***

В нашем небольшом N-ске до сих пор, хотя с момента событий в 1999 году прошло уже 15 лет, не утихают пересуды и толки по одному ужасающему сознание событию. В тот год в нашем захолустном городке произошёл поистине невероятный, не укладывающийся в голове случай — гибель чуть менее четырёхсот человек. Да-да, почти четыреста человек погибли в считанные минуты весной 1999-го и не где-нибудь, а в областной «столице знаний», в областном многопрофильном университете во время ужасного пожара. Причину установили сразу — это был поджог каким-то неопознанным (да и не найденным) веществом, совершённый в самой дальней, наполовину деревянной части здания. Огонь буквально за 15 минут охватил всё строение - по словам очевидцев, сила тяги гнала ураган огня по коридору со скоростью пассажирского поезда, выбивая даже окна, мгновенно поджигая пластиковую плитку на полу, деревянные двери и заставляя даже краску на стенах пузыриться и чернеть.

Всё это я узнал от прямых очевидцев этих событий — не напрямую, конечно, а через третьих лиц — слухи после пожара облетели город не хуже огненной волны, шутка ли — в один день статистические показатели погибших в пожарах взлетели до небес.

Сами события я помню плохо — мне было шесть лет, смерть была для меня чем-то отдалённым, чуждым. Зато с 10 лет я гораздо сильнее заинтересовался огромным, выгоревшим зданием с кое-где провалившейся крышей — мы с ребятами регулярно наведывались в это место, чтобы побегать по коридорам, поиграть в прятки или войнушку. В коридорах стоял запах гари, руки пачкались о сажу, нас мог поймать сторож, но жажда адреналина пересиливала страх.

Кстати, здание хоть и было сильно повреждено, но могло быть восстановлено, однако этим никто не стал заниматься. Уцелевшие вещи (буквально два грузовика!) вывезли через неделю, поставили забор из профилированной стали и посадили чисто символического сторожа, типичного «дядю Васю». Кроме нас, ребятни, туда почти никто не забирался, так как красть там было совершенно нечего — ни кирпичей, ни какой-либо мебели, ни даже цветных металлов — всё более-менее ценное было либо сожжено, либо вывезено позже. Мы с ребятами со страхом рассматривали расплавившиеся тонкие ручейки, блестевшие со стен — это когда-то были медные провода — они оплавились, когда где-то в здании загорелась и замкнула линию трансформаторная будка. Все эти свидетельства страшной трагедии мы показывали новичкам, которые приходили на пожарище впервые, чтобы они боялись и спор «продержаться в спортзале 10 минут» был выигран нами (в этом спортзале, расположенном на минус первом этаже, было больше всего погибших).

Никакой мистики или монстров мы не встречали — конечно, иногда мелькала в конце коридора какая-то тень или раздавался в тишине громкий стук — но всё это объяснялось либо птицей или собакой, либо упавшей дверью или куском разбитого стекла.

Однако день, когда я пришёл туда в последний раз, я запомню на всю жизнь.

***

Это было месяц назад, в начале мая 2014-го. Я учился тогда в университете и так получилось, что у меня появилось «окно» в пять выходных подряд и я решил на это время приехать в родной город, погулять по родным улицам, пообщаться с домашними. Через день после приезда я отправился на пепелище, причём отправился я туда в одиночку — моих друзей не было в городе — кто-то учился в другом городе, кто-то закончил местное ПТУ и отправился в армию, кто-то просто переехал. Мне было интересно вспомнить детство и юность в этих полусгоревших, совершенно неприветливых руинах.

Под моросящий дождь я вошёл в здание. На первом этаже не было ничего интересного — за 15 лет тут было великое множество самых разнообразных людей, от простых бомжей и корреспондентов до уфологов-хуёлогов и экстрасенсов, так что первый этаж я быстро прошёл. О, а вот и широкая лестничная клетка второго этажа, тут я впервые поцеловался — тогда мы с кучей друзей и подруг устроили тут небольшую пивную попойку с «бутылочкой»; в коридоре второго этажа мы играли в «городки». Вот ржавый железный остов старого дивана с торчащими пружинами — мы притащили его сюда со свалки, чтобы было удобнее сидеть, но в то время, конечно, он выглядел гораздо лучше, чем сейчас.

Воспоминания нахлынули на меня и понесли дальше, на третий и четвёртый этажи. Вот тут мы играли в прятки и в войнушку — большие аудитории с двумя выходами позволяли разворачивать просто эпические баталии компанией из десяти-пятнадцати человек. На четвёртом этаже у нас, десятилетних пацанов, был «штаб» - клуб избранных Мужиков, ибо добраться до небольшой комнатки с жиденькой крышей можно было только одним способом — на четвереньках по кромке стены шириной в тридцать сантиметров на высоте пятиэтажного дома — на такое решалась только небольшая безбашенная компашка, в которую был вхож и я.

Однако даже мы, взрослые и храбрые покорители выгоревшего вулкана, не хотели и боялись даже не в одиночку спускаться в подвальное помещение, где был эпицентр этого самого вулкана.

Источник возгорания находился именно там — в старом крыле. Когда-то половина этого здания была большой церковью с часовней, колоколами и куполами. Во времена Советского Союза церковь прикрыли во имя борьбы со средневековым мракобесием. Освещать души дремучих «верунов» начал университет — к церкви пристроили большое крыло, убрали купола и колокола. Постепенно университет поглощал церковь — деревянные стены, пропитанные опиумом для народа, заменялись каменными, пересыпанными гранитом науки. В конце концов осталось маленькая древняя часовенка с довольно обширными катакомбами — их не стали разрушать, устроив там библиотеку. Вход в часовню находился в дальнем коридоре университета.

Мы бывали там всего три раза — все три раза исключительно в компании — освещения там не было, но, в отличии от простого университетского подвала, мы испытывали сильный страх, когда доходили до конца коридора и начинали спускаться по каменным ступеням вниз, к библиотеке.

Мне же в тот день было наплевать. Детские страхи давно отступили, ностальгическое настроение пробудило чисто детское любопытство — а что же находится в этом подвале? Я спускался вниз, охваченный воспоминаниями, с каким-то детским задором понимая, что сейчас в одиночку раскрою тайну страшного подвала, а потом буду в компании пацанов рассказывать, какой я храбрый и крутой.

На первом этаже я пошёл по длинному, полутёмному коридору, который был бы совсем непроглядным, если бы часть крыши была на своём месте — коридор представлял собой что-то типа крытой дорожки со стенами, соединявшую ВУЗ с древней часовней. Часть крыши прогорела и я мог видеть свой путь и часть серого, пасмурного неба. Когда я добрался до двери, я всё-таки почувствовал лёгкий мандраж — было ощутимо темно, в этом месте крыша была целой. Я включил фонарик на телефоне и, толкнув остатки железной двери, посмотрел вниз.

Светодиод от вспышки, конечно, не мог добить до пола — я видел узкую лестницу, а внизу — темноту. По бокам — стальные перилы. Разумеется, всё было чёрным от копоти и походило на глотку какого-нибудь злобного демона. Ну да ладно, я плюнул на мандраж и пошёл вниз.

После семи-восьми метров лестницы я попал на квадратную площадку площадью где-то четыре квадратных метра. По бокам и впереди меня были проёмы — слева была маленькая комнатка без каких-либо вещей — щербатый косяк показывал, что когда-то тут висела дверь. Впереди меня находилась единственная, пожалуй, во всём здании целая двустворчатая дверь — удивительно, но она не выгорела и была заперта. Справа был вход в библиотеку.

Когда я вошёл туда, страх нахлынул с новой силой — света не хватало даже на пару метров, от моих движений по сгоревшим столам и стеллажам плясали сильно контрастировавшие тени. Я почувствовал в крови адреналин и старался себя успокоить.

Примерно отсюда и начался пожар. Странно, но в то же время это место не выглядит так, как будто отсюда вырвалась смерть сотен человек. Я стоял, задумываясь о событиях, которых не мог знать, но очень хотел.

–- Что же тут случилось... - пробормотал я вполголоса чётким, но всё-таки сиплым голосом. Сзади раздался шорох, и то, что пройдёт дальше, буквально за две-три секунды, навсегда впечатается в мою память. Я резко повернулся вместе с фонарём, чувствуя, как волосы на затылке поднимаются, как от холода, глаза непроизвольно расширяются а под лопаткой наливается тяжесть. От стены резко отпрыгнула тень, но я молил, чтобы это была тень от какой-нибудь нитки с рукава или букашки, ползущей по светодиоду телефона. Нет, это была не тень. Будто бы из стены прямо ко мне вышел иссохшийся, ужасно худой человек с блестевшими в темноте глазами. Уже через мгновение (я даже не успел вздрогнуть, не говоря о крике) он оказался ко мне нос-к-носу и с совершенно диким выражением глаз резко приложил ладони к моим вискам. Уже испытывая ощущение проваливающегося под ногами пола и усилившегося земного притяжения я понял, что это не человек. Я даже не успел испытать отвращения от давления его сгоревших, хрустящих ладоней на мою голову, как потерял сознание. Последним, что я услышал, был его шелест: «Узнай, узнай, узнай...» с интонацией, в которую была вложена просто чудовищная сила убеждения.

***

«Посмотри на это моими глазами и скажи мне... скажи...» - это был всё тот же шелест, но более-менее живой и постепенно удалявшийся. Я открыл глаза. Нет, я не в подвале и я вовсе не должен тут находиться. Это какая-то незнакомая комната, что-то вроде гостиницы, а я лежу на кровати. Сев на неё, я стал тереть голову, пытаясь прогнать плескавшийся в ней шум. Смысл слов сгоревшего человека дошёл до меня и обжёг мой разум, я вздрогнул, но воспоминания о подвале, о детстве и вообще о моей личности стали медленно меркнуть. С последним потиранием висков они пропали вовсе. Где-то в душе погас последний огонёк прошлого меня.

Голова немного болела. Я встал с кровати и подошёл к чемодану, лежавшему в кресле. Я знаю, что там лежит кое-что значительное, чего добивался я с великим трудом. Я раскрыл этот большой кожаный ящик и приподнял комплект одежды. Да, она под ней — прямоугольная, обмотанная тканью, книга. Моя сила, моя защита и моя месть. Когда я развернул её, мою душу наполнила гордость за возложенную на меня миссию, ощущение безграничной власти и жажда разрушения. В голову полезли воспоминания.

Я всегда любил мистику, заклинания и сатанизм. Мне нравилось тешить своё самолюбие, мечтая о том, что после моих запеваний вокруг меня кружатся черти, а дьяволята готовы выполнить любое моё желание, но всё это был детский сад, пока я не достал эту великую книгу. Она случайно попала ко мне в руки, когда я работал в городской библиотеке. В самом дальнем углу, во время очередной инвентаризации, я наткнулся на толстую, потёртую временем и чужими пальцами, сатанинскую книгу с изображением черепа с растущими из него паучьими лапами на обложке. Заинтересованный, я присел на стопку книг и начал её рассматривать. С удивлением я отметил, что рисунок выполнен вручную, не карандашами и не ручкой, а чем-то другим. Чернила обычные, не кровища и не сажа от сожжения каких-нибудь кошек — обычная толстая книга, полностью написанная вручную мелким, но аккуратным почерком.

Ситуация немного осложнялась тем, что кое-где между текстами, написанными на церковно-славянском (который я умел читать), жуткими рисунками и пустыми листами попадались выделенные пропусками заклинания на латыни. Если я вздумаю это читать, мне придётся немного подучить её, а пока я стал рассматривать картинки. Все они были выполнены очень старательно — очевидно, что тот, кто её писал, имел в запасе массу времени и терпения. Классические козлоногие черти, однако, в отличии от современных картинок с забавными озорными хулиганами, были изображены страшно, они источали злобу и животный страх. Ниже этих картинок давались описания и пояснения - что-то типа учебника по чёртоводчеству. В частности, мне удалось разобрать, что «Они боятися денного светения» и что «Изстругати он лицы я от руманства» («они боятся дневного света, он сдирает кожу их с лиц» то бишь).

–- Класс! - сказал я и, конечно, у меня не возникло даже мысли зарегистрировать эту книгу в библиотеке. Быстро кинув её в сумку, я доделал дела и с трудом дождался окончания рабочего дня.

В течение нескольких вечеров я изучал фолиант. Это была очень подробная книга про демонов, чертей и злых духов, включая водяных, леших и домовых с весьма интересными заметками про их вызов, нахождение, избегание и управление.

Одна из самых крупных глав была посвящена особым местам, как сейчас бы сказали, «аномальным». Там писалось, что в местах с особо высокой концентрацией зла грань между видимым и невидимым миром истончена и что злые духи, черпающие свою силу из такого источника, способны очень сильно проявлять себя в реальном мире, особенно при присутствии «спехостии» (ударение на первую встреченную «и»), что переводится на современный, как «катализатор, ускоритель». Это особый предмет, явно связанный с аномальной зоной, при присутствии которого духи имеют на порядки большую силу.

Я увлёкся чтением книги. Да, это было что-то новое, что раньше мне никогда не попадалось. Это была действительно серьёзная книга, почти что оружие — я понял это, когда дошёл до главы, в которой рассказывалось, как натравливать на людей демонов, как управлять чертями и даже выпускать наружу запертых в аномальных зонах демонов. Я стал почти постоянно думать об этой книге, горя желанием прочесть её всю.

Но вернёмся к «спехостиям». Оказалось, что для каждого типа духов они разные. Для домовых, например, это грядущие перемены, связанные с их жилищем, то есть, можно сказать, их катализатор — надвигающиеся важные события. Для целого ряда других злых духов катализатором является собственно человек — для водяных, русалок и леших. Как только человек попадает в подвластную им зону, они становятся активными и начинают его преследовать. Черти же, например, проявляются во время психической слабости человека — на этом месте в книге был рисунок нескольких чертенят, которые острыми зубами «раздирати хитрость булдыжью» («раздирали разум слабого духом человека») - пьяницы, больного, истощённого.

Я не описал тут и десятой части прочитанного из половины книги, да это и не важно. Важно то, что больше всего меня привлекло — управление злыми духами. В книге говорилось что-то вроде того, что далеко не всякий хер с горы может ими управлять, для этого нужно зарекомендовать себя каким-нибудь крайним злом. Стоит только вспомнить феноменальное везение знаменитых маньяков-убийц, как сразу начинаешь в это верить. Единственный способ заручиться расположением сил зла, не убивая десятки невинных людей — заявить о своём желании служить и достойно пройти «опытание». В книге было подробно расписано о том, что именно заключается в «опытании» и мне оставалось только ждать, когда я соберусь с духом. Скоро этот день наступил.

