Но нужен товарный знак, что-то, что вызывало бы узнавание. В одной книге Гаспар встречает изображение диковинного существа: острый конус головы, круглое тело, покрытое перьями, человеческие ноги. Под рисунком написано «Дук-дук». Не сомневаясь ни минуты, месье Конье велит гравировать на рукоятях и клинках новых ножей это диво, вместе с подписью. А первую партию на пробу отправить в Алжир. Местным должно понравиться.

Подписывая распоряжения, Гаспар отчётливо слышит негромкий шелест и шлепки босых ступней за спиной. Он никому не расскажет об этом, даже когда станет умирать в достатке и славе. И он до конца будет сомневаться, правильным ли оказался сделанный выбор.

***

Где-то на грузовом судне «Магдалина», что стоит на рейде Танжера, матрос Джереми Браун не рассуждает о несправедливости. Ему вполне понятен и ясен этот мир: кто-то устроился хорошо, а кто-то немножко похуже. Но если ты достаточно сметлив, ловок и умеешь не переживать из-за пустяков, то даже «похуже» можно превратить в «неплохо». Чем он сейчас и занимается.

Улыбаясь полной луне, Джереми достаёт из одного кармана сигару, честно позаимствованную в капитанской каюте. Из другого кармана является нож, выпавший при погрузке ящиков с товаром. Разве ж виноват простой матрос, что кто-то плохо приколотил крышку? Да и коробку с сигарами надо прятать получше.

Прежде всего у сигары надо срезать кончик. Это позволит ей качественно раскуриться, даст нужную тягу, раскроет вкус. К сожалению, у Джереми нет под рукой гильотины, но и это не беда. Он подмигивает танцующей на рукояти ножа фигурке, подписанной «Дук-дук», и выщёлкивает лезвие.

Сначала в воду за бортом падает фаланга указательного пальца. Потом разломанная на части сигара. И под конец — вымазанный красным нож. Криков и ругани никто не слышит: у обитателей моря нет ушей. А вот у духов, говорят, есть.

***

Где-то у берегов Мадагаскара, что в Индийском океане, акула-мако не знает, что такое несправедливость, хотя ощутимо её испытывает. Её живот болит уже которую неделю, причём всё сильнее. Что с этим делать, мако не понимает, поэтому лишь предаётся ярости и отчаянию, разрезая волны кривым плавником.

Началось всё с того, как она проплыла под большой металлической рыбой — одной из тех, что заполонили поверхность моря в последние годы. Откусить от них кусок не выходило, и за добычу их не считали, но частенько рядом с этими рыбинами в воде оказывались и съедобные куски. Как так получалось, мако не рассуждала. Она привыкла быстро плавать и резко кусать, а остальное значения не имело.

В ту ночь вода донесла знакомый вкус крови — близко, совсем рядом. Мощное тело изогнулось, бросило себя в нужную сторону, челюсти клацнули… Но желудку достался лишь крохотный, почти незаметный кусочек мяса. И что-то холодное. Острое. Порождающее боль.

Теперь мако пытается уплыть от боли, но боль быстрее. Боль следует по пятам, не отставая ни на мгновение. Лишь порой боль делает вид, что ушла, но акула своим додревним разумом понимает: это игра. Боль рядом. Боль сидит в засаде. Боль набросится, когда забудешь о ней. И поэтому останавливаться нельзя.

Дук-дук, пульсирует боль в животе. Дук-дук.

***

Где-то в Бенгальском заливе, что лежит между Андаманскими островами и континентальной Бирмой, рыбак Камал искренне радуется улову. Шутка ли: на крючок попала здоровенная акула! А он-то рассчитывал на сеть, поставленную в проливчике между парой рифов… Удочку забросил так, от скуки. И вот поди ж ты!

Акула — это хорошо. Акула — это чистый прибыток. Мясо акулы можно завялить и засолить, печень продать аптекарю, из плавников наварить супа, шкуру выделать, а зубы пустить на сувениры для зевак. Семья Камала будет довольна добытчиком, и даже уважаемая Нитья, родительница супруги, перестанет кривиться и ворчать. Есть на свете справедливость, есть!

