В Тиски кефир стоит примерно 200 рублей пачка (бутылка)! Цены на другие продукты и вещи - ВЫШЕ крыши! Интернет - отстой! Да и вообще, жизнь в Тикси - мейнстрим! Да и еще! Когда люди, после долгого пребывания в Тиксоне уезжают на "Землю" (так местные называют всю остальную Россию и не только...), они начинают присылать друг другу фотки с ценами на кефир, егурт, другие продукты питания и продукты питания в отрицательной степени - то бишь things!

TTo be continued...

1.Авторитеты и чмыри.

- Быстро хватайте ломы, и

отправляйтесь подметать плац!

- Товарищ сержант! Зачем ломами-то?!

Мётлами будет заебись!

- Мне не надо заебись! Мне надо,

чтобы вы заебались!

(Народный фольклор)

После подъема и утренней зарядки, по распорядку дня военнослужащим предоставляется полчаса на утренний туалет.

Подразумевается, что солдаты за это время должны успеть умыться, «оправить естественные надобности», заправить и «отбить» коечки, начистить сапоги, подшить свежие подворотнички, если кто не подшил с вечера, выровнять по натянутой леске койки, матрацы, подушки, тумбочки, табуретки.

В училище мы все это делали быстро, но спокойно. Без суеты. И еще оставалось время на неторопливый перекур.

В Тикси же, в в/ч № 30223, куда я был направлен после отчисления с третьего курса ГВВСКУ, процесс заправки коечек и выравнивания растягивался и затягивался на все тридцать минут. Сержанты, «черпаки» и «деды», голосом, пинками и затрещинами, подгоняли «гусей» и «молодых», чтобы те постоянно бегали из прохода в проход, не расслаблялись и не «тащились».

Если вдруг все было выполнено, а время до завтрака еще оставалось, кто-нибудь из «авторитетов» сдвигал с места одну койку, и приказывал все выравнивать по ней.

Офицеры это время находились в канцелярии, и в процесс не вмешивались.

И вот, посмотрел-посмотрел я на это действо, выровнял и отбил свою коечку, поправил койку соседа, который был в этот день в карауле, и решил, что я, по своему статусу, не должен принимать участия в этой беготне.

Я же не гусь и не молодой.

Пусть эти, - которые гоняют, - столько послужат, сколько я прослужил.

Вышел из узкого прохода на «взлетку» и сел на табурет.

Не совсем рядом с авторитетами, но и неподалеку от них.

Они покосились на меня, кто-то сказал:

- А, ты, кадет, чего уселся?! Заправлять коечки не надо?

Я ответил:

- Я. Заправил. Свою. Койку.

Они промолчали. И вроде бы потеряли ко мне интерес.

Через несколько минут ко мне подошел какой-то салага. Детское лицо, форма не ушита по фигуре – явно молодой, или гусь.

-Ты чего расселся здесь! – возмутился он.

Я спокойно поинтересовался:

- А ты кто? Народный контроль?

Он покраснел от злости и схватил меня за рукав:

- Пошли выйдем, кадет!

Я рывком освободился от его захвата:

- Пошли.

Кто-то из авторитетов, с интересом наблюдавших за нами, сказал ему:

- Медведь, потом! Ротный вышел из канцелярии.

Дежурный по роте крикнул:

- Рота! Строиться на завтрак!

Медведев прошипел мне сквозь зубы:

- После завтрака поговорим!

Я согласился:

- Поговорим.

2. Бой без правил.

«И мы, сплетясь, как пара змей,

обнявшись крепче двух друзей

Упали разом, и во мгле

бой продолжался на земле».

(М. Ю. Лермонтов).

После завтрака пошли мы с Медведевым в батальонный туалет – большой такой сарай, - и начали там кулаками махать.

Я только разок ему попал слегка по скуле, а он бил, как гвозди заколачивал.

Он неплохой боксер-то был. Потом даже первенство полка выиграл в своем весе.

