Лиса
Мой город никогда не смел претендовать на звание мегаполиса, и, хоть в нем никогда не было метро, провинциальным назвать его было никак нельзя. Сейчас я понимаю, каким странным, нелогичным и несуразным мне должно было показаться все произошедшее, но в то время я был готов принять что угодно. Должно быть, именно так и появляются белые кролики в нашей жизни. Порой, в облике лисы.
На часах было около трех утра, я брел по одной из довольно хорошо освещенных центральных улиц города. Этой ночью, как, впрочем, и все другие за последнюю неделю, я не заказал такси, а отправился с поздней смены домой пешком, чтобы еще немного оттянуть возвращение в пустую квартиру. Я не спешил возвращаться, поскольку спешить было не за чем, а будучи дома, я не рвался на работу, поскольку постоянно осознавал, что занят делом, с которым бы справился кто угодно, пройдя день или два обучение.
Осознание собственной бесполезности и дома, и на работе с каждым днем угнетало меня все больше и это чувство грозило перетечь в ощущение полной бессмысленности своего существования.
На голове у меня были полноразмерные наушники «Сони», которые гарантировали отличную изоляцию от шумов внешнего мира для более глубокого и чистого звучания любимой музыки, но штекер свободно болтался под курткой, перекинутый через шею. Мне не хотелось заполнять голову чужими голосами, я слушал тишину.
Шел второй месяц весны, округляющий год моего одиночества. Снег почти полностью сошел с тротуаров и только местами виднелись оплавленные копотью остатки сугробов. Четыре квартала отделяли меня от центральной площади, где, я наверняка это знал, улицы еще полны гуляк, снующих компаний от одного закрывшегося бара к следующему, влюбленных парочек, неторопливо прогуливающихся по аллеям и конечно же попрошаек ссутулившихся на лавочках, в качестве своеобразных горгулий, ставших частью убранства центральных кварталов.
Дороги передо мной были пусты, но подойдя к перекрестку я машинально остановился на красный сигнал светофора. Мысли мои были рассеяны, в то время как взгляд сам собой зацепился за что-то по другую сторону дороги. Боковым зрением я заметил, что светофор засветился зелёным, чем вывел меня из некоего ступора и я понял, что разглядываю лису.
Взгляд невнимательный мог бы принять ее за исхудавшую городскую кошку, но а) все мое внимание было сконцентрировано именно на ней, б) пушистый, даже несколько мультяшный рыжий хвост, словно кричал "ты где такие роскошные хвосты у облезлых котов видал?!".
Едва я сделал шаг навстречу зверьку, как он тотчас помчался на другую сторону улицы, перпендикулярно моему направлению. Впервые за долгое время, я ощутил легкий укол любопытства: я знал, что поблизости нет даже мало-мальски пригодного парка для обитания дикого зверя крупнее белки, не то что леса. Но об этом я подумал во вторую очередь. Первой же моей мыслью было, "ну куда ты, красный же."
Лиса добежала до тротуара, остановилась, быстро оглядела все возможные направления, затем, словно случайно заметив меня, пристально вгляделась в мои глаза парой своих искрящихся изумрудов и ринулась вглубь кварталов, очевидно по очень важным лисьим делам. Может быть, опаздывала на чаепитие к Шляпнику?
Прикинув, что важных дел у меня меньше, чем у лисы, и я могу позволить себе потратить какое-то время на прогулку, я направился по лисьим стопам. К слову, следовал я не только по стопам, но и по методам лисы, потому едва ступив на проезжую часть, я скорее ощутил, чем увидел, промчавшийся перед самым моим носом автомобиль. Светофор по-прежнему горел красным, наушники по-прежнему "защищали" меня от внешнего мира. Водитель резко вильнул, чем, возможно, спас мне жизнь и чем, вероятно, поставил под угрозу свою. Наушники оградили меня от визга, издаваемого тормозными колодками машины, но не уберегли от раздавшейся ругани из открывшейся водительской двери, едва автомобиль остановился. Это был крик, который даже не обязательно слышать, его можно было разглядеть. Так как мне не хотелось, ощутить его и остальными органами чувств, я, не отклоняясь от прежних намерений, поспешил вслед за рыжей беглянкой. Возможно, самую малость быстрее, чем собирался изначально.