Камал берёт подозрительно вялую, почти не сопротивляющуюся рыбину за жабры, подпирает коленом и переваливает через борт лодки. Что-то царапает его бедро — больнее и резче, чем мелкая, зернистая чешуя. Оказывается, у акулы из живота торчит лезвие ножа, причём изнутри наружу. На лезвии чернеет тонкая гравировка. Немножко разумея в грамоте белых сахибов, Камал читает: «Дук-дук». Ничего не понятно, но нож — это тоже хорошо. Нож всегда пригодится.

Камал не доплывает до берега. Внезапно налетевший шторм хватает его лодку и оттаскивает куда-то на юг, в открытый океан. Чтобы выживать, рыбаку приходится есть сырую и уже подгнившую акулу, нарезая её на куски тем самым ножом. К сожалению, пить рыбу нельзя. Когда жажда ввергает разум Камала в амок, он отворяет свои вены и пьёт из них. Последнее, что он видит — как фигурка с рукояти ножа танцует прямо на волнах, тряся перьями и протыкая острой головой жестокое небо.

***

Где-то в бухте Прюдса, что примыкает к Земле Принцессы Елизаветы, из-под векового антарктического льда выбираются неизвестные мировой науке существа. Они выглядят как морские звёзды, отрастившие бочкообразное тулово. У них тонкие щупальца, веерообразные крылья и пять крепких отростков-ног. Они перекрикиваются скрипучими, потусторонними голосами: «Текели-ли! Текели-ли!» В их движениях ощущаются древний ужас и безумие.

Лодка с грудой костей, исклёванных чайками, подплывает к одной из тварей, словно кто-то невидимый, сидящий в ней, уверенно двигает веслом. Остальные существа подходят ближе, без всякого видимого дискомфорта скользя в ледяной воде. Они шевелят останки рыбака, перемешанные с акульими хрящами, откидывают в стороны рваные тряпки и чудом уцелевшие снасти. Словно ищут что-то. Словно знают, что оно точно там.

Наконец одно из творений чьего-то больного рассудка резко выпрямляется и издаёт тонкий, тревожный свист. Прочие замирают, будто бы уставившись на своего товарища в напряжённом ожидании. Лишь кончики щупалец нервно хлещут воздух, словно предвкушая недоброе. Со дна лодки в воздух тем временем взмывает тонкий узкий силуэт. Лезвие потускнело, гравировка подстёрлась, ржавчина вкралась в синюю сталь. Но пляшущая фигурка и надпись всё так же читаются. И похоже, они знакомы таинственным существам.

«Дук-дук», — разносится над бухтой. «Дук-дук», — вторят скалы и айсберги. «Дук-дук», — хлопают перепонки крыльев. Нож сам собой поднимается всё выше, и выше, и всё быстрее, и вот его уже почти не видно. Древние твари стоят и молчат, а потом, разом осев, снова скрываются под такими же древними ледяными полями. Они не знакомы с понятием «справедливость», зато хорошо чувствуют опасность. И избавляются от неё, как умеют.

***

Где-то в песках Марса, что соседствует с Землёй в Солнечной системе, пробирается краулер. Последние обитатели планеты, по мере сил выживавшие под её поверхностью, когда выдохлось магнитное поле и атмосферу сдуло в космос, готовятся покинуть свою родину. Активность соседей-аборигенов на первой, неудачной колонии всё растёт, они уже экспериментируют с ракетным двигателем. Каких-нибудь лет сто, а то и меньше, и в сторону Марса полетят первые спускаемые аппараты. Встречи допустить нельзя.

В пыльном рыжем небе вспыхивает голубым. Через мгновение мощнейшая флуктуация ЭМ-поля срывает с машины силовой колпак, а небольшой металлический метеорит прошивает фонарь кабины. Взрывная декомпрессия приводит к гибели всех пассажиров краулера. Судьба оказывается несправедлива к детям Марса.

Экипаж аварийного спидера, посланного с резервного космодрома, собирает тела. Один из техников, фиксируя повреждения погибшей машины, обнаруживает и причину аварии. Он извлекает из пульта управления тонкий железный предмет, явно искусственного происхождения, покрытый странными рисунками и даже, похоже, надписями. Это настораживает.