Ну, я по нему не попадаю, а его удары то и дело пропускаю. Решил перевести схватку в партер. И тоже неудачно. Лежу на спине, пытаюсь отмахиваться, а он лупит мне по роже. Перевернулся на живот. Из угла рта струйка крови дугой бьет в снег. Медведев молотит меня по затылку, но это уже не больно. Думаю: "Пусть кулаки отбивает".

Тут вбегает якут-дневальный с нашей роты, наклоняется, чтобы заглянуть мне в лицо, спрашивает:

- Кадет, ты Гладков?

Медведев опустил руки, не понимает, в чем дело. Я тоже не понимаю:

- Да, - отвечаю, - Гладков.

Якут говорит:

- Тебя в канцелярию вызывают.

Медведев вскочил:

- Ты, что сука, заложил уже?

Я, с трудом шевеля разбитыми губами, отвечаю:

- Ты охуел?! Когда бы я успел-то?

Якут убежал, а мы с Медведевым медленно идем за ним. Серега ( его Серегой зовут, Медведева-то) причитает:

- Ой! что теперь будет, что будет... Ты снегом утрись...

А, какое там утрись, - угол рта справа рассечен так, что кровь не по подбородку течет, а струёй вперед летит.

Я удивляюсь:

- А чего ты так переживаешь-то? Ну, подрались, и подрались. Что такого-то?

Он возмутился:

- Ты сдать меня хочешь? Я две недели назад Сивому морду разбил, так мне ротный сказал, что если еще раз подобное случится, то под трибунал отправит.

«Ага, - говорю, - значит нельзя сказать, что подрались. А что тогда говорить?»

Остановились, думаем.

«Значит так, - говорю, - нашу роту в полку не любят. Это я уже знаю. Ты выводной, тебя вообще ненавидят. Ты пошел в туалет, а тут двое незнакомых солдат спросили - ты выводной? И начали тебя бить. И тут я зашел. Мне врезали, и я сразу упал. А тебя они тоже повалили, и убежали.

Пройдет такое?»

Он ответил, что должно пройти.

3. И тут началось…

Дорога к истине заказана

не понимающим того,

что суть не просто глубже разума,

но вне возможностей его.

(И. Губерман).

Медведев остался возле дневального, а я зашел в канцелярию и доложил!

- Рядовой Гладков по Вашему приказанию прибыл!

Командир роты капитан Бородин, не поднимая головы от документов на письменном столе, спросил:

- Слушай, Гладков, а где твоя комсомольская учетная карточка?

Я говорю:

-Так, наверное, она была в том запечатанном пакете документов, с которым мы сюда приехали, и который начальнику штаба полка отдали.

Тут он посмотрел на меня, и изменился в лице.

- Гладков! Что случилось?

- Товарищ капитан, я пошел в туалет, а там двое солдат Медведева били. Ну и мне досталось...

Он не дослушал меня:

- Это Медведев снова?! Дневальный! Медведева сюда!

Вошел Медведев.

Я быстро заговорил:

- Это не он, товарищ капитан! Его тоже били…

Ну и вместе с Серёгой мы толково изложили мою выдумку. Я упирал на то, что вообще не при делах, - я вошёл, они дерутся, меня сразу ударили, и я упал.

Ротный сразу:

- Вы их знаете?

- Нет!

- С какой они роты?

- Не знаем!

Бородин с сомнением нас слушал.

Дневальный в коридоре крикнул:

- Рота! Смирно!

В канцелярию зашел начштаба полка Грановский.

Вот тут, как я теперь понимаю, Бородин был в сложном положении.

При Грановском он не мог производить дознание. Потому что он либо контролирует положение дел в роте, либо нет. Если мы с Серегой врем, то это ЧП в роте. «Неуставные взаимоотношения», с возможным направлением кого-то в трибунал, и пятном на репутации командира роты.

А если поверить нам, то ЧП не в роте, а в полку. И пусть Грановский разбирается. А Бородин исполнит его приказы.

Вот поэтому Бородин и сказал:

- Товарищ подполковник! Разрешите доложить? Моих солдат избили неустановленные военнослужащие!

