Просто совпадение
Мне 27 лет. Вроде не глупый человек. Лет в 20 прочитал "Осенние визиты" Александра Лукьяненко. Книга произвела хорошее впечатление. И тут неделю назад решил пречитать, потому что не помнил многие детали. В глаза бросился один момент... По сюжету Украина проводила учения...
Для справки: «Осенние визиты» — один из крупных романов Сергея Лукьяненко. Написан в период с октября 1995 по март 1996. Издан в 1997 году.
Цитирую...
Полковник Николай Шедченко стоял над картой. Мысли были где-то далеко, упорно не желая возвращаться к предстоящим учениям. Захват Севастополя, оборона Крыма от российского флота, танковые атаки Винницы и Львова... Бред. Если уж - не дай Бог, дойдет до войны между Россией и Украиной, то все сценарии полетят к чертям. Вспыхнут волнения в Донецке, расколется армия, и не поспешит прийти на помощь американский корпус, участвующий в учениях...
Что я из этого я понял?
Да ничего, кроме того, что текущие события угадывались давно... И это несколько смущает.
Ну ладно, всем приятного дня и хороших книжек
Для справки: «Осенние визиты» — один из крупных романов Сергея Лукьяненко. Написан в период с октября 1995 по март 1996. Издан в 1997 году.
Цитирую...
Полковник Николай Шедченко стоял над картой. Мысли были где-то далеко, упорно не желая возвращаться к предстоящим учениям. Захват Севастополя, оборона Крыма от российского флота, танковые атаки Винницы и Львова... Бред. Если уж - не дай Бог, дойдет до войны между Россией и Украиной, то все сценарии полетят к чертям. Вспыхнут волнения в Донецке, расколется армия, и не поспешит прийти на помощь американский корпус, участвующий в учениях...
Что я из этого я понял?
Да ничего, кроме того, что текущие события угадывались давно... И это несколько смущает.
Ну ладно, всем приятного дня и хороших книжек
Бесов надо давить
Писатель Сергей Лукьяненко рассуждает:
Давно противно говорить про украинскую территорию - будто тараканьи коконы или растекшееся на жаре дерьмо описывать. После безумия майдана, после массового убийства в Одессе, после "выборов", после авианалетов и убийств женщин и детей, после искренних воплей в инете о "ватниках" и "колорадах"...
А после погрома вокруг посольства, после министра-матершинника, после пыток и убийств журналистов, после всей этой дряни и безумия - будто грань какая-то перейдена.
Не надо больше разговоров. Давить надо гадину. Какими способами и методами - не мне решать. Но давить ее надо начисто, безжалостно, без эмоций и колебаний. Выдергивая вождей из всех дыр, куда они забьются - по образцу "моссада". Проводя населению долгую и трудную денацификацию по примеру германской. Не стесняется своих комплексов - включая стратегические.
Не жалейте их больше, мой президент. Не стоят они того...
Это мое оценочное мнение. И я полагаю, что оно истинно.
А говорить про Укроганду, страну поросенка Хунтика и его веселых друзей - противно.
P.S. Почему-то опять возникает вопрос "что же, танки вводить?" Дорогие мои, есть масса иных методов, которые, кстати, так любит использовать западный мир.
Впрочем, если независимая страна Южная Осетия, которая признала Луганскую республику, поделится с ней танками, ПВО и системами залпового огня (как известно, их у Южной Осетии очень-очень много) - то при чем здесь Россия?
Так же как Россия не в ответе за добровольцев.
Мои друзья сейчас размышляют - будет ли киевская хунта устраивать провокации 22 июня?
Будут ли сжигать заживо людей, как в Одессе? Будут ли убивать залпами нурсов женщин, как в Луганске? Будут ли расстреливать из минометов малых детей, как в Славянске? Будут ли уничтожать водопровод, церкви, больницы...
(Ведь все давно заметили, что самые кровавые преступления хунта совершает в советские (как бы это ни было странно верующим) или (как бы это ни было странно воинствующим атеистам) православные праздники. Я открою тайну, если уж надо - укроп-войскам, которыми командует американцы, все равно, кого ненавидеть - и коммунизм, и православие для них всего лишь синонимы России.)
