(окончание, первая часть была вчера)

4.

Первую из имеющихся здесь возможностей можно назвать методом «круглого стола» или меж-субличностных переговоров. При действительном желании часто оказывается возможным так договориться, что все интересы будут удовлетворены. Если не цепляться за «позиции», а смотреть на реальные интересы, нередко оказывается, что материя реальности достаточно пластична, чтобы допустить необходимые трансформации.

Психотерапевт выступает здесь в роли «рефери», который, не вмешиваясь в сам процесс достижения консенсуса, является гарантом объективности и безопасности переговоров. Позже клиент может научиться сам удерживать эту позицию, интериоризовать ее, создавая в себе собственного «рефери»-интегратора.

Эффективная договоренность требует, чтобы все заинтересованные стороны удовлетворили свой интерес, и даже в большей степени, чем рассчитывали. Для этого нужен творческий подход к ситуации. По сути дела это сделать нетрудно, — если это действительно делать, но для этого нужно во время всей этой дискуссии держать субличности на стульях, то есть, с одной стороны, не дать им вскочить со стульев и опять войти в клинч или подраться, а с другой стороны, — что еще труднее — не дать им «рассосаться», убраться под лавку. Нужно, чтобы они настаивали на своих интересах, отстаивали их. Это самая важная вещь: обеспечить не только наличие интересов, но мотивированность к поддержанию переговоров и обеспечение «творческой части» энергией.

Обеспечивается это целым набором условий. Во-первых, важна актуальность для человека самой проблемы. Если проблему можно не решать, а отложить (ну встаю я в десять часов, и Бог с ним, если по условиям жизни я могу себе это позволить), то оно так и будет продолжаться. Но если проблема действительно актуальна, если решать ее надо, если мотив достаточно силен, то это составит необходимое условие того, что субличности на стульях будут продолжать вести переговоры.

Второе условие, столь же необходимое: чтобы заинтересованные субличности продолжали участие в переговорах, у них должна быть обоснованная надежда на то, что из этого что-то выйдет. Чем больше у клиента либо собственного, либо чужого опыта, что это действительно происходит, тем легче обеспечить заинтересованность субличностей в продолжении переговоров. В этом преимущество групповых форм работы, даже если терапевт работает с одним клиентом «горячем стуле», а не с группой в целом. Кроме того важен опыт клиента в отношении межличностных переговоров и психотехнической коммуникации.

Еще одно обязательное условие, которое требует специального аналитического искусства, — участие в переговорах всех (или хотя бы основных) заинтересованных субличностей. Я вернусь здесь к примеру со своим утренним вставанием и немного его разверну. Реально вопрос был вовсе не в том, что мне лень было вставать. Раннее вставание для определенной моей «части» было накрепко связано с состоянием унизительного школьного рабства, когда меня заставляли рано вставать и могли отругать за опоздание, — и все это ради того, чтобы сидеть и слушать, как мой сосед по парте вяло бубнит то, что я и так уже давно знаю. Когда мне удалось объяснить этой своей субличности, что теперь я волен вставать или не вставать по собственному желанию, и ждут меня, когда я встану, интересные и приятные дела, — ситуация сильно изменилась.

Когда наконец достигнуто соглашение о том, как «мы» (субличности) будем вести «себя» в определенных ситуациях, необходима так называемая «пристройка к будущему». Нужно определить условия соблюдения достигнутого соглашения, установить санкции, напомнить каждой из сторон, что она получает при этом все, что ей нужно, и т.д.

Возможны и более сложные ситуации. Например, может оказаться, что выделенная нами субличность представляет не один интерес, а группу противоречивых интересов. Такую субличность нужно дальше раскладывать на составляющие субличности и рассаживать их по своим стульям. Здесь есть свои структурные проблемы: однопорядковы ли получившиеся субличности (то есть можно ли их собрать за одним и тем же «круглым столом») или нужно провести какие-то предварительные группировки и переговоры, и т.д.

Это хорошо видно на следующем примере из области искусства. В юности я имел возможность близко наблюдать развитие одного известного пианиста. У него были две совершенно разные «манеры» для романтиков и для музыки ХХ века — две разные субличности для двух разных «музык». Совершенно иначе звучал рояль, менялось выражение лица и посадка за роялем, как будто играл другой человек. Постепенно по мере творческого роста он эти субличности («манеры») интегрировал в единый более богатый творческий облик, в единую творческую личность. Но вот в более поздний свой период он стал играть на органе. Тут, наоборот, пришлось не синтезировать, а очень резко разделять, потому что на органе играют совершенно иначе, чем на фортепиано, и ему нужно было очень точно, четко и жестко различать, «кто» он в данный момент — органист или пианист: прежде всего это касается аппарата рук, но задействовано и все остальное, весь «строй души» разный. На «предметном» уровне здесь нужна не интеграция, а, наоборот, ясная дифференциация. Конечно, где-то «на высотах» все это соединяется в единой Музыке, но практически необходимы две разные субличности: Пианист и Органист.

5.

Следующая методика — функциональный анализ субличностей.

Неудобная, мешающая клиенту субличность часто «живет» на том, что выполняет определенную функцию в структуре личности. Например, у большинства клиентов есть на службе внутренний Очень Критический Родитель — «Грызла», выполняющая функцию контроля за поведением и деятельностью. Ее невозможно так просто выгнать, уволить, потому что тогда человек остается без контроля.

Необходимо, по-видимому найти других исполнителей на функцию, другие способы исполнения функции. Если функция обеспечена и клиент получил соответствующий опыт, то можно ставить вопрос об освобождении Грызлы от обязанностей грызлы (а также об исключении должности «грызлы» из внутреннего штатного расписания).

Часто субличность выполняет не одну функцию, а три-четыре. Она тем и сильна, потому и может осуществлять свое грызлое дело, потому ее и не прогонишь, что она сидит одновременно на трех-четырех функциях и говорит: «Ну да, с этим ты справишься иначе, а с этим, а с этим?» — И тут нужно «дожать»: сначала проанализировать, понять, каковы эти функции (для этого технически может быть задан вопрос: «Чего ты лишишься, если избавишься от этой Грызлы?»), а потом последовательно обеспечить другой способ выполнения всех (или хотя бы основных) функций этой Грызлы. После этого ее можно будет уволить.

Впрочем, фрейдовская надежда, что достаточно проанализировать и понять, а дальше «само рассосется» (русский перевод латинского «natura sanat») далеко не всегда сбывается. Реально психотерапевту, группе, а главное — самому клиенту, который работает над собой, стремится к собственной свободе, — нужно много чего «дожать». Мы нашли функции, нашли новых исполнителей на них, но исполнителей надо еще «нанять», надо обеспечить действительно другое исполнение функций, Грызлу надо еще на самом деле уволить. И это все специальные волютивные действия, которые надо совершать.

С теоретической точки зрения можно вспомнить, что все основные психические функции возникают в результате интериоризации (вбирания внутрь «себя») определенной внешней коммуникации. В этом смысле субличность — это функция (или набор функций), отягощенная личностными особенностями участников интериоризованной коммуникации, вообще «загрязненная» («контаминированная», пользуясь словечком Эрика Берна) привходящими обстоятельствами. Иными словами, субличность появляется тогда, когда функция или функции выполняются в некоторой определенной (не имеющей необходимого отношения к делу) «манере» и с «добавками», часто далеко не желательными.

Чтобы можно было осуществить перемену исполнителей функции, клиент должен отделить собственно функцию, которая ему необходима, от «добавок», которые портят ему жизнь. Для этого нужно вернуться к исходной коммуникации (которая интериоризована в виде рассматриваемой субличности) и посмотреть на нее новыми глазами. Вот два примера из практики.

Клиентка рассказывает, что хорошо управляется со своими делами на работе и дома, но только при условии, если она сама их себе назначила. Если кто-то (начальник ли, муж ли) говорит, что нужно сделать, — у нее возникает неприятное состояние неловкости, работа валится из рук, и хотя она сама тоже понимает, что сделать ее надо, это дается значительно труднее, чем если бы она делала это по собственной инициативе. Специально следует оговорить, что по многим вербальным и невербальным признакам в данном случае мы не имели дело с простым «подростковым негативизмом»: клиентка — вполне взрослый человек как в смысле физического возраста, так и в своих отношениях с окружающими.

В результате расспросов выясняется, что в ранние школьные годы у нее была учительница, которая очень ее не любила и каждое «ценное указание» сопровождала добавками уничижительного характера. Обобщенно эту коммуникацию можно выразить так: «Ты настолько глупая и скверная девчонка, что тебе специально приходится говорить о том, что другая сама догадалась бы сделать». Разумеется, у девочки это не вызывало энтузиазма. Но вместе с тем, по-видимому, учительница каким-то образом заняла важное место, и коммуникация с ней интериоризовалась настолько, что каждый раз, когда клиентке говорили, что надо сделать, — теперь уже без всяких дополнительных нагрузок, — она чувствовала себя «нехорошей» и униженной.