А Грановский счел, что Бородин уже во всем разобрался, и докладывает то, что ему достоверно известно.

Грановский нам:

- С какой они были роты?

- Не знаем, товарищ подполковник!

- Почему вы их не задержали? Сколько их было?

- Двое. Не задержали, потому что не справились.

Грановский возмущенно:

- Что за безобразие! Два солдата караульной роты не могут справиться с двумя?!

Бородин, отныне ваши солдаты должны не меньше двух раз в неделю заниматься самбо и боксом в спортзале. А сейчас мы пойдем по казармам искать этих…

4. И продолжилось…

Пошли мы по казармам.

Грановский, Бородин, еще кто-то из офицеров роты, может и дежурного по полку Грановский вызвал. Помню, что много было офицеров.

Какие тогда у нас были роты самые борзые? Пятая, или шестая? – Не помню. Да и не важно.

Одна рота дедов, другая – черпаков.

Медведев рассказывал про какую-то, что там офицеры вроде даже не рискуют поодиночке в спальное помещение заходить. Якобы случалось, что в офицеров заточенные миски бросали... Куда там ниндзевские шурикены...

Ну, ходим мы по казармам, а все роты были на работах. Строились перед нами дневальные, каптеры, еще кто-то... Грановский покрикивал на меня и Медведева: "Внимательней смотрите!", а те, на кого мы смотрели, с любопытством и компетентно разглядывали мою рану, оценивая красоту и силу доставшегося мне удара.

Посмеивались надо мной. Медведев улыбался им в ответ той стороной лица, которую не видел Грановский. А я улыбаться не мог.

Обошли мы все казармы полка, и меня отправили в санчасть.

Хирург моментально двумя стежками зашил рану.

Пару дней пришлось поголодать, потому что рот почти не открывался, а рассиживаться в столовой не позволяли. Две-три ложки успевал проглотить, и уже «Рота! Встать!»

Еще одно испытание пришлось пережить.

В тот же день, перед обедом, Бородин вывел меня перед строем роты, и произнес прочувственную речь о том, какой я молодец, как я смело вступился за товарища, постоял за честь роты, и героически пострадал при этом. Я не знал куда деваться от стыда.

Солдаты-то все знали, только помалкивали…

Прошло два месяца, пришли в роту гуси из Владимирской области.

Бородин и их сразу построил, и снова меня вывел перед ними. Вот, дескать, герой, по морде получил, за то, что в караульной роте служит. Даже рот ему зашивали…

Гуси загрустили, и поплямкали губами, представляя, каково это, - с зашитым ртом…

Эпилог

Медведев быстро поднялся, в авторитет вошел. Не из-за этой истории, а по личным качествам своим.

Физически сильный, с прямым и твердым характером, он не мог не подняться.

Ко мне относился спокойно. Без дружеских симпатий, но и без вражды.

Он какое-то время еще был выводным. Потом решил, что быть вертухаем западло, и начал забивать на службу.

Долго добивался перевода в другую роту, и добился-таки. Дослуживал, если не ошибаюсь, в мехроте дизелистом.

Весной 84, после того, как ротный меня снова очередным гусям в пример ставил, я где-то в полку встретил Медведева. Сказал ему, что опять, как дурак стоял перед строем, и слушал речь о своем «геройстве». Он поржал. А я продолжил:

- Может, когда уезжать буду, сказать ротному, как на самом деле было?

Серега построжел:

- Ты охуел?! Уедешь, а мне еще полгода служить! Даже и не думай!

Из писем знаю, что и осенью 84, и весной 85 гусям приводили в пример рядового Гладкова, который, хоть и получил пиздюлей, но молодец!

***

https://nemolodoj.livejournal.com/16325.html

"Север, воля, надежда,- страна без границ,

Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.

Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,

Потому что не водится здесь воронья."

- Это четверостишие увидел в альбоме кого-то из дембелей, и был поражен его точностью. Тогда ещё не знал, что автор - Высоцкий.

Вместо воронья там были бакланы. С поселковой помойки далеко разносились их противные крики. Нечто среднее между плачем младенца и кошачьим мяуканьем.

