никогда Сашке так плохо не было. И с чего всё началось? С пораненного сверлом пальца? Или так совпало, и он просто простудился? Саша открыл один из ящиков, выгреб оттуда кучу всевозможных антигриппинов, упсаринов и прочей шипучей гадости. Большую часть этих порошков и таблеток вообще-то не рекомендовалось употреблять одновременно, но с трудом стоящему на ватных и трясущихся ногах Сашке было на это наплевать. Через полчаса, немного отсидевшись на кухонном стуле, Саша почувствовал себя чуть лучше, взял из холодильника бутылку воды и отправился в спальню, решив взглянуть по пути на злосчастное сверло. Дрель со сверлом в патроне валялась поверх футляра, Саша так и не сподобился её убрать. При ближайшем рассмотрении сверло, торчащее хищным зубом из губок патрона, оказалось совершенно целым, ни малейшей царапинки на его блестящей поверхности не было. Отметив это краешком сознания, Сашка дотащился до вожделенной постели и провалился в темноту раньше, чем его голова коснулась подушки.

***

Следующие несколько дней, (недель? лет?), Сашка плавился на мокрых простынях в горячечном бреду. Изредка выныривая в реальность, он отстранённо отмечал изменения, происходящие с его телом… Вот кусочек металла высунулся из раны уже на пару сантиметров. Это кончик сверла. Вот рядом с ним прорвал кожу ещё один металлический побег. Вот ими покрыта вся кисть. Вся рука до плеча. Боли почти нет, но шевелить пальцами и рукой неудобно, свёрла ограничивают подвижность и неприятно скрежещут друг об друга. Из многочисленных ранок в коже сочится впитывающаяся в простыню сукровица. Вот свёрла взошли на левом плече и левой стороне груди. Ещё несколько стальных колосков раздвинули светлые волосы на макушке. Теперь они выросли из левого бедра и колена.


Саша в очередной раз пришёл в себя и отметил, что терять сознание вроде как и не собирается. С трудом повернув голову и заметив, как сильно сузилось поле зрения, он понял, что за окном светло. Он попытался приподнять голову и осмотреть себя. Двигаться было тяжело, будто голова весила целую тонну, и каждое движение сопровождалось металлическим скрежетом. Увиденное совершенно не тронуло Сашку, хотя должно было. Всё тело, за исключением правой руки и правой стороны груди, было сплошь покрыто ужасным металлическим ковром. И тут в ясную и пустую голову Александра пришла чёткая мысль: «Он меня предупредил. Он знал. Идти к нему». Саша попытался встать. Не сразу, но ему удалось. Он пошатнулся, утвердился на бесчувственных и будто бы чужих ногах, и, поворачиваясь всем телом, оглянулся на кровать. Изорванные в клочья остатки простыни и одеяла и видневшийся под ними матрас были пропитаны чем-то бурым и давно засохшим. С трудом переставляя покрытые остриями ноги, Саша ковыльнул к платяному шкафу — он хотел увидеть себя в большом зеркале, да и одежду найти не помешало бы. «Вот дверца, ручку на себя, теперь смотрим… Мммать… Боже, что это?» — пронеслось у него в голове. Сашка отшатнулся. И это теперь ТАК он выглядит?! Правая часть лица с безумно поблёскивающим воспалённым глазом, левый скрыт под металлическими зарослями, немного кожи светлеет на правом плече, вся правая рука свободна от торчащих свёрел. Всё остальное состоит из них. Свёрла покрывают всё его тело от кончиков пальцев и до макушки. Каждый вдох сопровождается металлическим перезвоном. Каждое движение скованно и озвучено противным скрипом металла об металл. Тут в голове опять выплыла мысль, та, что подняла Александра с кровати: «Идти к нему!».


