Декабрь 1994-го выдался на редкость морозным. В квартире на пятом этаже хрущёвки, где жили Сашка с мамой, температура едва ли переваливала за десять градусов. Батареи были едва тёплые, будто устали греть ещё в прошлую зиму. Отопительный сезон начался, но на деле это означало лишь, что трубы не леденели насквозь.

Деньги, которые мама приносила с завода (теперь он назывался непонятным словом «АО», а платили в разы меньше и с задержками), уходили на еду и накопившийся долг за коммуналку. О новой куртке для растущего не по дням, а по часам Сашки не было и речи. Он донашивал старенькую телогрейку отца, который «ушел за продуктами» в начале 90-х и не вернулся.

Но хуже всего был вечерний моцион – мытьё. Ванная комната была ледяной склеп, кафель на стенах покрывался инеем. Горячую воду отключили ещё летом – по графику, который, казалось, придумали специально, чтобы испытать людей на прочность. Иногда её не было неделями.

Мама ставила на конфорку огромный эмалированный таз с водой. Но газа жалко, да и счетчик мотал с пугающей быстротой. Поэтому таз нагревался лишь до состояния «лишь бы не ледяная». Для взрослого человека – это было пронзительно холодно, для ребёнка – пытка.

Однажды, когда Сашка со слезами на глазах отказывался залезать в таз, мама вздохнула, потупила взгляд и сказала тихо, почти шёпотом:

– Саш, есть один способ... деревенский. Только ты никому не говори, ладно? Стыдно.

Сашка, утирая нос рукавом телогрейки, смотрел на маму широко раскрытыми глазами.

– Какой?

– Нужно... ну... сначала пописеть в таз. Совсем немного. От своей же мочи не заразишься, это врачи говорят. И вода станет чуть теплее. Терпимо будет.

Она произнесла это с такой горькой покорностью, что Сашке стало не стыдно, а бесконечно жаль её. Он кивнул, делая вид, что это вполне обычный жизненный лайфхак, вроде чистки зубов.

Так и пошло. Их маленький, постыдный ритуал выживания. Сашка, зажмурившись, делал своё дело, а мама быстрым движением руки размешивала воду, делая вид, что так и надо. Потом он залезал в едва тёплую жижу, и мама старалась помыть его быстрее, пока жалкое тепло не ушло в ледяной воздух ванной.

Он ненавидел этот момент. Ненавидел этот запах подогретой урины, смешанный с дешёвым мылом «Детское». Ненавидел мурашки на своей коже и грубую мочалку. Но больше всего он ненавидел то, что знал: мама после него будет мыться той же водой, добавив в неё кипятка из чайника. Экономия.

Как-то раз в школе одноклассник, сын «нового русского» с золотой цепью на шее, хвастался, как у них дома из крана течёт «аж парная вода». Сашка молча слушал и кусал губы. Он представил, как можно просто открыть кран и подставить руки под струю горячей, по-настоящему горячей воды. Это казалось таким же недостижимым чудом, как полёт на Луну.

Он никогда и никому не рассказывал про их ритуал. Это было их общее, мамино и его, грязное, стыдное секретное оружие против холода и безнадёги тех лет.

Сейчас, спустя много лет, принимая душ в своей благоустроенной квартире, где из крана всегда течёт вода нужной температуры, он иногда вспоминает тот таз и тот специфический запах. И ему хочется крикнуть тому испуганному мальчику в телогрейке с чужого плеча: «Потерпи! Скотч этого не будет!». Но он знает, что это неправда. Это было. И это навсегда осталось холодным шрамом где-то глубоко внутри – память о времени, когда тепло измерялось чашкой кипятка из чайника, а человеческое достоинство – терпением заледеневших пальцев.

Рост~ 86см
Материалы: искусственный мех, полимерная глина, пластиковый подвижный скелет, синтепон

Еще больше моих работ можно найти в группе ВК и инст : Faunadolls

Мы проводили Юлю, потом ушел Максим. Веник и я, с трясущимися руками, шли молча. Дома я поужинал, налил чаю в свою любимую (железную эмалированную) кружку и уже хотел достать печеньки, но тут вошла мама.