***

В тот день я приехал на родительскую дачу и ближе к вечеру начал готовится. По инструкции требовалась масса довольно жутких вещей, но я смог их раздобыть. В заброшенном сарае я по инструкции начертил мелом большой круг (для первого соприкосновения со злом нужен был именно круг, а не пентаграмма, так как он защищает. Те, кто в таком случае рисовал пентаграмму, надолго в живом состоянии не задерживались), кинул в него собачью шкуру, которую купил ещё год назад у знакомого собрата по разуму, и расставил свечи на небольшом от круга расстоянии, после чего прочёл заклинание на латыни, не заходя в круг и подошёл к шерстяному мешку с сегодняшней невинной жертвой — бродячей кошкой, которую мне совсем не было жалко — у меня была очень важная причина убить её. Кроме того, мне удалось найти нож, которым был убит невинный человек — он попался мне чисто случайно, благодаря полиции — они должны были уничтожать улики, обличающие преступника, в специальном месте, но на этот раз они просто выбросили их на городскую свалку. На лезвии оставались тёмные пятна крови... Этим ножом я несколько раз проткнул мешок, подождал, пока кошка перестанет биться в агонии, взял книгу, вошёл в круг и прочёл следующее заклинание.

В сарае стало почти тихо — на улице перестал шуметь ветер, стрекотать кузнечики и летать птицы. «Почти» тихо потому, что вдали слышался глухой ритмичный грохот, очень тихий, едва уловимый. Свечи горели ровно и спокойно, отбрасывая мельтешащие по углам тени. Так я стоял около минуты, пока не задался вопросом - «А почему тени так сильно трясутся, если свечи горят ровно?», в этот же момент тени сорвались со своих мест и обрели облик маленьких, иссохшихся, совершенно чёрных людишек. Их было четверо, ростом около полуметра. Суетливые, как настоящие свечные тени, они замелькали вокруг круга, как будто что-то выискивая. Все, кроме одного. Это были «стени», о которых писалось в книге. Одна из этих стеней внимательно смотрела прямо на меня своим полупрозрачным верхним отростком. Сзади раздался шорох, тихий свист и неразборчивый шёпот. Как только я решил повернуться, стень впереди меня быстро затараторила:

–- Саша-Саша-Саша хороший, ой какой хороший, посмотри на меня внимательно, я тебе кое-что покажу такое интересное, тебе понравится, ты только не оборачивайся!

Она тарахтела своим высоким, немного гнусявым голосом ещё какие-то слова, но я её уже не слушал. По книге, которую я внимательно изучил, следовало, что верить нечисти нельзя никогда, в особенности мелкой шушере типа стеней. Они хитрые, но хитрость их детская, её легко раскрыть. Они приложат все усилия, чтобы ты вышел из спасительного, безопасного круга и отдался в их острые, «аки бричь», лапы, скрывающиеся под мягкой, полупрозрачной тенью. Я мигом обернулся и обомлел, осознав свою дикую оплошность — на меловом круге в одном месте лежала шерстяная нить, нарушая его непрерывность (видимо, она выпала из мешка с кошкой). По этой нити уже шла одна стень, балансируя и махая руками, как канатоходец. Я быстро, под крики «Умрёшь-умрёшь-умрёшь!» за спиной, вытянул из-под ног мигом отпрыгнувшей вбок стени нить. Раздался гвалт, щелчки зубов и рычание, в котором слышалось «Ну смотри! Попадёшься!».

Когда я обернулся обратно, я взмок от внезапно выступившей испарины — прямо передо мной, от стены до стены, стоял ряд гробов с телами внутри. Испугался я больше от неожиданности, нежели от того факта, что покойники в них были моими родственниками и друзьями — я понимал, что это галлюцинация.

–- Это ты их убил, - бесновались стени, - Смотри-смотри-смотри, тут и для тебя гробик есть, смотри, что мы будем с тобой делать! - визжали они, расцарапывая пустой ящик своими когтями.

Я не стал медлить — книга утверждала, что стеням скоро это надоест и они уйдут. Я открыл книгу в нужном месте и прочёл заклинание, заключавшееся в том, что я прошу дать мне возможность стать служителем мёртвого мира в этом, живом мире. Стени притихли на минуту и неожиданно разбежались по углам, став обычными тенями. Снова запели птицы, застрекотали кузнечики, грохот вдали пропал и я услышал звук шагов — кто-то пришёл и спугнул стеней. Даже отсюда я слышал тяжёлое, носовое дыхание и тягучую поступь пропойного алкаша, которого был готов убить в тот момент. За стеной пшикнули спички, послышались звуки раскуриваемой сигареты. Я всё ещё стоял в круге, наливаясь яростью человека, лишённого серьёзной и необычной власти.

Синяк докурил свою, наверно, «Приму» и пошёл дальше, в сторону дороги. Я осмотрелся. Тени были спокойны, никто не тараторил и не бегал. Я начал заносить ногу над кругом, как вдруг мой нос потянул запах гари со стороны того места, с которого ушёл алкаш. Раздалось тихое, низкое хихиканье, я на автомате поставил ногу обратно и в этот же миг из угла выстрелила чёрная тонкая тень, с разочарованным рычащим воем остановившаяся возле круга.

–- Теперь ты сгоришь! - выскочили отовсюду стени и начали водить вокруг меня хоровод, - Сгоришь-сгоришь-сгоришь! Беги, беги, мы тебя не тронем!

Дело было уже серьёзным. Если огонь разгорится — я погибну. А он уже начал разгораться, сарай потихоньку заполняется древесным дымом — пришлось сесть на корточки и время от времени прикрывать глаза рукой (закрывать их дольше, чем на несколько секунд, книга строго запрещала) среди беснующихся и орущих в дыме тварей. Неожиданно в моей голове возникла мысль, что огонь не настоящий, что это очередные игры этих мелких чертенят. Сначала я не понял, почему это пришло мне в голову, но когда прислушался, до меня дошло — грохот. Далёкий, но чуть громкий, он всё ещё слышался, а слышался он только тогда, когда стени рисовали мне страшные картинки.

Твари заткнулись. Я убрал руку с глаз и оглянулся. Стени неподвижно, без единого шевеления, стояли передо мной в ряд, окружив круг, глядя на меня своими безглазыми и безликими головами. Дыма не было, огня тоже. Стени не бесновались, мне показалось, что они впервые стали серьёзны.

В книге ничего не было написано о том, что станет моим «опытанием», было сказано только то, что оно будет. Грохот вдали всё приближался и я понял, что это шаги. Шаги чего-то огромного и настроенного явно недружелюбно. Стени мгновенно разлетелись по углам. Шаги начали ускоряться и чем ближе они становились, тем быстрее оно передвигалось и тем больше нарастал мой страх. Умом я понимал, что его шаги зависят от скорости биения моего сердца, но ему я приказать не мог — чем больше я боялся, тем быстрее оно приближалось. Вот оно уже в десяти метрах от сарая, вот оно уже у двери, вот оно выбивает её...

В сарай ворвался крупный, мощный человек и мгновенно оказался возле меня. Я увидел его только до груди, так как сидел на корточках. Его туловище было определённо не из плоти — скорее, из какого-то металла — очень массивное, с синеватым отливом, но при этом с небольшими ранами, из которых текла кровь. Создание протянуло ко мне свою ужасную руку, похожую больше на клешню (рассматривать в мельчайших подробностях тогда у меня времени не было) и подняло меня метра на два, схватив за горло. Я отчаянно брыкался, недоумевая, как оно зашло за круг и проклиная тот миг, когда я нашёл книгу. «Посмотри на меня» - раздалось у меня в голове и я взглянул на лицо этой твари.

Я не знаю, как более-менее качественно передать его ужасную личину. Когда-то это было человеческое лицо, но по его середине, от лба до подбородка как будто кто-то прошёлся бензопилой с широким лезвием — на лице зияла огромная широкая вертикальная рваная рана, очень глубокая, с лоскутами плоти, торчавшими в разные стороны. Глаз не было — рана захватила и их, носа и рта тоже. Однако он смотрел, смотрел...

От ужаса меня стошнило и я потерял сознание.

***

Я проснулся на даче, на диване. В голове стоял небольшой туман, но я сразу припомнил события прошедшей ночи. Обрывками я помнил, как шёл по тёмной, освещаемой лишь луной, дорожке к даче, как сзади меня дико ревел и грохотал монстр. В то утро больше всего мне хотелось уехать обратно в город, но надо было проверить, что с сараем — быть может, мне всё это приснилось? Горло болело, но ведь оно могло болеть по любой другой причине, верно? Синяки, которые я обнаружил через зеркало, немного поколебали мою наивную уверенность в том, что мне всё это пригрезилось. Я вышел на улицу и пошёл к сараю.

Кажется, я даже не удивился, увидев его разрушенным до основания. Кое-где доски были перемазаны кровью, на некоторых лежали кровавые колечки кошачьих внутренностей. Значит, не приснилось. В тот же день я вернулся обратно в город в свою квартиру.

Напрасно я мечтал, чтобы всё прошло просто так, чтобы демоны про меня забыли, ибо в тот же день я стал отмечать изменение своего психического состояния — я стал ненавидеть людей. Сначала в электричке я затыкал уши наушниками, чтобы не слышать гвалт и пустую болтовню, потом на улице... Грязные, тупые обыватели, они ничерта не умеют, не знают, не могут... Только они виноваты в том, что я стал «таким».

Каким именно я стал, я понял в тот же день. В мою голову начали вкладывать мысли. В моей голове стал образовываться план мести людям, при этом тонкие детали появлялись в моём мозгу из ниоткуда. Пару дней я прожил в своей квартире, обдумывая план мести. Демоны услужливо подкладывали мне в поток мыслей неизвестные детали плана. Я кое-что ЗНАЛ. Просто ЗНАЛ, из ниоткуда.

Я знал, что в городе N имеется университет, что там есть часовня с просто катастрофической мощностью. Там определённо заперто довольно сильное зло, которое накапливало энергию не один десяток лет. Его спехостии — человек и некий артефакт. Артефактом должно было быть то, что свидетельствовало о его власти. Можно было бы обойтись и без него — моей энергии хватило бы, чтобы выпустить его оттуда, но инструкциям всё-таки желательно следовать.

На следующий день я уже заказал билет и отправился в N-ск и вот я стою в комнате простенькой гостиницы, рассматривая книгу и получая всё больше и больше полезной информации. Я узнал достаточно много про часовню. Там есть катакомбы, в своё время это была библиотека, пока её не переместили в другое крыло, мотивируя это тем, что студентам неудобно брать оттуда книги. В старой библиотеке оставались такие же старые, как и она, советские книги по техническим специальностям — они давно устарели и их заменили на новые, немного урезанные, из-за чего некоторым студентам позволяется время от времени приходить в старую библиотеку и читать их. Забирать их категорически запрещено.

Услужливые демоны продолжали начинять меня информацией: студенты могли проходить туда только при помощи именной магнитной карточки в количестве не более пяти; с ними обязан был быть старый, проверенный преподаватель. Разумеется, студенты тоже не были левыми людьми с улицы и вполне были достойны там находиться. К чему такая конспирация, демоны мне не объяснили — мне достаточно знать того, что они мне уже рассказали.

Я не стал с собой брать ни вещи, ни книгу — я понимал, что после того, что я сделаю, мне эти вещи больше не понадобятся — заклинания будут у меня в голове, а вещи я смогу просто брать у людей, которые будут мне их беспрекословно отдавать, так как я буду уметь владеть и разумом.

Дорога до университета заняла около получаса, через университетские турникеты я прошёл свободно, показав на проходной старый студенческий билет. Проблема оставалась только в пропуске в библиотеку — они были только у пятерых. Трое были уже там, внизу. Четвёртый не пришёл вообще, а пятый болтался на этаже — оставалось думать, как взять у него пропуск, но думать не надо было — за меня это делали Они.

Я плохо помню, как забрал пропуск... Кажется, я украл его из его сумки и меня заметили — этот промежуток времени начисто вылетел из моей памяти (кажется, я ударил человека в безлюдном коридоре), я помнил только, подходя к двери, что у меня мало времени и надо торопиться.

Когда я спускался по лестнице вниз, оттуда неожиданно навстречу ко мне стал подниматься какой-то человек, удивлённо на меня смотревший — очевидно, те студенты, которые имели право сюда ходить, были знакомы ему в лицо. Я старался не смотреть на него, сделал безразличную мину и уверенно направился дальше вниз. Человек ушёл. У меня было несколько минут.

Внизу моё внимание привлекла вселившая в моё сердце страх вещь — над двустворчатой дверью, за которой и находилось жилище демона, было несколько сквозных отверстий в форме букв славянского алфавита. Я не стал к ним присматриваться, отметив только, что за ними мелькал свет, как будто за дверьми горело пламя. Приложив ключ-карту к замку, я тихонько зашёл внутрь.

Библиотека была маленькой. Справа, за длинным столом, сидел старый преподаватель, трое студентов сидели за столом слева, обложившись открытыми фолиантами советских гениев науки. Я, стараясь не привлекать внимания преподавателя, который определённо знал всех допущенных в лицо, сказал тихо «Здрасьте», накинул капюшон и медленно пошёл вдоль стола, остановившись возле огромной раскрытой книги, машинально начав её перелистывать, одновременно оценивая обстановку.

Продолжение в комментах

Пути разобрали в начале шестидесятых, когда мне было года три или четыре. Железную дорогу ликвидировали, ездить теперь оставалось только в Лондон, и дальше городка, где я жил, поезда уже не ходили.

Самое первое воспоминание, на которое я могу полагаться: мне полтора года, мама в больнице рожает сестренку, мы гуляем с бабушкой, и выходим на мост, и она поднимает меня, чтобы я посмотрел, как внизу идет поезд, тяжко дыша и пыхтя дымом, как черный железный дракон.

Теперь паровозы уже не ходят, а вместе с ними исчезли пути, соединявшие деревни и города.

Я не ожидал, что поезда исчезнут. К тому моменту, когда мне исполнилось семь, они уже ушли в прошлое.

Мы жили в старом доме на окраине городка. Дальше начинались пустые распаханные поля. Мне нравилось, перелезши через изгородь, улечься в тенистых зарослях рогоза и читать запоем; если же мне хотелось приключений, я отправлялся исследовать заброшенное поместье на другом краю поля. Там был заросший пруд, а над ним - низкий деревянный мостик. Во время моих набегов на тамошний сад и парк я ни разу не видел ни сторожа, ни смотрителя, и никогда не заходил в дом. Я не хотел напрашиваться на неприятности, к тому же я свято верил, что все старые дома населены привидениями.

Не то чтобы я был легковерным; просто я верил во все страшное и сумрачное. В детстве я был убежден, что ночь полна призраков и ведьм, голодных, мечущихся во тьме, одетых во все черное.

Обратное, впрочем, тоже справедливо: днем было безопасно. Днем - безопасно.

Ритуал: летом, в последний день школьных занятий, возвращаясь из школы, я снимал ботинки и носки, и, держа их в руках, шел по каменистой, усыпанной щебнем тропинке, осторожно подбирая розовые мягкие пальцы. Летом, во время каникул, я надевал ботинки только после долгих уговоров и угроз. Я упивался свободой от обуви до самого сентября, когда снова начинались школьные занятия.

Я обнаружил ту лесную тропинку, когда мне было семь. Сияло жаркое лето, и в тот день я забрел далеко от дома.

В тот день я исследовал окрестности. Я прошел мимо старого дома со слепыми, заколоченными досками окнами и вошел в лес, где не был еще ни разу. Спустившись с крутого склона, я оказался в тенистой, незнакомой мне ложбине, и свет, пробивавшийся сквозь густую листву, был зеленым и золотым. Мне казалось, что я попал в сказочную страну.

