Сидя в небольшом привокзальном ресторанчике за третьим столиком у окна, я неторопливо изучал прибитое к стене канцелярскими кнопками расписание поездов. До моего междугородного экспресса, отходящего с платформы в половине двенадцатого ночи, оставалось не менее пятидесяти минут, и я уже начинал позёвывать.

Сказывалась интенсивная нагрузка прошедшего дня. Немногим более чем за пять часов мне удалось разрулить большую часть проблем предыдущей пары недель — и когда я обнаружил, что благодаря этому в графике моих дел возникает дыра протяжённостью в полтора часа перед посадкой на поезд, то не нашёл ничего лучше, чем попытаться заполнить эту дыру плотным ужином в привокзальном пищезаправочном заведении.

О чём уже начинал понемногу сожалеть.

Цены ощутимо кусались, в то время как качество товара было сравнимо с таковым у индийского рыночного лотка. Изо всех сил растягивая купленную напоследок к чаю творожную запеканку, я с превеликим трудом удерживал себя от того, чтобы опустить тяжелеющие веки. Сражаясь со сном, время от времени я кидал взгляд то на беседующих о чём-то с официантом двух помпезных дам в платьях попугайской расцветки, то на сидящего слева от меня господина в старом кримпленовом костюме, чья собака — по виду белый пуделёк — расположилась у его ног и изредка подавала голос, потявкивая на прохожих. «Что собака делает в ресторане?» — мелькнула у меня бессвязная мысль, но тут же исчезла.

Исчезла, потому что внимание моё было отвлечено хлопнувшей дверью и новым вошедшим посетителем.

Первым, что заставляло остановить на нём любопытствующий взор, был его плотный курточный костюм, так не соответствующий климату середины лета. Усеянное карманами буквально со всех сторон, это серое одеяние так и раздувалось от вложенной в них неведомой ноши. Подойдя прямо к моему столику, этот субъект уже не моложавого, но и не пожилого ещё возраста, на затылке которого едва стала пробиваться имеющая явно нервный характер лысинка, плюхнулся прямо на сидение прямо напротив меня, после чего чуть приподнял солнцезащитные очки — тоже весьма необычная для позднего вечера деталь его внешности — и воззрился на прибитое к стенке расписание.

— Та-ак. Полуночный поезд, значит, будет на среду, на сегодняшний день, то есть. Надо бы подготовиться, чтобы не оплошать, так сказать.

— Вы опасаетесь опоздать? — с едва уловимой иронией полюбопытствовал я. С моей стороны это было скорее проявлением вежливости, чем искреннего интереса.

— Почему опасаюсь? Надеюсь, — с этими словами он достал из левого верхнего нагрудного кармана какую-то тонкую книжечку и принялся её листать. — Знали бы вы, как сложно опоздать на поезд, когда это надо, тогда так не говорили бы.

Он заинтриговал меня.

— Простите, зачем вам так нужно опоздать? Или вас в точке отправления ждут ненасытные кредиторы?

— Меня никто никогда и нигде не ждёт. Зачем нужно... — Он надолго замолчал и как-то весь ссутулился. — Это долгая история. В неё довольно трудно поверить. Собственно, я и сам в неё не верю.

Я кинул взгляд в сторону настенных часов, висящих поодаль от расписания.

— У меня есть ещё около сорока семи минут.

— Хорошо. — Он вытянулся вперёд, глаза его под приподнятыми очками ярко блеснули, и в ту же минуту я пожалел, что вообще поддержал с ним беседу. — Вы когда-нибудь слышали такое выражение как «опоздать на поезд, идущий в рай в ноль часов»?

Последние слова он процитировал с особенным пафосом, вперившись при этом глазами в каждую черту моего лица. Похоже, отсутствие видимой реакции с моей стороны чуть разочаровало его.

— По-моему, это давешняя пословица. Возможно, что-то староанглийское. Или цитата из стихотворного произведения?

— За каждым расхожим утверждением стоит своя собственная реальность. — Субъект в курточном одеянии положительно наслаждался звучанием собственных слов. — Подумайте, почему именно «опоздать»? И именно в «ноль часов»? На поезд, идущий в рай, нельзя просто сесть и попасть точно по назначению — иначе это будет не поезд в рай. Только когда поезд, выходящий с платформы аккурат в промежуток между старым отсчётом и новым, безнадёжно и горько упущен тобой — только тогда становится ясно, что он ехал в рай.

— Метафора упущенного шанса? — предположил я. — Честно говоря, мне всегда казалось, что в этой расхожей фразе речь идёт о еженочном путешествии в Край Сновидений.

— Все метафоры обладают плотью. — Говоря это, он стал чуть раскачиваться на стуле, окидывая взглядом стены ресторанчика с высокомерной полуулыбкой. — Я, как профессор-этнист, — он сказал именно «этнист», а не «этнолог», — превосходно знаю эту кухню, за что меня и заклеймили ярлыком шарлатанства большинство моих коллег. Я знаю, что чёрные кошки действительно иногда приносят беду. Я знаю, что число «тринадцать» способно хитрить, поначалу не затрагивая всерьёз иронизирующего над ним человека, но как бы накапливая силу от раза к разу, и в результате человек, привыкший всегда посмеиваться над этим числом, отправляет письмо для драгоценной дамы под тринадцатым номером — и это число незаметно для него становится переломным, меняя трагическим образом всю историю их отношений. Я видел Чёрного Всадника и воочию общался с ним.

— Интересный собеседник?

— Не очень. — Вдруг перестав раскачиваться, он согнал с лица улыбку и остановил блуждающий взгляд на мне. — Но я вижу, вы мне не верите. Вы не верите, что я видел поезд, идущий в рай, и даже был на нём.

— Трудно поверить, — заметил я. — Тем более, что, как вы сами говорили, на него можно лишь опоздать.

— Что ж, вам придётся поверить. — Он резко завозился в карманах своего необъятного жаркого одеяния, извлекая оттуда горстку карандашей, ластиков, стеклянную фляжку с чем-то прозрачным и старый замызганный блокнот. — Тут мои старые намётки, для памяти. Задача опоздать на поезд и в то же время попасть на него действительно была сложной, особенно если брать в расчёт некоторые психологические аспекты сего действия, которыми я, однако, по здравом размышлении решил не руководствоваться. Достаточно будет, подумал я, сымитировать внешние приметы вышеупомянутого поведенческого акта...

***

Человек, опаздывающий на поезд, должен бежать.

Правило, достаточно хорошо известное в большинстве литературных сцен и городских анекдотов, чтобы его можно было считать частью фольклорной атмосферы, образующей один из слоёв морфогенетического поля, подчиняющего своей воле реальность. Бегущий по улице субъект в сером курточном костюме хорошо понимал это, даром что коллеги считали его безумцем.

Из великого множества карманов его одеяния вываливались разные предметы, от вырезок из «Астрологического вестника» за позапрошлый год до ржавых консервных ножей. Это тоже было следованием народной традиции, пусть и слегка утрированным.

Не останавливаясь, он посмотрел на часы. Без трёх минут полночь.

— Только бы успеть. Только бы успеть, — пробормотал он, внутри себя думая противоположное.

Запыхавшись от бега и слегка поскользнувшись в проходе на замеченной ещё позавчера луже, он выскочил на перрон.

Громада поезда, кажущегося золотистым на фоне ночи благодаря обилию электрических огней, медленно исчезала во тьме. Лицо бежавшего медленно искривилось в ухмыляющейся гримасе.

Классическое опоздание.

Лучше и желать нельзя.

Попереминавшись на перроне с обречённым видом пару минут, дабы дать поезду окончательно исчезнуть из вида — чтобы опозданье это так и осталось именно опозданием и чтобы никакие таинственные силы не посмели приклеить к его последующим действиям ярлык «успел в последний момент» — профессор извлёк из кармана странный предмет, с виду сильнее всего напоминающий деталь руля от велосипеда. За этим последовало несколько не менее странных деталей, извлечённых из иных карманов и из-за пазухи серого курточного одеяния, в число каковых входил длинный металлический стержень, плоская четырёхугольная доска и даже электрический аккумулятор.

Свинчивание и прилаживание деталей друг к другу благодаря тренировкам заняло не больше пяти минут. В итоге итогов взгляду профессора предстало устройство, чем-то смахивающее с виду на обычный детский самокат.

Самокат с электрическим приводом.

Самокат, способный балансировать на одном колесе, кромка которого напоминала край колеса дрезины.

Водрузив своё сооружение колесом на правый рельс, индивидуум в серой многокарманной куртке чуть оттолкнулся ногой от шпалы. Нажал на кнопку у руля самоката, включая мотор. И — ещё раз оттолкнулся, набирая скорость.

Перрон остался за спиной.

Щурясь от мелькания ночных фонарей, профессор до боли в глазах вглядывался в бескрайнюю тьму впереди, пытаясь угадать — не видны ли там огни поезда? Или же он умудрился опоздать не только в ключевом, метафорическом, но и в сугубо предметном смысле?

Он ещё раз попытался оттолкнуться ногой от шпал, еле успев отдёрнуть её. Самокат благодаря мотору набрал такую скорость, что отталкиваться ногой было уже не только бесполезно, но и вредно.

Впереди забрезжило неясное серебристое сияние.

Оно?

Воспрянув духом, профессор нажатием кнопки повысил скорость вдвое, игнорируя бьющий по волосам ветер и рискуя перегреть двигатель собственноручно собранного устройства. Огни впереди приближались, и за ними уже просматривалась тёмная громада последнего поездного вагона.

Чтобы не врезаться с разгону в последнюю дверь последнего вагона, ему пришлось чуть убавить скорость.

Совсем слегка.

Стальные ржавые прутья лестницы под ладонями. Самокат никак нельзя забрать с собой — и профессор без малейшего сожаления оставил его катиться дальше за поездом на остатках энергии. Поднимаемся на крышу последнего вагона, после чего ищем подходящее место для спуска внутрь. Что это, внутри осматриваемых вагонов нет ни одного пассажира?

По спине субъекта в серой куртке прошёл лёгкий озноб.

Он улыбнулся, чуть облизнув губы. Видели бы его сейчас коллеги. Все его теории, безумные предположения о природе действительности подтверждаются — он теперь находится в искажённой реальности, в скрытом её слое, существующем лишь благодаря старому странному присловью.

О, если бы он успел на полуночный поезд обычным образом, или попытался перехватить его на следующей станции, — тогда, можно не сомневаться, это оказался бы самый обыкновенный поезд с самыми обычными пассажирами. Но он воспользовался чёрным ходом, незалатанной никем лазейкой в лоскутном одеяле вселенной, — и теперь он тут.

Что будет дальше?

Он проходил из вагона в вагон. Везде было пусто, даже более того, нигде не было ни малейшего признака присутствия человека. Ни присохших к полу жвачек, ни настенных росписей, ни прожжённых насквозь спинок сидений. И даже в тамбурах не валялось ни одного окурка.

Единственным показателем хоть какой-нибудь окультуренности поезда были золотистые занавески на окнах.

Задёрнутые?

Поезд тряхнуло. Затем ещё раз.

Вначале профессору показалось, что мимо окон пронёсся встречный поезд, залив шторки ярким электрическим сиянием. Но эту гипотезу пришлось отвергнуть, поскольку никакие фонари не могли бы дать столь яркого света — да и шум встречного поезда был бы слышен. Потом профессору показалось, что за окнами взошло солнце. Но быстрый взгляд на циферблат карманного хронометра подтвердил, что не настало ещё и часа ночи.

Он поднял руку, защищая лицо от проникающего сквозь шторки света, — и ему показалось, что его рука становится прозрачной, теряя материальность.

Значит, это случилось?

В промежутке между старым отсчётом и новым поезд перешёл грань бытия, переместившись вместе с ним в Иную Действительность?

Что же находится за этими золотистыми шторками?

Мир, где не существует болезней, преступлений, войн и голода? Мир, где всю неприятную работу за людей делают роботы, а все люди неизменно приветливы и доброжелательны друг к другу? Мир, где всем снятся только и исключительно приятные сны?

Он сделал несколько шагов к задёрнутым занавескам, не чувствуя ног. Да и существовали ли ещё у него ноги?

Сейчас он отдёрнет занавес и увидит — увидит мир, в котором стоит жить. Мир, у которого есть смысл. Мир, в котором, возможно, стоит даже умирать — хотя в классическом раю не должно существовать смерти.

Каким именно он предстанет зрению?

Довольно колебаться. Сейчас он отдёрнет занавес и узнает правду.

***

— Вы всегда так смакуете повествование перед тем, как подойти к самому главному? — спросил я, догрызая последний кусок творожной запеканки.

Признаться, задал я этот вопрос не без некоторой подковырки — мне было забавно наблюдать за тем безвыходным положением, в которое загнал сам себя мой фантазирующий собеседник, пытаясь выдумать чертежи несуществующего. Известно ведь — есть множество карт ада, но ни одной карты рая. Человеческий разум не способен измыслить хоть сколько-нибудь правдоподобную и последовательную утопию.

Лысоватый субъект в надвинутых на лоб солнцезащитных очках беззвучно вздохнул. Когда он заговорил, мне показалось, что голос его, как и его одеяние, стал серым и безжизненным.

— Нет. Только тогда, когда повествование начинает приближаться к самому неприятному.

— Что же у нас самое неприятное? — поинтересовался я, уже предвкушая ответ.

— Изгнание из рая.

