Котик морских пехотинцев Каспия
Этого симпатягу зовут "На..й". На другие имена он не откликается. Этот парень живет на передовой, ротный любимец!
Фото из канала морпехов - https://t.me/kaspiyskyberet/12677
Этого симпатягу зовут "На..й". На другие имена он не откликается. Этот парень живет на передовой, ротный любимец!
Фото из канала морпехов - https://t.me/kaspiyskyberet/12677
Баня.
Вернее, предбанник.
Вдоль стен - узкие деревянные скамьи. Над ними металлические рогульки вешалок. В центре - два табурета. Кафельный пол, в буро-жёлтый ромбик. Высоко, у самого потолка, два длинных и узких окна.
Хлопает дверь.
Входит знакомый рыжий прапорщик и с ним два голых по пояс солдата. Лица солдат мятые и опухшие. У одного под грудью татуировка - группа крови. В руках солдаты держат ручные машинки для стрижки.
- Всё с себя скидаем и к парикмахеру! - командует прапорщик. - Вещи кто какие домой отправить желает, отдельно складывать. Остальное - в центр.
На нас такая рванина, что и жалеть нечего. Куча быстро растёт. Но кое-кто - Криницын и ещё несколько - аккуратно сворачивают одежду и складывают к ногам. Спортивные костюмы, джинсы, кроссовки на некоторых хоть и ношеные, но выглядят прилично.
Банщики лениво наблюдают.
Голые, мы толчёмся на неожиданно холодном полу и перешучиваемся.
Клочьями волос покрыто уже всё вокруг.
Криницына банщик с татуировкой подстриг под Ленина - выбрил ему лоб и темечко, оставив на затылке венчик тёмных волос. Отошёл на шаг и повёл рукой, приглашая полюбоваться.
Всеобщий хохот.
И лицо Криницына. Злое-злое.
Обритые проходят к массивной двери в саму баню и исчезают в клубах пара.
Доходит очередь и до меня.
- Ты откуда? - разглядывая мою шевелюру, спрашивает банщик. Мне достался второй, поджарый, широкоскулый, с внешностью степного волка.
- Москва, - осторожно отвечаю я.
- У вас мода там, что ли, такая? Как с Москвы, так хэви-метал на голове!
Вжик-вжик-вжик-вжик...
Никакая не баня, конечно, а длинная душевая, кранов пятнадцать.
Какие-то уступы и выступы, выложенные белым кафелем. Позже узнал уже, что это столы для стирки.
Груда свинцового цвета овальных тазиков с двумя ручками - шайки.
Серые бруски мыла. Склизлые ошмётки мочалок.
Вода из кранов бьёт - почти кипяток.
Из-за пара невидно ничего дальше протянутой руки.
Развлечение - голые и лысые, в облаках пара, не можем друг друга узнать.
Ко мне подходит какое-то чудище с шишковатым черепом:
- Ты, что ль?
Это же Вовка Чурюкин!
- По росту тебя узнал!
- А я по голосу тебя!
Надо будет глянуть на себя в зеркало. Или не стоит?
Выходим в предбанник весёлые, распаренные.
Вещей наших уже нет.
Зуб сидит на скамейке и курит. Банщик - Степной волк - подметает пол. У его совка скапливается целая мохнатая гора.
Татуированного и прапорщика не видно.
Мы разбираем форму.
Поверх наших хэбэшек кем-то положены два зелёных пропеллера для петлиц и колючая красная звёздочка на пилотку.
- А мои вещи?!
Криницын смотрит то на Зуба, то на Степного волка.
Зуб пожимает плечами.
Степной волк прекращает подметать и нехорошо улыбается:
- А уже домой отправили. Всё чики-поки!
Криницын таращит глаза и озирается на нас:
- Мужики! Ну поддержите! Это ведь беспредел!
Зуб поднимается со скамейки и неторопливо выходит наружу.
- Пойдём. В подсобке твои вещи. Заберёшь, - говорит Степной волк в полной тишине.
- Да не, я так... - Криницын заподозрил неладное. - В общем-то... Хотя нет. Идём! - лицо его искажается решительной злобой.
Банщик выходит.
Криницым мнется пару секунд, натягивает трусы-парашюты и следует за ним. На выходе, не оборачиваясь, он делает нам знак - Рот Фронт!
- Совсем ебанулся, - роняет Ситников.
Голубая майка, синие безразмерные трусы, хэбэшка, сероватые полотна портянок - всё выдано новёхонькое, со стойким складским запахом. Смутное ощущение знакомости происходящего. Не могу вспомнить, где об этом читал. Длинным выдаётся всё маленькое и кооткое, а коротышкам – наоборот, пошире и подлинней. У Гашека, в «Швейке», по-моему, так и было.
Влезаем в форму, на ходу меняясь с соседями, кому что лучше подходит.
Негромко переговариваемся. Все заинтригованы судьбой бунтовщика.
Открывается дверь.
Входит Зуб.
Ставит табурет перед нами. Снимает сапог.
- Сейчас будем учиться мотать портянки. Научитесь правильно - останетесь с ногами. Нет - пеняйте на себя. Показываю первый раз медленно и интересно...
Все напряжённо наблюдают.
- Теперь повторяем за мной... Ещё раз...
Зуб осматривает наши ноги.
- Что это за немцы под Москвой?.. Ещё раз!.. Наматывать правильно!
Около меня Зуб удивлённо крякает.
За неделю до призыва отец принёс из ванной полотенце для рук и неплохо натаскал меня в премудростях портяночного дела.
Спасибо, батя.
Зуб выделяет мне полпредбанника. Приносит второй табурет.
- Показывай этим. А вы смотрите и всасывайте.
Я второй раз в центре внимания.
Невольно я начинаю копировать движения и интонации Зуба:
- Показываю ещё раз. Ставим ногу вот так. Этот краешек оборачиваем вокруг ступни. Но так, чтобы...
В один момент все поворачивают головы в сторону двери.
Входит Криницын. С пустыми руками.
За ним входят Степной волк и татуированный.
Криницын молча поднимает с пола щётку и начинает сметать остатки волос в кучу. Татуированный протягивает ему сложенную газету:
- В бумагу всё и на улицу, в бак у двери. Всосал?
Голова Криницына низко опущена. Когда он кивает, кажется, он щупает подбородком свою грудь.
Возвращаемся в казарму под утро уже почти.
Наши сумки лежат на месте, заметно отощавшие.
Сгущёнку и консервный нож у меня забрали. Осталась мыльница и конверты. Ручки тоже куда-то делись.
Сержант Рыцк подводит нас к рядам коек. Они одноярусные, с бежевыми спинками. В каждом ряду их десять.
