Интервью с Георгием Константиновичем Чанахчиди – одним из последних живых участников обороны Москвы 1941 года

О том, как дважды попал в окружение, как оборонял Москву в 1941 году с винтовкой и саперной лопатой и многом другом Георгий Константинович Чанахчиди участник двух войн – Советско-Финской и Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.

Мы встретились в Севастополе (Крым, Россия) в квартире героя войны. Георгий Константинович приболел, ему было ужасно неудобно, что так получилось, а я уже думала, что интервью не состоится... Но не таков участник за оборону Москвы. Он позвонил и назначил встречу, как оказалось, своего последнего интервью… 19 ноября 2020 года ветеран Великой Отечественной войны ушел из жизни в возрасте 101 года. Покидают нас ветераны ВОВ, к сожалению, с каждым годом их становится все меньше. И наша редакция старается запечатлеть их истории, чтобы потомки знали, как это было тяжело – сантиметр за сантиметром гнать фашистских захватчиков с нашей родной земли, как гибли солдаты, но не сдавались…

___________________________________________________________________________________________

-- Георгий Константинович, почему не сбылась мечта стать артиллеристом?

Родился я 15 июля 1919 года в греческой семье в Тбилиси, мне сейчас 102-й год идет. Вот как долго я топчу землю, все мои однополчане уже поумирали, а я все живу. После смерти папы, мне тогда три года было, мама воспитывала меня одна, позже она снова вышла замуж. Жили мы в центре Тбилиси, комната была в подвале. Сначала я окончил четыре класса греческой школы, потом пошел в русскую, и закончил 10 классов. Я хотел быть артиллеристом, и когда в 1939-м получил аттестат с хорошими отметками, сразу подал документы в Тбилисское артиллерийское училище. Экзамены сдал хорошо, но, когда пришел к стенду, где вывешивали списки принятых, себя не увидел. Расстроился, а когда сказали, что я не поступил из-за того, что грек, еще больше расстроился.

Тогда покойная мама увезла меня к своей сестре на Кубань повидаться, и немного отдохнуть. Я понимал, что меня должны призвать в армию. Через две недели приходит телеграмма, меня срочно вызывают в военкомат. Через день мы уже были в Тбилиси. Прихожу в военкомат, таких мальчишек, как я и даже моложе столько, что не протолкнуться. Оказалось, что в 1939-м в армию призывали не как сейчас – год в год, а сразу за три года – 1919, 1920 и 1921 года рождения. Обстановка уже тогда была неспокойная, к войне дело шло.

Загрузили целый состав призывников по товарным вагонам, и повезли нас всех в Курск. Там состав расформировали, оставили 3 вагона, остальные направили кого в Льгов, кого в Обоянь (города Курской обл. – Ред.).

Служил я в пехоте, в 607-м стрелковом полку 185-й стрелковой дивизии 22-й армии. В Обояни я принял присягу, выучился на радиста, и был направлен на три месяца на финскую войну (советско-финская война с 30 ноября 1939-го по 13 марта 1940-го – Ред.). Но сначала нам выдали обмундирование: валенки, стеганые штаны, телогрейку, шерстяной подшлемник и шапку-ушанку. Сержантскому и офицерскому составу еще выдавали белые полушубки из овчины. Ох и холод в этой Финляндии был собачий. Я-то вообще южанин, мерз страшно, но ничего, выдержал (смеется). Финн лупил нас, как следует. Он-то в своей обстановке, лес знает, к холоду привык. Снайпера замаскируются, засядут на деревьях, и стреляют в нас. Правда, уничтожали в основном командиров, они их по белым полушубкам вычисляли, солдат практически не трогали. На финской войне я принял боевое крещение.

Затем нас перевели в Белоруссию, мы жили в военном городке всего в четырех километрах от Минска (сейчас-то Минск разросся, я был там, и наш военный городок уже в черте города находится). В Белоруссии мы простояли недолго, в июне 1940-го нас отправили в Прибалтику, участвовать в присоединении к СССР. Всех моих сослуживцев раскидали по Литве, Латвии и Эстонии. Шесть месяцев я прослужил в литовском городе Паневежисе. Гулять нас пускали только по 3-4 человека, потому что боялись за нас. Оттуда нас перебросили в Россию под Великие Луки (Псковская область – Ред.), мы жили в военном городке поселка Идрица.

-- Где войну встретили?

Так вот в этом поселке Идрица и узнали, что 22 июня 1941-го немцы вероломно напали на Советский Союз. Нас подняли по тревоге, выдали винтовки, саперные лопаты, у меня еще рация с питанием за спиной, и перебросили в Латвию. До сих пор помню, как нас немцы бомбили, их самолеты летали так низко над нами, что чуть ли не лицо летчика видно было, а нам стрелять нечем. У нас тогда только зенитки были обыкновенные, такие станковые пулеметы на кузове полуторки (ГАЗ-АА – Ред.), вот ими и оборонялись. Окапываться не успевали, не успевали окоп вырыть, как немец нас дальше гнал. Отступали мы тогда. А вместе с нами шли к нам в тыл мирные люди – беженцы из Прибалтики, кто на повозке, кто пешком, с вещами и баулами. Они заглядывали нам, солдатам, в глаза, как бы спрашивая, ну что отступаете. Да, мы тогда отступали, и сказать нам нечего было этим людям, но мы не сдавались, продолжали сражаться, как могли...

Нас перевели под Ленинград в Новгородскую область. Там наш полк попал в окружение, точнее – целая армия, а в армии: 3 дивизии, в дивизии три полка. Немец окружил нас всех. Тогда нашим полком командовал майор Маслов (позже генерал-майор Борис Семенович Маслов – Ред.), толковый такой, он нас и вывел из окружения. Немец в лес боялся идти, они только смелые были идти по открытой местности, по дорогам шли их танки, машины, мотоциклы, смело так шли под губную гармошку… А мы в лесах прятались. Помню, моего непосредственного командира младшего лейтенанта Можина из Харькова в ногу ранило, он идти не может, мы его на палатку и идем к своим, пытаемся пробиться. Дошли мы до деревни Рыснево (Новгородская область – Ред.), сейчас ее нет, она стерта с лица земли во время немецких бомбежек, но осталось красивое озеро. Все население в лес убежало, побросало свое хозяйство – по двору бегают куры, свиньи, коровы… а мы голодные, оборванные, обессиленные, но злые. Маслов скомандовал привал, мы развели костер, и картошку (ее полно было тогда в колхозах, бесхозная была) готовим. Только закипел котелок, запах пошел по округе, у нас животы урчат, еды просят, а немец тут, как тут. Бил по деревне не простыми снарядами, а термитными. Деревянные избы от их попадания сразу гореть начинали. Так деревня вся и сгорела, люди в нее потом не вернулись, сейчас к ней даже дороги уже нет, заросло все.

К вечеру собрал нас майор Маслов, пересчитал – нас осталось 120 человек, велел раненого младшего лейтенанта оставить, не донесли бы мы его через болота, себя на ногах еле держали. Мы ему патроны оставили, что с ним сталось, не знаю. А сами гуськом друг за дружкой через гать, дальше в лес. Шли ночью, на шинели хлястик, он светится, так было видно каждого бойца, что впереди. А немец что делал – бросал на парашютах ракеты маленькие, они медленно опускались на землю, но освещали всю местность, словно днем. Так гуськом мы шли, сколько километров, даже не знаю, ноги гудели, дошли мы до картофельного поля. Майор говорит: «Даю вам пять минут. Быстро накопайте картошки». А огонь зажигать и варить нельзя, мы уже на себе испытали, немец издалека может нас заметить и опять бомбами закидать. Насобирали картошки и ели сырую. Так дошли мы до озера Селигер. Там были ленинградские ополченцы, и переправили нас на своих лодках-плоскодонках (грузили нас вместо 3 человек, по восемь) на другой берег. Шевелиться было нельзя, пока плыли в лодке, иначе могли перевернуться. В городе Осташкове (Тверская область – Ред.) получили самое ценное – нам дали каждому по 400 граммов хлеба, мы наконец-то поели. Там же нас привели в порядок, мы все были оборванные. Двинулись в сторону Москвы, продолжали отступать.

