Противоречие между высоким качеством добываемой рыбы и её "порчей" в результате заготовки сопровождало рыболовный промысел на Русском Севере большую часть его истории. До экспедиции Русского географического общества 1858–1860-х годов под руководством Николая Данилевского считалось, что невысокое качество заготовки северной рыбы — следствие невежества и нерадивости местного населения. Данилевский первым обратил внимание на экономические предпосылки сложившейся ситуации. Он же развенчал представление о невероятных рыбных богатствах Северного края и поставил под сомнение целесообразность внедрения голландского посола. Но обо всём по порядку.

«Голландские сельди считаются лучшими»

«Немецкие сельди», которые позднее стали называть голландскими, упоминаются ещё в Домострое (сер. XVI в.). Голландская модель сельдяного промысла начала складываться во второй половине XIV века. Её главным преимуществом было соление рыбы в море на судах: голландские рыбаки «брали с собой соль и бочки, так что сельдь можно было обработать и засолить сразу же после вылова, обеспечивая высокое качество продукта. Пока у рыбаков хватало провианта, они могли сосредоточиться на следовании за сельдью по всему Северному морю, не дожидаясь, когда она появится возле берегов» . Пойманная в открытом море атлантическая сельдь была крупнее и лучше выловленной в прибрежной зоне.

Заготовка сельди производилась с «большою тщательностью при очищении и солении». У свежевыловленной рыбы надрезали ножом горло, вынимали жабры и внутренности и бросали её в бочки с морской водой. Обмытую рыбу «ребром», то есть вверх брюхом, укладывали в сухие бочки, пересыпая крупной солью. Соль использовалась морская, а бочки — дубовые. У каждого крупного производителя были свои клейма, а государственные пробирщики строго сортировали, браковали товар . Данилевский также пишет о голландском посоле в два приёма:

«посолив их (сельди. — М. М.) сначала как-нибудь в больших открытых бочках и дав пустить из себя рассол и в нём обмыться, пересаливать во второй раз самым аккуратным образом в тех бочках, в которых они должны уже поступить в продажу» .

Голландская сельдяная ловля в Северном море (1805). Источник: devriesendevries.com

Отмечая природную аккуратность голландцев, Данилевский обращал внимание на «долговременные усилия их правительства довести приготовление сельдей до возможной степени совершенства». Сельди голландского посола «есть плод соединения выгодных условий естественных (превосходное качество сельдей в северной части Немецкого моря), экономических (обширность и обеспеченность сбыта голландских сельдей), этнографических (необыкновенная аккуратность и в пословицу вошедшая чистоплотность голландцев) и, наконец, исторических (цеховое устройство и строгость браковки)»

В Норвегии рыбаки не занимались солением, а свозили улов на принадлежавшие купцам солильни. Улов доставлялся на берег в тот же день и как можно скорее. Техника соления, по свидетельству Данилевского, не отличалась ни аккуратностью, ни чистоплотностью. В солильне рыбу высыпали на пол, вырывали ножом жабры и внутренности, но вытащить их полностью удавалось редко. Перед солением сельди «вовсе не моют, а кладут в бочки вместе с покрывающими их клеском (чешуёй. — М. М.), кровянистой слизью и грязью, вследствие убеждения, что от мытья они портятся». Рыбу укладывали в бочки слоями, пересыпая крупной, но белой и чистой солью (лучшей считалась сицилийская). Сельди «кладутся плашмя, однако же так, чтобы брюшко было несколько кверху». Посол делали крепким: на бочку сельдей уходила четверть бочки соли. Бочки изготавливались из сосновой древесины, что придавало рыбе неприятный вкус (буковые бочки использовались реже).

«Несмотря на небрежность, с которой приготовляются эти сельди, всё же должно сказать, что этот способ приготовления в сущности лучше нашего беломорского (за исключением, конечно, соловецкого), хотя на вид он грязнее и отвратительнее его, что более имеет влияние на воображение зрителя, чем на самую сущность дела», — заключал Данилевский.

В чём же состоял этот «беломорский способ»?

«Подобно диким камчадалам»

В статье 1846 года Иосиф Богуслав дал яркие, хотя и весьма неаппетитные картины соления рыбы на Русском Севере. Так, треска на Мурманском берегу солилась в «амбарах», представлявших собой «вырытые в земле ямы с бревенчатыми срубами, крытыми как попало». «В них-то рыбаки беломорские, подобно диким камчадалам, грудами солят свою рыбу, наваливая ею постепенно с уловом полные амбары от земли до потолка. В таких кучах скупо просоленная рыба преет всё лето, а под осень укладывается в мореходные суда, солится при том вторично и отправляется протухлою на архангельский рынок», — сообщает автор.

Питер Клас. Завтрак, или Натюрморт с селёдкой, хлебом и пивом (1636)

Аналогичным образом обстояло дело с солением сельдей:

«Сельдь беломорская бела, жирна, вкусна, и ни в чём не уступает голландской. <...> Здешние крестьяне <...> портят свой промысел небрежностью и неопрятностью в посоле; груды наловленных сельдей валяются на берегу и преют, пока досужие рыбаки примутся укладывать их в бочки и пересыпать, с крайней экономией, самою дурною солью»

Причины «жалкого положения» беломорских промыслов Богуслав видел во влиянии «туземной чуди» (то есть угро-финских племён); в том, что крестьяне «не знают никаких улучшений»; в неумении обращаться с рыбой и, наконец, в невежестве поморов. По собственному признанию, он прожил в Архангельской губернии более десяти лет, так что его свидетельства заслуживают некоторого доверия. В то же время они не свободны от драматизма и преувеличений: Богуслав сам намеревался организовать промышленный лов беломорской сельди и искал государственной поддержки.

Независимая, объективная и трезвая оценка беломорского рыболовства впервые была дана Николаем Яковлевичем Данилевским — автором одной из фундаментальных в истории русского самосознания работ, «Россия и Европа» (1869). В 1858 году Императорское Русское географическое общество решило организовать экспедицию «для исследования рыбных и звериных промыслов на Белом и Ледовитом морях». Результатом этой экспедиции стали пять отчётов, опубликованных отдельным изданием в 1862 году.

«Устюжане, батюшко, не побрезгают»

Обзор способов приготовления и сбыта рыбы Данилевский начинает со ставшего к тому времени привычным утверждения: «За исключением соловецких сельдей, да онежской и двинской сёмги, вся остальная рыба солится дурно». Однако он решительно отказывается от обвинения местного населения «в невежественном равнодушии к своему делу и своим пользам, в каком-то грубом коснении». «Напротив, совершенно другие качества поразили меня в здешних крестьянах, — пишет Николай Яковлевич. — Именно — необыкновенная в их сословии развитость, ясное понимание своих выгод, предприимчивость и охота перенимать всё полезное»

Вид рыболовного стана на Мурманском берегу в Гавриловском становище. Источник: alexandragor.livejournal.com

Предназначенную для копчения рыбу поморы вначале просаливали в особом строении с печью и плотным дощатым полом:

«Тепло нужно не только для самой работы, но и для того, чтобы соль лучше брала сельдей. Сельди кладут кучей на пол, пересыпают солью, наваливают новую кучу, ещё трусят солью и т. д., а под конец перемешивают всю кучу лопаточками. Сельди дают от себя рассол и — худо ли, хорошо ли — все просаливаются. На полную коптильню (около 70 000 шт. сельдей — М. М.) идёт обыкновенно 6 пудов (100 кг. — М. М.) соли. Для просолки считают нужным два или три дня».

Просоленную сельдь нанизывали на заострённые с обоих концов палочки (роженцы), продевая их сквозь жабры, и полоскали в морской воде. Коптили рыбу тёплым дымом от еловых дров в течение 8–9 дней, под конец «для цвета» иногда жгли можжевельник.

Посол сельдей в Кандалакшском заливе происходил так:

«Сельди солятся здесь кучно, т. е. невычищенных сыплют в еловые или сосновые бочонки, дурно держащие рассол, мечут горстями на них соль и потом перемешивают. Крупных ивановских сельдей иногда вычищают и кладут рядками в бочонки, но не брюшком вверх, как бы следовало, а плашмя. Соли кладут вообще слишком мало и сельдь берут всякую, т. е. не разбирая того, сколько времени прошло с тех пор, как она поймана, тогда как в соли хороша только та, которая была поймана в течение ночи, а на утро посолена. Поэтому, столь небрежно солимая сельдь получает неприятный запах и у костей бывает красновата. На мой вопрос рыбакам: почему они не всегда вырезают внутренности, мне весьма простодушно отвечали: “устюжане, батюшко, не побрезгают, и с кишечкой съедят”» .