Койки составлены по две впритык. В проходах между ними - деревянные тумбочки. По тумбочке на две кровати.
К спинкам коек придвинуты массивные табуреты, вроде тех, на которых нас стригли в бане.
- Отбой! Спать!- Рыцк указывает на табуреты: - Форму сюда сложить! Завтра будем учиться делать это быстро и красиво.
- Товарищ сержант! Во сколько подъём? - Ситников уже под одеялом и крутит во все стороны башкой.
- Завтра - в восемь. А обычно, то есть всегда - шесть тридцать. Спать!
Рыцк вразвалку покидает спальное помещение и скрывается за одной из дверей в коридоре. Всего дверей четыре, не считая входной и двери в туалет. По две с каждой стороны. Что за ними, мы пока не знаем.
С коек неподалёку, где кто-то уже расположился до нас, поднимаются головы:
- Хлопцы, вы звидкиля?
- Москва, область. А вы?
- З Винныци, Ивано-Франкивьска, Львива...
Хохлы...
Не чурки, и то хорошо.
Первый подъём прошёл по-домашнему.
Часам к семи почти все проснулись сами - солнце вовсю уже било в окна.
В восемь построились на этаже.
Хохлы показали нам, где стоять. Все из себя бывалые - третий день в части. А так, в общем-то, ребята неплохие.
Всего нас человек пятьдесят.
Рядом со знакомыми уже сержантами стоял ещё один - маленький, кривоногий, смуглый и чернявый, младший сержант.
Рыцк провёл перекличку. Представил нового сержанта. Дагестанец Гашимов. Джамал.
Получили от Гашимова узкие полоски белой ткани - подворотнички.
Головы трещат. Многих мутит.
Зуб поинтересовался, хочет ли кто идти на завтрак.
- Прямо как в санатории! - лыбится Ситников.
Меня он начинает раздражать. И, оказывается, не меня одного.
- Завтра я такой санаторий покажу!.. - мечтательно произносит Рыцк. - Всю матку тебе наизнанку выверну!
- А у меня её нет! - пытается отшутиться Ситников.
Видно, что он растерян.
- Зуб! - рявкает сержант Рыцк.
На ходу стянув ремень и намотав конец его на руку, Зуб подбегает к Ситникову и смачно прикладывает его бляхой по заднице.
Ситников падает как подстреленный, и ещё несколько минут елозит по полу, поскуливая сквозь закушенную губу.
На завтрак никто идти не захотел.
Сержанты не возражали, но приказали съесть все оставшиеся харчи.
- Пока крысы до них не добрались, - объяснил Зуб. - Они у нас тут вот такие! - раздвинув ладони, младший сержант показал какие. - Больше, чем кот, мамой клянусь! Вот такие!
Когда Зуб улыбается, он похож на счастливого и озорного ребёнка.
До обеда подшивались, гладились, драили сапоги и бляхи, крепили на пилотки звёздочки.
Толстый и какой-то весь по-домашнему уютный хохол Кицылюк научил меня завязывать на нитке узелок. Он же показал, как пришивать подворотничок, чтобы не было видно стежков.
Разглядывали свои физиономии в зеркале бытовой комнаты.
Я даже и не подозревал, какой у меня неровный и странный череп. Уши, казалось, выросли за ночь вдвое.
“Мать-то на присягу приедет, испугается”,- невесело думаю я, поглаживая себя по шероховатой голове.
Знакомились с казармой.
Помещение состоит из двух частей.
Административная часть начинается у входа - тумбочка дневального, каптёрка, ленинская и бытовая комнаты. Отдельно - канцелярия. Коридор - он же место для построения. Напротив входной двери - сортир. В нём длинный ряд умывальников, писсуар во всю длину стены. Шесть кабинок с дверками в метр высотой. Вместо унитазов - продолговатые углубления с зияющей дырой и рифлёными пластинами по бокам - для сапог. Сверху - чугунные бачки с цепочками.
Спальное помещение делится пополам широким проходом - “взлёткой”.
Койки в один ярус, по две впритык. Лишь у самого края взлётки стоят одиночные, сержантские.
Построились на этаже.
Знакомимся с командиром нашей учебной роты - капитаном Щегловым.
За низкий рост, квадратную челюсть и зубы величиной с ноготь большого пальца капитан Щеглов получает от нас кличку Щелкунчик.
К нашему ликованию, его замом назначен Цейс.
Стоит наш унтерштурмфюрер, как и положено - ноги расставлены, руки за спиной. Тонкое лицо. Острые льдинки голубых глаз под чёрным козырьком.
Щеглов по сравнению с ним - образец унтерменша.
- Здравствуйте, товарищи! - берёт под козырёк Щелкунчик.
Строй издаёт нечто среднее между блеянием и лаем.
Щелкунчик кривится и переводит взгляд на Цейса.
- Задача ясна! - коротко роняет Цейс. - Рыцк, Зуб, Гашимов! После обеда два часа строевой подготовки. Отработка приветствия и передвижения в строю. Место проведения - плац.
- Есть!
В столовую нас ведут, когда весь полк уже пообедал.
Из курилок казарм нам свистят и делают ободряющие жесты - проводят ладонью вокруг шеи и вытягивают руку высоко вверх.
Мы стараемся не встречаться с ними взглядом.
- Головные уборы снять!
Просторный зал. На стенах фотообои - берёзки, леса и поля. Горы.
В противоположной от входа стороне - раздача.
Пластиковые подносы. Алюминиевые миски и ложки. Вилок нет. Уже наполненные чаем эмалевые кружки - жёлтые, белые, синие, некоторые даже с цветочками.
Столы из светлого дерева на шесть человек каждый. Массивные лавки по бокам.
Удивительно - грохочет музыка. Из чёрных колонок, развешанных по углам, рубит “AC/DC”.
Обед - щи, макароны по-флотски, кисель. Всё холодное, правда. Полк-то уже отобедал.
Повара на раздаче - налитые, красномордые, - требуют сигареты.
Полностью обед съедает лишь половина из нас.
- Домашние пирожки ещё не высрали! - добродушно улыбается сержант Рыцк. Озабоченно вскидывает брови: - Ситников! Ты чего так неудобно сидишь? Сядь как все! Не выделяйся! В армии важно единообразие!
Рота хохочет.
Ощущения от строевой - тупость, усталость, ноги - два обрубка.
Одно хорошо - каждые полчаса пять минут перекур.
Вытаскивали распаренные ступни из кирзовых недр и блаженно шевелили пальцами.
Злой и хитрый восточный человек Гашимов дожидался, пока разуются почти все и командовал построение. Мотать на ходу портянки никто не умел, совали ноги в сапоги как придётся, и следующие полчаса превращались в кошмар.