По дну ложбины, вдоль тропы, тек ручей, в котором водились крошечные прозрачные рачки. Я поймал несколько штук и смотрел, как они вертятся у меня на ладони, на кончиках пальцев. Потом я их отпустил.

Я отправился дальше по тропе. Она была идеально прямая, поросшая невысокой травой. Время от времени мне попадались замечательные камешки: спекшиеся, сплавленные комки, коричневые, фиолетовые, черные. На свету они отливали всеми цветами радуги. Я счел их неимоверно ценными и набил ими все карманы.

Я шел и шел, по тихому зелено-золотому коридору, и никто не попался мне по дороге.

Мне не хотелось ни есть, ни пить. Мне было просто интересно, куда ведет эта тропа. Она была абсолютно прямой и идеально ровной. Она не менялась, менялись места, через которые она пролегала. Сначала я шел по дну оврага, и по обе стороны от меня возвышались поросшие травой склоны. Потом вдруг тропа пошла выше, и, шагая по ней, я смотрел на верхушки деревьев и редкие крыши домов вдалеке. Мой путь был прям и ровен, и я шел по нему, минуя холмы и долины, холмы и долины. И вдруг, в одной из долин, я вышел к мосту.

Мост - огромная арка поперек тропы - был построен из гладкого красного кирпича. Снизу на мост вела лестница, перегороженная сверху деревянной калиткой.

Я удивился, увидев на своем пути признак того, что в мире есть люди. Я уже начал считать тропу явлением природы, как, например, вулканы. И тогда, скорее из любопытства, чем по какой-либо другой причине (я ведь уже прошел сотни миль, по крайней мере, мне так показалось, и мог оказаться где угодно), я поднялся по лестнице и прошел через калитку.

Я не знал, где я.

По верху моста шла грунтовая дорога. По сторонам его были луга. Точнее, с моей стороны было пшеничное поле, а с другой стороны - просто травяной луг. В засохшей грязи на дороге виднелись отпечатки тракторных колес. Я перешел на другую сторону моста: звука шагов не было слышно, босые ноги ступали бесшумно.

Вокруг не было ничего, на многие мили; только поля, пшеница и деревья.

Я поднял валявшийся на дороге колосок, вылущил из него сладкие зерна и принялся задумчиво жевать их.

Я понял, что мне уже хочется есть, и спустился вниз, к заброшенной насыпи. Пора было идти домой. Заблудиться я не мог: надо было просто идти обратно той же дорогой.

Под мостом меня ждал тролль.

– Я тролль, - сказал он.

И добавил, немного помедлив, словно поясняя:

– Фи-фай-фе-фоль.

Он был огромный: его макушка касалась верха кирпичной арки. И он был немного прозрачный. Через него были видны и кирпичи, и деревья, смутно, но различимо. В нем словно воплотились все мои кошмары. У него были огромные крепкие зубы, острые когти, и сильные, волосатые ручищи. Волосы у него были длинные, как у кукол, с которыми играла моя сестра, а глаза - выпучены. Он был гол, и член свисал из зарослей длинных волос между ног.

– Я тебя слышал, Джек, - прошептал он голосом, похожим на шум ветра. - Я слышал, как ты идешь - топ-топ - по моему мосту. А теперь я съем твою жизнь.

Мне было всего семь лет, но дело было днем, и, насколько я помню, я не испугался. Детям не вредно иногда попасть в сказку - они прекрасно могут с ней справиться.

– Не ешь меня, - сказал я троллю. Я был одет в полосатую коричневую майку и коричневые вельветовые штаны. И волосы у меня были коричневые, а одного переднего зуба не было. Я учился свистеть в дырку, но успеха пока не добился.

– Я съем твою жизнь, Джек, - сказал тролль.

Я взглянул троллю в глаза. Я решил его обмануть.

– Здесь сейчас пойдет моя старшая сестра, - сказал я, - она куда вкуснее. Съешь ее вместо меня.

Тролль принюхался и усмехнулся.

– Ты здесь один, - сказал он. - По тропе никто не идет. Никто-никто.

Потом он наклонился и ощупал меня: прикосновение было легким, как у слепого, словно бабочки в полете коснулись лица. Потом он понюхал пальцы и покачал своей огромной головой.

– У тебя нет старшей сестры. У тебя есть только младшая сестра, и та ушла в гости к подружке.

– Ты это почуял? - спросил я в изумлении.

– Тролли могут учуять радугу, и тролли могут учуять звезды, - печально прошептал он. - Тролли могут учуять сны, которые тебе снились еще до рождения. Подойди поближе, и я съем твою жизнь.

– У меня полны карманы драгоценностей, - сказал я ему. - Возьми их вместо меня. Гляди.

И я показал ему оплавленные самоцветы, которые собрал по дороге.

– Шлак, - сказал тролль. - Отходы из паровозной топки. Не нужны.

Он широко открыл рот. Острые зубы. Запах гниющей листвы и изнанки вещей.

– Съем. Сейчас.

На моих глазах он становился все более плотным, все более настоящим, а мир вокруг уплощался и бледнел.

– Погоди, - я потоптался по сырой земле под мостом, пошевелил пальцами ног, пытаясь ухватиться за уходящую реальность.

– Тебе не нужна моя жизнь. Еще рано. Я… мне всего семь лет. Я же и не жил еще. Я прочел еще не все книжки. Я ни разу не летал на самолете. Я даже свистеть не умею - ну, чтобы по настоящему. Может, отпустишь меня? Когда я стану старше, подрасту, когда меня будет больше, я вернусь.

Тролль уставился на меня глазами, похожими на фары.

Потом он кивнул.

– Тогда до встречи, - сказал он. И улыбнулся.

Я повернулся и пошел обратно по пустой тропе, где когда-то лежали рельсы.

А потом пустился бегом.

Я несся по тропе, залитой зеленым светом, свистя и отдуваясь, пока не почувствовал боль под ребрами. Я схватился за бок и, запинаясь, побрел домой.

Я рос, и поля вокруг исчезали. Один за другим, вместо них появлялись дома - улица за улицей, и их называли именами полевых цветов и почтенных писателей. Наш дом - старое, поношенное викторианское строение - продали и снесли. На месте сада тоже появились дома.

Дома строили везде.

Однажды я заблудился в новом районе на месте лугов, в которых знал каждый уголок. Хотя я не сильно переживал из-за того, что луга исчезли. Старое поместье купила крупная корпорация, и тоже построила дома вместо парка.

Прошло восемь лет, прежде чем я вернулся на старую тропу, а когда я вернулся, я был не один.

Мне было пятнадцать; я уже два раза переходил из школы в школу. А ее звали Луиза. Она была моей первой любовью.

Я любил ее серые глаза, легкие русые волосы, неуклюжую походку (словно олененок, едва вставший на ноги, учится ходить; звучит глупо, но вы уж меня простите). Я увидел ее с жевательной резинкой за щекой, когда мне было тринадцать, и я ринулся в свою любовь, как самоубийца - вниз головой в реку.

Вся проблема с тем, чтобы любить Луизу, была в том, что мы были друзьями, и у каждого из нас были свои, другие романы.

Я никогда не говорил ей, что люблю ее, и даже просто - что она мне нравится. Мы были просто друзья.

В тот вечер мы сидели у нее дома: мы слушали «Раттус Норвегикус», первый альбом «Стрэнглерз». Как раз зарождался панк-рок, и перспективы были самые захватывающие: и в музыке, и во всем прочем. Потом я собрался идти домой, а она решила меня проводить. Мы шли, взявшись за руки, совсем невинно, по-дружески, и через десять минут дошли до моего дома.

Ярко светила луна, мир был явственен и бесцветен, а ночь - тепла.

Мы подошли к дому, увидели свет в окнах, остановились на крыльце и заговорили о группе, которую я как раз собирал. В дом мы не пошли.

Потом как-то вышло, что теперь я пойду ее провожать. И мы пошли обратно, к ее дому.

Она рассказывала мне о ссорах с младшей сестрой, которая таскала у нее косметику. Луиза подозревала, что ее сестра уже занималась сексом с мальчиками. Луиза еще ни разу не занималась сексом. И я тоже.

Мы стояли на дороге у ее дому, под натриево-желтым светом фонаря, в свете которого наши лица были бледно-желтыми, а губы - черными.

Мы улыбнулись друг другу.

А потом мы просто пошли куда глаза глядят, выбирая улицы потише и тропки побезлюднее. За одни из новых кварталов тропа вела в лес, и мы пошли по ней.

Тропа вела прямо вперед, было темно, но окна домов вдалеке были похожи на звезды, спустившиеся на землю, и луна светила довольно ярко. Один раз мы испугались, когда кто-то впереди вдруг зафыркал и засопел. Мы прижались друг к другу, увидели, что это просто барсук, посмеялись и пошли дальше.

Мы говорили всякую чушь про свои мечты, желания, мысли.

И все это время я хотел поцеловать ее, тронуть ее грудь, обнять ее, позволить ей обнять меня.

Наконец я улучил подходящий момент. Над тропой проходил старый кирпичный мост, мы остановились под ним, и я прижал ее к себе. Ее губы открылись навстречу моим.

И вдруг она застыла.

– Привет, - сказал тролль.

Я выпустил Луизу из рук. Под мостом было темно, но эта темнота была заполнена троллем.

– Я ее заморозил, - сказал тролль, - чтоб нам поговорить. Так вот: я съем твою жизнь.

Сердце мое часто билось и я чувствовал, что весь дрожу.

– Нет.

– Ты сказал, что вернешься. И вернулся. Свистеть научился?

– Да.

– Это хорошо. Никогда не умел свистеть.

Он принюхался и кивнул.

– Приятно. Ты вырос. Больше жизни, больше опыта. Мне больше есть.

Я схватил Луизу, словно неподатливого зомби, и вытолкнул ее перед собой.

– Не ешь меня. Я не хочу умирать. Ешь ее. Она точно вкуснее меня. И на два месяца старше. Какая тебе разница?

Тролль молчал.

Он обнюхал Луизу снизу доверху: ноги, промежность, грудь, волосы.

И взглянул на меня.

– В ней нет вины, - сказал тролль. - А в тебе есть. Она не нужна мне. Мне нужен ты.

Я посмотрел из-под моста на свет звезд в ночи.

– Но я столько всего не сделал, - сказал я, скорее себе, чем троллю. - То есть… я еще… Ну, я ни разу не был с девушкой. И не был в Америке. Я еще…

Я запнулся.

– Я ничего не сделал. Пока еще…

Тролль молчал.

– Я могу придти еще раз. Когда буду старше.

Тролль молчал.

– Я вернусь. Честное слово.

– Вернешься? - спросила Луиза. - А куда ты собрался?

Я обернулся. Тролль исчез, а девушка, в которую, как мне раньше казалось, я был влюблен, стояла в тени под мостом.

– Пора домой, - сказал я ей. - Пошли.

Мы пошли домой, и по пути не сказали ни слова.

У нее был роман с ударником из панк-группы, в которой я играл, а потом, много позже, она вышла замуж еще за кого-то. Уже после ее замужества мы однажды встретились в поезде, и она спросила, помню ли я ту ночь.

Я ответил, что помню.

– Ты мне очень понравился той ночью, Джек, - сказала она. - Я думала, ты меня поцелуешь. Я думала, ты хочешь пригласить меня на свидание. Я бы согласилась. Если бы ты пригласил.

– Но я не пригласил.

– Нет, - сказала она. - Не пригласил.

Волосы у нее были коротко острижены. Это ей не шло.

Больше я ее не видел. Элегантная женщина с натянутой улыбкой не была девушкой, в которую я был влюблен, и мне было неловко с ней говорить.

Я переехал в Лондон, а потом, через несколько лет, переехал обратно, но городок, в который я вернулся, не был тем, который я помнил с детства: здесь не было полей, ферм, каменистых тропинок, и я уехал оттуда, как только смог, уехал в деревню еще миль на десять дальше по дороге.

Мы поселились - я уже женился, и наш малыш учился ходить - в старом здании, которое некогда, много лет назад, было вокзалом. Пути давно сняли, и пожилая пара, жившая напротив нас, разбила огород на том месте, где раньше лежали рельсы.

Я старел. Однажды я нашел у себя седой волос; в другой раз я услышал свой голос в записи и понял, что он в точности похож на голос отца.

Я работал в Лондоне продюсером в одной большой музыкальной фирме. Каждый день я ездил в город на поезде, иногда возвращаясь домой вечером.

Мне пришлось завести в Лондоне небольшую квартиру: нелегко ездить в город каждый день, когда группа, которую ты ведешь, с трудом выбирается на сцену к полуночи. Это, в свою очередь, означало, что у меня появилась масса возможностей переспать на стороне, при желании. Желание было.

Я думал, что Элеонора - так звали мою жену; наверно, надо было сказать раньше - не знает о тех, других женщинах; но однажды зимой я вернулся из Нью-Йорка, неплохо проведя там две недели, и, войдя в дом, увидел, что он холоден и пуст.

Элеонора не оставила записки. Она оставила мне письмо: пятнадцать машинописных страниц, ни единой опечатки, и каждое слово - правда. Даже постскриптум, где было написано: «Ты ведь не любишь меня. И никогда не любил.»

Я надел пальто, вышел из дому, и просто побрел вперед, ошеломленно и несколько оцепенело.

На земле не было снега, но стоял мороз, и опавшая листва хрустела у меня под ногами. Деревья черными скелетами стояли на сером фоне шершавого зимнего неба.

Я шел вдоль дороги. Мимо проносились машины, спеша кто в Лондон, кто обратно. Я оступился на ветке, незаметной в куче темных листьев, порвал брюки и оцарапал ногу.

Я дошел до соседней деревни. Дорогу пересекала речка, и по ее берегу шла тропка, которую я раньше не видел. Я пошел по ней, глядя на местами замерзшую воду. Река журчала, плескалась и пела.

Прямая и почти заросшая травой тропка уходила в поля.

На обочине я заметил камешек, почти вросший в землю. Я поднял его и счистил грязь. На запекшейся фиолетовой поверхности появился странный радужный отблеск. Я сунул его в карман пальто и держал в кулаке, шагая дальше, и это утешало и грело душу.

Река устремилась в сторону, через поля, а я молча шел по тропу.

Я шел еще примерно с час, и потом увидел дома на насыпи - новые, маленькие, приземистые.

А потом я увидел мост, и понял, где я: на старых путях, только я пришел сюда с другой стороны.

На опоре моста виднелась надпись «Барри любит Сьюзан», и вездесущая эмблема «Национального фронта».

Я стоял под мостом, под аркой красного кирпича, посреди оберток от мороженого и пакетиков из-под чипсов, и смотрел, как мое дыхание паром разносится в морозном вечернем воздухе.

Штанина присохла к разодранной в кровь ноге.

Над головой, по мосту, проезжали машины: я слышал, как в одной громко играло радио.

– Эй, - негромко позвал я, чувствуя себя неловко, глупо. - Эй!

Ответа не было. Ветер шевелил мусор и листья.

– Я вернулся. Я сказал, что вернусь. И вернулся. Эй!