***

Он сделал ещё несколько шагов к просвечивающим насквозь занавескам, казавшимся объятыми пламенем, так что ему приходилось поневоле держать вскинутой руку, защищаясь от беспощадного света. Ему казалось, что свет этот проникает вглубь его мозга, высвечивая самые потаённые уголки.

Он вытянул руку вперёд, пытаясь коснуться золотистых шторок, — и свет полыхнул ярче, требовательней, строже, раздувая в памяти тлеющий огонёк давно позабытого воспоминания.

Родители.

Отец его являлся бывшим приходским священником, неожиданно для всех оставившим свой сан из любви к простой прихожанке, не имеющей даже образования, чей образ жизни был связан преимущественно с растениями и почвой. Позже его отец пристроился на работу сельским учителем, что позволило ему обзавестись нужными связями для того, чтобы детство будущего профессора было благополучным и обеспеченным. Уже тогда тот, кто впоследствии наденет на себя серую многокарманную куртку и напустит на себя загадочный вид, подвергался насмешкам сверстников — причём суть здесь заключалась не только в пресловутом «отличии от всех», как бы ни хотелось верить в обратное. У будущего профессора всегда было отвратительно с пониманием людей и с дисциплиной.

Благодаря родительской помощи эту фазу жизни удалось относительно спокойно перенести — и даже перейти на следующую ступень. Но вот только любил ли он их?

Профессор передёрнул плечами, удивляясь пришедшему изнутри вопросу. Как можно не любить тех, без кого бы тебя не существовало?

Это не ответ, настаивало заливающее шторы огнём золотое сияние. Без бутылочек детского питания тебя бы тоже не было. Любил ли ты их — или рассматривал сугубо как средство к существованию?

Свет полыхнул ярче.

Зажмурившись, профессор провёл рукой по нежному полотну золотистой занавеси — примеряясь к ней, чтобы одним движением отдёрнуть край в сторону, не прислушиваясь больше к странным вопросам изнутри. Но через прикосновение, через контакт с нежной просвечивающей тканью в него как будто вошли воспоминания о первых днях учёбы в университете — когда он вот так же недоверчиво касался обложки старинного издания по астрономии, не веря, что эта книга будет сопровождать его.

Университет.

Друзья и враги.

Друзей здесь можно было приобретать уже не только благодаря пошлому остроумию и развитым костяшкам кулаков, но и благодаря интересным идеям. Врагов, как выяснилось, — тоже.

Вокруг него довольно быстро сформировался кулуарный клуб единомышленников, которым нравились его ученические псевдолитературные наброски и досужие размышления о философических аспектах сущего. Особенной популярностью пользовались его мрачные этюды о бессмысленности бытия — и, как ни парадоксально, грёзы о светлом будущем человечества.

Профессор вдруг перестал ощущать занавесь под своими пальцами. Открыв от неожиданности глаза, он обнаружил, что она неведомым образом отдалилась от него на половину шага.

«Любил ли ты их? — вопрошало залитое светом окно. — Испытывал ли стойкую душевную привязанность?»

Губы профессора искривились в горькой ухмылке.

На этот вопрос было легко ответить себе без особенного лицемерия. Любил — вряд ли, симпатии — зачастую по принципу взаимного обмена любезностями — имели место. В общем и целом тот давний университетский кружок друзей служил для него скорее полигоном по отработке тщеславия. Привязанность? Разве что к девушкам — но привязанность такого рода душевной назвать затруднительно.

Вновь зажмурившись до боли, он выгнулся всем телом вперёд, рассчитывая упасть прямо на занавеску, грузной своей массой сорвав её с окна, но в щель между окном и шторкой вдруг проскользнул острый сноп света, вонзаясь в его разум раскалённой иглой.

«Элис», — взорвалось вспышкой боли имя в мозгу. Профессор потерял равновесие и упал — но не вперёд, а назад.

Та, кто могла стать для него Дверью в Беспредельность. Та, для кого он послужил Дверью в Никуда.

Она всегда сидела на самых задних партах, не привлекая к себе особого внимания и лишь прилежно выводя что-то в тетради. Никто не знал, что эта девушка пишет изумительные стихи и утончённо разбирается в искусстве эпохи Возрождения, хотя она никогда не делала из этого особенного секрета. Элис всегда была и осталась для него в некоторой степени загадкой — отчасти из-за его внутренней лени, отчасти из неумения заглядывать вглубь.

Всё началось с шутливого обмена шпаргалками, пеналами, мелкими школярскими секретами. Кто бы мог знать, что этот товарообмен не случаен, что он запланирован и подчиняется строго определённой цели? Ему тогда и в голову не приходило видеть в том знак особого расположения.

Позже, когда он разгадал часть её игры — вернее, когда она сама поведала ему о том, спокойно глядя на него своими преданными глазами, — ему стало льстить её внимание. И он раздувал бушующее пламя до величины огненного урагана, хотя и понимая краем сознания, что делает большую ошибку.

Отчасти продолжая относиться к этому как к шутке или игре. Можно ли серьёзно смотреть на отношения между двумя школярами, которые даже не знают, как выглядят квартиры друг друга? Но уже начиная нервничать, когда она сообщала ему о переменах в своей личной жизни, неким скрытым образом связанных с общением между ними.

Страх перед ответственностью? Перед возможными переменами своего образа существования — существования, не имевшего никакого смысла и перспектив до появления Элис?

Возможно, отчасти что-то вроде того.

Что хуже всего, ему не удавалось скрыть от неё свои приступы ипохондрии и нерешительности, что каждый раз жгло огнём её сердце.

«Ты её любил?» — вновь прозвучал назойливый сакраментальный вопрос в уме.

В памяти его воскресли её ярко блестящие глаза, её радостный смех, её нежный мягкий голос, похожий чем-то на вкус войлочной вишни. Её эмоции, когда она рассказывала ему о посещении оперы.

«Ты её любил? Она тебя — да, до последней капли крови, всей душой и всем телом. Но вот осмелился ли ты полюбить её в ответ? Сказать об этом твёрдо хотя бы себе самому?»

Он закусил до боли губу.

Память его продолжала раскрывать перед ним воспоминания, всё более поздние, и чем дальше, тем ужасней становились картины. Слёзы на её глазах. Губы, кое-как искривлённые в дрожащей улыбке, рука, лежащая на его руке, — «не волнуйся, милый, всё будет хорошо».

Она ещё пыталась его — его — утешать.

Леденящим взрывом в его мозг вторглось воспоминание о финале этих отношений, пресеча на корню все попытки подняться с пола купе.

Нет, не было никаких перерезанных вен и проглоченных электрических проводов, прыжков с крыши высотного здания или игр в корриду с автомобилями, — зачем? Просто однажды, излив на неё очередной приступ своей меланхолии и выдохшись, он взял её нежно за плечи, чтобы в очередной раз попросить прощения, заглянул ей в глаза — и увидел, что душа мертва. Колодезь исцеляющей живой воды исчерпался, весенний сад засох, деревья превратились в торф.

В этот миг он со всей остротой осознал, что совершил непоправимое. Собственноручно, из прихоти убив то, что было в тысячу раз живее его самого со всеми его бредовыми идеями и концептами. Такого весеннего сада не было, нет и не будет уже никогда во Вселенной.

Никогда.

Nevermore.

— Я не хотел... — пробормотал он, закрывая ладонями лицо, тщетно пытаясь отвернуться от бьющего со всех сторон беспощадного света. — Ради всего... я не хотел!

Свет полыхнул ярче, заливая всё белизной.

Не было ни окон, ни шторок, ни пола, ни потолка, ни верха, ни низа, ни купе, ни субъекта в сером курточном одеянии. Был лишь заливающий всё свет — и звучащие на его фоне заглушающие друг друга бестелесные голоса.

— ...Существо, не умеющее любить, является системной аномалией, фикцией, сбоем, ошибкой, не имеющей смысла и права на существование в континууме причинно-следственных соотношений...

— ...С целью выработки и выявления в существах способности любить была сконструирована Испытательная Зона с привлечением искусственных категорий пространства, времени, материи и вероятности...

— ...Адекватно обусловленная таким образом, чтобы облегчить выявление и пробуждение способностей к любви даже у слаборазвитых в этом плане сущностей и субъектов, используя заданное правилами Испытательной Зоны строение их биологических организмов, вырабатывающих при определённых обстоятельствах норадреналин, серотонин и допамин...

— ...Существо, по своей воле покинувшее Испытательную Зону до выявления в себе способности любить, необратимо исключается из континуума причинно-следственных соотношений...

— ...Прошлого, настоящего и будущего...

— ...Вероятности, возможности и неопределённости...

— ...Навсегда...

***

Собачка у ноги человека в старом кримпленовом костюме вновь тявкнула, настойчиво привлекая к себе внимание. Хозяин рассеянно потеребил её за ухом, протянув кусочек колбасы с тарелки.

Я с некоторым усилием оторвал взгляд от выбоин в стене напротив, к вдумчивому изучению которых меня побудил рассказ встреченного незнакомца.

— Печальная история. Но наводит на определённые размышления. Вы, кстати, нигде не публиковались?

— Нигде, — ответил он. Слова его при этом прозвучали так же пресно и безлико, как выглядели бы написанными на бумаге. — И никогда.

Это заставило меня окинуть его внимательным взором, изучая выражение лица собеседника. На миг мне стало жутко.

Выражения не было.

Вообще.

— Ну да, разумеется, — заставил я себя рассмеяться деланным смехом, хотя мне уже было совсем не смешно. — Вас же изъяли из мироздания и из истории. Но почему вы тогда сидите передо мной?

Он взглянул на меня — и мне показалось, что на меня через него взглянули сами Сумерки. Безграничная серая пустошь, где нет ни Света, ни Тьмы.

— Это вам кажется. Если вы и дальше будете спать, то опоздаете на собственный поезд.

Я замер, ничего не понимая.

— Спать?..

***

Прикосновение к моему плечу заставило меня вскинуться. Проморгавшись, я увидел рядом с собой невысокого старичка в белом парусиновом костюме.

— Простите, молодой человек, — он указал деревянной тростью в сторону перрона. — Это не ваш междугородний экспресс там отходит?

В глазах его светилась лёгкая лукавая искринка.

— Где?

Я огляделся по сторонам. Вскочил, чуть не опрокинув ресторанный столик и тарелку с недоеденной запеканкой. Клофелин они в чай, что ли, подливают? Никогда мне ещё не случалось заснуть прямо в общественном заведении.

— Спасибо вам большое. Может, ещё успею.

Оставив на столике деньги и схватив чемодан, я направился большими шагами к выходу из ресторана. Оказавшись за дверью, отбросил всякую куртуазность и бесцеремонно перешёл на бег. Долго ли ещё будет ждать меня мой скорый поезд?

Странный сон про бредовый рассказ какого-то незнакомца вылетел у меня из головы уже через пять минут. Да и стоит ли вообще хранить в памяти разговор с человеком, которого, по его же собственным словам, нет и никогда не существовало?