Итак, по сравнению с норвежцами, поморы солили сельдь не сразу после поимки, редко удаляли жабры и внутренности, небрежно укладывали рыбу и экономно расходовали соль. Как и в случае с копчёной сельдью, главной причиной такого посола были условия сбыта: крестьяне «и теперь вполне удовлетворяют требованиям своих потребителей и, следовательно, не имеют никаких побудительных причин жертвовать деньгами, трудами и временем для усовершенствования своего соления».

Разновидности укладки рыбы. Отсюда.

Другую причину, обусловившую преимущество норвежского способа, Данилевский видел в разделении лова и соления:

«Бедному рыбаку и здесь (в Норвегии. — М. М.), точно так же, как и у нас, нет ни времени употреблять на посол и той малой доли старания, которая теперь употребляется, — ни выгоды класть столько соли, сколько её кладут купцы, рассчитывающие на заграничный оптовый сбыт».

Разделение труда, однако, оправдывало себя только из-за более высокой закупочной цены. Норвежский рыболов в среднем получал за сдаваемую рыбу в пять с половиной раз больше русского.

Разберём, какую роль в беломорском посоле играли цена и качество соли. Ведь именно экономное её использование считалось главной причиной «порчи» рыбы.

«Ливерпульская соль давала лучший засол рыбы»

В относительных ценах соль что в XVI-м, что в XIX веке стоила гораздо дороже, чем в наше время, а обеспечение ею широких слоёв населения было постоянной заботой правительства. Тем не менее, серьёзных перебоев с поставками соли Русский Север никогда не испытывал: в Архангельской губернии производилась вывариваемая из морской воды морянка, в соседней Вологодской — ключёвка, которую вываривали из рассола, добытого из соляных источников. Во время расцвета солеварения в XVI — первой половине XVII века северной солью снабжалась вся Центральная Россия. С конца XVII века соляные промыслы на Русском Севере начинают приходить в упадок, но вплоть до начала XIX века местные потребности покрываются солью собственного производства. Покрывались бы они, очевидно, и дальше, если бы не встал вопрос качества этой соли.

«До 1820 года на эти нужды (посол рыбы и мяса. — М. М.) шла исключительно местная соль, однако качество её было низким, потому что при выварке не обращали надлежащего внимания на чистоту, — пишет в монографии “Северная соль” Борис Розен. — В желобы, по которым подавался морской рассол в варницы, часто попадала грязь с иловатого дна, в чрены (“четырёхугольные железные чаны-жаровни”. — М. М.) садилась сажа и пыль. Иногда соль бывала недостаточно хорошо вываренной, в ней были посторонние примеси. Засол рыбы такой солью получался слабым».

Демонстрация традиционного способа получения поваренной соли в Галле (Германия). Источник: halle-tourismus.de

С развитием зарубежной торговли в Архангельск стала поступать соль иностранного производства: английская (ливерпульская, «шпанка») и «шпанская» — под этим названием объединяли французскую, испанскую и португальскую морскую соль, полученную методом солнечной выпарки.

«Качество ливерпульской соли были значительно лучше “морянки” и “ключёвки”, — утверждает Розен. — В ней содержалось примесей не свыше одной трети процента, тогда как в нёнокской соли их было 5½ процента, а в поморской — от 4¼ до 8 процентов. Ливерпульская соль давала лучший засол рыбы. “Шпанская” соль была также бела, достаточно крепка, и потому посоленная ею рыба имела хороший внешний вид. Будучи крупнозернистой, она не так была подвержена утечке и дольше поддерживала крепость рассола, но придавала рыбе неприятный горький вкус».

За исключением сёмги, требовавшей более «слабой» соли, для посола всех остальных рыб на Мурманском берегу с 1820 года употреблялась иностранная соль. Благодаря беспошлинному ввозу, её стоимость была даже ниже, чем у соли местного производства: «Иностранная соль продавалась на архангельском рынке от 30 до 40 копеек за пуд, между тем как себестоимость местной соли с перевозкой была 38 копеек за пуд». Иными словами, напрямую стоимость соли не могла влиять на её скупое расходование при посоле. Главной причиной было стремление рыбопромышленников к удешевлению конечного продукта и привычка к этому продукту потребителей.

«Сельди соловецкого соленья славятся»

В торговле выше всего ценилась солёная онежская сёмга, известная как порог (этот сорт упоминает и Радецкий). Название она получила от того, что вылавливалась у села Подпорожье (ныне исчезнувшего). Славу, которую приобрёл этот сорт сёмги на петербургском рынке, Данилевский связывал с деятельностью некоего купца Платунова. Он устроил делом таким образом, что местные крестьяне постоянно оставались у него в долгу, который возвращали лучшей сёмгой. Вместе с тем крестьяне «долговременной практикой научились тщательному солению этой рыбы». Способ соления был нехитрым:

«Разрезав рыбу вдоль брюха, вынув внутренности и промыв её, наполняют внутреннюю полость её солью, пересыпают ей жабры и втирают её в чешую. Количество соли определяется временем года. Таким образом посоленную семгу складывают в бочки или просто на воза».

Семожий забор на реке Онеге у села Подпорожья

Примечательно, что для сёмги лучше всего подходила соль не иностранного, а местного производства — та самая, от которой отказались на Мурманском берегу из-за высокого содержания примесей.

«Для посола нежной рыбы, например сёмги, употребляли только русскую соль, — пишет Борис Розен. — Так, онежская сёмга, которая продавалась в Петербурге под названием “порог”, солилась исключительно солью из Красногорской варницы, а сёмга “двина” — только поморской солью. Если сёмгу солили “шпанкой” или “шпанской”, то она приобретала неприятный вкус и делалась водянистой и дряблой. В таких случаях поморы говорили, что “соль её съедает”» .

Природное качество печорской сёмги было даже лучше, чем онежской. Однако здесь рыбу только пересыпали солью внутри и снаружи, не втирая её в чешую и не наполняя солью внутреннюю полость. Недостаточное количество соли и медленное наполнение бочек приводили к скорой «порче» продукта. Как и в случае с беломорской сельдью, такое обращение с лучшей и дорогой рыбой Данилевский объясняет «выгодами» местных рыбаков. Скупавшие всю печорскую сёмгу чердынские купцы «вовсе неприхотливы на качество этого товара» и «одинаково платят как за хорошую, так и за худую рыбу»

Другим, наряду с сёмгой-порогом, известным сортом северной рыбы была соловецкая сельдь — то есть выловленная и посоленная монахами Соловецкого монастыря. Данилевский так описывал этот промысел:

«Сельди соловецкого соленья славятся и, действительно, заслуживают эту славу своей нежностью и прекрасным вкусом, но, кажется, они не могут долго держаться. При солении внутренность у них, однако же, не вынимается, и вся тайна их приготовления заключается в том, что они солятся совершенно свежими, сейчас после поимки, тщательно обмываются, не наваливаются в бочки как ни попало, а укладываются рядами, хотя и не по голландскому способу ребром, вверх брюхом, а плашмя, — пересыпаются всегда достаточным количеством соли и хранятся в холодных подвалах. Для улучшения вкуса, прибавляют в лучший сорт сельдей несколько пряностей: перцу и лаврового листа, что придает им вкус несколько похожий на ревельские кильки. За опрятностью и тщательностью посола наблюдают, особо приставленные к тому, монахи» .

От 500 до 700 пудов соловецкой сельди употреблялось в самом монастыре. Объём поступающей в продажу солёной рыбы был незначительным: даже в лучшие годы он составлял не более 1 000 пудов (17 тонн).

Копчение сельдей в селе Сороке (совр. Беломорск). Источник: alexandragor.livejournal.com

«Большого к казённой прибыли успеху не явилось»

Царское правительство неоднократно пыталось наладить крупное промышленное производство беломорской сельди, засоленной по голландскому способу. Ещё в 1748 году Коммерц-коллегия решила испытать, «могут ли наши сельди быть добротою против голландских». Выловленные в Кандалакшском заливе и посоленные неким «гамбурцем Кейкиным» сельди «явились с голландскими сходственные». К 1755 году стало очевидно, что, несмотря на все усилия, «большого к казённой прибыли успеху не явилось

Попытка организовать сельдяной промысел, предпринятая И. Богуславом с партнёрами в 1840-х годах, не нашла поддержки правительства. Однако в 1858 году Беломорская компания была образована вновь. В том году она заготовила 700 пудов солёных сельдей, а в следующем — уже 4 000 пудов. Данилевский считал, что по качеству эти сельди «лучше даже соловецких и едва ли уступают шотландским» и в перспективе «могут сравняться, если не с лучшими, то с обыкновенными сортами голландских сельдей». Эта Беломорская компания существовала и в 1900 году, однако занималась на тот момент уже… лесозаготовкой ].