Выход из этой ситуации таков. Мы вернулись к первоначальной коммуникации и постарались выяснить, что же такое не нравилось этой учительнице. Выяснили, что у нее были свои дополнительные причины (для нашей темы несущественно, какие именно) не любить девочку. Когда с позиции взрослого человека это понято, коммуникацию можно «переиграть», не принимая «добавки» на свой счет. Если учительница научила чему-то важному, это остается достоянием клиентки, а привходящие особенности их отношений, будучи осознаны как личные особенности (если не неврозы) учительницы перестают быть личностными особенностями самой клиентки.

Другой пример. Клиентка обнаруживает в себе тонкое и хорошо компенсированное чувство, что она все время немного «не дотягивает». Выясняется, что ее мать, чувствуя себя неудачницей, все время завышала для девочки планку, чтобы та стремилась, но не могла быть полностью «успешной». Сложившуюся в результате функцию «стремления к все новым достижениям» клиентка очень ценит и не собирается от нее отказываться, а «недопрыг» она вполне может теперь объяснить тем, что мама, образно говоря, незаконно поднимала планку во время прыжка, ­и отнести эту особенность «на мамин счет», вполне понимая из своего теперешнего положения, какими трудностями в маминой ситуации это вызвано. Интересно отметить, что проведенный субличностный анализ кроме решения исходной проблемы привел еще к значительным изменениям в общении клиентки с реальной мамой: раньше это общение ограничивалось возней по поводу «планки», теперь, увидев, в чем дело, клиентка смогла найти другие области и формы контакта.

Понимаемые таким образом субличности с точки зрения идеальной интеграции подлежат «рассасыванию». В предельном абстрактном идеале должна получиться личность, синтезированная из всех возможных субличностей, а они в ней должны раствориться или синтезироваться. Но это не единственная возможность.

6.

Еще одно направление работы можно было бы назвать воспитанием субличностей.

Приведу еще один личный пример. При каком-то раскладе я обнаруживаю в себе в качестве отдельной субличности четырехлетнего мальчика, имеющего совсем другой опыт, нежели мой собственный: по определенным причинам он в свои четыре-пять лет был отсечен от дальнейшего развития и сохранился во мне в таком виде, каким был в то время. Эта субличность владеет большим запасом энергии и многого другого, мне сейчас недоступного. Я ее (субличность) высаживаю на самостоятельный стул, начинаю с ней разговаривать... И обнаруживаю, что она, эта субличность, мне совсем не нравится.

Я представляю себе, какая «она», эта субличность, то есть на самом деле «он» (желание пользоваться местоимением женского рода, отсылающим к абстракции субличности, а не мужского, указывающего на конкретного сорванца-мальчишку — замеченное мною свидетельство «сопротивления») — шумный, противный мальчишка, который всем страшно мешает. Я даже могу вспомнить, что я таким был, и как я таким был. Я помню, как сначала под внешним давлением, а потом внутренне с этим согласившись, лишал эту субличность возможности «вести себя» (то есть «меня») таким образом. И дальше я понимаю, что «я» (теперешний «я») страшно не люблю таких людей — шумных, никого не замечающих, захватывающих пространство и требующих к себе внимания.

И умом понимая, что ее, эту субличность, надо ассимилировать, я согласен это делать только «умыв и причесав», то есть «перевоспитав» этого мальчишку.

Однако же невозможно, как известно, перевоспитывать ребенка, не вступив с ним в контакт, то есть отказывая ему в том, что на психотерапевтическом жаргоне называется «принятие». Причем это должно быть не пустое и не формальное «принятие», неэффективное и никому не нужное. Это должно быть то самое, что, по Перлзу, называется контактом.

А это значит, что я этой субличности должен сказать, что признаю ее существование как части меня. Для того, чтобы получить возможность «перевоспитывать» этого мальчишку-во-мне, я должен дать ему определенное «право бытия», — ведь «быть» он может только как часть меня (больше-то нигде его нет).

Но такое признание означает нечто очень странное: мне при этом придется признать, что та — «взрослая» — часть, с которой я раньше отождествлял «себя», фактически является тоже всего лишь «частью» меня, и ей придется делиться какими-то «правами» — как минимум, правом на существование-во-мне — с этим мальчишкой.

Такая штука, прямо скажем, дорого стоит, но вместе с тем и очень дорого оплачивается.

Обратите внимание на разницу между холодноватой, рациональной формулировкой: «У этой субличности находится значительная часть моих ресурсов» (и мне бы хотелось заполучить эти ресурсы, а ее саму выгнать куда подальше, чтобы территория нам, а местные жители — в резервацию), — и совсем другой формулировкой: «Я признаю, что ты, субличность, хоть ты мне (то есть — другой, «взрослой» части меня) и не нравишься, — есть «законная» часть меня». — И тем самым я признаю, что та часть, с которой я себя отождествляю, — тоже всего лишь «часть меня». Это значит что то, о чем я раньше думал, что это «я», — не совсем «я», а «я» — это то, что получится, когда (и если — ситуация рискованная!) мы с ней договоримся. Тонкое и хрупкое предощущение правдивости такого предположения является ключом к возможности этой работы. Такое принятие дает мне шанс действительно вступить в разговор.

Тогда я уже не смогу сказать, что «мне» не нравится этот мальчишка. Мне придется сказать, что он не нравится той части «меня», которая получилась, когда его «загнали под лавку». Возможно, к тому же, что многие неприятные черты его, мальчишки, поведения вызываются как раз тем, что ему стараются отказать в праве на бытие — а он это свое право отстаивает, как умеет.

Теперь, когда «я» согласился «подвинуться» и поделиться с этой, ранее фрустрированной частью себя правом на бытие, можно вернуться к вопросу, в чем же может состоять ее, этой субличности, воспитание. «Принятие», как мы договорились, состоит в хотя бы относительном уравнивании в правах «меня» и «ее», сколь бы относительным это уравнивание ни оказывалось практически (понятно, что на первых порах контроль поведения сохраняется за «взрослой» частью «меня»). А «воспитание» может состоять в том, что я допускаю эту субличность — в меру ее возможностей и способностей, которые, разумеется, постоянно растут под моим присмотром моей «взрослой» части, — ко всему объему своего опыта, сохраняя за ней право своей оценки, предлагая ей по-своему прожить этот опыт, — иначе, чем «я» проживал его, когда исключил ее из своего обихода. Это дает «мне» возможность пересмотреть «мои» переживания и оценки, становясь более «целым».

Приведу еще один пример. У девушки лет в девятнадцать был бурный роман, который плохо закончился, с большим эмоциональным срывом. После этого она решила, что «больше никогда и ни за что», и стала строить себя как разумного, рационального человека, а «эмоциональную» часть «загнала ­под лавку». Получился действительно очень разумный, интеллигентный человек, с которым приятно иметь дело, только живет она почему-то тускло и скучно, и еще демонстрирует характерный невротический симптом — малейшее эмоциональное событие вызывает у нее совершенно неадекватный поток слез. Ясно, что большая часть эмоциональности находится у той части, которая изгнана под лавку, и она, эта часть, лишенная реального опыта проживания различных ситуаций, импульсивна, неконтролируема, инфантильна, — и прочее, что мы все так не любим в себе и в других.

Допустить эту часть до всего жизненного опыта — это значит, что все то, что клиентка прожила после того, как исключила ее из своей сознательной жизни, надо пере-прожить заново, вместе с ней, с ее эмоциональностью. Посмотреть: «Как бы я, если бы я была она, реагировала на ту или иную ситуацию». На каждом значительном событии из прошлого можно сопоставлять «свои» и «ее» оценки. Съеденный таким образом пуд соли послужит хорошим основанием для интеграции.

Вот так от сравнительно простой гештальттерапевтической техники мы приходим к глубокой проработке проблем интеграции личности, которая может состояться как гармоничный ансамбль субличностей, ранее не имевших возможности контакта, поскольку они находились — в гештальттерапевтических терминах — либо в изоляции друг от друга, либо в слиянии.

Автор: М.П.Папуш. Опубликовано на личном сайте.

1.

Техника «пустого стула» — прием, часто используемый в гештальттерапии. Состоит он в том, что клиенту предлагается на пустой стул перед собой посадить воображаемого собеседника, которым может быть его мама («внутренняя мама», потому что реальная, возможно, давно покинула этот мир), недовольный им «внутренний голос», мучающая его боль в ноге и т.д., и т.п. — в зависимости от изобретательности и интуиции терапевта. Затем организуется диалог между тем «я», которое сидит на первоначальном стуле, и посаженным на пустой стул «собеседником», причем роль этого собеседника исполняет, — пересаживаясь на пустой стул, — сам клиент.

Известно, что техника эта возникла под влиянием психодрамы Морено, которая произвела на Фрица Перлза, — основателя гештальттерапии — большое впечатление. Различия, впрочем, очевидны. Решающим, с нашей точки зрения, является то, что обе роли (или больше, если необходимо) исполняет сам клиент. Благодаря этому становится очевидным, что диалог ведут его собственные «части». Предполагается, что они наделены особым психологическим статусом: оказывается, что такая «часть» может говорить, думать, чувствовать, иметь свою точку зрения, отличную от точки зрения других «частей».