-- Как проходила оборона Москвы?

Наша дивизия стояла примерно в 60 км от Москвы, другие стояли на рубежах еще ближе, прямо на подступах столицы. Я уже не помню населенный пункт, где мы окопались. Помню, что все было разбросано везде, я зашел в библиотеку, взял книгу «Узник замка Иф» Александра Дюма, так с ней всю войну и проходил, никому скурить не дал, зачитал до дыр, можно сказать (смеется). Она уже после войны где-то затерялась.

Что про оборону Москвы рассказывать. Нелегкая была оборона. Немцы подготовили десантные лодки, в которые помещалось по 40 человек с оружием, они хотели каналы пройти, они ведь 7 ноября планировали на Красной площади парад, но мы им не позволили, бились насмерть. У нас тогда еще не было особого вооружения, винтовка, да саперная лопатка в ход шли. В Сибири стояли полноценные части, у них были танки, самолеты, орудия, боеприпасы. И их к нам пригнали в качестве подкрепления. А 5 декабря началось генеральное контрнаступление, и мы погнали немцев… Отогнали где-то на 150 километров. Немец тогда сильно мерз, у них же не было теплой одежды, были одеты в чем попало, кто в женских сапогах на ногах, кто в платки завернут – жалкие такие. Их много тогда в плен попало. Я языка не знаю немецкого, да и не о чем мне с ними было разговаривать. Главное мы поняли, что порвем их.

Это был Калининский фронт. Потом нашу часть перебрасывали по многим фронтам, где мы были нужнее, на подмогу – Западный, Северо-Западный фронты. Даже на корабле ходил. Был я и в отдельной группе Баграмяна. Вы такого, Катенька, нигде не услышите, я и сам тогда был удивлен – два маршала Советского Союза были родом из одной деревни – Баграмян (Николай Христофорович Баграмян маршал СССР, дважды Герой Советского Союза – Ред.) и Бабаджанян (Амазасп Хачатурович Бабаджанян главный маршал бронетанковых войск, Герой Советского Союза – Ред.). Многие не знают этого факта, а они родились в селе Чардахлы Елизаветпольской губернии (Азербайджан).

-- Голодно было на фронте?

Я, когда второй раз в окружении был, ел все, что находили. Мы были тощие, еле шли. У меня же рация была, мы передавали, где находимся, и тяжелые бомбардировщики ТБ-3 сбрасывали нам на парашютах 76-миллимитровые снаряды. Но к ним, откровенно говоря, никто даже не подходил – пушек не было, зачем нам снаряды. И еще бросали нам в ящиках концентрат покушать – пюре гороховое. Никогда это не забуду. Когда бросали, ящики ломались, все в снег рассыпалось. У меня все пальцы обморожены из-за этого, а кушать хотелось, и мы в этом снегу этих мелких крошек от горохового пюре насобираем, разведем в воде и едим. Я никогда до войны не ел конину, да и после ни разу не пробовал. А на войне кушать хотелось, что уж тут… Так топором отрубишь мяса мерзлого и ешь. На ногах многие не стояли, люди от голода умирали, мы их прямо в снегу и оставляли, копать мерзлую землю сил не было. И от переедания конины тоже умерло у нас два человека… Страшно было, а надо было к своим пробираться, немца гнать, вот так мы и ползли потихонечку до своих.

-- Где Вы Победу встретили?

Мы дошли до Кенигсберга (Калининград – Ред.). Вокруг города немец форты построил, он там мог жить полтора месяца, у них там все было – еда, вода, боеприпасы. Думал, задержит нас (смеется). А мы за три дня Кенигсберг взяли. Наша часть брала форт «Королевы Луизы». У меня и медаль есть «За взятие Кенигсберга».

Дальше мы к Литве пошли. Я с начала войны воевал, но столько пленных немцев еще ни разу не видел, им уже некуда было бежать, они даже иногда сдавались без боя. Это уже 3-й Белорусский фронт был, командовал им Черняховский (Иван Данилович Черняховский генерал армии, дважды Герой Советского Союза – Ред.), его смертельно ранило в феврале 1945-го. Прижали мы тогда немцев к морю, всю технику их захватили. У меня даже парабеллум был немецкий, трофейный. Дальше форсировали реку Вислу, по немецкой территории прошли километров сто, заночевали. А на утро нам говорят: «Война закончилась». До Берлина мы не дошли, там другие воевали, и знамя на Рейхстаг водрузили (улыбается).

Незадолго до Победы я получил медаль «За отвагу». Мы на границе с Германией тогда в обороне стояли в городе Лабиау (с 1946 года Полесск, Калининградская область – Ред.). Я же радистом 1-го класса был. Пришла срочная радиограмма, я должен был ее доставить в штаб, под постоянным обстрелом. Помню, как пули свистели. Я под полуторку спрятался, отлежаться, а пули – тю-тю-тю. Радиограмму я доставил, и мне медаль сразу вручили. Нас, радистов военная контрразведка СМЕРШ постоянно вызывала на допросы, их интересовало слушает ли кто-то из солдат немецкие переговоры. Следили за нами, проверяли нас по сто раз. Ну что поделать, надо было быть настороже в такое время.

-- Когда Вас демобилизовали, вернулись домой в Тбилиси?

Меня демобилизовали только в третью очередь – в 26 лет. Сначала домой отправляли тех, кому было 45-46 лет, потом 40-44, а уже потом и молодых, как я. Вернулся я в Тбилиси. Отдохнул, с мамой повидался и поехал в Москву в институт поступать. Поступил в рыбный институт на экономический факультет, работал несколько лет в Переславле-Залесском, а потом в Севастополь перебрался, живу здесь 51 год. Маму покойную сюда перевез. Ко мне однополчане с семьями приезжали, все в моей квартирке размещались. Хорошо было. Мама людей очень любила, она у меня гостеприимная была.

Все, что рассказал, Катенька, про войну – это был такой нелегкий труд. Но когда сейчас сталкиваешься с тем, как переписывают нашу историю – это уму не постижимо. Нельзя, чтобы люди забывали обо всех ужасах, через которые пришлось пройти не только жителям Советского Союза, но и тем, кто пострадал от рук немцев в остальной Европе.

Но я так скажу, вот по телевизору постоянно говорят – почет ветеранам Великой Отечественной. Но это все только на словах и бумаге выходит. Я уже несколько лет не выхожу из дома, не могу, стар стал и немощен, годы свое берут, все-таки дожил до 101 года. Так ко мне местная власть один раз в год зайдет на день рождения и второй раз на День Победы, поздравят, цветочки подарят, спросят: «Нужно ли что – помощь какая?», я им говорю, мне бы надо, чтобы ко мне приходила социальный работник не раз в месяц, а раз в неделю. Я ведь совсем один живу, у меня никого в Севастополе нет, можно же какое-то исключение сделать. Так нет, говорят, не положено, регламент у них какой-то изменился, и сейчас правила ходить раз в месяц. Я не понимаю, это глупость какая-то бюрократическая. Я мусор вынести сам не могу, продуктов купить и прибрать в квартире – тоже, ну разве можно так, старика, воевавшего за мирное небо бросать. А врачи, больница у меня через забор, хоть бы раз пришли и анализы взяли, сказали, как мое здоровье… Да что говорить. Обидно и больно, что на самом деле такое отношение. Ко мне из дома ветеранов Стас (инструктор АНО «Севастопольский Дом ветеранов» Станислав Зиберт – Ред.) приезжает и помогает постоянно и еще одна женщина – просто так и приберет, и приготовит, мусор вынесет.
____________________________________________________________________________________________

Георгия Константиновича Чанахчиди не стало 19 ноября 2020 года. И с каждым годом, месяцем, неделей, ветеранов ВОВ становится все меньше… Может государство окружить их заботой? Не раз в год цветы и открытка для галочки… Регламент должен не уменьшать количество визитов к ним социальных служб, а увеличивать…

Интервью с героем ВОВ Александром Григорьевичем Овечкиным – отказавшимся от ордена «Красной звезды» после взятия Берлина

О том, как при живом отце скитался по Кирову (Кировская область), как брал Рейхстаг, как «по совместительству» стал поваром на фронте и почему отказался от ордена «Красной звезды», 101-летний ветеран Великой Отечественной войны Александр Григорьевич Овечкин рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.