Эта часть города была мне хорошо знакома и по большей части состояла из двухэтажных домиков, защищаемых как архитектурное достояние, историческое наследие или что-то в этом роде, и давно сданных в аренду под различные офисы, языковые школы, частные детские сады. Днем здесь кипела жизнь, однако с наступлением вечера, кварталы замирали, свет в окнах гас и шансы встретить кого-либо из живых (как, к счастью, и мертвых) стремились к нулю, поскольку уже давно здесь никто постоянно не проживал. Освещение здешних улиц оставляло желать лучшего, потому мне приходилось то и дело включать фонарик на своем мобильном телефоне, чтобы не наступить в очередную лужу или не провалиться в открытый люк. Уже около трех кварталов я шел "вслепую", потому что потерял след моего рыжего "кролика", и даже снял с головы наушники, силясь расслышать в темноте какое-нибудь шуршание или, возможно даже, пофыркивание.
Споткнувшись о неожиданно бросившийся мне под ноги бордюр, я невольно выругался и в этот момент осознал, что услышал свой голос исключительно у себя в голове, как если бы был до сих пор в звуконепроницаемых наушниках, и понял, что я давно уже не слышал никаких звуков: ни отдаленного воя сирен, ни шума ветра играющего с тротураным мусором, ни мяуканья котов, ни лая собак. Я воткнул штекер в телефон, запустил плеер и нажал на кнопку воспроизведения, но наушники на моей шее не издавали никаких звуков. Я надел их на уши и убедился, что с воспроизведением и громкостью все в порядке и пока наушники у меня на голове, звук льется громко и отчетливо, как ему и следует, но как только я их снимаю, звук тотчас пропадает.
Я слышал, что существует в мире материал из углеродных нанотрубок, который поглощает около 99,8 процентов света, глядя на который создается иллюзия не наличия объекта неосвещенного, а напротив - отсутствия какого-либо объекта вообще. Только черная зияющая пустота.
Именно это и происходило со звуком. А если быть точнее, то даже нельзя было сказать, что со звуком что-то происходит, потому как он отсутствовал как таковой. Как явление в принципе.
В обычных обстоятельствах, подобное может напугать, даже должно напугать, но только если вы не преследуете посреди ночи непонятно откуда взявшегося в центре города лесного зверя. А может, в данных обстоятельствах, это должно напугать еще больше?
Не отвлекаясь на подобные рассуждения и даже не задумываясь о том, почему кварталы города, которые я за свою жизнь обошел вдоль и поперек несчетное количество раз вдруг стали мне совсем чужими и незнакомыми, я продолжил путь, уже не надеясь отыскать лису, но будучи совершенно уверенным, что конечный пункт этой эскапады отыщется сам собой. Может, даже за следующим перекрестком.
Пройдя еще квартал я и в самом деле заметил нечто, что привлекло мое внимание. Выделяясь на фоне редких рыжих фонарей, вдалеке виднелось какое-то свечение голубых, фиолетовых и красных оттенков. Подойдя немного ближе, я смог распознать в светящемся объекте неоновую вывеску бара, который находился ниже уровня земли. Подвальные оконца были темны как и все прочие, звука никакого не было и ничего не указывало на то, что бар открыт, в то время как вывеска гласила, что бар работает с шести вечера и до шести вечера. Так как четыре утра идеально вписывалось в указанный промежуток времени, я спустился по лестнице ведущей ко входу в заведение. Дверь казавшаяся очень тяжелой, громоздкой, словно предназначалась для какого-то убежища, на массивных петлях, обитая наложенными друг на друга листами стали, прошитая корабельными заклепками, легко поддалась несильному толчку, в мгновение обрушив на меня целую плеяду звуков музыки, звона стекла и веселого смеха. Переступая порог я успел заметить табличку на входной двери с названием бара. На ней не было привычных названий фирмы, юридического и фактического адресов и номеров телефона. На стальной, немного поеденной ржавчиной пластине, неровной рукой, но с определенной долей старания было выведено "Нора".
