- Ну давай, держи стопку, чего сидишь?
Отец посмотрел на меня.
- Стесняешься, что ли?
Я поднял рюмку, и мы махом опустошили их.
- Не морщись, заедай вон огурцом, - отец указывал пальцем одной руки на миску с малосолыми огурцами, а другой закидывал один из огурцов себе в рот.

Человек он уже был старый. В облезлом свитере, видно, что давно не стираном. В вытянутых в коленях трениках и теплых тапочках, которые я ему ещё летом привез. На голове лысина, с редеющими седыми волосами и такой же белой бородкой с усами.
- Вооо, какие вкусные сей год получились, - причмокивая, перекидывая с зуба на зуб, которых было уже через раз, кусок откусанного черного хлеба, сказал он.
Я морщился от выпитой самогонки. Быстро жуя огурец и тут же кусая хлеб, пытался скорее перебить ее вкус.


Папа жил один.
Мама у нас умерла пару лет назад, зимой. Поскользнулась на мостках, когда ходила в хлев, обрядить скотину. Ударилась о них головой.
Поросят, двух, отец через пару-тройку дней продал, а корову зарезал. Но не сам. Сам уже не мог, возраст и здоровье не позволяли, просил соседа дядю Колю.
Помню в город посылку присылал с мясом.

- Ну давай ещё, - предложил отец, - чё их греть-то?
И принялся наливать ещё по одной.
- Пап, я пока не буду, - сказал я, - позже чуток.
- Сынок, ты это, давай не выделывайся, - поставив бутылку на стол, сказал папа, - мамка у нас крепкая была, сильная. За нее сразу две надо пить. Огурец сразу приготовь вот себе, - и положил мне на тарелку огурчик, - вкусные.

Сегодня были мамины поминки. Я старался поддерживать отца, чтобы он тут не сидел в одиночестве, или не шел пить по деревне.
Так-то он практически не пьет, но сегодня поминки – «святое дело, мамку помянуть», - говорил он.
И мы махом выпили ещё по одной.

Сколько я не звал отца переехать в город, он ни в какую не соглашался. Мне говорит с Валькой (так звали маму) надо рядом быть. Уезжать нельзя. И очередные попытки его уговорить, я откладывал на неопределенный срок.


Помню, как будто вчера это было.
На столе фотография мамы.
Сидит на ней - улыбается.
Мы с папой о ней говорим. В основном он, а я, разинув рот, слушаю.
Переслушивал эти истории каждый год, и мне они нравились все больше и больше.
Как они гуляли в молодости, как родился я. Потом садик, школа, юность...
На какое-то время мы замолкали, смотря на ее фотографию. Вспоминали каждый своё, свои маленькие моменты, связанные с мамой. Каждый свои тайны и секреты, которыми делились с ней...


Теперь, я смотрю на нее, но уже один.
Рядом фотография папы.
Улыбающаяся мама, а рядом чуть хмурый отец. Ее король и защитник.
На столе самогонка, по его рецепту, купленная у дяди Коли, малосольные огурчики и хлеб.
- Не такие вкусные огурцы,  как у тебя, пап, - морщась от вкуса самогона, и заедая ее огурцом сказал я, - далеко не такие.

Они смотрели на меня с фотографий и молчали. А я говорил, вспоминал детство, что-то рассказывал из прошлого и нового.
- Пап, а помнишь, как я в лесу заблудился, - на моем лице появилась улыбка, - стою ору, а ты сзади подходишь?
Затем я снова замолкал, смотря на их фото.
Самогон обжигал моё горло, но огурцы, как и всегда справлялись с этой горечью.
Потом я снова начинал говорить, а они так же молча слушали и улыбались.
Рядом стоял стул, на котором еще совсем недавно сидел папа в своем потрёпанном свитере и теплых тапочках.

Как будто вчера это было...

Как будто вчера...

Антон Петрович умер очень некрасиво. Не на операционном столе, что при его статусе было бы шиком. Не в своей постели, что, конечно, не одобрила бы стареющая супруга.

Антон Петрович умер пьяным в канаве. В промежутках между кабаками. Когда утренней зарплаты уже не было, но какие-то крохи оставались. Выраженные в смятых надорванных сторублёвках крохи. Возможно, такая межкабачья смерть красила бы бомжа, но Антон Петрович не был бомжом.

Он был обычным. Обычным мужиком пятидесяти четырёх лет. Жил в обычной хрущёвке с обычными неровными стенами и давно не беленными потолками. Был женат на обычной бабе, которая лет пятнадцать назад ещё могла бы считаться женщиной. И работал, разумеется, на самом обычном заводе абсолютно заурядным токарем. Умереть Антон Петрович должен был тоже вполне обычно, от сердечного приступа или рака простаты лет через десять. Немного не дожив до пенсии, чем несомненно порадовал бы наше самое обычное государство.

А вот поди-ка. Взял и умер в канаве. Нетрезвым. Испачкался весь, конечно. Ещё и обосрался. Можно сказать даже сдох, а не умер. Сам не ожидал. И уж точно не планировал.

Сейчас Антон Петрович лежал в сосновом гробу, обитом красной дешёвой тканью, и готовился опуститься в выкопанную рядом могилу. Последним штрихом оставались прощальные дежурные речи.

Первой дали высказаться промокающей глаза уголком платочка вдове.