Саша понимал, что в таком виде на улицу лучше не соваться, поэтому полез в шкаф. Через некоторое время, заполненное скрежетом свёрел, тихим сашиным матом и его же тяжёлым и хриплым дыханием, он облачился в древние широченные треники с белыми полосками по бокам и в такую же просторную полосатую куртку. Натянуть всё это на свёрла, заполонившие почти всё тело, и почти не порвать было тяжело, но стоило того. Теперь он весь был скрыт от любопытных взглядов, а глубокий капюшон очень удачно задрапировал шипастую голову. Только с обувью ничего не вышло, не налезла ни одна пара на ощетинившиеся свёрлами стопы. Пока он собирался и раскачивался, наступил тихий летний вечер. «Да мне это только на руку, — подумал Саша. — Не хватало ещё столкнуться с какой-нибудь глазастой бабкой».


Дверь квартиры захлопнулась, позади остался подъезд, несколько дворов и безлюдных переулочков. От магазина с вывеской «Всё для дома» упорно ковыляющего Сашу отделяло совсем небольшое расстояние. С каждым шагом идти было всё труднее и труднее, колени почти перестали сгибаться и ноги едва отрывались от земли. Он уже видел единственным постоянно слезящимся глазом зелёные светящиеся буквы. А вот и крыльцо с тремя ступеньками, кое-как миновав которые, Саша приник к стеклянной двери. Кажется, внутри пусто, только давешний седоголовый крепыш торчит за прилавком. Пора входить. Звякнул колокольчик и Сашка прошаркал внутрь магазина. Продавец не выглядел удивлённым, он как будто давно ждал Сашу, каждый раз задерживаясь в магазине до позднего вечера.


— Привет! Ну наконец-то! А я заждался. Долго в этот раз что-то… Дня четыре назад должен был приползти… — склонив голову набок, проскрипел он. — Ну да ладно, неважно. Ходить-то ещё можешь? Ну пошли, сюда, аккуратно…


Выйдя из-за прилавка и натянув какие-то блестящие рукавицы, крепыш обошёл Сашку, который уже еле стоял на ногах, подхватил его под локоть и, аккуратно подталкивая, повёл в сторону подсобки. Сашка, вяло сопротивляясь, побрёл в нужную сторону. Силы покидали его, сознание меркло, и глазу, кажется, настал конец, а уж о том, чтобы вымолвить хоть слово, он и не помышлял — рот почему-то не открывался. «Наверное, там теперь тоже свёрла… — пришла ему в голову какая-то чужая и холодная мысль. — Везде теперь свёрла. Я — это они, свёрла…». Тем временем седой крепыш суетился вокруг Сашки, подталкивая его то с одной стороны, то с другой. Сашка слышал его озабоченный скрипучий голос.


— Так, аккуратно, ногу вот сюда, молодец! А теперь ручки подними, чуть повыше, вот умница... Теперь держи вот это. — бормотал тот, суетясь и шаркая ногами вокруг Сашки.

Он почувствовал, как в ладонь ткнулся какой-то продолговатый предмет и с трудом свёл пальцы вместе. Это было последнее, что он ощутил. Наступила тьма и Саши не стало.

***

Лето окончательно и бесповоротно воцарилось на климатическом троне. В городе настало время беззаботных летних каникул и отпусков. Вот и Вадим Аркадьевич собрал всё необходимое, загрузил багажник старенькой Волги, и выехал на дачу. Выйдя на пенсию, пожилой бобыль Вадим Аркадьевич уделял своей весьма почтенного возраста «ласточке» много внимания, целые дни проводя в гараже, и машина его ни разу ещё не подвела.


«Баржа», плавно покачиваясь на прошприцованной подвеске, неспешно катилась в сторону шоссе. Движок ровно урчал под длинным капотом, шуршали шины, да тихонько поскрипывал в недрах приборки давний «сверчок», привычный настолько, что разбираться с ним у Вадима Аркадьевича не было никакого желания. И тут в поле его зрения попала зелёная вывеска.

«Всё для дома… — прочёл Вадим Аркадьевич. — Весьма кстати! Загляну-ка, прикуплю лезвий для электролобзика, а то валяется без дела, адская машинка!»