Нора
Я оказался в просторном помещении, укутанным ярким, но теплым светом, испускаемым бесчетным количеством различных светильников. Все пространство казалось было пронизано запахом вкуснейшей трапезы и негромкой, но отзывающейся где-то глубоко в груди шорохом виниловых пластинок, музыкой.
Несмотря на обилие голосов, раздававшихся из-за каждого небольшого столика, расположившихся по периметру зала, бар казался абсолютно пустым. Собственно, если бы не мое присутствие, он и был бы абсолютно пустым. Удивительным можно было назвать тот факт, что стоило только отвести взгляд от пустых столов, как боковым зрением можно было заметить, что они отнюдь не пусты. Тут и там располагались шумные компании коротающие вечер за картами, домино или беседой, громко разговаривая и смеясь, но своими голосами ничуть не заглушая соседей. Их голоса не сливались в единый гомон, а, будто бы ведомые невидимым дирижером, звучали с нужной громкостью, частотой и экспрессией каждый, тем самым составляя некое подобие акапельного оркестра. Не мелодичного, но гармоничного.
Бар был полон, но только на периферии зрения, только когда оставался вне фокуса, таясь от взгляда наблюдателя. Проще говоря, увидеть все происходящее внутри можно было только если не смотреть.
Вдоль левой стены от входа расположилась барная стойка длиной около восьми или девяти метров, подсвеченная свисающими над ней лампами, сделанными из старых медных чайников. Столешница, полируемая догие годы рукавами множества посетителей, представляла собой единую массивную доску, вырезанную из ствола огромного дуба. Размер ее был ровно таким, чтобы не было никакой возможности занести ее внутрь помещения, в котором она находилась.
Я подошел к одному из высоких стульев у стойки и только собирался сесть на него, как меня неожиданно остановил голос бармена.
— Это не очень вежливо, молодой человек. Разве вы не видите, что здесь занято? — Я поднял глаза и увидел по ту сторону стойки подростка лет четырнадцати, практически вдвое младше меня, который, смерив меня серьезным взглядом, принялся и дальше приготавливать замысловатый слоистый коктейль, который состоял по крайней мере из полутора десятка разных напитков. Занят этим он, видимо, был и до того, как сделать мне замечание, хоть до момента, как раздался его голос я и вовсе не видел никого за барной стойкой. Не поднимая более взгляда, он предложил мне сесть на соседний, свободный стул. Ростом он был около ста шестидесяти сантиметров, чрезвычайно худым, что оправдывало ношение старомодных подтяжек. Белая рубашка его по замыслу швеи должна была быть приталенной, если не обтягивающей, но все равно свободно болталась и собиралась складками на щуплом тельце. Под подбородком черная бабочка-галстук, однако сам подбородок привлекал гораздо большее внимание - его скрывала довольно-таки густая рыжая борода, переходящая в усы над верхней губой. Выглядела она столь неуместно, что больше походила на бутафорскую и я даже попытался разглядеть следы гримерного клея или повязки удерживающие ее на столь юном лице.
— Так и будете меня разглядывать или закажете что-нибудь? Вы присаживайтесь, располагайтесь, не стесняйтесь. — Произнес бармен-подросток, снова жестом приглашая меня занять место за стойкой. Оставив один свободный стул и взобравшись на ближайщий точно такой же свободный стул, я принялся оглядывать помещение и его убранства.
Большая часть зала была отделана декоративными панелями высотой в треть стены из натурального дерева, тонированного темным лаком в цвет столешницы. Остальная часть стен была выкрашена темно-зелёной краской, но очень малая их часть оставалась нагой. Стены украшало огромное количество картин в резных рамах.
Большая их часть содержала сюжеты охоты на лис, но если присмотреться, то можно было заметить, что там где полагалось быть охотникам - были лисы. Лисы верхом на лошадях несущихся галопом, лисы в цилиндрах неспешно прогуливаются по угодьям в преддверии начала охоты, лиса отдающая команду дюжине охотничьих собак, лиса прицеливающаяся из ружья во что-то, что осталось за рамками картины. На некоторых можно было заметить лис играющих в карты, на иных сольные портреты, очевидно, знаменитых и очень довольных собою лис.