— Антоша, милый, на кого ты меня покинул? Как же так? — всхлипывала банальными фразами вдова. — Ведь хотели ремонт делать. У сына вот годовщина свадьбы...

Вдова забилась в рыданиях. Подскочившие холуи помогли ей отойти в сторонку, придерживая за траурные плечи. Вторым на эфемерный пьедестал взошёл начальник Антона Петровича.

— Антон был хорошим мужиком. Хорошим работящим мужиком, — голос начальника звучал мужественно. Речь он дробил на рваные фразы и вбивал их в кладбищенский воздух. — Выпивал, конечно. Но кто не пьёт? Бывало, опаздывал. Но это ерунда. Зато честным был. Трудоголик, что говорится. Любили его. Уважали.

Начальник врал. Врал не потому что был плохим человеком. Врал, ибо так полагалось. О мёртвых либо хорошее, либо ничего. На самом деле Антона Петровича не любили. Но и не не любили. Порой раздражались, порой одобряли, а чаще и вовсе не замечали. Потому что обычные люди-то, кому они нужны?

После начальника выступил коллега. Потом дальний родственник. Потом пьяница-сосед, благодарный Антону Петровичу за бесплатную водку на поминках. Речь соседа получилась самой искренней.

После соседа не выступал никто. Закончились у покойного знакомые. Гроб подвесили на связанные между собой грязноватые простыни, и бравые могильщики опустили заколоченную домовину в зёв. Спустя десять минут у могилы никого не было, на погосте воцарилась привычная тишина.

И только редкие сороки на деревьях могли уловить еле слышное подвывание, которое даже при полной тишине не каждое ухо поймает.

Это усопший после выслушанных теплых слов скорбел о себе из глубины бесконечности. Антон Петрович до этого дня и не представлял, какой он замечательный.

Наверное, стоило ради такого помереть.

Это продолжение поста "Мой отец".

После смерти отца мать старалась найти ему замену. Как будто хотела что-то доказать злым языкам и односельчанам. Ей был нужен хозяин в доме и отец детям. При этом мнение детей не учитывалось.

Первая попытка оказалась неудачной.
С этим мужчиной её познакомили кумовья. Он приехал откуда-то из далека. Возможно, специально для знакомства с нашей матерью. Был разведён. Где-то у него остались двое детей старше нас.

Это был обычный мужчина с обычной внешностью. Не красавиц и не урод.
У него были большие волосатые руки с татуировками, какие были в моде в те далёкие времена.
Например, расходящиеся лучи солнца или имя, написанное по одной букве на каждом из четырёх пальцев. Или полное имя на тыльной стороне ладони. Некоторые писали: "Не забуду мать родную".
У моего старшего двоюродного брата была надпись "Сын Кубани", над которой мы иногда подшучивали.
"О́-о-о, сын Кубани!" - многозначительно говорили мы. А что тут ещё скажешь? Мы и сами Кубань любим и на Кубани выросли и пропадали там всё лето вместо пионерских лагерей.

Едешь так в рейсовом автобусе с подружками, а за поручни держится огромная рука взрослого дяди 45+ с надписью "Коля". И мы с девчонками начинали переглядываться и непроизвольно улыбаться. Нам казалось забавным, что этот огромный дядя просто Коля и теперь все, кто видел его руку, об этом знают.

А у этого было написано Вася.
Надо отдать должное Васе.
Он был добр к нам, общителен и быстро завоевал наше расположение, хотя от его огромных рук с рыжеватыми волосами веяло чем-то чужим. Да и говорил он немного иначе, не напевно и не растягивая слова, как мы.
Сестра даже умудрилась подписать школьную тетрадку его фамилией, которая была короче и лучше нашей. Ну, это нам тогда так казалось.
Но это, конечно, не прокатило.

Работал новоиспеченный папа трактористом в колхозе. Кажется, я даже успела прокатиться с ним на гусеничном тракторе по инициативе матери. Кроме грязи и шума других впечатлений не осталось.

Не знаю, сколько времени длилась семейная идиллия, но, видимо, не долго.
Теперь я понимаю, что со времени смерти отца не прошло и года.

Скандал разразился на поминках нашего настоящего отца. Это была годовщина его смерти.

Была середина лета.
Народу было много.Погода стояла хорошей, поэтому столы были накрыты во дворе. Мать старалась не ударить в грязь лицом перед односельчанами. Всё готовилось с большим размахом. Помню множество бабулек в светлых платочках. Кто-то помогал обслуживать столы.
На столе была самогонка. Этого я не помню, но далее вы поймёте, почему я об этом упомянула.

Кажется, Вася не должен был присутствовать на поминках. У них с матерью была такая договоренность.
Но он припёрся в разгар застолья, к тому же был сильно пьян. Вот тут он и показал своё истинное лицо.
Пьяный он был омерзительным и скандальным.
На попытки матери удалить его Вася яростно сопротивлялся, что-то выкрикивал. А затем устроил скандал и стал угрожать матери: "Я вызову милицию и расскажу им, что ты гонишь самогонку." Он орал это так громко, что все гости это слышали.

Такого позора мать не могла вынести. Она пришла в ярость.
В Васю полетели его скромные пожитки и в тот же миг он был изгнан навсегда из нашей жизни.
Мы с сестрой совсем не расстроились.

Но отчим у нас всё же появился.
Вторая попытка матери оказалась более удачной. Но об этом в другой раз, если вам будет интересно.