В фильме «Римские каникулы», 1953 год
В фильме «Забавная мордашка», 1957 год
В фильме «Сабрина», 1954 год
С Мелом Фаррером в фильме «Война и мир», 1956 год
В фильме «Завтрак у Тиффани», 1961 год
На съемках фильма «Как украсть миллион», 1966 год
В фильме «Моя прекрасная леди», 1964 год
С Шоном Коннери в фильме «Робин и Мэриан», 1976 год
Христиане могли проигрывать львам на арене, но в идеологической борьбе они победили. В 325 году н. э. император Константин запретил гладиаторские бои. К концу IV века закрылись все гладиаторские школы, в начале V века были запрещены травли. Римляне оставались верны себе — несмотря на запреты, и сражения и травли продолжались еще довольно долго. Но потом и власти императоров пришел конец, город опустел, многолюдные зрелища прекратились сами собой. В 1332 году традиция ненадолго воскресла: на арене Колизея устроили бой быков. Это был единичный случай — до нового времени Колизей использовался как монастырское общежитие, мастерская, часть оборонительных сооружений и, конечно, как строительный карьер, но кровавые зрелища туда уже не вернулись.
Колизей продолжал поражать воображение даже в состоянии полного запустения и заброшенности, но с течением времени римляне забыли, для чего это здание предназначалось. В средневековье одно из самых популярных мнений заключалось в том, что это храм бога Солнца и обитель демонов, над ним когда-то возвышался гигантский позолоченный купол, а построил его не кто иной, как поэт Вергилий, знаменитый некромант. По другой версии, это был дворец императоров Веспасиана и Тита (по крайней мере, императоров угадали правильно).
Только в эпоху Возрождения, когда гуманисты принялись внимательно читать античные источники, в Колизее признали амфитеатр. Но связь с некромантией и демонами сохранялась еще долго. Знаменитый ювелир Бенвенуто Челлини в своих хвастливых и кровавых мемуарах описывает два визита в Колизей в компании некоего сицилийского священника для вызывания демонов. Во второй раз колдовство оказалось даже слишком удачным, так что приведенный Челлини мальчик-подмастерье увидел, что «весь Кулизей горит, и огонь идет на нас», и если бы один из участников не «издал громогласную пальбу с изобилием кала», напугавшую духов, дело могло бы кончиться плачевно. По дороге из Колизея парочка заблудившихся демонов вприпрыжку преследовала неудачливых некромантов, передвигаясь то по крышам, то по земле.
Колизей изнутри. Гравюра А. Спекки, XVIII век.
В XVIII–XIX веках в европейской жизни впервые появилось такое явление, как массовый туризм. Конечно, он не был массовым по современным меркам, но паломничество состоятельных людей, особенно с севера Европы и из Великобритании, по местам классической древности перестало быть уделом чудаков-одиночек. Рим был, как правило, кульминацией «Большого тура», а Колизей оставался главной достопримечательностью Рима. Неудивительно, что все знаменитые туристы того времени, от Гете до Байрона, посвятили Колизею проникновенные строки, чем немало способствовали росту его популярности.
Римские каникулы
Байрон, один из великих английских поэтов-романтиков, бывал в Риме лишь проездом, но успел оставить описание Колизея в драматической поэме «Манфред» и перевести с латыни запоминающимися стихами пророчество англосаксонских пилигримов про то, что пока стоит Колизей, будет стоять Рим, и так далее.
У одной строчки из четвертой песни «Паломничества Чайльд-Гарольда» оказалась необычная судьба.
Помните фильм «Римские каникулы», где Одри Хепберн играет молодую принцессу, у которой случился короткий и обреченный роман с американским журналистом? По-английски фильм называется Roman Holiday. Это цитата из Байрона, из той части «Паломничества», где поэт говорит о Колизее и об умирающем гладиаторе:
И кровь его течет — последние мгновенья
Мелькают, — близок час… вот луч
воображенья
Сверкнул в его душе… пред ним шумит Дунай…
И родина цветет… свободный жизни край;
Он видит круг семьи, оставленный для брани,
Отца, простершего немеющие длани,
Зовущего к себе опору дряхлых дней…
Детей играющих — возлюбленных детей.
Все ждут его назад с добычею и славой,
Напрасно — жалкий раб, — он пал, как зверь
лесной,
Бесчувственной толпы минутною забавой…
Прости, развратный Рим, — прости, о край
родной…
К сожалению, в приведенном переводе — а это перевод Лермонтова — нужная нам строчка просто выпущена. Нет ее и в более строгом переводе В. В. Левика. Вот она по-английски: Butcher’d to make a Roman holiday, то есть примерно «Зарезан на потеху римской черни».