— Осторожно, только не ударься. — слева от меня внезапно раздался женский, даже скорее девчачий, если не детский, голос, да так неожиданно, что я невольно соскочил со стула, едва его не опрокинув.
Повернувшись я увидел хитрую улыбку, подобную тем, что я наблюдал на картинах, а затем и лицо, которое эту улыбку обрамляло. Острые скулы, небольшой острый носик им под стать. Выразительно бледная, даже при таком теплом освещении, кожа, усыпанная огромным количеством веснушек.
Цвет ее глаз я разглядеть не смог под огромными ресницами, а вот волосы ее описать я бы предпочел и не пытаться, однако деталь эту маловажной счесть никак не могу.
Дело в том, что цвета у ее волос не было. По крайней мере своего. На первый взгляд, они мне показались серебристо-серыми, но только я немного пригляделся, как был уже уверен - каштановые. Еще через пару мгновений я был готов поклясться, что они точь-в-точь в тон прошлогодней листвы, что виднелась под сугробами, а позже сомневался уже, была ли та листва фиолетовой. При всем при этом, они не меняли цвет и в помещении причудливой игры света не наблюдалось.
Сидела она на том самом месте, которое я намеревался занять изначально, том самом, которое мальчишка-бармен назвал занятым.
Немного смутившись, я переспросил у девушки, что она говорила.
— Не ударься, говорю.
— Не удариться? Зачем, в смысле обо что? — Казалось, ее забавляет мое непонимание и, поморщив носик, она, будто сомневаясь, сказала:
— О лампу.
— Какую лампу?
— Слева от тебя.
Я обернулся, чтобы понять, о какой лампе говорит моя собеседница и тут же стукнулся головой о свисающий достаточно низко чайник-светильник. Удар оказался достаточно сильным, чтобы высечь искры в моем сознании и на мгновение мне показалось, что в помещении погас свет. Схватившись за голову я чудом удержал равновесие и, пока пытался прийти в себя, услышал, как с деланным разочарованием в голосе, моя новая знакомая протянула, — опяяять.
Когда звон в голове немного поутих я недоуменно уставился на девушку. Она без тени смущения встретила мой взгляд своими ярко-зелеными глазами, немного наклонив голову набок, вопросительно произнесла:
— Фыр-фыр?
— Рябина! — Представилась девушка и по-ребячески протянула в приветствии мне руку. Я заметил небольшую татуировку в виде костяшки домино у нее на предплечьи.
— Необычное имя. — отозвался я, аккуратно пожимая хрупкую кисть.
— Хуже других?
— Оно само по себе другое.
— А какое имя не другое?
— Ну… Да любое.
— Любое другое?
— Да. — Произнес я, до того как успел понять, что попал в ловушку.
— Как моё, например? — Хитро улыбнувшись спросила Рябина.
— Нет. Твоё - другое.
— Кажется, мы снова закольцевались!
— Снова?
— Этот разговор уже был. Много раз. И всегда проходил именно так. — Внезапно тон ее стал почти серъезным, но через мгновение на лице вновь появилась лукавая улыбка.
— И ты всегда мне об этом сообщала?
— И ты всегда об этом спрашивал.
— И даже в самый первый раз?
— Первого раза не было. Когда у нас впервые произошел этот разговор, он уже был точно таким, как и предыдущий.
— Я запутался.
— И уже давно. Поэтому ты здесь.
Абсурдность этой беседы на тот момент мне была непостижима, потому я даже не счел ее отличной от прочих, кои иной раз завязывал с незнакомцами в барах. Если что-то и казалось мне странным в тот момент, так это то, куда деваются все налитые барменом кружки с пивом и замешанные коктейли, ведь за все время моего пребывания у стойки я не видел никого, кроме моей странной новой подруги, в то время, как бармен, не переставая пополнял посуду все новыми порциями алкоголя. Вот, передо мной четыре благоухающих апельсином бокала оксфордского пунша, один неосторожный взгляд в сторону - напитков как небывало! Вот, я наблюдаю, как бармен тщательно выдавливает персиковое пюре в бокал для шампанского, медленно, тонкой струйкой вливает в него игристое просекко и аккуратно перемешивает ложечкой, как через мгновение у него в руках уже почти наполнившаяся кружка индийского эля.
