AlexandrGordeev

…Просыпается утром царь и тут же всех министров к себе! Те ещё, не успевшие умыться, только на порог, а их с самого порога в разнос!

– Я, – кричит царь, – уже третий день на завтрак просыпаю и холодную кашу ем. И все дела мои государственнейшие после такой каши наперекосяк! Доколе же я буду государством по петухам управлять? Вон полюбуйтесь: на дверях швейцар стоит! Мало того, что у него борода в два раза гуще моей, так в его кармане часы швейцарские тикают! И меня, как царя, это обижает! И я хочу часы, как швейцарские, да только наши и лучше!

Кинулись министры врассыпную по всему государству мастеров искать. И уже на третий день приводят двоих: Ивана и Фёдора.

– Сделать можете? – спрашивают их.

– Да плюнуть раз.

– А чего же раньше «не плюнули»?

– А зачем?

– Ну, – говорит царь, – что такое прогресс мне объяснять вам недосуг. Скажу короче и доходчивей: за год часы не смастерите, станете на голову короче… Я всё сказал – кыш!

Проходит год. Являются мастера с часами. Часы у них примерно одинаковые: пружинка, шестерёнки, стрелки. И вроде даже идут! Кличут швейцара: сверяй! А там ё-моё! Часы Фёдора на час отстают, а часы Ивана на час двадцать пять. Вот и поправь тут государственные дела!

Что ж, ещё целый год ваши головы будут с вами: доработать проект! Да не надейтесь год даётся не по вашим часам, а швейцарским!

Через год часы Фёдор привозят ко двору на трёхосной телеге, с усиленными рессорами. У обычных телег оси сильно низко проседают. Вызывают роту самых гвардейских солдат. Те со скрипом втягивают в покои часовой агрегат, а в коридоре даже стену царапают. Окружают министры часы, ахают – вот механизма, так механизма…

– А вот эта штукенция для чего? – спрашивает какой-то министр про одну шестерёнку, прикидываясь, будто что-то понимает.

– Так это для того, – поясняет Федор, – чтобы вторая шестерёнка точней была, а вторая шестерёнка для того, чтобы точней была третья. И так далее вплоть до привода к конской тяге, которой пружина заводится… Пружина-то, глянь-ка толщиной в дугу. Ну, а чё ты хочешь – попробуй такую механизму накрутить! Тут и конь оскользается, да на коленки падает, если его спец подковами не подковать. А иначе точности не добиться.

Министры в изумлении: мудрено-то ка-ак… Это ж какую башку надо иметь, чтобы столько тонкостей наворотить!?

Сверяют точность часов по петухам, и всё – спеклись часы: один царский петух всё равно точнее. Хороши часы, да точность не совсем точна.

Поворачиваются все к Ивану. А тот держит на ладони, то, с чем и в прошлый раз был. Министры даже обрадовались – не одним же им царские тумаки получать. Да и на драку всегда приятно посмотреть.

– А ты, дармоед, – тут же показательно кричит технически осведомлённый министр, – почему наказ царя не исполнил?! Небось, все деньги улучшенческие пропил, казну обанкротил? А?!

– А ты не ори, – отвечает Иван. – Давай, часы-то проверим.

– А включай!

– Да тикают уже...

Смотрят министры на часы – хм-м… Не поняли… Идут? Да ещё и точно? Петухи уже ушли, их и возвращать не стали – тут им, похоже, так и так отдыхать надо.

– А позвать сюда швейцара! – распоряжается тогда царь.

Является швейцар, гордый и пышный весь. Каким в прошлом году был, таким и остался, гад.

– А, ну-ка, – говорит царь, – доставай из своих швейцарских штанов свои швейцарские часы.

Швейцар этак небрежно, двумя пальчиками, вынимает часики на золотой цепочке, небрежно смотрит. И тут министры видят, как вся швейцарская спесь осыпается с него нежно шурша. Часы Ивана аж на полсекунды лучше тикают! Ну, нифига себе! У министров с одной стороны гордость, а с другой стороны досада – такая пропала драка… А с третьей смятение. Это как же так? Улучшения-то где? Их же не видать! Ты же, Ванюша, с чем ушёл, с тем и пожаловать изволил. Ой, а позволь-ка, голубчик, вот эту пылиночку с пиджачка смахнуть… Тебя царь сейчас, наверное, цаловать примется.