Может показаться, что это противоречит постоянно утверждаемому психологами-гуманистами принципу целостности психики. Однако же нетрудно заметить, что как основатель гештальттерапии Фриц Перлз, так и многие другие классики гуманистической психотерапии на деле придерживались лежащего за обсуждаемой техникой представления — что психика человека, как бы к этому ни относиться, разделена. Например, у основателя психосинтеза Роберто Ассаджоли мы обнаруживаем понятие субличности. А вот цитата из книги еще одного из «отцов» гуманистической психотерапии Эрика Берна, где феномен субличности или «части» описывается с предельной отчетливостью (хотя и под другим именем):

«Наблюдения за спонтанной социальной деятельностью ... обнаруживают, что время от времени разные аспекты поведения людей (позы, голос, точки зрения, разговорный словарь и т.п.) заметно меняются. Поведенческие изменения обычно сопровождаются эмоциональными. У каждого человека свой набор поведенческих схем соотносится с определенным состоянием его сознания. А с другим психическим состоянием, часто несовместимым с первым, бывает связан уже другой набор схем. Эти различия и изменения приводят нас к мысли о существовании различных эго-состояний.

На языке психологии эго-состояния можно описывать как систему чувств, определяя ее как набор согласованных поведенческих схем. По-видимому, каждый человек располагает определенным, чаще всего ограниченным репертуаром эго-состояний, которые суть не роли, а психологическая реальность».

Э.Берн имеет в виду, разумеется, свою знаменитую триаду Р-В-Д (именно их он называет «эго-состояниями»), но приведенная цитата фиксирует интересующий нас психологический феномен более обобщенно. Под берновское описание вполне подпадают и «части», и субличности.

От описанного представления возможны два направления движения: одно из них акцентирует интер-субъективные (межличностные), другое — интра-субъективные (внутри-личностные) аспекты возникающей ситуации. Что касается первого, то практически полезно иметь в виду, что «ведет себя», участвуя в разнообразных социальных ситуациях, не «человек-как-целое», а различные субличности. Как замечает придерживающийся аналогичной концепции Г.И.Гурджиев, одно «я» в человеке может подписать вексель, по которому и всем другим его «я» придется расплачиваться всю оставшуюся жизнь. Берновские схемы трансакций (два столбика, состоящие из кружочков, и стрелки между ними) также описывают эту, — межличностную, — сторону дела.

Во втором направлении особый психотехнический и психотерапевтический интерес могут представлять взаимоотношения субличностей «внутри» человека. Техника «пустого стула» занята тем, чтобы выявить, экстериоризовать те субличности, из бесконечных диалогов, конфликтов, схваток и клинчей которых подчас состоит внутренняя жизнь «здорового невротика».

2.

Рассмотрим несколько примеров, чтобы практически прочувствовать разделенность «частей» или субличностей в человеке.

Вот одна из часто встречающихся проблем, с которыми сталкивается «здоровый невротик»: как заставить себя делать то, чего делать не хочется? Например, писать курсовую работу, учить английский язык, мыть посуду, гулять с собакой в плохую погоду…

Попробуем разложить ситуацию на составляющие. Прежде всего, долженствование всегда имеет собственную коммуникативную структуру: кто-то должен кому-то. Адресатом долженствования (тем, кому должны) может быть внешний человек, а может быть собственная субличность: «Я должен сам себе», — говорит клиент. Впрочем, внешний адресат тоже нуждается во внутреннем «представительстве»: даже раба (в отличие от «зомби») нельзя просто «заставить», в необходимости быть исполнительным его приходится убеждать (кнутом или/и пряником). Таким образом, «исполнитель долженствования» оказывается разделенным на «собственно исполнителя» и «прораба» (он же — надсмотрщик). В случае, если человек должен «сам себе», мы можем рассадить по отдельным стульям «самого» и «себя».

Как очевидно из рассматриваемой ситуации, отношения между ними далеко не просты. Чаще всего, доводы, в соответствии с которыми человек должен нечто сделать, могут быть вполне понятны надсмотрщику, но совершенно непонятны исполнителю. А работать-то нужно иметь последнему. То «я», которое знает, что нужно писать курсовую работу, — это совершенно не то «я», которое будет (если будет) реально ее писать. У того «я», которое должно это делать, в голове — отношения с преподавателем (или мамой, или деканатом), а вовсе не формы английского герундия, о которых нужно писать. А у того «я», которому нужно было бы писать про формы герундия, в голове если не ветер, то приглянувшаяся студентка-однокурсница.

Возможно, отношения между этими фигурами подобны отношениям известных перлзовских «собак» — собаки снизу и собаки сверху (topdog и underdog). Одна приказывает, не очень рассчитывая на исполнение, другая чувствует себя виноватой, но не собирается ничего с этим делать. Впрочем, это уже интериоризованная (то есть перенесенная «вовнутрь») берновская «игра», об этом у нас пойдет речь в другом месте.

Так или иначе, для того, чтобы курсовая была или не была написана, то есть для того, чтобы субличности могли выйти из клинча, нужно наладить между этими фигурами реальное взаимодействие.

Другой пример субличностного расклада — «и хочется, и колется». Наивному человеку может показаться, что это про реальную розу с шипами: дескать, с одной стороны, определенной вещи хочется, а с другой стороны это связано с какой-то опасностью в самой реальности. Но чаще дело обстоит гораздо сложнее. Есть некое «я», которому чего-то хочется, — например, подарить розу замечательно красивой Маше из восьмого «б», и это порождает одно представление о реальности со своей линией рассуждений. И одновременно, в том же Васе из седьмого «а», есть другое «я», вполне солидарное с компанией сорванцов, готовых улюлюкать и вопить «тили-тили-тесто», что, как нетрудно догадаться, создает другое представление о реальности и другую линию рассуждений. Бедный Вася переживает при этом состояние, которое еще психоаналитики назвали «амбивалентным»: одна его субличность явно враждебно настроена по отношению к желаниям другой. «Мама, которая не велит» тоже может иметь отношение к делу, формируя еще одну субличность со своим миром представлений.

Еще один пример, где проявляются разные субличности. Когда я уже совсем проснулся, пришел в свою наилучшую дневную форму, я начинаю думать, как хорошо было бы вставать пораньше, часов, допустим, в восемь, а не спать до десяти: как бы много я успел сделать. Но на следующий день, когда наступает этот момент, — восемь часов, — и звонит будильник, я открываю полглаза и обнаруживаю, что человек, который сейчас решает, вставать или не вставать, относится к этому совершенно иным образом. У него другая жизнь и другие доводы.

Эта ситуация часто отрабатывается в виде представления о «состояниях»: я был в таком состоянии, я был в другом состоянии. Но можно сказать, что «состояния» — либо следствие, либо условие выхода на передний план той или иной субличности. Совершенно бессмысленно здесь говорить о том, как «правильно» рассматривать этот пример, — в категории состояний или в категории субличностей. Достаточно сказать, что, если рассматривать его в категории субличностей, то это ведет к определенной психотехнической практике: субличности можно посадить рядом, попросить их обсудить подвопросную тему, и тогда, может быть, у той субличности, которая говорит, что хорошо бы мне вставать в семь часов утра (даже еще лучше, чем в восемь) поубавится энтузиазма, и она согласится, скажем, на девять, а у субличности, которой в момент пробуждения надо решать, встану я или посплю еще, поубавится негативизма. По форме это пример из Гурджиева-по-Успенскому, но на самом деле я рассказываю о своем личном опыте, потому что я так и сделал: посадил эти две (на самом деле больше, как мы позже увидим) субличности рядом, и им много чего нашлось сказать друг другу, а в результате моя ситуация по этому поводу сильно изменилась.

3.

Техника может показаться простой, но реально и с реальными людьми это не так просто.

Некоторые клиенты очень охотно усаживаются играть с психотерапевтом в эту игру и придумывают замечательный литературный сценарий. Вот, например, сидит клиентка и рассказывает: «А во мне еще есть такой танк, который на всех прет, прет, прет, а еще есть такой маленький зайчишка, который всех боится и так ушками прядает». Она фантазирует, и вроде даже то, о чем она рассказывает, к ней имеет какое-то отношение. Но никаких реальных субличностей нет. Почему? — Чтобы было кому реально сесть на свободные стулья, занять их, нужно, чтобы им было что сказать по своему делу. Если, к примеру, это «дубль», которого я, как у Стругацких в «Понедельнике», послал за зарплатой, то он знает по крайней мере, сколько денег мне должны были выписать, и если мне выписали меньше, он искренне возмутится.

Перлозовская «часть» должна быть реальной частью человека, со своими видами на жизнь, со своими заморочками, и нужно, чтобы ей было что сказать, в том числе в нештатных ситуациях. У субличности, у реальной «части» должны быть реальные интересы.

С другой стороны, для этих частей-субличностей нужно приготовить «стулья». Чтобы субличность могла проявиться, нужно организовать особую, психотехническую коммуникацию, важным свойством которой является «свободный интерес». Рассаживание субличностей по стульям («субличностный анализ») потому и оказывается психотехническим действием (часто очень эффективным), что в до-техническом состоянии они в человеке склеены, находятся в клинче, и между ними должен войти «рефери», разнять этот клинч, чтобы они могли начать взаимодействовать. Пока они в клинче, они так друг друга держат, что вроде их и нет, а есть единый «кластер»: и хочется, и колется, и не знаю, что решить, и не делаю ничего.