— Если он не будет наливать пиво и смешивать коктейли, то что еще бармену делать? — Неожиданно сказала Рябина, словно читая мои мысли. — Всякому человеку нужно дело, а если дела нужного нет у человека, то и человек ненужный. Выходит, что и человека будто нет.
Не отвлекаясь от нарезки лимонов для очередной порции коктейлей, бармен одобрительно кивнул на произнесенные моей собеседницей слова, но что та ответила коротким, едва заметным, но почтительным кивком.
— Может, закажешь что-нибудь, почтишь труд человека? — Спросила девушка.
— О, конечно. Ты что будешь?
— Как и ты, — на мгновение задумалась и добавила, — как и все.
— Два "как и все“, пожалуйста!
— Разумеется. — Не смутившись моего глупого каламбура ответил бармен и поставил на стойку перед нами, будто дожидавшийся своего часа, антикварный фарфоровый чайный сервиз, со струящейся к потолку шлейкой пара из носика изящного, но потрепанного годами чайничка.
— Ну, — будто намереваясь произнести тост, Рябина подняла правой рукой чашечку, левой придерживая блюдце. — За твое возвращение.
Чаепитие
С немалой долей удовольствия, я взял в руки блюдце с чашкой, намереваясь подыграть Рябине, даже не представляя, во что мы, собственно, играем.
— За независимость Колумбийской Картахены! — Произнес я, полагая, что мои слова тоже не должны иметь какого-либо конкретного смысла. Я поднес чашечку к губам, в то время как Рябина смотрела не отрываясь и не моргая в мои глаза. Сделав глоток, я заметил заплясавших чертиков в омуте ее зеленых глаз. Если такое возможно, конечно, улыбка ее стала еще хитрее, как мне показалось, и игривее прежней, а глаза немного сощурились. В руках она вертела игральную костяшку домино.
— И как?
— Чай? Кажется, черный. Все что могу сказать. Я в чае не очень разбираюсь.
— Мне нравится то, как неловко ты пытаешься острить. Это очень даже мило.
Только я вознамерился смутиться и раскраснеться, как пол под моим стулом затрясся, светильники принялись понемногу раскачиваться, а посуда за стойкой негромко позвякивать. Ни бармен, ни Рябина не обратили на землетрясение ровным счетом никакого внимания и я предпочел также изобразить невозмутимость. Должно быть, получилось у меня неважно, поскольку девушка, прыснув со смеха, предложила мне расслабиться и оглядеться по сторонам.
Обернувшись к залу, первое что я заметил, это то, что мне уже не было необходимости так сильно стараться не смотреть, чтобы увидеть других посетителей этого чудного места. Поднявшись со стула я неуверенно двинулся вглубь зала и по мере перемещения я все отчетливее различал собравшихся отдыхающих. Второе, что я никак не мог проигнорировать, это то, что в неприметных углах, подобно кулуарам, располагались все новые ответвления зала и стоило повернуть в один, как там также обнаруживались все новые и новые закутки с бесчетными ответвлениями и все новыми помещениями, которые были точь-в-точь первый зал.
Опьяненный сюрреалистичностью происходящего, я бродил по этим лабиринтам целую вечность и не стесняясь разглядывал собравшихся в баре. На каждом столике стояли подносы с чайными сервизами и все посетители заведения пили чай из крохотных фарфоровых чашечек.
Казалось, между людьми сидящими за одним столиком не может быть никакой связи, но для приятного времяпрепровождения им не были помехой ни возраст, ни социальный статус, ни эпоха к которой они принадлежали.
Я испытывал восторг граничащий с эйфорией от ощущения того, что мир вокруг меня преображается как по мановению волшебной палочки, словно невидимые спицы сплетают реальность вокруг меня, предугадывая мой следующий шаг, чтобы я не ступил в пустоту.
Тем прекрасно было ощущение нереальности происходящего, что я осознавал всю его реальность.
И, что еще более удивительно, я понял, что не мир этих лабиринтов появляется вокруг меня, а я сам только что появился в этом мире.