Анализируя неудачи этих предприятий, Ярослава Алексеева выделяет две главные причины: «ограниченный, но налаженный, сложившийся исторически сбыт дешёвой рыбы населению северных губерний» и «периодические колебания уловов сельди вплоть до практически полного их отсутствия в отдельные годы». Свою роль также играла неспособность владельцев компаний наладить взаимовыгодное сотрудничество с рыболовами .

Но была, очевидно, и ещё одна причина — преувеличенные представления о рыбных богатствах Белого моря и северных рек.

«Вообще количество рыбы как на Печоре, так и на Белом море таково, что, доставляя в достаточном количестве непосредственную пищу для прибрежных жителей, даёт им вместе с тем возможность к безбедному существованию посредством сбыта остающегося затем излишка; но здешнее рыболовство не может составить предмета сосредоточенной, обширной промышленности».Николай Данилевский

Автор: Максим Марусенков, кандидат филологических наук, историк кулинарии.

https://goarctic.ru/live/ustyuzhane-ne-pobrezguyut-kak-na-ru...

https://goarctic.ru/live/kak-na-russkom-severe-rybu-solili-c...

сайт goarctic.ru

От бурной эпохи землепроходцев осталось не так уж много материальных свидетельств. Впрочем, сама современная география городов и посёлков крайнего Северо-Востока – это уже своеобразный памятник, ведь многие из них стоят в тех же или почти тех же местах, где когда-то были русские зимовья и острожки. В то же время точное местоположение ряда старых поселений неясно до сих пор, почти не сохранились старинные деревянные сооружения, и даже от центра русской власти в Восточной Сибири – Якутского острога – уцелела в наши дни только одна рубленая башня (оригинал погиб в 2002 г., сейчас существует её копия, восстановленная по чертежам).

На этом фоне уникальна судьба замечательного памятника русского зодчества в Сибири – Спасо-Зашиверской церкви. Она была вывезена из мёртвого, полностью разрушенного старого русского поселения, отреставрирована и собрана на новом месте. Однако историю Зашиверска, этого старинного заполярного города на реке Индигирке необходимо рассказывать по порядку и целиком.

Время первопроходцев

«Шивера», «Зашиверы», «Подшиверы», «Зашиверск». Все эти названия образованы от одного и того же сибирского диалектного слова «шиверы», обозначающего речные пороги.

Такие пороги-шиверы в нескольких местах пресекают русло реки Индигирки в районе хребта Черского. Для русских людей, открывших для себя Индигирку в 1630-х гг., пороги стали важнейшим ориентиром. На составленном в Тобольске Семёном Ульяновичем Ремезовым в 1701 году «Чертеже всей Сибири» даже сама река носит второе название «Шивера».

«Река Шивера» - Индигирка на карте-чертеже из «Чертёжной книги Сибири» С.У. Ремезова. 1701 г.

Русские казачьи отряды появились на Индигирке в конце 1630-х гг. Первые известия о новой реке были получены от юкагиров, захваченных в плен на соседней реке Яне, а в 1639 г. Посник Иванов отправился на восток по притоку Яны реке Товстак (Туостах), в мае сухим путём вышел в среднее течение Индигирки и поставил там первый русский острожек. Покорение «Юкагирской землицы» началось.

Все русские опорные пункты, возникшие на Индигирке в 1640-х г., располагались ниже порогов, то есть по отношению к Якутску и сухопутному пути на эту реку через Верхоянский хребет находились «за шиверами». Точная дата основания собственно Зашиверского зимовья не вполне известна и восстанавливается по упоминанию зимовья в ясачных книгах – основных документах, описывающих состав плательщиков ясака из числа коренных народов. В книгах 1652 г. зимовья нет, а вот на 1655 г. оно уже упомянуто. Значит, будущий Зашиверск был основан около 1653 года.

Ясачное зимовье

К концу 1650-х гг. этап первичного освоения крайнего северо-востока Азии был в основном завершён. Единственной большой необследованной областью оставалась Камчатка. Русская администрация теперь была занята упорядочением ясачной и торговой практики на «дальних заморских реках» – такое общее название носят в русских документах XVII века Яна, Индигирка, Алазея, Колыма и Анадырь.

На каждой из этих рек стояли центры русской власти – ясачные зимовья. Кроме Зашиверского, на Индигирке ниже по течению стояли Уяндинское и Подшиверское зимовья. К каждому зимовью был приписан определённый круг аборигенов – плательщиков ясака, который вносился собольими, реже – лисьими шкурками.

Все русские зимовья «дальних заморских рек» были связаны в единую сеть системой путей – прежде всего, морских и речных. Индигирка, как мы уже знаем, была открыта «сухим путём». Такие пути, пересекавшие водораздельные хребты и плоскогорья («камни»), обозначались как «черезкаменные» (именно такой путь вёл на Индигирку из Якутска через Верхоянский хребет). Передвигались по ним в зимнее время с помощью нарт, запряжённых оленями или собаками, а на раннем этапе – ещё и на лошадях. По течению рек и вдоль берега Северного Ледовитого океана проходили летние водные пути, для движения по которым использовали суда – знаменитые кочи. Оба пути были опасны, каждый по-своему: кочи часто затирало и ломало льдом, а на сухопутных путях служилых и промышленников могли подстеречь враждебно настроенные аборигены.

Основные морские и сухопутные пути русских на крайнем северо-востоке Азии (по карте из «Атласа Арктики»)

Каждое ясачное зимовье – и Зашиверское в том числе – представляло собой небольшое укрепление (в русских документах – «острог» или «острожек»), в котором располагались немногочисленные строения – в их числе обязательно был «государев амбар» (в котором хранились необходимые запасы и товары) и «казёнка» - помещение, в котором содержались аманаты – заложники из числа местных «ясачных иноземцев». Аманатство было важным средством обеспечения лояльности аборигенов и своевременной выплаты ясака.

«Типовое» ясачное зимовье. Современная реконструкция, выполненная в музее-заповеднике «Томская писаница».

Главным на ясачном зимовье был приказный, которого назначал и снимал якутский воевода. Приказного ни в коем случае нельзя путать с приказчиком: приказчик – это торговый человек, подручный купца, тогда как приказный ясачного зимовья – это военная должность, и занимавший эту должность служилый человек обычно имел то или иное казачье звание – десятник, пятидесятник или сотник.

От личных качеств приказного зависело очень многое – он находился в центре сложной системы связей между аборигенным населением и русскими – служилыми, промышленными и торговыми людьми. Нередко приказные злоупотребляли своим положением: вымогали меха сверх установленной нормы ясака, навязывали русские товары, захватывали и насильно удерживали в плену ясачных людей. Однако не все начальники ясачных зимовий притесняли «иноземцев». Например, сотник Амос Михайлов, бывший приказным в Зашиверском зимовье в 1664 году, удостоился в одной из отписок такой характеристики:

«а на Индигирке зашиверы, ясачные люди юкагири и ламутки приказного человека Амоса Михайлова хвалят, что им, иноземцом, от него Амоса никаких обид и налоги нет».

В подчинении у приказного находилось некоторое число казаков, обычно не превышавшее 10-12 человек. Этого количества, конечно, было недостаточно для эффективного контроля местных кочевников-оленеводов, а иногда и для обороны зимовья в случае мятежа. Зашиверские приказные то и дело жаловались в Якутск на «малолюдство», а также на плохое снабжение оружием и боеприпасами – с порохом в дальних зимовьях всегда было туго.

Территория, тяготевшая к Зашиверскому зимовью, в этническом отношении оказалась очень сложной. Здесь кочевали несколько родов эвенов, или, как их тогда звали, ламутов, чьи владения смыкались с областью юкагирского племени шоромба. Иногда эвены и юкагиры выступали как союзники, а иногда – враждовали друг с другом. Дополнительным фактором, провоцировавшим межплеменные столкновения, могла выступать лояльность тех или иных родов и племён русским властям.