– Держи, – она протянула вафли «Куку-руку». – Папа после работы тебе купил, чтобы голова лучше работала, когда уроки делаешь.

Мама улыбнулась и ушла, оставив меня потрясенного смотреть перед собой невидящим взглядом.

Уроки! Мне ведь надо делать уроки! Домашку завтра сдавать, а рюкзак остался в спорткомплексе! Мы так торопились оттуда сбежать, что никто даже не вспомнил про мои вещи. Посидев минут десять с «Куку-руку» в одной руке и остывающим чаем в другой, я решил, что расстроить родителей двойкой в дневнике я боюсь больше, чем еще раз столкнуться со слюнявым другом Антона. К тому же, было уже поздно, и они могли разойтись по домам. Где живет Антон, я знаю. Возьму у него ключи и заберу рюкзак.

Идея показалась мне сносной, и я пошел.

Если летом в наших краях солнце заползает за горизонт всего на час-другой в середине ночи, то осенью и зимой сумерки приходят в три часа дня. Сейчас было семь вечера, и если бы не фонари, шагать пришлось бы наугад, такая стояла темнота. А все из-за набрякших облаков, готовых упасть на землю унылой моросью.

До спорткомплекса я добрался быстро, почти бегом. Увидел свет в каморке Антона и сердце мое упало в живот, неприятно повиснув в районе пупка. Я уже думал вернуться домой, но потом прислушался – никто не орет, музыка не играет. Может, они все-таки разошлись?

Я подошел к двери – кто-то или что-то внутри стонало, будто раненое животное в капкане. Мне стало не по себе, как в тот день, когда я узнал о смерти дяди Андрея Макеева.

Но делать нечего, собрал волю в кулак и вошел. В помещении с игровыми автоматами было темно, только рассеянная полоска света из открытой двери каморки падала на кресла. За одним из них кто-то судорожно содрогался и рыдал.

– Антон, – позвал я, и стоны стихли. – Антон, ты здесь?

– Костя? – рыдающий голос из-за кресла принадлежал Антону, но узнать его было практически невозможно. – Костя, брат, не надо, не подходи. Прости меня, брат, прости, дорогой.

Новые рыдания и судорожные, беспорядочные движения.

– Костян! – позвал Антон жалобно.

– Я здесь, – слова вырвались сами собой. Я не мог не ответить, вы бы его слышали!

– Костян, прости меня.

– За что… брат?

– Я живой, а ты нет. Я выполз из того окопа, а ты остался лежать. Прости, братан, я не смог… – Антон опять разрыдался, затем глубоко вдохнул, всхлипнул и ударил кулаком кресло так, что оно отъехало сантиметров на тридцать. Он сидел, прижавшись спиной к стене и обхватив колени. Голову он спрятал в руках, торчала только макушка. – Ты не представляешь, как я хочу сохранить в себе человека, после всего, что мы с тобой повидали, не превратиться в животное. Как же это, СУКА, сложно! Почему все ТАК сложно?! Мы же были просто мальчишками. Я до сих пор твоей маме не могу в глаза смотреть. А она меня еще и утешает. Это я должен ее УТЕШАТЬ! – я вздрогнул от нового вопля и уперся спиной в дверь. – Я не могу, братан, не могу так. Зачем они нас туда бросили? И теперь вот опять…

Я чуть не упал, когда дверь позади распахнулась. Ввалились дружки Антона. Они еле стояли на ногах. Слюнявый держал подмышкой бутылку водки, а в руке – двухлитровую коробку виноградного сока. И вид у них был до крайности довольный. Они торопились к Антону в предвкушении, но увидев меня на пороге остановились, силясь сообразить, туда ли пришли.

Наконец, слюнявый понял, что они по адресу, и заорал во все горло.

– АНТОХА! Балыч!

– А ну пошли на хрен отсюда, – процедил я сквозь зубы, но меня, кажется, никто не услышал. В одну секунду во мне вскипела такая лютая ярость, что кожа, казалось, начала плавиться от ее жара и превращаться в сталь.