Тишина.

Стоя под мостом, я заплакал, глупо, безмолвно всхлипывая.

Рука коснулась моего лица, и я поднял глаза.

– Не думал, что ты вернешься, - сказал тролль.

Теперь мы с ним были одного роста, но в остальном он не изменился. В длинных нечесаных волосах были сухие листья, а в глазах - тоска и одиночество.

Я пожал плечами, и вытер лицо рукавом пальто.

– Я вернулся.

По мосту, один за другим, пробежали трое мальчишек, что-то громко вопя.

– Я тролль, - тихо, испуганно прошептал тролль. - Фи-фай-фе-фоль.

Он дрожал.

Я протянул руку и пожал его огромную когтистую лапу. И улыбнулся.

– Ну и хорошо, - сказал я ему. - Честно. Хорошо.

Тролль кивнул.

Он опрокинул меня на землю, на кучу листьев и мусора, и улегся прямо на меня. Потом он поднял голову, и открыл рот, и съел мою жизнь, впившись в нее крепкими острыми зубами.

Когда тролль закончил, он поднялся и отряхнул одежду. Он сунул руку в карман пальто и вытащил оплавленный, запекшийся кусок шлака.

Он протянул его мне.

– Это тебе, - сказал тролль.

Я глядел на него: он стоял, полный моей жизни, чувствуя себя в ней легко и удобно, словно все эти годы она принадлежала ему. Я взял камешек из его пальцев, и понюхал его. Он все еще пах паровозом, с которого упал столько лет назад. Я плотно сжал его в своем волосатом кулаке.

– Спасибо, - сказал я.

– Желаю удачи, - сказал тролль.

– Да. Ладно. Тебе того же.

Тролль ухмыльнулся моей ухмылкой.

Он повернулся ко мне спиной и пошел обратно по тому пути, которым я пришел сюда, обратно в деревню, обратно в пустой дом, из которого я ушел сегодня утром, и он что-то насвистывал по пути.

С тех пор я здесь. Прячусь. Жду. Я часть моста.

Я смотрю из тени, как мимо идут люди: как они выгуливают собак, беседуют, занимаются своими делами. Иногда люди заходят ко мне под мост - просто постоять, помочиться, заняться любовью. Я смотрю на них, но ничего не говорю, и они никогда не замечают меня.

Фи- фай-фе-фоль.

Я здесь и останусь, в темноте, в арке под мостом. Я слышу всех вас, я слышу, как вы ходите - топ-топ - по моему мосту.

Я слышу вас.

Но не выйду.

Нил Гейман "Дым и зеркала".

Она хотела есть. Голод был настолько сильный, что она встала на четвереньки и принялась обнюхивать пол в поисках пищи. Пол был грязный и холодный, в нем смешивались сотни запахов, и еды в том числе. Но ее там не было.

Тщательно обследовав пол, она подползла к деревянной решетке и жалобно завыла. Из глубины дома послышался голос:

- Ах ты черт, да подожди ты! Сейчас принесу! Не вой тут только, заткнись! Она мало понимала из того, что они говорят. Но по интонации она поняла, что нужно молчать, иначе будут бить. Ее вой перешел в тихое поскуливание. Мужчина, от которого сильно разило алкоголем, подошел к клетке и поставил перед ней миску.

- Ешь давай, только быстро. Она взяла миску и быстро втянула ее внутрь клетки и поставила на пол. Жадно набросилась на еду, помогая себе руками. Еда была безвкусная, зато она утоляла голод. Несколько раз ей удавалось попробовать мясо – первый раз, когда пришли чужие люди, что-то говорили и рассматривали ее. Они дали ей соленое мясо, и она ела его в углу клетки. Ела жадно, пока люди не ушли и мужчина не отобрал остатки. Мужчина был недоволен этими людьми. Он не любил, когда кто-то смотрел на нее.

Другой раз она попробовала мясо – настоящее, кровяное, когда сбежала. Мужчина был пьян и не запер клетку, она вырвалась и выскочила в окно. Тогда была зима, но ей не было холодно. От морозного воздуха и простора она одурела, бегала по двору и восторженно выла. Потом через дыру в заборе пролезла к соседям. У нее не было никакого дурного умысла, совсем нет. Но тут она увидела курицу. Ее слабый, недоразвитый мозг связал ее вид с видом еды. Она кинулась на курицу неожиданно, как волчица, свернула ей голову. Выпила кровь, ключом бьющую из разорванных артерий. Потом тут же, в чудом огороде, она разрывала ее руками и жадно ела. Из дома вышла женщина, потревоженная шумом и кудахтаньем кур. При виде такого зрелища она пронзительно закричала и кинулась на нее с лопатой. Бросив курицу, она судорожно металась по двору в поисках убежища, наконец забилась в собачью конуру.

- Ах ты дрянь такая! Ах ты стерва! Курочку мою сожрала, тварь!

С криками женщина кинулась к ее дому, принялась барабанить в окна. Из других домов стали выходить соседи.

- Витька! Забери свою тварь, она мою курицу сгрызла! Кто мне теперь платить будет? Ты же обещал ее не выпускать, вдруг она человека загрызет?

Из дома вышел, пошатываясь, мужчина.

- Да не ори ты так! Она ж сильная – замки сломала все… новые теперь надо ставить, покрепче. Мне самому с ней в одном доме страшно спать.

Вынул ремень из старых грязных штанов, пошел к конуре, куда указала соседка. Вытащил упирающееся, жалобно скулящее существо, лицо которого было перемазано в крови. Огрел пару раз по спине, связал руки за спиной, под одобрительный перешепот соседей потащил в дом. Три дня после того случая она сидела без еды. Но она не жалела. Вкус крови и живого, пульсирующего мяса она запомнила навсегда.

***

- Что вам тут надо? Валите отсюда подобру… - Виктор уже собирался захлопнуть окно, но журналистка вытащила из кошелька тысячу рублей, и он остановился. Такие деньги ему только за месяц заработать. - Мы только посмотрим и все. Поснимаем немного, вы все расскажете. Мы же вам помочь хотим. – журналистка заискивающе улыбнулась. - Ладно, только быстро. Только сразу предупреждаю – буйная она…

Он скрылся в доме, и через секунду дверь распахнулась. Трое человек – журналистка, оператор и ассистент, вошли в темную, пропахшую спиртом и грязью прихожую. Тут было темно. Виктор повел их в единственную комнату. В комнате было немного светлее, всю обстановку составляли старая продавленная кровать на пружинах, с грязным серым бельем и свалявшейся подушкой, стол, под которым стоял штабель бутылок, табурет, древний буфет и огромная русская печь. Узкую стену комнаты полостью занимала клетка шириной около метра. До клетки свет не доходил, и она скрывалась во мраке.

Журналистка опасливо покосилась в сторону клетки. Ей было жутко. Она столько наслышалась от соседей о Витьке и его сумасшедшей полудикой дочери, что девочка представлялась ей монстром из романов Стивена Кинга. Взяв в себя в руки, она повернулась к оператору:

- Саша, начинай снимать.

Бородатый Саша кивнул и закинул на плечо камеру. Катя (так звали журналистку), встала рядом с Сашей.

- Когда будете говорить, смотрите на меня, а не в камеру, - обратилась она к Виктору и протянула ему заветную тысячу. Тот спрятал деньги в карман и кивнул.

- Ну рассказывайте по порядку про дочь, мы потом все сами смонтируем. Просто рассказывайте.

И Виктор стал рассказывать. Про то как пятнадцать лет назад жена родила дочку, Настеньку. Как Настенька странно себя вела, как только стала ходить. Как Настенька бросалась на людей и кусала их. Как Настеньку признали инвалидом и умственно отсталой. Как жена слегла и умерла от постоянного страха перед дочерью (Катя уже знала от соседей, что умерла Наталья, жена Виктора, от пьянки и побоев мужа, но ее смертью никто не занимался). Как Виктор из-за страха перед дочерью (которой на тот момент было пять лет), посадил ее на цепь дома. Потом он смастерил эту клетку. О странных наклонностях Настеньки знали даже в райцентре. Ее не отобрали, а платили Виктору пособие. Брать Настеньку в детдом или интернат боялись (вдруг она всех перегрызет). И Виктор храбро продолжал жить с сумасшедшей, полудикой девочкой, которая за десять лет заточения превратилась в настоящего зверя. Рассказал как она задрала курицу.

- Да-да, соседка нам рассказала уже… А подобные эпизоды еще были?

Виктор замялся.

- Нет, я же ее под замком держал… тогда она вырвалась как-то, да и я грешным делом спал слишком крепко.

Увидев многозначительный взгляд Кати, который она бросила на штабель бутылок под столом, Виктор встрепенулся.

- А что? Легко думаете жить с ней? Да лишь бы забыться и не думать о том, что родный ребенок тебе глотку в любой момент перегрызть может…

- Да-да, я понимаю. Мы можем поговорить с девочкой?

- Поговорить? Да она и разговаривать-то не умеет… Зверь зверем, я ж говорю.

Тем не менее клетку он открыл и вытянул оттуда Настеньку, которая жалобно скулила и жалась обратно, в темноту. Сдерживающая дрожь Катя вся передернулась, увидев девочку. Она ожидала увидеть все что угодно, но только не это.

Это была высокая, тощая девочка. Невероятно грязная, босая, в замызганном рваном сером платье, открывающем исцарапанные серые колени. Ее волосы (судя по всему светлые), были грубо обкромсаны. Ногти на руках обломаны. Девочка испуганно жалась, в ее облике не было и намека на описанные ужасы. Больше всего поразило Катю ее лицо. У журналистки больно сжалось сердце, и слезы подступили к глазам, когда она увидела, что девочка красива. Очень, очень красива, несмотря на свой жалкий вид. Чуть вытянутые глаза, густые брови, тонкий прямой нос, пухлые губы. С неожиданной болью Катя подумала, что родись Настенька в другом месте и у других родителей, она могла бы стать моделью. Ее умственная отсталость, если она и была, не дала никакого отпечатка на ее лицо. Все отпечатки были получены уже потом, после рождения. И глядя в ее глаза, Катя понимала, что и «умственная отсталость» скорее всего была не врожденной, просто ни одна живая душа ничему не учила ее. А ни один ребенок никогда не начнет говорить, если его никто не учит этому. И умственное развитие с родителями-алкоголиками, в глухой деревне, Настеньке получить было не от кого. Катя протянула Настеньке конфету. Девочка жадно схватила ее грязными руками и начала есть прямо с оберткой. Потом Катя достала из сумки банан, очистила его и протянула девочке.

- Вы что, кормить ее пришли? Я вам уже все сказал, еду так оставьте, я покормлю ее сам. Она сейчас нервничать начнет, идите, идите, - неожиданно начал выпроваживать их Виктор. Катя с неожиданной злостью посмотрела на этого человека и поняла, что кроме банана и конфеты, девочке ничего не останется. Виктор почти что вытолкал их за ворота. Журналисты уехали, жизнь пошла по прежнему руслу.

- Вы понимаете, с этим нужно что-то делать! Девочку спасать надо, вы бы видели в каких условиях она живет! Это средневековье какое-то, в их глуши о конвенции о правах ребенка по ходу даже не слышал никто!

Катя раз за разом обзванивала все инстанции. Ее поражало равнодушие чиновников из райцентра, но в столице дело обстояло не так плохо. После выхода передачи Кате удалось поднять большой резонанс. Через пару недель делегация была в райцентре. Под раздачу попало множество чиновников. Все и в деревне, и в райцентре знали, что ребенка держат в клетке, и ничего не делали. Катя чувствовала себя вершителем справедливости, угрожая всем уголовной ответственностью. Все боялись. Закон был на стороне Кати. По истечении месяца на Виктора уже готовилось уголовное дело, а Настеньку ждало место в платном московском приюте для умственно-отсталых детей. Несколько меценатов с удовольствием пожертвовали деньги на содержание Настеньки. Катя готова была петь от счастья. Судьба девочки стала для нее безумно важна.

Начался февраль, когда Катя со съемочной группой и охраной приехали забирать девочку. Виктор проявлял удивительное упорство.

- Забирать вздумали! От отца родного!

- Вы не понимаете, что в приюте девочке будет легче? Там все условия, там ее вылечат… - о том, что Виктор тоже скоро будет отдыхать на казенных харчах, Катя умно умолчала. Виктор еще не знал об уголовном деле.

- А мне на что жить? Так хоть пособие ее…

Кате стало мерзко. Так вот почему он ее в приют сам не отдал – пособие… Чтобы быстрей разобраться с делом, она молча сунула ему в ладонь купюру в пять тысяч. Виктор тут же открыл клетку. Хорошая цена за дочь.

Катя вывела девочку, усадила на кровать. Настенька вертела головой, но была безвольна, как кукла. Катя протерла ей руки, лицо и ноги влажными салфетками (вода была только ледяная, из колодца), потом одела девочку - теплые колготки, джинсы, свитер, куртка. Настенька ошалело скулила, но не сопротивлялась. Катя молча причесала ее, увидела вшей, не удивилась. Во время причесывания Настенька начала издавать звук вроде мурлыканья. А потом неожиданно посмотрела на Катю совершенно осмысленно, и вдруг хрипло, с каким-то бульканьем, сказала:

- Мама.

Это было единственное слово, которое умела говорить Настенька. И первое слово, сказанное ею за десять лет.

Когда они приехали в деревню, валил снег. Сейчас же снег перешел в настоящую метель. В Москве такого Катя давно не увидела, а тут – обычное дело. О том, чтобы ехать на машине, не могло быть и речи. Их группе ничего не оставалось, кроме как найти хороший дом, чтобы переночевать там.

На другом конце деревни их приняли радушно, да и заплатили за ночь они хорошо. О том, что за девочка с ними, Катя решила умолчать – там более что Настеньку в лицо почти никто не видел, хотя знали о ней все. Тем более что девочка шла молча, вела себя тихо. Ужинали Катя с Настей вдвоем в комнате, чтобы никто не видел, как Катя кормит подростка с ложечки. И купала она Настеньку тоже тайком, поражаясь состоянию ее тела. С одной стороны, девочка была худая и недоразвитая, с другой – у нее была сильно огрубелая, нечувствительная кожа, и сильные руки (оттого что она ползала на руках все время). Настенька больше ничего не говорила, не сопротивлялась, только улыбалась, обнажая маленькие плохие зубки. У Кати сжималось сердце при мысли о том, какой бессердечной тварью надо быть, чтобы называть этого ребенка монстром.

Легли спать на разных кроватях. Катя укрыла девочку, поцеловала в лоб, не удержавшись. Настенька закрыла глаза, улыбаясь. Катя легла к себе и уснула счастливая.

***

Она открыла глаза. В темноте она видела не хуже, чем при свете – ее глаза привыкли к постоянному мраку. Она видела Маму на другой кровати – она знала, что причесывала ее только Мама, но почти не помнила этого, просто знала. Чувства переполняли ее. Ей было тепло. Тело не болело. Она была почти не голодна. Ее всегда затуманенный разум слегка прояснился. Она откинула одеяло и оглядела себя. Вот руки, а вот ноги. Ее куда-то увозят. Увозят от Него. При воспоминании о нем она сжалась и тихо заскулила. Она ненавидела его и боялась. Он ассоциировался с болью, голодом и страхом. Но Он же кормил ее. Он был выше ее. Он руководил ею.