Из диких животных поначалу видел там только песцов и леммингов.

Офицеры ездили куда-то на ГТСке охотится на оленей. С автоматами. Водитель сказал - километров за сорок. Привезли туш тридцать. Потом один из солдат - якут - выделывал головы, чтобы они могли повесить их на стены.

И полярная ночь, и полярный день, и северное сияние - все, как положено.

Первый мой вечер на Севере.

Роту вывели на вечернюю прогулку. Полярная ночь. Вечер - понятие условное.

Я иду в конце строя, среди низкорослых якутов, потому что еще не распределен в отделение. Замечаю на небе светло-серую полосу. Спрашиваю идущего рядом якута:

- Что это?

Он невнятно отвечает:

- Сьяне.

Я догадываюсь, что это означает "сияние" и жадно разглядываю. Трудно идти в ногу, задрав голову вверх. Я запинаюсь, забитые якуты с удовольствием тычут мне острые кулачки в спину:

- Иди в ногу, кадет!

…

Опять ночь. Полярная закончилась, потому что уже апрель. Но день длится совсем недолго. После двух месяцев сплошных нарядов по роте, впервые заступил на пост. В двадцать часов по местному времени уже стемнело.

Брожу по территории поста между складами. Мне это очень нравится. Два месяца не оставался один. Все время был в казарме. Но скоро начал мерзнуть. Мороз был обычный - не больше сорока пяти, но, почему-то никогда потом так не замерзал, как в эту первую смену на посту в Тикси.

…

Сияние уже не в диковинку.

Обычное, в виде светло-серой полосы можно видеть почти всегда.

А иногда бывает цветное!

Почти над головой висит что-то вроде друзы горного хрусталя. Цветные кристаллы расходятся в стороны из одной точки. Один-два обычно длиннее других. Ближе к горизонту они теряют правильную геометрическую форму и переходят в занавес. Разноцветный занавес слегка, еле заметно колышется и немножко мерцает.

Много позже видел по телевизору рекламу, в которой пингвин засовывал голову в снег. Вот в этом ролике сияние было изображено очень похоже…

…

Начало лета. Днем температура поднимается выше нуля. "Ночью" солнце у горизонта и заметно холодает. Тундра там каменистая, растительности очень мало. Иногда можно увидеть мелкий невзрачный цветочек. Редкие деревья вьются по камням. Стволы не толще пальца. Листочки с ноготь.

Иногда по камням пробегает ласка. Услышав мое движение, останавливается, Поднимает голову. Голова, шея, тело - всё вместе одинаковый ровный цилиндрик. Кажется, что шея длиной в половину тела. Нервно шевелит ноздрями в мою сторону и мгновенно исчезает в камнях.

Неподалеку пасется стайка полярных куропаток. Зимой их не встречал. При моём приближении перепархивают чуть дальше. Не могу понять - что они здесь находят, растительность донельзя скудная.

Лемминг заметил меня, когда я подошел почти вплотную. Принял угрожающую позу - встал на задние лапки, передние развел в стороны, раздулся и зафыркал. Наш ротный кот Базиль, однажды увидев такое, отпрянул и пошел в казарму жрать свою сгущенку, которая не умеет принимать угрожающую позу.

Первого июня 84 года было минус тринадцать. Мы разомлели от этого неожиданного тепла, не стали отворачивать уши шапок и на построении перед нарядом я обморозил левое ухо.

В ночь с пятого на шестое июня восемьдесят четвертого года с распухшим левым ухом в Домодедово выхожу из самолета и вдруг - тепло!

Организм перед выходом из помещения был настроен на мороз.

На уровне подсознания.

Кожные поры и капилляры заранее сжались. А тут вышел и погрузился в духоту летней ночи. Нет, я прогноз погоды смотрел, знал, что в Москве плюс двадцать восемь ночью, но все равно испытал потрясение какое-то.

Это было самое сильное впечатление от дембеля.

***

https://nemolodoj.livejournal.com/2010/01/04/

Все солдатские денежные переводы получал замполит.