В тот момент эта троица олицетворяла всех синяков этого мира, всех алкашей и собутыльников, испортивших жизни своих семей, лезущих со своим зельем к друзьям и старым знакомым. Эта троица стала для меня всеми подонками, издевающимися над слабыми, избивающими восьмиклассников в лесу, не дающими проходу тем, кто не может дать сдачи. Они вызывали омерзение. Мне стало стыдно за то, как я испугался недавно, когда слюнявый на меня наезжал. Надо было тогда же раздавить этого слизняка, чтобы он не довел Антона до такого состояния.

– Я сказал, пошли вон отсюда!

В этот раз я прокричал во все горло. Меня заметили.

В глазах вспыхнули искры, в голове прозвенел колокол, мир пошатнулся, и я очутился на полу. Осознав, что лежу, я вскочил и собирался кинуться на слюнявого, но было поздно. Он уже летел головой вперед под моросящий дождь. За ним кинулись двое оставшихся, без остановки растерянно повторяющих: «Антоха, ты чего? Бала, перестань, это ж Славка!».

Закончив с дружками, Антон вернулся в спорткомплекс – лицо его было сухим и горячим, прошел в каморку и лег на скрипучую кровать. Сетка под ним прогнулась. Через минуту я услышал тяжелый храп. Убедившись, что Антон в порядке, я забрал рюкзак и вышел на улицу.

Морось лепилась к лицу, застилала глаза, лезла в уши. Она уже не казалась мне такой очаровательной, как в начале осени. Сегодня вообще все стало по-другому.

В пять лет я носился по дому и схватился за горячую печку, обшитую железными листами. Пальцы мигом покраснели, я отдернул их и в слезах побежал к маме. Кожа вздулась, кончики пальцев пульсировали. Выйдя из спорткомплекса, я почему-то вспомнил тот день. Мне будто снова стало пять лет, и я схватился за обжигающую реальность, все плотнее стискивавшую металлический обруч на моей шее.

Мне больше не хотелось смотреть фильмы, играть в автоматы, кататься на велосипеде и мечтать о ярко-малиновой Яве с серебристыми крыльями. Карина стала призраком, следом от дыхания на прохладном окне. Я увидел этот мир таким, каким его видели тысячи незримых взрослых, живущих со мной бок о бок каждый день. Я увидел его глазами Антона, прошедшего войну. И тоска пустила корни в моем сердце. Вязкое отчаяние, чувство безысходности подползали все ближе. Если ничего не сделать, они победят, заберут надежду на лучшую жизнь.

Испугавшись, я в одно мгновение обернулся в прочный кокон из прежних представлений об окружающем мире, которые мои родители старательно оберегали все эти годы.

Не сейчас. Еще слишком рано. Я должен выйти из этой битвы целым.

Книга целиком здесь.

На пикабу публикую по главам.

Стоял октябрь. Уже неделю с неба сыпалась, как из решета, вода. Она пропитала все вокруг, превратила приземистые дома с торчащими в небо антеннами, бетонку, уложенную в желтоватый песок, огороды и столбы с проводами, и даже сами провода в губку. Стоит только нажать на нее – побежит вода, которую эта «губка» впитывала долгими, унылыми днями и ночами.

Венерка после того случая не показывался в школе несколько дней. Его матушка, когда мы приходили в гости, выглядела озабоченнее, чем обычно, а отец, казалось, не заметил перемен в сыне. Правда, позднее Веник признался, что тот поздравил его «с почином» и посоветовал в такой ситуации дать сдачи. Какое-то время он даже пытался обучать Венерика – устраивал спарринги, но ничем хорошим это не закончилось.

Юля стала постоянным участником наших походов в спорткомплекс, смотрела с нами фильмы и даже научила делать лягушек из листка бумаги. Это был полезный навык, если ты хотел впечатлить одноклассников. У нас в классе только Женька Морозов умел делать лягушек.

Кроме того, Юлька стала причиной события, изменившего нашу жизнь на следующие три месяца. В тот день она прибежала в спорткомплекс с опозданием, и все три автомата мы уже заняли. Я хотел уступить ей свой на время, но Юля отмахнулась и подозвала нас к себе. Антон, как это случалось в дни, когда у него не было настроения, сидел в свой каморке и курил. Он не мог нас слышать, но Юлька все же перестраховалась. Когда мы отошли к окну у входа, она начала вполголоса рассказывать о конце света.