источник

Началось всё ещё далеко в детстве, когда я был мелким противным пиздюком, которого не любили абсолютно все учителя и девичья половина класса. А пацаны просто считали меня ебанутым. Ебанутым, но забавным. Я залупался на учителей, тральбасил их до полуобморочного состояния и с подливой кекал, или, как модно сейчас выражаться, рофлил. Лоллировал кароч. С одноклассницами поступал дико и дерзко, так что они постоянно на меня доносили скверной фригидной бабище-завучу, а та доносила на меня родителям. А родители до меня доносили пиздюли.
Так вот, однажды я превзошёл сам себя: сорвал урок, нахамил учителю, и когда одна из дноклассниц посоветовала мне завалить ебало, я выкинул её портфель на улицу через окно. Пацаны поржали. А вот училка моего юмора (английского) не оценила и люто-бешено стала орать на меня, брюзжа слюной из своей вонючей полубеззубой пасти так, что даже до моей последней парты долетало, и приказала съебировать из класса вон. Ну я и съебировал. Оригинально, молча, по-английски. Через окно. Первый этаж же, почему бы и нет? Тем более через окно мне было ближе, чем через дверь и целесообразнее (просто лень идти в другой конец класса), да и денёк был распрекраснейший — шагнул наружу, в объятия ласкового солнышка, навстречу лёгкому ветерку, и был таков. Погнал до магаза за хавкой, перекусить, да на следующий урок отправиться.
Конечно же, я знал, что мне прилетит от родителей, но ничего поделать с этим не мог — у меня просто какая-то врождённая мания творить хуйню. Тогда ведь интернетов я не знавал, на лурках не двачевал, потому и раковал IRL. Ну так вот, слышу — звонок с урока. Пошёл я к пацанам на переменку побазарить, да пообсуждать как я затроллел очередную училку, а по пути в коридоре меня встретил какой-то хуй из старших классов. Говорит, мол, ща убивать тебя буду, пиздюк, ты какого хуя портфель моей сестры выкинул из окна, совсем ахуел что ли? Я ему говорю, мол эта пизда сама на меня пасть раскрыла. А он мне по ебалу надавал, прямо там, в коридоре. При всех. Унизил, щелбанов наставил, падла. Позор. Я пребывал просто в лютейшей ярости, но ничего сделать ему не мог, потому просто вслух пожелал ему умереть, захлебнувшись в своей блевоте. А он мне ещё разок по ебалу дал для профилактики и свалил.
Ну а дома мне попало уже от родоков. В общем, теперь уже бомбило у меня. Весь оставшийся день я строил планы по возмездию, вместо того, чтобы катать в каэсочку — кудахтера же лишили. Вот только что я мог сделать здоровому лбу из старших классов? В итоге просто пофантазировал как я бы его зарубил (как в аниме) самурайской катаной или двухметровым мечом, как у Гатса из Берсерка. Потом как бы распилил, расчленил его труп и расфасовал по пакетам. Или по портфелям. Таким же, как у его ебанутой сеструли. Чтоб с юмором. Ну, вроде полегчало даже.
На следующий день я пришёл в школу, пацаны посмеялись с моего ебальника, похожего на сплошную гематому, а шкуры сказали, что так мне и надо. Это мне тоже подогрело пукан, но я не подал виду. Не смеялась надо мной только сестра того чувака. Она пришла заплаканная. Не буду рассусоливать, так что скажу прямо — впоследствии я узнал, что той ночью её братик помер. Как ссаная псина помер — захлебнувшись во сне своей блевотой. Как я и желал. Я даже обрадовался, а отойдя подальше от посторонних глаз (в школьный сортир) — дал волю чувствам и сплясал победный тектоник. Правда, подумал я, что это совпадение. Не колдун же я, фаерболы кастовать не умею, порчу не навожу.
Как потом оказалось — колдун я ещё тот. Тот случай был спусковым крючком для моего волшебного дара, что-то внутри меня, видимо, перестроилось. И я стал видеть вещие сны. Сначала по пустякам — как в школке например у меня кто-то сижку стрельнул, как кто-то обосрался на физре, как кто-то с кем-то махач устроил за школой. Я по натуре скептик: ко всему относился с подозрением, так что пытался найти своим способностям научное объяснение. Но безуспешно. Британские учёные молчат.
Летая по изотерическим сайтам денно и нощно, я откопал однажды интересную книжку по чёрной магии — такой хуйне, которая типа позволяет творить всякие магические вундервафли при помощи потусторонних сил. И тогда я стал прогуливать школу, ибо стал практиковать некромантию. Меня уже не ебали эти уроки, ибо кому они вообще нах сдались, когда ты можешь творит всякую дичь? Первым делом я выебал суккуба. Это было божественно, правда на утро башка просто расходилась пополам. Потом я "оживил" окоченевшую мёртвую кошку, которую нашёл за гаражами. Не с первого раза, естественно. И жутко ахуел, когда эта полусгнившая тварь таки-встала и принялась ходить за мной. Тогда я ещё не знал как сделать так, чтобы она обратно легла, потому я просто убежал домой. Оторвался от неё, как я думал. А на утро эта гнилая дичь пришла к подъезду и напугала мою мамку, когда та на работу шла. Пришлось срочно читать книжку и практиковать уже обратный процесс. Для этого приходилось резать себе пальцы, чтоб кровь капала, якобы жертва тёмным силам\богам, лол. Очень скоро бесчисленными порезами я стал вызвать подозрения у родителей, мол, сынишка, ты чё за хуйнёй страдаешь? Наркоман чтоле?
Тогда пришлось купить шприцы и научиться брать кровь из вены, стал носить постоянно кофты с длинными рукавами, чтоб следов от игл не было. Но потом появились синяки под глазами, слабость из-за нехватки крови. Пришлось жрать много мяса и витаминов всяких, заниматься бегом, чтобы повысить количество крови в организме. На суккубов сил просто не хватало. Желание обучиться тёмному ремеслу было гораздо сильнее, чем желание поебаться. Да и при малокровии мой бобик практически перестал гавкать, если вы понимаете о чём я.
За этим новым хобби я стал затворником, почти не ходил гулять с пацанами, на уроки ходил редко, но это до первого родительского собрания(мне прописали пиздюли за прогулы). Так что в итоге пришлось бросать каэсочку. Убивать я научился тоже. Практиковался на бездомных собаках (котов я люблю, а собак – терпеть не могу), подходил к псу и пытался разозлиться на него. Не всегда получалось, а если получалось, то псина дохла не сразу, а через какое-то время. Но бывало и так, что бедная собачка просто изливалась кровью и погибала в страшных муках. Молниеносно я убивать так и не научился. До сих пор. В книге было написано, что этого можно добиться только впустив в свою душу достаточно тьмы, то есть практиковать тёмное искусство годами. А еще нужно постоянно страдать, и чем тяжелее твоя жизнь, чем больше она негатива несёт – тем более сильна твоя Сущность.
Время шло, я поступил учиться в ПТУ. Местный контингент сразу не принял меня – странного нервозного чудака, уже давно растерявшего свои социальные скиллы. Меня подстёбывали, но, получив отпор, отвязались и стали игнорировать. Своё тёмное ремесло я в драках применять боялся — это же люди, ёпт, убивать стрёмно. Так я и жил, без друзей, без бабы, трахая суккубов и "оживляя" всяких зверушек потехи ради. Научился командовать своими гнилыми друзьяшками. Например, как то собрал свору из мёртвых псин и заставил их гавкать на сидящих у подъезда на лавочке старух. Тех чуть инсульт не хватил. Да что уж там — я сам чуть не помер от смеха . Озорства во мне было много. Как и тьмы. Я стал понимать, что моя сила выросла.
Больше всего я не решался осваивать общение с душами, которые не покинули по каким-то причинам землю нашу грешную. Но однажды пришлось базарить с одним из "приведений", лол. До сих пор на дрожь пробивает. Нет, души мёртвых — это не для меня. Потому забил на эту тему. И вам не советую (если вдруг займётесь).
Ну так вот. Чего я тут перед вами графоманией и страдаю, расскажу историю, которая произошла со мной недавно, полтора месяца назад, в середине мая. Решил я бабу себе найти настоящую, а то суккубы как-то приелись, захотелось человеческой пиздёнки. Причесон сменил на модный, одежку прикупил, привёл себя в порядок. Ну и стал я подкатывать к девкам в инете. Пишу, значит, одной бабе. Привет, мол. Она игнорит. И тут мне пишет её хахаль. Мол, чё пишешь, хуйло? Меня это возмутило и я решил позвать его на стрелку, один на один. Забились на завтра, в каком-то захолустье глухом. Ну вот, прихожу я при полной боевой готовности (а воевать я хотел кулаками, а не своей Сущностью), а там он не один пришёл, а с толпой. Ёбаные крысы. Поймали меня и отпиздили, я хотел их всех убить нахуй своими навыками, но не вышло — я не злился, а жутко боялся, а так колдовать не получится. Поставили меня эти чмыри на бабло, мол гони 10 косарей, чтоб через месяц было, иначе закопаем в лесу и не вздумай стукануть полицаям. Ну, я головой покивал, типа согласен, чтобы сейчас отпустили. И всё.
Придя домой, я пересчитал синяки и зубы. А потом двинулся на помойки, искать мёртвых животных. Поднимал абсолютно всех тварей, что способны были грызть-кусать и царапать. Через неделю упорных трудов (28 мая) я написал гопникам, дескать раздобыл бабки, потому готов отдать их. Назначил место на окраине города и время — к 10 вечера.
Собаки, кошки и даже крысы. Все участники моего гнилого зоопарка — во имя Тьмы остервенело выгрызали клочья мяса из агонизирующих ББПАНовых телес. Меня вырвало два раза. Поднимать мёртвых гопников я не стал, хоть и было такое желание (хотел отправить мёртвого хахаля прогуляться в гости к своей любимой). Свалил я домой, в некотором шоке от зрелища. Не знаю как там дело идёт — менты наверняка всё списали на свору бешеных собак, правда, если получат доступ к аккаунту хахаля той девахи, то переписка со мной вызовет некоторые подозрения. Однако, пока никто еще не додумался этого сделать, за что я и люблю нашу полицию.
Мораль у сего словесного поноса отсутствует, изложил я ситуацию сумбурно, знаю. Но времени у меня сейчас в обрез — я пакую манатки и готовлюсь валить в деревню N, где живёт один старик (по слухам — такой же супермен, как и я). Хочу научиться у него тёмному мастерству и взяться за дела покрупнее. Поверите ли вы в этот высер? Ну конечно же нет! Да и похуй мне как-то, выговориться надо было. Так что до встречи. Узнаете обо мне из новостей по Первому.

Что ни говори, а соседи у нас интересные люди. На нашей лестничной клетке четыре квартиры: одна сдается каким-то мутным личностям в кожаных куртках и спортивных штанах (я, честно признаться, думала, что таких уже не бывает), во второй обитает бабушка, которой в этом году, кажется, исполнилось девяносто пять лет, в третьей тетка-алкоголичка, а в четвертой, собственно, мы.

К Маргарите, выпивохе напротив, постоянно ходят в гости ее приятели, разумеется, тоже отменные алкаши. Бабушка, Марья Степановна, – главная местная скандалистка, а люди в спортивках со штрипками и кожанках, во-первых, кажется, не имеют имен, во-вторых, меняются с завидной регулярностью.

Маргарита регулярно теряла ключи от двери в парадную и имела чудесную привычку звонить нам в любое время дня и ночи. Вскоре я отключила домофон и дверной звонок, потому что мне надоело, что нас будят в три часа ночи и жеманно и вкрадчиво говорят пропитым голосом: «Здрасьте, это Рита, я ваша соседка».

В последнее время, впрочем, Рита пребывала в состоянии алкогольного делирия. Как-то мы с мужем обнаружили ее сидящей на ступеньках. С трудом сфокусировав на нас взгляд, она спросила, в какой стране мы находимся. Да, я отвлеклась от сути, но не могу отказать себе в удовольствии вспомнить причуды этой эксцентричной дамы.

Потом Рита перестала напоминать о своем существовании. Однажды, возвращаясь домой, я унюхала легкий запах какой-то тухлятины. Тогда я подумала, что где-то испортилась рыба. Но запах становился все сильнее, и через несколько дней терпеть его стало невозможно. Я зашла к себе в квартиру, пообещав себе завтра же позвонить в полицию, поскольку у меня возникло стойкое подозрение, что Рита наконец-то допилась и за запертой дверью разлагается труп.

Когда я на следующий день вышла, запах исчез. Тогда я решила, что кто-то из соседей позвонил в соответствующую службу, и приехали Ритины родственники, а почему так быстро исчез запах – так убрали же и продезинфицировали. Я тут же выкинула из головы историю со странным запахом и сосредоточилась на другом: мы с мужем затеяли ремонт. Начали мы с того, что сбили все три слоя державшейся на честном слове штукатурки.

Как только муж начал долбить стены, прибежала бабушка-соседка. Я взяла на себя объяснение с возмущенной общественностью и попыталась втолковать ей, что стены мы рушить не будем, тем более несущие, а межквартирные перегородки у нас деревянные и само собой трясутся, но мы как следует укрепим их бетоном и двумя слоями гипсокартона и сделаем хорошую звукоизоляцию. Возмущенная общественность слушать не пыталась – она вопила как резаная и обещала подать на нас в суд. Отчаявшись что-то донести до нее, я весьма невежливо вытолкала ее на лестничную клетку и закрыла дверь у нее перед носом. Она проорала из-за двери: «Только попробуйте пробить дыру – горько пожалеете!»

Однажды бабуля-скандалистка ушла за хлебом и по склерозу своему оставила входную дверь приоткрытой. Любопытство раздирало меня изнутри. Поколебавшись немного, я заглянула в ее квартиру. Внутри, в одной из комнат, горел красный свет, из-за чего казалось, что из окон виден кровавый закат. Зачем старушке красное освещение? Она увлекается проявкой фотографий? Еще одна странность: из квартиры резко пахло какой-то спиртовой смесью, непохожей ни на одно из известных мне по запаху лекарств. Запах был отменно отвратителен. Заходить я, разумеется, не собиралась, но несколько секунд стояла и смотрела на странную квартиру, как завороженная, пока цепкие пальцы не схватили меня за плечо.

– Ты что тут делаешь, а? – хватка сухонькой бабушки оказалась неожиданно крепкой и цепкой.

– Здравствуйте, Марья Степановна, у вас дверь была открыта, я хотела вас позвать, думала, вы дома, – спокойно ответила я. В конце концов, не то чтобы я так уж врала.

– Ты сюда не заходила? – спросила она с легким оттенком страха, продолжая сжимать мое плечо ледяными пальцами.

– Нет, я только что подошла, – ответила я.

– Не смей никогда сюда заходить. – Прошипела она, оттолкнула меня так, что я чуть не упала, и захлопнула дверь. Вот тебе и тихий и безобидный божий одуванчик… Кстати, после того разговора у меня страшно разболелась голова и зачесались глаза, хотя я никогда не была аллергиком.

Вскоре мы окончательно сбили штукатурку и собрались класть новую. Из-за стены теперь был слышен каждый звук, не давая нам спать. Бабушка то разговаривала сама с собой, то гремела в ночи какими-то ведрами, то скрипела старой кроватью на пружинах. Это были обычные звуки из квартиры пожилого человека, но иногда к ним добавлялись и вовсе неожиданные, например, как будто кто-то прыгал по дощатому полу и ронял на него что-то тяжелое. При всем желании прыгать она никак не могла. Странно, потому что я была уверена, что Марья Степановна живет одна. Во всяком случае, из ее квартиры никогда никто не выходил кроме нее.

Больше всего нас, пожалуй, раздражал стук маленького молотка, как будто бабушка постоянно вбивала в стену гвозди. Клац-клац-клац. Клац-клац-клац. Клац-клац-клац. Каждый удар металла о металл, казалось, звучал в моей голове. Я подходила к стене и от души стучала по ней. Звуки прекращались на пару часов, но вскоре клацанье раздалось опять.