Зашиверское зимовье, как центр русской власти и сбора ясака, не раз оказывалось мишенью атак восставших «иноземцев». Насколько можно судить по сохранившимся документам, основная угроза для зашиверских казаков исходила больше от эвенов, нежели от юкагиров. Наиболее драматичные события развернулись на Индигирке в конце 1660-х гг.

В апреле 1666 года в Зашиверское зимовье пришли ясачные ламуты и юкагиры-шоромба из рода Чанжи. По-видимому, служилые и промышленные люди, находившиеся в острожке, не ожидали нападения и позволили немирным гостям проникнуть за частокол: в отписке приказного Козьмы Лошакова говорится, что «ламутки и юкагири» пришли в острожек «оплошным делом». Ламуты и юкагиры напали на обитателей зимовья и попытались отбить аманатов, в результате среди русских промышленников оказались убитые и много раненых, а нападавших всё-таки удалось обратить в бегство. В сентябре того же года Чанжа с юкагирами и ламутами снова нагрянул на Зашиверское зимовье; на сей раз Лошаков и казаки «отсиделись» в острожке, не понеся потерь. Отступившие туземцы вскоре подстерегли на сухопутном переходе к Индигирке отряд служилых людей из Якутска, напали на него и перебили всех, включая командира отряда, известного землепроходца Михаила Стадухина . А вот дальше в стане победителей произошёл раскол – ламутские «союзники» напали на юкагиров Чанжи, убили его самого и истребили большую часть его рода; спасся с немногими «ребятами» только юкагир Тогурямо, который убежал в Зашиверское зимовье и там поведал всю эту историю Козьме Лошакову.

Зашиверск на плане, составленном землемером Турчаниновым в 1798 г. (по А.П. Окладникову и др.). Хорошо видно прямоугольное укрепление, восходящее, вероятно, к XVII в.

В феврале 1667 года под стенами Зашиверского зимовья произошёл решающий бой между большими силами ламутов («воровское великое собрание» – так называет это туземное войско Козьма Лошаков) и русскими людьми – казаками и промышленниками. Нападавшие действовали в духе обычной для архаического мировоззрения (так же воевали, например, американские индейцы) тактики: внезапная атака и быстрый разгром ошеломлённого врага. Минус этой тактики коренился опять же в мировоззрении – если первый натиск не удавался, народы Сибири (как и индейцы!) оказывались неготовыми к продолжительному сражению «на стойкость» (хотя были вполне способны к длительным осадам). Именно это и произошло в ходе боя 16 февраля 1667 года: защитники Зашиверского зимовья сумели отразить первую ночную атаку ламутов, хотя те подготовились к приступу весьма основательно – эвены рубили топорами частокол и ставили лестницы к стенам амбаров. В ходе завязавшегося боя был убит один из предводителей ламутов Лаузень, погибли также его сын и племянник. Стойкость казаков и промышленников в отражении первого натиска, гибель «лутчих людей» произвели на атакующих обескураживающее действие – ламуты разбежались, побросав оружие, тогда как защитники зимовья не имели даже раненых. Вскоре часть ламутских родов выплатила ясак. Но проблема не исчезла, угроза на «черезкаменных» путях сохранялась, и в июне того же года зашиверцы организовали экспедицию на ламутов верхней Индигирки. В главе похода стоял казак Михаил Лобанов, а главной силой похода стали юкагиры (ни о каком союзе с эвенами после зимних событий речи уже не шло). Отряд, состоявший из самого Лобанова, пятидесяти юкагирских воинов и пяти русских промышленников, погромил десять юрт и захватил аманатов.

Ламуты изъявили покорность русским властям, но мирное положение продержалось не так уж долго. В 1679 году эвены снова осаждали Зашиверское зимовье и приказный Леонтий Трифанов «сидел в острожке с великим бережением»…

Заполярный город

В последней четверти XVII столетия добыча пушнины на «дальних заморских реках» начала приходить в упадок. Русские промышленники и «ясачные иноземцы» основательно подорвали численность соболя. Начался отток русского населения обратно в Якутск, торговые люди посещали дальние зимовья всё реже и реже: опасные морские путешествия перестали приносить большие доходы.

Часть ясачных зимовий прекратила своё существование. Зашиверскому острогу повезло больше. Он так и остался центром русской власти на обширных пространствах индигирской лесотундры, здесь продолжался сбор ясака с тех юкагирских родов, которые уцелели после нескольких страшных эпидемий оспы 1680–1690-х гг. Потомки служилых и промышленных людей времён Алексея Михайловича по-прежнему обитали в остроге, превратившемся в небольшой городок.

Спасская церковь – последнее уцелевшее строение Зашиверска. Фото 1969 г. (по А.П. Окладникову и др. ).

В 1700 году в Зашиверске была поставлена церковь во имя Спаса Нерукотворного (в литературе обычно – Спасо-Зашиверская церковь). Храм строила артель плотников под начальством местного жителя Андрея Хабарова (имя строителя известно по поздним устным преданиям, зафиксированным в XIX в.). В наши дни Зашиверская церковь – единственный сохранившийся на севере Сибири памятник старинного русского церковного зодчества. По своей конструкции и технике строительства она полностью выдержана в русле традиций Русского Севера того же периода, что неудивительно: среди первых русских обитателей «дальних заморских рек» и Сибири немалую часть составляли выходцы из современных Архангельской и Вологодской областей. Связь с Русским Севером, Поморьем проявлялась и в судостроении – тип коча, основного судна русских полярных мореходов Северо-Востока, выработался именно здесь, хорошо известен был на «дальних реках» и поморский карбас – относительно небольшая мореходная лодка.

К концу XVIII века Зашиверск представлял собой полноценный уездный город, относившийся теперь, вместе со всем бывшим Якутским уездом, к Иркутскому наместничеству. Конечно, «полноценным» он мог считаться только по масштабам малонаселённого Севера: число жителей городка даже в самые лучшие его годы не превышало, очевидно, пятисот человек. Однако это по-прежнему был административный центр, контролировавший обширную область. Здесь располагались уездный комиссар и канцелярия. В 1790-м году бывший острог получил собственный герб, составленный по всем правилам геральдики. В верхней части щита размещался, как и у всех городов наместничества, герб Иркутска – бегущий «бабр» (тигр), державший в пасти соболя. В нижней – символ собственно Зашиверска, золотая лисица. Так отразилась в гербе экономическая основа существования города – пушной промысел.

Зашиверск на старинной карте (по А.П. Окладникову и др. ). «Уяндинская деревня» ниже по течению Индигирки может быть соотнесена с одноимённым ясачным зимовьем, а вот Подшиверское зимовье к этому времени уже не существовало

Взаимодействие с местным населением по-прежнему составляло важнейшую сторону жизни Зашиверска. В XVIII–XIХ вв. это был не только сбор налога-ясака, но и ежегодные ярмарки. Русские и якутские купцы привозили сюда необходимые аборигенам (эвенам, юкагирам и индигирским якутам) товары: металлические изделия (топоры, ножи, котлы и др.), табак, чай, ткани, бисер, муку, сахар. Обитатели индигирской лесотундры свозили в Зашиверск продукцию промысла и мамонтовую кость.

Через Зашиверск проходил основной сухопутный путь на Колыму. Многие русские путешественники, изучавшие в конце XVIII и первой четверти XIX в. крайний северо-восток Сибири – Г.А. Сарычев, Ф.Ф. Матюшкин, Ф.П. Врангель, – побывали здесь, а некоторые из них оставили любопытные зарисовки городка.

Запустение и память

На рисунке, сделанном исследователем Севера Ф.Ф. Матюшкиным в 1820 г., Зашиверск предстаёт крошечной деревенькой – несколько домиков и церковь. Дело в том, что к этому времени город основательно проредили эпидемии оспы и кори. Однако дело было не только в эпидемиях. Население сокращалось ещё и по причине упадка промыслов, связанных с падением численности не только пушного зверя, но и копытных – лося и северного оленя. Результатом было лишение Зашиверска статуса уездного города. Это произошло в 1803–1804 гг. Уездный комиссар переехал в Верхоянск.

Зашиверск. Рисунок Ф.Ф. Матюшкина, сделанный 29 ноября 1820 г. (по А.П. Окладникову и др. ).