В прошлом, 2020 году, Александр Григорьевич перенес коронавирус, а до этого все делал по дому сам – готовил (в этом он профи), убирал. Ветеран уже слышит не очень хорошо и почти совсем не видит – лишь очертания движений, но по-прежнему поднимает стопку «За Берлин!» и «За Победу!». Пока мы разговаривали, герой войны не стеснялся слез, смахивая их морщинистой рукой, а иногда, вспоминая «веселые» моменты на войне, улыбался.
____________________________________________________________________________________________

-- Александр Григорьевич, у Вас было сложное, можно сказать, беспризорное детство. Как так получилось при живом отце и деде?

Сложно все это вспоминать, но меня такая жизнь закалила. Я ни о чем не жалею, и ни на кого не обижаюсь. Родился я 17 декабря 1919 года в деревне Гожевцо Лузского района Кировской области. Рано остался без матери, у нее были осложнения после родов, она умерла, когда мне было всего два месяца от роду. Отец женился второй раз, и меня отдали на воспитание деду. Время было тяжелое, голодное. Когда я чуть подрос, меня посадили на поезд и отправили в Киров, одного, сбагрили в общем – выживу-не выживу, а я выжил (улыбается).

В Кирове меня спасла и вырастила моя приемная мама Серафима Михайловна. Тогда таких женщин были единицы, она все для меня сделала. После окончания четырех классов, мама отправила меня на летние каникулы к отцу. Я там был как чужой человек – жил на кухне, спал на палатях, в комнату не заходил. Осенью меня опять отвезли на вокзал, там оставили, не дали ни копейки денег, даже куска хлеба в дорогу не дали, так я второй раз остался брошен своим отцом. Подошел я к паровозу, меня какой-то мужчина в вагон запустил, там у них печка, тепло было, я всю дорогу до Кирова проспал, денег с меня за проезд не взяли. Ну а в Кирове я, конечно, к приемной маме пошел.

Тогда ведь образование было неважно, нужно было работать, денежку зарабатывать, чтобы кушать. Меня устроили в сапожную мастерскую на улице Ленина пересечение с Орловской, всю зиму я там и проработал. Потом меня и еще нескольких ребят, таких же беспризорников, как я, устроили на фабрику обувь делать. Летом мы там пробыли, денег не платили, карточки на хлеб не давали. Меня перевели работать в студенческую столовую на улице Дрелевского, там я поваром работал. Кстати, на войне мое умение готовить вкусно и быстро, что называется «из ничего», пригодилось (смеется). Мы куски в столовой собирали, чтобы выжить, не на что было купить, в магазинах не было ничего, но ничего – выжил (плачет).

-- Вы с самого начала на войне оказались?

В Армию я был призван в 1939 году, до войны еще. На Финской не успел побывать, пока нас готовили на Кавказе, финская война закончилась и началась Великая Отечественная война. Но на фронт я попал не сразу. Сначала нас направили на войну в Иран (Иранская операция или англо-советское вторжение в Иран длилось с 25 августа по 17 сентября 1941 г. – Ред.). Хоть иранская война и была короткой, мы пробыли там до 1942 года. Потом была учебка. Я был минометчиком, и боевое крещение у меня случилось в битве на Курской дуге. До наступления Армии я находился в артиллерийской разведке. Нас, когда привезли в полк, всех как-то быстро разобрали, остался я один. Меня командир спрашивает: «Куда направить?», я говорю: «Куда направите, там и буду врага бить».

Я вам расскажу, как во фронтовую разведку брали, чтобы в тыл врага ходить за ценными сведениями. Приехали офицеры, весь личный состав построили, отобрали только отличников боевой и политической подготовки, подкованных выставили. Подходят командиры-разведчики и говорят, что им нужны ребята, кто ходил в самоволку, да на гауптвахте сидел (смеется). «Нам надо смелых и отчаянных ребят, в тыл врага ходить. У нас Устава нет», – сказал разведчик.

-- В разведке языка брали?

Я же в тыловую не ходил. В артиллерийской разведке другое – там обычное гнездо, панорама стоит… Само орудие находится далеко в нашем тылу, и солдатам не видно, куда снаряд попал. Вот для этого артиллерийская разведка и нужна. Орудие выстрелило, а разведка корректирует огонь – повернуть влево на столько-то градусов и т.д. Попали, молодцы, и продолжают уже лупить туда, куда мы их навели.

Погибших товарищей на войне было много, столько потерял (плачет). У нас солдата-заряжающего ранило (это моя специализация была), главное, только на тропу вышли, раздался легкий хлопок, и первого номера ранило (нас три человека – расчет по номерам в минометном). Пошли дальше, дошли до оврага, остановились. Подходит ко мне майор: «Пойдешь в психическую атаку?», это когда на дот идешь можно сказать с голыми руками, одна винтовка. Бежим с товарищами, майора ранило, мы его оттащили, сдали санитарам, а сами дальше бежим. Едет наш танк Т-34, мы к нему, нас на танк десантом усадили, дошли и раздавили дот. Взяли в плен тогда 91 немца.

Меня на Курской битве ранило, долго очень лечили меня. Тогда можно было из госпиталя перевод делать, так мама моя приемная договорилась, и меня в госпиталь Кирова перевели. Иду я как-то в магазин и встретил старого друга, он мне говорит: «На фронт больше не пойду». Спрашиваю: «Тебя что, комиссовали?». «Нет, бронь сделают», – отвечает. Вот так я друга потерял, и не в боях на передовой, а в глубоком тылу.

А я пока в кировском госпитале был, мама узнала, что есть школа самоходного артиллерийского полка и говорит: «Иди и получи специализацию». Я в танковый полк не хотел, знаете, как танки горели постоянно… Закончил я эту школу, дали нам машину, мы доехали до Горького (Нижний Новгород – Ред.), там сколотили экипаж самоходки и передали нас в танковые войска (смеется). Теперь у меня куча праздников: и пехота, и артиллерия, и танковые войска – все отмечаю. Перебросили в Москву и снова на фронт врага гнать.

-- Голодно на войне было?

Ой, все было (плачет). Дня по три-четыре одни сухари ели. Боев нет, есть нейтральная зона, там в поле лошадь убитая лежит, солдаты пытались до нее доползти, а немцы огонь постоянно открывали, видимо, думали, разведка. А когда поняли, что мы голодные, перестали стрелять. Так ребята отрежут кусок мяса, мы из конины бульон сварим, а кому и по небольшому кусочку мяса доставалось. Этим и жили. Нам говорили, что поезд с продовольствием разбомбили, а потом выяснилось, что свои же воровали еду. Спали, бывало, прямо на снегу, под дождем – просто отрубались, ни холода, ни дождя не замечали. Ничего, выдержали.