Он включил поворотник и припарковался у тротуара. Вылез из за руля, посмотрел по сторонам и аккуратно перешёл дорогу. Витрина магазина сразу приковала к себе внимание Вадима Аркадьевича. За чисто вымытым стеклом находилось три манекена. Одетые в синие рабочие комбинезоны, они застыли в разных позах — один склонился над жёлтым строительным уровнем, второй забивал гвоздь в боковую стенку, а около третьего, вооруженного зелёным перфоратором, суетился невысокий седоголовый крепыш, консультант или продавец, то поправляя на его плече лямку комбинезона, то убирая из-под ноги электрический шнур. Но привлекла Вадима Аркадьевича не обыденная сценка, а невообразимый внешний вид застывших фигур. Тот манекен, что проверял уровень, был плотно-плотно утыкан коротенькими чёрными саморезами, они торчали остриями наружу и полностью закрывали всю видимую поверхность фигуры. Второй, с молотком и гвоздём, был сплошь утыкан маленькими блестящими обойными гвоздиками, так же остриями наружу. Ну а из тела третьего, вооружённого перфоратором, сплошным матово блестящим ковром торчали узкие и хищные свёрла. От вида этих фигур и их поз у Вадима Аркадьевича по спине пробежали мурашки. Тут седой продавец закончил приготовления, повернулся, и , заметив Вадима Аркадьевича, учтиво кивнул тому головой. Кивнув в ответ, Вадим Аркадьевич толкнул дверь и под звяканье колокольчика вошёл внутрь. Продавец как раз выбрался из витрины через узенькую дверку.


— Добрый день! — поздоровался он неожиданно хриплым и дребезжащим голосом. — Рад вас видеть в моём магазине. Ищете что-то конкретное?


— Здравствуйте… Скажите, а эти фигуры в витрине, я никогда не видел такого! — Вадим Аркадьевич решил сразу удовлетворить своё любопытство. — Откуда вы взяли такие? Или строите их сами? Выглядят весьма необычно…


— Эти фигуры я создаю сам. — кивнув головой, ответил продавец. — Способ, с вашего позволения, раскрывать не буду. Это мой профессиональный секрет.


— Да? Жаль, мне было бы весьма любопытно узнать, как именно вы их делаете, — улыбнулся Вадим Аркадьевич. — Но секрет есть секрет, тем более профессиональный! А скажите мне, уважаемый, не найдётся ли у вас лезвий для электролобзика?


— Всенепременно найдётся, почти для всех материалов и ко всем известным и не очень маркам лобзиков! — откликнулся продавец. — Можете приобрести отдельно, либо взять набор.


— А какие наборы есть? — спросил Вадим Аркадьевич. — Я, наверное, набором возьму.


— Вот! — и продавец размашистым и выверенным жестом заправского фокусника достал из под прилавка плоскую и широкую пластиковую коробку с прозрачной крышкой…


Вадим Аркадьевич вполуха выслушал подробности про «потрясающий сплав, хорошую гибкость, понятную маркировку», расплатился, поблагодарил продавца и пошёл к выходу. Он был почти у двери, когда его догнала фраза продавца:


— Будьте аккуратны, не пораньтесь! — сказал тот, упёршись мускулистыми руками в прилавок.


— Не волнуйтесь, я тридцать лет токарем на заводе отпахал, и все пальцы на месте! Всего доброго! — со смехом ответил ему Вадим Аркадьевич, распахнул дверь и направился к машине.


— До встречи… — прошептал продавец ему вслед...

Источник

Автор: Антон Швиндлер, 2017

Показать полностью

Колодец желаний

Вы слышали про Двор Духов? Это крохотный двор-колодец размером несколько квадратных метров, затерянный где-то в линиях Васильевского острова в Санкт-Петербурге. Если вы зайдете туда, то нужно посмотреть вверх, в крохотный разрешеченный квадратик неба, загадать желание, и оно обязательно сбудется. В Интернете пишут, что открывается он только избранным, но это не совсем так.