– Я вчера по телеку видела. Мы с мамой ждали сериал, а папа смотрел новости. Обычно он смотрит молча до прогноза погоды, и выключает. А тут начал что-то бормотать. Короче, я глянула, а там про новый год говорят. Типа, когда девяносто девятый станет двухтысячным, компьютеры сойдут с ума и наступит конец света.

Мы округлили глаза, переглянулись и снова уставились на Юлю. Она сделала паузу, чтобы мы прочувствовали серьезность происходящего, но этого не случилось, и она продолжила.

– Да вы чего, ребят?! Не понимаете, что ли? Конец света! – она выпучилась на нас. – Никаких больше уроков, никакого телевизора, никаких «Морских боев» и «Коньков-горбунков»! Всё!

Наконец, нас проняло. Новости не на шутку испугали Юлю, и ее тревога передалась нам. Только вот показывать страх мы не спешили.

– Ну, не знаю, – я пожал плечами, пытаясь сохранить хладнокровие.

– А вообще-то, – принялся рассуждать Макс, – это серьезно. Нам же всю еду на поездах привозят. Муку, там, или консервы.

– Фрукты, – подсказал Венерка.

– Да, и фрукты.

– Мороженки, – не унимался Веник, но в этот раз Максим его проигнорировал.

– А если компьютеры с ума сойдут, то и еды не будет. Свет отключат. Родители работать не смогут.

– Школу закроют, – добавил я.

– Вот-вот.

– И конкурс проектов к новому тысячелетию отменят.

Тут я понял, что о конкурсе больше никто и не думал. Казалось, друзья охладели к нашему проекту, а Максим так и вовсе начал куда-то пропадать после уроков. Ненадолго, но все же это было подозрительно.

– Надо что-то делать, – заговорила удовлетворенная достигнутым эффектом Юля.

– Надо собрать припасы, – оживился Венерка. – Незаметно таскать из подпола закрутки, картошку…

– Надо рассказать взрослым, – перебил его Макс. – Поднять вопрос в школе, к директору пойти, чтобы линейку объявил.

– Угу, – хмыкнул я, – чтобы перед всей школой опозориться.

– Взрослые и так знают, – Юля тяжело вздохнула. – И им все равно. Ну, моим.

Мы надолго замолчали, взволнованные и опустошенные. Мы просто не знали, что делать, а делать что-то надо было.

– Не верю, – пробормотал я, – что всё вот так закончится.

Друзья посмотрели на меня каждый по-своему, будто мои слова нашли отклик в их сердцах, несмотря на то, что думали мы разных вещах.

Мне почему-то вспомнилась столовая у отца на работе. Он был бригадиром на пилораме, а мама работала там же поваром. Когда мне было лет пять или шесть, папа взял меня с собой. В тот день в столовой готовили пюре с котлетками и компот из сухофруктов. Мама и дома часто делала пюре, но почему-то именно столовская еда показалась мне особенно вкусной. Так бывает, когда берешь с собой старый пряник в поход или жаришь на костре в лесу кусок хлеба – вкус у них не тот, что дома. И вспомнив это, я подумал, что никогда больше не будет ни той чудесной пюрешки, ни столовой.

А потом перед внутренним взором всплыла Карина. В школе я часто ее видел и даже подумывал подойти и позвать погулять, но ее всегда окружали подружки. Ребята постарше отпускали в ее сторону шуточки, но по их взглядам и нездоровой активности было понятно, что они просто пытаются сделать ее уязвимой, чтобы было проще подкатить. Несколько раз я замечал такие же взгляды у Максима, но не придавал этому значения. Небольшой укол ревности и больше ничего.

После школы я приходил домой, включал кассету с балладами «Скорпионс» и воображал наше с Кариной будущее. Иногда заходил слишком далеко и жалел, что папа так и не поставил в моей комнате дверь с замком – от кухни ее отделяла старя, пожелтевшая занавеска.