В какой-то момент, пол под моими ногами снова заходил ходуном, я немного покачнулся и оперся рукой о ближайший стул. Посуда на столах также качалась, чай выплескивался на стол, но никто на это не обращал внимания, лишь пожилой мужчина, на чей стул я оперся, повернулся ко мне, подмигнул и сказал "держись за поручни, парень".
Когда землетрясение завершилось, я продолжил пробираться в глубь лабиринта, но понял, что конца ему не видно и скорее всего просто нет.
Вспомнив о Рябине, я заволновался, смогу ли найти обратную дорогу к барной стойке, но обернувшись понял, что стою все в том же зале, не далее чем на десять шагов от моей собеседницы. Уже более твердой и уверенной походкой я направился к барной стойке.
— И как? — Снова спросила Рябина широко улыбаясь, зная, что теперь я понимаю ее вопрос.
— Что это такое?
— Чай? Кажется, черный. Все что могу сказать. Я в чае не очень разбираюсь. — Передразнила меня девушка и сделал глоток из чашки. Я последовал ее примеру, одним глотком опустошил содержимое своей посуды и пока бармен наполнял мою чашку вновь, теплый и терпкий напиток словно обволакивал изнутри каким-то блаженным спокойствием и уютом.
— Значит, мы знакомы. Без обид, но я почти уверен, что помнил бы тебя. Скорее всего, ты меня с кем-то путаешь.
— Нельзя помнить то, чего ещё не было. Память не так работает. — Раздосадовано произнесла Рябина.
— Но мы с тобой уже бесконечно много раз проводили одну и ту же беседу. — Попытался уточнить я.
— Да, но ты был гораздо старше обычно. По крайней мере, я впервые вижу тебя без седин. Совсем ещё мальчишка, — сказала девушка и улыбнулась каким-то своим еще не сбывшимся воспоминаниям.
— И виделись мы в этом баре?
— Но не обязательно в этом городе. На свете очень много городов, забыл?
— Можно я не буду делать вид, что что-то понимаю?
— Ты обещал, что вернешься. Вернешься, когда будет подходящее время, — продолжала Рябина, проигнорировав мои слова.
— Я обещал?
— Видимо, подходящее время наступило до того как ты дал обещание, потому о нем еще не помнишь.
Не зная, как реагировать на подобные слова, я сделал глоток чая и уставился в упор на девушку, рассчитывая на то, что под моим пристальным взглядом она не выдержит, разразится смехом и наконец расскажет, в чем соль шутки и кто ее подговорил. Однако Рябина смеяться не спешила, немного нервно теребила в руках опустевшую чашку, водя пальчиками по ее кромке, размышляла о чем-то своем и, скорее всего, подбирала такие ответы на мои будущие вопросы, которые бы и дальше не позволили что-либо понять. Бар снова сотрясся, но я уже и сам не обратил на это никакого внимания.
— Я не смогу тебе ничего объяснить, но ты и сам мне запретил пытаться.
— Я? Я очень даже не против, чтобы ты мне что-нибудь объяснила, но я даже не знаю, что мне и спрашивать.
— Мы уже почти на твоей станции, так что я даже и не успела бы попытаться. — Грустно отозвалась девушка.
— Где мы? — Переспросил я, будучи неуверенным, что правильно её расслышал, так как помещение заполнил шум.
Гул, поначалу отдаленный, по мере нарастания стал все больше походить на голос доносящийся из множество низкокачественных динамиков. Женский голос что-то сообщал через эти динамики монотонным складным голосом, однако посетители принялись говорить все громче и слов разобрать было совсем нельзя.
— Мы там, где все началось, там, где все будет всегда начинаться, — говорила, почти уже кричала Рябина, — но любому началу нужно какое-то завершение и неважно, в какой очередности.
Она протянула ко мне свою руку и я уже ожидал ощутить ее пальцы у себя на затылке, как если бы она решила притянуть меня к себе и поцеловать, но вместо этого коснулась моего плеча, проскользила по руке вниз и, добравшись до кисти, вложила мне в ладонь какой-то небольшой предмет.
Я не успел посмотреть, что отдала мне Рябина, так как мне пришлось схватиться за барную стойку, чтобы не упасть. Казалось, земля прекратила свое вращение и инерцией меня сбросило со стула, посуда, картины на стенах, некоторые посетители, все полетело на пол. Испуганно я посмотрел в погрустневшие глаза Рябины, она смотрела за мою спину в сторону зала.