Вечером - обязательный просмотр программы “Время”.
Проходит он так.
Телевизор выносится из ленинской комнаты - туда все вместе мы не помещаемся. Ставится на стол, стоящий в самом конце взлётки.
Мы подхватываем каждый свою табуретку, и бежим усаживаться рядами по пять человек.
На синем экране появляется знакомый циферблат, и я с грустью думаю о том, что ещё только девять, отбой через полтора часа, а спать хочется безумно. Нас всех, что называется, “рубит”. Сидящий за мной Цаплин упирается лбом мне в спину. Кицылюк вырубается и роняет голову на грудь сразу после приветствия дикторов. Чёй-то затылок впереди покачивается и заваливается вперёд.
Речь дикторов превращается в бормотание, то громкое, то едва слышимое.
“Мы так соскучились по тебе, сынок!” - говорит мне мама. “Как ты устроился там? Всё хорошо?”
Я почти не удивляюсь, молча киваю и хочу сообщить, что завтра собираюсь написать письмо...
Что-то хлёстко и больно ударяет меня по лбу.
Я вздрагиваю и открываю глаза.
Зуб и Гашимов направо и налево раздают уснувшим “фофаны” - оттянутым средним пальцем руки наносят ощутимый щелбан.
Получившие мотают головой и растирают ладонью лоб.
По завершении экзекуции сержант Рыцк, загородив мощным телом экран, объясняет правила просмотра телепередач:
- Кто ещё раз заснёт, отправится драить “очки”. Сидим ровненько. Спинка прямая. Руки на коленях.
Все выпрямляются и принимают соответствующую позу.
Рыцк продолжает:
- Рот полуоткрыт. Глаза тупые.
Мы переглядываемся.
- Что непонятно? - угрожающе хмурится Рыцк.
Открываются рты. На лицах появляется выражение утомлённой дебильности.
Сержант удовлетворённо кивает:
- Смотрим ящик!
Отходит от экрана. Там какие-то рабочие шуруют огромными кочергами в брызжущей искрами топке. Или хер его знает, как она там называется.
Спать. Спать. Спать.
Дневальный выключает свет.
Ещё один день прошёл. Долгий, тягучий, он всё равно прошёл.
Хотя духам и не положено, у всех заныканы календарики, где зачёркивается или прокалывается иглой каждый прожитый в части день.
Мне становится нехорошо, когда до меня доходит, что здесь мне придётся сменить аж три календаря - этот, за 90-ый год, потом один целиком за 91-ый, и ещё половину 92-ого.
Бля.
Взято отсюда: https://udaff.com/read/netlenka/proza/69249/
Не моё. Помню, в молодости весьма зашло. Понравится - выложу продолжение. Хотя как понять зашло читателям аль нет?
В поезде пили всю ночь.
Десять человек москвичей - два плацкартных купе.
На боковых местах с нами ехали две бабки. Морщинистые и улыбчивые. Возвращались домой из Сергиева Посада. Угощали нас яблоками и варёными яйцами. Беспрестанно блюющего Серёгу Цаплина называли “касатиком”. В Нижнем Волочке они вышли, подарив нам три рубля и бумажную иконку. Мы добавили ещё, и Вова Чурюкин отправился к проводнику.
Толстомордый гад заломил за бутылку четвертной.
Матюгаясь, скинулись до сотки, взяли четыре. Всё равно деньгам пропадать.
Закусывали подаренными бабками яблоками. Домашние припасы мы сожрали или обменяли на водку ещё в Москве, на Угрешке.
Пить начали ещё вечером, пряча стаканы от нашего “покупателя” - белобрысого лейтенанта по фамилии Цейс. Цейс был из поволжских немцев, и в военной форме выглядел стопроцентным фрицем. Вэвээсные крылышки на тулье его фуражки напоминали фашистского орла.
Лейтенант дремал в соседнем купе.
К нам он не лез, лишь попросил доехать без приключений. Выпил предложенные сто грамм и ушёл.
Нам он начинал даже нравится.
Вагон – старый, грязный и весь какой-то раздолбаный. Тусклая лампа у туалета.
Я пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь за окном, но сколько ни вглядываюсь – темень одна. Туда, в эту темень, уносится моя прежняя жизнь. Оттуда же, в сполохах встечных поездов, надвигается новая.
Серёжа Патрушев передаёт мне стакан. Сам он не пьёт, домашний совсем паренёк. Уже заскучал по маме и бабушке.
- Тебе хорошо, - говорит мне. – У тебя хоть батя успел на вокзал заскочить, повидаться. Я ведь своим тоже с Угрешки позвонил, и поезда номер, и время сказал. Да не успели они, видать… А хотелось бы – в последний раз повидаться.
Качаю головой:
- На войну что ли собрался?.. На присягу приедут, повидаешься. Последний раз… Скажешь, тоже…
Водка тёплая, прыгает в горле. Закуски совсем не осталось.
Рассвело рано и потянулись за окном серые домики и нескончаемые бетонные заборы.
Зашевелились пассажиры, у туалета – толчея. Заглянул Цейс:
- Все живы? Отлично.
Поезд едва тащится.
Припёрся проводник, начал орать и тыкать пальцем в газету, которой мы прикрыли блевотину Цаплина. Ушлый, гад, такого не проведёшь.
Чурюкин посылает проводника так длинно и далеко, что тот действительно уходит.
Мы смеёмся. Кто-то откупоривает бутылку «Колокольчика» и по очереди мы отхлёбываем из неё, давясь приторно-сладкой дрянью. «Сушняк, бля! Пивка бы…» - произносит каждый из нас ритуальную фразу, передавая бутылку.
Состав лязгает, дёргается, снова лязгает и вдруг замирает.
Приехали.
Ленинград. Питер.
С Московского вокзала лейтенант Цейс отзвонился в часть.
Сонные и похмельные, мы угрюмой толпой спустились по ступенькам станции “Площадь Восстания”.
Озирались в метро, сравнивая с нашим.
Ленинградцы, уткнувшись в газеты и книжки, ехали по своим делам.
Мы ехали на два года.
Охранять их покой и сон.
Бля.
В Девяткино слегка оживились - Серёга Цаплин раздобыл где-то пива. По полбутылки на человека.
Расположившись в конце платформы, жадно заглатывали тёплую горькую влагу. Макс Холодков, здоровенный бугай-борец, учил пить пиво под сигарету “по-пролетарски”. Затяжка-глоток-выдох.
Лейтенант курил в сторонке, делая вид, что не видит.
Лучи июньского солнца гладили наши лохматые пока головы.