Проявление субличностей требует рассаживания их по стульям в присутствии «рефери». Технически говоря, терапевт должен договориться с клиентом, что сейчас мы его субличности усаживаем на отдельные стулья, и при этом мы не будем их критиковать, бить по голове, переделывать — по крайней мере для начала мы будем их выслушивать и выспрашивать (здесь клиенту очень пригодятся приобретенные на «бейсике» навыки).

Причем ведь субличности «там внутри» все время что-то друг с другом делают. И видимо что-то не то, что клиенту «самому», как целому, нужно. Чтобы их рассадить по стульям, чтобы устроить эту процедуру разделения субличностей, нужно обеспечить им гарантии неприкосновенности на переговорах, как в большой политике: Рейган приезжает к Горбачеву и встречается здесь с каким-то представителем московских диссидентов. Он, Рейган, договорился с Горбачевым, и их договоренность является гарантом того, что этому диссиденту дадут сказать то, что он хочет сказать, и потом его не тюкнут, потому что команда Рейгана за этим проследит. В обычном положении дела отношения между диссидентом и Горбачевым таковы, что если этот диссидент вылезет на поверхность, то Горбачев (собирательный), хочет он этого или не хочет, обязан его тюкнуть. Приезжает Рейган, и устраивается коммуникация, когда этот говорит, а тот ему — по делу! возражает.

Главное, что мы должны сделать — сохранить субличность с ее интересом, чтобы не дать соседке, с которой она раньше была в клинче, снова ее затюкать или снова войти с ней в клинч. Мы должны посмотреть (и дать увидеть клиенту), что эта субличность думает, какие у нее интересы, какие у нее опасения и т.д.

Допустим, мы это сделали: посадили эти субличности, обеспечили их аутентичность, невыдуманность, наличие у каждой из них реального интереса. Мы обеспечили их безопасность, теперь эти субличности имеют возможность высказывать свои интересы, настаивать на своем. Но, как вы помните, и как мы все с вами знаем практически, это возможно только в тех условиях и как раз потому, что это чисто коммуникативная ситуация: действие приостановлено, все сидят и разговаривают. Горбачев с Рейганом могут договориться, что дадут слово диссиденту, как раз потому, что они дадут ему высказаться, но при этом не дадут ему возможности действовать, осуществлять реальную политику, — на это бы никто не пошел. Так что пока, за «круглым столом», у субличности не будет возможности действия, будет только возможность высказаться.

Что же дальше? Вот они сидят, высказываются, мы поняли, какие у них интересы. И что теперь с этими субличностями и их интересами делать?

Автор: М.П.Папуш. Опубликовано на личном сайте.

(публикую по мотивам разговора в комментах)

К сожалению, в последнее время вновь приходится слышать комментарии по поводу диссоциативного расстройства, которые вызывают у меня недоумение. Некоторые опытные психотерапевты утверждают, что такого явления попросту не существует. Другие специалисты проводят связь между диссоциативным расстройством и шизофренией, либо диссоциативным и истерической психопатией. Из всего этого лишь последний пункт имеет под собой определённые основания.

Во-первых, когда мы говорим о диссоциативном расстройстве, мы не ограничиваемся только т.н. множественной личностью. Множественная личность - это самый край спектра диссоциативных расстройств, на котором у человека формируются отдельные независимые личности, функционирующие самостоятельно и имеющие собственную историю, ценности, логику, уровень развития и т.д. Они не знают друг о друге и берут на себя исполнительное управление по-отдельности.

Но диссоциативные расстройства существуют в континууме, где на противоположном краю находятся наименее тяжёлые формы, не имеющие такой яркой клинической картины. Более лёгкие варианты могут включать наличие одной или нескольких альтер-субличностей, которые могут присутствовать лишь в фоне и отвечать за определённые виды поведения или эмоциональные состояния. При этом человек может не осознавать, что эти состояния обусловлены какими-то автономными внутренними процессами, а воспринимать такое своё поведение и самочувствие просто как привычку, как интуитивные импульсы, находить для себя объяснения и оправдания этому.

Иногда человек может осознавать присутствие автономных частей Я, особенно если они проявляют себя вербально в виде оформленных в языке мыслей, в виде спонтанно вырывающихся слов или фраз. Иногда это воспринимается как внутренний диалог с неким "внутренним голосом", который человек воспринимает как часть себя, отличную, однако, от его "обычного Я". Иногда человек может в течение многих лет вести внутри себя внутренние диалоги и беседы и воспринимает это как естественное явление. Не всегда это связано с диссоциативным расстройством, но может присутствовать при нём.

Более лёгкие варианты диссоциативных расстройств могут также включать необъяснимые соматические симптомы: головную боль, спонтанные повышения температуры тела, разные странные боли в теле, расстройство кишечника и др. Наконец, иногда они проявляются как необъяснимые, плохо контролируемые и интенсивные эмоциональные состояния в определённого рода ситуациях.

Такие диссоциативные состояния промежуточного типа встречаются относительно часто по сравнению с истинной множественной личностью.

Чаще всего при диссоциативных расстройствах присутствует несколько более или менее развитых субличностей разного возраста. Это нечто вроде небольшой внутренней семьи, между членами которой могут устанавливаться вполне себе семейные взаимоотношения. Но бывает и так, что члены этой семьи ничего не знают друг о друге или только подозревают, либо же один из них знает обо всех остальных, но о нём знают не все. Отношения бывают очень разными. Взаимодействуя с человеком с диссоциативным расстройством, нужно понимать, что, с одной стороны, субличности представляют собой довольно автономные процессы, степень интегрированности которых важно постоянно оценивать, а с другой стороны, они представляют собой части целостной личности (если речь не идёт об истинной множественности), поэтому им как частям бывают недоступны все личностные ресурсы человека, и их способности по адаптации сильно ограничены. Зачастую для успешной адаптации к новой ситуации или перестройки приспособительных механизмов им нужно договариваться друг с другом, передавать друг другу полномочия, меняться, иногда даже объединяться или исчезать полностью - интегрироваться в основную целостную личность.

Во-вторых, диссоциативные расстройства всегда (!) формируются в результате психотравмирующего опыта в детстве и подростковом возрасте. О возрасте формирования расстройства иногда можно приблизительно судить по характеру симптомов или поведения субличностей. Обычно человек в процессе психотерапии может вспомнить конкретное событие, которое вызвало диссоциацию вплоть до самого первого события в жизни. Диссоциативные расстройства не формируются "с нуля" у взрослых и не формируются под действием внушения (!). Это распространённое заблуждение практически везде в литературе сегодня опровергнуто. Иначе говоря, ятрогенно невозможно "создать" настоящее диссоциативное расстройство у взрослого человека без опыта психотравм и диссоциации в раннем возрасте. Диссоциация - довольно примитивный механизм, и у нормально развитых взрослых он используется лишь в крайних случаях, уступая место другим механизмам.

Лечение тяжёлой диссоциации практически не может обойтись без гипноза, поскольку лишь гипноз позволяет в полной мере воздействовать на диссоциативные механизмы и способствовать их интеграции. Работа с такими состояниями порой протекает весьма сложно, особенно если есть альтер-субличности, хранящие в себе интенсивные агрессивные аффекты. Такие субличности могут искренне считать своей основной целью разрушать всё, что им вздумается, включая тело человека и отношения с окружающими.

Поэтому психотерапия тяжёлой диссоциации - это полноценная "семейная терапия", которая сочетает типично системные процессы (коммуникация, роли) и индивидуальную работу с субличностями (отреагирование, когнитивное реструктурирование, работу над убеждениями). Необходимо держать в голове всю картину взаимодействий субличностей и постоянно отслеживать, как можно достичь тех или иных изменений - работая индивидуально с данной субличностью или устанавливая коммуникацию между несколькими из них.

Уже давно появляются данные о том, что система бреда шизофренического пациента содержит символический смысл, вполне доступный для исследования и модификации психотерапевтом. При диссоциативных расстройствах внутренние процессы всегда имеют смысл и должны быть восприняты со всей серьёзностью. Осложняет ситуацию тот факт, что зачастую субличности не умеют коммуницировать вербально и проявляют свои переживания посредством образов. Человек видит картинку в воображении или во сне и недоумевает о её смысле, но на самом деле, фактически, получает таким образом "открытку" от другой субличности, которая сообщает о своём состоянии и просит о помощи.

Люди с диссоциативными расстройствами обычно очень приятные и милые в общении, зачастую с богатым творческим потенциалом и высоким интеллектом. Они хорошо откликаются на терапию и быстро находят в ней пользу и смысл.

Интересно, что уровень организации личности при диссоциативном расстройстве в целом оценить не так просто. Основная личность может иметь невротическую структуру, но диссоциированные субличности могут быть более примитивными. У человека может быть вполне сформированная идентичность, которая значительно обогащается после интеграции диссоциированных субличностей. Но иногда диссоциативные состояния могут сочетаться с пограничной структурой личности, и тогда становится довольно трудно отделить одно от другого.