Кстати, мои навыки повара, как я вам говорил, очень пригодились на фронте, мне даже проверку устроили (смеется). Вызывают и говорят: «Пошинкуй лук», я такой раз-раз, быстро-быстро, народ глаза квадратные сделал, увидев такой высший пилотаж, так что в перерывах между боями я еще и еду солдатам готовил.

А в Берлине интересно было, в какой-то момент нам форму перестали выдавать (смеется). Когда воюешь, она же изнашивается, горит, приходит в негодность. Вот приходишь к старшине, просишь новую выдать, а он говорит: «Так завтра тебя убьют, зачем новое выдавать». И ходили мы так: либо низ или верх гражданский, главное каску было нельзя снимать, чтобы нас ни с кем не перепутали.

-- Александр Григорьевич, Победу в Берлине встретили?

Да, прямо в Берлине. Войну закончил 2 мая 1945-го в звании старшего сержанта. Я не лез в начальники. Почему помню, потому что нас в этот самый день пригнали к Рейхстагу. У нас был приказ – не бомбить, не стрелять, а за мародерство – расстрел. Мы такие глаза выкатили, волосы дыбом – как так, немцы к нам что ли в гости пришли, что мы к ним так должны относиться, но приказ выполнили. Нашей Армией по Рейхстагу не было сделано ни одного выстрела из пушек, из пулеметов были, и то в подвале и на первом этаже, на остальных этажах боев не было. Три дня мы стояли перед зданием, пытались его штурмом взять, а на третий немцы сами белый флаг выбросили и вышли сдаваться. Все бомбардировки по Берлину вели союзники, они попросту уничтожали конкурента – Германию, поэтому весь город и был разрушен.

Историю постоянно переписывают, так всегда было. Вообще на войне было много несправедливости. Вот нам 30 апреля 45-го часа в 3-4 дня сообщили, что наш вятский паренек водрузил знамя на Рейхстаге, а на следующий день все поменялось, и героями стали другие. При штурме Рейхстага было пять знамен, план был такой – водрузить хотя бы одно. На каждом знамени был номер воинской части написан. И так получилось, что именно рядовой разведчик Григорий Булатов его первый водрузил, но не на самую верхнюю точку, потому что на верхней был серьезный обстрел. Булатов не получил никаких почестей, наград за это, он умер в Слободском (Кировская область) непризнанным героем, потому что тогда ему было приказано молчать об этом, хотя ведь хроника есть. Это сейчас стали поднимать эту тему и рассказывать о тех, кто водрузил знамя над Рейхстагом, а раньше этого делать было нельзя, книга о Булатове есть, люди докопались до правды.

-- Как Победу отметили?

В ночь с 8 на 9 мая 45-го я был в наряде с товарищем, ходим, вдруг ракеты в лесу начали выбрасывать – зеленые, красные, белые. Стрельба началась, все «Урааа!» кричат, мы понять ничего не можем. Бегом к лейтенанту, что делать-то – тревогу поднимать. Лейтенант бегом в штаб, там ему и сообщили, что война кончилась. Вот так мы Победу и отметили.

Чуть позже подходит ко мне лейтенант, говорит, чтобы я срочно в штаб полка бежал. Там говорят, кто участвовал в боях за Берлин, каждому положен орден «Красной звезды». Я отказался от него. Ну не люблю я всего этого. Я ведь не за медали и ордена воевал, мне это было без надобности, я на фронт шел гнать врага со своей земли. У меня наград всего несколько: орден «Отечественной войны 2й степени», медали «За боевые заслуги» и «За взятие Берлина». Вот за Кавказ и Польшу нет.

Потом домой стали солдат отправлять. Эшелоны через Польшу гнали поляки, несколько эшелонов пропали, исчезли с нашими солдатами. Слухи быстро поползли об этом, и остальные эшелоны уже везли немцы, они доставляли до Буга, а дальше нас пересаживали и до дома.

На гражданке познакомился со своей женой (она покинула нас), родились двое сыновей Владимир и Виктор, внуки у меня. Часто ко мне приходят. Мой стаж работы 56 лет, это без войны. Я только в 1971 году уволился с завода на Филейке, работал там токарем. Раньше он назывался «Завод 211», а сейчас «Авитек» – это оборонка. Сейчас у меня одна мечта – дожить до 76-летия Победы и поднять за нее стопку.

http://mskvremya.ru/article/2021/0577-vov-interview-veteran-...

Интервью с героиней ВОВ, младшим сержантом связи Марией Ивановной Хутовой – участницей битвы на Курской дуге…

О том, как было страшно во время самого масштабного танкового сражения на Курской дуге, как командир отделения связи бросил девчонок-связисток во время наступления фашистов, как получила трое суток ареста «за помыться в баньке» и почему не попросила у государства квартиру – Мария Ивановна рассказала для федерального сетевого издания «Время МСК».

30 августа связистке, младшему сержанту 4-й Гвардейской армии 21-го Гвардейского корпуса 122-го отделения связи Марии Ивановне Хутовой исполнилось 97 лет. Она живет во втором по значимости городе Карачаево-Черкессии – Усть-Джегуте. Мария Ивановна говорит, что память начинает подводить ее, но при этом помнит все, что связано с Великой Отечественной войной.

-- Мария Ивановна, помните начало войны?

Когда война началась, я жила в Ипатовском районе и работала в колхозе «1 Мая». 22 июня 1941-го я вместе с остальной молодежью была в поле, мы колоски собирали. Вечером идем, наше село в темноте, крик какой-то, не поймем. Заходим в село, говорят: «Война». Мужчинам уже повестки пришли, чтобы на завтра, 23 июня, отправляться на фронт. У меня брат в армии на срочной службе был, так он сразу на фронт пошел оттуда.

Когда война началась, я окончила 9 классов и уже была комсомолкой. Меня, как комсомолку, отправили копать окопы под Ростов. Мы, девушки, копали до тех пора, пока немцы к Киеву не подошли, наше руководство разбежалось, потому что немцы приближались, и мы тоже убежали. Вернулась я домой, зиму перезимовала, а в июне 42-го военкомат прислал повестку – явиться в Ипатовский райвоенкомат. Я поехала, там мандатная комиссия сидит человек двадцать пять. Спрашивают меня: «Ты желаешь идти на фронт». Я говорю: «Конечно, я поеду добровольно». Сказали: «Ждите повестку на фронт». И через несколько дней я ее получила. Все село меня провожало. Мама, когда я ехала, молитву «Живые помощи» зашила в бюстгальтер. Я ее всю войну проносила, вернулась домой и за портрет мамы положила. Меня сразу отправили в Орджоникидзевское военное училище связи. Я его закончила, присвоили звание младший сержант. Всех, кто со мной учился, отправили в Москву окольными путями на поездах через Красноводск, уже кругом были немцы.

-- Из Москвы сразу на фронт?

Нет. В Москву мы приехали 7 ноября 42-го. Уже зима тогда была, мороз, а мы в тоненьких юбках, шинелях и пилотках. Тогда Россия еще слабенькая была, ни техники, ни военной формы толком не было, юбки, которые нам выдали в училище, уже порвались, нечего было одеть, теплой одежды нет, мы в легких шинельках. Нас решили не водить по улицам Москвы, а спрятать, чтобы народ не видел, какие мы приехали на войну воевать. До вечера мы с девчонками в метро просидели. Потом нас перевезли в Сокольники, там был призывной пункт и нары, мы на них спали в одних шинелях.

Однажды приходит командир и говорит: «Мне надо три девушки в прачечную работать, пока будет отправка на фронт. Кто желает поработать?». Нас с Кавказа было трое девчат, мы мерзли в Москве ужасно в этих холодных казармах, ну и вызвались поработать в прачечной, работы не боялись. Мы почти всю зиму в прачечной проработали. Тяжело было, но зато тепло. За едой с котелками по очереди ходили. Мы постоянно командиру говорили: «Отправьте нас на фронт», а он все говорил, что нас надо не на передовую, а в хорошую часть отправить, обещал не задерживать ни одной минуты.