Я отвечу - будут. Обязательно будут провокации, кровь и смерть 22 июня. Не потому, что это выгодно с тактической или стратегической точки зрения. Отнюдь. Несмотря на сакральный символ этой даты для всей России, включая и украинские территории. Точнее - во многом благодаря этой сакральности.
Существует то, что в наш просвещенный век называют синдромом Жиля де ля Туретта или попросту копролалией. Это когда милый воспитанный ребенок выходя к гостям начинал поливать их матерной бранью. Или когда чудесная воспитанная девушка посреди первого бала грязно ругалась и извергала потоки рвоты. Или когда благовоспитанный юноша вдруг начинал биться в конвульсиях и испражняться при попытке войти в церковь.
Так и укроп-войска не смогут пройти мимо 22 июня. Даже если им велит коронованный гауляйтер Парашенко и сумеречный хозяинчик Каломойский.
Их начнет корежить 22 июня. Непроизвольно. И они займутся своим любимым делом - убийством женщин и детей, даже вопреки приказам.
...Да, в старину вместо "жиля де ля Туретта" обычно говорили о бесах.
Давно противно говорить про украинскую территорию - будто тараканьи коконы или растекшееся на жаре дерьмо описывать. После безумия майдана, после массового убийства в Одессе, после "выборов", после авианалетов и убийств женщин и детей, после искренних воплей в инете о "ватниках" и "колорадах"...
А после погрома вокруг посольства, после министра-матершинника, после пыток и убийств журналистов, после всей этой дряни и безумия - будто грань какая-то перейдена.
Не надо больше разговоров. Давить надо гадину. Какими способами и методами - не мне решать. Но давить ее надо начисто, безжалостно, без эмоций и колебаний. Выдергивая вождей из всех дыр, куда они забьются - по образцу "моссада". Проводя населению долгую и трудную денацификацию по примеру германской. Не стесняется своих комплексов - включая стратегические.
Не жалейте их больше, мой президент. Не стоят они того...
Это мое оценочное мнение. И я полагаю, что оно истинно.
А говорить про Укроганду, страну поросенка Хунтика и его веселых друзей - противно.
P.S. Почему-то опять возникает вопрос "что же, танки вводить?" Дорогие мои, есть масса иных методов, которые, кстати, так любит использовать западный мир.
Впрочем, если независимая страна Южная Осетия, которая признала Луганскую республику, поделится с ней танками, ПВО и системами залпового огня (как известно, их у Южной Осетии очень-очень много) - то при чем здесь Россия?
Так же как Россия не в ответе за добровольцев.
Мои друзья сейчас размышляют - будет ли киевская хунта устраивать провокации 22 июня?
Будут ли сжигать заживо людей, как в Одессе? Будут ли убивать залпами нурсов женщин, как в Луганске? Будут ли расстреливать из минометов малых детей, как в Славянске? Будут ли уничтожать водопровод, церкви, больницы...
(Ведь все давно заметили, что самые кровавые преступления хунта совершает в советские (как бы это ни было странно верующим) или (как бы это ни было странно воинствующим атеистам) православные праздники. Я открою тайну, если уж надо - укроп-войскам, которыми командует американцы, все равно, кого ненавидеть - и коммунизм, и православие для них всего лишь синонимы России.)
Я отвечу - будут. Обязательно будут провокации, кровь и смерть 22 июня. Не потому, что это выгодно с тактической или стратегической точки зрения. Отнюдь. Несмотря на сакральный символ этой даты для всей России, включая и украинские территории. Точнее - во многом благодаря этой сакральности.
Существует то, что в наш просвещенный век называют синдромом Жиля де ля Туретта или попросту копролалией. Это когда милый воспитанный ребенок выходя к гостям начинал поливать их матерной бранью. Или когда чудесная воспитанная девушка посреди первого бала грязно ругалась и извергала потоки рвоты. Или когда благовоспитанный юноша вдруг начинал биться в конвульсиях и испражняться при попытке войти в церковь.
Так и укроп-войска не смогут пройти мимо 22 июня. Даже если им велит коронованный гауляйтер Парашенко и сумеречный хозяинчик Каломойский.
Их начнет корежить 22 июня. Непроизвольно. И они займутся своим любимым делом - убийством женщин и детей, даже вопреки приказам.
...Да, в старину вместо "жиля де ля Туретта" обычно говорили о бесах.