Люди с диссоциативными расстройствами обычно устанавливают довольно стабильные отношения с терапевтом без ярко выраженного переноса, который характерен для пограничного расстройства личности. Основные конфликты в объектных отношениях у них "замкнуты" между субличностями.

Диссоциативные состояния это всегда посттравматические состояния. Они диагностируются крайне редко, поскольку уровень осведомлённости специалистов об этих состояниях довольно низкий. Усугубляет ситуацию тот факт, что, во-первых, люди часто скрывают информацию, которая могла бы натолкнуть на мысль о диссоциации, поскольку считают это признаком "сумасшествия" и "раздвоения личности", а во-вторых - поскольку зачастую психотерапевты прямым текстом говорят, что диссоциативных расстройств не существует, что они являются лишь плодом воображения и средством привлечь к себе внимание. Это крайне досадное и печальное обстоятельство делает задачу диагностики и лечения таких расстройств ещё сложнее, чем она есть. Тем не менее, такие расстройства при грамотном подходе прекрасно реагируют на психотерапию и могут быть полностью излечены.

Источник

Лихорадит душу, я обиды не прощаю

Я разрушу план твой - обещаю

Ты меня не знаешь, ты всего лишь отражение

Средство есть лишь одно - сгинь на дно

(с) Король и Шут - Отражение

Новая встреча с Мариной. Спонтанная. Просто внезапный порыв, телефонный звонок, и через час я уже сижу напротив неё. И наивно надеюсь не плакать как раньше. Из детского упрямства и взрослой гордости.

Марина просит описать своё физическое состояние. Начиная с головы и заканчивая ногами. Дыхание, чувства, напряжение, ассоциации, температура каждого «этажа» тела. Интересная постановка задачи, т.к. я себя таким образом не сканировала никогда. Итак, после анализа обнаружилось: напряжение позвоночника, болевые ощущения в абдоминальной области и замерзание конечностей.

А дальше началось веселенькое:

М: Т.е. Вам холодно, включить обогреватель?

Я: Нет, не нужно. Спасибо.

М: Почему Вы отказываетесь? Вам же дискомфортно. А мне не сложно.

Я: Потому, что я здесь всего лишь на час. В гостях. Могу потерпеть. Не критично.

М: Да, но я же сама предложила поухаживать за Вами? Почему Вы отказываете себе в такой малости, почему решаете терпеть, хотя никого не обяжите?

Я: Потому, что не хочу показаться капризной эгоисткой, требовательной или проблемной.

М: Откуда это?

Я: В смысле?

М: Установка. Это внешняя, навязанная модель поведения. Что своим минимальным комфортом Вы можете нарушить комфорт других, что подобное поведение недопустимо как капризное и проблемное. Кто источник? Подумайте минуту, а я пока за Вами поухаживаю.

Марина жестом попросила меня встать, перенесла наши стулья к противоположной стене, на которой висел электрический пленочный обогреватель. Она поставила мой стул вплотную к нему, попросила устроиться как удобно, и вновь оценить свои физические ощущения.

Повторные исследование показали следующее: дыхание затруднено, «комок в горле», тяжесть и скованность в подреберном пространстве.

М: Вам тепло сейчас?

Я: Да, спасибо. Гораздо лучше.

М: А почему вы съежились? Там, - она показала на наше первоначальное местоположение, - Вы сидели с прямой спиной.

Я: Мне неловко. И стыдно.

М: Почему?

Я: За заботу, за помощь.

И тут меня опять накрыло сопливой волной. Не буду приводить дословный поток сознания. Но в основном всё сводилось к тому, что я привыкла обеспечивать комфорт других. Зачастую в ущерб собственному. И это нормально. А когда кто-то пытается меня с этой роли подвинуть (т.е. позаботится обо мне), я впадаю в ступор. Потому что, во-первых, я вспоминаю, как часто отказываю себе в мелочах, и мне хочется заплакать от усталости. А следом приходит чувство слабости, т.к. проявление заботы со стороны говорит о том, что я сама уже не вывожу, т.е. немощна и ничтожна.

А дальше началась расчленёнка.

Марина попросила меня описать характер той моей личности, которая берет ответственность за окружающих на себя. Её черты, образ мыслей, возможности и способности.

Набор получился следующий: сильная, независимая, амбициозная. Бесстрашная и упрямая, но при этом расчётливая. В меру жестока, даже коварна, может пойти по головам. Ревностно защищает свою территорию и бескомпромиссно лоббирует свои интересы. Проявляет себя на публике, в стрессовой ситуации или конфликте. Ей нравится доминировать, управлять ситуацией, добиваться намеченных целей и результатов. Характерные поведенческие черты – сарказм, цинизм, пренебрежение.

М: Как ты относишься к этой личности, своей части?

Я: Боюсь её, так как не могу контролировать, из-за неё мне часто одиноко. Ведь ей никто не нужен, она никого не подпускает. Но она очень сильная, она спасает, решает проблемы. Без неё нельзя. Она нужна.

Марина попросила меня показать её, войти в роль.

И продемонстрировала, для примера, что вот её личность, которая грустит, выглядит условно так: она встала, обхватила себя руками, поникла головой и стала слегка покачивать корпусом, словно укачивая саму себя.

Я тоже встала. Руки поставила на бёдра, нечто среднее между строгостью и вальяжностью. Корпус сместила на правую ногу, слегка выставив вперед левую. Взгляд слегка исподлобья. Естественно эти нюансы вслух проговаривала Марина, поэтому сейчас я имею возможность их описать. И закончив осмотр «скульптуры», Марина представилась, попросила так же представиться и личность. Я хотела сказать «Аманита», однако голос подвёл и последний слог проглотился.

М: Аманит, значит? Это какой-то минерал?

А: Нет, это латинское название мухомора.

М: Хорошо, Аманит. Будем знакомы. Можешь рассказать мне о той, другой. Которая сидит и плачет, - Марина кивнула на пустой стул возле обогревателя, - Какая она?

А: Она утомила. Не соответствует, не мой уровень. Она слабая. Вечно ноет, мерзнет, наматывает сопли на кулак. Болеет, но при этом не дохнет. Всего боится. Всем верит. Рассеянная, неуклюжая, нелепая.

М: Как ты к ней относишься?

А: Терплю. Куда её девать. Подорожник от идиотизма не помогает. Только лоботомия. Но она могла бы хотя бы изредка, для разнообразия, не портить всё своими соплями. Я же очень многое для неё делаю.

М: Например?

А: Зарабатываю. Обеспечиваю. Защищаю. Лечу. Учу. Постоянно пинаю её под жопу, чтоб двигалась. Благодаря мне она похудела. И сняла очки…

М: Розовые?

А: Нет, офтальмологические. На лазерную коррекцию зрения эта Тютя никогда бы не созрела…

М: А сколько ей лет?

А: 7-8.

М: Не твой уровень, да? Ребенок 8 лет. Когда она появляется?

А: Дома. Ночью. Наедине. Когда во мне нет необходимости.

М: Тебе не хочется пожалеть её?

А: Нет. Когда она ноет, а она почти постоянно ноет – не хочется. Пусть как-то уже прекратит это делать. Я не знаю чем тут помочь. Поэтому мы у Вас. Лечите её.

М: Только её? Тебе было бы легче без неё?

А: Легче, вероятно. Но она нужна.

М: Зачем?

А: Она смешная и добрая. У неё хорошая фантазия. Она умеет мечтать. Любит играть. Без неё будет скучно.

М: Спасибо, Аманит. Присядь.

Я (мы) села/ли и Марина попросила прислушаться к себе, а потом поделиться мыслями. Эмоциями.

Связных мыслей не было вообще. Никаких. А эмоции… Тютя чувствовала хроническую вину, и робкий прилив радости от того, что на неё обратили внимание. Что ей дали право существовать. Аманит, пребывал в позе «рукалицо». Да, он мужик, пора признать. Наличие ментального полового хуя гигантских размеров сложно игнорировать.

Ещё было ошеломление от того, как раньше этих двоих можно было не замечать в себе. И какая жопа в отношениях между ними. Есть строгий и требовательный «отец», который не скрывает своего разочарования в отпрыске. И «дитё», недолюбленное, невыслушанное. Доведённое в игнорировании «отцом» любых эмоциональных потребностей до вынужденного смирения и даже отчуждения у себя права на чувства. И, возможно, поэтому так часто меняется общий вектор поведения. Это молчаливая партизанская война. С самой собой.

В заключении встречи я повторила за Мариной формулировку аутотренинга, о том, что мне нужны все мои части, всех их я принимаю. И в каждой из них нуждаюсь. Но главная я, и я решаю, кто выйдет на сцену в тот или иной момент. Вот на этом месте мне почему-то показалось, что все мои «части» поржали от души. Ога, счаз, главная я, как же… Разбежалась, не споткнись.

Любопытно, что к вечеру, благодаря творчеству и любознательности ребенка, а так же аналитическим способностям и склонности к систематизации и структурированию взрослого, нарисовалась таблица моего внутреннего зверинца. С подробным описанием ху есть ху. И там было уже 4 аборигена. Я опасалась стремительного расширения их популяции, однако никого нового так и не появилось. Зато обнаруженные версии прошивки, притихнув на денёк, истово взбунтовались. Как тараканы на кухне после включения света среди ночи. И теперь в едином порыве дружно творят лютую ебанину у руля. И я пока не знаю как идти с этим к Марине. Но собираюсь...