Когда я познакомился с Димой, это был веселый студент: вписки, девочки, пиво, травка. После его поездки в Питер я сначала не узнал его: за неделю у него начали дрожать руки, стал срываться голос, появились темные синяки под глазами. За месяц он похудел на пятнадцать килограммов, стал нелюдим и почти не появлялся на лекциях. Однажды он, изрядно выпив, рассказал мне, что с ним случилось.


Дима и Ася, его тогдашняя девушка (впоследствии она стала наркоманкой), начитались Интернета, и решили обязательно включить Двор Духов в свой маршрут. Они приехали в Питер в середине июня, на белые ночи, и романтично бродили по старинным улицам и набережным, взявшись за руки, под негаснущим низким небом.


Одной из ясных белых ночей, когда влажный воздух становится как будто стеклянным, подсвеченным откуда-то из-за причудливого нагромождения водосточных труб, крыш, башен и ярких вывесок, они пришли на Большой проспект Васильевского острова, искать Дом Духов. Несмотря на поздний час, людей было очень много, и туристов, и местных. Иногда на всю улицу раздавались пьяные крики запозднившихся гуляк.


На лавочке под раскидистыми цветущими липами сидела бабушка в блузе с жабо, клетчатой юбке и изящной шляпке с вуалью и глядела куда-то вдаль, куда убегал проспект. Ася сочла, что стоит спросить у нее. Дима почему-то был против. Он вообще считала, что они могут найти все, что нам нужно, самостоятельно, и нечего беспокоить людей. А бабушка, вышедшая погулять в три часа ночи, вообще не внушала ему доверия. Ася же, наоборот, чувствовала, что этот человек сможет помочь и точно знает, куда идти. Потом она так и не смогла объяснить, что заставило ее подойти к ней.


Спор под липами разрешила сама старушка. Она подошла и тихонько спросила: «Ищете Двор Духов?» и улыбнулась улыбкой, в которой не было нескольких зубов. Ребятам ничего не оставалось, кроме как ответить утвердительно.


- Тогда идите на четвертую линию, видите вон тот четырехэтажный дом с двумя арками? Заверните в первую из них. Войдите в парадную, пройдите через дом, выйдите на улицу с противоположной стороны, и окажетесь во Дворе Духов. Только как следует продумайте желания.


Бабушка опять улыбнулась, и в глазах ее блеснул зеленый край неба. Что-то в ее глазах было определенно не так, но Дима все никак не мог понять, что это. Смотрела она с каким-то непонятным холодком, от которого в теплую ночь стало слегка зябко.


Парочка поблагодарила ее, и они пошли по проспекту в сторону 4-5-й линий. Дима обернулся назад. Старушка стояла и очень пристально и недобро на них глядела.


- Ася, Ася, - зашептал он в ухо. – Посмотри, как она на нас смотрит, она даже не моргает!

- Дима, успокойся, тебе все кажется.


Ася оскалила зубы. Если что-то взбредало в ее буйную рыжую голову, то выбить это из нее возможным не представлялось. Сейчас она тащила за руку упиравшегося Диму в сторону старинного светлого дома с арками.


Дима обернулся еще раз. Старушки уже не было, она куда-то делась с неожиданной для ее возраста прытью.


Когда они дошли до места, он от всей души понадеялся, что арка заперта, дверь на кодовом замке, и вообще, их оттуда сейчас выгонят. Но калитка была открыта, а входная дверь призывно раскачивалась с легким скрипом. Ни следа живого человека, полная тишина, не слышно ни машин, ни голосов редких прохожих. Ася подпрыгивала от счастья на месте.


- Пойдем, пойдем! Смотри, тут открыто и никого нет!


Она тянула Диму за рукав.


- Ася, это место заброшено, здесь могут собираться бомжи и наркоманы! Ты все еще хочешь пойти?


- Дима, ты параноик, - жизнерадостно отозвалась она. – Пойдем скорее загадывать желание.