Сергей Лукъяненко. Спектр.
- Лергасси, скажите, у вашей расы и впрямь нет такого понятия - "смысл жизни"? - осторожно спросил Мартин
Лергасси-кан засмеялся. Тихонько захиикала секретарша. Референты, похоже, туристического языка не знали и с удивлением смотрели на шефа...
- Мартин... - Лергасси-кан положил руку ему на плечо. - Вы делаете стандартную ошибку, характерную для многих рас... Жизнь сама по себе является смыслом и сутью соществования. Что же такое смысл жизни?
- Может быть - смысл смысла? - предположил Мартин. - Вы простите, если я задел Вас...
Эти слова вызвали новый приступ смеха. Секретарша певучим голоском пересказала референтам диалог - и теперь трое здоровых парней, чинно сидевших рядком на диване у стены, безуспешно пытались сдержать гогот.
- Нет, Мартин, что Вы... - сказал Лергасси-кан. - Ничуть не обидели. Вам, наверное, кажется, что наша раса ущербна? Что мы лишены чего-то очень важного и интригующего?
Мартин пристыженно кивнул.
- А нам кажется... нам кажется, что калечны именно вы. Что у вас есть что-то лишнее и постыдное, словно член, выросший на лбу.
- И вам даже не интересно, каково это - жить с елдой на лбу? - немного разозлившись, спросил Мартин.
- Думаю, что очень некомфортно, - с улыбкой ответил Лергасси-кан...
Лергасси-кан засмеялся. Тихонько захиикала секретарша. Референты, похоже, туристического языка не знали и с удивлением смотрели на шефа...
- Мартин... - Лергасси-кан положил руку ему на плечо. - Вы делаете стандартную ошибку, характерную для многих рас... Жизнь сама по себе является смыслом и сутью соществования. Что же такое смысл жизни?
- Может быть - смысл смысла? - предположил Мартин. - Вы простите, если я задел Вас...
Эти слова вызвали новый приступ смеха. Секретарша певучим голоском пересказала референтам диалог - и теперь трое здоровых парней, чинно сидевших рядком на диване у стены, безуспешно пытались сдержать гогот.
- Нет, Мартин, что Вы... - сказал Лергасси-кан. - Ничуть не обидели. Вам, наверное, кажется, что наша раса ущербна? Что мы лишены чего-то очень важного и интригующего?
Мартин пристыженно кивнул.
- А нам кажется... нам кажется, что калечны именно вы. Что у вас есть что-то лишнее и постыдное, словно член, выросший на лбу.
- И вам даже не интересно, каково это - жить с елдой на лбу? - немного разозлившись, спросил Мартин.
- Думаю, что очень некомфортно, - с улыбкой ответил Лергасси-кан...
Любовь - это боль!
Знаешь, я ведь, наверное, тоже полюбил первый раз в жизни. У меня была жена… когда-то. Я стал Иным в сорок пятом году… вернулся с фронта, молодой капитан, грудь в орденах, ни одной царапины… и вообще мне везло, я только потом понял, что латентные способности Иного меня выручали. И тут правда о Дозорах… Новая война, понимаешь? Причем уж совсем справедливая, дальше некуда! Я ничего толком и не умел, кроме как воевать, а тут понял, что нашел себе работу на всю жизнь. На очень долгую жизнь. И еще, что для меня не будет каких-то человеческих горестей, досадных болезней, очередей за продуктами… ты ведь и не представляешь, что такое самый обыкновенный голод, Антон, что такое по-настоящему черный хлеб, что такое по-настоящему паленая водка… что такое — впервые ухмыльнуться в сытую харю особиста из СМЕРШа и лениво зевнуть в ответ на вопрос:
«Почему вы пробыли на вражеской территории два месяца, если мост был взорван уже на третий день после десантирования?»