Теперь уточнения.

1. По поводу физических ощущений, зачем это было нужно. Марина интерпретировала мои показания через призму своих знаний и опыта, для определения направления в работе. Для меня «комок в горле» и сжатая челюсть, для неё - скрытые эмоции, тактильные сигналы, body language. Системы координат в этой области я не знаю. Но Марина замечала и акцентировала моё внимание на изменение позы, случайный жест, мимические колебания. Выполняла функцию «умного зеркала».

2. До Билли Миллигана мне, надеюсь, не дойти. Я не склонна всерьёз носиться со своими субличностями, доказывая или отвергая их существование. Я не теряю связи с действительностью, а внутренние противоречия, полагаю, свойственны любому человеку. Воспринимаю данную ситуацию как очередной полезный опыт по изучению себя, а так же как удобный инструмент для манипуляций с собственным сознанием. Правда пока не очень поняла принципы функционирования. Больше наблюдаю, и под надзором всё прилично, но стоит отвлечься на внешний мир – в зверинце начинается какая-то херня. Будни коммуналки: мужик подрался, дитё принесло домой котёнка, нимфетка (самая проблемная, полное ебанько) слушает Каспийский Груз и активно ищет приключения на общую задницу, а я просто в ахуе от происходящего. Как-то так:

3. Для циников, «сильная женщина плачет у окна», это не про нас. Поскольку фарс не может быть трагедией. Кошка подобрана всего лишь вторая, ещё 38 до хайлевела. Мы (я и компания) в меру ебануты, местами прекрасны, а ментальный хуй добавляет нам шарма. Как мне сказали: «В женщине должна быть изюминка, а у тебя черносливинка. 55 кг!». Ну, не переварите, так пронесёт. Делов-то.

Вчера занимались рукоблудием (полимерная глина). Результат ниже. Аманит счёл создание похожим на глазастое говно, а не улитку. Ну что ж, каждый видит что-то своё.

Спасибо, что прочитали.

Взято из демо-консультации на форуме b17.

Действующие лица:

Ю – клиент, автор запроса на демо-консультацию

Т – терапевт (психолог)

М1 – молодой человек, с которым Ю. встречалась 2 года и рассталась, когда он уехал в другой город на учёбу

М2 – молодой человек, с которым Ю. встречается сейчас, но не испытывает к нему особых чувств

Запрос: Перестать мечтать о бывшем молодом человеке (м1) и начать жить без мысли о том, что мы когда-нибудь сможем снова начать отношения.

Т - Если мы представим, что это некая Ваша часть хочет продолжить с общение с м1, то что это будет за часть?

Ю – Долго думаю над этим вопросом. Эта часть отвечает за чувства.

Т - Есть ли у неё какой-то образ?

Ю – Я пофантазирую. Она сидит в легких, рядом с сердцем. Небольшого размера, но очень чувственная и сильная. Она прозрачная, такого бледно серо-голубого цвета. Ее легко поранить, но она может восстанавливаться. На данный момент она неспокойна, прыгает, бегает, толкается так, что дыхание сбивается.

Т - Дайте ей слово и напишите всё, что она говорит.

Ю – "Ты не права! Напиши ему, дай ему знать, что я хочу общения. Почему ты решаешь за него? Почему ты не даешь мне волю? Мне он нужен. Нужно знать, как у него дела. Нужно узнать, что он ко мне чувствует. Я так не могу. Я хочу как раньше, помнишь? Это счастье. Хочу туда. Сейчас мне плохо. Это ты виновата."

Т - Потом опишите её чувства. Что она чувствует в данной ситуации?

Ю – Ей тяжело от всей этой ситуации. Она хочет к нему. И хочет свободы действий, то есть чтобы полностью перестать думать головой.

Т - Что она чувствует по отношению к м1?

Ю – Видимо, любовь.

Т - Что она чувствует по отношению к Вам?

Ю – Она злится на меня, потому что я не сохранила наши отношения. И злится за то, что не даю ей волю.

Т – Ю., Вы отлично справились!

Можем ли мы сказать, что эта часть - детская? Как ребенок, которому нужно внимание, тепло, забота?

Ю – Да, вполне. Капризный ребенок)

Т - А в чём Вы видите каприз?

Ю – По моему мнению, чтобы перестать быть созависимой от кого-то, нужно полностью оградить себя от предыдущих ошибок. А эта часть хочет вернуть м1, хочет быть рядом с ним. И не понимает, что если я вернусь, то созависимость не пропадет.

Т - Вы как будто её осуждаете? Или что-то другое?

Ю – Ну, да, осуждаю. Я хочу стать самостоятельной и самодостаточной личностью. А ее привязанность мне мешает.

(Так интересно, я же про себя говорю. Значит, осуждаю себя за чувства)

Т - А как Вам кажется, в чём смысл этой детской части для Вашей личности/психики? Какую задачу или функцию она выполняет?

Ю – Мне всегда говорили "не торопись взрослеть". И эта детская часть меня защищает от плохого взрослого мира. Ну, я конечно утрирую)

Т – А Вас сейчас есть от чего защищать?

Ю – Да. У меня сейчас период окончания учебы в вузе. И мне страшно от того, что я не знаю, чего мне ждать в будущем.

Т – Т.е. эта часть не только капризничает, но и пользу приносит?

Ю – Конечно)

Т – Это важно понимать.

А защититься она хочет, спрятавшись за другого человека, слившись с ним?

Ю – Так легче всего, поэтому и хочет. Намного сложнее самой свои проблемы решать (чего я и хочу достичь)

Т – Да, а для того, чтобы решать проблемы самой, нужен внутренний ресурс. Т.е. должна быть такая внутренняя часть, которая могла бы это делать. Посмотрите, есть ли она у Вас. Сильная ли она?

Ю – Есть. Сильная. Мне кажется, она спит.

Т - Есть ли у неё какой-то образ?

Ю – В голове, на макушке. Вот когда становишься уверенным в себе, голову так вверх поднимаешь немного и идешь. Это она. Маленькая, но сильная, твердая.

Т - Дайте ей слово и напишите всё, что она говорит.

Ю – "Все у тебя получится. Чего ты так переживаешь? Давай делать дела! Столько нового впереди. Зачем распыляешь свое внимание на мужчин? Сейчас важно самоопределение, работа, финансы. Давай станем сильней, ну же. Чего нюни распустила?!"

Т - Потом опишите её чувства. Что она чувствует в данной ситуации?

Ю – Она слишком активная. Хочет достигать целей, пытается мотивировать. Может быть, она чувствует усталость от того, что я не пользуюсь ею.

Т - Что она чувствует по отношению к м1?

Ю – Ничего она не чувствует к нему) Ей сейчас ни м1, ни м2, никто не нужен.

Т - Что она чувствует по отношению к Вам?

Ю – Недопонимание, видимо. Она хочет действовать, а я думаю об м1)

Т – А её в чем задача?

Ю – Самореализация

Т – Такое впечатление, что детская часть больше про чувства и переживания, а эта часть - про действие.

Ю – Да, так и есть. А зачем мы это сделали: разделили "чувства" и "мозг"?

Т – А это не мы сделали. Мы только показали то разделение, которое у Вас есть в данном вопросе, а Вы не осознаете.

У меня есть статья про субличности, думаю, она может быть Вам полезна.

Задаю вопросы дальше)))

Как Вам эта наша работа? Видите ли Вы в ней смысл, пользу для себя?

Ю – Мне очень нравится. С Вашей помощью, я как будто достаю из себя те кусочки, которых мне не хватает для полного осознания. И смысл, и польза, определенно, есть.

Т – Я очень рада.

Продолжим.

Как вторую часть можно обозначить или назвать?

Ю – Та часть - капризный ребенок. А эта - может бизнес-леди. Самодостаточная и взрослая. Я правда, не знаю)

Т – Как Вам кажется, в каких отношениях эти части между собой? Что они чувствуют и думают друг про друга?

Ю – Они подавляют друг друга. Хотя мне кажется, что вполне реально научить их ладить друг с другом. "Ребенку" страшно, что "Леди" оставит его без чувств, которые так необходимы. "Ребенку" будет очень одиноко одному. А "Леди" считает его глупым, потому что сейчас нет смысла думать о чувствах. Для нее сейчас время, чтобы начать действовать, начать себя менять, и быть той, которой я всегда хотела быть.

Т – Что нужно сейчас Р, чтобы успокоиться?

Ю – Любовь от м1.

Т – Что нужно сейчас Л, чтобы она была в гармоничном состоянии?

Ю – Чтобы я рассталась с м2, копила деньги, закончила учебу, устроилась удачно на работу.

Т – Теперь нам нужно найти еще одну часть, которая была бы незаинтересованным лицом, занимала доброжелательную нейтральную позицию и вела бы переговоры с Р и Л.

Ю – Это может быть Мыслитель. Он уже старый, но очень мудрый. Ему нравится размышлять, философствовать. Он может и утешить Ребенка, и согласиться с Леди.