Получит деньги, и сделает об этом запись в блокнотик. А солдату не сообщает.

Зачем солдату деньги?! Еще исхитрится водки купить, чего доброго...

Мама в письме написала, что отправила мне перевод 10 рублей. Подхожу к замполиту:

- Таарищ старший лейтенант, разрешите обратиться?

- Чего тебе?

- Мне перевод не приходил еще на десять рублей?

Он листает записную книжку, кивает:

- Да, приходил. Все нормально.

Поворачивается, и уходит.

Я ему в спину кричу:

- Товарищ старший лейтенант!

- Чего тебе?

- Так деньги дайте.

- А тебе зачем?

- Как зачем... Это же мои деньги.

- Да зачем они тебе?

- Ну, в чайную схожу, куплю продукты - мы сегодня в дальний караул заступаем.

- В дальний... Ну, на, возьми рубль.

Вот так по рублю, редко по два всю десятку у него и выпрашивал в течение месяца.

Он любил говорить:

- У меня, как в китайском банке, - не пропадет, но и не получишь!

***

Впервые опубликовано здесь - https://www.anekdot.ru/id/383782/

В тундре несколько складов и избушка – это наш дальний караул ВВ.

Склад артвооружений и боеприпасов нашей части, склад взрывчатых веществ «Тиксистроя», и еще какие-то.

Караул состоял из сержанта – начальника караула, и троих рядовых – караульных («штыки» по-нашему).

Паек в дальние караулы завозили на десять дней, а караул – на сутки.

Если начиналась пурга, караул не меняли до её окончания. Потому что во время пурги снег летит стеной. Бывает, что вытянув вперед руку, не видишь рукавицу на ней.

Большую часть суток начкар спал. В остальное время писал письма, болтал по телефону с другими начкарами, «дрючил» штыков.

Штыки готовили еду на встроенной в печь плите, наводили чистоту, кололи дрова, по очереди заступали часовыми, и спали тоже по очереди.

Два часа стоишь на посту, потом два часа в бодрствующей смене, и два часа в отдыхающей смене – спать не раздеваясь, но можно разуться. В «бодряке» - поддерживать огонь в печи, отвечать на телефонные звонки, готовить ужин/завтрак/обед, мыть посуду. В оставшееся время, а его в «дальнике» хватало, - читать, писать, мечтать.

На посту курить нельзя, а в остальное время – смоли, сколько влезет. Если курево есть.

Рассказывали, что в старые времена солдатам было положено табачное довольствие. В казарме на тумбочке дневального всегда стояла коробка с махоркой, и лежала пачка нарезанной бумаги для самокруток.

В начале восьмидесятых, когда я служил, этого уже не было.

А денежное довольствие было – семь рублей в месяц.

Два рубля сразу сдавали старшине на ротные нужды, а на остальные могли шиковать, ни в чем себе не отказывая.

Сигареты без фильтра стоили 14-18 копеек, «Беломор» - 25, «Ява» в мягкой пачке – 30, Болгарские «Аэрофлот», «Стюардесса» и «Opal» - 50.

Хотелось и в «Чайную» сходить. Там продавались пирожные «Полоска» за 22 копейки, пряники, печенье, сгущенка, другие деликатесы.

Дальние караулы мы любили. Там не чувствовалось давления армейской системы.

Просто делаешь свое дело, и как будто сам себе хозяин.

Однажды мы заступили на «ВВ», с одной пачкой «Беломора» на четверых. Ну, так получилось. Может, перед получкой дело было. Все оказались без денег, и не у кого было занять. Поэтому курили очень экономно, - втроем одну папиросу. Каждый делал две затяжки, и передавал следующему. Втроем, - потому что один же на посту.

Начкар Андрюха Линьков пару раз позволил себе выкурить целую.

В четырнадцать часов сменившийся с поста Савинов сообщил, что начинает «задувать».

Встревоженный Линьков вышел наружу и вернулся помрачневший, - мороз упал, и ветер гнал злую поземку. Именно так пурга всегда начиналась. У нас оставалось две папиросы. А пурга могла задувать и один-два дня, и две недели.