Жизнь в Зашиверске постепенно замирала. Церковь обветшала и, наконец, была признана негодной для службы.  Но ещё в 1920-х гг. одна из первых советских экспедиций, работавших в этих краях, застала семью якутов Слепцовых – самых последних обитателей Зашиверска. Развалившиеся постройки поросли травой. Только Спасская церковь продолжала доминировать над безлюдным пейзажем излучины Индигирки. На необходимость её сохранения не раз обращали внимание местные краеведы. Но лишь в 1969 г. в Зашиверск отправилась историко-архитектурная экспедиция Сибирского отделения Академии наук СССР во главе с академиком А.П. Окладниковым. Её главной целью было обследование Спасо-Зашиверской церкви, выяснение её состояния и перспективы сохранения памятника. Храм был тщательно изучен, обмерен и зарисован.

Параллельно были проведены и археологические раскопки. Даже за короткий период работы экспедиции 1969 г. удалось собрать ряд интереснейших артефактов, среди которых бытовые предметы, орудия труда (в том числе юкагирские скребки для выделки шкур), памятники костерезного ремесла – неоконченное антропоморфное изображение (возможно, какого-то божества) и шахматная фигурка.

Археологические находки, сделанные в Зашиверске в ходе раскопок 1969 г. (по А.П. Окладникову и др.).

По итогам обследования церкви было принято решение вывезти уникальный памятник русского северного зодчества из Заполярья. В 1971 году Спасо-Зашиверская церковь была разобрана и отправлена в Новосибирск, где её отреставрировали и собрали заново. Теперь зашиверский храм можно увидеть в новосибирском Академгородке. Существует и точная копия Спасо-Зашиверской церкви, построенная в 1980-х гг. в пос. Соттинцы на Лене (в 50 км севернее Якутска).

Современный вид Спасо-Зашиверской церкви в Академгородке (по материалам сайта yakutskhistory.net)

Замечательный памятник эпохи освоения Крайнего Севера удалось сохранить! А на том месте, где когда-то казаки и промышленники ставили первые срубы Зашиверского зимовья, а позже шумели ярмарки сибирского уездного города, в наши дни можно увидеть небольшую часовню, поставленную в 2000 г. в память и о Спасо-Преображенской церкви, и обо всех жителях заполярного Зашиверска.

Автор: М.А. Савинов, кандидат истор. наук, научный сотрудник Арктического музейно-выставочного центра (Санкт-Петербург).

сайт goarctic.ru

Это может показаться парадоксальным, но по статистике Арктика — городской регион, и типичный житель Арктики — отнюдь не фольклорный оленевод, но горожанин. Большинство городского населения мировой Арктики приходится на Россию, а в самой России Арктика — самая городская часть страны (по данным Росстата по состоянию на середину 2019 года в Арктической зоне Российской Федерации 89% населения проживали в городах). Такого уровня урбанизации в России нет больше нигде: в Центральном Федеральном округе доля горожан составляет 82,3% [с учётом Москвы], в Северо-Западном — 84,5%; в промышленной Свердловской области в городах проживают 84,9%, в Московской области [традиционно считается без Москвы] — 81,5% .

При этом начиная с 1990-х годов население многих арктических городов резко – иногда трагично – сократилось. Например, за период с последней переписи населения СССР в 1989 году десятки городов российской Арктики потеряли от 20 до 50% своего населения, а некоторые (Игарка, Певек, Билибино) — более 50%. В то же время пять арктических городов России выросли более чем на 20%, население одного города, основанного в 1986 году (Губкинский в ЯНАО), увеличилось более чем на 50% и сейчас достигает 28 тыс. человек.

Сегодня российская городская Арктика представляет, таким образом, исключительно контрастную картину. С одной стороны, десятки абсолютно трагичных картин обезлюдения; заброшенные посёлки и городские кварталы от Кольского полуострова до Чукотки стали одним из самых популярных сюжетов «острых» репортажей журналистов, «страшилок» блогеров. Фотографии заброшенных кварталов, опустевшие школы и многоэтажные жилые дома, объявления о продаже квартир за бесценок – характерный визуальный ряд таких материалов. Не удивительно, что и предметом исследований для многих российских учёных чаще являются проблемы «сжатия», общей неэффективности арктических городов, а в прикладной сфере чаще всего приходится слышать лобовой вопрос о том, нужны ли вообще города в Арктике. Но есть и другая Арктика – Арктика быстро растущих городов в других, преимущественно нефте- и газодобывающих районах Арктики, и им присущ прямо противоположный набор проблем: дороговизна жилья, создающая существенные проблемы при привлечении дефицитных специалистов, перегруженность социальной инфраструктуры – на фоне исключительных для России вложений в благоустройство. Качеству городской среды небольших «нефтегазовых» городов позавидовали бы жители многих даже и областных центров средней полосы России.

Нарьян-Мар

Норильск в 2019 г.

Ситуация в зарубежной Арктике совершенно иная. Уровень урбанизации здесь ниже, хотя на абсолютном большинстве арктических территорий мира (кроме Фарерских островов, Нунавута и Северо-Западных территорий Канады) большинство населения также горожане. По наиболее известной оценке, почти во всех регионах зарубежной Арктики в городах проживает не просто большинство, но более ¾ населения – однако здесь нужно бы учитывать разницу в критериях города в разных странах (так, в некоторых случаях к городам относятся поселения с численностью населения более 200 человек). При этом большинство крупных, удовлетворяющих всем критериям городов зарубежной Арктики – в отличие от российских арктических и в целом северных городов – активно растут: практически все исландские города, финский Рованиеми и канадский Уайтхорс, аляскинский Анкоридж и его пригороды; убывающие зарубежные города можно пересчитать практически по пальцам (см. карту). Не удивительно, что за рубежом начался настоящий бум изучения арктической урбанизации – в том числе активно изучается и опыт российской Арктики.

Картина получается довольно странная: в России в Арктике городов много – но они по большей части теряют население, за рубежом меньше – но они растут. Здесь навскидку могут быть разные объяснения. Во-первых, бросается в глаза, что рост и сокращение городов связаны с разными стадиями освоения природных ресурсов – так, старинный и знаменитый центр добычи железной руды на севере Швеции, Кируна, тоже теряет население. Во-вторых, возможны гипотезы о каком-то оптимальном размере арктического города. В-третьих, российские и зарубежные арктические города, по большому счёту, радикально отличаются по специализации.

Мы пересчитали уровень урбанизации мировой Арктики по единым критериям, взяв, для сопоставимости, поселения с численностью населения более 5 тыс. жителей (вне зависимости от статуса) и в качестве границы Арктики – самую южную из трёх: границу Арктики в критериях профильной комиссии Арктического совета (AMAP).

Источник: Замятина Н.Ю., Гончаров Р.В. Арктическая урбанизация: феномен и сравнительный анализ // Вестник Московского университета. Серия 5. География, 2020. № 4. (в печати).

[7] Гренландия и Фарерские острова официально считаются датскими, фактическая степень их автономии во внутренней политике (которая продолжает увеличиваться) позволяет рассматривать их в качестве отдельных стран

В первую очередь, посмотрим на распределение городского населения Арктики. По сути, арктическая урбанизация – это штучное количество локальных городских систем. Всего пять городских систем, сложившиеся вокруг крупнейших городских центров Арктики, составляют более половины официального городского населения Арктики – это Архангельск, Мурманск, Анкоридж, Норильск и Рейкъявик с их пригородами. Только в Архангельске и Мурманске с окрестностями проживает почти треть горожан мировой Арктики.

Заметим, что в данном случае учитывались, как и в предыдущем случае, только города с населением более 5 тыс. человек. Однако в американской статистике есть понятие метрополитенского статистического ареала (СМА, Metropolitan Statistical Area), по сути, очень близкого понятию городской агломерации и включающего все пригороды центрального города – население СМА Анкориджа в 2019 г. достигало уже 410 тыс. и, кстати, население СМА Фэрбанкса, второго по численности населения города Аляски – 106 тыс. Определённая логика в том, чтобы рассматривать аляскинские города именно в границах СМА, безусловно, есть: с одной стороны, одноэтажная застройка даже в официальной черте города постепенно переходит практически в хуторскую, с другой -- она связана с центральной частью города качественными дорогами, а при высоком уровне автомобилизации функционально включена в жизнь города.

Если учитывать американские СМА, а также выделить функциональные агломерации в Российской Арктике (в частности, Мурманск со всеми прилегающими посёлками) и Рейкьявика (по системе расселения и застройки схожего с Аляской), то доля пяти крупнейших арктических агломераций в городском населении Арктики дойдёт, видимо, до двух третей.