А тем временем — дук-дук, стучат инструменты. Останки краулера разбирают, отделяя пригодное к повторному применению от безвозвратно утраченного. Неизвестный предмет со всеми предосторожностями пакуют в стазис-контейнер, чтобы отправить вместе с покойниками на базу. Там его погрузят на космический корабль и перешлют в одну из новых колоний, чтобы местные учёные поломали над ним головы, у кого есть. А тела погибших тоже послужат живым. Марс небогат на ресурсы, приходится быть рачительными.

***

Где-то над вершиной вулкана Тавурвур, что на острове Новая Британия, из темноты вылупляется новая звезда. Сначала медленно, затем всё быстрее она валится в пролив Святого Георгия. Ночь наливается неверным зеленоватым светом, с неба несётся грохот и треск. Все, у кого есть дом, прячутся за его надёжными стенами.

Только молодой Муакай из народа толаи плевать хотел на вышние угрозы. Он снова пляшет танец обиды, потому что верит: духи услышат. Духи не потерпят несправедливости, нанесённой почитающему их. Он пляшет до изнеможения и ещё немножко, пока силы не оставляют его, и земля не бросается ему в лицо. Или может, это удар от падения звезды в воды близкого моря вышибает опору из-под ног. Муакай не знает. Муакаю уже всё равно.

Утром юный толаи обнаруживает себя посреди гор мусора. Пока он лежал без чувств, упавшая звезда родила ураган. Тот снёс прибрежные хижины рыбаков, повалил деревья, оборвал листву и редкие провода со столбов. Чудом, не иначе как чудом сам Муакай уцелел в этом безумии. Глядя вокруг пустым взглядом, он встаёт и идёт к морю, омыть исцарапанное песком лицо.

Там, на берегу, он обнаруживает чью-то руку. Или то, что очень на неё похоже. По крайней мере, это выглядит, как рука, и даже с остатками невиданной ранее одежды. Пальцы — или то, что похоже на пальцы — сжимают помятый, потёртый, поржавевший складной нож. Такие Муакай видел в городской лавке. Он аккуратно вытаскивает находку из мертвенной хватки — и падает на тощий зад, не веря своим загоревшимся от счастья глазам.

«Дук-дук», — написано на рукояти. Изображение шамана в ритуальном облачении подтверждает: Дук-дук. Духи мщения, возмездия, наказания. Они услышали безмолвные мольбы Муакая, вняли его танцам. Они послали знак. Они послали орудие.

Муакай вскакивает и бежит в деревню. Там он в общей суете и панике крадёт клей у обойщика, перья у заводчицы цесарок, островерхое ведро на пожарном складе. Раздевается догола и приводит себя в надлежащий вид. Это не он будет мелочно брать реванш за все свои унижения. Это духи Дук-дук станут вершить через него свой справедливый суд.

Облепленный перьями и с конусом ведра на голове, Муакай пляшет танец мести перед воротами Танупака. Никто не смеет к нему подойти — никому не нужны проблемы с духами. Закончив, он перелезает через накренённый бурей забор. И обнаруживает, что дома за забором нет.

Тела Танупака и Муни раздавлены — на них рухнула продольная балка, державшая крышу. Жизни в них отныне не больше, чем в тушке курицы, продаваемой на рынке в субботу. Стоя над жертвами стихии, Муакай испытывает горькое удовлетворение — и вместе с тем оглушительную пустоту. Он понимает: духи исполнили его просьбу. Но почему от этого так тоскливо?

Дождавшись ночи, Муакай снова поднимается к подножию Тавурвура. Гора проснулась, словно разбуженная упавшей звездой, она задумчиво выплёвывает багровые потоки, неспешно ползущие к морю. Забравшись на небольшой утёс над одним из лавовых ручьёв, толаи достаёт из-под изрядно поредевших перьев нож. Смотрит на него. И вонзает себе в грудь. Потому что за помощь духов всегда надо платить, и платить дорого. А всё, что есть у Муакая — это сам Муакай.

Кровь проливается на древний туф. Следом со звоном валится сталь. Рикошетит, падает в лаву. Накаляется докрасна и растекается быстрой лужицей. Муакай смотрит во тьму. Муакай слушает тьму. За его спиной, необъяснимым образом перекрывая рокот горы, раздаётся негромкий шелест и шлепки босых ступней.

— Дук-дук, — шепчет кто-то над ухом Муакая. — Дук-дук.