Игоря немного развезло, и говорил он теперь быстро, яростно… и вовсе не так, как обычно говорил молодой маг из Ночного Дозора…
— Я вернулся и посмотрел на Вилену, на свою Леночку-Виленочку, молодую и красивую, которая мне каждый день писала письма, не вру, каждый день, и ты бы знал, какие письма! И увидел, что она очень рада моему возвращению — ведь я целый, не покалеченный, да еще и герой! Редкой бабе тогда такое счастье выпадало. Но очень боится, что завистливые стервы-соседки расскажут про всех мужиков, что у нее бывали за четыре года, про то, что она горя не знала не из-за моего офицерского аттестата… ты ведь и сейчас не понимаешь меня наполовину, верно? А я вдруг увидел. Все, сразу. И чем больше на нее смотрел, тем больше видел. В деталях, в подробностях. И не только всех ее мужичков — от гнид-спекулянтов до таких же, как я, вояк, через госпитальный забор в самоволку сиганувших… И как она полковнику одному шепчет: «Да он, небось, давно уже в земле гниет…» — тоже услышал… Кстати, полковник тот оказался человеком. Настоящим. Встал с кровати, врезал ей по морде, оделся и ушел.
Он налил водки, быстро, не дожидаясь Антона, выпил, снова наполнил рюмки. Сказал:
— Вот с тех пор я такой и стал. Как ушел из своего дома — под звон медалей и рев Вилены: «Они тебе все наврали, сучки, я верной была!» Шел по улице, и что-то в душе выгорало. Это май был, Антон. Май сорок пятого, меня Гесер сразу после капитуляции Германии с фронта выдернул, сказал: «Нынче твой фронт здесь, капитан Теплов». А люди тогда были… другие они были, Антон. Лица светились у всех. Темных тварей было до черта, что уж скрывать! Только и Света было много. И когда я по улице шел, вокруг ребятишки сновали, на мой иконостас нагрудный заглядывали и спорили, какая медаль за что. Мужики руки жали, звали выпить с ними. Девчонки подбегали… и целовали. Просто так, ничего особого в уме не имея. Целовали, как своих парней, не вернувшихся еще или уже сгинувших. Как своих отцов, как братьев своих. Иногда ревели, целовали и дальше шли. Понимаешь? Нет, вряд ли… Вот ты ведь тоже о стране болеешь, думаешь, как все плохо сейчас, в какой мы все дыре… Переживаешь, почему Светлые в глобальных масштабах России не помогут. А ты ведь настоящей дыры и не знаешь, Антон. Мы — знаем!Игорь выпил снова. Антон молча поднял рюмку, кивнул, поддерживая непроизнесенный, но понятный без слов тост.
— Вот тогда я стал таким, — повторил Игорь. — Магом. Оперативником. Вечно молодым. Который любит всех… и никого. Я уже и решил для себя, что никого не полюблю. Никогда. Подруги — одно, любовь — другое. Человека нельзя любить — человек слаб, Иного нельзя любить — Иной либо враг, либо боевой товарищ. Вот такой жизненный принцип я себе составил, Антошка. И следовал ему как мог. Вроде как я до сих пор тот молодой парнишка, с фронта вернувшийся, которому влюбляться совсем еще рановато. Одно дело — с девчонкой на танцульке покрутиться… — он тихо засмеялся, — или на дискотеки в кислотном прикиде под ультрафиолетовой лампой попрыгать… какая разница — джаз, рок или трэш, какой длины юбка и из чего чулки сделаны… Это — все хорошо. Это можно, это правильно. Видел такой американский мультик — про Питера Пэна? Ну, так я стал вроде него. Только не глупый малец, а глупый юнец. И было мне хорошо… долго было. Тот срок, что человеку отпущен, я уже вроде как прожил. Жаловаться грех — не было ни старости беспомощной, ни прочих проблем. Так что не переживай зря, Антон.
Антон сидел, держась за голову. Молчал. Будто отворил дверь — и увидел там что-то… нет, не запретное… нет, не постыдное… Совсем-совсем чужое. И понял, что за каждой дверью, если не приведи Свет, удастся ее открыть, увидит что-то столь же чужое… личное.
— Я свой путь прошел, Антон, — почти ласково сказал Игорь. — Не грусти ты так. Я понимаю, ты ехал с надеждой меня растормошить, глупости из головы выкинуть, наказы исполнить. Только не получится. Я и впрямь влюбился сдуру в Темную. Убил ее. И себя, выхододит тоже.
С. Лукьяненко (Дневной дозор)
«Почему вы пробыли на вражеской территории два месяца, если мост был взорван уже на третий день после десантирования?»