Рейкъявик распложен на 64-й параллели – как и Архангельск. Аляскинский Анкоридж неожиданно оказывается самым южным из крупных арктических городов: расположенный на 61-м градусе широты (61.159591), он лишь немного севернее Санкт-Петербурга (если уж быть совсем точным, то его географическая широта соответствует северной оконечности Выборгского района Ленинградской области) и практически на широте сибирского Сургута (кстати, схожего с Анкориджем и размером, и периодом бурного роста в связи с открытием месторождений нефти).

Посмотрим, однако, на качественные особенности арктических агломераций (используя здесь предельно широкую трактовку понятия «городская агломерация» -- как совокупность близко расположенных населённых пунктов, связанных любыми функциональными связями – это не совсем соответствует строгим научным канонам). Из первой пятёрки явно выделяется Норильск. После включения в состав Норильска городов Талнах и Кайеркан, единственным, по сути, спутником осталась Дудинка – и хотя по численности населения они и вошли в первую пятёрку, но по сути эти два города, полностью отрезанные от остального мира в транспортном отношении (за исключением водной и воздушной связи), – безусловно, абсолютно особое явление, образец иного «полюса» арктической урбанизации – по сравнению с Мурманском, Архангельском, Анкориджем. Островной Рейкьявик, сопоставимый с Норильском по численности населения, занимает промежуточное положение: с одной стороны, он, конечно, тоже не имеет наземной связи с крупными экономическими центрами, но всё же он окружен множественными пригородами, да и природные условия у этого города относительно мягкие.

Город Палмер под Анкориджем, вид с шоссе. Характерен почтовый ящик на подставке справа от дороги: его хозяин живёт «на хуторе» в отдалении от главной дороги. На заднем плане – уборка сена.

Сейчас задумаемся о смысле плотной городской сети в обычных условиях. Возможность добраться до соседнего города – это расширенная возможность получения каких-либо благ или услуг, поиска работы. В некоторых случаях «запасные» возможности соседнего города могут оказаться жизненно важными (медицинские услуги). Разделение функций между небольшими по численности населения городами-соседями в условиях, допустим, плотно населённой Западной Европы – по сути, гарантия качества жизни. Расчёт на потребителей соседних городов в условиях хорошей транспортной доступности позволяет сравнительно небольшим городам развивать специализированные услуги: один из городов-соседей может иметь крупный торговый центр, другой – театр, третий – допустим, проводит книжную ярмарку и т.д. Одновременно повышается качество жизни жителей всех этих городов: блага доступны в соседнем городе

Такая система бывает сетевой – когда каждый из небольших городов чем-то интересен для соседей; в классическом виде она сложилась, например, в южной Германии. Чаще большая часть услуг концентрируется в центральном, более крупном городе. В таком варианте более обделены жители городов-спутников, вынужденные ездить в центр по многим поводам – и всё же важно, что им, во всяком случае, есть куда поехать. В этой связи население городов-пригородов крупнейших городов Арктики по праву пользуется преимуществом положения в агломерации – и таких, повторим, примерно половина.

Кроме, безусловно, «привилегированных» жителей крупных Анкориджа, Мурманска, Архангельска, отчасти Рейкьявика и их пригородов, горожане Арктики проживают в ряде средних по размеру агломераций «норильского типа»: центральный город среднего размера, штучное число посёлков (городков) вокруг – и далее тундра на сотни километров, практически лишённая, в отличие от пространств Центральной части России, деревень – и следовательно, сельских жителей – тоже, заметим, потенциальных потребителей городских услуг (точнее, в Арктике они, конечно, есть, но их мало и рассредоточены они по огромным пространствам). Норильск с Дудинкой – абсолютно крайний случай в силу полного отсутствия наземной связи с внешним миром. Новый Уренгой с посёлком Уренгой и др., Ноябрьск с городом Муравленко и парадоксально включённым в состав городской черты Ноябрьска посёлком Вынгапур в 100 км от него в куда лучшем положении: они снабжены и автомобильной, и железной дорогой. К тому же типу относится Воркута с относительно крупными посёлками – пригородами Воргашор и Северный, связанная с внешним миром железной дорогой (но без автомобильной трассы), и с некоторыми оговорками – Салехард, образующий парную агломерацию с чуть меньшим по населению городом Лабытнанги (где расположена железнодорожная станция); к ним тяготеет также посёлок Харп, и меньший – Аксарка. Ещё одна парная агломерация – Кировск и Апатиты в Мурманской области, разделённые менее чем двадцатью километрами и тесно связанные трудовыми миграциями (жители одного города ездят на работу в другой и наоборот).

Довольно специфичное явление представляет собой Фэрбанкс в центральной Аляске, насчитывающий 35 тыс. в границах муниципалитета – и, как уже говорилось, более 100 тыс. в границах СМА (где, в числе других населённых пунктов, размещены несколько крупных военных баз). Как и Рейкьявик, он имеет определённые черты и Норильска, и Анкориджа. Шведская Кируна, связанная с Нарвиком и Лулео железной и авто-дорогами, но всё же на большом расстоянии от какого-либо иного города -- как и Фэрбанкс, занимает промежуточное положение, и определённое сходство с ними имеет столица Юкона Уайтхорс. А вот норвежский Тромсё с многочисленными пригородами, разбросанными по островам, несмотря на меньшую численность населения, пожалуй, ближе к «сложным», анкориджского типа, агломерациям, хотя типологически отнесём его тоже к промежуточному типу.

Выезд из города Апатиты в строну Кировска

Некоторые из арктических городов связаны наземной транспортной сетью в подобие цепочек. Так, упомянутые Кировск и Апатиты можно рассматривать как часть более протяжённой «цепочки» Кировск – Апатиты – Мончегорск – Оленегорск, С некоторыми оговорками можно «протянуть» цепочку до городов Полярные Зори, Кандалакша, посёлка Ревда и др. В Финляндии более-менее увязаны друг с другом Рованиеми – Кеми – Торнио (с городком-спутником Соданкюля). В Норвегии вдоль побережья тянется аналогичная, довольно разреженная цепочка: «соседи» Саннесшеэн и Мушеэн – Му-и-Рана – Будё (с пригородом Фёуске) – ещё одна группа тесно расположенных городов Нарвик, Сортланн и Харстад – и наконец, крупнейший город северной Норвегии Тромсё. Севернее Тромсё цепочка связанных городов обрывается: в города Алта и Хаммерфест добираются уже преимущественно по воздуху. Это уже практически полные города-изоляты. В России такие изоляты – Анадырь, Игарка, Билибино и др. Канадский Йеллоунайф получил дорогу лишь несколько лет тому назад, Икалуит изолирован и сегодня.

Интересно, однако, что даже они, в свою очередь, окружены небольшими посёлками и образуют уже «мини-агломерации».

Итак, если проводить классификацию арктических городов не по формальным признакам, но по мере удаления от «идеала» городской сети, имеем: 1) Три крупнейшие агломерации (Анкоридж, Мурманск, Архангельск). 2) Разреженную, но всё же единую сеть городов в Норвегии, Финляндии и в Мурманской области России (названные «цепочки городов», включая Кировск и Апатиты); более изолированные морем или расстоянием –Рейкьявик, Кируна, Тромсё, Фэрбанкс, Уайтхорс. 3) Несколько агломераций «норильского» типа: сам Норильск, Воркута, Ноябрьск, Новый Уренгой, «двойная», но во многом схожая с ними, полуизолированная агломерация Салехарда и Лабытнанги. 4) Практически островные «города-одиночки», как правило, не связанные посуху с внешним миром, с населением не более 20-30 тыс. человек.

В чём смысл столь тщательного внимания к межгородским связям?

Контрольно-пропускной пограничный пункт на дороге между Киркенесом (Норвегия) и Мурманском (февраль 2020).

Вернёмся к идеалу городской сети. За пределами четырёх агломераций-лидеров цепочки, сгустки и пары городов в Скандинавии, Финляндии и в Мурманской области – это, по сути, лучшее, что возможно в Арктике. Во-первых, наземная связь. Сухопутная связь с «большой землей» (авто- или железные дороги) позволяют поддерживать сравнительно более низкие (по отношению к полностью изолированным городским центрам) цены на товары и услуги. Аналогично, сухопутная связь «хоть с кем-нибудь» немного позволяет разнообразить спектр доступных услуг, видов деятельности и т.д. Во время одного из исследований довелось слушать рассказ о том, как житель города Апатиты возит девушку в кафе в Мончегорск: не то чтобы в Мончегорске уникальные кафе, однако такая поездка обеспечивает редкое на Севере разнообразие. Мурманчане ездят разнообразить досуг аж в норвежский Киркенес, из городов южнее – в финский Рованиеми (или, как его называют, «в Ровик»).