– Так я, – делится успехом Иван, – сами детали и улучшал. Чего тут огород-то городить? Одну шестерёнку надфилем поправил, по главной шестерёнке молотком раза два навернул. Детали были простые, так я их ещё больше упростил, да уточнил. И всё. Делов-то…»

Ну, на радостях, понятное дело, царь министрам три эмалированных ведра шампанского ставит. Вёдра те хоть и с крышками, а всё равно пенятся. Пьют министры шампанское, и на несчастного швейцара с жалостью глядят. А царь-самодержец, ну, нет бы милость проявить, так и вовсе его добивает.

– А тебе, – говорит он, – повелеваю и бороду сбрить.

Обиделся швейцар и с работы уволился. А ведь такая престижная должность была.

Встречаются как-то Труба и Барабан. И влюбляются друг в друга с первого взгляда!

«Ах, какая женщина! – восторженно думает Барабан. – Какая в ней изысканность и в то же время простота! А грация! А уж красота её поистине блестяща!»
«Ах, какой мужчина! – думает Труба, чувствуя, что её сердце растворяется от нежного чувства. – Как он элегантен, как хорош и в то же время основателен! Вот каким должен быть настоящий мужчина. Да, да и, кстати, как в нём всё натянуто и упруго!»
Все эти эмоции проносятся в их душах мгновенно, и Труба с Барабаном страстно устремляются друг к другу. Барабан барабанит во всю свою мощь, а Труба, просто взвыв от восторга, выдаёт такое и так громко, как не делала никогда. И вместе они выдают такую какофонию, что все остальные инструменты оркестра в ужасе жмутся по углам от этого музыкального безобразия.
Наконец, Труба и Барабан смолкают.
«А ведь, кажется, я неплохо сыграл, – думает Барабан. – Только слышала ли она меня за своим нервным, истеричным визгом?»
«Ах, как я была сейчас хороша, – думает Труба. – У меня прорезались необыкновенно чистые звуки. Только разве мог этот, простите за выражение, Барабан, слышать меня из-за своего шума и грохота?»
И такое происходит потом у них каждый день, да ещё на дню по нескольку раз: встречаются орут каждый своё, не слыша другого, и раздражённые расходятся… И сами потом ничего не поймут. Ведь любят же друг друга, стремятся быть вместе, а как сойдутся – так одни нервы и больная голова. Издали любят, а встретятся и тут же готовы тумаков друг другу надавать!
Но всему приходит конец. Пора уж, наверное, и расставаться, сколько можно жизнь друг другу портить... Расходятся они в разные стороны, от чего другие инструменты даже вздыхают с облегчением.
«Ну, всё! – думает Барабан. – Я и другую Трубу найду, не хуже этой».
«Прощай! – мысленно говорит ему и Труба. – И ты не единственный на свете Барабан!»
Делают они несколько шагов, расходясь, потом оглядываются, и их снова, будто нитями друг к другу влечёт.
– Знаешь, о чём я подумал, – вернувшись, говорит Барабан, – ну, вот найду я себе другую такую же Трубу. Но ведь если она будет такой же, то что, собственно, изменится для меня?
Слушает его молча Труба… Какой мягкий бархатистый голос у этого элегантного, основательного мужчины. Как приятно, оказывается, его слышать…
– Примерно о том же подумала и я, – признаётся она. – Послушай, а, может быть, нам надо не других искать, а самим стать чуть-чуть другими… Я вот слушаю тебя и это так приятно…
– А уж как волнующе и чисто звучишь ты… – впервые замечает и Барабан.
– Правда? Тебе это действительно нравится? – удивляется Труба.
– Конечно, конечно, – мягко рокочет Барабан.
И так слово за словом, фраза за фразой… Один говорит, другой слушает, потом отвечает, а где-то, уже переплетаясь, они звучат вместе, уже в согласии.
Удивлённые инструменты невольно поворачиваются к ним.
– Ну, наконец-то, сыгрались… – замечает мудрая Валторна.
– Сыгрались? – удивляются Труба и Барабан.
– Конечно, – говорит Валторна, – мы все только что слышали очень нежную, любовную мелодию.
– Слышали, слышали, – радуясь за них, шумно подтверждают и другие инструменты.
Так и не расстались Труба с Барабаном... В оркестре должны слаженно играть все инструменты, но если случалось так, что во время какого-либо исполнения встречались Труба и Барабан, то это было, что называется, отдельной песней.
…А через несколько дней появляется в оркестре новая Скрипка и сразу замечает тёплые отношения между Барабаном и Трубой.
– Какая странная пара, – жеманно замечает она, – как они друг на друга не похожи.
– Ну, что ты, – отвечает ей Валторна, – знала б ты какая между ними любовь… Ну, просто мелодия, да и только…
_____________
Оставлять и отвечать на комментарии, значит, находить единомышленников...