Была еще надежда, что до восемнадцати часов, когда должна приехать смена, пурга не успеет разгуляться, но уже через час, увидев, что ветер усиливается, а снег все гуще, Линьков вызвал с территории поста Томского, чтобы тот не потерялся в тундре. Во время пурги часовые дальних караулов не выходили на посты, а отстаивали смену в тамбуре караульного помещения.

Позвонил дежурный по части и сообщил, что смены не будет.

Время тянулось медленно и скучно.

Служба шла заведенным порядком. Караульный третьей смены кулинарил, первой – мыл посуду и производил уборку. В свои смены выходили на «пост» в тамбур.

Очень хотелось курить.

Обшарили все углы, заглядывали в щели у плинтусов, в надежде отыскать уроненные кем-нибудь раньше, или заныканные чинарики.

К сожалению, предыдущий караул чем-то прогневал своего начкара, и он их заставил сделать генеральную уборку. Всё помещение было вылизано, кафель, которым была обложена печь, сиял чистотой, нигде не было ни соринки.

Скрутили «козью ножку», насыпали в неё чай, но он был негодной заменой табаку.

Пурга мела третьи сутки.

Я отсидел свои два часа в «бодряке», разбудил Савинова.

Он надел полушубок, зарядил автомат и сменил в тамбуре Томского.

Линьков спал.

У меня началась отдыхающая смена.

Прежде, чем завалиться на топчан, я обычно отодвигал его на несколько сантиметров от печи, чтобы потом, привалившись к ней боком и с головой укрывшись полушубком, дышать прохладным воздухом из щели между печью и топчаном.

В этот раз я решил, что хватит уже пролеживать правый бок, и развернул топчан изголовьем в другую сторону, чтобы теперь спать на левом.

Лёг, укрылся, и увидел, что чуть ниже изголовья уголок одной кафельной плитки отколот. За плиткой пустота, а из образовавшегося на сколе отверстия выглядывает сигаретный фильтр.

Я сразу восхитился белизной его набивки. При курении ведь фильтр желтеет, а этот был почти девственно белый. Значит, бычок должен быть больше, чем в полсигареты!

Затаив дыхание, протянул к торчащему кончику фильтра руку.

Представил, как мы будем отбивать кафель от печи, и сколько потом будет мусора, если сейчас неловким движением столкну окурок глубже.

Осторожно взялся за фильтр, и потянул его вверх и на себя.

Я все ещё не дышал.

Томский позвякивал кастрюлями на кухне. Савинов громыхнул прикладом о дощатую стену тамбура. Повернувшись во сне, скрипнул топчаном Линьков. В печи гудел огонь, и потрескивали дрова. Снаружи, сотрясая стены и вбивая снежную пыль в мельчайшие щели, завывал ветер. А я все вытягивал эту обыкновенную болгарскую сигарету из-за скверно положенной плитки.

Она – сигарета - казалась мне длинной, как железнодорожный состав.

Вот она вся у меня перед глазами.

Совсем целая.

Только краешек бумаги на кончике опален.

Линь! Линь! – позвал начкара.

Линьков рывком поднялся.

Показал ему сигарету, держа её, как восклицательный знак.

Не сводя с неё глаз, он вытащил из кармана спички.

Я прикурил, и после второй легкой затяжки, чувствуя приятное головокружение, протянул сигарету ему.

Из кухни выглянул Томский.

- Табуретку захвати, - посоветовал Линьков. Томский подсел рядом, и воспользовался своей очередью затянуться.

Савинов в тамбуре перестал топотать ногами, и, скрипнув дверью, заглянул в помещение.

Линьков позвал и его.

Мы сидели. Сделав по две лёгкие затяжки, передавали сигарету друг другу, провожали её взглядом, и снова делали две затяжки…

…

…

«Курение вредит вашему здоровью». Но вот так было.

Тундра. Пурга. Жарко натопленная печь. Четверо возле одной сигареты…

***

Впервые опубликовано здесь - https://nemolodoj.livejournal.com/26583.html