Напускная удаль ещё бродила в пьяных мозгах, но уже уползала из сердца. Повисали тяжкие паузы.
Неприятным холодом ныло за грудиной. Было впечатление, что сожрал пачку валидола.
Хорохорился лишь Криницын - коренастый и круглолицый паренёк, чем-то смахивавший на филина.
- Москвичей нигде не любят! - авторитетно заявил Криницын. - Все зачморить их пытаются. Мне пацаны служившие говорили - надо вместе всем держаться. Ну, типа мушкетёров, короче… Кого тронули - не бздеть, всем подниматься! В обиду не давать себя! Как поставишь себя с первого раза, пацаны говорили, так и будешь потом жить...
До Токсово добирались электричкой.
Нервно смеялись, с каждым километром всё меньше и меньше.
Курили в тамбуре до одурения. Пить уже никому не хотелось.
Там, на маленьком пустом вокзальчике, проторчали до вечера, ожидая партию из Клина и Подмосковья.
Не темнело непривычно долго - догорали белые ночи.
Под присмотром унтерштурмфюрера Цейса пили пиво в грязном буфете. Сдували пену на бетонный пол. Курили, как заведённые.
Сгребали последнюю мелочь. Чурюкин набрался наглости и попросил у Цейса червонец.
Тот нахмурился, подумал о чём-то и одолжил двадцатку.
Ближе к темноте к нам присоединились две галдящие оравы - прибыли, наконец, подмосковные и клинчане.
Пьяные в сиську. Некоторые уже бритые под ноль. С наколками на руках. Урки урками.
Два не совсем трезвых старлея пожали руку нашему немцу.
Урки оказались выпускниками фрязинского профтехучилища. Знали друг друга не первый год. Держались уверенно.
Верховодил ими некто Ситников - лобастый, курносый пацан с фигурой тяжеловеса. В каждой руке он держал по бутылке портвейна, отпивая поочерёдно то из одной, то из другой.
Ожидая автобус из части, мы быстро перезнакомились и скорешились.
Кто-то торопливо допивал водку прямо из горла.
Кто-то тяжко, в надрыв, блевал.
Измученные ожиданием, встретили прибывший наконец автобус радостными воплями.
В видавший виды “пазик” набились под завязку. Сидели друг у друга на коленях.
Лейтёхи ехали спереди. Переговаривались о чём-то с водилой – белобрысым ефрейтором. Тот скалил зубы и стрелял у них сигареты.
По обеим сторонам дороги темнели то ли сосны, то ли ели.
Изредка виднелись убогие домики. Мелькали диковинные названия - Гарболово, Васкелово, Лехтуси...
Карельский перешеек.
Приехали.
Лучами фар автобус упирается в решётчатые ворота со звёздами.
Из двери КПП выныривает чья-то тень.
В автобус втискивается огромный звероподобный солдат со штык-ножом на ремне. Осклабился, покивал молча, вылез и пошёл открывать ворота.
Все как-то приуныли.
Даже Криницын.
Несколько минут нас везут по какой-то тёмной и узкой дороге. Водила резко выворачивает вдруг руль и ударяет по тормозам. Автобус идёт юзом. Мы валимся на пол и друг на друга. Лейтенанты ржут и матерят водилу.
- Дембельский подарок! – кричит ефрейтор и открывает двери. – Добро пожаловать в карантин! Духи, вешайтесь! На выход!
Вот она – казарма. Тёмная, будто нежилая. Лишь где-то наверху слабо освещено несколько окон.
Мы бежим по гулкой лестнице на четвёртый этаж.
Длинное, полутёмное помещение. Пахнет хлоркой, хозяйственным мылом, и ещё чем-то приторным и незнакомым.
Цейс и другие лейтёхи куда-то пропали.
Мы стоим в одну шеренгу, мятые и бледные в свете дежурного освещения. Я и Холодков, как самые рослые, в начале шеренги.
Справа от нас - темнота спального помещения.
Там явно спят какие-то люди. Кто они, интересно…
Сержант - человек-гора. Метра под два ростом. Килограммов за сто весом. Голова - с телевизор “Рекорд”. Листы наших документов почти исчезают в его ладонях.
Сонными глазами он несколько минут рассматривает то нас, то документы.
Наконец, брезгливо кривится, заводит руки за спину и из его рта, словно чугунные шары, выпадают слова:
- Меня. Зовут. Товарищ сержант. Фамилия - Рыцк.
Мы впечатлены.
Сержант Рыцк поворачивает голову в темноту с койками:
- Зуб! Вставай! Духов привезли!
С минуты там что-то возится и скрипит. Затем, растирая лицо руками, выходит тот, кого назвали Зубом.
По шеренге проносится шелест.
Зуб по званию на одну лычку младше Рыцка. И на голову его выше. Носатый и чернявый, Зуб как две капли воды похож на артиста, игравшего Григория Мелихова в “Тихом Доне”. Только в пропорции три к одному.
Мы с Холодковым переглядываемся.
- Если тут все такие... - шепчет Макс, но Рыцк обрывает:
- За пиздёж в строю буду ебать.
Коротко и ясно. С суровой прямотой воина.
- Сумки, рюкзаки оставить на месте. С собой - мыло и бритва.
- А зубную пасту можно? - кажется, Патрушев.
- Можно Машку за ляжку! Мыло и бритва. Что стоим?
Побросали торбы на дощатый пол.
- Зуб, веди их на склад. Потом в баню.
- Нале-во!
- Понеслась манда по кочкам!- скалится кто-то из подмосковных и получает от Зуба увесистую оплеуху.
На складе рыжеусый прапорщик в огромной фуражке тычет пальцем в высокие кучи на полу:
- Тут портки, там кителя! Майки-трусы в углу! Головные уборы и портянки на скамье! За сапогами подходим ко мне, говорим размер, получаем, примеряем, радостно щеримся и отваливаем! Хули их по ночам привозят? - это он обращается уже к Зубу.
Тот пожимает плечами.
- Ни хера себе ты ласты отрастил! - рыжеусый роется в приторно воняющей куче новеньких сапог. - Где я тебе такие найду?!
У Макса Холодкова, несмотря на мощную комплекцию, всего лишь сорок пятый размер ноги. Он уже держит перед собой два кирзача со сплющенными от долгого лежания голенищами.
Я поуже Макса в плечах, но мой размер - сорок восьмой.
- На вот, сорок семь, померяй! - отрывается от кучи вещевик. - Чегой-то он борзый такой? - обращается он к Зубу, видя, как я отрицательно мотаю головой.