Отшельника по имени Амрит, живущего в скромной хижине на повороте берега небольшой реки, всё больше тревожит шум, с недавнего времени слышимый со стороны двух селений, расположенных неподалёку. Сами селения от дверей хижины не видны, что там происходит, понять трудно, но шум всё больше и больше мешает размышлениям отшельника.
И вот в середине самого жаркого месяца к Амриту приходят две группы людей, вооружённых копьями, стрелами и щитами. На телах и лицах воинов боевая раскраска. Раскраска одних воинов синяя, раскраска других – красная. Трудно не узнать в них жителей селений по разным сторонам реки.
Амрит встречает этих воинственных гостей на небольшой, вытоптанной им площадке, возле жилища. Некоторое время воины, усевшиеся по разные стороны от Амрита, молчат, выражая тем самым почтение хозяину. По здешним обычаям, первым должен заговорить именно он.
– Похоже, – говорит Амрит, – вы находитесь в состоянии вражды.
– Да, – произносит кто-то из красных воинов, – под мост, соединяющий наши селения, уже положен хворост, который мы готовы запалить хоть сейчас.
– Да, – подтверждает кто-то из синих воинов, – тетивы наших луков уже натянуты…
– Чем же я могу вам помочь?
– Мы не хотим воевать, но не знаем, как не делать этого.
– Разве это трудно? – удивляется отшельник. – Перестаньте враждовать, и всё.
– Мы не можем не враждовать, потому что ненавидим друг друга. Ещё сегодня мы кричим, посылая друг другу проклятия, а завтра сожжём мост и пошлём стрелы…
– Что кричат вам ваши враги? – спрашивает Амрит у красных.
– Они кричат, что наш вождь недостаточно умён!
– А что кричат вам ваши враги? – спрашивает Амрит у синих.
– Они кричат, что это наш вождь недостаточно умён!
– А ещё?
– Наши враги кричат, что синее – это самое лучшее!
– Наши враги кричат, что самое лучшее – это красное!
– Да, – вздохнув, произносит отшельник. – Трудно остановить такую вражду. Враждуйте…
– Как?! – вскочив на ноги, кричат красные и синие воины. – А мы так надеялись на тебя!
– Враждуйте, – продолжает отшельник, – только смените оружие.
– Оружие? – удивляются воины. – Но другого оружия у нас нет.
– Пока что ваше оружие – это крики и восклицания. Смените оружие восклицаний на оружие вопросов. Когда ваш враг кричит вам, что самое лучшее красное или синее, не отвечайте ему тем же, а спросите: почему он считает именно так?
– И это всё? И этого достаточно?!
– И этого достаточно.
Когда воины уходят, отшельник снова погружается в свои раздумья и очень скоро слышит, как стихает шум на берегу. А через неделю Амриту уже и вовсе не мешает ничто.
…Проходит год, и однажды утром отшельник просыпается от такого сильного шума на берегу, какого ещё не слышал. В селениях гремят барабаны и тамтамы, с того места, где находится мост, поднимается дым. И Амрит не выдерживает. Уже три десятка лет не был он в селениях, но теперь вынужден выйти на тропу, поросшую травой. Достигнув по берегу изгиба реки, отшельник видит, что у моста, и в самом деле, дымно. Да и на самом мосту заметно какое-то сильное движение. Амрит подходит к крайним жилищам селения на своей стороне реки и с удивлением видит, что во всех дворах готовится вкусная пища. Он идёт дальше, к мосту, вокруг которого тоже горят костры. Но это не костры вражды – весёлый, пляшущий огонь окружают радостные люди. Амрит входит на мост, который теперь стал таким широким, что на нём располагается целая шумная ярмарка.
Остановившись не средине моста, отшельник задумчиво смотрит в воду. Отвык он от всего этого шума и гама. Пора возвращаться в свою хижину.
– Учитель! – слышит он вдруг позади себя. – Ты ли это?!
Амрит оборачивается и вместе со своим сучковатым посохом попадает в объятия одного из воинов, которые в прошлом году были у него. Теперь отшельника окружают и другие люди, одетые в синее и в красное. Только теперь они уже все вперемешку.
– Учитель, это твой праздник! Сегодня год нашего мира. Мы хотели пригласить тебя, но из уважения к тебе, побоялись нарушить твоё уединение. Как хорошо, что ты пришёл сам. Ведь наш спаситель – ты!
– Я? – удивляется Амрит. – Как могли спасти вас лишь несколько моих слов?
– Спасти могут и несколько слов, если они составлены в мудрый совет. Видишь: мы уже не враждуем.
– Что же остановило вашу вражду? И почему в тот год так быстро утих шум на реке?
– Потому что оружие вопросов, которое ты нам предложил, куда тише оружия восклицаний…
– А я, увидев дым, так испугался за вас, решив, что у вас война…
– Люди, которые не кричат и не восклицают, а думают, задавая вопросы, враждовать уже не способны, – отвечают ему бывшие воины. – Думающие не враждуют. И пока мы помним об этом, войны у нас не будет…