— Твоя станция. Пора.
Я обернулся, но увидел лишь в каких-то двух метрах от себя сплошную стену с нарисованным на ней с фотографической точностью залом, всем его интерьером и посетителями. Безграничное пространство, по которому я совсем недавно прогуливался разглядывая всё и всех кругом вдруг стало двухмерным. С шипением невидимых гидравлических механизмов, в стене поначалу прорезался прямоугольник высотою в два и шириною полтора метра, а затем разделился надвое вертикальной линией и обе половины его разъехались в стороны, обнажив передо мной черную как смоль пустоту.
Я обернулся на Рябину, она грустно улыбнулась мне и одним только взглядом сказала "пора".
Подхваченный невидимым потоком я против своей воли направился навстречу пустоте. Я пытался сопротивляться, но меня влекло словно взбеленившейся людской массой, прорывающейся в двери магазина в день распродажи. Я вообразил, что через несколько мгновений я растворюсь в этой пустоте, распадусь на атомы. От страха я зажмурил глаза, а когда вновь их открыл, то обнаружил себя дома в своей постели.
Эпилог
Любому началу нужно какое-то завершение. И не важно, в какой очередности.
Что было, то прошло. Простая, элементарная истина. Мы не способны влиять на события прошлого, в то время как они влияют на нас постоянно. Последствия любых событий не иллюзорны, но гораздо важней то, как мы их интерпретируем через призму времени. Что мы запомнили и вынесли из них. В этом контексте, так ли важно, имели ли некоторые события место быть на яву или же просто пригрезились?
В некотором смысле, воспоминания нереальны, поскольку представляют собой не более чем образы событий, которые некогда произошли и которых уже нет.
Если взглянуть на сон, как на воспоминание, пусть и ложное, то способен ли он повлиять на наши дальнейшие поступки также, как и события произошедшие наверняка? Если да, то должен ли сон иметь меньшую силу?
Тогда, почти пятнадцать лет назад, проснувшись на утро с жутким похмельем я не мог сказать точно, приснилось ли мне мое ночное приключение и были ли воспоминания о нём реальны хоть отчасти. В кармане куртки я нашел костяшку домино, которую мне в руку вложила Рябина. Мне казалось, что если поднапрячься, я могу вспомнить, как пьяный, бредя по улицам я случайно заметил небольшой прямоугольный предмет, наклонился, подобрал ту самую доминошку и положил зачем-то в карман. Вероятно, мой мозг выдумал это воспоминание в попытках как-то рационализировать факт того, что казалось невозможным.
Сейчас я понимаю, что значения особого это и не имеет, поскольку именно эта костяшка стала той самой, что запустила целую цепочку событий. Именно события той ночи повлекли за собой череду перемен в моей жизни.
На утро я не отправился на работу, но в этот раз не из-за мучившего меня похмелья, как это иной раз случалось. Мне не нужно было искать никаких причин, чтобы уволиться, более того, у меня уже просто не укладывалось в голове, что для увольнения с нелюбимой работы нужны какие-то причины. Мне было двадцать пять лет, я не был обременен семейными узами и какими-то серьезными обязательствами. Я чувствовал себя свободным, как никогда.
Какое-то время я побродил по городу в поисках "Норы", но естественно такого бара не нашёл, равно как и кого-либо, кто бы о нем слышал.
Вскоре, я собрал свои вещи, уместив в один рюкзак все самое необходимое. В конце концов, "не обязательно в этом городе. На свете много городов, забыл?"
За годы скитаний я не нашел "Нору" и, в какой-то момент, устав от переездов, обосновался в столице. Я перепробовал себя на многих поприщах, сменил с десяток разных професий, но, в конце концов, нашел себя в работе барменом.
Я пишу эти строки за считанные минуты до того, как бар откроется и начнется моя смена. Концовка моей истории может вам показаться несколько скомканной, но это лишь потому, что она еще не окончена. Ведь, может быть, именно этой ночью сюда заглянет Рябина.
Возможно, именно этой ночью все завершится и все начнется. Снова. Как и всегда.