Младший сержант Зуб скалит белые зубы:
- Сапоги, как жену, выбирать с умом надо. Тщательно. Жену - по душе, сапоги - по ноге. Абы какие взял - ноги потерял!.. Ваши слова, товарищ прапорщик?
Рыжеусый усмехается. Нагибается к куче.
Связанные за брезентовые ушки парами сапоги перекидываются в дальний угол.
Все ждут.
Наконец нужный размер найден. Все, даже Зуб, с любопытством столпились вокруг и вертят в руках тупоносых, угрожающе огромных монстров.
- Товарищ младший сержант, а у вас какой? - спрашивает кто-то Зуба.
- Сорок шесть, - Зуб цокает языком, разглядывая мои кирзачи. Протягивает мне:
- Зато лыжи не нужны!
Кто-то угодливо смеётся.
“Как я буду в них ходить?!” - я взвешиваю кирзачи в руке.
Вовка Чурюкин забирает один сапог и подносит подошву к лицу.
- Нехуёво таким по еблу получить, - печально делает вывод земляк и возвращает мне обувку.
Со склада, с ворохом одежды в руках, идём вслед за Зубом по погружённой в какую-то серую темноту части.
Ночь тёплая. Звёзд совсем немного – видны только самые крупные. Небо всё же светлее, чем дома.
Справа от нас длинные корпуса казарм.
Окна темны. Некоторые из них распахнуты, и именно из них до нас доносится негромкое:
- Дуу-у-ухи-и! Вешайте-е-есь!
Уже полгода вынашивал мысль пойти. Почему? Это моё дело. Последние налёты на Россию, только подтвердили уверенность.
Нет, я не оголтелый соловьёвский патриот, но я уверен, что делаю всё правильно. Я - русский.
Мне 50. Здоров, как бык, полон сил и так далее. По месту работы ежегодные медосмотры - всё идеально. Там же регулярные проверки по линии МВД и ФСБ. "Режимный объект".
Хорошая работа, 11 лет в одной конторе, 100+ зарплата, свой кабинет и куча плюшек. В наличии - дом, гостевой дом, еще дом и т.д. Дети взрослые.
Потому это пишу? Потому, что регулярно вылезают всякие и кричат, что на СВО идут только маргиналы с помойки. Ну ок... Пусть из России все будут такие "маргиналы".
Это вводное.
Так вот, сам "поход"...
Заполняю форму на Госуслугах в разделе "служба по контракту" или типо того. Все основные данные присасываются автоматом, типа ИНН, СНИЛС и место жительства.
Далее вылезает анкета, где надо заполнить кучу полей, из серии: когда у вас был последний секс с Моникой Биллуччи? Когда вы закончили учебное заведение и какое? А почему вы его закончили? Женаты? А дайте нам СНИЛС вашей третьей бывшей жены двоюродного брата внучатой племянницы отца брата по линии сестры мужа вашей тети?
Короче, возьмите все свои документы от рождения и до сего дня. Аттестат из школы, диплом из института, все "свидетельства" и прочее. (Это всё надо иметь в оригинале, но это потом).
Выбираете место, куда это всё отправить. Я выбрал свой военкомат, куда приписан. (Отступление - в инете куча контор, которые обещают 1 000 000 на счет сразу, любому, кто придет. Развод.)
Когда вы всё это заполните долго матерясь, то вам выпадет: Ваша заявка на службу добровольцем или по контракту зарегистрирована. Через 2 дня вам придет уведомление.
Уведомление упало вечером этого же дня. "Явиться хх к хх часам со списком документов"
В списке документов в том числе было: "Копия трудовой книжки, заверенная работодателем."
Предприятие у нас огромное, 10 000+ народа и всякие справки, копии трудовой и т.д. выдаются в течении недели по записи. Но так как я охуенно обаятельный и меня все знают, копию трудовой получил сразу.
Собрал, что было. Что не было - решил: "идите нахуй. Нет - и нет." (ПС. Прокатило)
Приезжаю в военкомат, на ресепшене девушка меня направляет в нужный кабинет.
Иду туда. Там женщина и её помощник, солдат в форме, но без погон.
Подробно всё расспрашиваю, она очень четко всё рассказывает до мелочей. Выдает мне стопку анкет, которые надо потом заполнить и говорит: Идите в соседнее здание, где у нас медкомиссия, там вам выдадут направления на эту самую медкомиссию и на анализы.
Иду туда. Там получаю 4 направления: анализы, психушка, ЭКГ и флюорографию. Это всё надо сдать в местной поликлинике рядом. Когда? Да когда захотите. Временных рамок нет, хоть через неделю.
Еду в поликлинику. Первое - анализы. Принимают до 10:30, на часах 10:35, закрыто и никого. Иду к старшей медсестре, говорю, что мне сильно надо и опять включаю свою харизму.
Девушка вызванивает из дома нужного доктора, медсестру, не знаю, кто она именно была. Мне даже стыдно как-то стало. Та приезжает минут через 20. Не раздеваясь на компьютере набивает справку, дает мне стаканчик "на поссать" и показывает, куда его потом отдать. Ссу, отдаю, жду результата.
Это тест на наркотики и прочее. Результат - чист, естественно. Беру справку, извиняюсь, что из-за меня потревожили красивую женщину, мне желают не погибнуть и так далее. (Отступление: если вы за неделю до теста ели булочки с маком из магазина, то тест на опиноиды у вас будет положительный. Уже писал на Пикабу про это и своего врача на работе)
Прохожу ЭКГ, флюорографию на соседних этажах. На направлениях сверху написано "СВО. Без очереди", но и очередей и так нет. Туда-сюда, но час на всё это потратил.
Психушка. Она тут тоже рядом с поликлиникой. Туда только вот с той справкой по наркотикам. Без неё - "идите нахуй за тестом по наркотикам, а потом сюда".
В этой психушке был лет 8-10 назад, когда очередную справку на права получал или оружие.
Захожу в кабинет, доктор тот же, что и раньше со мной общался! Похоже, что он меня тоже узнал, рожа у меня нетипичная и серьга в ухе. Поулыбались, он только посмотрел на мой паспорт и подписал справку. (Отступление. За мной в регистратуру в этой психушке топтались пять крепких мужиков. Когда я отошел от окошка, то слышу сзади: Здравствуйте. Следственный комитет. Мы из Москвы, нам надо изъять.... (бла-бла, не слушал) Закрывайтесь на сегодня.) Как я вовремя успел.
Всю медицину сдал, всё хорошо, еду назад в военкомат с кучей этих бумажек. Отдаю.