Теперь же она вдруг поняла, что больше неподвластна Ему. У нее теперь есть Мама, ласковая Мама. Подчинятся Маме не страшно, Мама не обидит. А Он обижал. Злость переполнила ее вердце, но первый раз это не было бессильная злость. Она была сыта и сильна как никогда. Она чувствовала силу в руках и ногах. Она знала, что на этот раз она сможет справится с Ним. Сколько раз она хотела кинуться на Него, но Он был сильным, а она слабой. А теперь она тоже сильная.

Она вскочила и кинулась в окно. Стекло порезало ее, но боли она не чувствовала. Слышала за спиной крик Мамы, которая проснулась и кинулась к окну. Но она уже летела прочь, перемахнула через низкий забор, бежала туда, куда вел ее нюх и память. Она помнила дорогу, по которой они шли. Бежала на руках и ногах, разбрызгивая кровь. И вот она у дома. Ее дома. Она поняла это. Дверь была приоткрыта, как и ворота. Через минуту она уже была в комнате. Он валялся на кровати с закрытыми глазами. Вокруг валялись бутылки, на столе еда. Она молча стояла и смотрела на Него. Он видимо почувствовал и открыл глаза.

- Настя… что ты тут…

Она не дала ему договорить. Она кинулась на него, как собака, и вцепилась зубами прямо в горло. Он закричал, и от крика кровь забила еще сильней, хлынула ей прямо в рот. Он пытался оторвать ее, но она все глубже впивалась в его плоть, грызла и отрывала куски. Крик перешел в хрип, и Он затих уже навсегда. Она продолжала пить его кровь, оторвала кусок мяса. Этот вкус не сравним ни с чем.

Теперь Настенька точно знала это.

Автор: Кристина Musteline Муратова

Пожалуйста, не надо света. От света больно глазам. Зачем этот свет, я и так расскажу вам все, что хотите, расскажу обо всем, без утайки. Только уберите свет.

И пожалуйста, не смотрите на меня так все время. Как может человек собраться с мыслями, если все столпились вокруг и каждый постоянно спрашивает, спрашивает, спрашивает…

Хорошо, хорошо, я успокоюсь. Буду спокойным, очень спокойным. Я не хотел кричать. Я не из таких. Правда, я совсем не такой. Вы ведь знаете, я никого ни разу не обидел.

Это был несчастный случай. Все из-за того, что я потерял Силу.

Но вы ведь ничего не знаете про Силу, правда? Ничего не знаете о Садини и его великом даре.

Да нет, я ничего не выдумываю. Это правда, честное слово. Я вам сейчас докажу, если только выслушаете меня. Расскажу обо всем с самого начала. Если бы вы только выключили свет…

Меня зовут Хьюго. Так меня называли, когда я жил Дома. Сколько себя помню, все время жил Дома, и Сестры были ко мне очень добры. Другие дети были плохими и совсем не играли со мной, все из-за того, что у меня косят глаза и такая спина, понимаете? Но Сестры были очень добрыми. Они меня не обзывали «Хьюго-полоумный» и не смеялись над тем, что я не мог выучить стихи, не заталкивали в угол и не пинали, чтобы я заплакал.

Нет, со мной все в порядке. Вы сейчас поймете. Я рассказывал о том, как жил Дома, но это неважно. Все началось потом, когда я сбежал. Понимаете, Сестры сказали мне, что я уже большой. Они хотели, чтобы я с Доктором ушел от них в другое место, в Районный Дом. Но Фред, — он меня никогда не пинал, — Фред сказал мне, чтобы я не шел с Доктором. Он сказал, что Районный Дом плохой, и Доктор тоже плохой. У них там комнаты с решетками на окнах, а Доктор меня привяжет к столу и вырежет мозги. Он хочет сделать мне о-п-е-р-а-ц-и-ю на мозге, сказал Фред, и тогда я умру.

Тут я понял, что Сестры на самом деле тоже думали, что я полоумный, а на следующий день уже приходил Доктор, чтобы забрать меня. Поэтому ночью я убежал, вылез из спальни и перелез через стену.

Но вам неинтересно, что было после, да? Ну, когда я жил под мостом и продавал газеты, а зимой было так холодно…

Садини? Да ведь это все связано, ну, зима, холод и все такое, потому что от холода я как бы упал и заснул в аллее за театром. Там меня и нашел Садини.

Помню снег на асфальте, и как он вдруг встал прямо перед глазами и ударил в лицо, такой ледяной, ледяной снег, прямо укутал меня холодом, и я навсегда утонул в нем.

А потом, когда проснулся, я уже был в теплом месте, внутри театра, и на меня смотрел ангел.

Ну неважно, я тогда принял ее за ангела. Длинные волосы, как золотые струны арфы из книжки. Я потянулся, чтобы потрогать, и она улыбнулась.

«Стало лучше?» — спросила она. — «Ну-ка, выпей это».

Она дала мне что-то приятное и теплое. Я лежал на кушетке, а она поддерживала мне голову, пока я пил.

«Как я сюда попал?» — спросил я. — «Я уже умер?»

«Когда Виктор принес тебя, мне тоже так показалось. Но теперь, кажется, с тобой все будет в порядке».

«Виктор?»

«Виктор Садини. Неужели никогда не слышал о Великом Садини?»

Я покачал головой.

«Он маг, чародей. Сейчас он выступает. Боже мой, хорошо что вспомнила, я должна переодеться!» — Она убрала чашку и выпрямилась. — «Ты просто лежи и отдыхай, пока я не вернусь».

Я улыбнулся ей. Говорить было очень трудно, потому что все вокруг постоянно кружилось, кружилось…

«Кто ты?» — прошептал я.

«Изабель».

«Изабель», — повторил я. Такое красивое имя, я шептал его снова и снова, пока не заснул.

Не знаю, сколько прошло времени, пока я снова не проснулся. То есть, совсем проснулся. До этого я был как в полусне и иногда мог слышать и видеть, что происходило в комнате.

Один раз я увидел, как надо мной наклонился высокий черноволосый человек с черными усами, одетый во все черное, и глаза у него были черные. Я подумал, наверное пришел Дьявол, чтобы утащить меня в Ад. Сестры часто рассказывали нам про Дьявола. Я так испугался, что снова как бы заснул.

В другой раз я проснулся от шума голосов, опять открыл глаза и увидел черного человека и Изабель; они сидели в другом конце комнаты. Наверное, они не знали, что я проснулся, потому что говорили обо мне.

«Сколько еще я должна с этим мириться, Вик?» — говорила она. — «Мне до смерти надоело быть сиделкой из-за маленького ничтожного уродца. Зачем он тебе? Как будто ты ему чем-то обязан».

«Ну не можем же мы его выбросить на улицу в такой мороз, правда?» — Человек в черном ходил взад и вперед по комнате и дергал себя за усы. — «Будь разумной, дорогая. Разве ты не видишь, бедняга умирал от холода и голода. Ни паспорта, ничего. С ним что-то случилось, он нуждается в помощи».

«Что за чушь! Вызови „скорую“, есть бесплатные госпитали для таких, как он. Если ты надеешься, что я буду проводить все свободное время между представлениями, сюсюкая с этим немыслимым…»

Я не понимал, о чем она говорила, что хотела сказать. Она была красивой, как ангел, понимаете? Значит, она должна быть доброй. Раз так, это все ошибка, может я неправильно слышал, потому что болен?

Потом я снова заснул, а когда проснулся, почувствовал себя по-другому, бодрее, и понял, что, конечно, это ошибка, потому что она сидела рядом и снова улыбалась мне.

«Ну как ты?» — спросила она. — «Сможешь поесть что-нибудь?»

Я только смотрел на нее во все глаза и улыбался. На ней был длинный зеленый плащ, весь покрытый серебряными звездами: теперь я точно знал, что она ангел.

Потом появился Дьявол.

«Он пришел в себя, Вик», — сказала Изабель.

Дьявол посмотрел на меня и ухмыльнулся:

«Как дела, малыш? Рад видеть тебя в нашем избранном кругу. День-два назад я уж было подумал, что мы лишимся твоего общества». Я глядел на него и ничего не говорил.

«В чем дело, тебя испугал мой грим? Ну да, ты ведь не знаешь, кто я, верно? Виктор Садини. Великий Садини — маг и чародей, иллюзионист, понимаешь?»

Изабель тоже улыбалась; значит, подумал я, все в порядке, и кивнул головой.

«Меня зовут Хьюго», — прошептал я. — «А ты спас мне жизнь, да?»

«Ладно, не будем об этом. Оставь разговоры на потом. Сейчас ты должен что-нибудь поесть и хорошенько отдохнуть. Ты целых три дня не вставал с кушетки, парень. Надо набраться сил; мы заканчиваем выступления в среду и как перелетные птицы летим в Толедо».

В среду выступления закончились, и мы полетели в Толедо. Только взаправду мы не летели, а ехали на поезде. Ну да, я тоже поехал, потому что уже стал новым помощником Садини.

Это все случилось до того, как я узнал, что он служит Дьяволу. Я думал, что он просто добрый и спас мне жизнь. Он посадил меня рядом и все рассказал: как вырастил усы и по-особому сделал прическу, и носил черное только потому, что так должны выглядеть все цирковые маги.

Он показал мне трюки, замечательные трюки с картами, с монетами, вытаскивал у меня из ушей носовые платки и заставлял течь из карманов разноцветную воду. Еще он мог сделать так, что разные предметы исчезали, поэтому я боялся его, пока он не объяснил, что все это просто фокусы.

В последний день перед отъездом он разрешил мне подняться и постоять за занавесом, и я смотрел, как он выходит на сцену перед целой толпой людей и показывает своей «номер», — так он это называл. Я увидел много невероятных вещей.

По его знаку Изабель легла на стол, а он взмахнул Палочкой, и она сама по себе поднялась и повисла в воздухе. Потом он заставил ее опуститься, и она не упала, только улыбалась, пока вокруг все хлопали. После этого она подавала ему разные предметы, а он указывал на них своей Волшебной Палочкой, и они исчезали, или взрывались, или превращались в другие предметы. На моих глазах он вырастил большое дерева из маленькой веточки. Потом поместил Изабель в ящик, несколько человек вывезли огромную стальную пилу, и он объявил, что сейчас распилит Изабель пополам. И еще тогда он связал ее.

Я чуть было не выбежал на сцену, чтобы остановить Садини, но она не казалась испуганной, а люди, которые задергивали занавес после выступлений, тоже все смеялись, так что я сообразил, что это просто еще один трюк.

Но когда он включил пилу и начал перерезать ящик, я весь покрылся холодным потом, потому что видел, как зубья вгрызались в живое тело. Только она почему-то улыбалась, даже когда он перепилил ее пополам. Она улыбалась, и она была живой!

Потом он накрыл ее, убрал пилу и помахал Волшебной Палочкой, а Изабель вскочила, снова целая и невредимая, как будто ее вовсе не перерезали пополам. Я никогда не видел ничего более удивительного, и, наверное, именно тогда решил, что должен поехать вместе с Садини.

Поэтому после выступления я поговорил с ним о том, как он спас мне жизнь, и о том, кто я, и о том, что мне некуда податься, что я согласен работать бесплатно, делать все, что он скажет, если только он возьмет меня с собой. Я не сказал, что хочу быть с ним, чтобы видеть Изабель, потому что понял — ему это не понравится. И ей тоже не понравится. Я уже знал, что она была его женой.

Я говорил сбивчиво, но он, кажется, все понял.

«Ты можешь оказаться полезным», — сказал он. — «Нам нужно, чтобы кто-нибудь присматривал за реквизитом, это сэкономит мне время. Кроме того, ты можешь расставлять все перед выступлениями, а потом снова упаковывать».

«Найн, найн, найн, Вик», — произнесла Изабель. — «Найн, нихт, ферштейн?»

Я не понял, что она сказала, но Садини все понял. Может, это были специальные магические слова.

«Ничего, Хьюго справится», — сказал он. — «Мне нужен помощник, Изабель. Парень, на которого я могу положиться. Надеюсь, ты поняла, что я имею в виду?»

«Слушай, ты, дешевый про…»

«Успокойся, Изабель».

Она скривилась, но когда Садини на нее посмотрел, как-то сникла и попыталась улыбнуться.

«Ладно, Вик. Как скажешь, так и будет. Но запомни, это твоя забота, я здесь ни при чем».

«Точно». — Садини приблизился ко мне. — «Ты можешь ехать с нами», — произнес он. — «С этого часа ты мой помощник».

Вот как это было.

Так было долго, очень долго. Мы поехали в Толедо, а потом в Детройт, в Индианаполис, Чикаго, Милуоки и Сент-Пол, — ох, в разные, разные места. Но для меня все они были на одно лицо. Сначала мы тряслись в поезде, а потом Садини с Изабель ехали в гостиницу, а я оставался и следил, как выгружают наш багаж. Дальше реквизит (так Садини называл все предметы, которые использовал в своем «номере») ставили в кузов грузовика, и я давал кусочек бумаги водителю. Мы подъезжали к театру и водитель выгружал реквизит перед входом, а я относил его в гримерную или за кулисы. Потом я все распаковывал. Вот так это было.

В основном я спал в театре, в гримерной, и обедал вместе с Садини и Изабель. Правда, Изабель появлялась не очень часто. Она любила спать допоздна и еще, наверное, сначала стыдилась сидеть со мной за одним столом. Неудивительно, — на кого я был похож в этой одежде, с такой спиной и такими глазами.

Позже, конечно, Садини купил мне новую одежду. Вообще, он был со мной добрым, Садини. Часто рассказывал о своих трюках, и «номере», и даже про Изабель. Я не понимал, как такой хороший человек мог такое о ней говорить.

Пусть даже она меня не любила и с Садини держалась не очень приветливо, все равно я знал, что она ангел. Она была красивой, как ангелы в книжках, которые мне показывали Сестры. Конечно, зачем ей уродливые люди вроде меня и Садини с его черными глазами и черными усами. Не понимаю, как вообще она вышла за него, ведь могла бы найти какого-нибудь красивого человека. Такого, например, как Джордж Уоллес.

Она все время встречалась с Джорджем Уоллесом, потому что он работал в той же труппе, с которой мы разъезжали по стране. Он был высоким, со светлыми волосами и голубыми глазами, во время своего «номера» он пел и танцевал. Когда он его «показывал», Изабель всегда стояла за боковыми кулисами (они по обе стороны сцены) и смотрела на него. Иногда они разговаривали и смеялись, а как-то раз, когда Изабель сказала, что у нее разболелась голова, поэтому она едет в гостиницу, я увидел, как они оба зашли в гримерную.

Наверное, я зря сказал Садини, но все как-то случайно вырвалось, я не успел остановить себя. Он очень рассердился и задавал мне разные вопросы, а потом велел держать рот на замке и смотреть в оба.