Очень показательный пример здесь Сургут, расположенный в Западной Сибири «чуть южнее» Арктики – впрочем, как уже говорилось, на широте Анкориджа, по иронии судьбы относимого к числу «полноценно» арктических городов. Опросы показывают, что в Сургут регулярно ездят не только жители относительно ближних Нефтеюганска, Когалыма, Лангепаса и др. – но и в некоторых случаях Ноябрьска, Ханты-Мансийска, Нижневартовска. Торговые и досуговые учреждения Сургута, по сути, обслуживают население в радиусе 150 и иногда даже до 250 километров, «собирая» в общей сложности до миллиона потенциальных потребителей. Это, во-первых, позволяет в самом Сургуте содержать достаточно разнообразную сферу услуг (сопоставимую со сферой услуг города-миллионника) и, во-вторых, делает эту сферу услуг относительно доступной для жителей соседних городов – так, как если бы они жили в пригороде такого города-миллионника.

При этом Север есть Север, и даже на федеральных трассах Югры и ЯНАО можно застрять в сильный мороз или заносы. А в более северных районах даже небольшие расстояния зачастую могут стать недоступными.

Аэропорт малой авиации в Анкоридже

Если не зацикливаться на ключевом признаке городской агломерации, в первую очередь, определяемой по ежедневным трудовым поездкам (как раз таких в Арктике немного), получим очень интересный феномен: арктическую городскую агломерацию. Это агломерации за пределами «большой четвёрки», речь скорее об агломерациях норильского типа. Это несколько (совсем немного, штучно) городов и посёлков, связанных не столько трудовыми, сколько досуговыми поездками, не столько ежедневными, сколько еженедельными поездками, поездками выходного дня. Не столько единый рынок труда, сколько единый рынок в плане покупательной способности. К нему, конечно, добавляются производственные, информационные, зачастую родственные связи.

При этом пространство такой городской агломерации разрежено, иной раз внутренние транспортные связи нестабильны (что, кстати, и препятствует образованию регулярных трудовых поездок). Однако в условиях вообще разреженной городской сети северные, арктические агломерации могут простираться на огромные расстояния. В центральной России немыслимо, чтобы кто-то ехал за 150 км в торговый центр в трехсоттысячный, а то и стотысячный город, а на Севере, в Арктике это в порядке вещей. И что интересно – живы эти агломерации фантастической тягой к разнообразию, которое и является одним из ключевых признаков городской среды. Здесь, в Арктике, разнообразная городская среда создаётся немыслимой мобильностью населения, готовностью преодолевать за рулём сотни километров ради городского досуга.

Трёхсоттысячный Сургут (как мы уже сказали, с точки зрения потребительского рынка – город-миллионник) хорошо сравнивать с Анкориджем. Казалось бы, с пригородами Анкоридж не набирает и половину «Большого Сургута». Однако по многочисленности и площади торговых центров Анкориджа такого не скажешь: торговля выглядит процветающей. По-видимому, дело в том, что Анкоридж собирает, во-первых, туристов, во-вторых – жителей удалённых районов Аляски. Не случайно в городе три аэропорта, в том числе гидропорт (вроде бы крупнейший в мире). Магистральные самолеты на Фэрбанкс взлетают каждые 2-3 часа, как маршрутки (ну, или примерно как самолёты из Москвы в Петербург), и стоит перелёт туда-обратно около 10 тыс. рублей (при покупке заранее), что, с учётом американского уровня зарплаты, совсем немного.

Автор: Надежда Юрьевна Замятина, канд. геогр. наук, ведущий научный сотрудник географического факультета МГУ им. Ломоносова, зам. ген. директора Института регионального консалтинга.

Фотографии Н.Ю. Замятиной.

сайт goarctic.ru

Викинги заслужили у потомков неоднозначную репутацию. В анналы истории они вошли как храбрые мореплаватели и открыватели новых стран, а также как жестокие и предприимчивые воины, которые нередко были просто разбойниками, живущими грабежом чужих земель. Но их заслуги перед географией несомненны. Именно викинги, странствуя по северу Атлантики, первыми из европейцев достигли Исландии, Гренландии и даже Северной Америки, где основали поселения в Винланде (сейчас эта земля известна как остров Ньюфаундленд). Покинуть родную страну этих людей побуждали не только жажда наживы или поиски приключений. Скандинавия в те времена была суровой и малоплодородной страной, не способной прокормить большое население. «Излишки» народа отправлялись за море в поисках лучшей доли. Некоторые бежали от междоусобиц или, подобно Эйрику Рыжему, открывателю Гренландии, спасались от кровной мести. Всё это хорошо описано в скандинавских сагах и исторических преданиях, таких как «Круг земной» Снорри Стурлусона, и в целом неплохо изучено. Гораздо меньше мы знаем о том, какое влияние оказывали скандинавы на экосистемы открытых ими земель; в сагах об этом если упоминается, то вскользь и весьма кратко.

Известно, что скандинавские переселенцы не только воевали и пировали. Они занимались землепашеством, рыболовством и добычей морского зверя. Активно торговали с континентальной Европой. Их поселения, расположенные на северных островах, не могли существовать за счёт импорта продуктов с «большой земли». Почти всё необходимое для жизни викинги должны были добывать сами. Современные междисциплинарные исследования, в которых принимают участие археологи, биологи, географы и историки, позволяют изучать те процессы и события, которые остались за страницами викингских саг. Использование современных методов, относящихся к различным областям естествознания и гуманитарных наук, даёт возможность решать такие научные задачи, которые ещё 20–30 лет тому назад показались бы неразрешимыми.

Именно таким интегративным путём была восстановлена история взаимоотношений викингов-поселенцев и популяции моржей (Odobenus rosmarus), населявшей некогда северные и западные берега острова Исландии. Эта история с несчастливым концом. В фауне современной Исландии моржей нет. Но кто или что виновато в их исчезновении – долгое время оставалось неясным. Сейчас в этом вопросе, кажется, поставлена точка.

Развалины Гардара – «столицы» гренландских викингов у пос. Игалику на юге Гренландии (фото М.В. Винарского).

Первые поселенцы-викинги прибыли на этот остров в середине девятого века нашей эры. Это были уроженцы Норвегии и Швеции и, вполне вероятно, они попали в Исландию случайно, сбившись с курса по пути на Фарерские острова. В том же столетии на острове появились первые скандинавские поселения, куда бежали многие люди, не согласные с политикой норвежского короля Харальда (время правления 872–930 гг). С тех пор Исландия стала постоянно обитаемой.

Моржи стали жителями Исландии гораздо раньше человека. В голоцене, после того, как северная Атлантика освободилась от плейстоценового оледенения, моржи проникли на север этой акватории и, по современным оценкам, исландская популяция этих животных существовала уже примерно 7500 лет назад. Большая часть лежбищ располагалась на западном и северном побережьях Исландии, где море мелкое, его дно покрыто мягким грунтом, в котором во множестве встречались двустворчатые моллюски – основной компонент моржовой диеты. Кроме того, эти берега сильно изрезаны, там имеется множество фьордов и защищённых бухточек, где моржам было удобно образовывать безопасные лежбища.

О былом распространении моржей в Исландии говорят не только находки ископаемых костей и раскопки человеческих поселений. О присутствии животных свидетельствуют топонимы – названия городков и местностей, упоминаемых в сагах – этимология которых говорит сама за себя. Например – Rosmhvalanes (полуостров Моржовый), Urthvalafjörður (приблизительно переводится как «фьорд, где много самок моржа»), Rostunga (бухта Моржовая) и др.

Основываясь на всех этих данных, исследователям удалось составить карту исчезнувших поселений моржа в Исландии, показывающую, что звери в давние времена были весьма обычны и, очевидно, многочисленны на этом острове. Но вот причина и время их исчезновения долго были предметом споров. Было известно, что исландцы торговали с материковой Европой, и в числе экспортных товаров был «рыбий зуб», из которого в европейских странах делали украшения, рукояти для мечей, церковную утварь и даже фигурки для шахматной игры. Но само по себе это не свидетельствует о том, что моржи сохранились в Исландии до средневековья. Вспомним интенсивную торговлю мамонтовыми бивнями, во множестве вывозившимися из Сибири спустя много тысячелетий после вымирания самих мамонтов. Не могли ли и викинги собирать на продажу клыки давно погибших зверей?