Марина, простая российская парикмахерша, натоптавшаяся за день вокруг кресла с клиентами, устало возвращается домой, не миновав, как обычно, магазина на углу. Выйдя потом из его искусственной прохлады в июньское пекло улицы, Марина натыкается у входа на людей, которые с ласковым любопытством рассматривают что-то на асфальте… Ой, а там в обувной коробке маленький пятнистый щенок…
– Пацан бросил, – кто-то кому-то объясняет в стороне. – Бросил и убежал. Весь в слезах. Видно, жалко было…
Марине нужно идти, варить на ужин куриный суп, а её, как привязало. Подходит ближе, присаживается к коробке, забыв о подоле сарафана, широким кругом, упавшим в пыль асфальта. Щенок с влажным, блестящим носом попискивает, боясь покинуть коробку, смотрит умными глазками. Марина хочет погладить его, и щенок вдруг лижет её ладонь цепким язычком. И всё! У Марины перехватывает и сердце, и дыхание. Это безобидное существо уже её… Надо просто взять и отнести его домой. Марина смотрит снизу на незнакомых людей – не будет ли кто против? Берёт коробку, поднимается. Взгляды одобрительные, лица тёплые. Люди даже рады и за неё, и за щенка, так быстро нашедшего хозяйку.
С сумкой в одной руке и с коробкой в другой Марина быстро уходит от магазина, сама не понимая, как это вышло, что она взяла щенка. Даже толком и не подумать не успела, всё как-то на одном порыве. Хотя, конечно, и порыв не бывает просто так…
С Аркадием они живут десятый год. Сошлись уже зрелыми людьми, когда дети того и другого встали на крыло. Им уже и помогать особо не надо. Так что жизнь могла бы быть и вовсе замечательной, если бы не погружённость мужа в какие-то постоянные, но для Марины несколько туманные, проблемы. Аркадий – бывший десантник, ростом за сто восемьдесят, с широкими ладонями, работает в охранной фирме и дежурит в ювелирном магазине. В охранники с его фактурой и биографией взяли без всяких проблем, не подозревая даже, что в девяностые годы он и сам владел магазином. Многие в те годы шли в предприниматели. Многие и разорились. Правда, теперь почти все они воспринимают свой крах не горше ошибок бурной молодости на личном фронте, а вот для Аркадия это осталось травмой навсегда. Посмеиваясь, он и сам называется себя моральным инвалидом эпохи предпринимательства. В те бурные угловатые годы у людей шёл коренной пересмотр отношений с деньгами, и ох, сколько неожиданного вывернул из людей этот пересмотр... Один из неразрешённых вопросов Аркадия: почему тогда кто-то смог, а он нет? Тупой что ли совсем? Да по мозгам-то с богатыми, которых знает теперь, вроде бы наравне. Только им почему-то доставались деньги-липучки, а ему деньги-песок… Действовал всегда расчётливо и верно, а потом выяснялось, что кто-то обманул, другой (друг, между прочим) испарился с большим долгом, а сослуживец, такой же десантник (!), своровал... Почему мир таков, что друзья предают, а жёны подставляют (было и такое, не зря же один потом остался)? Эти-то депрессивные вопросы, считай, уже почти два десятка лет (десять лет из них уже при Марине) как обручи на его мозгах.
– Не пойму, – говорит ему как-то Марина, – ты, что же думаешь, вот наступит какой-то прекрасный момент, тюкнет тебя в макушку, и ты сразу всё поймёшь?
– Скорей всего, так оно и будет, – отвечает он. – Тут одной какой-то мысли и не хватает…