Теперь я знаю, что неправильно сделал, когда ответил ему «да», но тогда я думал только о том, что Садини был со мной очень добрым. И я смотрел в оба за ней и Джорджем Уоллесом, и вот однажды, когда Садини ушел в город, я снова увидел их вместе в гримерной Уоллеса. Я поднялся наверх, на цыпочках подобрался к двери и стал смотреть в замочную скважину. Никого рядом не было; никто не видел, как я вдруг покраснел.

Я покраснел, потому что Изабель целовала Джорджа Уоллеса, а он говорил ей:

«Давай не тянуть больше, любимая! Подождем до конца гастролей и покончим с этим, ты и я. Смотаемся отсюда, поедем куда-нибудь на побережье, и…»

«Кончай эту идиотскую болтовню!» — Судя по голосу, она страшно рассердилась. — «Мой миленький мальчик, я схожу по тебе с ума, но я прекрасно знаю, кто сколько стоит. Вик — это полный сбор, это успех; он за день заработает столько, сколько ты за год не соберешь. Любовь любовью, но на такую сделку я никогда не пойду».

«Вик!» — Джордж Уоллес скорчил гримасу. — «Что в нем такого особенного, в этом мыльном пузыре? Пара ящиков с реквизитом и черные усы. Каждый способен показывать фокусы, я сам сумел бы, если бы решил заняться такой дешевкой. Да что за черт, ты ведь знаешь все его секреты. Могли бы вместе подготовить собственный номер. Как тебе моя идея? Великий Уоллес со своей труппой…»

«Джорджи!»

Она сказала это так быстро, так быстро отпрянула от него, что я не успел убежать. Изабель метнулась к двери, рывком распахнула ее. Я беспомощный стоял перед ней.

«Что за…»

Джордж Уоллес подошел, и когда увидел меня, хотел схватить, но Изабель шлепнула его по рукам.

«Не лезь!» — сказала она. — «Я сама займусь им». — Потом она мне улыбнулась, и я понял, что она не сердится. — «Идем вниз, Хьюго», — произнесла она. — «Нам надо серьезно поговорить».

Никогда в жизни не забуду этого серьезного разговора.

Мы сидели в гримерной Садини, только Изабель и я, больше никого. И она держала меня за руку, — такие мягкие, нежные руки, — смотрела прямо в глаза и говорила своим низким голосом: как песня, как звезды, как солнечный свет!

«Значит, теперь ты знаешь…» — сказала она. — «Стало быть, я должна объяснить тебе все до конца. Я… я не хотела, чтобы ты узнал, Хьюго. Думала, ты не узнаешь никогда. Но теперь, наверное, другого выхода нет».

Я только кивнул. Я боялся выдать себя и не смотрел на нее, просто глядел на туалетный столик. На нем лежала Волшебная Палочка Садини — черная, длинная, с золотым кончиком. Золото сверкало, сияло и слепило глаза.

«Да, это правда, Хьюго. Джордж и я любим друг друга. Он хочет, чтобы я ушла от Садини.»

«Но… но Садини такой хороший человек», — сказал я ей. — «Даже если он не выглядит, как хороший, он…»

«Ты о чем?»

«Ну, когда я впервые увидел его, подумал, что он Дьявол. Но сейчас, конечно…»

Я увидел, что у нее как бы перехватило дыхание.

«Ты подумал, что он похож на дьявола, Хьюго?»

Я засмеялся.

«Да. Знаешь, Сестры говорили, что я не очень хорошо соображаю. Они хотели сделать мне что-то с мозгами, потому что я не все понимал. Но я нормальный. Ты ведь сама знаешь. Просто, пока Садини не объяснил мне, что это просто трюки, я думал, что он, наверное, Дьявол. На самом деле тут лежит не настоящая Волшебная Палочка, и он взаправду тебя тогда не перепилил пополам…»

«И ты поверил ему!»

Тут я посмотрел на нее. Она сидела прямая-прямая, и ее глаза сияли.

«Ох, Хьюго, если бы я только знала! Понимаешь, когда-то я тоже так думала. Когда я впервые повстречала его, я ему верила. А теперь я его рабыня. Поэтому я не могу убежать, я служу ему. Так же как он служит — служит Дьяволу!»

Наверное, тогда я вытаращил на нее глаза, потому что когда она говорила, то смотрела на меня как-то странно.

«Ты ведь не знал, правда? Когда он сказал, что все это просто трюки, ты ему поверил, поверил, что он понарошку распиливает меня на сцене, что он просто иллюзионист, делает все с помощью зеркал».

«Но он и вправду использует зеркала», — сказал я. — «Ведь я каждый день распаковываю, ставлю их перед представлением, потом запаковываю?»

«Только чтобы обмануть служителей», — объяснила она. — «Если бы они узнали, что он настоящий чародей, сразу схватили бы его. Разве Сестры тебе не рассказывали про Дьявола и как ему продают душу?»

«Да, я слышал про это, но думал, что…»

«Ты веришь мне, правда, Хьюго?» — она снова взяла меня за руку и посмотрела прямо в глаза. — «Когда он выводит меня на сцену и воскрешает, это чародейство. Одно лишь слово, и я упаду мертвая. Когда он распиливает меня надвое, все происходит по-настоящему, взаправду. Поэтому я не могу от него убежать, поэтому я его рабыня. Понимаешь?»

«Значит, Дьявол дал ему Волшебную Палочку, которая и делает все трюки?»

Она кивнула, внимательно наблюдая за мной.

Я посмотрел на Палочку. Она вся сияла, сияли и волосы Изабель, сияли ее глаза…

«А почему я не могу украсть Волшебную Палочку?» — спросил я.

Она помотала головой.

«Не поможет. Ничего не поможет, пока он жив».

«Пока он жив», — повторил я.

«Но если он… Ох, Хьюго ты должен помочь мне! Есть только один способ, и это не будет грехом, ведь он продал душу Дьяволу. Хьюго, ты должен помочь мне, ты поможешь мне…»

Она поцеловала меня.

Она поцеловала меня! Да, она обняла меня, ее золотые волосы обвились вокруг лица, такие мягкие губы, а глаза как солнце, и она сказала, что я должен сделать и как все сделать; и это не будет смертным грехом, потому что он продался Дьяволу, и никто не узнает…

В общем, я сказал: «Да, я сделаю это».

Она снова объяснила мне, как.

И заставила пообещать, что я никому не скажу, даже если что-нибудь случится не так, и они станут задавать вопросы.

Я обещал.

Потом я стал ждать. Ждал, когда ночью вернется Садини. Ждал до конца представления, когда все ушли домой. Изабель тоже ушла. Она сказала Садини, чтобы он остался и помог мне, потому что я больной, и он обещал помочь. Все произошло точь в точь как она обещала. Мы начали упаковывать вещи. В театре кроме сторожа никого не осталось, но он сидел внизу, в комнате у входа. Я вышел в в-е-с-т-и-б-ю-л-ь, пока Садини упаковывал реквизит, и огляделся: вокруг тихо и темно. Потом снова зашел в гримерную и стал смотреть на Нее. Палочка, мерцая, лежала на столе. Мне очень хотелось взять ее и почувствовать магическую Силу, которую дал ему Дьявол.

Но теперь уже не осталось времени, потому что я должен был встать за спиной Садини, когда он наклонится над ящиком, вытащить из кармана кусок железной трубы, поднять высоко над его головой, а потом опустить, и еще раз, и еще, — три раза.

Раздался страшный треск, а потом глухой стук, когда он свалился на пол.

Теперь оставалось только засунуть его в ящик, и…

Опять какой-то шум.

Кто-то стучал в дверь.

Кто-то дергал за ручку, и я оттащил Садини и попробовал найти место, чтобы его спрятать. Но все напрасно. Снова стук, и кто-то говорит: «Хьюго, открывай! Я знаю, что ты здесь!»

Тогда я открыл дверь, держа кусок трубы за спиной. Вошел Джордж Уоллес.

Наверное, он был пьяный. Сначала не заметил мертвого Садини, лежащего на полу. Только смотрел на меня и махал руками.

«Должен тебе кое-что объяснить, Хьюго», — Он точно был пьяный, теперь я чувствовал запах. — «Она мне все сказала», — прошептал он. — «Сказала, что задумала. Пыталась меня напоить, но я знаю, с кем имею дело. Сбежал от нее. Должен тебя предупредить, пока ты не наделал дел. Она все мне сказала. Хочет подставить тебя, понял? Ты убиваешь Садини, она вызывает легавых, все отрицает. Ты ведь вроде как… ну, с приветом. Так вот, когда ты начнешь болтать эту чушь насчет дьявола, они решат, что ты точно спятил, и запрут в психушке. Потом она хочет уехать со мной, составить собственный номер. Я до… должен предупредить тебя, пока…»

Тут он заметил Садини и вроде как застыл, стоял в двери прямой как доска, раскрыв рот. Из-за этого мне нетрудно было зайти ему за спину и ударить трубой по голове, и еще раз, и еще…

Потому что я знал, что он врет про нее, она была не для него, он не мог убежать. Я не мог позволить ему убежать. Я знал, что ему взаправду здесь нужно — ему нужен источник Волшебной Силы, Волшебная Палочка Дьявола. А она была моей.

Я подошел к столу, взял ее и почувствовал, как по руке растекается Сила, пока я смотрел на сверкающий золотом наконечник. Я все еще держал Палочку в руках, когда вошла она.

Должно быть, она выследила Джорджа Уоллеса, но теперь уже было поздно. Она поняла это, когда увидела, как он лежит на полу лицом вниз, а на затылке словно широко раскрытый в улыбке мокрый красный рот.

На секунду она тоже как бы застыла, но потом, прежде чем я успел объяснить, упала на пол.

Она просто заснула, как я тогда в парке.

Я стоял рядом, сжимая источник Силы, и смотрел на нее: мне было жалко их всех. Жалко Садини, горящего сейчас в адском котле. Жалко Джорджа Уоллеса, потому что он пришел сюда. Жалко ее, потому что вышло не так, как она задумала.

Потом я взглянул на Палочку, и мне пришла в голову замечательная идея. Садини мертв, и Джордж тоже мертв, но у нее оставался я.

Теперь она уже меня не боялась; она даже поцеловала меня.

А у меня был источник Силы. В нем секрет всей магии. Пока она еще спит, я могу проверить, правда это или нет. А когда Изабель проснется, как она удивится! Я скажу ей: «Ты была права, Изабель! Волшебная Сила действует, и с этого часа мы с тобой станем исполнять магический номер вместе, — ты и я. Волшебная Палочка у меня, тебе больше никогда не придется бояться. Потому что я умею делать это! Я уже сделал все, пока ты спала».

Никто не мог помешать мне: во всем театре никого не осталось. Я вынес ее на сцену. Вытащил реквизит. Даже включил свет, потому что знал, где рубильник. Было как-то странно и приятно стоять так в пустом зале и кланяться в темноту, где должна сидеть публика. Но на мне был плащ Садини, у ног лежала Изабель. С Волшебной Палочкой в руке я чувствовал себя совсем другим человеком, чувствовал себя Хьюго Великим.

И я стал Великим Хьюго!

Да, в эту ночь в пустом театре я был Великим Хьюго. Я знал что и как сделать. Служители давно ушли, незачем возиться с зеркалами, ведь они для того, чтобы их обмануть. Надо связать ее, самому включить пилу. Лезвие почему-то вращалось не так быстро, как у Садини, когда я приставил его к деревянному ящику, в котором лежала Изабель, но я заставил пилу работать как надо.

Она все жужжала и жужжала, а потом Изабель открыла глаза и стала кричать, но я ее связал, и потом, бояться ей было нечего. Я показал ей источник Волшебной Силы, но она все равно кричала и кричала, пока жужжание не заглушило все звуки, а потом лезвие перепилило ящик и вышло наружу.

Лезвие стало мокрым и красным. Красные капли стекали на сцену.

Я посмотрел, и почувствовал себя плохо, так что я зажмурился и торопливо помахал над ней источником Силы.

Потом открыл глаза.

Все осталось, как прежде.

Я снова взмахнул Волшебной Палочкой.

Снова ничего не произошло.

Тут что-то не так. Я не смог все сделать, как надо. Тогда я понял, что не смог все сделать как надо.

Я стал кричать, и, наконец, меня услышал сторож и прибежал, а потом пришли вы и забрали меня сюда.

Так что, видите, это был просто несчастный случай. Палочка не сработала как надо. Может, Дьявол забрал у нее Волшебную Силу, когда Садини умер. Я не знаю. Знаю только, что очень, очень устал.

Теперь выключите этот свет, пожалуйста!

Мне так хочется спать…

Здравствуй, анон. Предупрежу, что пруфов не будет, по причинам, которые будут описаны ниже. Можешь расценивать то, что я пишу, как шутку, не самую умную, но все же постарайся отнестись к этому серьезно. Когда-то я услышал фразу "Для каждого охотника найдется свой охотник". Так вот, это так.

Чем я зарабатываю деньги, не важно. Скажем, я работаю в банковской сфере, но то может быть попыткой навести на ложный след. По большому счету, деньги только дают возможности, так что не имеет значения, чем их зарабатывать. С тем же успехом я могу сказать, что работаю в области страхования или продаж. Думаю, что у каждого человека должен быть смысл жизни, какое-то занятие, ради которого стоит жить. Одной из особенностей моего "хобби" является анонимность. В данный момент я пишу этот пост, используя тор и веб-прокси, мод может это подтвердить. Мое хобби - охота, но охотиться на животных - не мое. Моя добыча - люди.

inb4 Декстер Морган. Типа того. Правда, первоначально я оставлял после себя следы. Да и сейчас оставляю, не всегда можно скрыть факт охоты. Скажем, в списках пропавших без вести, неопознанных трупов, жертв несчастных случаев или немотивированных разбойных нападений есть мой скромный вклад. Правда, правоохранительные органы не разглашают сведения о серийных убийствах, так что тебе придется гадать, сколько мне подобных ходят округ. Смотря назад, я понимаю, что мои поступки и мысли ненормальны, сожалений я не испытываю. Я помню азарт и ощущение напряжения на охоте, из-за них, видимо, я это и делал. Ну, и из-за детских травм, конечно. Но не буду тебя утомлять рассказами о моей счастливой жизни. В идеале, к этому моменту ты испытываешь ко мне отвращение. Тогда известие о том, что, скорее всего, мне самому осталось недолго, тебя обрадует.

Подобное познается подобным. Когда ты выходишь на улицу, зная, что где-то там находится твоя жертва и в определенном месте и времени ваши пути пересекутся, восприятие мира меняется. В свое время для меня стало удивительным открытием то, что люди очень невнимательны к окружающим. Когда-то я прошел через толпу с руками, испачканными в крови. Никто не заметил. Как понимаешь, подробностей не будет, даже сейчас я учитываю, что все может разрешиться - хорошо? - для меня. Люди не хотят видеть то, что их пугает. Когда тебя спрашивают тебя, а не нож ли у вас в руках, и ты отвечаешь, что нет, не нож, они до последнего пытаются не замечать очевидного. Начав охотиться, я стал замечать мелкие детали в людях, на которые раньше не обращал внимания. Бонусом к хобби стало понимание окружающих и наблюдательность. Этот бонус и привел меня к этому моменту.