Дима молча последовал за ней. Они вошли в темную парадную, вышли с черного хода с противоположной стороны и действительно оказались во дворе, но он весьма отдаленно напоминал описание из Интернета. Это оказался прямоугольный каменный мешок, полностью исписанный граффити. В него смотрели всего несколько окон с выбитыми стеклами, остальные были заложены кирпичом.


- Ну как, посмотрела? – спросил Дима. – Любуйся и пойдем скорее пить винище на набережной.

- Дима, смотри, тут наши портреты, - неожиданно тихо сказала Ася.


Дима неохотно повернулся и с удивлением обнаружил, что на стене среди обычных надписей кислотных цветов действительно нарисованы их лица: веснушчатая девочка в рыжих кудряшках и щуплый парень в очках. Портреты были всем хороши, кроме того, что глаза их выражали внезапный ужас, как будто сейчас их собьет поезд. Такие лица актеры изображают в фильмах-катастрофах перед неминуемой смертью.


- Ася, идем отсюда, - сказал Дима уже твердо. Он вообще жалел, что поддался на ее уговоры и ввязался во все это. Он дернул ручку двери – заперто. Захлопнулась? Или кто-то захлопнул? Или что-то?


Ночь как будто сгустилась и превратилась в сумерки, все словно утратило часть цветов, и только их лица на стене и надписи были по-прежнему яркими. Он стал их читать. Слова из обычных «дутых» букв, тегов и обычных сплетений слов со стрелками, как в любом дворовом граффити, составляли надписи «Умри», «Не уходи – ты здесь нужен», «Смерть – только начало твоих мучений», «Добро пожаловать в наш театр теней». Он посмотрел вверх – небо пересекали решетки, натянутые над каменным мешком двора.


Дима по привычке посмотрел на экран смартфона – сети не было. В центре города, во дворе жилого дома. Он попробовал набрать 112 – из трубки шли короткие гудки. Ни на что уже не надеясь, он взял Асин телефон – то же самое. Он громко и ясно выразился, что он думает об этом приключении.


- Смотри, тут дверь, - тихо прошептала Ася.


Среди граффити и правда обнаружилась приоткрытая створка двери. Дима был уверен, что раньше ее не было. Заходить в нее не сильно хотелось, но другого выхода не было. Внутри обнаружилась еще одна лестница, почти полностью темная, ничего не разглядишь. Тусклый свет шел из грязного окна между первым и вторым этажом и падал на пыльную площадку, на которой все еще стоял чей-то детский велосипед. Диме показалось, что он его где-то видел. Они посмотрели в окно в поисках выхода, но увидели только глухой двор, заваленный каким-то мусором, без единой двери.


- Дима, пожалуйста, не бросай меня тут! – вскрикнула Ася.


- Ася, спокойно, я тебя не брошу, вдвоем пришли – вдвоем уйдем.


- Дима, мне страшно! Выпустите меня отсюда! – закричала она и стала в потемках водить и стучать руками по стенам. – Пожалуйста!


Она забилась в буйной истерике, подбежала к двери одной из квартир и заколотила в нее. Неожиданно оказалось не заперто. Девушка вошла внутрь. Диме ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Когда они оба оказались в квартире, дверь снова захлопнулась. Они оказались в кромешной темноте. Что-то коснулось их лиц. Ася продолжала кричать, как будто ее пытали. Она побежала внутрь. Ее крик резал барабанные перепонки и не давал успокоиться и подумать здраво.


Дима попробовал щелкнуть выключателем – ничего. Достал телефон и посветил. Вся квартира была завешена какими-то серыми заскорузлыми тряпками. Асина огненная голова уже исчезала между ними.


- Ася!


Он рванул за ней и увидел, как в стене появился проем, заполненный каким-то серым дымом. Ася, глядя вперед остекленевшим взглядом и при этом продолжая кричать, не останавливаясь, прошла в него. Дима попытался ухватить ее за руку, но ее втягивало внутрь коридора, а дыра все уменьшалась и уменьшалась. Его руку тоже затянуло в отверстие, и он почувствовал, как из его потной ладони выскользнула Асина рука. Он продолжал хватать рукой дым, но его девушка исчезла бесследно. Он почувствовал, как его руку выплюнуло, и дыра затянулась. Вскоре и ее крик исчез, как будто ее утащили куда-то.