Задача Мыслителя: дать мне смысл во всем. Он умеет беспристрастно видеть действительность.

Эта часть подойдет для того, чтобы вести переговоры?

Т – А как Вам видится?

Ю – Мне кажется, подойдет)

Т – Хорошо.

А как ему эта роль? Он согласен вести переговоры?

Ю – Да. Ему даже нравится быть в этой роли.

Т – Отлично. Давайте тогда попросим его поговорить с каждой из частей. Что бы он сказал Ребенку?

Ю – Напишу от лица Мыслителя:

"Милая моя, я понимаю, как тебе сейчас тяжело, грустно и одиноко. Тебе стоит успокоиться и посмотреть правде в глаза. Поверь, ты еще найдешь того, кто будет ценить твою любовь. Но это не тот, к кому ты так стремишься. Иди, я обниму тебя. Обещаю, все будет хорошо."

Т – Что бы он сказал Леди?

Ю – "Ох, в тебе столько нереализованной энергии! Тебе стоит выйти наружу, и начать действовать. Не иди по головам, чувства тоже очень важны. Прислушайся ко мне, ты не робот. Не будь упрямой. Вам с Ребенком стоит идти вместе..Ты же понимаешь. Я пожимаю тебе руку. Обещаю, все будет хорошо."

Т – Посмотрите теперь только на Ребёнка и Мыслителя. Что между ними происходит? Что они говорят друг другу? Если это диалог, проговорите его до конца.

Ю – Мыслитель обнимает Ребенка, гладит ее по голове. А Ребенок не хочет верить Мыслителю, мотает головой "нет, нет, неправда, он ждет меня". Диалога нет. Мыслитель не осуждает ее, он снисходителен. Он знает, что в скором времени, Ребенок поймет и отпустит свою привязанность.

Т – Можно ли их так оставить или надо сделать ещё что-то?

Ю – Я думаю, можно оставить их так.

Т – Посмотрите теперь только на Леди и Мыслителя. Что между ними происходит? Что они говорят друг другу? Если это диалог, проговорите его до конца.

Ю – Мыслитель сидит на каком-то камне. Леди ходит, рассматривает архитектуру, вещи, все трогает.

Л: У меня есть план. Забиваем на все отношения, получаем диплом и становимся взрослыми.

М: Разве ты сейчас не взрослая?

Л: Еще нет. Нужно действовать!

М: А как же Ребенок? Возьми его с собой.

Л: Он будет мешаться.

М: Подумай, он может быть тебе полезен.

Они долго общаются. Леди упрямится, спорит, возмущается. Мыслитель спокоен и рассудителен.

М: Сделай, как я говорю. Потом увидишь, что я прав.

Не могу расслышать ответ Леди. Она стоит рядом с Мыслителем. Эмоций на лице нет, мне кажется, она обдумывает диалог.

Т – Их можно так оставить?

Ю – Да.

Как будто две такие картины)

Т – Теперь посмотрите на Ребенка и Леди. Как они сейчас настроены друг к другу? Происходит ли что-то?

Ю – Они стоят рядом и смотрят друг на друга. Уже нет отрицательных чувств, они готовы взаимодействовать.

Можно тот диалог, который происходит у них, я не буду здесь писать? Мне нужно время, чтобы осмыслить его и те чувства, которые у меня есть.

Мне нравится, что они уже не спорят и не кричат друг на друга.

Т – Конечно, можно.

Ю – Можно я задам Вам вопросы относительно самой сути техники?

Т – Конечно

Ю – Вот я чувствую, как мне становится легче. Как мой внутренний конфликт разглаживается. Не будет ли это непродолжительным эффектом, как например техника самовнушения или письма? Тогда я почувствовала облегчение на месяц, не больше.

Т – От разового применения, конечно, эффект будет краткосрочный.

А что мешает Вам вот так выслушивать разные стороны на постоянной основе? Ведь, согласитесь, такие разговоры и споры в нашей голове - явление постоянное. И по-другому не будет. Так устроена наша психика.

Можно принять это как факт и ввести такую психогигиену. Как мы, предположим, пылесосим пол по мере загрязнения, так и здесь. Как почувствовали, что спор уж сильно разгорелся и начал Вам мешать, - сели, расписали всё.

Ю – А вот после диалога с Ребенком и Леди, что-нибудь стоит делать дальше? Или это конец техники?

Т – Надо посмотреть, нужно ли для еще что-то сделать или можно так оставить.

А потом посмотреть на своё состояние в общем. Что изменилось в чувствах, мыслях, ощущениях.

Кстати, что?))

Ю – До этого у меня была борьба. Сейчас же идет поиск компромисса между субличностями. Я понимаю, что смогу любить Ребенка так, как это делал м1. Главное сейчас, чтобы Ребенок это понял. Мне нужно больше времени для осознания.

Ощущения просто отличные) Настроение поднялось. И в тоже время очень хочу побыстрее лечь спать, выплакать все, успокоить Ребенка, снова проговорить диалог между Ребенком и Леди.

От автора: У меня нет какой-то определенной цели написания этой статьи. Но за последние годы мне столь часто приходилось излагать написанное ниже вслух, что, наверное, проще один раз написать это все, с тем, чтобы позже отсылать интересующихся к тексту.

С древности сны были предметом мистического отношения – это ведь целые миры, которые мы посещаем еженощно (а еще точнее – несколько раз за ночь), иной раз подобные нашему, а иной – фантастические. Иногда во сне мы получаем откровения или предупреждения, а то и новые идеи. Как тут не счесть сны чем-то волшебным и таинственным?

Теорий сновидений существует тоже изрядно, от мистических, что часть нашей личности отделяется от нас и путешествует, до механистических, что мы во сне систематизируем накопленный опыт или что сны - всего лишь фоновая, паразитная активность мозга, типа наводок в радио.

С последним, впрочем, согласиться трудно.

В мозгу есть один центр, предназначенный исключительно для того, чтобы тормозить моторику, которую мы проявляем во сне. Если он работает плохо, то случаются разные варианты лунатизма. Если животному этот центр заблокировать, то мы сможем наблюдать, что оно делает во сне. Так, кстати, и изучали, что именно снится животным. Сомнительно, чтобы паразитную активность мозга обслуживали какие-то специализированные структуры.

В этом месте, оставив теории сновидений в покое, изложу свои соображения по этому поводу. Я никак не проверял их специально, но мой опыт и опыт людей, которые интересовались этим вопросом, по крайней мере, им не противоречит.

Итак: сны – это обучающий механизм.

Дети людей и животных проводят во сне очень много времени, причем аномально большую долю его – именно в фазе быстрого сна, когда снятся сновидения: в их жизни очень много новостей, которые надо усвоить. Люди интеллектуального труда знают, что безделье (а точнее – отсутствие впечатлений) мешает заснуть. Для того, чтобы быстро и глубоко погрузиться в сон, надо утомиться не только физически, но и ментально. Есть предположение, что именно на утомляемости (ее динамике) основано разделение людей на «сов» и «жаворонков». Чем больше впечатлений надо переварить, тем интенсивнее сон – глубже, с большим количеством сновидений.

В порядке первого аргумента в пользу моей точки зрения я предложу вспомнить ночные кошмары. Они обычно кошмарны не событиями, которые снятся, а нашим отношением к ним. Они характеризуются не катастрофичностью событий, а сопутствующей эмоциональной напряженностью. Некоторые кошмары достаточно расхожи, некоторые – глубоко индивидуальны. Они демонстрируют нам события, к которым мы не готовы – по навыкам или морально. Они снятся нам иногда с потрясающей настойчивостью, предъявляя нам одну и ту же последовательность образов иногда с точностью до деталей. Но: стоит нам сработать в предъявленной ситуации «молодцом», как кошмар тут же исчезает из "афиши показа".

Что же происходит?

Субличность (или, если угодно, подсознание, или структура психики – это вопрос терминологии), ответственная за показ нам сна, выбирает сюжет, для которого у нас отсутствует выработанная реакция, и предъявляет нам этот сюжет, предлагая определиться с реакцией, чтобы, буде подобное случится в реальной жизни, быть к ней готовым. Особенно настойчиво она ставит нам эту задачу, если в реальной жизни такое уже случалось, а мы так и не поняли, как нам себя вести.

Анекдот: Женщине снится, что она убегает по темным пустым улицам от огромного, страшного, негра. Она поворачивает в переулки, негр не отстает, и внезапно они оказывается в тупике. Бежать некуда. Женщина поворачивается к преследователю и восклицает: «Ну что, что тебе от меня надо, в конце-то концов?» Негр останавливается, растерянно разводит руками и отвечает: «Не знаю, это ведь ТВОЙ сон!»

Другая субличность, ответственная за решение поставленной задачи (и эта субличность, судя по тому, что мы помним только последние один-два сна из нескольких просмотренных за ночь, – вовсе не сознание) пытается как-то в ситуации сориентироваться. Поскольку, как мы понимаем, часто ситуация бывает очень тягостной и эмоционально напряженной, при особенно усердных попытках как-то себя повести, дать ответ на вопрос «И что же ты будешь делать?» возбуждение может усилиться до такой степени, что человек просыпается с сердцебиением и в поту. «Надо же, какая гадость приснилась!»