Думаете, совпадение? Но вот что пишет Марк Твен в книге 1869 года «Простаки за границей», которая принесла ему славу: «Пока все идет прекрасно. Если у кого-нибудь есть право гордиться собой и быть довольным, так это у меня. Ибо я описал Колизей и гладиаторов, мучеников и львов — и ни разу не процитировал: „Зарезан на потеху римской черни“. Я единственный свободный белый, достигший совершеннолетия, которому это удалось с тех пор, как Байрон создал эту строку. „Зарезан на потеху римской черни“ — звучит хорошо, когда встречаешь эти слова в печати первые семнадцать — восемнадцать тысяч раз, но потом они начинают приедаться». Не правда ли, вы теперь будете смотреть фильм другими глазами?
В романах викторианского времени авторы по обе стороны Атлантики изображали Колизей романтическим, но от этого опасным местом любовных свиданий и тайных прогулок при луне. В Колизее люди теряют рассудок, подхватывают «римскую лихорадку» (малярию) или насмерть простужаются, посидев на глыбе мрамора.
Одновременно с этим Колизей все внимательнее изучали ученые. Несколько томов было посвящено такой неожиданной теме, как растения Колизея. Внутри амфитеатра возник особый микроклимат, который способствовал бурному росту растений, не встречавшихся больше нигде в окрестностях. Англичанин Ричард Дикин, автор монументального труда «Флора Колизея» (1855), считал, что причиной тому могут быть семена, которые привезли с собой из экзотических стран — на шерсти и в кишечнике — дикие звери, выступавшие на арене.
К концу XIX века, несмотря на шумные протесты любителей романтики, археологи настояли на том, чтобы очистить амфитеатр от растений: слишком велика была угроза для старинных камней.
Сегодня, в окружении ленивых уличных актеров в псевдогладиаторских костюмах, с очередями у входа, нередко в лесах, Колизей утратил часть романтического обаяния, но как символу ему по-прежнему нет равных. То по нему прыгают герои глупого фильма «Телепорт», то сэр Пол Маккартни устраивает там благотворительный концерт, билеты на который стоят 2000 долларов… А когда где-либо в мире приводится в исполнение смертный приговор, Колизей — арену смерти — с итальянской парадоксальностью подсвечивают в знак протеста.
Из книги "Здесь был Рим. Современные прогулки по древнему городу". Автор Сонькин Виктор Валентинович.
Лично для меня главное в Риме - это архитектура. Наша улица упирается в палаццо Спада и там, во внутреннем дворике есть Панорама - удивительная имитация панорамного пространства. Визуально кажется, что это большая арка с уходящими далеко вдаль колоннами. На самом деле арка небольшая, около 2 метров, а ее глубина - метров 6, не больше. Очень интересная и красивая имитация, так сказать, азы римской античной архитектуры
Дальше, совсем недалеко, самое настоящее архитектурное чудо - Пантеон. И это не в переносном, а в буквальном смысле. От его купольного пространства захватывает дух даже в наше время высоких технологий.
Насладившись древнеримской архитектурой, проходим по улице вправо, заворачиваем за угол - там единственная в Риме готическая церковь Санта-Мария-Сопра-Минерва. Здесь нас ждет открытие, оказывается в этой церкви есть скульптура Христа работы Микеланжело. Это - настоящий подарок. В Риме всегда так - не знаешь чем тебя еще удивит этот Вечный Город. Скульптура, конечно потрясающая, только фиговый бронзовый листок выглядит явно чужеродной конструкцией. Моралисты вечно все норовят подпортить в искусстве.
Дальше я пошла гулять по городу одна. Моей целью был Капитолийский холм и площадь Микеланджело - мое самое любимое место в Риме. В свое первое свидание с городом после такого большого перерыва я захотела посидеть именно на этой площади.
Пройдя мимо колонны Марка Аврелия, затем мимо пьяццо Венеции, взглянув краем глаза на колонну Трояна, я уже казалось была у цели. По крайней мере, так это было по карте. Но я нещадно заблудилась. По жаре, совершенно бездумно я бродила по улочкам, что называется - куда глаза глядят. Увидев лестницу, по которой поднималась группа туристов, я потянулась за ними. Они вошли в церковь, и я за ними.
Подхожу к алтарю, поворачиваю голову налево и вижу - я вижу Моисея, того самого Моисея работы Микеланджело.