И тут затык по "карте МИР"!!! Ёбана в рот! У меня есть минимум три карты платежной системы МИР, но не тех банков, как выяснилось. Круг банков четко ограничен и надо не просто написать реквизиты счета на бумажке, а иметь официальную бумажку из банка с вашими реквизитами, чтоб подшить в ваше дело. Блять-блять-блять!!!
Милая женщина из военкомата говорит: сейчас всё решим. Звонит кому-то, потом мне говорит: Идете в тот корпус, в тот кабинет, там спрашиваете ***. Она всё сделает.
Иду, спрашиваю ***. Встаёт симпатичная девушка, говорит: Давайте, поехали.
Идем на парковку, садимся в машину и едем в офис ВТБ. Я немного охуеваю от всего этого. Абстрактная девушка на своей личной машине везет меня, хуй знает кого, в банк, чтоб я там счет открыл.
По дороге туда-назад пообщались. У неё муж тоже на СВО. Очень много рассказала, что и как происходит. Расспросил, что брать с собой, что не надо. Спасибо тебе, ***!
В банке карту открыли за 15 минут. Поехали с *** назад в военкомат, попрощались. Я пошел свои бумажки доносить, она пошла к себе работать. Я всё равно остался в легком ахуе от всего этого.
Потом я заполнял все эти 100500 анкет от руки. Я столько не писал от руки с самой школы! Это пиздец! Только серию и номер паспорта я написал раз сто! И кем, блядь, он выдан, сука!
Всё написал, всё сдал. Всё отксерили...
Вот и всё, наверно. Дали справку на работу предъявить, чтоб приостановили трудовое соглашение. Отдал. На работе тётушки в кадрах офигели, но всё хорошо.
Послезавтра убываю в пункт сбора, потом в часть.
Если какие вопросы по этому этапу, то спрашивайте. Если смогу, то напишу вторую часть эпопеи ))
Всем котиков!
Служил я в 2010-2011 году в Мурманской области, в мотострелковой роте. Из нас готовили настоящих солдат, бойцов, защитников!
Экипировка: форма полевая Флора, один повседневный второй для проверок в каптерке ( там же спортивные костюмы, только для проверки). Каска образец ВОВ, фляжка, котелок, лопатка и плащ палатка тоже тех же лет. Подсумок под 4 магазина, второй под две гранаты. Комплект озк+ противогаз, эти слава богу современные. Сапоги кирзовые, портянки. Берцы и носки на случай проверки. Самое главное это три иголки с нитками , белый, черный, зелёный. АК 74м и штык нож (зачем он нужен хз, доставать из ножен нельзя, увидят отпиздят). Бронежилет, модель не помню, вечно рваный так что пластины вываливаются (новые, лёгкие, с воротниками, лежат штабелем на складе Рав гниют).
Навыки и умения солдата: подшиваться каждый день, пришивать разные бирки между проверками. Чистить все виды овощей, мыть посуду и всю столовку имея тряпку и соду. Красить гусеницы мотолыги смесью соляра + гуталин. Выносить всю мебель из казармы, драить роту с пеной по колено, заносить мебель обратно. Собирать целые ТВНы ягод , на продажу шакалам ( у нас не было офицеров, только шакалы). Таскать по 200 литров соляры к контрактникам в багажник, при дежурстве в парке. Всей частью ныкаться в скобках при проверке, прятать пьяных контрактников в подвале штаба бригады. Копать окопы в щебне, это вообще фестиваль безумия. Тайком принимать лекарства и мазаться мазью ТК фурункулез, а в мед часть нельзя.
Знакомый сейчас на первой линии СВО, вот что ему необходимо как минимум.
Экипировка : хорошие и дорогие берцы, костюм ( производство США) куча удобных карманов, потайные жгуты прям в костюме для перетяжки конечностей при ранении. Налокотники, наколенники, перчатки, очки хотя бы от пыли и дыма. Броник интегрированный с разгрузкой под спаренные магазины АК, и отделами под всякое разное. Для автомата: телескопический приклад, оптический и коллиматоронный прицелы + переходники для АК, пламягаситель. Нормальная малая рация.
Навыки : умения пользоваться рацией, оптикой, тепловизором. Различать где и какие мины и прочие ловушки стоят, уметь их обезвредить. Много знаний по ,,что блядь делать, в разных ситуациях ". И самое главное это сержанты с опытом, и офицеры с мозгами.
Если бы меня в 2011 году бросили на поле боя, я и вся моя рота сдохли бы.
В казарму забегает рядовой и кричит: " Товарищ лейтенант, там солдаты скамейку всем взводом eбyт!!!"
Лейтенант: "Чтооо? Не позволю такие извращения в рядах нашей армии!"
Лейтенант построил на плацу взвод: "Кто eбaл скамейку - шаг вперед!"
Весь взвод, кроме одного шагнул вперед.
Подходит лейтенант к этому единственному: "Молодец, солдат, выражаю тебе благодарность от всего офицерского состава и награждаю внеочередным увольнением. Как твоя фамилия?"
- "Рядовой Скамейко!"
Операция на Исталиф закончилась, мы благополучно вернулись в полк. И сразу же новая задача. Наш третий горнострелковый батальон выдвигается на боевое дежурство по охране перевала Саланг. Где этот Саланг и что это такое, я не знал.
После операции на Исталиф, у меня начались проблемы с самочувствием.Потерял аппетит, бока стали болеть. Решил что это последствия операции. Молодой, первая операция, стресс, ночевки на земле, кровь, трупы. В общем ничего никому не сказал, чтобы не показать свою слабость. И даже когда уже мочиться начал красным, даже не желтого цвета, подумал, наверное когда падал, возможно повредил что-нибудь и это кровь. Но опять-таки, раз не умер до сих пор, значит заживет. В общем из кожи вон лез, чтобы быть настоящим мужиком, бойцом. Но со временем, уже и есть не смог. Ложку с супом поднес ко рту, меня вывернуло наизнанку. Кто-то из "дедов" осмотрел меня, в глаза заглянул и сказал: «Да ты, парниша "созрел", гепатит у тебя или еще какая-то хрень».
Батальон сидел на "чемоданах", сборы были в полном разгаре и за этой военной суетой никому до меня дела не было. Да и сам я не сильно горел желанием расставаться с боевыми товарищами.
Отвоевали на Исталифе, боевую задачу выполнили. Стало понятно кто по чем, определенное уважение-статус обретен. Батальон уходит в неизвестность, на боевую задачу, а я что, болеть что ли буду, в санчастях прохлаждаться? Нет, ни в коем случае. Вперед с мужиками, а там видно будет.
Батальон рассредоточили по всему маршруту от Джабаля до северного Саланга, по точкам-заставам. Это был все еще октябрь месяц. В Джабале можно сказать ещё лето, а вот перевал, всего-то через несколько часов следования, встретил нас снегом и морозами.