Из квартиры доносились какие-то приглушенные голоса, но слов было не разобрать, радио она там что ли слушала? Было похоже на какую-то сектантскую радиоволну, и монологи там были примерно такие же, длинные и заунывные. Под утро голоса замолкали, и из-за стены доносился присвистывающий храп.

Ужасно раздражал и постоянный звук бегущей воды. Я предположила, что Марья Степановна моет в квартире средних размеров слона. Или она из-за старческого склероза забывает закрыть кран на кухне? Вода лилась и лилась, и эта китайская пытка продолжалась две ночи кряду. И кто придумал, что звук льющейся воды успокаивает? Даже если кран ненадолго закрывали, то из квартиры доносились какие-то шорохи и царапание, как будто за стеной скреблись крысы. Я пробовала поговорить с Марьей Степановной, но она притворялась глухой, стоило мне попробовать к ней обратиться.

Вконец измучившись бессонными ночами, однажды я вышла и от души забарабанила в дверь соседской квартиры. Никто не собирался мне открывать. А я не собиралась сдаваться.

Однажды я подловила Марью Степановну на лестнице и попыталась с ней поговорить о том, что ночной шум не дает нам спать. Но она снова сделала вид, что не слышит меня. Я схватила ее за рукав и клятвенно пообещала пожаловаться в полицию. Да, мы тоже не ангелы с нашим перфоратором, но мы хотя бы шумим в законное время.

Та рявкнула:

– Отстань от меня сейчас же, иначе скажу, что ты меня толкнула!

– Вы живете одна? – проорала я, чтобы она точно услышала.

– Да, одна, – слишком быстро ответила она и проскользнула к себе в квартиру, слишком

старательно не давая мне рассмотреть, что происходит внутри.

Следующей ночью голоса за стеной все так же не давали нам спать. Старушка что-то говорила и говорила, судя по интонациям, это было назидание радио, которое по-прежнему уныло и тягуче бубнило что-то неясное. Вдобавок раздавались какие-то металлические щелчки. И несколько раз раздался скрежет, который мой муж меланхолично определил как короткое замыкание.

На следующее утро я снова постучалась к соседям. Разумеется, мне никто не собирался открывать. На всякий случай я толкнула дверь, и она оказалась незапертой. В нос мне забил все тот же запах, от которого у меня опять начали чесаться глаза.

– Эй, здесь есть кто-нибудь? – заорала я. – Я знаю, что есть, вы только что что-то в стену кинули!

В комнате, освещенной красным, раздалось какое-то бормотание. Я в нерешительности встала в коридоре. Идти дальше мне как-то расхотелось. В квартире невыносимо воняло все той же спиртовой дрянью. Я вспомнила, где я слышала этот запах: подружка-медик как-то раз показала мне комнату с образцами, которые хранились в формалине. Я сделала несколько тихих робких шагов в полутемном коридоре в сторону красного света.

Бормотание становилось все более явственным. Обладатель тихого, приглушенного, довольно высокого голоса нес какую-то чушь.

– На котах гниет шерсть, змейка кожицу снимает с апельсина, ты моя узорчатая ткань бытия, кожа морщится, но не опадает, красота это боль, уродство это смерть, жизнь на самом деле не жизнь. Дайте мне, дайте! – Говоривший взвизгнул.

Я осторожно заглянула в комнату. Обладатель высокого голоса сидел ко мне спиной и периодически потряхивал головой. Сзади он был неровно подстрижен явно кухонными ножницами. Он что-то держал в руках, как будто пришивал заплатку, и проговаривал свой речитатив себе под нос.

– Иголка в нитку, нитка в море, вода и электричество убило меня, лисичка моя утонула, моя девочка, женщины зло, зло, зло! За что вы меня обижаете! Я плачу каждый день, ведь я хочу большего, еще большего, а она все никак не оживает!

Он заплакал. Потом вскочил и с удвоенной скоростью начал что-то говорить, как будто играл в ассоциации сам с собой.

Я поняла, что мне явно пора валить, но говорящий повернулся ко мне. Это оказался высокий, худой и нескладный мужчина с лихорадочно бегающими глазами и редкими седыми волосами. Одет он был в шорты-велосипедки и огромный свитер, который болтался на нем, как на огородном пугале. В руке он держал распределительную коробку для электропроводки, из которой в разные стороны торчали провода.

– Моя Элина! Мое солнышко! Душа моя! Ты пришла! Твои ноги зарыты в землю, но ты проросла!

Он вскочил с табуретки, с грохотом опрокинув ее, и кинулся меня обнимать. Я попятилась, но уклониться от объятий психа не успела. Он сжал меня костлявыми руками и зашептал в ухо:

– Ну пойдем, пойдем, я тебе покажу! Я на вершине древа познания! Элиночка!

Я решила, что сейчас не лучший момент объяснять, что меня зовут не Элина. Он крепко взял меня за руку и повел в ванну, откуда больше всего воняло формалином. Там горел красный свет, но даже в нем я разглядела ванну, в которой плавали какие-то тряпки. Из ванны торчали пучки проводов.

– Смотри, это мое поле экспериментов. Ученье не дает света. Познание прежде всего. Я купил вчера познание в соседней лавке, и теперь на меня мама странно смотрит. А это то, что скоро будет живым. Внимательнее, Элина, будь повнимательнее с проводами!

Он опять зашелся своим высоким смехом и наклонился над ванной, чтобы что-то поправить в плавающих там тряпках.

Приглядевшись, я опознала в них полуразложившийся труп. Не чей-нибудь, а Ритин, судя по характерной прическе и старым кроссовкам. К трупу были присоединены электроды, провода от которых вели к рубильнику. Я решила, что мне снится кошмарный сон.

Псих стоял на входе и отрезал мне путь к отступлению. Я попятилась к унитазу. Он дернул рубильник, и по формалину, в котором плавал труп, пошли электрические разряды. Покойная Рита начала дергать руками и ногами.

– Смотри, Элина, она была мертвая, а теперь она оживает. Э-лек-тро-фо-рез, – по слогам произнес он. Красный свет – источник жизни, я много читаю! От красного света растения дают урожай! Красные волны самые длинные.

Я попыталась закричать, но, как в кошмарном сне, из горла вырвался только сдавленный хрип. Псих же, похоже, решил добить меня лекцией. Он стал рассказывать в своей специфической манере о том, как экспериментировал с увядшими цветами с помощью красного света и они, якобы, оживали. Иногда он снова дергал рубильник, и труп снова начинал шевелить по очереди руками и ногами.

– Я на пороге великого открытия! Еще чуть-чуть, и она начнет говорить! Электричество. Токи жизни. Жизнь это смерть, смерть это жизнь. Понимание ключ к смерти. Ты понимаешь? – Он затряс меня за плечи. – Нет, не обижайся, Элиночка. Никто – это все, ключ там, ключ здесь. Мама теряет и находит ключи, а я бью молоточком. Молоточек… я же еще не показал… как негостеприимно.

Он оставил рубильник в покое, за руки вытащил меня из ванной и повел обратно в комнату.

– Вот, тут, нигде… Смотри, я прибил картину!

На стене в сумеречном свете матово блестело что-то, на первый взгляд напоминающее шкуру какого-то животного. Я пригляделась. Это оказалась человеческая кожа, прибитая к стене по кромке кучей мебельных гвоздиков. Вот дернул меня черт идти сюда одной?! Я попятилась и споткнулась о табуретку. Озарение тут же пришло ко мне, и я со всей силы обрушила ее на голову маньяка. Пока он, пошатываясь, пытался понять, что, собственно, произошло, я выбежала из квартиры на лестничную клетку и затарабанила в квартиру, где обитали спортивные штаны. На мое счастье, один из них оказался дома и помог мне вызвать службу спасения.

Минут через пятнадцать подъехала милиция и скорая, которые увезли психа под вой старушки-соседки. Это оказался ее сын, неоднократно лечившийся в соответствующих учреждениях. Не знаю, куда делась потом старушка, но ее не было не видно и не слышно. Вскоре выяснилась и правда: когда он в очередной раз сошел с ума, она укрыла его в квартире, строго-настрого запретив выходить. И именно она надоумила его похитить для экспериментов труп хозяйки соседской квартиры, которой все равно никто бы не хватился. Я так и не смогла выяснить, кому принадлежала кожа, прибитая к стене, но, возможно, это даже к лучшему.

Мы же вскоре налепили на стены такой слой гипсокартона и штукатурки, что она стала в три раза толще, чем была. В свое время я настаивала на дополнительном каркасе из арматуры и тройном слое звукоизоляции. Обе соседские квартиры сейчас пустуют.

Через несколько дней мы проснулись ночью от звонка домофона. Привычный пьяный голос жеманно и вкрадчиво сказал в трубку: «Здрасьте, это Рита, я ваша соседка».

Автор: Клара Эверт

Вечер. На город уже опустились сумерки.
Я иду по улицам окраины города, слушая любимую музыку на телефоне.
Прохожу возле давно заброшенного участка, когда-то выделенного под новый жилой район многоэтажек. Сейчас он стал чем-то вроде пустыря.
На этом пустыре стоит лишь одно здание, которое тогда успели построить. Само собой недостроенное и заброшенное, окруженное полуразвалившимся забором. Большая, ничем не примечательная девятиэтажка, пристанище бомжей, алкоголиков и наркоманов, а также объект сталкинга местных школьников. Но сейчас кое-что в ней привлекло мое внимание.
В одном из окон девятого этажа я заметил какое-то сверкание. Словно светлячок, только появляется он лишь на миг, с периодичностью раз в пару секунд.
«Наверняка какие-нибудь школьники балуются зажигалкой или еще чем, - подумал я. - Ничего интересного». Но почему-то меня тянуло сходить туда и посмотреть, в чем же дело.
Я нашел место, где забора не было (по правде говоря, сложнее было найти место, где он был), и пролез на территорию заброшки. Пройдя по зарослям высохшей травы, я подошел к зданию и вошел внутрь через первый попавшийся проем, который, наверное, должен был стать входом в подъезд.
Внутри было темно, но к счастью, у меня был с собой телефон. Как ни странно, внутри не было ни мусора, ни грязи – лишь бетонный пол, покрытый слоем строительной пыли. Луч света от телефона выхватил из темноты лестницу справа от меня. Желание подняться наверх и узнать, что там такое мерцает, стало сильнее.
Примерно на пятом этаже я услышал в отдалении слабый звук, будто кто-то чиркает спичкой по коробку. Это подогрело мое любопытство, и я ускорился.
Я прошел уже, как мне казалось, этажей десять, но лестница и не думала кончаться. Я уже сопел как паровоз, ноги налились свинцом – я не думал, что смогу пройти еще хотя бы пару ступенек. Остановившись для того, чтобы передохнуть, я решил осторожно выглянуть в окно. Как только я высунул голову в окно и посмотрел вниз, меня словно огрели кувалдой по затылку. Ощущая тошноту и головокружение, я отшатнулся назад и упал на пол - внизу практически ничего не разглядеть. Пустырь, который я, по всей логике, должен был увидеть внизу, скрывала непроглядная темнота. Однако, контуры частных домов, стоявших дальше по улице, были прекрасно видны. Судя по размеру домов, я был на высоте восьмого или девятого этажа. Во всяком случае, мне так показалось.
Я просидел минут 15, пока вновь не услышал чирканье спичек.
С трудом встав на ноги – в голову ударил мощный импульс боли – я продолжил подниматься по лестнице.
Одному богу известно, сколько я прошел лестничных пролетов, прежде чем оказался здесь – на последнем этаже. Следующий пролет вел на крышу, а прямо передо мной начинался длинный темный коридор, из которого доносилось чирканье.
Я поднял телефон, позволяя слабому свету осветить его.
В конце коридора, у стены, я разглядел едва различимую в темноте фигуру, стоящую ко мне спиной. Раз в пару секунд стену перед ней освещал слабый огонек.
Без раздумий я зашагал прямо к ней.
Подойдя ближе, я смог разглядеть силуэт повнимательнее.
Это был старик. Лицо его было густо заросшим клочковатой бородой. Из-под черной шапки беспорядочно торчали седые кучерявые волосы. Его лицо было напряженным, взгляд был сосредоточен на спичечном коробке у него в руках, об который он безостановочно чиркал спичкой. На морщинистом лбу виднелась испарина. Одет он был в синие спортивные штаны и коричневый пуховик, на удивление чистые, лишь немного запыленные.
Он кряхтел от напряжения, высовывал язык и приговаривал: «Ну… давай же… ну, ну почти…».
Несмотря на его внешний вид, бомжом он мне не показался. Правда, что он тут делает в такое время и почему так долго пытается зажечь одну-единственную спичку – все это выглядело довольно странно, ведь сигарет у него я не заметил.
– Все в порядке? – спросил я, делая пару шагов к нему.
– Помоги… надо… надо это… тут это… надо спичку зажечь… зажечь надо…
Он говорил это, не переставая усердно заниматься своим делом: сосредоточенно вглядываясь в коробок, словно от этого зависела вся его жизнь, чиркать по нему спичкой. Руки его тряслись.
– А у вас еще есть спички? Может эта уже…
– Нет! Одна спичка! Надо зажечь! – перебил он меня.
И продолжил тихо бормотать: «Зажечь…. надо зажечь… уже почти… вот так… зажечь».
Конечно, первое, что пришло мне в голову – что он просто сумасшедший или наркоман. Стоило бы развернуться да и свалить отсюда, но мне почему-то стало очень жалко его, мне хотелось помочь, ну и, в конце концов, узнать, на кой хрен ему сдалась эта чертова спичка.
– Ну… Ладно, давайте я попробую помочь вам…
Чирканье прекратилось.
Он медленно повернулся ко мне, впервые оторвав взгляд от коробка за это время, и посмотрел на меня.
Его морщинистое, заросшее, мокрое от пота лицо выглядело измученным. В уголках покрасневших, усталых глаз я увидел слезы. Его руки, казалось, начали дрожать сильнее.
Он посмотрел на меня глазами бездомного щенка, которого забирают в теплый дом в непогоду, будто говоря «Спасибо, господи, спасибо!».
Он смотрел мне в глаза с полминуты, затем протянул мне коробок и единственную спичку. Я взял их, коробок оказался пустым. Схватив его поудобнее, я попытался зажечь спичку.
Спичка выдавала едва заметную искорку, но не более.
Я принялся чиркать усерднее, спичка выдала искру побольше, и мне показалось, что она вот-вот зажжется. Я был уверен в этом.
Но спичка не зажигалась. С ней явно было что-то не так. Наверное, надо попробовать еще…
Не знаю, сколько я уже здесь стою, пытаясь зажечь эту чертову спичку – пять минут, десять, час или целую вечность, но я уверен, я знаю, что сделаю это, мне ведь осталось совсем чуть-чуть…
Мои руки уже начало сводить от усталости, но я не мог отвести взгляда от коробка, ведь я уже почти справился. Почти зажег...
– Эй, дедуля, ты чё там делаешь? Нашел место покурить! – голос подростка лет 16 раздавался у меня за спиной.
Затем я услышал приближающиеся шаги нескольких человек, их болтовню и гогот.
– Алло, бомжара, ты что, глухой? – произнес другой голос.
Я слышал смешки и оскорбления в мой адрес, а затем я почувствовал удар. Наверное, кинули в меня камнем или бутылкой.
За что? Чего я им сделал? Я ведь никого не трогаю, мне просто нужно спичку зажечь. Могли бы и помочь…
Я попытался заговорить, но в горле стоял ком, будто я не говорил долгое время. Сглотнув, я прохрипел:
– Ребят… тут надо… это… спичку… помогите… вот уже… почти… помогите зажечь…спичку зажечь…
Чирк… чирк… чирк…