Он попробовал стукнуть по стенке и отодрать кусок обоев, но это была обыкновенная кирпичная стена без каких-либо пустот внутри. Задумавшись, он прошел пару шагов вперед, и яркий свет ударил ему в глаза.


Он стоял во дворе дома, где жил в детстве – запущенный двор обыкновенной пятиэтажки. Где-то издалека раздавался звук выбиваемого ковра, над головой шелестели зеленые листья, затылок пригревало майское солнце. Перед ним стоял гладко выбритый мужчина в джинсах и футболке и предлагал пойти посмотреть машинку на радиоуправлении за гаражами. Сознание Димы будто разделилось: разум его, двадцатилетнего парня, стоявшего в заброшенной квартире, подсказывал, что надо бежать и звать на помощь, но воспоминания все равно брали верх, и он пошел за гаражи. Никакой машинки там, конечно, не оказалось, а мужчина крепко схватил его за руки и стал снимать штаны, заставляя наклониться. Он услышал крик матери, которую позвали бдительные соседи, увидел, как педофил пытается убежать и как его ловят и бьют до того, как приехала милиция. Фокус его зрения поменялся, и теперь он видел мужчину сверху. Его плоть расходилась, как разрезанный гранат, и оттуда вываливалось что-то черное.


Его вырвало, и он понял, что стоит на четвереньках на пыльном полу там же, где и оказался, а именно, в чьей-то весьма нехорошей квартире. Дверь оказалась приоткрыта, и он вышел в парадную и снова наткнулся на ржавый остов велосипеда. Он вспомнил этот велосипед – когда-то он случайно наехал на нем на бежавшую по дороге двухлетнюю девочку, которой потом накладывали швы.


- Дима! – раздался вопль откуда-то сверху. – Помоги!


Он понесся по лестнице, стуча во все квартиры. Заперто. Может, стоит попробовать проверить чердак? Он дошел до четвертого этажа, поднялся на чердак и толкнул старую, ржавую дверь.

Он осмотрелся. Очень пыльное помещение, в котором давно никто не бывал. Слабый свет слуховых окошек подсвечивал посеревшие стропила. На полуистлевших веревках – сырое белье, покрытое мохнатой черной плесенью, под ногами – похрустывающие скелетики голубей. И следы шагов в густой пыли. Следы хорошо знакомых ему кед тридцать седьмого размера.


- Ася! – заорал он. Гулкое эхо отозвалось от кровли. Ответа не было.


Он на секунду закрыл глаза и снова открыл их под ярким солнцем. На этот раз это был школьный стадион. Откуда-то справа раздавался отчаянный крик о помощи. Эта история Диме тоже как-то подзабылась, но сейчас воспоминание было яркое и отчетливое, как будто протерли объектив видеокамеры.


Его одноклассники били девчонку по имени Оля. Ее выбрали потому, что она не могла дать сдачи – очкастая заучка низенького росточка. Сейчас Выркин и Молотов – главные школьные заводилы – кидали ее друг на друга. Растоптанные очки валялись на земле. Сейчас они заметили Диму.


- Эй, Димон, ты с нами или против нас? Бей гниду! – С этими словами Выркин ударил Олю в живот.


- Да, слабо замочить марамойку? Давай! – подначивали его дружки.


Дима подошел к Оле, которую держали под руки, и дал ей подзатыльник. И понял, что ее голова отлетела и превратилась в череп, на котором еще оставалась подгнившая плоть. Череп закатился куда-то в высокую траву. Школьный стадион исчез, и Дима опять стоял на пыльном чердаке. К следам кед прибавились кровавые пятна, которые расползались по дощатому полу.