Когда-то, в первый раз, он меня потряс невероятно. Поразило меня тогда, как выразительно читалась в пластике этой скульптуры сложная гамма чувств человека, призванного спасти людей, как буквально физически чувстыхвовалась и его печаль, и его твердость. Я эти впечатления помнила долгих 15 лет. Это второй подарок мне в этот день от Рима.
Совершенно взбодрившись от такой встречи, я стала плутать дальше, и совсем быстро вышла к Колизею.
Пошла мимо Императорского форума, блаженно фотографируя все вокруг. Вот тут со мной произошло очень поучительная история. Неожиданно дорогу мне преградил молодой и довольно таки симпатичный итальянец и стал говорить с ходу комплименты. Надо сказать, что я сразу машинально прижала сумочку к себе. Этот итальянец сыграл мне спектакль в лучших традициях Пантомимы.. Он показал как стучит его сердце, как он падает без чувств от моей красоты и тому подобные эскапады на эту тему. Это было очень смешно. Минут десять он шел за мной, играя свой спектакль, но сумочку я крепко прижимала к себе и в, конце концов, он отстал от меня, напоследок финально сыграв убитого горем героя
Я как раз подошла к лестнице на площадь Капитолия. Солнце уже садилось, на площади загорелись огни. Я сидела на ступеньке, окруженная аохитектурной гармонией и думала о гении Микеланджело. О том, как он велик и как он прост.
О том, что каждая встреча с ним - это еще и открытие чего-то нового в самом себе.
Спасибо тебе, Рим - это было прекрасное свидание.
Режиссёр Уильям Уайлер называл «Римские каникулы» «сказкой на современную тему».
Жила-была принцесса небольшого государства. Однажды дела ее королевства привели юную красавицу в Рим, где она, вместе со своей делегацией, поселилась в огромном изысканном дворце с просторными залами, хрустальными люстрами, сверкающим паркетом и высокими стенами вокруг замка... Стенами, за которыми начиналась неизвестная, шумная, манящая, чужая жизнь миллионов незнакомых людей. А здесь, внутри дворца, все время одно и то же - всеобщее обожание принцессы Анны, вспышки фотокамер, следование светскому этикету, улыбки, улыбки, реверансы и опять улыбки... все, знакомое ей с детства... все, надоевшее ей до чертиков. Да, принцессу любили. Но у нее никогда не было одного. Свободы.
И однажды ночью принцесса сбежала из дворца. Она просто отправилась гулять по городу, древнему, как этот мир. Сбежала не из протеста, не из желания что-то доказать, просто ей захотелось почувствовать, каково это - быть самой собой, не аристократкой, скованной цепями дворцовых протоколов, правил и расписаний, а просто девушкой Анной? Каково это - не спрашивая разрешения фрейлин, вдруг свернуть на первую приглянувшуюся улочку и заговорить с первым попавшимся прохожим? Больше всего ей было интересно и непривычно слушать свое юное сердце, влюбленное в жизнь, и следовать каждому его удару...
В ту удивительную ночь Анна познакомилась с высоким привлекательным черноглазым мужчиной, американским журналистом Джо Брэдли. То есть, конечно, она не знала, что он журналист, да и Брэдли не сразу узнал в этой очаровательной незнакомке исчезнувшую принцессу. Однако, чуть позже, когда Джо все же понимает, кто эта милая девушка на самом деле, он, как настоящий папарацци, решает сделать эксклюзивный репортаж о столь необычной истории побега ничего не подозревающей принцессы. Будущая статья грозит стать сенсацией и манит огромным гонораром.
А потом чисто американская предприимчивость журналиста разбивается о невинную чистоту и трогательную искренность Анны. Джо не может поставить деньги выше человеческого благородства. Ведь он понимает, что в жизнь юной принцессы ворвалось самое большое приключение, и ощущает, что в его собственном сердце забила крыльями любовь. И он, до сей поры циничный репортер Брэдли, не вправе разрушить это и осквернить. Отныне взявшись за руки, Анна и Джо вместе гуляют по залитым солнцем римским улицам и площадям, разговаривают, любуются Колизеем, едят мороженое, смеются, катаются на мопеде, сбегают от полицейских...
Возможно, Анна впервые почувствовала себя абсолютно счастливой и совершенно свободной. Она ловит каждое чудное мгновение, открывая для себя целый мир удивительных, светлых событий и безрассудных приключений, будь то первое посещение обычной парикмахерской, где симпатичный говорливый итальянец делает ей прическу - такую, как хочет она, а не такую, как того требует дворцовый этикет... или необычайно вкусное мороженое в обычном вафельном кулечке, тающее в руках, или та забавная драка на танцполе, когда Анна в азарте разбивает гитару о чью-то голову. Стоит увидеть ее взгляд потом, в тот момент, когда на последней пресс-конференции Джо вручит ей конверт с фотографиями, и она обнаружит то самое фото с гитарой. Такое не забудешь никогда! В этом взгляде будет все: и удивление, и радость, и растерянность, и смущение...