Рядовое событие, в результате которого я сейчас заперся в своей "крепости", планируя свой, может быть, последний ход. Обычная встреча на улице - все это может изменить вашу жизнь. Я - плохой человек, но пусть это будет рекомендацией моим словам. Я предупреждаю вас, что рядом с нами существуют куда более жуткие твари, чем серийные убийцы. Даже если эта история покажется вам неправдоподобной, будьте внимательны и контролируйте свои чувства, если вдруг столкнетесь с чем-то подобным.

Как я говорил, во время совершенно рядовой прогулки мне встретился странный человек. Большинство людей не отдает себе отчета в оценке встречных людей, они даже не замечают их. Попробуйте вспомнить лицо только что прошедшего мимо вас человека, получилось? А пол-минуты спустя? Я же замечаю все. Этот был другой. Не людная улица, и только я один заметил, как какой-то оборванец перехватил нелепый костыль как оружие. Люди проходят мимо, но я это замечаю. Да и костыль не похож на ортопедическое изделие, никогда не видел костыля с заостренной двусторонней рукоятью. Мужчина, неопределенного возраста, вид, как у сильно потасканного бомжа - спутанные волосы, грязный, сморщенное лицо, на лице "заплатка" из пластыря вместо носа. Такая нашлепка на пол-лица. Он поймал мой взгляд и уставился в ответ с неожиданной злобой. Естественно, что дела могли подождать. Обычно я планирую охоту, собираю сведения о добыче, местах, где он или она появляется. Охотиться следует на тех, на кого это делать интересно. Разбить молотком голову служащему из соседнего отдела, встретив его в подъезде в ночь с пятницы на субботу после пьянки - это скучно. Найти кого-то, достойного твоего внимания - вот что действительно доставляет удовольствие. И этот "бомж" показался мне интересным.

Сначала "вести" его было несложно, людная субботняя улица, цель движется небыстро и не пользуется транспортом. Потом мой "подопечный" забрел в часть города с малоэтажными постройками, старые частные дома. Я держал дистанцию и он вряд ли мог меня заметить. Так он и зашел в тот дом. Даже сейчас я не буду говорить о городе, где это происходит, и, уж тем более, о конкретных местах. На всякий случай.

Я стал следить за этим домом. До того, как мой "знакомый" вышел из него, я насчитал еще двух столь же отвратных "бомжей", входивших в этот адрес. В последующие дни выяснилось, что их там не менее пяти. Периодически туда заходили другие люмпены. К сожалению, сейчас я вынужден признать, что в этот момент я и прокололся, я не считал, сколько выходит. Смешно, но факт, я слишком расслабился, а это первая причина провала. Хотя какие гарантии того, что, убравшись оттуда, я что-то смог бы изменить? Собственно, все было довольно обыденно до того момента, когда я "сел на хвост" своей добыче с заклеенным носом, которая отправилась на вечернюю прогулку. Поздний зимний вечер, странный и омерзительный трофей - самое время для охоты. Я запасся розочкой из бутылки, учитывая специфику "цели", никого бы не заинтересовал бомж, найденный с перерезанным разбитой бутылкой горлом. Так оно и происходит обычно, анон. Это руководителя фирмы следует отправить в срочный отпуск в далекие страны, после чего аудит вскрывает совершенные им хищения. Та охота доставила мне удовольствие куда большее, чем расправа над люмпеном.

Выбирая удобный момент, я заметил, что "мой" бомж ведет себя необычно. Это было удивительно, он сам шел за каким-то человеком, будто охотился за ним. Мне стало чертовски любопытно, что же он собирается делать. Злобный бомж - так себе добыча, бомж-разбойник - куда более интересно. Охота закончилась в одном из пустых домов панельных многоэтажек. Мужик, за которым шел мой оборванец, свернул за угол, подопечный - за ним, а когда я вошел во двор, их уже не было. Зайти в подъезд? Вы бы пустили за собой мерзкого незнакомого люмпена? Шума борьбы или ругани не было слышно. Затем я заметил следы, характерные темные пятнышки, цепочка которых тянулась ко входу в подвал. Который был открыт, хотя обычно они замкнуты. Я достал фонарик. Пятнышки были красного цвета, а спускаться в подвал я не стал. Просто потому что заметил краем глаза движение в глубине двора. Потушив фонарик, я присмотрелся и заметил еще одного "люмпена", который раньше стоял неподвижно, а теперь начал двигаться. Очевидно, что он видел свет фонарика. В стороне от него была еще одна фигура. Я охочусь всегда один, поэтому массовые засады не устраиваю, но часто размыляю об этом на случай, если мной займутся правоохранительные органы. Бомжики перекрыли все выходы из двора и находились на достаточном расстоянии от всех подъездов, чтобы перехатить посетителя. Собственно, сейчас тот дворик я оцениваю как очень хорошую ловушку, выбраться из которой очень непросто.

Фантосмагорическое зрелище - серийный убийца попал в засаду бомжей. Однако тогда я думал, что они промышляют разбоями. Ввязываться в драку, чреватую шумом, а в случае, если на месте останется труп - потенциальными уликами, способными меня изобличить, не хотелось. Поэтому я развернулся и убрался из гостеприимного дворика. Меня изрядно удивило, что через несколько кварталов я заметил у себя на хвосте одного из бомжиков. Скажем, я был очень зол из-за этой ситуации и решил, что хотя бы одному из них сегодня не жить. Попытался завести его в ловушку - тихое место, где смог бы неожиданно напасть на "сопровождающего", быстро убить его и уйти незамеченным. В свое время я потратил много времени, изучая город, так что у меня есть несколько "домашних заготовок" на разные случаи. Однако бомжик не спешил пройти мимо забора детского садика, за беседкой которого притаился я, а появление его "коллеги" с другой стороны детского сада заставило меня высрать пару ведер кирпичей. Какие-то оборванцы преследовали меня на моей же территории. Место было достаточно глухое для того, чтобы прикончить хотя бы одного из них, но случайные прохожие испортили планы. В итоге я от них оторвался - сел на такси, добрался до парковки, на которой оставил свою машину, и поехал домой. Найти действительно интересную добычу, возможности которой меня удивили, было удачей. Там, где вы увидели бы голодранцев, я увидел себе подобных, охотников на городскую дичь, думающих на несколько шагов вперед. Более чем достойные трофеи. Но пытаться добыть пару человек с помощью разбитой бутылки, ножа, отвертки и мотка проволоки было бы не осмотрительно.

На следующее дежурство возле дома "люмпенов" я взял с собой "ночник" и купленный по случаю у бывшего одноклассника, который сейчас занимается криминалом, переделанный из газового пистолет. Я потратил достаточно много времени, чтобы соорудить к нему что-то похожее на глушитель, так что теперь этот кусок железа хлопает при выстреле, но не так тихо, как хотелось бы. Раньше необходимость в нем не возникала, но ситуация изменилась. За день мои знакомые не появлялись - ни выходя из дома, ни заходя в него. Когда стемнело, окна дома не горели, и я решил зайти к новым "друзьям" в гости. Это было не очень благоразумно с моей стороны, но, помимо злости, мне было еще и интересно, с кем же я столкнулся. Я уже собирался выходить из машины, когда в "ночник" заметил движение. Пара оборванцев, одним из которых был мой первый знакомый "заклеенный нос", тащила какие-то баулы по улице. Они зашли во дворик дома, но свет в доме так и не загорелся.

Пока они шли, я рассматривал их в ПНВ. "Знакомый" был неизменен - все та же уродливая шапка, из-под которой торчат какие-то лохмы, все та же нашлепка из пластыря на носу на пол-лица. Лицо второго видно не было, тот замотал его шарфом так, что были видны только глаза и кусок лба. Зрелище еще то, перспектива убивать их руками была отвратительно-привлекательной. Не хотелось бы подцепить что-то от этих тварей. "Бомжики" затащили баулы во двор. Я дал им пятнадцать минут, после чего пошел к ним в гости. Сейчас у меня волосы на загривке встают дыбом, но тогда была холодная уверенность в своих силах. "Я пришел забрать ваши жизни". Как я говорил, неосторожность губит.

Перемахнув через забор, я осмотрелся. Входная дверь в дом закрыта, но открыт лаз в подвал. ПНВ оказался очень полезной покупкой, на своем хобби я не экономлю. Уже на лестнице я почуял этот запах. Запах свернувшейся крови и гнилого мяса. В одной руке ПНВ, в другой пистолет, я спускался по крутым ступеням в подвал, готовый к выстрелу. Подвал оказался большим. Внутри были тела, то что от них осталось, и кости, и обрывки одежды, и куски мяса. И, поверьте, это были не животные. Хотя и людей тоже можно считать животными. И один из них. В ПНВ зрачки людей "отсвечивают", открытая диафрагма радужки дает инфракрасной подсветке отражаться от глазного дна. У него также отсвечивали зрачки глаз. Лицо было измазано чем-то черным, как это видно в ПНВ, но то, что он держал в руках, давало понять, в чем испачкано его лицо, и что он делал только что. Он дернулся в мою сторону. Можете считать это самообороной. Сейчас я думаю, это был напарник моего "знакомого", судя по одежде. Лицо его раньше было скрыто шарфом. Неестественно широкий рот, острые неровные зубы. Таким мы его и запомним. Я и вы. Потому что теперь вы тоже знаете о них.

Я сбежал. Глушитель работает слишком шумно, а перспектива бойни с бандой каннибалов меня мало радовала. Если честно, анон, я был испуган. В своей второй жизни мне приходилось сталкиваться с разными проявлениями человеческой бесчеловечности, я был очевидцем и участником диких сцен, но здесь было что-то еще, что заставляло меня нестись к машине и жать на газ, когда первые твари выскочили из дома. Я решил оставить их в покое. В отличии от большинства людей, не способных принять решение, у меня нет с этим проблем. Обычный человек будет переживать, пока не вернется на место своего преступления или не сделает другую глупость. И на этом попадается. Так что фантазию вернуться обратно, обвешанным оружием, и устроить бомжикам холокост я отвергнул. Пусть живут, пока мне не мешают.

Позавчера один из них стоял около моей машины. Я оставляю ее на стоянке неподалеку от дома. Ко всему прочему, моя безопасность меня очень заботит, поэтому мою дверь, если когда-то сломается замок, придется буквально выпиливать часа три, в подъезде я установил камеры, еще пара камер фиксирует двор и стоянку. Я стараюсь не вести жизнь по расписанию, по расписанию живут жертвы, но не охотник, так что я встал раньше и случайно увидел фигурку на экране монитора. Потом он отошел в сторону и вышел из сектора обзора. Из окна я заметил, где он занял позицию для наблюдения. Он стерег мою машину. На работу я поехал на такси. Вечером бомжика на том месте не было. Они появились изображении камеры в подъезде минут чрез тридцать после того, как я вернулся домой. Вероятно, они распределились по району и ждали. Как бы то ни было, они были очень хороши - найти человека, которого видели только секунды, зная только номер автомобиля. На котором я езжу по доверенности, условно говоря. Покрутившись у двери они убрались быстрее, чем я решал, стоит ли выйти и перестрелять их из дробовика. Ситуация мне очень не понравилась. Учитывая, что они делают и знают, где я обитаю, перспектива подвергнуться нападению бомжей-людоедов выглядела реальной и фантасмагоричной одновременно.

Вчера я решил схитрить и выйти через другой подъезд многоэтажки, в которой живу. Условно говоря, дом построен в форме буквы "Г", в одном из подъездов соседней с моей половинкой "Г" неустановленный вандал срезал петли с дверей в лифтовую и на крышу, поэтому они больше не закрываются. Вообще я рассчитывал, что мне придется уходить от полиции, но план пригодился раньше. В подъезде бомжиков видно не было, так что я вышел из квартиры и поднялся вверх, отпер дверь на крышу своей копией ключа. Мне везет. Не знаю, родился ли я в рубашке или тому есть какие-то иные причины, но многие вероятности складываются в мою пользу чаще, чем это следует из теории вероятности. На поясе у меня висел нож, открывал дверь я левой рукой, а правая была прямо на рукояти. Сейчас я могу уверенно говорить, что это не люди. Люди не двигаются так быстро. У него был обрезок арматуры или что-то вроде того, Он бросился откуда-то слева, раз - никого нет, два - темная фигура и замах. Три - нож влетает в центр груди фигуры. Он сбил меня с ног, я вцепился в него и колол свободной рукой. Так я не пачкался очень давно. Стоять на крыше своего дома, в крови, с ножом в руке и трупом под ногами - все интереснее и интереснее. В итоге я спустил тело к себе домой, положил в ванну и заперся. "Бомжики" несколько раз осматривали подъезд. А я боюсь выйти. Я видел это у себя в ванне. Я вскрыл это. Оно похоже на человека, но человеком не является. Я хорошо знаю анатомию, по известным причинам практического свойства. Многие органы общие, часть деформирована, будто поражена болезнью или врожденным дефектам, часть я раньше не видел. Печень увеличена, темная внутри, без включений жировой ткани. Желчный пузырь деформирован, к нему прирощен еще один орган, судя по всему, какая-то железа. Зубы острые, моляров нет, оно приспособлено есть мясо. Мозг развитый. Суставы утолщены, мышечная ткань очень плотная, режется плохо. Откуда бы они не появились, это не люди. Будь это результат эволюции, изменившиеся люди, или монстры, живущие в обществе и мимикрирующие под окружение, или порождение темных сил, в которые я не верю - разницы нет. Меня мало интересуют причины, мне интересно здесь и сейчас. Здесь и сейчас прорабатываю план завтрашнего дня. Я не буду сидеть в своей крепости будто загнанный в нору зверь. Очевидно, в случае удачи придется уехать. Куда и как - технические подробности, которые вам не нужно знать. Я все же учитываю вероятность, что выйду из этой игры победителем. Когда рассветет, я начну действовать, сидеть в одной квартире с начинающим подванивать мясом - не по мне.

В любом случае, вам это нужно знать. Можете мне не верить, можете считать это фэйком, просто учтите, что что-то отличное от людей может быть рядом. И будьте внимательнее. И не выдавайте себя, если узнаете их когда-то.

Распахнув двери спальни, Джульетта вошла к себе. Улыбнулась - и лабиринт улыбающихся отражений послушно выстроился перед ней, ведь и стены, и потолок в ее покоях покрывала зеркальная амальгама.

Ее обступили белокурые девушки-ангелочки в невесомых прозрачных халатиках - не скрывавших контрастировавшие с невинным личиком женские формы.

Улыбка на ее лице была не потому, что ей нравилось любоваться собой - нет, что вы! Просто вернулся Гросфатер - дедуля, то есть, - и наверняка не один, а с какой-нибудь новой забавой для нее. Сейчас прополощет в обеззараживателе - и преподнесет ей. Нужно подготовиться!

Джульетта повернула колечко на пальчике, и зеркальные стены укутала дымка. Еще один поворот - и комнату заполнил сумрак. Все зависело здесь лишь от ее желаний. День и вечер, утро и ночь. Она здесь - хозяйка света и тьмы.

Эх, скорее бы новая забава!