Когда я пытаюсь воскресить в памяти детские воспоминания, всплывает не так и много: длинный темный коридор, в котором мы с сестрой играли в догонялки, тарелка манной каши, где я уныло ковыряю ложкой, совершенно лысое дерево во дворе, круглый год без листьев. Но лучше всего я помню бабушкину квартиру, где мы жили в детстве, и то, как мы с моей сестрой играли в похороны.

Мои родители работали вахтовым методом где-то на Севере, и мы проводили по полгода у нашей бабушки, Бабочки, как мы ее называли. В моих воспоминаниях она скорее напоминает мотылька, закутанного в шали, как в яркие крылья. В молодости она была балериной, и поэтому квартира у нее была весьма примечательной: огромные пятикомнатные хоромы на набережной Мойки, заставленные чудом уцелевшей антикварной мебелью, скульптурами и светильниками. В квартире почему-то все время было темно, скудный свет лился из старинных окон, завешенных алыми шторами, из-за чего вся обстановка купалась в холодных красноватых тенях.

Бабушка постоянно развешивала и перевешивала зеркала по всей квартире. Не знаю, зачем ей было это нужно, но в одном коридоре висело два, отражая друг друга из разных концов коридора, отчего он казался еще длиннее. Возможно, она просто была коллекционером, сейчас уже не спросить. На меня эти зеркала наводили страх. Я жаловалась на то, что из них на меня кто-то смотрит, что кто-то шепотом переговаривается за темными рамами и внимательно слушает каждое слово. Но бабушка от меня отмахивалась и говорила, что зеркала еще никого не обидели. Я старалась не отражаться ни в одном из них, просто так, на всякий случай.

Наша любимая комната была бабушкиной гардеробной, где хранились ее наряды. Можно только представить, какое любопытство и восторг вызывали у двух девчонок аккуратно развешенные в мешках балетные пачки, корсеты и болеро. Трогать это нам, разумеется, было категорически запрещено, но мы часто тайком пробирались в эту комнату и играли то в принцесс, то в цыганок, то в русалок.

Наибольшее любопытство и вместе с тем смутный страх вызывал у меня громадный дубовый комод с зеркалом, на потемневшем боку которого были вырезаны тончайшие деревянные лилии. Как мне потом объяснили, это называется трюмо. В потемневшем от времени зеркале отражалась хрупкая сине-желтая ваза с бежавшей по ней трещиной и стеклянными венецианскими цветами в ней, флакон остро пахнувших духов с вытертой надписью и лакированный сундучок с нарисованными черноволосыми женщинами, державшими веера в тонких руках. Лишний раз я к трюмо подходить боялась, к тому же, моя сестра Лиза каждый раз говорила, что если я посмотрю в это зеркало, ко мне придет злой Молох и утащит меня в Зазеркалье.

На мой день рождения бабушка, поискав в своих запасах, подарила мне куклу, которую покойный дедушка привез с заграничных гастролей (он был концертмейстером). Это было настоящее чудо старинной красоты: хрупкое фарфоровое личико, огромные голубые глаза, каштановые кудри из настоящих волос, шелковое платье и шляпка на завязках. А еще у нее была настоящая деревянная кроватка, крохотное одеяльце и сменная сорочка. Для ребенка, чье детство пришлось на середину девяностых, это было что-то невообразимое, будто случайно попавшее из другого мира, словно я оказалась в каком-то старом заграничном фильме.

Моя сестра тогда сказала, что в этой кукле нет ничего особенного, что мама с папой привезут ей десять таких и что только такие наивные дурочки, как я, могут радоваться такой ерунде. А вечером она предложила мне поиграть в похороны Катрины, как я ее назвала. Я, разумеется, с возмущением отказалась и поставила кроватку с куклой около своей, чтобы Лизка не вздумала по своему обыкновению что-нибудь учудить. Но как я ни пыталась бодрствовать, сон оказался сильнее меня.

Когда я проснулась утром, рядом со мной стояла пустая кроватка с разворошенным бельем. Вы и сами можете себе представить, что чувствует человек, которого лишили любимой вещи. Я рыдала и билась на полу, а Лиза смеялась. Бабушка накапала мне валерьянки и отправила Лизу в угол, но, разумеется, это ни капельки не помогло. Я ругала сестру самыми злыми словами из всех, которые знала. А Лиза сказала, что она ни при чем, и что куклу утащил Молох, как только я уснула. Она сама видела огромного дядьку, всего изогнутыми шипами, с двумя рогами и огромными круглыми зелеными глазами, светившимися в темноте. Когда он вошел в комнату, она не смогла пошевелиться от страха, и сама видела, как он вытащил Катрину из кроватки, задушил своими костлявыми пальцами с длиннющими когтями и унес ее в зеркало в трюмо.

Разумеется, я не поверила в эту ложь. Вырвавшись из бабушкиных объятий, я вцепилась Лизе в волосы и потребовала вернуть куклу. Та тоже завизжала и сказала, что я сама скоро увижу, как приходит Молох, а если я ей не верю, то мне нужно заглянуть в зазеркалье, только как бы я от этого с ума не сошла. Бабушка тогда насилу нас разняла, а я проплакала весь вечер и всю ночь у нее на коленях.

Каково же было мое удивление, когда утром я обнаружила Катрину в кроватке, накрытую крохотным пуховым одеяльцем, а рядом сидела Лиза. Я подумала, что моя сестра сожалеет о том, что сделала, и обняла ее, но она зашептала мне в ухо: «Соня, Соня, твоя Катрина умерла. Молох задушил ее и принес тело, и теперь нам точно придется ее похоронить».

Я отстранилась, не понимая. Тогда Лиза объяснила мне, что нашла куклу на трюмо, но она не дышала. Молох убил мою Катрину и забрал ее душу. Понятия не имею, откуда она это взяла. Должно быть, она вычитала это в какой-то книге из бабушкиной обширной библиотеки…

Теперь нам предстояло совершить погребальный обряд. Лиза объяснила, что для того, чтобы Катрина воссоединилась со своей душой, нам нужно осветить комнату свечами, открыть дверцу трюмо, положить туда зеркальце, прошептать волшебные слова, похоронить куклу в вещах, сложенных в ящике, а потом обязательно запереть дверцу на ключ, который Лиза стащила у бабушки, и погасить все свечи. Мне было жаль закапывать мою Катрину в ящике, но я очень переживала за ее бессмертную душу, поэтому покорно согласилась участвовать в Лизиной игре.

Дождавшись ночи, мы прокрались по коридору к комнате-гардеробной, где стояло трюмо.

Квартиру укутывала полнейшая темнота и тишина, прерываемая иногда скрипом бабушкиного дивана. Мы зажгли свечу, которая выхватила из тьмы потемневшее зеркало, резную дверцу гигантского платяного шкафа и несколько хрусталиков на люстре, отозвавшихся тихим звоном на наши легкие шаги. Мне казалось, что кто-то смотрит на нас внимательным и строгим взглядом из самого темного угла.

Когда мы отперли старое трюмо, оскалившееся на нас своим темным зевом, на нас пахнуло заплесневелыми апельсиновыми корками, нафталином и пылью. Мы стали в нем копаться, находя то какие-то мотки шерсти, то непонятные стекляшки, то щетки для одежды. Я с опаской положила свое карманное зеркальце на дно трюмо, а Лиза поднесла Катрину на вытянутых руках.

Я произнесла волшебные слова, которые Лиза заставила меня выучить.

– Прах к праху, земля к земле. Наша бедная Катрина умерла такой молодой. В эту ночь мы предаем ее тело земле. Воссоединись с телом, душа, и упокойся с миром. Да обретет она дверь райскую, и покаяние, и оправдание. Возьми ее, да не бери нас, будь к нам милостив.

Это было больше похоже на ритуальное жертвоприношение, о котором я слышала в какой-то передаче по телевизору, но Лиза утверждала, что это молитва. С окончанием моих слов она положила Катрину в ящик, накрыла ее пыльным отрезом шелковой ткани и закрыла дверцу. Я снова горько заплакала, и Лиза стала меня убеждать в том, что Катрина сейчас в раю.

Из ящика раздались странные шорохи, и он стал слегка трястись на месте. Меня тоже затрясло. Лиза держала меня, чтобы я не могла убежать, и заставляла смотреть. Зеркало звякнуло, и по нему побежала трещина.

Лиза отвела меня спать и полночи утешала меня, то нося мне воду, то вытирая мои слезы. Мне казалось, что она была очень довольна ролью утешительницы, которую взяла на себя. Она даже улыбалась, когда отворачивалась от меня, и думала, что я не видела.

Когда я утром встала и прошла по коридору, я увидела, что дверь в комнату-гардеробную приоткрыта. Лиза в одной ночной рубашке разобрала все трюмо, и вещи лежали на полу. Никаких следов Катрины видно не было. Зеркало тоже было целым.

– Ты ищешь Катрину? – спросила я ее. – Она же в раю.

– Она должна быть здесь, ты же понимаешь, что мы просто играли. – Лиза криво улыбнулась.

– Разве Молох не задушил ее и не унес с собой ее душу? – наивно спросила я.

Она злобно и нервно рассмеялась.

– Только такая дурочка, как ты, могла поверить в это! – бросила она.

– Я все расскажу! – закричала я.

– Не расскажешь, иначе я отдам Молоху и тебя! – огрызнулась она. Я продолжала на нее наседать.

– А если он заберет и тебя? – спросила я. – Если он забирает одну душу за другой?

Мы стояли и спорили, злобно смотря друг на друга, пока на шум голосов не пришла бабушка, которая разняла нас и повела умываться. Весь завтрак мы кидали друг на друга гневные взгляды. Потом я ушла в гости к своей подружке, а Лиза выбежала за порог и сказала, что больше я ее не увижу. Я сказала, что хотела бы, чтобы ее тоже забрал Молох.

Вечером я подошла к бабушке и рассказала ей про куклу. Наша любимая добрая Бабочка обняла меня, и я положила голову ей на колени, всхлипывая. Она тогда пообещала найти мою Катрину. Тогда я спросила, почему она не накажет Лизу. Бабушка тяжело вздохнула и сказала, что уже пробовала, и тогда моя сестра озлобилась еще сильнее. Тогда она убежала из дома, и ее не было двое суток. Она посоветовала мне помириться с сестрой.

Я заглянула в гардеробную. Лиза принесла туда множество зеркал и расставляла и развешивала их по стенам, так что они составляли бесконечные коридоры и дорожки. Сама она была одета в старинное бальное платье из бабушкиного гардероба, и в волосах у нее был старый цветок, который уже порвался.

– Что ты делаешь? – спросила я ее.

- Пытаюсь попасть в Зазеркалье, - сказала она. – Чтобы забрать оттуда твою куклу. Ты же тогда не расскажешь ничего бабушке? Про то, что я сделала?

- Я уже рассказала, - горестно прошептала я. – А как ты туда попадешь?

- По зеркальному коридору. Я уже была там, когда пропадала на два дня, - буркнула она, зажигая свечу.

- А тебя не унесет Молох?

- Может и унесет. Я хочу вернуть тебе Катрину.

- А можно я посмотрю, как ты пойдешь? – спросила я.