Как раз формировалась 4-я Гвардейская армия 21-й гвардейский корпус и 122-е отделение связи. Когда направили в часть, меня поставили командиром отделения, дали семь девушек, так я и была всю войну командиром этого отделения. Я, Сомова и Широнова Нина – втроем всегда в первом эшелоне были, остальные девушки – во втором эшелоне вместе с бойцами. Мы вместе двигались с действующей армией. Остальные девушки собирали телеграммы, аппараты. Мне 19 лет исполнилось, когда я на фронте оказалась.

-- Где прошли боевое крещение?

Первое мое сражение было на Курской дуге с «тиграми» (5 июля-23 августа 1943 года – Ред.). Перед первым днем сражения была ужасная тишина. У нас землянка была, где связисты, так там даже воду нельзя было вскипятить, немцы пар могли увидеть, и забросать гранатами. Позиции наши и немецкие были очень близко, можно было разглядеть врага. Мы с девчатами вышли воздухом подышать и немного отдохнуть, вдруг разрывы послышались – разведка боем перед атакой. И вот утром в пять часов началось. Наши танки и немецкие пошли к Прохоровке, друг на друга, «Катюши» загремели, самолеты полетели – бомбили с воздуха. Это было невыносимо, земля кругом дрожала, страшно было. Столько снарядов пустили… Около двух недель была битва танков. Потом все же мы переломили. Считай, Москва была спасена. Потому что немцы были уже почти у Кремля – под Москвой. А когда их потрепали, они стянули людей, танки, артиллерию, чтобы одержать победу над нами на Курской дуге. Но мы победили. И только благодаря этой битве по всем фронтам пошли следующие наступления – мы пошли Корсунь-Шевченковская группировка, потом Ясско-Кишиневская – это мы все освобождали. Потом Будапештская, Венская группировки.

Мои девчонки-связистки всю войну со мной прошли, все живы. Под Будапештом один раз ситуация была. Утром нам надо было на смену выходить, девчонок других сменять, связь ведь круглосуточно нужна была, ни на секунду не прекращалась. Командир наш и говорит, чтобы мы не спали ночью, потому что немцы пытаются прорваться из котла под Венгрией. Почти всю ночь глаз не сомкнули, все прислушивались. Приходим на смену, немцы стрелять начали. На нашем связном пункте пусто, командир свернул станцию и уехал, нам ничего не сказал. Он бросил нас, думал, что мы в плен к немцам попали. В общем, струсил командир.

Все бегут, и мы побежали, вещмешок я бросила – не до того было, так что ни одной фотокарточки с войны у меня не осталось. Смотрим, наши связисты-линейщики идут, что линии тянут, мы к ним прибились. Идем все вместе, видим село. Думаем, там же штаб наш должен быть. Выходит из первой хаты женщина и говорит: «Не ходите, тут немцы. Идите поляной в лес, там немцев нет». Добежали мы до опушки, там наш генерал собирает остатки солдат, кто в живых остался. Он нас, связисток, отправил в лес, говорит, там ваш командир со всем оборудованием на машине застрял.

Командир нас как увидел, побледнел весь. Его позже разжаловали и отправили в штрафную роту, за то, что так с нами поступил. Еще несколько человек – линейщиков и моих девчонок в деревне засели, заложили двери камнями, и жили там две недели без еды, пока мы их не освободили.

Тогда же в том бою начальник шифрования выскочил из хаты в одних кальсонах и со всеми в лес побежал, забыл, что он за шифр отвечает. Ему 10 лет тюрьмы дали, потому что нельзя было шифр оставлять.

Да что только не было на войне. Бомбежек столько перенесли. Один раз выезжаем, только выехали, и вдруг возле Днепра нашего – два самолета, мы думали наши поднялись из-за леса, а это немцы. Нас людей и лошадей ужас сколько побило. Хорошо, там только фронт прошел, окопы были, мы в эти окопы попрятались, кто успел. Эти окопы нас и спасли (вздыхает). Видала много и перетерпела много.

-- Как служилось связисткам?

Тяжело. Все ж время в окопах, в блиндаже, без постели, спали на земле, договаривались посменно купаться, если удавалось, хоть себя в порядок привести. После речки или баньки хорошо, как-то даже легче воевалось.

Один раз, шли, уже сил нет, командир видит, все устали, стоит стог соломы. Он нам говорит: «Разбрасывайте и ложитесь». Мы солому раскидали, сами легли на снег, соломой прикрылись, устали так, что сразу уснули, спали, никакого мороза не чувствовали. Постели мы вообще не знали, шинель была нашей постелью.

Как-то остановились в доме, я договорилась с хозяйкой помыться в баньке всем моим девушкам. О, это прямо-таки наша мечта была с девчонками. Мы несколько месяцев не мылись, белье уже совсем грязное. Я девчонкам-сменщицам говорю, мы помоемся, потом вас сменим на дежурстве. Получилось, что с моего разрешения мы самовольно с дежурства ушли. Командиру это очень не понравилось, он нас троих в погреб посадил, каждой дал по трое суток ареста. Вообще, аппараты работали, мы связь не бросили, просто командир пошел на принцип, молодой, решил доказать… ну и доказал. Вот тогда мы единственную ночь за всю войну и выспались. К нам еще Пескарика (фамилия у рядового Пескарев, а мы его на свой манер называли нежно) приставили с винтовкой охранять, он нам кушать носил и чай горячий.

Всякое было: плохо, страшно, голодно, холодно, мы плакали... Одно время тиф пошел по армии, и нас зимой раздели догола, всю одежду на дезинфекцию забрали, и мы голые на снегу все это время сидели, промораживались.

-- Были ли ранены?

За всю войну – ни разу. Ой, сколько раз перед смертью была. Мы, когда Дунай форсировали. Плот подогнали, полностью заполнили, и нас, связисток, должны были переправить на другую сторону. Подходит командир – плот сильно перегружен, следующим нас переправят и велел в лес идти. Только мы с девчонками в лес отошли, бомбежка началась, плот потонул, все бойцы погибли.

Под Будапештом мы в окружение попали, у нас кроме связи еще госпиталь военный был. Немцы ворвались. Там кузня была недалеко, что только не делали эти немцы над ранеными, и звезды выжигали на груди или спине… Мы потом село отбили, но немцы нас сильно тогда потрепали, да и мы в долгу не остались. Нам на подмогу тогда конница пришла, бойцы вплавь на конях переправились, напали на немцев и всех отбили.

На войне все страшно. Очень страшно. Кругом немцы, когда стрельба, не знаешь куда бежишь, вообще дороги не разбираешь, и не знаешь, поймаешь пулю или нет…

Один раз едем на машине, останавливает женщина, говорит, что у нее в подвале немец сидит. Командир наш не проверил его и посадил с нами в машину. Немец зашевелился. А наш солдат, мальчишка совсем, говорит: «Руки вверх», и все мы всполошились, а в кармане у этого немца граната. Вот так нас мальчишка-солдат всех спас. А командир хотя бы проверил. Немца сразу расстреляли.

Но самый тяжелый период был, когда мы Украину освобождали, от Ростова, гнали армию Власова, он же сдал армию. Власовцы за немцев стояли. Они мирное население уничтожали, расстреливали, убивали даже своих людей. Так вот нам, связистам, нельзя было ходить по одному, власовцы убивали связистов, несколько человек убили. Телеграмму примешь, надо в шифровальный отдел отвезти расшифровывать код, потом обратно – передать шифровку. И мы, девчонки, только с охраной ходили.