Казалось бы - всего один теплый летний день, отданный Вечному городу, и любовь, которая останется в их сердцах навечно. Принцесса и журналист всю свою жизнь будут бережно хранить в памяти тот солнечный гостеприимный Рим и самые удивительные в своей жизни каникулы...
Сценарий «Римских каникул» написали Далтон Трамбо и Ян Маклеллан Хантер ещё в середине сороковых годов. Он предназначался для прославленного комедиографа Фрэнка Капры.
В 1947 году начался нашумевший процесс над «голливудской десяткой»: вместе с Трамбо на скамье подсудимых оказались и другие сценаристы левых убеждений. Гвоздём обвинения стало то, что в ряде фильмов просматривались симпатии к Советскому Союзу. Далтон Трамбо был занесён в «чёрные списки», ему пришлось писать сценарии, укрывшись под псевдонимом.
Узнав, что к сценарию «Римских каникул» приложил руку Трамбо, Капра отказался снимать этот фильм. Сценарий переходил от одного режиссёра к другому, пока руководство «Парамаунт пикчерс» не поручило постановку «Римских каникул» Уильяму Уайлеру. К тому времени у него в активе имелось уже два «Оскара» (за «Миссис Минивер» и «Лучшие годы нашей жизни»). Работать с ним было тяжело (из-за его несносного характера, деспотичного, язвительного, безжалостного ко всем членам своей команды), но заманчиво (14 актеров, снимавшихся в его лентах, удостоились высшей премии Киноакадемии, а 36 номинировались). О деспотизме Уайлера в Голливуде ходили легенды. Он запросто мог раскритиковать в грубой форме, а проще говоря, прилюдно наорать на таких мастодонтов, как Лоуренс Оливье или Бетт Дэвис. Но при этом режиссер обладал удивительным вкусом и чутьем. Он чувствовал малейшую фальшь, не прощал халтуры и требовал полной самоотдачи. Несмотря ни на что, попасть в его когтистые лапы - было пределом мечтаний для любого актера!
Сразу же начались поиски актрисы на роль принцессы. «Мне нужна была девушка без американского акцента, — вспоминал Уайлер, — такая, которая не вызывала бы никаких сомнений в том, что она получила воспитание настоящей принцессы».
В сентябре 1951 года на студии «Пайнвуд» в пригороде Лондона состоялись кинопробы, одной из никому не известных претенденток оказалась юная Одри Хепберн. Впоследствии Уайлер вспоминал: «Как только мы увидели Одри, сразу поняли: вот наша девушка! В ней было все - искренность, естественность, талант». Сложность возникла, когда Хепберн стали снимать на камеру. Она старательно выговаривала нужный текст, но при этом была внутренне скованной, выглядела напряженной, настороженной. Большинство присутствующих на пробах решили, что она их провалила. И только режиссер не желал так просто отказываться от девушки, столь очаровательно-непосредственно ведущей себя вне камер. Он пошел на хитрость. Как только Одри проговорила свои реплики и расслабилась, начав как ни в чем не бывало болтать с осветителями, Уайлер дал знак оператору продолжать снимать, о чем Хепберн, конечно, не подозревала. И ведь получилось! Принцесса Анна была найдена.
Правда, студия потребовала, чтобы юная актриса сменила фамилию — не желая, чтобы её путали со знаменитой Кэтрин Хепбёрн, но Одри отказалась, хотя это могло стоить ей карьеры в кино.
Роль журналиста Джо Брэдли согласился сыграть 35-летний Грегори Пек. Грегори Пек считался образцом настоящего мужчины — красивый, уверенный в себе, и вместе с тем нежный и заботливый возлюбленный. Присущие ему мягкий юмор и интеллигентность придавали особую прелесть его игре. В 1947–1952 годах Пек входил в список десяти самых кассовых актёров американского кино. Он почти идеально подходил на роли в популярных жанрах: вестерне, детективе, романтической мелодраме. Грегори Пека уважали коллеги, он был щедр и доброжелателен к новичкам, так что Хепбёрн не могла и мечтать о лучшем партнёре.