Я даже начал нарочно ходить теми маршрутами в школе, где чаще всего появлялась Карина. Иногда она замечала меня и улыбалась одними уголками губ. В такие моменты кровь кувалдой била мне в голову, я отворачивался и ускорял шаг, боясь запутаться в ногах-веревках.

С одной стороны, конец света избавит от необходимости что-либо делать. Настанет анархия и мир погибнет, а значит, не придется приглашать Карину погулять и никакого будущего у нас с ней не будет. С другой стороны, если ничего не будет, зачем тогда бояться?

Как только эта мысль упала в сознание с одной из захламленных полок моего разума, которой я крайне редко пользовался, меня осенило. Я решил, что во что бы то ни стало приглашу Карину на дискач.

И в эту секунду мои размышления прервал отвратительный гогот человеческого существа, вошедшего в спорткомплекс. За ним шли еще двое. И гоготавший пересказывал им монолог какого-то Шуры Каретного (так он его называл).

– Эй, шибздик, – обратился он к Венерке, когда все трое вошли и огляделись, – Балыч где?

Веник не ответил. Он опустил взгляд в пол и отошел к нам за спины. После того случая, когда его вывезли в лес, он вообще стал неконфликтным. Только появлялся шанс поспорить, который раньше он не упускал, Венерик умолкал на полуслове и, будто из него медленно выпускали горячий воздух, оседал и становился покорным. Нам он так и не рассказал, что было там, в лесу.

– Можно повежливее? – осведомилась Юля, заметив, как отошел Венерка.

– Слышь, – возмутился гоготавший, – ты его еще поучи! Бала где?

– Вы чо тут расшумелись? – вошел Антон, и про нас мгновенно забыли.

Все трое разом заговорили, приветствуя его, обнимая и хлопая по спине. И таким шумным, прочно сплетенным комком они удалились в каморку.

Мы еще немного поиграли без особого энтузиазма, а когда из соседней комнаты послышались полупьяные крики, засобирались домой.

– Пойду скажу, что мы ушли, чтобы закрылся, – неуверенно произнес я и немного подождал, вдруг кто захочет меня заменить. Макс наклонился выключить автоматы, Венерик смотрел в сторону, а Юля принялась копаться в рюкзаке.

Пришлось идти мне.

Друзья Антона разгорячились не на шутку. Они орали так, что было слышно в общем зале.

– …да они вообще охренели, эти толстосумы в правительстве! Столько крови пролили, и все мало!

– О нашем правительстве, как о покойнике – либо хорошо, либо никак.

– У меня братан туда поехал, призвали.

– Антоха, а ты чо?

– Бала не дурак, второй раз туда не сунется.

– Давайте, кончайте с этой темой.

В каморке сторожа воняло дешевым табаком, самогоном и чем-то кислым. Я приоткрыл дверь, заглянул, но меня никто не заметил.

– Антон, мы всё… – сказал я настолько громко, насколько позволяло задеревеневшее горло.

– Э-э, ты чо, салага, совсем страх потерял?! – возмутилась высокая детина с низким лбом, стрижкой «под ноль» и слюнявым, большегубым ртом. Это он гоготал, входя в спорткомплекс. – Какой он тебе Антон? Да ты знаешь, кто это и где он побывал?

Я оторопело смотрел в водянистые, тупые, без проблеска разума, глаза, и не знал, что мне делать. Этот бычий взгляд придавил меня, не хуже мешка с цементом. Детина поднялась с продавленной койки Антона и шагнула ко мне.

– Чо, ушлёпок, молчишь? Тебе не говорили, что старших уважать надо?

– Сядь, – стальным голосом скомандовал Антон. Говорил он тихо, но слюнявый мгновенно повиновался. – Это свои пацаны. Тронешь – урою.

Какое-то время Антон смотрел на слюнявого, сдерживая желание дать ему по роже, а потом повернулся ко мне. Глаза его налились кровью и стали почти такими же водянистыми и опустошенными, как у его друзей.

– Давайте, ребят, до завтра. Я там закрою всё.

После этих слов я захлопнул дверь, развернулся, чтобы бежать, и столкнулся с Венеркой, Максом и Юлей. Оказывается, все это время они стояли у меня за спиной.

Книга целиком здесь.

На пикабу публикую по главам.