А вот самый хороший народ – это болгары. Мы стояли у одного дедушки на квартире, пасха была, мы с работы пришли, он накрыл покушать. А когда мы уезжали, он нас провожал, в сумки еды нам положил. Никогда не забуду, самый лучший народ. Сколько стран прошла, а болгары самый отзывчивый народ.

-- Мария Ивановна, а Победу где встретили?

От Вены километров 300 город Брукк, мы его освободили, три дня бились за этот город. Тяжко было, тревогу постоянно объявляли, охраняли город. Главное связь, мы так за аппаратами и спали. Если минута свободная выдавалась, голову на стол и спать. Ну вот в этом Брукке и узнали новость о Победе – мы же связисты, всегда все первыми узнавали. Никакого парада Победы, никаких других торжеств у нас не было.

Вот так я провоевала. С 1942 по 1945 всю Европу пешком прошла. Три года – не спать, не есть, все время наступать, серьезное испытание. Награждена двумя орденами «Отечественной войны» и «За боевые заслуги».

А за участие в Курской дуге Путин дал нам одну тысячу рублей к пенсии до окончания жизни, и вот я каждый месяц эту тысячу получаю…

-- После войны домой вернулись?

Демобилизовалась я в 46-м, на фронте была секретарем ротной организации, там и в партию вступила. С фронта меня никто не встречал, приехала в Черкесск, раньше же машин не было, так я к маме до села Койдан пешком прошагала.

После войны работала секретарем совета три года, потом в Красногорке работала библиотекарем, маленький ребенок появился – в райком партии пропагандистом перешла. Потом работала в бухгалтерии цементного завода в Черкесске.

В 85-м на 40-лет Победы ездила в Москву. Хорошо нас принимали, были в мавзолее Ленина, Кремлевском дворце. Всех однополчан повидала, никогда этого не забуду. Мы, когда к Вечному огню шли венки возлагать, купили живых цветов и тоже положили от нас – от девушек-связисток. Больше недели пробыла там.

-- Шинель сохранилась?

Нет (смеется). Я шинель после войны сменяла на две подушки, одеяло и юбку. Бедно жили тогда. Ничего, пережила, дом вот у меня есть. Мой сын говорит: «Мама, посмотри, другие ветераны квартир добились, а ты что?» А я ему: «Сынок, моя совесть чиста», ну, не люблю я никого напрягать.

С мужем познакомились в Койдане, где работала секретарем совета, он меня на пять лет моложе, привязался, и 47 лет прожили (смеется). Сын и дочка у нас. У меня и правнуки есть.

http://mskvremya.ru/article/2020/0407-vov-interview-veteran-...

Интервью с героем ВОВ Михаилом Степановичем Латохой – юным бойцом партизанского отряда в Белоруссии

О том, как сбежал от немцев, которые везли его на работы в Германию, как оказалось непросто попасть в партизанский отряд и многом другом 95-летний партизан Белорусского отряда Михаил Степанович Латоха в Севастополе (Крым) рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.

-- Михаил Степанович, как Вам жилось в довоенное время?

Родился я в 1925 году. Нас у мамы с папой было трое, кроме меня было еще две сестры – Галя и Вера (они уже умерли), я средний ребенок. Жили мы в селе Нижнее Стародубского района Брянской области. Наш колхоз назывался «Чернятино». Земли в нашем колхозе было всего 200 га.

Трудно жилось в довоенное время. Особенно тяжелое финансовое положение было в 1935 и 1937 годах, но мы не унывали. Отец и мать уходили на работу в колхоз, а я в 10 лет уже должен был выполнить домашние обязанности: нарвать травы свиньям, теленку, смотреть за цыплятками, а их три выводка, в непогоду собрать всех до одного под навес. В 12 лет у меня появились дополнительные обязанности по дому, к приходу родителей с работы я должен был сварить супчик с грибами, а грибы должен собрать сам, знал все грибные места. А еще в 12-13 лет на школьных летних каникулах я работал в колхозе, за лошадьми смотрел. Считаю, что ребенок с детства должен заниматься физической работой. Эта тяжелая жизнь закалила меня, а как я выгляжу на свой возраст в 95 лет (улыбается). Меня держит движение. Я дочку прошу каждый день что-нибудь поделать, дать мне какое-нибудь задание, сходить куда-нибудь по делам, мусор – само собой выбросить. Кроме того, еще и о школах надо думать, меня часто приглашают, с учениками постоянно общаюсь.

-- Как Вы в партизанский отряд попали?

Сталин в 1941-м, обращаясь к народу, сказал: «Братья и сестры. Все народы Советского Союза, всех конфессий – объединяйтесь. Только объединение нам поможет выстоять перед коварным врагом. И Победа будет за нами. На временно занятых территориях создавайте подпольные организации, партизанские отряды. Пусть земля у фашистов горит под ногами». Что и было сделано. А уже знали, что идут оттуда и не остановятся эти гады. Россия – это ведь большое государство, имеющее всю таблицу Менделеева в своих недрах, лесные, земельные и прочие богатства. И вот эти западные заправилы нахально лезут, по-доброму они не хотят. И это уже исторически, много веков прошло, в том числе и Куликовская битва, и как Кутузов молотил Наполеона, и Отечественная война...

Наше село в Брянской области было оккупировано 16 августа 1941-го. Мне тогда было 17 лет. По приходу немцев в прежних колхозах выбирали старосту. Селяне выбрали старостой моего крестного, брата моей матери. Его дом находился в 150 метрах от леса, в котором часто базировались партизанские отряды. Староста не только подкармливал партизан картошкой, другими продуктами, мукой снабжал, но и предоставлял сведения о передвижении немецких войск, союзников немцев – венгров, румын, а также других их действиях. Кроме того, через старосту передавали все фронтовые новости, и новости с Большой Земли.

Немцы разделили всю колхозную землю, и раздали мужскому населению. У нас в семье было двое мужчин – папа и я, вот мы каждый получили по 2 га, всего 4 га на семью вышло.

Как немцы пришли, я сразу хотел уйти в партизанский отряд, но они повесили объявление: «Кто уйдет в партизанский отряд, семья того будет расстреляна». Я испугался за своих, и остался, а сам думаю – все равно уйду. А в 43-м немцы объявили о мобилизации всей молодежи, загрузили в вагоны всех моих одноклассников и повезли нас в неметчину на работы, как они сказали.

Первая попытка побега была у меня в Клинцах (Брянская область). Немцы утром открывали двери вагона для проветривания, но я уйти не смог, немец меня опять в вагон загнал. А через вагон в тамбуре сидел немецкий автоматчик, так ему после моей попытки побега сказали: «Кто будет прыгать на ходу – стреляй». Едем ночью, разговор такой у нас с пацанами идет. Один говорит: «Давай ножом прорежем дырку в вагоне и будем опускаться». А один из наших товарищей говорит: «Я кричать буду». Третий говорит: «Давайте его задавим, чтобы не гавкал». Я пацанам говорю, ну зачем нам эти жертвы, давайте уходить по одному, тихо, и показал первым пример уже под городом Могилев. Поезд шел по насыпи с малой скоростью. В полшестого утра немцы открыли дверь для проветривания, это август месяц был. Я предварительно взял документы, полотенце, мыло и обувь, мысленно перекрестился (у меня мама верующая была). Прыгнул – слышу стрельба, я изрядно поцарапался, но живой, очухался, скатился в кусты, отсиделся немного. Поезд ушел. А ведь это август 43-го был, я уже знал, что Красная Армия наступает, уже Курская битва была. Я подумал, если пойду в Красную Армию, попаду под снаряд или шальную пулю, это ведь прифронтовая зона. И решил в партизанский отряд в Белоруссии пробираться.

-- Легко ли было в партизанский отряд попасть?