Джульетта чуть коснулась одного из панельных зеркал, и то послушно скользнуло в сторону. Открылась комната развлечений - испанские сапожки с манометрами, отмечающими давление, старинные дыбы, шипастые кнуты, операционный стол столетней давности с кучей инструментов впридачу, электроды... Она расхаживала от одной дивной вещицы к другой и раздумывала - что же выбрать? На этой вот - выходят хорошие крики, а на вот этой - льется много крови. Все хорошо, но на чем остановиться?

Может, вот на этой, похожей на саркофаг? Первый предмет ее коллекции, между прочим - Гросфатер добыл очень и очень давно. Как же он ее назвал? Ах да, Железная Дева! Человечка закрепляют внутри и рычагом опускают крышку. Ме-е-е-едленно. Чтобы шипы, которыми усеяна ее внутренняя сторона, протыкали не спеша. С оттягом. Но Джульетте вечно не хватало терпения - раз, и все, вся прелесть насмарку.

Это Гросфатер на живом примере показал ей, как с нею управляться. Он вообще научил ее всему. Какой же был умный у нее Гросфатер! И Джульеттой ее нарёк именно он - в честь героини какой-то древней бумажной книги, которую написал некий философствующий маркиз по имени де Сад. Гросфатеру не составляло труда доставать в прошлом такие вот книги - и новые забавы для нее. Он один мог наведываться в прошлое, потому что была у него Машина Времени - гениальное изобретение, позволяющее насмехаться над мироустройством. Внешне - обычный павильон, или беседка, или что-то такое; внутри - куча кнопок, пультов и штурвальных колес. Когда Гросфатер запускал Машину, она расплывалась от сотрясавших ее колебаний - и затем исчезала. Сама Машина, вернее, ее фиксированная матрица, оставалась в конкретной точке пространства-времени, но каждый, кто пребывал внутри нее, перемещался в прошлое. Настройки Машины позволяли ее пилоту оставаться невидимым и как бы бесплотным для аборигенов прошлого. Удобно - и, главное, всегда можно все изменить, воплотиться-проявиться и стянуть что-нибудь интересное. Гросфатер, пользуясь этой функцией, переправил сюда кучу всего из тех полуреальных мест и времен: Великая Александрийская Библиотека, Египет и пирамиды, Кремль - высокие башни, Ватикан, Форт-Нокс. Самые сливки минувших лет. Мудрость и великолепие. Казалось, Гросфатер находит некое утешение там - в той эпохе, когда еще не бушевали термоядерные войны и не сновали всюду чересчур умные роботы. Коллекция грела ему душу - ведь где-то там, в этой неведомой и сумрачной душе, Гросфатер был романтиком.

Хотя старик и владел Машиной Времени, построил ее вовсе не он. Когда-то папа Джульетты создал ее, но Гросфатер вскоре прибрал ее к своим рукам, после чего Джульетта больше никогда не видела отца. Она, конечно же, подозревала, что это Гросфатер убил папу и маму, когда она была совсем еще маленькой, но полной уверенности в этом почему-то не было. Да и какая разница? Старик так добр к ней. Жаль, недолго ему осталось - но зато она скоро будет единоличной хозяйкой Машины! Вот это начнется жизнь! Джульетта часто делилась с Гросфатером своими планами, и он неизменно кудахтал:

- Я вырастил истинную дьяволицу! Когда-нибудь ты меня убьешь, детка. Потом - убьешь этот мир. Вернее, то, что от него еще осталось.

- Страшно, дедуля? - нежно улыбалась она в ответ.

- Ни капельки. Мой девиз - пусть все кругом горит огнем, а мы с тобой споем. Декаданс - это, конечно, стильно, но и он надоедает. Подумать только - и когда-то на этой планете жило почти три миллиарда человек! Теперь-то и трех тысяч не наскребется. Трех тысяч - ютящихся в Купольных Гетто, в страхе перед внешним миром и загаженным космосом, молящихся, чтобы грехи их отцов были когда-нибудь прощены... разве же это человечество - пережитки, вот они кто. Добив их, ты им только услугу окажешь. Финита ля...

- А почему мы не переселимся, скажем, в прошлое?

- А в какое из?.. Ткань времени многослойна. Вот только набор исходов мал, все друг на друга завязаны, как звенья цепочки. В итоге все придет к тому же, что мы видим сейчас. Выжить-то в прошлом мы выживем - но что с того? Бег от неизбежного. Да и нам-то, аристократам будущего, ты предлагаешь сбежать в варварское минувшее? Нет, надо радоваться тому, что есть, наслаждаться моментом. Мое удовольствие - быть единственным обладателем Машины. А твое, Джульетта? Гросфатер рассмеялся тогда, и она смеялась вместе с ним. Потому что оба уже давно поняли, какие удовольствия прельщают малышку Джульетту. Первый раз она славно позабавилась в двенадцать лет. С маленьким мальчиком. Его Гросфатер стянул из какого-то прошлого - для примитивных плотских утех. Вот только с возрастом просчитался: мальчишку Джульетта не тешила, он отказывался играть с ней и вечно норовил сбежать.

Внешность у нее была ангельская - а вот терпение обычным. Стальным прутом она раскроила ему голову после очередного отказа.

Во второй заход Гросфатер угадал получше, притащив на хвосте какого-то цтудента или что-то вроде того. С ним они жили душа в душу целый месяц, но однообразие тоже надоедает. Проснувшись одним прекрасным утром, она поняла, что дальше так не может, и одним точным ударом ножа избавила себя от наскучившего человеческого балласта.

После она тщательно выпотрошила труп.

Садизм и сексуальное наслаждение для нее были двумя сторонами одной монеты, и от Гросфатера это не укрылось. С тех пор он и повелся называть ее Джульеттой. Высоко оценив ее разрушительный потенциал, он принялся добывать ей материал для забав на постоянной основе. Прошлое оказалось богатым на извращения - все эти дыбы, крюки, паяльники, хирургические щипцы приводили ее в восторг. Конечно, все это проходило через полоскатель-обеззараживатель, но так даже лучше - столкнувшись однажды с простой простудой, Джульетта впала в черную депрессию, из которой ее вывела только целая команда "Марии Селесты" и трехлинейный пулемет. Позабавившись вдоволь, Джульетта кончила так, что заложило в ушах, и рухнула наземь - счастливая и совершенно здоровая. А кругом вповалку лежали изрешеченные пулями тела.

Наиболее волнующим был момент предвкушения. Какой окажется новая забава? Гросфатер старался, чтобы все они понимали по-староанглийски. Словесное общение часто имело большое значение - можно было говорить испытуемому всякие глупости и добиваться того или иного действия. Мужчины прошлого были падки на слова, а Джульетта, перечитавшая с подачи Гросфатера всего де Сада, овладела их примитивным посыльно-объектным языком в совершенстве. Ведь бывали у нее всякие - и какой-то дипломат времен наполеоновских войн, и джазовый музыкант, и обожествлявший ее до самого конца престарелый чокнутый писатель. Порой Джульетте хотелось попросить Гросфатера доставить ей самого де Сада - но из какого-то мистического уважения к философствующему барону она пока не решалась на такую просьбу.

...И сейчас в ее памяти мелькали они - один за другим, старые и молодые, высокие и низкие, уродливые и прекрасные; и этим обликам жизни на смену приходили лишенные изящества, но столь будоражащие лики смерти. Какой ей милее сегодня? Наверное, самый простой. Без излишеств. Поняв это, Джульетта покинула свой зал извращений и подошла к большому широкому ложу. Он был там, под подушкой, тесак с длинным и острым лезвием. Итак, она возьмет новый материал для забав с собой в постель... и в определенный миг совместит удовольствия.

(Интересно, сохранятся ли записи? Джульетте как-то попалась книга "Загадки истории" из двадцатого века - вот же забавно было порой читать о тех, кому довелось пройти через нее! Ведь изъятые Гросфатером ценности из своего времени исчезали навсегда, и никто впоследствии не мог ничего объяснить - разве не мило?)

Джульетта спрятала тесак обратно и взбила подушку. Больше терпеть было невмочь. Пора забавляться!

С трудом сдерживаясь, она поднялась с постели и направилась к выходу, где включила туманник, пышным и приятно-холодящим феромоновым облаком обдавший ее тело и халат. Вот вам еще одна маленькая уловка обольщения. Нет, это становится уже невыносимым! Где Гросфатер?

Он вдруг заговорил с ней через систему внутренней связи:

- Дорогая, я вернулся! У меня для тебя сюрприз!

Он всегда так ее приветствовал; это было частью игры.

- Не тяни! - взмолилась Джульетта. - Рассказывай скорее!

- Англичанин. Поздняя викторианская эпоха.

- Молодой? Красивый?

- Сойдет, - тихо хихикнул Гросфатер. - Ну у тебя и аппетиты, внученька.

- Кто он?

- Я не знаю его имени. Но судя по одежде и манерам, а также по маленькому черному саквояжу, который он нес ранним утром, я предположил бы, что это врач, возвращающийся с ночного вызова. Вид у него весьма... добропорядочный и степенный, скажем.

Джульетта знала из книг, что такое врач и что такое викторианская эпоха. Эти два образа в ее сознании смешивались в наивкуснейший коктейль. Она ахнула от захлестнувшего ее возбуждения.

- Значит, добропорядочный и степенный? О, его ждет потрясение!

Гросфатер тоже рассмеялся.

- Я могу подглядывать?

- О, не в этот раз! Твой взгляд - как жук: ползает по самым неподходящим местам!

- Вот это сравнение! Что ж, твоя воля!

- Спасибо! Обожаю тебя!

Она прервала связь - и вовремя: отворилась дверь, и вошел ее подарочек.

Интересный! Лет тридцати. Не красавец - кого бы красили такие страшные бакенбарды! - но и не урод. Что-то интересное в манере держаться. Что-то... настораживающее. Но в целом Гросфатер, похоже, не прогадал.

Увидев Джульетту в прозрачном халатике, подарочек отшатнулся. К ложу, окруженному зеркалами. Краска залила его лицо. О, как давно она, Джульетта, не встречала такую реакцию! Смущенный викторианец, здоровый как бык - на ее романтической бойне! Какое зрелище! И она подлетела к нему, и прильнула всем телом.

- Кто вы? - Подарочек уставился на нее с ужасом. - Куда я попал? Это ад? Какие простые вопросы! Ответить надо было чем-нибудь возбуждающе-запутывающим. Хотя, к черту слова! Она повалила свой подарочек на ложе.

- Нет, только не это... - выдыхает мужчина. - Я жив?

- Жив, мой бесценный! - ахает она, сбрасывая халатик с плеч и запрыгивая на него. - Лови мгновения, ибо скоро все кончится!

И, чтобы наполнить эти слова силой, она подается вперед, касаясь грудью лица подарочка, и запускает руку под подушку.

Только там почему-то ничего нет.

Только острый тесак, припасенный для последней утехи, почему-то уже в руке у ее подарочка - не такого уж добропорядочного и более не смущенного. В глазах викторианца полыхает гневный огонь сумасшествия - страшный огонь. И вот свет яркой вспышкой отражается на лезвии, а потом меркнет - тесак взлетает и опускается вниз, взлетает и опускается вниз, взлетает и...

Комната была звуконепроницаемой, и ни шума борьбы, ни криков Джульетты никто не услышал.

А из быта далекого и туманного Лондона - после финального жестокого убийства ранним пепельно-серым утром, - навсегда исчез тот, кого все называли Джеком-Потрошителем.

Вот уже около года я работаю в кол-центре одно очень крутого банка. Имя, фамилию и название сей организации я опущу - в целях безопасности. Своей (в первую очередь), людей, которые это прочитают и админа, который это выложит (надеюсь, во всяком случае). Дети, первый вопрос: как вы думаете, для чего придумана такая штука как, кол-центр? Что, Петька? Нет, не для увеличения рабочих мест. Для поддержания имиджа Банка? От части. Для удобства клиентов? Упаси Господи, нет конечно. В первую очередь, такая занятная структура предназначена для разгрузки офисов от... Что? Клиентов? Ахххахахаха! Нет. От долбоебов, которые думают, что этот самый кол-центр придумали для их удобства. От долбоебов, которые думаю, что звонят в Москву, которые хотят купить акций Банка на 5000 деревянных. От алкашей и беременных овуляшек. Именно от них родимых. Самое интересное, что ненависть исходит с обеих сторон: позвонивший думает, что щас он устроит им всем и нажалуется; а оператор, который уже 10 минут пытается доказать этому идиоту, что никто никаких денег у него крал, а он сам и спустил их вчера на бухло или шлюх, ставит гарнитуру на mute, орет на весь операционный зал "Ебаный ты пидарас!!! Сдохни!". Открою великую тайну. Очень великую. Успешность работы оператора и его ЗП зависит не от того, как круто он решил твою вселенскую проблему, а от того, какими именно словами ты был послан нахуй. Простой пример:

Звонит Вася. Ему нужно узнать, где можно в Москве снять деньги. Оператор вежлив, буквально слюни стекают с Васиных яйц. Вася узнает, что 200 000 есть в банкомате за пол Москвы. Расшакивается, прощаясь с милой девушкой оператором, мчится со всех ног и... Банкомат не работает. И не работал. Его там нет уже лет пять.

Звонит Петя. У него какая-то неразбериха с деньгами. Они то списываются, то возвращаются, то не поступают. Трубку поднимает Толян, которому осталось 10 минут до конца смены и ему настолько глубоко до пизды на Петины проблемы, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Толян груб, холоден, вроде не матерится, но очень хочет. Выслушав Петю и поняв, какой пиздос ему предстоит разгребать, снимает куртку, в которой сидел уже минут 10, так как скоро домой, закатывает рукава и начинает долго и упорно копаться в счетах и картах. Через сорок минут Толян становится похож на Бэтмэна, орущего "ГДЕ ДНТОНАТОР???", таки находит проблему, успешно ее разрешает, не получая никакой благодарности, кладет трубку и гордо пиздует в закат.

У кого какие мысли? Кто молодец? Девчушка, которая наебала мужика с банкоматом или Толян? Логично было бы предположить, что Толян, который тратил свое личное время на проблему клиента, разрешил ее, пусть и не был сладок, как персик в июле. Отнюдь. Когда звонки прослушивают, то Девчушка получает за приторность почти максимальный балл и хорошую пермию. И всем похуй, что человек тащился за пол города и остался с носом. А Толян получает пизды от начальства за то что долго решал вопрос, был не вежлив и тратил время клиента и ресурсы Банка. Толян остается с мизерной премией и выговором. К чему я это поведал? Совсем не потому что надо пожалеть Толяна, хотя следовало бы. А к тому, товарищи, что Банку глубоко до пизды на Ваши проблемы. Ему похуй, что что-то не работает - ебитесь сами. И поощрит Банк тупую пизду, которая вежливо наебала клиента, а чувака, который решал проблему, высушит после суровой ебли в кабинете начальства. Оттуда и вывод - любой кампании глубоко срать на своих клиентов, а кол-центр открыли, чтобы вежливо говорить "Пошел нахуй, пидор", а не для того, чтобы решать Ваши проблемы. А посему - не стройте иллюзий. Вы нахуй никому не нужны, а звонки прослушивают не для улучшения качества обслуживания.