Уайлер смог наконец осуществить свою давнюю мечту — снять весь фильм на натуре. Действие «Римских каникул» было вынесено из павильонов на улицы итальянской столицы. Объяснялось это, конечно, прежде всего финансовыми соображениями: из-за вторжения телевидения и запрещения крупным студиям владеть кинотеатрами Голливуду стало выгоднее снимать за границей.
Лето 1952 года выдалось в Италии жарким, а высокая влажность превратила город в настоящую парилку. Кроме того, был самый пик туристского сезона. По сценарию фотограф, сопровождающий Пека (его играет Эдди Альберт), тайком делает снимки «её королевского величества».
Съёмки фильма приходилось часто останавливать из-за того, что зеваки толпами собирались у тех самых достопримечательностей, где должны были прогуливаться репортёр с принцессой-беглянкой. Особенно трудно приходилось Грегори Пеку, единственной кинозвезде в актёрском ансамбле «Римских каникул». Он не знал отбоя от желающих взять автограф.
Улицы приходилось перекрывать, огораживать памятники, вызывая неудовольствие туристов. Направо и налево раздавались взятки всем, кто обладал хоть какой-то властью. Уайлер был вынужден сократить число дублей до минимума.
Вспоминается забавный случай. Однажды Уайлер попросил Одри сделать ещё один дубль, дескать, сцена ей не удалась. И тут сотни зрителей закричали: „Нет, нет, это прекрасно… Лучше быть не может. Не надо переснимать“. И режиссёр уступил публике безропотно».
Грегори Пек и Одри на съемках по-настоящему подружились, перенеся неподдельную взаимную симпатию на экран. Много позже члены съемочной группы вспоминали, что Пек постоянно шутил и разыгрывал команду, на что Одри смеялась как сумасшедшая, поражая окружающих своим задором.
Одри прекрасно передала пьянящее чувство свободы, охватившее её героиню. Принцесса в новом облике — коротко постриженная — так и лучилась радостью и озорством.
Для Пека это была первая комедийная роль. Он сыграл её легко, со вкусом и стал для своей партнёрши заботливым и надёжным помощником. Он создал в «Римских каникулах» очень живой образ корреспондента, охотника за сенсациями. Наверное, лучший эпизод с участием Пека тот, где он, отказавшись уже от репортажа об Анне, перебирая фотографии, рассказывает приятелю о том, какая это могла быть сенсация.
Вызывая раздражение руководства студии «Парамаунт», Уильям Уайлер почти год монтировал отснятый материал «Римских каникул». Но ситуация вскоре переменилась. Предчувствие чего-то значительного охватило руководство «Парамаунта» с первой же минуты просмотра «чернового» варианта «Римских каникул». «Я знал, что очень скоро весь мир влюбится в неё», — утверждал Уайлер. В фильме проявилось то особое сочетание невинности, энергии и юной свежести, присущее личности и манере исполнения Одри.
Премьера фильма состоялась одновременно в Нью-Йорке и Лондоне 27 августа 1953 года. Одри не присутствовала ни на той ни на другой. Она поехала на Венецианский кинофестиваль, отдав дань уважения той стране, где снималась картина.
Обложка «Тайм» с портретом Одри появилась 7 сентября 1953 года и вызвала настоящую сенсацию. «За блеском фальшивых камней сияние бриллианта» — гласила надпись на обложке.
Одри Хепбёрн вернулась в США знаменитостью. Американская киноакадемия наградила её «Оскаром» за главную женскую роль, актриса получила также премию иностранной прессы и множество других наград. Критики хватили Одри за её «изящество и очарование». Директор студии «Парамаунт» предсказывал: «Если мисс Хепбёрн получит подходящую роль, она станет величайшей актрисой в истории кино».
Премию «Оскар» за сценарий получил только Ян Маклеллан Хантер. Справедливость была восстановлена в 1993 году, уже после смерти Трамбо. Почётную статуэтку получила вдова Трамбо Клео.
Успех «Римских каникул» за пределами США стал грандиозной компенсацией за неудачу в Америке. Дебютантка буквально завоевала зрителя естественностью и обаянием. Отзывы в европейской прессе были созвучны восторгу толпы, штурмовавшей кинотеатры.
Казалось бы, типичный российский пейзаж, но нет) Фото из окна поезда Рим-Флоренция.
Не знаю каким надо быть неудачником, чтоб выбрать именно эти дни в Риме)) 26 февраля выйдя из отеля увидели такую картину:
А по новостям передали, что дети могут не ходить в школу, а некоторые и на работу. К слову, на градуснике -5.
Вот такая европейская зима в конце февраля.
20 января 1993 скончалась бельгийская актриса Одри Хепбёрн. На мой взгляд, одна из самых выдающихся актрис 20 века.