До партизанского отряда дорога длинная оказалась, не так-то просто в него оказалось попасть (смеется). После того, как от немцев сбежал, вышел я на шоссе. Иду по нему, а все люди сбоку идут. Одна женщина мне и говорит: «Детка, ты не иди по шоссе. Партизаны минируют шоссе. Ты видишь, там только немцы ездят по шоссе».

В Белоруссии – леса и болота. Прихожу я в то же утро, когда с поезда спрыгнул, в самую первую деревню, есть-то мне хотелось. В деревеньке вижу селянку, говорю ей: «Теть, что-нибудь покушать можно?» А в это время немец идет: «Матка, млеко, яйка». Она меня за дверь прикрыла, всю еду немцу отдала. И говорит: «Деточка, уходи. Увидят тебя здесь, убьют. Если б еще дивчина – ничего, а хлопца видят и сразу к стенке». Она ничего не дала мне, я ушел, а есть охота.

Иду дальше по дороге – в следующей деревне сменял мыло у женщины на еду. Рядом лес, я в лес пошел. Подхожу к следующей деревне, женщина одна, уже темно тогда было, мне говорит: «Деточка, иди сюда», дала покушать кислого молока и картошки. Спать лег. Рано будит и говорит: «Увидят тебя, всех убьют, уходи». Дала она мне с собой немного еды, и я ушел. Иду по дороге. Подхожу к реке Березине. На той стороне мужчины стогуют сено. Спрашиваю у них – где немцы, а где партизаны. Они сразу: «Там партизаны. Туда не иди». Я понял, что надо этих мужчин опасаться, сделал вид, что иду в деревню, где немцы и полицаи, а сам под сарай лег, часа в два ночи слышу – стрельба между партизанами и немцами. Я пошел в лес по болоту, по мне стрельба. Еще в детстве читал, что под водой можно через соломинку дышать. Я влез полностью в болотную жижу, соломинку сорвал и дышал через нее, потом чуть-чуть ухо одно приоткрыл, стрельбы нет, поднялся, осушился, очистился, иду в лес. Что ж делать. Август месяц, рожь поспела, натер колосочков, поел зерна. Женщины в сарае молотили рожь, спросил у них, где партизаны, они показали на деревню – там партизаны, а немцы в другой стороне.

Прихожу в деревню с партизанами, едут мне на встречу на лошадях два седока в немецкой форме. У меня душа в пятки. А это партизаны оказались переодетые. Они меня отвели в штаб, там все в немецкой форме. Раздели меня до гола, и каждый рубчик одежды прощупали. Думаю – что такое. Выходит комиссар в чисто советской армейской форме: «Сынок, в военное время немцы засылают в партизанские отряды лазутчиков для диверсионных работ. Всякие бывают люди. Так что ты, брат, не обижайся. Принять мы тебя в отряд не можем, потому что ты без оружия пришел». В общем, не приняли меня в отряд, пошел я не солоно хлебавши. Так обидно было.

Партизанских деревень рядом много было, немцы к ним не совались, боялись. Чтоб напасть, готовили большую войсковую операцию. А партизаны вылазки ночами делали. Пришел к другой деревне – там такой злой был дядька начальник штаба партизанского. Обматюгал меня, я чуть не заплакал. Перешел я речку Друть, и пришел в деревню Коркать, уже вечер, есть хотелось. Попросил у хозяйки – дала картошки и кислого молока. Рассказала, что она жена помощника командира полка по хозяйственной части. Хозяйка рассказала командиру отряда про меня, а он решил мне проверку устроить и говорит: «Раз ты знаешь повадки лошадей, на тебе дикую лошадь, отведи ее в стадо на ночь». Лошадь стоит и стрижет усами (нервничает, то есть), я тростинку выломал, вскакиваю на нее, лошадь делает свечу, но сбросить меня у нее не получилось, голову вниз, чтобы меня сбросить через себя, потом как рванула со двора. Меня спасло, что улица длинная и ровная. Я боялся одного, дикие лошади могут упасть на спину, и своим крупом задавить седока. К счастью, этого не произошло. Я отвел ее в стадо, спутал, шел оттуда весь белый. Хозяйка ругала этого командира, он меня увидел, взял за руку: «Первое испытание прошел. Оружие достанешь в бою». Вот так я и был зачислен в партизанский отряд в отделение противотанкового ружья (ПТР), командир отделения Андрей Леонтьевич Самкевич (погиб в Польше, подорвался на мине).

-- Добыли оружие?

А как же (смеется), в первом же бою и добыл. Боевые действия партизан были только в ночное время. Потому что ночью немцы спали, они не бросались по ночам против партизан, это было в исключительных случаях, да и видимость ночью хуже. Мы под городом Могилевом подходим, обложили немецкий гарнизон со всех сторон, оставили лазейку через мост, под мостом – пулеметный и минометный расчет оставили. Командир разведки очень хорошо говорил на немецком. Когда мы немцев окружили, они выскочили в кальсонах и в окопы, этот командир разведки им говорит: «Сдавайтесь. Мы гарантируем вам жизнь». На его слова сразу автоматная очередь рванула. Тогда командир нашей оперативной группы – отдал приказ: «Огонь!». Мы сразу ответили огнем, склад подожгли.

Моя задача была оружие добыть. Здание горит, падает, я вытащил ящик и притащил его на командный пункт. Ткаченко Геннадий Максимович мне говорит: «Что ты притащил?», открывает, а там целый ящик пистолетов. Обнимает меня. Это ж самое дорогое. Я взял два пистолета, но один отобрали, а потом и второй – солдату не положено личное оружие, только у офицеров оно могло быть. А мне выдали СВТ Токарева (самозарядная винтовка системы Токарева – Ред.). На винтовку одевался наконечник вроде глушителя, чтобы снимать часового, я подполз, я невысокого роста и чик его, он буль, и сразу на вышку наши забрались, немецкий гарнизон атаковали. И я был награжден медалью «За боевые заслуги».

Однажды из противотанкового ружья в октябре 43-го мы сбили немецкий самолет. Пилот посадил самолет, выходит немец, руки поднял, за ним выходит власовец и начал отстреливаться. А у нас было задание – при возможности не убивать, а ранить. Мы его косонули по ногам: «Ты же обречен, что стрелял». А он нам отвечает: «Вы же все равно расстреляете». А у нас команда была не расстреливать, а отправлять в особый отдел и партизанское управление.

Немцы за помощь партизанам мстили населению, которое содержало и кормило их. Целыми деревнями сжигали. Мозг помнит все, что было в то время, стресс такой был.

Я служил в 113-й партизанской бригаде под командованием Белоусова Константина Михайловича. В этой бригаде еще было два отряда – Павлова Григория Кузьмича по прозвищу «Борода» и чеченца Османа Мусаевича Касаева (Герой Советского Союза – Ред.), в его отряде были кадровые офицеры, знали военное дело хорошо. Отряд Касаева наводил на немцев ужас. Когда в феврале 44-го немцы блокировали партизанские отряды, из самолета смертельно ранили этого чеченца, когда его похоронили, немцы знали, что он убит, и охотились за его останками – так боялись его. Нам пришлось его даже перезахоранивать, чтобы немцы не нашли могилу и не осквернили ее.