Игоря немного развезло, и говорил он теперь быстро, яростно… и вовсе не так, как обычно говорил молодой маг из Ночного Дозора…
— Я вернулся и посмотрел на Вилену, на свою Леночку-Виленочку, молодую и красивую, которая мне каждый день писала письма, не вру, каждый день, и ты бы знал, какие письма! И увидел, что она очень рада моему возвращению — ведь я целый, не покалеченный, да еще и герой! Редкой бабе тогда такое счастье выпадало. Но очень боится, что завистливые стервы-соседки расскажут про всех мужиков, что у нее бывали за четыре года, про то, что она горя не знала не из-за моего офицерского аттестата… ты ведь и сейчас не понимаешь меня наполовину, верно? А я вдруг увидел. Все, сразу. И чем больше на нее смотрел, тем больше видел. В деталях, в подробностях. И не только всех ее мужичков — от гнид-спекулянтов до таких же, как я, вояк, через госпитальный забор в самоволку сиганувших… И как она полковнику одному шепчет: «Да он, небось, давно уже в земле гниет…» — тоже услышал… Кстати, полковник тот оказался человеком. Настоящим. Встал с кровати, врезал ей по морде, оделся и ушел.
Он налил водки, быстро, не дожидаясь Антона, выпил, снова наполнил рюмки. Сказал:
— Вот с тех пор я такой и стал. Как ушел из своего дома — под звон медалей и рев Вилены: «Они тебе все наврали, сучки, я верной была!» Шел по улице, и что-то в душе выгорало. Это май был, Антон. Май сорок пятого, меня Гесер сразу после капитуляции Германии с фронта выдернул, сказал: «Нынче твой фронт здесь, капитан Теплов». А люди тогда были… другие они были, Антон. Лица светились у всех. Темных тварей было до черта, что уж скрывать! Только и Света было много. И когда я по улице шел, вокруг ребятишки сновали, на мой иконостас нагрудный заглядывали и спорили, какая медаль за что. Мужики руки жали, звали выпить с ними. Девчонки подбегали… и целовали. Просто так, ничего особого в уме не имея. Целовали, как своих парней, не вернувшихся еще или уже сгинувших. Как своих отцов, как братьев своих. Иногда ревели, целовали и дальше шли. Понимаешь? Нет, вряд ли… Вот ты ведь тоже о стране болеешь, думаешь, как все плохо сейчас, в какой мы все дыре… Переживаешь, почему Светлые в глобальных масштабах России не помогут. А ты ведь настоящей дыры и не знаешь, Антон. Мы — знаем!Игорь выпил снова. Антон молча поднял рюмку, кивнул, поддерживая непроизнесенный, но понятный без слов тост.
— Вот тогда я стал таким, — повторил Игорь. — Магом. Оперативником. Вечно молодым. Который любит всех… и никого. Я уже и решил для себя, что никого не полюблю. Никогда. Подруги — одно, любовь — другое. Человека нельзя любить — человек слаб, Иного нельзя любить — Иной либо враг, либо боевой товарищ. Вот такой жизненный принцип я себе составил, Антошка. И следовал ему как мог. Вроде как я до сих пор тот молодой парнишка, с фронта вернувшийся, которому влюбляться совсем еще рановато. Одно дело — с девчонкой на танцульке покрутиться… — он тихо засмеялся, — или на дискотеки в кислотном прикиде под ультрафиолетовой лампой попрыгать… какая разница — джаз, рок или трэш, какой длины юбка и из чего чулки сделаны… Это — все хорошо. Это можно, это правильно. Видел такой американский мультик — про Питера Пэна? Ну, так я стал вроде него. Только не глупый малец, а глупый юнец. И было мне хорошо… долго было. Тот срок, что человеку отпущен, я уже вроде как прожил. Жаловаться грех — не было ни старости беспомощной, ни прочих проблем. Так что не переживай зря, Антон.
Антон сидел, держась за голову. Молчал. Будто отворил дверь — и увидел там что-то… нет, не запретное… нет, не постыдное… Совсем-совсем чужое. И понял, что за каждой дверью, если не приведи Свет, удастся ее открыть, увидит что-то столь же чужое… личное.