- Ну смотри, - разрешила она.

Лиза погасила люстру, и только свет из окна и крохотный огонек свечи отражался то в одном зеркале, то в другом, словно умноженный в сотни раз. Зеркала начали тихонько позванивать, будто переговаривались друг с другом. Раздался тихий гул и скрежет стекла о стекло. Лиза встала в середине комнаты, взяв в руки свечу. Сначала ее лицо смотрело отовсюду: и из трюмо, и из зеркала во весь рост из комнаты, и из двух зеркал, раньше висевших в коридоре, и из круглого зеркала из нашей комнаты, и из зеркала в тяжелой раме из бабушкиной спальни, и из наших маленьких карманных зеркалец, прислоненных к комоду. Я на секунду закрыла глаза, а когда открыла их, моей сестры в комнате больше не было. Ее лицо исчезло из всех зеркал, как будто выключили несколько телевизоров сразу.

Сначала я решила, что это очередная злая и глупая Лизина шутка, и даже была готова к тому, что сейчас она вылезет откуда-нибудь из шкафа, но ее в комнате не было. Я позвала ее, но ответа не было. Я искала ее по всей квартире, но найти не могла. Я бегала и звала ее, но она так и не появилась ни в тот день, ни в какой-либо из следующих, словно у меня никогда не было сестры.

Я пыталась спросить что-то у бабушки, но она отказывалась со мной говорить на эту тему. Я попыталась втолковать ей то, что сестра ушла по коридору из зеркал. Не говоря ни слова, бабушка завесила все зеркала, что убедило меня в том, что я была права. Но тогда я решила, что с Лизой случилось что-то такое, что опасно упоминать, и хранила эту тайну всю жизнь.

Сейчас мне двадцать пять лет. Недавно я набралась смелости и спросила у мамы, что же тогда случилось на самом деле, и где Лиза? Мама странно на меня посмотрела.

- Я думала, ты все помнишь, - холодно протянула она.

- Помню что, мама?

- Как умерла Лиза, разумеется.

Я пристыжено замолчала. В моей памяти отпечаталось, что она убежала в коридор из зеркал. Но как двадцатипятилетняя девушка может продолжать в это верить?

- Не хочу вспоминать это. Как будто переживаешь снова и снова, - сказала мама, отпив вина из бокала. – В тот день Лизу нашли мертвой в подвале. Маньяк-убийца, восемь доказанных эпизодов, Лиза последняя. Неужели ты забыла?

Я молчала. Что я могла ответить на этот вопрос? Мама тем временем продолжала. Я разворошила осиное гнездо воспоминаний.

- Нас с отцом тогда вызвали с Севера, но сама понимаешь, пока дали телеграмму, пока доехали. В опознании участвовала бабушка, она же ее и хоронила. Она потом рассказывала, в каком виде ее нашли. А еще рассказала, что в тот день, когда она пропала, вы сильно поссорились, и ты сказала, что надеешься больше никогда ее не увидеть. Прости, Соня, – прибавила она, - я тебя нисколько не виню.

Мы красноречиво промолчали. Она помнит о том, что Лиза поссорилась со мной, через столько лет.

- Когда мы приехали, ты играла в похороны со своей куклой, Катриной ты ее, кажется, назвала? Когда я увидела это, я, честно признаться, спрятала твою игрушку. До сих пор жалею об этом. Если хочешь, ты можешь ее найти в бабушкином комоде.

На следующий день ты зачем-то утащила все зеркала из квартиры, развесила их в костюмерной и вглядывалась в них. Ты тогда сказала, что твоя сестра пропала в зеркалах. Мне ничего не оставалось, кроме как молчать и никак не опровергать твою легенду.

Я молчала. Картины в моей голове мелькали с ужасающей быстротой. Реальные воспоминания заместили ложные. Когда я смотрела, как Лиза исчезает в зеркалах, ее уже не было в живых. Я вспомнила и горе родителей и то, что бабушка, крепкая еще пожилая женщина, сгорела от горя, как свечка.

А что Лиза? Она действительно утащила мою куклу, и ее тело нашли с ней в руках.

Зеркал и коридоров я, кстати, до сих пор немного побаиваюсь.