А еще в нашей бригаде был интернациональный взвод. Антифашисты – немцы, с оружием в руках переходили на сторону партизан. Был у нас и француз. Он вместе с одной женщиной ходил в разведку. У женщины этой муж-военный погиб в первые дни войны, и она пришла к нам в отряд с двумя своими сыновьями – 8 и 13 лет. А как она погибла эта женщина-разведчица…

Она возвращалась с задания, все должны пройти секретный пост, назвать пароль. На тот момент у нас был пароль «Ростов-9». Когда они возвращались, то сказали этот пароль, но их из секретной точки – двое автоматчиков расстреляли. Предателей сразу обезоружили. Уже на второй день состоялся трибунал и их расстреляли по законам военного времени. Они оказались заброшенными диверсантами для уничтожения командира отряда разведчиков. Этих диверсантов лично расстрелял 13-летний сын погибшей разведчицы. Это такие моменты страшные, которые врезаются в память и забыть уже невозможно. Детей позже забрали на Большую Землю самолетом, который нам взрывчатку, питание для радиостанции, письма и медикаменты доставлял.

Еще помню момент. Когда мы соединились с частями Красной армии один наш партизан (уже не помню его имени-фамилии) врывается в блиндаж с немецкими офицерами, в руках у него две противотанковые гранаты с выдернутой чекой: «Хенде хох!». Немецкое офицерье трухануло, ничего не успели предпринять, и он пленил 40 офицеров высшего командного состава. За что и получил Героя Советского Союза. Меня часто спрашивают: «А, вот когда в бою идешь против фашистов – страшно?». Я говорю – какой-то миг – да, но потом такая злость наступает, все до ужаса сжимается – если не ты его убьешь, то он тебя. Я его – немца – не просил сюда, на мою Россию-Родину, приходить…

-- Где Победу встретили?

Победу я встретил уже не на фронте. Когда нас перебрасывали с одного фронта на другой в августе 1944 года, ну ребята молодые, кашу нам давали не особенно много, чай, не хватало еды. На одной остановке, полустанок небольшой ребята решили у полячек молока попросить. Так вот – шесть человек эти поляки насмерть отравили молоком. Потом были снова бои за освобождение Польши. Я тогда ранение получил. Но сначала я нарушил приказ – «не стрелять»…

Мы должны были тихо-тихо окружить немецкую часть, которая засела в одном польском поселке. Моего друга Андрея Самкевича убило, ему миной голову оторвало. Я, когда это увидел, у меня от злости внутри все горело. Я развернул пулемет и ору: «Ах вы, б…», как врезал по кустам, фрицы затихли. Ко мне командир подбегает и орет: «Что ты делаешь? Команды не было стрелять!» Но когда он увидел тело Андрея, и меня раненого – не ругался больше. Несут меня ребята на носилках, а когда ранен – обезвоживание организма происходит, пить хочется сильно. Подходим к полячкам, они возле колодца стояли, просим воды попить – полячки не дали воды. Они нас ненавидели. Это пшеки – они есть и будут, и это продолжается по сей день.

Отправили меня в госпиталь в Дзержинск под Горьким (Нижний Новгород), я там три месяца отлежал и комиссовали, инвалид 3й группы, написали – «не годен к строевой службе». Нога до сих пор не сгибается.

После госпиталя я не поехал в свою родную деревню на Брянщину, потому что там никого не осталось. Сестры на Донбасс перебрались, я туда к ним и приехал. Сначала закончил вечернюю школу, потом заочно институт, затем на шахте работал. В 1956 году получил партийный билет, который со мной все время находится (показывает рукой на карман рубашки возле сердца), я не меняю своих взглядов, так и в жизни у меня.

-- А как Вы в Севастополе оказались?

В Донбассе прожил почти всю свою жизнь, работал. Построил дом, провел газ, воду, электричество. Огород на 6 сотках земли вырастил – яблони, клубнику, малину, смородину, абрикосы и даже персиковое дерево посадил. Но когда в 2014-м разорвался снаряд возле моего дома, всего в 50 метров, сын говорит: «Пап, что мы ждем, чтобы у наших ног снаряд разорвался?». За два часа мы собрались, сели в машину сына и уехали в Севастополь. Тут у меня дочка живет, она здесь с 1988 года. Приехали мы с сыном, а у дочки комнатка была, у меня были деньги, выкупили еще одну комнату рядом – это бывший детский садик 13-го завода. Я дом в Горловке за бесценок отдал за 3 тыс. долл. всего, когда такие дома минимум 20 тыс. стоили, половину я сыну и вторую дочери отдал. Мне, как ветерану Великой Отечественной войны, наша Россия дала квартиру, сейчас в ней сын живет.

-- Что изменилось в Севастополе после проведения референдума в 2014 году?

Изменилось, конечно, много. Ведь Крым – это Черноморский флот, власть над морем и прочее. Крым же теперь не досягаем, защитили его.

Я как-то так здесь вписался – все меня приглашают к себе, я рассказываю о войне. Я очень активный. Мне нравится, что у меня паспорт Российской Федерации.

Мы должны были ехать в Москву на Парад Победы 9 мая (2020 года – Ред.), но из-за ситуации с коронавирусом все отменилось, надеюсь, в 2021-м побывать на параде Победы на Красной площади.

http://mskvremya.ru/article/2020/0496-vov-interview-veteran-...

На фоне всей этой шумихи с ветеранами, хочется вспомнить о том, что добрые дела есть и они совершаются, не предавая этому большой огласки, а зачем об этом кричать? Как-то обижать ветеранов, относиться к ним неуважительно, это ж насколько должно быть отвратительное воспитание и отсутствие совести. У меня сердце кровью обливается, когда я вижу какие-либо новости об издевательствах над ветеранами. Давайте всегда уважать наше старшее поколение и стараться помогать им во всем. Власти, в свою очередь, также помогают ветеранам ВОВ.

Есть такая бабушка, Носенко Мария Николаевна, которая проживает в Сергиевом Посаде. Она труженик тыла и в Великую Отечественную войну шила парашюты. Сейчас она инвалид 1 группы. Ее отец трагически погиб, а 2 брата были летчиками и также участвовали в войне. Изначально ее условия проживания были некомфортные и она проживала в комнате в коммунальной квартире вместе с дочерью.

«Носенко Мария Николаевна, ветеран Великой Отечественной войны, жила в помещении, которое недавно было признано непригодным для проживания. Органы местного самоуправления приняли решение предоставить ей однокомнатную квартиру из муниципального жилищного фонда, расположенную на первом этаже, пригодную для проживания инвалида», – рассказывает и.о. заместителя главы администрации Сергиево-Посадского округа Ольга Мурзак.

Так, ветерану предоставили однушку с площадью 47,1 кв. м. на 1 этаже в новостройке. В подъезде установлен пандус, чтобы Мария смогла передвигаться на инвалидной коляске. В квартире сделан косметический ремонт, приобретена сантехника, шкаф, плита, холодильник и необходимая мебель для кухни.

Давайте не забывать, что без нашего старшего поколения не было бы нас и не хватит слов благодарности за всю жизнь, чтобы их отблагодарить. И, главное, это делать добрые дела и необязательно кричать об этом.

С днем рождения ветерана поздрвили торжественным парадом и военными песнями.

Специально для Валентина Прокофьевича перед его домом в Сестрорецке, торжественным маршем прошли два парадных расчета: военнослужащие танкового батальона и оркестра 138-ой отдельной мотострелковой бригады 6-ой общевойсковой армии Западного военного округа. Затем в честь юбиляра артисты ансамбля песни и пляски ЗВО исполнят популярные песни военных лет: «Три танкиста», «Прощание славянки» и «День Победы».

Напомним, Валентин Прокофьевич легендарный герой-танкист. Участвовал в боях за освобождение Белгорода, Харькова, территорий Прибалтики, Восточной Пруссии. В одном из кровопролитных сражений в августе 1944 года в его батальоне осталось всего четыре танка Т-34, танкисты вместе со своим командиром подбили 12 из 16 немецких «тигров», потеряв только одну машину. Окончил войну в городе Штецин на Балтике.

Полковник Росляков награждён орденами Отечественной войны I степени, Красной Звезды, Красного Знамени, медалями «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «За боевые заслуги», другими государственными наградами