– Что ж, – соглашается Марина, – думай, только кепку не носи, а то тюкнет, да не пробьёт…
Смех смехом, но кто знает, сколько ещё Аркадию в своей мрачности пребывать? Так что такой «смягчитель» домашней атмосферы, как кошка или собака им уже просто необходим. Только опять же, как посмотрит на это Аркадий, приверженец почти армейского порядка? Про кошку она ему уже как-то намекала, и Аркадий так скислился, что про собаку было лучше и не намекать... А теперь вот, пожалуйста… Ну, что ж, может, и не надо ему всегда во всём уступать? Сначала-то она, конечно, похитрит, но если что, так придётся, наконец, и ноготки выпустить. Заодно и по его морщинистой угрюмости, как на паровом утюге прокатиться…
На Аркадия ей вообще жаловаться грех. Он не курит и не выпивает. Совсем! Близкие подруги Марины к этому чуду уже привыкшие, а не близким лучше не рассказывать – хорошо ещё, если не поверят, а то и ненавидеть начнут. Вообще из всех грехов, свойственных мужикам, Аркадий в совершенстве владеет лишь одним. Если бы в России существовала академия мата, то его приняли бы туда директором на повышенную зарплату и без всякого конкурса. Выражается он так, что святых и выносить не надо – они сами вместе с подсвечниками убегут. Оправдывает Аркадия в этом лишь то, что в его обиходной речи матов не бывает, всё в ней культурно, а местами даже литературно. Но если его что-то цепляет, так он, как баян, сразу перепрыгивает на другой регистр и понеслось!
– Ты бы уж как-то про себя что ли попробовал…, – просит его однажды Марина.
– Хм… про себя… А вот когда мы с тобой под одеялом, ты можешь все свои звуки про себя?
М-да.., посоветовала, называется, на свою голову, а точнее, на свои красные уши… Хотя, надо признать, что сравнение Аркадия, даже помогает его понять…
В последнее время поводов для повышенных регистров у Аркадия только увеличилось. Скажи ему лишь одно слово «Украина», и у него уже, что называется, шерсть дыбом. Там-то, на Украине, он в своём десанте и служил. Армия для него вообще, как особая, праздничная страница жизни; воспоминаний столько, что Украина вроде второй родины. Так что святое – не тронь!
Аркадий, правда, насколько возможно, щадит уши своей жены. Бывает, увидит что-нибудь по телевизору и как подавится. Едва рот не зажимает, чтобы успеть из кухни выскочить. А уж там несё-ёт его на всю катушку и с одного на другое. По весне, когда оттеплело, Аркадий стал и вовсе на балкон убегать. Беда только, что балкон у них не застеклённый, а открытый, как трибуна. Марина его там почти не слышит, зато соседям, случайно вышедшим на свой балкон, можно потом целый год документальные репортажи не смотреть. Тем более что Аркадий не портит маты всяким там телевизионным пиканьем, а произносит их честно, такими, как они есть, и даже ясней обычных слов.
Буквально на днях Марина, спускаясь по лестнице, догоняет соседку Татьяну Ивановну, а та смотрит на неё с какой-то непонятной жалостливостью и сочувствием. Соседка – учитель русского языка и литературы на пенсии, и можно представить каково ей от декламаций соседа сверху. Спускаясь, Татьяна Ивановна на каждом повороте лестницы норовит оглянуться, чтобы что-то спросить, да не успевает – всякий раз надо уже дальше шагать и под ноги смотреть. Спрашивает только во дворе на ровном месте:
– У вас, Мариночка, видно, не всё ладно. Ругаетесь, слышу…
– Да что вы, – покраснев, лепечет Марина, представив, что могла слышать Татьяна Ивановна, поклонница поэтов серебряного века. – Вы, думаете, это ко мне относится?
– А к кому же?
– Нет, это к Юле Тимошенко. Ну, и к остальным, которые в Киеве. К этим… Как их там: Яценюку, Турчинову, Кличко...
– А-а-а... – даже останавливается Татьяна Ивановна. – Ну… Ну, тут-то он, пожалуй, даже прав... А я ведь, признаться, в догадках терялась. Знаете, прислушаюсь к его речи, а он, судя по стилю, не к женщине обращается, а к мужчине. Причём, чаще к нескольким сразу, во множественном числе…
– То есть, как это конкретно? – теперь уже невольно улыбаясь, спрашивает Марина.
– Понимаете, он произносит... То есть, называет их… Как бы это мягче выразиться… Ну, в общем, на букву «пи…». И следующая буква «д»…
– А-а-а, – легко догадывается Марина. – Ну, это у него любимое…
…Войдя в квартиру, Марина ставит коробку у порога, потом перекладывает продукты в холодильник, определяет блюдце для щенка. Сегодня она накормит его уж чем придётся, а завтра в магазине надо будет заглянуть в отдел кормов для кошек и собак. Никогда не обращала внимания на эти корма, а теперь придётся вникнуть… Правда, эта новая забота даже приятна.
Марина почти до минут знает, когда приходит Аркадий. Доваривая суп, сидит, любуется щенком, и, убедившись, что это кобелёк, пытается придумать ему кличку. Хорошо бы придумать её до прихода Аркадия, притом такую, чтобы мужу она понравилась. «Ну, значит так, – рассуждает Марина. – Лучше всего придумать, что-то на тему Украины. Ну, например… О! – тут же вскидывается она. – А что, если «Крым»? Здорово! Правда, Крым – это уже не Украина, но когда служил Аркадий, Крым был Украиной. И тогда щенку с такой кличкой можно говорить, например: «Наш верный друг – Крым!» Символично. Или можно будет сказать: «Крым, иди сюда!» Нет, что-то не очень… Хотя Аркадию может понравиться. К тому же, есть тут и хороший тайный крючок. Ведь если Аркадию не понравится щенок, то не скажет же он: «Давай откажется от этого Крыма» или «Отдай его кому-нибудь…» У него просто язык не повернётся. Вот уж верно говорят англичане: «Дай собаке плохое имя и можешь спокойно её пристрелить». А это значит, что хорошее имя, наоборот, может спасти. Хотя с другой стороны… Что же получается? Ведь дрессируя его, Аркадию придётся кричать: «Крым, служить!», «Крым, стоять!», «Крым, лежать!» М-да… Не то… Ну, и как же тогда? Не назовёшь же такого симпатичного щенка Яценюком. Зачем собаку портить?»
В общем, решение пока нет…
Буквально за какие-то минуты до прихода Аркадия, Марина уходит на кухню, включает телевизор.
Аркадий щёлкает замочком двери, но сегодня Марина не встречает его, как обычно. Пусть сначала со щенком познакомится. Слышно, как муж скидывает туфли, уходит в комнату, переодевается, идёт в ванную, моет руки. Понятно, что щенок попал ему на глаза уже не раз. Наконец, Аркадий, уже в домашнем, появляется на кухне, молча целует Марину в щёку. Кажется, играет – делает вид, что не заметил ничего нового. Или вправду не заметил? Скованный своей обычной хронической задумчивостью, он садится за стол. Марина наливает ему суп, но забывает про ложку. Аркадий поднимается, по