Автор: Клара Эверт

Здравствуйте. Специальной рекламной бот-программой этот рассказ будет опубликован на нескольких сайтах в конце этого, 2016-го, года. Я это делаю в целях личной безопасности и чтобы люди как-то узнали обо всей этой истории. Меня зовут. Пусть будет Альф. Меня зовут Альф. Это мой любимый сериал, а я ведь всю свою взрослую жизнь посвятил им.
Мне 35 лет и я работал в крупной кинокомпании. Таких программ у нас много и одна хитрее другой. У меня до сих пор есть к ней доступ. Я описываю эту историю в июле 2016-го года, рядом с аэропортом г. Москвы. В каком не скажу. Пишу в спешке. Через час я вылетаю из страны. Так что прошу прощения за ошибки в тексте и за сумбурность мысли. Это и небольшое оправдание, я никогда толком не ладил с правилами русского языка, не смотря на свою должность. Распространяйте эту историю, а лучше всего ПЕРЕСКАЗЫВАЙТЕ ее. Вербальную информацию сложнее уничтожать. История жестокая и в ней много брани. Детям ее лучше не пересказывайте. Альф предупредил.
В 2016-ом закончился показ умеренно успешного ностальгического сериала "Восьмидесятые" по телеканалу СТС. Кому-то он понравился, а кто-то только одним ухом слышал про него. Лично у меня среди знакомых есть и первые, и вторые, несмотря на то, чем я занимаюсь. Это тот самый сериал, в котором играет повзрослевший Ромка Букин (Саша Якин). Сериал же вдохновлен американским ситкомом That '70s Show где снимались Эштон Кутчер(из Эффекта бабочки) и Мила Кунис(голос лохушки Мэг из Фэмили Гай).
«Вдохновлен» это значит, что мы не покупали права на адаптацию продукта, а как говорят в народе «тупо спиздили». По законам правообладатель требует 90% идентичность оригинального продукта с адаптированной версией. Посмотрите «Женатые с детьми» и «Счастливы вместе». Включите два одноименных эпизода синхронно и сравните их. Кстати, в производственной среде мы называем эпизоды эпизодами, а не «сериями». Серия – это весь сезон. В советских сериалах каждый эпизод назывался фильмом. Фильм 1, фильм 2, фильм 3 и так далее. Когда в перестройку в видеосалонах показывали фильмы типа «Спрут», ухожопые переводчики ввели термин «многосерийный фильм». Даже «17 мгновений весны» превратился в «многосерийный фильм». А когда на наше тв завезли первые бразильские мыльные оперы и начался показ сериала «Рабыня Изаура» актер озвучки телерекламы, будучи завсегдатаем пиратских показов, в спешке сказал свое полуподвальное «Первая серия». Так и повелось на земле русской.
Так вот сравните «Женатые с детьми» и «Счастливы вместе». Сюжеты полностью идентичны. Меняются только те 10%. Имена, названия товаров, географических объектов (именно так и написано в документах) поп-культурные отсылки и камео.
У нас хватало денег («Физрук» был только в разработке) и мы могли купить «70е» у американцев. Тем более подобный опыт уже был. Печальный – «Как я встретил вашу маму» и удачный – «Все любят Рэймонда». Показ первого испортил даже не столько человек известный под псевдонимом «Кураж-Бомбей» популяризовавший оригинал на территории СНГ, сколько отвратительно сделанная адаптация. Ее доверили стажерам из команды КВН одного известного университета центрального федерального округа. Называть ее я не буду. А вот, делюсь профессиональным термином, «ад-ап» Рэймонда выстрелил. Им стали известные вам «Воронины». То есть опыт был, но мы не могли купить «70е» по другой причине. Мы совершенно не укладывались в эти 10%. Выкупить FPOR(полный пакет прав) мы не могли. Опять же не по финансовым причинам, а по заокеанским законам. По ним нужно выполнить адаптацию всего оригинального материала, а после выкупить простор для самодеятельности, так сказать. Так было у Амедии с Сони Пикчерс, когда они делали «Няню». Так было и у нас и Сони с «Букиными» (мы тесно сотрудничаем с Леан-М, настолько тесно, что имеем кросс-карты в офисах и на площадках). Тоже с Фокс и нынешними Ворониными. Заимев полный пакет вы можете делать с персонажами и историей ВСЕ ЧТО УГОДНО. Как вы могли заметить смотря на наши адаптации - и без того не безупречные истории со временем превращаются в страшное говно. Это происходит когда оригинальный сюжет ситкома уже закончен и тут, желая срубить копеечку, дяди в дорогих костюмах передают перо юным выпускниками клуба веселых и находчивых и все персонажи резко превращаются в умственно отсталых клоунов, творится форменное нелогичное безобразие, абсурд и буффонада. К сожалению это коснулось даже Ворониных в чем вы все можете убедиться каждый будничный вечер.
Как я уже сказал, мы не могли купить «70е» не потому что у нас не было денег, а потому что не укладывались в правовые рамки. СССР и США семидесятых годов имели колоссальные различия. Тут речь не о политике и уровне жизни, а о том, что нельзя просто так взять и поменять Бена на Васю, Кока-колу на Буратино, Синатру на Кобзона, хиппи на диссидентов, Вьетнам на Афган, Никсона на Брежнева, любой американский город на Москву (ведь у нас поп-культурным отражением на тв обладают только два города. Будто в стране ничего кроме Москвы, Питера и условных – Север, Юг, Деревня – нет). Даже правило трех эпизодов тут не спасло. Это общий термин запущенный CBS для всех правообладателей, который позволяет студии-покупателю контента выкинуть несколько эпизодов, которые на территории страны-покупателя не подвергаются адаптации в силу местной специфике т.е. радикально не совпадает по менталитету, истории и традициям. Ведь правило 10% идет на каждый эпизод.
Поэтому было принято решение сделать сериал «Восьмидесятые» сериалом про Perestroyka. К слову это было рабочее название продукта. Это дало много плюсов. Мы берем за бесплатно успешную идею, сеттинг перестройки интереснее, чем застойные 70е и поле для работы и свободы действий достаточное, чтобы на нас не обратили внимания зубастые юристы из самой свободной страны в мире. Да, постоянно в мире возникают похожие вещи, вдохновленные разными формами. Одни и те же идеи. Похожие мотивы в музыке. Параллельно изобретаются чудо-техники на разных континентах. Пишутся две одинаковые книги. Никто ни у кого не ворует. Нет никакого плагиата, не смотря на претензии авторов друг к другу. Просто так работает искусство и ходьба человека по этому миру. И мы этим пользуемся.
Это не мы такие хитрецы, а общая практика. Посмотрите на сериалы Универ, Метод, Метод Фрейда, Кухня и найдите их внебрачного гуляку-отца за рубежом. К слову с Реальными Пацанами мы поступили точно так же.
Прошу прощения за эти длинные пересказы наших рабочих нюансов, которые вам, возможно, и неинтересны. Просто они необходимы для полного понимания произошедшего., хотя я дурак тороплюсь и пишу все это в КФС рядом с аэропортом, ожидая рейса, но это нужно знать, чтобы вы смогли мне поверить и понять, почему все произошло так, как произошло.
Повторы "80х" периодически крутят по экс-перцу (даже не помню, как он там сейчас называется. Документы обновляются реже, чем они проводят очередной никому не нужный ребрендинг), где они собирают хорошую аудиторию. Однако продолжения все нет, хотя даже на Википедии написано: "В октябре 2014 года телеканал СТС впервые официально объявил о готовящемся 20-серийном спин-оффе телесериала под названием «Девяностые»". Прошло два года с анонса и один с выхода последней серии оригинального ситкома, но новостей так и не появилось. И я сейчас попробую объяснить почему.
До четвертого сезона мы занимались производством "80х". Наши сценаристы в спешке завершили все сюжетные линии персонажей и закрыли сериал (по большей части мы просто переключились на более прибыльного и успешного "Физрука"). Но это была только вторая причина, почему в короткие сроки сериал стремились закрыть. Большого бюджета сериал не требовал, но главный сценарист и автор идеи сказали свое «Нет». Но делать деньги руководству не запретишь и Сони с Леан-М передали производство «Соло Фильм».
Я очень волнуюсь и еще раз прошу прощения за все ошибки и недоговорки. История жуткая, я волнуюс, в кафе сильный шум и много людей. В очереди какой-то придурок в костюме стоит, и все время бубнит одно слово меняя ударение «басЕты, бАскеты, баскетЫ» что заставляет понемногу сходить с ума.
Я отсел в дальний угол. Тут тихо и спокойно и я продолжаю. Посадка через сорок минут так что я потороплюсь и ошибок будет больше. Одним из сценаристов и так сказать «авторов идеи» первых четырех сезонов был мой хороший друг – Алексей Николаевич Ворошилов. Можете не искать его в титрах, на кинопоиске или википедии. Этой информации там уже нет. Звучит неимоверно глупо и конспералогично, но я серьезно. Он очень хороший человек и талантливый писатель. Мы вместе учились на экономфаке в 90-х. Я на первом, он на последнем курсе. На посвящении мы познакомились за стаканами портвейна, и завязалась хорошая дружба, не смотря на то, что он был на 7 лет старше меня. Он уже и в армии успел отслужить и женится, а я был щеглом по сравнению с ним. Он отчислился с последнего курса и ушел во ВГИК. Резкий поворот, однако. После затянул меня туда же, со всеми познакомил и так в итоге мы стали коллегами. Вместе работали сначала в рекламе, потом в провинции, а потом уже на федеральном тв.
Работа над Восьмидесятыми без надзора заокеанского большого брата шла легко и весело. Все очень сдружились. Саша Якин прекрасный актер (можете увидеть наши совместные фотографии в его инстаграм). Очень харизматичный, но ни разу не характерный актер Никита, под стать своему отцу. Красивые и очаровательные девушки, кто видел фотографии Наташи Земцовой в Максиме, тот поймет, что я не вру. Все прекрасно, но когда мы уже закончили свою работу и передали ее другой конторе. Леша стал рассеянным и очень нервным. Шел последний сезон «Восьмидесятых». Мы же уже занимались сериалом «ЧОП» с какими-то идиотами прославившимися в интернете. Сценарии были, мягко скажем, говно. Леха должен был их корректировать. Все и так плохо, так он еще саботировал работу своим поведением. Достучаться до него мне никак не удавалось. Он даже не пришел на мой день рождение, хотя пятнадцать лет подряд боулинг и последующий праздник был нашей традицией. В октябре он не позвал меня в бильярд. Это была традиция его дня рождения. У нас даже шутка есть мол мы так сильно любим друг друга, что не бросаем своих жен, только из-за того что два раза в год гоняем друг другу шары. Но это наш юмор. Музыка в зале стихла. Нервно даже стало как-то. Ладно.
Вот, я стал замечать от него сильный алкашный душок. Он только что вышел из отпуска и по его лицу было понятно, как и за чем он отдыхал. Точно не за чаем с бергамотом.
Мы уже делали ад-ап сериалу «Кости». Так себе дело, честно говоря, но я уже взял расчет, так что говорю как обычный зритель.
Однажды на лестнице, где все тайно курили, вижу его с чекушкой Киновского коньяка. Я подошел к нему с развернутой моралью и закуской в виде дружеских лещей и тут у него и развязался язык.
- ..у тебя пацану девятнадцать лет. На втором курсе, а ты как свинья обрыг.. – начал я.
- А знаешь. Я Станислава видел.
- Че. Кого?
- Стасика из сериала.
- Да я тоже его видел. На свадьбе недавно гулял со Светлаковым. И по первому. В Оттепели. И на поминках. Не поверишь, опять со Светлаковым.
- Не Егора.
- А кого?
- Стасика.
Стоит пояснить. Егор Корешков это актер, который играл Станислава Тихановича в Восьмидесятых. Там он был сыном крупной партийной шишки, водил героиню Земцовой в КВН по спецпропуску, и там Якин дал ему просраться. Он тогда снялся в роли жениха в комедии «Горько» и в сериале «Оттепель» по Первому каналу. И этим объясняется моя неудачная шутка.
- Ты зачем эту хуйню пьешь? - я попытался забрать у него бутылку.
- Убери блять. Ты понимаешь, я зашел в этот блять. Бутерброд купить и видел как он пацаненка увозит.
- Егор увозит?
- Да не Егор, а Стас блять.
Я его увел в комнату отдыха и вызвал такси. Довезти до дома я решил его сам. В дороге он начал прояснять детали, как мне показалось сначала горячечного бреда.
- Как мой пацан. Совсем молодой.
- Егор достойный человек и профессионал. А тебе в отпуске меньше на кухне с конем разговаривать нужно было.
- Я в отпуске не дома был. И я не про Егора. А про Стасика. Имеенно про персонажа нашего. Ты блять. Блять прикинь ЭТО РЕАЛЬНО ОН. Он блять я тебе говорю, я его вот отсюда, - тычет указательным пальцем в висок, - достал, а он блять на улице. Водитель включил радио с «Лабутенами» громче и пренебрежительно чвякнул.
- Сейчас приедем и объяснишь, - мне не понравился насмешливый взгляд мужика за рулем.
Высадившись у подъезда Хрущевки(живем мы как обычные люди, а не как «обычные люди» из наших сериалов). Леха сел на вкопанное в землю колесо и достал сигарету. Я подкурил ему и попросил сам. Он дал мне «куреху» и я тоже задымил. Конина уже выветрилась из Лехи и он, продышавшись продолжил с расстановкой:
- Я же отпуск не дома синюю сисю сосал. Я в Подмосковье был. - У Любки?
- Раз всего. Пожрать заехал. Нет. Я следил за ним.
- Так. Хуйня. Заново давай.
- Смотри. Я перед днем победы зашел по дороге на Амедию в этот, макдоналдс или как там его, где бутерброды тебе делают какие хочешь.
- Сбарро или как то так
- Да похуй. Ну и вот. Стою жру у окна и тут вижу что у черной волги по другой стороне улицы стоит Стас. Персонаж нашего сериала. Восьмидесятых.
Я серьезно. Стоит и кого-то ждет.
- Он похож на Егора?
- Нееет. Не похож. Он похож на то, как я его представлял, когда писал. На кастинге на меня хуй клали как обычно. Восьмидесятые хоть и сделаны как аналог американщины, но большая часть сюжета основана на очерках и рассказах бати Темки.
- Лога?
- Да. Его отец вращался в восьмидесятых на Южинском у Патриарших прудов. С Головиным, Дугиным, ну ты знаешь. Писатели, поэты, философы, колдуны блять пропойные.
- Ну.
- Тоже пописывал понемногу. Не претенциозно, нет. Просто дневники и заметки. От туда некоторые истории, про бюст Ленина в кино, про рок-тусовки. Актуальные для того времени. И персонажей половина главных от туда. Реальные люди. Настоящий Иван такой жил. Вот блять. Он достал из своей сумки старую толстую советскую школьную тетрадь. Настолько старую и настолько хорошо сохранившуюся, что из нее даже промокашка выпала прямо рядос с лужей. Я хотел ее подобрать , но:
- Блять! Ладн, на ней нихуя не было. Пошли. Он открыл домофон, тот потилиликал и мы начали подниматься по подъезду на третий этаж.
- Вот и от сюда, - похлопал по тетрадке, - большинство персонажей всех четырех сезонов, кроме Стаса этого. Его я сам выдумал. Ни на знакомом, без прототипа-хуитипа, тупо взял и выдумал. Типа такой стандартный мерзкий гондон. Собирательный образ всех этих институтских подхалимов активистов. Детишек богатеньких партийных залуп. Стой тут.
Мы встали у почтовых ящиков и он достал еще сигарету. Протянул мне. Я отказался и жестом показал мол «Ну рассказывай дальше».
- Так вот, - задымил, - тут же в тетрадке и девяностые есть. И нулевые. И наше время. И следующие десять лет. Писался текст в момент развала как раз. Такой ностальгический итог последних десяти лет и прогноз на ближайшие двадцать-тридцать. Толковый он мужик все же. Писал как в воду глядел. Очень грустно все. Пророчески я бы даже сказал. С такой тоской блять читали мы все это и перерабатывали. Детство все же. Тебе не дал, ну думал не интересно, ты же помоложе. Домой принес, Володька читал и смехом заливался. Сериал то видел – ему смешно. А я молодость вспомнил и детство наше. Я ему строго настрого сказал – не рассказывай никому, а то батя работы лишится, и игрульки твои в интернете не кому будет оплачивать. Об учебе ему не сказал, ему на нее до лампочки. Распиздяй. Смеялся он. Там такие вещи про девяностые есть – волосы из носа выпадают. Он то не помнит, малой был. А мы все это застали.
- Дашь посмотреть?
- Сейчас нет. Для дела нужно. Стаса этого когда я писал, я представлял в наше время точно таким же , каким его увидел из той забегаловки. Заплывший жиром, ряха такая, карликовый колобок, ну типичный блять жлобяра, сын советского подданного.
- Хе, прототип же все же был. Велир то, а? Который за Юлькой твоей бегал в институте. Сынок преподавателя научного атеизма.
- Тю блять. Аллее.
- Да ладно тебе, отбрехивается стоит.
- Я тебе рассказываю. Не отвлекай. Вижу, вылитый он стоит. Вот прямо будто у меня из головы списан. Не только облик. Взгляд, повадки стоит и ждет кого-то. Я не доел. Выхожу из кафе и сажусь в машину. К нему пацан подходит. Молодой, вон как Вовик мой. Младше даже лет на пять. Они обнялись..
- Сын?
- Не перебивай. Обнялись так знаешь блять не по отечески нихуя. И в машину садятся. Едут. Я за ними. Мало того ладно я с ума сошел, вижу хуй пойми что. Но реально же люди сели в машину. В пробке стоят. Значит по настоящему все. Вон по телевизору показывают педофилов этих ловят и на квартирах учат уму разуму. Ну решил все таки проверить.
- Аниськин-Холмсо-Касл, - пропел я.
- Блять, попросил же. Я за ними еду, еду. Они на заправку. Я за ними. Выехали за кольцо. Они даже не заметили . Остановились на дачах под Балашихой. Заходят в дом небольшой такой, но за здоровым забором. Слышу собаки брешут. Ну я встал в соседнем переулке и жду. Домой отзвонился говорю что у тебя. Реальные пацаны местные идут, спрашиваю, кто в доме живет. Они не знают. Но дом новый совсем. Машину подогнал, чтобы лучше видеть кто заходит-выходит.
- И сколько ж ты ждал его там?
- Сутки.
- Леш, ты бы..
- СУТКИ БЛЯТЬ стоял, понимаешь? Моя звонит уже орет. Володька звонит спрашивает, где я есть. А я что скажу? Что поехал за Стасом, блять, из своего сценария в Подмосковье и теперь сижу тут блять пасу его через дорогу, ссу в кустах и доедаю чипсы из бардачка? Закурил четвертую сигарету в подъезде. Мимо прошла его соседка лет восьмидесяти:
- Леша, вот дома у себя в туалете сядь и дыми или на улицу выйди. Теплынь.
- Светлан Борисовна, идите куда шли, а? Она огрызнулась на нас и поползла по ступенькам дальше.
- Лезет блядь. Ну вот. На следующий день этот Стас вышел из дома в восемь вечера. Без пацана. Сел в машину и уехал. Я ехать не стал. Подошел к забору. Позвонил в звонок. Только собаки загавкали. Я постучал в дверь. Меня обхаяли и я решил действовать иначе. У меня с первомая года кастрюли, сковородки, ну помнишь нам давали, да?
Я кивнул.
- Ну мерч от «Кухни». Я их так домой не потащил. И так все завалено. Просыпаешься на подушке от «Ворониных». Идешь в туалет, там зубная паста от «Ворониных». Заходишь на кухню сковородки-поварешки от «Кухни». На стене календарь с Нагиевым. Куда это все девать. Гости заходят, ой а где вы это купили. Не продаются же нигде. А Юлька им так хитро: «Секрет фирмы». Вожу барахло как подарки, чтобы не парится в случае чего. Ну вот. Открыл багажник, выгребаю все это добро и иду к ближайшему дома. Там соседка бля бабка божий одуванчик. Стучу «Добрый день, мы рекламная компания от СТС. Вот развозим ценные подарки», ну бля как рекламщиков наших гоняют я все это ей и наплел.
Я смеюсь представив, как не выспавшийся, злой сорока(с хвостиком)летний Леха поет рекламный текст перед бабкой, как двадцатилетний сетевик и дарит ей подарки от «Кухни».
- Да, - он тоже немного повеселел, - вот спрашиваю, мы благодаря системе рейтингов в вашем телевизоре(РЕЙТИНГИ В ТЕЛЕВИЗОРЕ!) узнали что вы самая большая фанатка наших сериалов и дарим вам подарки. Она заулыбалась, мол ой да люблю Ворониных, а как мне усатенький из Кухни нравится, вот спасибо.
Меня окончательно проперло на ржач и уже подумал, что история окончательно скатилась в комедию и у Лехи не шифер потек, а открылся комедийно- детективный дар и теперь нас ждет наконец то оригинальный ситком, но нет:
- А я спрашиваю у нее, кто в соседнем домике живет? Там тоже наш любимый телезритель ждет гостинцев от СТС. Оййййй, говорит бабка, это Вячеслав-Тихон там живет. Десять лет назад переехал где-то. Из Красноярска или Краснодара. Не подумала бы никогда, что он смотрит такие сериалы. Ну а я у нее спрашиваю, так Вячеслав, он блять или Тихон. А она знаешь что говорит? Он Вячеслав-Тихон. Двойное имя епта. Мол родители фанатели по Штирлицу
- Охуеть
- Говорит привозит молодежь для партийных работ. Сам он в КПРФ какую-то должность имеет. ВСЕ КАК У МЕНЯ В ГОЛОВЕ ПРО БУДУЩЕЕ ЭТОГО СТАСА! А этот тимуровец помогает в городе с памятником Великой Отечественной. Ветеранам помогает, а молодежь у него на огороде мол работает. К труду их так приучает.
- Настоящий Штирлиц.
- А шутка в том, что он внатуре разведчик. Когда я вернулся в Москву, то обратился к знакомому. Он говорит, что в КПРФ сейчас любую чушку берут и как он там одной из шишек стал совсем не сложно понять. А ни в Красноярске, ни в Краснодаре, ни бля даже в Калининграде о нем вообще никакой информации нет. Но знаешь что я сделал?
- Что?
- К Владику пошел в ментуру. Он мне был должен еще за автограф Хабенского. Они отправили по адресу в Балашихе участкового ихнего. Хуе-мое. Походил вокруг забора, позвонил, от собак наслушался матов и пошел дальше чаи гонять. И так бы пришлось самому через забор лезть и ехать обратно, как вижу по НТВ того пацана! Да, тот самый, которого я у того кафе видел. Это он блять в машину к этому Стасику-Вячеславу-Тихону-блять-Штирлицу. Я уже звоню по номеру из телевизора и говорю все как есть, кроме того что я сам и написал подозреваемого. Чтобы за мной в первую очередь врачи не приехали. Ну и значит на ту дачу приезжает уже не только участковый, но и следак с опером. Успокаивают двух шавок. Одна овчарка. А вторая ну как шавка. Скотч-терьер. Пиздюлина. Заходят в дом. А там. А там кости.
- Чего?
- Кости. Детские и взрослые. От 6 до 30 лет. Одежда и детская и взрослая. Но только мужская. Гниль, червие.
- Погоди, погоди, Леш. Но ведь в Восьмидестых Стас у нас
- Стас у нас пидарас в Восьмидесятых
- Погодь, а ты это откуда знаешь? Я ничего такого не слышал по телевизору. И в интернете.
- Ты понимаешь, я это придумал.
- Чего бля?
Леша начал тараторить быстро смотря сквозь меня на зеленые почтовые ящики. Эхом его слова плясали по подъезду от входной двери до чердака:
- Я придумал когда опера вошли в дом, то прямо в подвале они нашли тело того мальчика. Ну как тело. Обрубок. Кусок. Торса. Абсолютно голый. Соски были отрезаны и вероятно съедены каннибалом Стасиком Вячеславом-Тихоном. Тела ниже пупка уже не было. Только рваная рана, такая будто юношу переехала электричка на полном ходу или половину откусил гигантский медведь. Кишки не торчат. Неееет. Кишок у него давно уже нет. Вместо этого торчит вата. Обычная вата, только пропитанная кровью и почему то желтоватая. Руки безжизненно весят. Глаза не на своем месте. Их просто нет. Съели. Но вместо них в раздолбленные глазницы вбиты два фаллоиметатора. Розовый и Фиолетовый. Во рту выбиты все зубы. В него засыпана земля и вставлена оторванная голова от неваляшки, которая всегда смотрит в сторону. А вокруг слизь, кашица из мяса и костей, по ним ползут маленькие жучки, это целый мир для муравьев понимаешь? Они такого не видели. И опера такого не видели, поэтому им плохо, их рвет на пол, и они уже не выходят из подвала теми же людьми, что зашли в него. Когда мент выбегает на улицу отдышаться - из кустов выбегает вторая овчарка, которую не заметили до этого и цепляется ему в руку. Он достает пистолет и в упор разносит собачью черепушку. Ее тупая ярость остается в ее челюсти, а последнее «гав» бросается на опера не звуком, но кровью, жидкими глазами и собачьими слезами прямо в его лицо. Он чувствует сколько рук гладили тот маленький череп, что он только что расколотил свинцом , сколько рук прибито гвоздями на чердаке, которые своим белым блеском приветствуют людей в бронежилетах поднявшихся по лестнице. На некоторых руках отсутствуют пальцы. Пять, Три, Два, Пять - они будто считают сколько звезд слетит с погон каждого вошедшего или на сколько лет у них сократится жизнь от увиденного. Ведь в центре комнаты стоит голый блестящий скелет в костюме. Клетчатая рубашка мешком на ребрах. Не по размеру пиджак. Широкие штаны «пузырем». Конусная шляпа сверху на черепе и бантик-галстук на шейных позвонках. Опер во дворе гладит израненный фрагментами черепа мозг собаки, калеча собственную кожу. Замечает на шее брелок. «КЛЯКСА». На каждой собаке КЛЯКСА. Сквозь заляпанные кровью губы произносит опер «КЛЯКСА» и вторым нажатием курка разносит себе голову. Леха осел на пол. Я стоял, но всего шатало. Я ПОЛНОСТЬЮ воспроизвел его речь. Речь сумасшедшего в припадке, хотя всего минуту назад он еще не создавал впечатление совершенно выжившего из ума идиота.
- Лечись.
Сказал я и вышел из подъезда. Поймал такси и поехал домой. По пути я попросил водителя заглушить очередные «Лабутены», чтобы подумать. Думалось плохо. Я достал телефон и начал в яндексе искать связь между всем тем что сказал Леха. Я нашел форум КПРФ, где упоминается Вячеслав-Тихон Александрович Федотов. Благодарность от местной районки за проведение субботника. Сейчас этой заметки нет нигде. Я проверял. Много проверял. Но я уверен, что это заметка была. Приехав домой и открыв свой ноутбук с которого я сейчас и пишу я прочитал, что на деньги города(!) строится новый православный храм в Балашихе. В середине дачного участка. Дом который находился там якобы сгорел всего месяц назад, но уже заложен фундамент церкви. Такая спешка насторожила. Деньги от района. Пожар, который нормально даже не расследовали.
Информация по пропавшим детям потерта. В архиве НТВ я не нашел выпуска той передачи. Она выходит каждый день, каждая передача с 2002 года лежит в архиве, но этого выпуска нет. Друг с НТВ тоже сказал, что это странно. Говорят, мол, ошибка при перегоне видео. Но что страшнее в Балашихе погиб полицейский. Об этом висела новость на всех поисковиках, говорили на федеральном уровне, по радио и даже на шоу Соловьева Жирик орал на эту тему. Сказали, что покончил собой, когда ему сообщили о возможной командировке в Сирию. Никаких командировок в Сирию от полицейского состава не бывает. Зачем порочить погоны вываливая, нет, НАСТОЙЧИВО вываливая такую информацию в СМИ непонятно. Но жутко то, что хоть это и было месяц назад, но этих новостей уже НЕТ. Ни на ютубе, ни в историях сайтов – нигде нет. Информацию будто вбросили, чтобы она осела в головах в обычном говнопотоке новостей и быстро замолчали. Как в мифе про 25-й кадр. Но самое страшное я увидел на различных сайтах информацию о найденных телах детей в Красноярске. В 2005-ом году.
Через неделю после нашего разговора в подъезде я взял отгул с работы и позвонил Лехе. Он после того случая не появлялся на работе. Коллеги начали говорить, мол забухал, возрастное. Леха взял трубку только на пятый раз и холодно сказал: «Сын пропал. Я найду его. Найду и убью». Я не понял про что речь. Кого убьет? Володьку? Я поехал к нему домой. Пролетел все три этажа за секунду и позвонил в дверь. Открыла зареванная жена: «Где Леша? Где Володя? Я ничего не понимаю» от нее несло корвалолом, истерикой и горем:
- Я понесла Володе кушать, но его в комнате не было. Хотя он весь день был дома! Он не мог прошмыгнуть, да и одежда вон вся на вешалке. Зову Лешу, он с кухни идет, пьянющий какой день. Говорю, может через окно вылез, там же снизу балкон и крыша подвала. Леша зашел, глянул на монитор сына. Прочитал какую-то ерунду про ваш сериал, завыл и побежал к сейфу. Я его всеми святыми спрашиваю, что ты делаешь, а он крутит ручку и тараторит: «Я ему говорил не писать никому. Говорил никому. Он выложил. Все увидят. Не все так просто. Все что было в тетрадях он написал. Он видел, он уже следил за нами. Деррида писал. Грамматология, - она задыхалась слезами, - много форм бродит. Стукаются как атомы. Тут все слишком просто и ничего необычного». Он взял Сайгу, накинул куртку и вышел. Два часа назад».
Я посмотрел на монитор. Там был бело-оранжевый сайт. Сверху написано: Двач /Сериалы/. Там, видимо, молодые люди бурно обсуждали финал нашего сериала. Не совсем нашего, теперь. Последними двумя сезонами не мы занимались. Один пост был подсвечен. Видимо автором сообщения был Володька. Его я сейчас перепишу прямо со своего телефона. Перед уходом из дома Лехи я вызвал Юли скорую и пока она лежала на диване я сфотографировал этот пост. Он, по всей видимости, пересказывает в странной форме и чудоковатым новоязом содержание второй части той тетради, по которой писался сериал. Странно, что в ней есть упоминания событий, о которых не мог знать отец Артема. В начале 90х. Или же это добавил сын Леши. Зная Володю, он не мог иметь представления о тех событиях тоже. Легче поверить в пророчество. Я обыскал комнату, но самой тетради я не нашел. Вот пост. Перепечатываю быстро, так как у меня 10 минут до посадки на самолет.