Задача нашей минометной батареи - сменить роту пехоты на северном Саланге в Душаке. Здесь тоже стояла зимняя погода. Оборудование позиции, обустройство, размещение и прочие армейские хлопоты. Вот тут уж я заметил, что меня даже от порыва ветра начинает покачивать. Обратился к комбату. Ослаб, говорю, товарищ капитан, не притворяюсь. Не могу больше. Через несколько часов с колонной приехала «таблетка» Меня отправили в полк.
Ночевали мы на перевале, прямо в «таблетке», вдвоем с Олегом и с нами был ещё один боец из батальона. Нас даже не выпустили из машины, так и ночевали под замком. У меня нету угрызений совести по поводу что я собирался откосить, попав в инфекционку. Я был желтый как лимон, на пайку уже даже смотреть не мог. Да и казалось, как будто у меня все внутренние органы ноют, кто то изнутри их крутит, щиплет, колет. Так что это была на самом деле вынужденная мера. А сколько в Кызыл Арвате крови сдал на анализы за "героев -дембелей", которые свой срок досиживали госпиталях, в общем "долгожители". А у меня билирубин зашкаливал. С правой руки сдам за себя, а через некоторое время у другого лаборанта, с левой, за того парня.
Порядки в госпитале меня шокировали. Я был в недоумении, что происходит, почему? Где я оказался, что за очередное испытание, для чего еще и это мне?
Сразу по приезду в Баграмский госпиталь, я уяснил, что лучше никому лишних вопросов не задавать, раз уж тебе "свезло" загреметь в статусе "душары". Попали мы вместе с Олегом. Нас отправили в душ и вручили бритвенные приборы с указанием сбрить всю растительность на теле. Я молча взял станок и занялся делом, а Олег начал задавать вопросы — зачем, да почему. Ну и сразу же вместо ответов нарвался на пару оплеух. В принципе зачем нарываться, отрастут эти волосы со временем. Это даже и не унижение, понятно, что в целях гигиены.
Мы с Олегом две ночи спали на одной кровати на втором ярусе, валетом. Второй раз он нарвался на неприятности сразу же на следующий день. Были голодные очень, а он с собой припер большую луковицу (хрен его знает где он взял ее). Предложил мне ее съесть вдвоем, но я отказался, я уже был слегка информирован об успехе лечения желтухи при строгом соблюдении диеты. И он тоже это знал, но все равно сгрыз ее как яблоко, укрывшись с головой одеялом. Но запах то лука не скроешь. Опять он получил, типа от заботящихся о его здоровье "дедулек". Но в этом случае они отчасти были правы (вот только не пинать же они должны были). Но и я ему говорил: "Олег, ты хоть башкой своей думай иногда, ты же сам нарываешься постоянно, ну есть какие-то правила, ведь меня не трогают, да и не унижают нас".
Потом нас с ним расселили на разные кровати и в разные "кубрики". В нашем "кубрике" старшим был кто-то из старослужащих. Я выслушал от него о местных порядках и уяснил, что он здесь "царь и бог". Практически сразу же представился случай проверить этот факт. Мне выдали новый халат, теплый такой, фланелевый, но именно новый. И какая то медсестра (нехороший человек) отправила меня в тифозное отделение, отнести баночки под анализы. Там у меня попытались отнять халат, обменять на старый. Халат я не отдал, легкая потасовка и я сбежал. И вот еще так сказать в пылу "боя," я прибежал в свое отделение и по борзому выпалил все своему старшему, мол наших бьют, давай показывай, каков ты орел на самом деле. Да..., он пошел и еще пару человек и я с ними. Разборки были только словесные. Мне было сказано: "молодец, носи с достоинством этот халат, заслужил". Я недолго был в этом госпитале. Меня не трогали, не чмырили, хотя в отделении была нездоровая обстановка. "Деды" наглели," духи" летали.
Не знаю, исходя из каких соображений, но какое-то количество больных в том числе и меня, отправили в Союз, в город Кызыл Арват. Как мы радовались в полете. Все-таки Союз, даже казалось, болезнь слегка отпустила, сил больше стало.
Вечером самолет, кстати грузовой АН, приземлился среди гор, как будто в яму какую. Нас побыструхе распихали по машинам и доставили до госпиталя. Ого! Вот тебе и Союз. На территории несколько корпусов и множество обычных армейских палаток. Трындец! К вечеру заселили меня в палатку, в которой почему-то оказалось человек сорок старослужащих и нас четверо молодых, не знакомых друг с другом. Меня сразу же отправили за сигаретой с фильтром. Вышел на улицу, увидел какого-то бойца с метлой, понял, что тоже душара, спросил у него, где можно найти сигарету, да еще и с фильтром. Получил ответ: " Нигде, разве что в офицерской палатке, но туда лучше не суйся. Если они будут пьяные, убьют". Пошел за свою палатку, посидел с полчаса в раздумьях: «Бля, где мой автомат, где МОИ борзые дедушки? Что делать? Откуда здесь весь этот сброд?» Потом решил, да ну его все на хер, пойду или убью кого, или сам лягу, все, это край!!! Зашел в палатку и сказал: "Нету сигареты и не будет". Последовала команда: " Грудь к осмотру". Я добросовестно и с каким-то отчаянием успел махнуть несколько раз и даже вроде попал кому-то... По лицу меня не били, но вырубили, по-моему, довольно быстро.
Очнулся я от холодной воды, которой из чайника кто-то поливал мне лицо. Когда открыл глаза, сказал: "Все равно не пойду за сигаретой, хоть убейте". Один из дембелей, он был из ВДВ, меня не избивал, (наверное, единственный из этой своры шакалов кто вообще воевал до этого в Афгане) он просто присутствовал при этом. На следующий день он мне "предложил" сделать ему сапоги на дембель. Я не раздумывая взялся за это. Хоть и не имел никакого представления о сапожном деле. Сделать сапоги на дембель, здесь имеется ввиду, подбить подошву, каблуки. И при помощи ножа, придать определённую форму.
Хрена его знает, за мой категорический отказ искать сигарету с фильтром, за мое согласие сделать сапоги, или вообще фортуна, но я был освобожден от участи "ОДИН" в палатке. ОДИН - это боец, без имени и фамилии, дух, не важно кто ты. Но при этой команде старослужащего, любой, свободный молодой, должен лететь к старику, готовый выполнить любое поручение. Кстати это слово я услышал только в госпитале.
Я сидел за палаткой и "ваял" эти сапоги.