Повторюсь: задача ставится не просто так. Эта ситуация нас волнует, быть может особенно волнует «предъявляющую сны субличность», -- назовем ее для простоты «режиссером», -- и режиссер ждет от нас, что мы придумаем, что в этой ситуации делать. Замешательство и паника – свидетельство нерешенной задачи, а целенаправленное поведение или хотя бы сформированное эмоциональное отношение режиссера удовлетворяет. Неудовлетворенный режиссер может повторять постановку с разной периодичностью, пока, в конце концов, мы задачу не решим.

Интересно, что решать эту задачу можно не только во сне.

Когда моему старшему сыну было лет семь, он спросил меня, почему снятся кошмары, и я рассказал ему о моей гипотезе. В ответ он изложил свой сон: «Я иду по улице, заблудился, и ищу нашу улицу. Я помню название, но никак не могу понять, куда идти. И тут я вижу, что идет бабушка Ира. Я думаю: вот, она сейчас нас выведет. Она походит ближе, я вижу, что это вовсе какая-то незнакомая женщина, и просыпаюсь».

Я предложил сыну такую интерпретацию: режиссер интересуется, а что мы будем делать, если заблудились? Протагонист не может дать ответ на этот вопрос, и предлагает вариант: «Придет бабушка и нас выручит». Режиссер отвечает: «А вот фиг! Давай сам!» Протагонист теряется и просыпается.

Мы разобрали, как следует себя вести, если потерялся, и этот сон сыну больше не снился.

Напротив, когда я внимательно следил за состоянием своей психики, непроработанных ситуаций у меня не было, я принимал разумные решения и редко ошибался, и сны мне снились скучные и бессмысленные. Зато однажды, когда я случайно перепутал пригородные автобусы и заехал черт знает куда, откуда мне пришлось выбираться пару часов, режиссер мне всю ночь крутил транспортные коллизии: я перепутал автобус, опоздал на электричку, не могу найти свой поезд, забыл багаж на платформе, и так далее.

Если предлагаемая режиссером ситуация не предполагает никаких выходов из нее, достаточно ее просто принять. Что-то типа «Я ничего не могу сделать в этом случае, могу только грустить и сетовать, это и буду делать». Естественно, попытки решить таким образом абсолютно все задачи вряд ли пройдут, мы в качестве режиссера не глупее нас в качестве протагониста.

Режиссер может ставить и умозрительные задачи, в этом случае сны – просто сны, иногда похожие на кейсы из профессиональных тестов.

Мне как-то приснилось, будто я – прораб и строю дом. А несколькими километрами дальше стоит тот же дом, только на двадцать лет позже. И я мотаюсь между стройкой и уже стоящим домом, чтобы убедиться, что через двадцать лет ничего не обрушивается, не портится, что все сделано качественно. Задача, насколько я понимаю, стояла в полноте использования обстоятельств.

Все мы знаем, что во сне можно прожить несколько часов, а то и дней. Однако сама фаза быстрого сна длится минуты. При некоторых усилиях можно отследить, что не все прожитое во сне время проживается последовательно. Занудные и несущественные эпизоды пропускаются, оставляя только память о том, что они были, подобно «условию задачи», которое к моменту начала сна сообщает вам, кто вы такой, где вы, и кто все эти люди. Скажем, вы идете по дороге, идти долго. Смена кадров – и вы уже пришли, и помните, что шли часа четыре. При нарушении процесса посыпания эта информация может еще некоторое время быть актуальной.

Однажды полчаса после пробуждения я удивлялся, как я мог забыть, что мне одна знакомая зачем-то подарила каморку (дворницкую) на Курской, и куда же я задевал ключи… Разумеется, это все было только частью заданных обстоятельств из сна.

Есть и другие сны, сны-предупреждения, ответы или подсказки. Бывает, что во сне мы находим предмет, который безуспешно искали наяву, или находим решение вопроса, который не давался днем. Можно вспомнить о хрестоматийных примерах Кекуле, увидевшим во сне структуру молекулы бензола, и Менделеева, увидевшего во сне периодическую систему.

Дело в том, что сознание – достаточно неповоротливый расчетный механизм, у него разнообразные фильтры, поэтому скорость вычислений невысока. Поэтому часть восприятия от него ускользает, во-первых, по невнимательности (или наоборот, по концентрации внимания на одном объекте), а во-вторых, потому что ширина входного информационного потока у сознания обрезана. Под гипнозом человек видит в 3-5 раз лучше, слышит в 8-10 раз лучше, и я сам наблюдал регистрацию тепла руки гипнотиком с закрытыми глазами на расстоянии метра. Поэтому подсознание имеет о мире несколько больше информации и обрабатывает эту информацию куда быстрее, хотя и несколько менее аккуратно, что выражается в забавных иллюзиях восприятия, например оптических. Поэтому у подсознания, как у субличности, иногда есть, что нам сообщить.

Но, увы, у обычного человека контакт между сознанием и подсознанием (и вообще между субличностями) слаб, и эти сообщения поступают к нам в виде смутных подозрений, предчувствий, капризов и так далее (об этом - статья "Инженер об интуиции"). Зато во сне, когда активность сознания заторможена, эти сообщения можно передать более подробно. Скажем, если нам снится, что наш знакомый поступает нехорошо, то имеет смысл по крайней мере задуматься о его отношении к нам. Возможно, подсознание заметило что-то в его поведении, что прошло мимо нашего разума. Да, оно может ошибаться, но подумать никогда не вредно. Вторая сложность этой коммуникации состоит в том, что у большинства людей речевой центр эксклюзивно оккупирован сознанием, и подсознание попросту не может нам сказать о чем-то словами. Да и мыслит оно несколько иначе, так что образы сновидений бывают смутными и загадочными, даже если подсознание предъявляет их нам снова и снова, пробиваясь с важными сведениями к нашему разуму.

Разгадать эти иносказания бывает обычно достаточно просто, но бывают и исключительно замысловатые формулировки.

Однажды мне приснилось, что я ем нашу кошку. Причем она жива, но лишь недовольно морщит нос. Ем вилкой, примерно треть уже съедена, торчат какие-то ребра, почему-то варено-копченые… И я ей еще говорю: «Вот, кошечка, как только ты кончишься – так все!» И с одной стороны у меня перед ней чувство вины, а с другой – что же теперь делать? Оставлять глупо, доедать – жалко… Проснулся в тяжком недоумении – сон, согласитесь, достаточно эмоционально нагруженный, неприятный, что свидетельствует о наличии сообщения и постановки вопроса, который надо решить, и загадочный. Думал я дня три, а потом понял, что сообщение могло бы звучать примерно так: «Меньше занимайся благосостоянием, и больше - семьей». Я тогда действительно много работал. Видимо, чрезмерно много.

Затруднюсь дать точные критерии правильности интерпретации сна, но неточный критерий – это катарсическое облегчение при нахождении разгадки, расшифровке. После нахождения правильного ответа вопрос растворяется, уходит.

В этом смысле были замечательно полезны сонники – этакие разговорники «подсознание - сознание». Разумеется, субличность-отправитель сообщения тоже была в курсе этих эквивалентов, и могла легко передать простые сообщения, руководствуясь сонником. Просто для примера одна цитата из сонника Миллера:

«Увидеть во сне, что у Вас три ноги или более, означает, что Ваша предприимчивость больше проявляется в Вашем воображении, чем в реальных делах».

Удобно, правда?

Разумеется, далеко не все сны несут в себе сообщение. При некоторой тренировке информативные сны можно отличать по некоторой тревожности, назойливому возвращению мыслей к предмету сна. Это трудно описать словами, но, если будете внимательны, вам удастся это состояние засечь и запомнить.

Конечно, есть более прямые и эффективные пути коммуникации субличностей, но этот вопрос выходит за пределы темы статьи.

Непременно хочется пройтись по осознанным сновидениям.

Да, очень интересно увидеть во сне то, что хочется. Даже интереснее, чем кино. Это действительно возможно, хотя и с некоторыми ограничениями, на которых не буду останавливаться. Но пользы в этом занятии не больше, чем в просмотре детских мультиков. А вот то, что мы при этом блокируем, а то и надолго сбиваем естественные функции сна – не очень здорово.

Естественно, мое любопытство не могло позволить мне пройти мимо осознанных сновидений. Для человека с тренированной психикой это не очень сложная задача, но, когда я застал себя во сне и радостно начал перекраивать мир под свои прихоти, я обнаружил присутствие режиссера и протагониста. Они, конечно, не могли продолжать нормально работать, но не стали и мешать. А этак отодвинулись в сторонку, и я почувствовал (а как же, ведь они – тоже я) их терпеливо-снисходительно-пренебрежительное: «Вообще-то ты нас прервал, но ты побалуйся, поиграй, мы подождем».

В общем, сны – функция нашей психики, к которой следует относиться с вниманием, которую можно использовать (но не насиловать), и которую очень интересно изучать.

Здесь следовало бы добавить какую-нибудь красивую мораль, но никак не могу придумать. Пусть она вам приснится.