Зима. Темное утро. 5.00, стоит ночь с беспросветным мраком. Человеческий муравейник со стоном приходит в движение.
Сугробы. Нагромождение железных рельсов. Ржавые вагоны прогнивших электричек. Промзона, электровышки и провода под смертельным напряжением. В колючей проволоке запутались окровавленные трупы, обглоданные собаками. На скелетах трупов сидят черные вороны.
Я стою на перроне с остальными людьми. Бетонный остров в море щебня. Злые свинцовые тучи нависают над головой и давят железным прессом. Депрессивный ветер завывает в арматурных нагромождениях. Запахи шпал, мазута и жженой резины. В железных бочках полыхает огонь, там догорают остатки безбилетных пассажиров.
В руках мужчины, женщины и дети держат баночки с пойлом. Оно спасает их от похмельного синдрома. "Балтика 9" - мерзкая химическая жижа, разъедающая асфальт. Я же держу бутылку с Тархуном. Его зеленовато-кислотный светящийся цвет напоминает мутаген.
Сейчас подъедет железная обшарпанная электричка болотного зеленого цвета. Ее вагон похож на железный гроб. Исцарапанные двери с разбитым стеклом кровожадно распахнутся и поглотят очередную порцию человеческой биомассы. Голос машиниста как робот произнесет название следующей остановки - "Металлоломово".
В вагоне потные холодные стены, покрытые частично обвалившейся краской. Воздух белый густой. У окна стоит группа людей — они курят, сморкаются и смеются. Молодая мамаша пеленает своё дитя, сплошь покрытое коричневой сыпью. На окне, замазанном зелёной краской, твёрдые блестящие решётки. В углу на ржавой трубе висит очередной повешенный. От него пахнет.
Стук чугунных колес напоминает пульс робота. Он мерзко стучит внутри головы, проникая в подсознание. Некоторые окна в вагоне разбиты и ледяной ветер заносит внутрь снег и мусор. Из одного конца вагона в другой непрерывно катается пустая пивная банка. Она издает противный лязг.
В вагоне мало людей. Они сидят с прямыми спинами, неподвижно и слегка раскачиваясь в ритм электрички. Их череп обтянут желтой сморщенной кожей. На лицах застывшая безжизненная маска. Глаза черны, они смотрят в пустоту. За окнами мелькают огромные свалки, канализационные стоки и трубы заводов.
По вагону идет нищий. У него нет обеих ног, вместо них протезы. Он вихляется, нелепо размахивает руками и дергается в разные стороны. Нищий одет в рваное пальто, грязную вязанную шапку и окровавленный шарф. Его глаза пусты, лицо перекошено, рука вытянута с грязной кепкой. В нее кидают мелочь. Нищий неистово крестится и идет дальше.
Голос машиниста называет остановки - "Доменные Печи", "Мясорубово", "Трупаково", "Скотомогильник"... Иногда по электричке проходят контролеры в поисках безбилетников. На контролерах зеленые шинели, железные каски, лица скрываются за респираторами. В руках автоматы Калашникова, ходят группами по трое. Безбилетников расстреливают прямо на месте. Мужчин - из автоматов, женщин и детей - из пистолетов. Окровавленные трупы волокут в тамбур, оставляя на полу вагона яркий багряный след. Мертвецов выкидывают из электрички на ходу, на растерзание бродячим собакам. Некоторым вбивают деревянный кол в грудь.
Иногда призраки расстрелянных возвращаются в вагон. Они сидят точно так же, уставившись черными глазами в пустоту и безмолвно раскачиваясь. Тогда их не отличить от живых.
Иногда по вагонам ходят торговцы разным барахлом. Они предлагают порножурналы, просроченные консервы и клей Момент, к которому прилагается бесплатный целлофановый пакет. Момент нюхают прямо в вагоне, расплатившись с продавцом. Если нет денег, то можно задрать пальцем губу, и продавец ржавыми пассатижами вырвет один зуб. Зубы имеют хождение наравне с рублями. За зуб выдают один журнал, две банки тушенки из собачатины или одну из человечины и тюбик клея.
Я встаю и, медленно чеканя шаг, иду в тамбур. Каждый шаг моих подкованных сапог отдается гулким эхом. В тамбуре контролеры топором расчленяют очередного безбилетника, для того, чтобы легче было его выбрасывать. Один контролер клещами выдирал ему зубы. Второй пальцем вырисовывал кровью пентаграмму на стене. Я показываю им свой годовой проездной, он сделан из человеческой кожи, а символы нанесены человеческой кровью. Контролеры молча кивают.
В тамбуре накурено, я одеваю противогаз. Открываю железную дверь туалета. Там сидит тот самый нищий. На нем нет шарфа, а на горле зияет огромная кровавая дыра с отвисшими лоскутами кожи. Внутри горла находятся три стальных блестящих штыря. Нищий сжимает кусачками железный прут внутри горла и двигает вверх-вниз. Синхронно с этим двигается его выпавший и повисший на проводе глаз. Второй глаз беспорядочно мигает красным лазером зрачка. На полу лежат отстегнутые ноги-протезы, они с жужжанием сгибаются и разгибаются.
Я с хлопком закрываю дверь и иду дальше.