— Я свой путь прошел, Антон, — почти ласково сказал Игорь. — Не грусти ты так. Я понимаю, ты ехал с надеждой меня растормошить, глупости из головы выкинуть, наказы исполнить. Только не получится. Я и впрямь влюбился сдуру в Темную. Убил ее. И себя, выхододит тоже.
С. Лукьяненко (Дневной дозор)
Лорд с планеты Земля. Лукьяненко. (с)
– В тебя можно влюбиться?
Я не сразу расслышал вопрос. Занятый очень сложной попыткой подняться с земли, не опираясь на разбитые в кровь кулаки, я почти забыл про девчонку. Такое часто случается в очень жестоких драках – к их концу успевает забыться причина ссоры.
– В тебя можно влюбиться?
Мне наконец-то, удалось встать. Сильнее всего болели руки, и это было неплохо. Выходит, большую часть ударов я сблокировал. Если бы не прямой в лицо, на последних секундах, победа оказалась бы идеальной. И бескровной; для меня, конечно…
– В тебя можно влюбиться?
Голос девчонки был настойчивым и спокойным. Словно не ее, отчаянно и неумело отбивавшуюся, тащили недавно к скамейке трое здоровенных ублюдков. Будто и не было короткой, беспощадной драки, к концу которой я впервые перешел незримую грань – начал бить на поражение. Насмерть. Потому что иначе могли убить меня.
Я как будто увидел себя со стороны. Высокий, мускулистый, в разорванной рубашке, с залитым кровью лицом. Кастет у них был, что ли? Супермен-любитель, нетвердо стоящий в окружении трех поверженных врагов и спасенной девушки. Можно ли в такого влюбиться?
– Да, конечно, – вполголоса, не осознав еще нелепости вопроса, сказал я. – Можно…
И посмотрел на девчонку.
Господи, и чего они к ней привязались? Совсем еще малолетка, лет тринадцати-четырнадцати. Красивая, правда…
Очень красивая.
Мягкие каштановые волосы, свободно падающие на тонкие плечи. Стройные ноги, длинные, но без подростковой несоразмерности. Фигурка, правильная до идеальности, до классических пропорций греческих скульптур. Большие темно-синие глаза на тревожном, и от этого еще более красивом лице. Значит, все-таки испугалась… Лишь голос остался спокойным, сдержанным.
Я смотрел на девчонку, не в силах оторвать взгляда. Она и одета была удивительно: в коротких, облегающих шортах, маечке-топике из глянцевитой багрово-красной ткани, таких же вишневых кроссовках, бледно-розовых носочках, валиками скатившихся на щиколотках. Красивую тонкую шейку дважды обвивала золотистая цепочка, такая массивная, что у меня мелькнула мысль – подделка. И вдруг я понял, что это не так. На девчонке не было ничего бутафорского. Цепь – золотая, стоящая уйму денег.
Господи, и как на нее не напали раньше?
– Тебе очень больно? – тихо спросила девчонка.
Я покачал головой. Больно, конечно, но тебе не стоит об этом думать. Тебе надо поскорее попасть домой. И не бродить по ночам в самом заброшенном городском парке, где полно обкуренных анашой юнцов и напившихся до одури пьянчуг.
– Сейчас все пройдет, – твердо, уверенно сказала девчонка. И протянула ко мне руку.
Теплые, нежные пальцы коснулись моего лица. Она словно не видела липкой крови, запекшейся на коже. Или – не боялась до нее дотронуться.
Боль прошла.
Меня словно обдало холодным ветром. Сознание обретало ясность. Тело вздрогнуло, я напрягся, готовый снова кинуться в драку. Готовый умереть из-за незнакомой девчонки. Готовый убить любого, кто посмеет ее обидеть.
А боль исчезла.
– Я очень рада, – продолжала девчонка. – Ты красивый, хоть это и не важно. Ты сильный, но и это не самое главное. Ты смелый.
На секунду она замолчала. Ее пальцы скользили по моему лицу, и где-то в глубине кожи рождался легкий холодок. Странно, ведь ладонь такая теплая…
– А самое главное – в тебя можно влюбиться.
Я кивнул. Теперь уже – вполне сознательно. Я хочу, чтобы ты в меня влюбилась, странная девчонка.
Потому что я уже люблю тебя.
– Ты будешь ждать, пока я вырасту?
Она улыбнулась, и огромные синие глаза вспыхнули. Девчонка спрашивала уже зная ответ. Словно исполняя скучный, но обязательный ритуал.