Старинные изображения моржей, взятые из книг XVI столетия. Рисунки из монографии американского учёного Джоэля Аллена (1880).

Можно предполагать, что охота на моржей, особенно в первые века после прибытия на остров норвежцев, была сравнительно лёгким и прибыльным занятием. До заселения Исландии местные животные не знали и не боялись людей, что должно было делать их особенно уязвимыми перед охотниками, хотя те не владели огнестрельным оружием. То, как складываются взаимоотношения человека и непуганых животных на океанических островах, хорошо иллюстрирует история экспедиции Витуса Беринга, потерпевшей кораблекрушение и вынужденной зимовать на Командорских островах. Путешественники обнаружили в месте своей зимовки огромное количество голубых песцов, нисколько не боявшихся человека и создававших массу трудностей для зимовщиков. Песцы лезли в палатки, крали продукты, утаскивали даже самые несъедобные вещи. Их было так много и они быль столь нахальны, что людям было трудно разделывать добытых тюленей или сивучей. Песцов убивали массами (участник экспедиции Беринга натуралист Стеллер сообщает, что однажды за день он зарубил топором восемьдесят зверей), но это их не останавливало… Моржи, конечно, не песцы, как по повадкам, так и по темпераменту, но, не имея представления о том, что такое человек и какую он несёт опасность, должны были сильно страдать от бесконтрольного истребления. Из саг известно, что добытые моржовые клыки распространялись по разным странам Европы. Например, один из исландцев по имени Храфн сын Свейнбьёрна послал череп и бивни добытого им моржа в Англию, в собор св. Томаса Бекета, что в городе Кентербери.

Впрочем, в статье международного коллектива (Keighley et al., 2019) обсуждаются и другие возможные факторы, приведшие к вымиранию исландского моржа. В первую очередь – это тёплые условия в Арктике и Северной Атлантике, существовавшие в период между 700 и 1100 гг. нашей эры. У климатологов эта эпоха получила название «малого климатического оптимума». Географические успехи викингов, сумевших на весьма несовершенных, утлых по современным стандартам, судах пересечь северную Атлантику, обосноваться в Гренландии и Северной Америке, были совсем не случайны. В IX–XI вв. Арктика была сравнительно тёплой, в ней было гораздо меньше льдов, что обеспечивало возможность беспрепятственного плавания. Для моржей, вероятно, потепление было скорее негативным фактором, лишавшим их возможности устраивать лежбища на небольших островках, малодоступных для охотников, и вообще способствовавшим росту угрозы со стороны человека.

Если это верно, то в период потепления исландская популяция моржа уже была сильно подорвана и не смогла восстановиться в следующую климатическую эпоху, известную как «Малый ледниковый период» (начавшуюся примерно в 1300 году). Как показывает само название, это была эпоха резкого похолодания в северном полушарии, с которой и принято связывать упадок и исчезновение викингских поселений в Гренландии и в Новом Свете. Похолодание крайне затруднило навигацию в северной Атлантике и отрезало колонистов от родной земли. Остатки этих посёлков найдены археологами и теперь доступны взорам туристов.

Ещё одним возможным фактором вымирания называют вулканическую активность. Исландия – страна в тектоническом отношении очень неспокойная. В период с 870 по 1262 годы здесь произошло пятьдесят два вулканических извержения, самые крупные из которых привели к массовому выбросу лавы и вулканического пепла, что не только разрушило естественные экосистемы, но и вызвало загрязнение воздуха. Если извергались вулканы, расположенные близко к берегу моря, это могло повлиять не только на лежбища моржей, но и на их непосредственный пищевой объект – мелководных морских моллюсков.

Вероятно, все три фактора – неконтролируемая охота, климатические изменения и вулканическая активность – внесли свой вклад в исчезновение моржей в Исландии, но, как считается, человеческая деятельность сыграла наиболее важную роль.

Надо сказать, что история взаимоотношений человека и моржа в Исландии совсем не уникальна. В отношении эксплуатации биологических ресурсов исландские викинги вели себя не лучше, но и не хуже других народов. В истории человечества задокументировано немало случаев, когда проникновение первых представителей людского племени на изолированные острова приводило к быстрому вымиранию представителей местной фауны, в первую очередь – крупных и легкодоступных видов, представлявших желанный трофей для охотников. Так произошло на Новой Зеландии после попадания туда полинезийцев – предков современных маори. То же самое наблюдалось на тихоокеанском острове Пасхи.

Тем, кто хорошо знает историю события, связанные с освоением севера Тихого океана, произошедшее с исландским моржом должно напомнить куда более близкую нам историю вымирания морской коровы – крупного травоядного млекопитающего, открытого и описанного уже упомянутым выше Стеллером в 1741 году. Эти события хорошо известны и неоднократно описаны в литературе, начиная с А.Ф. Миддендорфа, изложившего их в своей замечательной «Сибирской фауне». Не вдаваясь в подробности, замечу только, что морская корова была нацело истреблена – ради мяса и шкур – уже в 1768 году, то есть через двадцать семь лет после её открытия. Эти медлительные, не умевшие нырять и спасаться от охотников звери были просто обречены – их в буквальном смысле слова съели.

Старинные изображения стеллеровой коровы (из книги А.Ф. Миддендорфа «Сибирская фауна», 1869 г.)

Нисколько не оправдывая поступков неразумных охотников прошлого, попробуем всё же поместить их образ действий в широкий экологический контекст. Получается, что история исландского моржа и стеллеровой коровы соответствует давно описанной экологами ситуации, при которой некий вид попадает в новую для себя среду, где имеется неограниченный ресурс (например, пищевой) и отсутствуют конкуренты. В таких условиях очень часто наблюдается переэксплуатация ресурса, за которой следует вспышка численности вида-вселенца, а затем резкое сокращение его популяции или даже полное вымирание. Такая модель иногда называется моделью «бум и крах». Причина краха понятна. Чрезмерное использование ресурса подрывает его воспроизводство, что бумерангом возвращается и ударяет по самой популяции. Ситуации, описываемые этой моделью, применимы не только к человеку и крупным хищникам, но и к вполне мирным травоядным животным.

Во многие учебники экологии вошла история небольшого стада северных оленей – всего двадцать девять голов – завезённого в 1944 году на небольшой остров святого Матвея в Беринговом море. Олени нашли здесь для себя прекрасные условия: богатые пастбища и при этом ни крупных хищников, ни других травоядных. Начался популяционный «бум», и к 1963 году по острову бродило уже шесть тысяч оленей. Их процветание завершилось закономерным крахом. Животные, численность которых не контролировали хищники, уничтожили собственные пастбища и стали дохнуть от голода. Через сорок лет после выпуска на острове не осталось ни одного оленя.

Викинги, истребившие исландскую популяцию моржей, вели себя подобно топ-хищнику, «дорвавшемуся» до изобильной и такой легкодоступной добычи. Не имея никакого понятия об экологических закономерностях, они уничтожали животных до тех пор, пока им стало некого уничтожать.

Исчезновение исландской популяции моржа, произошедшее за несколько веков до истребления стеллеровой морской коровы, считается самым ранним надёжно зафиксированным случаем вымирания локальной популяции морских млекопитающих в результате деятельности человека. Но моржу как виду ещё повезло – сохранились другие популяции этого животного, включая тихоокеанскую. А вот морскую корову уже, похоже, не вернуть (если только в будущем не будет создан способ клонировать её на основе сохранившейся «древней ДНК»), и счастье, что удалось – уже в ХХ веке – спасти от вымирания ещё одно морское млекопитающее: камчатского бобра, более известного как калан (ещё одно животное, открытое неутомимым Стеллером). В Красной книге Российской Федерации он помещён с обнадёживающей пометкой «восстанавливающийся вид». Будем надеяться, что уроки прошлого были твёрдо усвоены.

Автор: Винарский Максим Викторович, д.б.н., профессор, зав. Лабораторией макроэкологии и биогеографии беспозвоночных СПбГУ и главный научный сотрудник Санкт-Петербургского филиала Института истории естествознания и техники РАН.

сайт goarctic.ru