В полном замешательстве, он полез на крышу, толкнув створку слухового окошка. Небо из сине-зеленого превращалось в алое, и на глазах наползал кровавый туман, в котором медленно исчезали ржавые антенны, печные трубы и окна мансард на соседних крышах. От обилия красного у Димы заболела голова и снова затошнило. Он подошел к откосу крыши, оступился и полетел вниз. По его расчетам он должен был разбиться об асфальт, но вместо этого его завертело в чем-то вроде гигантского водоворота среди стальных винтов. Он был куском мяса в какой-то гигантской мясорубке, и чувствовал, как перекручиваются его кости и жилы. Он закричал от безумной боли, и в его мозгу, как на повторяющейся кинопленке, вертелись самые отвратительные воспоминания его двадцатилетней жизни: вот он смотрит, как мужчина затаскивает в машину девочку-подростка и проходит мимо, и вот он видит по телевизору ее полусгнивший труп, слегка присыпанный землей, вот он снова дает подзатыльник Оле, вот он на заднем ряду ржет над пожилым лектором и его оговорками… Физическая боль была невыносима, моральная глодала его изнутри. Он заплакал, как тот маленький мальчик, которого испугал когда-то злой дядя. Взрослый двадцатилетний парень заплакал.


Откуда-то с черного дна кровавого водоворота поднимались кольца колючей проволоки, которые обвивали его тело. Шипы впивались в кожу, но боли он уже не чувствовал. Он был готов умереть. Он был в аду, он чувствовал жар, сжигавший его тело, и был готов вариться в этом котле столько, сколько понадобится.


Мясорубка остановилась. Он стоял на чердаке на коленях, голова кружилась. Он прилег на пыльный пол – отдышаться. И услышал на лестнице женский плач.


Он раньше считал себя неплохим человеком. Теперь, похоже, он в этом разуверился. Зачем плохому человеку беспокоиться о дурочке Асе, снова истерически рыдавшей на лестнице? Но что ему оставалось делать, кроме как идти на хныканье?


Ася сидела на ступеньках, грязная и расцарапанная, как и он, но целая и невредимая. Он спустился к ней.


- Ася?


- Не подходи ко мне, урод! Ты бросил меня здесь! Ты знаешь, что я видела? Жуткие сцены! Моя мама снова умерла у меня на глазах, и тот парень с ДЦП, над которым я смеялась, он тоже там был! Он заставил меня изогнуться так, что я, наверно, сломала позвоночник! Я была на операционном столе, где мне отрезали ногу!


По ее грязным щекам катились белые ручейки слез, а щуплое тельце дрожало.


- Ася, пойдем. Я не бросил тебя, я правда пытался тебя достать из стены.


- Из какой, твою мать, стены? Ты сказал мне подождать здесь, а потом тебе позвонил Костян, и ты сказал, что сваливаешь, а домой я дойду сама! Она встала со ступенек и, прихрамывая, пошла вниз. Дима поплелся за ней. Они вышли и оказались на четвертой линии. Мимо них с криками прошла пьяная компания. В доме с арками все окна были целы, а парадная была обычная, закрытая на кодовый замок. Дима вызвал такси, которое и отвезло их обратно в хостел.


С тех пор и Дима, и Ася замкнулись в себе. Их стало невозможно ни вытащить в тусовку, ни позвать просто погулять, ни завалиться к ним домой. Говорят, Димина мама теперь приносит ему продукты – выходить из дома он боится. Ася, как я уже говорил, стала наркоманкой и пропадает неизвестно где. А желания так и не сбылись.


А если Вы вдруг соскучились по самым тяжелым и отвратительным воспоминаниям в своей жизни, в июне, в пору белых ночей, прогуляйтесь по Большому проспекту Васильевского острова в районе 4-5-й линии. На лавочке будет сидеть интеллигентная бабушка в шляпке, блузке с жабо и клетчатой юбке. Спросите у нее, как найти Двор Духов. Только не смотрите ей в глаза, ведь у нее нет зрачков.

Источник

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!