– Да…
– Тогда дай мне руку.
Что– то тяжелое и маленькое легло в мою ладонь. Пальцы сжались сами собой, пряча неожиданный подарок.
– Ты должен носить его, пока не передумаешь. Пока не устанешь ждать. А мне пора.
Девчонка шагнула назад. В темноту, в сплетение деревьев, в неизвестность.
– Постой… – я подался к ней. – Я провожу…
И снова улыбка – смеющиеся глаза на лице юной богини.
– Меня проводят. Это слишком далекий путь… для тебя. Я рада, что мы обручились. Прощай.
Меня охватило непонятное оцепенение. Я видел как она уходит, и каждая клеточка тела, каждый мускул, каждый нерв тянулся вслед. Надо было идти за ней, надо было проводить девчонку домой…
Но я не мог сдвинуться с места. Я лишь смотрел на нее. А потом разжал ладонь. И увидел кольцо из тяжелого желтого металла...
Я не сразу расслышал вопрос. Занятый очень сложной попыткой подняться с земли, не опираясь на разбитые в кровь кулаки, я почти забыл про девчонку. Такое часто случается в очень жестоких драках – к их концу успевает забыться причина ссоры.
– В тебя можно влюбиться?
Мне наконец-то, удалось встать. Сильнее всего болели руки, и это было неплохо. Выходит, большую часть ударов я сблокировал. Если бы не прямой в лицо, на последних секундах, победа оказалась бы идеальной. И бескровной; для меня, конечно…
– В тебя можно влюбиться?
Голос девчонки был настойчивым и спокойным. Словно не ее, отчаянно и неумело отбивавшуюся, тащили недавно к скамейке трое здоровенных ублюдков. Будто и не было короткой, беспощадной драки, к концу которой я впервые перешел незримую грань – начал бить на поражение. Насмерть. Потому что иначе могли убить меня.
Я как будто увидел себя со стороны. Высокий, мускулистый, в разорванной рубашке, с залитым кровью лицом. Кастет у них был, что ли? Супермен-любитель, нетвердо стоящий в окружении трех поверженных врагов и спасенной девушки. Можно ли в такого влюбиться?
– Да, конечно, – вполголоса, не осознав еще нелепости вопроса, сказал я. – Можно…
И посмотрел на девчонку.
Господи, и чего они к ней привязались? Совсем еще малолетка, лет тринадцати-четырнадцати. Красивая, правда…
Очень красивая.
Мягкие каштановые волосы, свободно падающие на тонкие плечи. Стройные ноги, длинные, но без подростковой несоразмерности. Фигурка, правильная до идеальности, до классических пропорций греческих скульптур. Большие темно-синие глаза на тревожном, и от этого еще более красивом лице. Значит, все-таки испугалась… Лишь голос остался спокойным, сдержанным.
Я смотрел на девчонку, не в силах оторвать взгляда. Она и одета была удивительно: в коротких, облегающих шортах, маечке-топике из глянцевитой багрово-красной ткани, таких же вишневых кроссовках, бледно-розовых носочках, валиками скатившихся на щиколотках. Красивую тонкую шейку дважды обвивала золотистая цепочка, такая массивная, что у меня мелькнула мысль – подделка. И вдруг я понял, что это не так. На девчонке не было ничего бутафорского. Цепь – золотая, стоящая уйму денег.
Господи, и как на нее не напали раньше?
– Тебе очень больно? – тихо спросила девчонка.
Я покачал головой. Больно, конечно, но тебе не стоит об этом думать. Тебе надо поскорее попасть домой. И не бродить по ночам в самом заброшенном городском парке, где полно обкуренных анашой юнцов и напившихся до одури пьянчуг.
– Сейчас все пройдет, – твердо, уверенно сказала девчонка. И протянула ко мне руку.
Теплые, нежные пальцы коснулись моего лица. Она словно не видела липкой крови, запекшейся на коже. Или – не боялась до нее дотронуться.
Боль прошла.
Меня словно обдало холодным ветром. Сознание обретало ясность. Тело вздрогнуло, я напрягся, готовый снова кинуться в драку. Готовый умереть из-за незнакомой девчонки. Готовый убить любого, кто посмеет ее обидеть.
А боль исчезла.
– Я очень рада, – продолжала девчонка. – Ты красивый, хоть это и не важно. Ты сильный, но и это не самое главное. Ты смелый.
На секунду она замолчала. Ее пальцы скользили по моему лицу, и где-то в глубине кожи рождался легкий холодок. Странно, ведь ладонь такая теплая…
– А самое главное – в тебя можно влюбиться.
Я кивнул. Теперь уже – вполне сознательно. Я хочу, чтобы ты в меня влюбилась, странная девчонка.
Потому что я уже люблю тебя.
– Ты будешь ждать, пока я вырасту?
Она улыбнулась, и огромные синие глаза вспыхнули. Девчонка спрашивала уже зная ответ. Словно исполняя скучный, но обязательный ритуал.
– Да…
– Тогда дай мне руку.
Что– то тяжелое и маленькое легло в мою ладонь. Пальцы сжались сами собой, пряча неожиданный подарок.
– Ты должен носить его, пока не передумаешь. Пока не устанешь ждать. А мне пора.
Девчонка шагнула назад. В темноту, в сплетение деревьев, в неизвестность.
– Постой… – я подался к ней. – Я провожу…
И снова улыбка – смеющиеся глаза на лице юной богини.
– Меня проводят. Это слишком далекий путь… для тебя. Я рада, что мы обручились. Прощай.
Меня охватило непонятное оцепенение. Я видел как она уходит, и каждая клеточка тела, каждый мускул, каждый нерв тянулся вслед. Надо было идти за ней, надо было проводить девчонку домой…
Но я не мог сдвинуться с места. Я лишь смотрел на нее. А потом разжал ладонь. И увидел кольцо из тяжелого желтого металла...
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
О борцах с курением
Есть такой замечательный писатель - Лукьяненко
Перепостил сюда из его ЖЖ, т.к. полностью с ним согласен
Дорогие сограждане, давайте признаем - если половина населения не желает понять вторую половину по такому ничтожному вопросу, как ПРАВО ЧЕЛОВЕКА КУРИТЬ - то какое, к черту, у нас в стране возможно гражданское общество?
Курение - болезнь. Разновидность наркомании. К счастью, вредная только для больного. Лечится ОЧЕНЬ непросто, точнее, как любая наркомания, не лечится, а доводится до ремиссии на какой-то срок.
Вы посмотрите в комментах на свой агрессивный тон, борцы с табаком. Вас послушать - так злые курильщики непрерывно курят в лифте (я уж и не помню, когда с таким сталкивался... кажется, на конвенте, где весь народ был в подпитии), окуривают вас на улицах, в метро, в парках и садах, ресторанах и бассейнах...
Голубчики, да если у нас самая большая проблема в России будет заключаться в курильщиках - мы будем счастливейшей страной в мире. :)
Будьте терпимее.
P.S. Да, разумеется, курить - вредно. Ни в коем случае не начинайте курить. Если курите - старайтесь бросить.
Но это не отменяет глупости закона и ущемления им прав курящего населения.
Перепостил сюда из его ЖЖ, т.к. полностью с ним согласен
Дорогие сограждане, давайте признаем - если половина населения не желает понять вторую половину по такому ничтожному вопросу, как ПРАВО ЧЕЛОВЕКА КУРИТЬ - то какое, к черту, у нас в стране возможно гражданское общество?
Курение - болезнь. Разновидность наркомании. К счастью, вредная только для больного. Лечится ОЧЕНЬ непросто, точнее, как любая наркомания, не лечится, а доводится до ремиссии на какой-то срок.
Вы посмотрите в комментах на свой агрессивный тон, борцы с табаком. Вас послушать - так злые курильщики непрерывно курят в лифте (я уж и не помню, когда с таким сталкивался... кажется, на конвенте, где весь народ был в подпитии), окуривают вас на улицах, в метро, в парках и садах, ресторанах и бассейнах...
Голубчики, да если у нас самая большая проблема в России будет заключаться в курильщиках - мы будем счастливейшей страной в мире. :)
Будьте терпимее.
P.S. Да, разумеется, курить - вредно. Ни в коем случае не начинайте курить. Если курите - старайтесь бросить.
Но это не отменяет глупости закона и ущемления им прав курящего населения.