Я не был "ОДИН", но испытывал жуткое одиночество, я видел, как шуршали молодые, я видел, как пили и развлекались старики. А я не был ни теми, ни другими. Я понимал, что так продолжаться не может и одному мне будет очень тяжело противостоять этим дебильным порядкам, но и смириться я не собирался. Мне нужен был союзник, друг, такой же непокорный и не глупый «душара».
Сапоги кстати я сделал на отлично. Да и жизнь моя с рядом последующих событий резко пошла вверх. После моего отказа искать сигарету и дембельских сапог, меня практически не трогали и к тому же в палатке обнаружили "духа", который скрыл свой срок службы. Вот он, бедолага, отдувался за нас четверых. Это было наказание для него, и оно было довольно циничным, показным. Нам поблажки оказывались специально, на его фоне. Жалко его было, но с другой стороны и не очень. Первые дни он "дедом " был, а мы шуршали. Не знаю, заложил его кто, или каким другим способом это выяснилось.
Потом ко мне приехал отец, он поговорил с начальником госпиталя или с кем-то из руководства. Этот кто-то (сволочь) наговорил моему бате разных ужасов об Афганистане. Сказал, что нас там убивают пачками, шансов выжить практически нету и он просто обязан меня любым способом спасти, вытянуть из этого ада.
Отец высказал мне свои мысли, сказал, что попытается откупить, с собой у него достаточного количества денег нет, но он будет звонить родственникам и соберет сумму. Я воспринял это как оскорбление и ударил отца в грудь (никогда ранее в жизни я ничего подобного себе не позволял). Он стоял передо мной в полном недоумении и только повторял: - «Сынок, что с тобой сделали за полгода? Ведь ты превратился в зверя! Как так? Ты же был очень добрый и воспитанный паренек».
Мне стало очень больно на душе, я сам не понял своего поступка. На самом деле за этот промежуток времени со мной что-то произошло. Я стал другим.
Это была наша последняя встреча с отцом. Когда я провожал его на вокзале и посадил в поезд он заплакал и сказал: «Сын, я больше никогда не увижу тебя, тебя там убьют, прости что не смог уберечь тебя, прости что таким воспитал». Я только ответил ему: «Успокойся, все будет хорошо, я уже настоящий солдат и меня не просто убить. Да и не верь ты этому вранью, кто-то хотел с тебя просто деньги сорвать». В следующем году отец умер.
Но все-таки отец смог сделать для меня очень много. Он решил вопрос о моем более комфортном пребывании на время лечения.
Из палатки, меня перевели в корпус, в палату. В палате всего шесть человек. Все блатные или старослужащие. Все практически равны. Элита ,блин. И еще, отец оставил мне денег. Тут уже из стариков нарисовалось много друзей. Два раза я сходил в самоволку. Меня снабдили гражданской одеждой. Именно два раза за свои деньги, я проставился по паре бутылок водки. Несколько раз сдавал за кого-то свою кровь, с очень высокими показателями болезни, с одной руки за себя, а с другой за "того парня".
Потом я ходил в самоход уже за их деньги. Я ничего не боялся, терять мне было нечего, я просто не представлял даже как меня могут наказать. Единственное это то что я сам не бухал, только раз напился, а так я был уверен, что желтуха и бухло несовместимы. Больные бухали и сильно, не в открытую конечно, но довольно распространено это было у некоторой категории, в том числе и офицеры, хоть они и в отдельных палатках лежали. Там же я узнал еще один метод кайфа — вату, смоченную эфиром, зажимаешь в ладонях, пару тройку вдохов и улетаешь. Тоже попробовал, но повторно не захотел больше. Я все-таки был упертый. Если я решил, что не буду что-то делать, я точно не буду, если я себе втемяшил в голову, меня уж никакими ни пряниками, ни кнутами не переубедить.
А потом меня вообще каптером там назначили. Вот здесь я развернулся, с формой и пуговицами, и кокардами, значками разными крутил, что хотел. Друзьями оброс моментально, за какие-то мелкие услуги со всем этим барахлом. Понимаю, что это повествование меня не характеризует с лучшей стороны, но я пытался выжить, и я выжил, и к тому же выздоровел.
Как лечили меня в инфекционках? Капельницы почему-то практически не помню, вот только таблетки какие-то горстями выдавали, да уколы внутримышечно. Ну и кровь из вены на анализ сдавали часто, раз в несколько дней. Как-то раз девчонки-практикантки брали анализы. Случай запомнился очень отчетливо, она мне всю руку истыкала, никак не могла попасть в вену. Я уже сидел и пыхтел, как паровоз, даже испарина на лбу выступила. Злился очень и хотел уж рявкнуть что-нибудь обидное, да как взглянул на ее лицо, а у нее-то у самой слезки в уголках глаз, да губки дрожат. Жалко стало уже ее, а не себя и я так спокойно сказал: «Не мучай меня, отпусти уже, нету мочи терпеть и дальше твои манипуляции, поверь, я хоть и солдат, а все же больно и мне.» Пацаны сзади в очереди стояли, рассмеялись, шутить начали, да и девчонка улыбнулась. А кровь в тот раз у меня взял кто-то из своих, в очереди кто-то из санинструкторов-солдат был.
И еще помню одно лекарство очень вкусное. Сахар кусковой высыпали в бак с водой. Бак стоял на коридоре или в палатке и на крышке висел замок навесной. Ну и вот этой сахарной водой мы лечились. Правда была ограниченная порция этого напитка на человека. Я, как молодой, не один раз получал сахар и из мешков засыпал в эти баки. Ну и пару раз мне удавалось набить карманы сахаром. Лакомство вообще прекрасное, даже менял у кого-то на хлеб, печенье. Поверьте, было всякое, так сказать – хочешь жить, умей вертеться.
Я никогда не скрывал свой срок службы, не приписывал себе года. Все-таки иногда моя честность приносила мне свои выгоды. Мое лечение с реабилитацией — это не просто срок около двух месяцев, а целая цепь случайностей, совпадений, везения, кулаков и мозгов. Да и все-таки были человеки и среди духов, и дедов, и дембелей. Кстати, осенью 1983 года в инфекционке Кызыл Арвата был судебный процесс. Я его очень хорошо помню, дали срок тюрьмы двоим уродам. Они выжигали на теле молодых узоры и надписи раскаленной кочергой. В палатках для отопления имелись буржуйки, сответственно и кочерга.
Гораздо труднее приходилось выживать тем бойцам, которые скрывали по началу свой срок службы. Как правило, через некоторое время, правда все равно всплывала. Вот тогда, для таких хитрожопых, жизнь превращалась в ад.
Когда я в самоволке в городе был, мне надо было выполнить заказ "дедов" водку найти. Городок по-моему небольшой, домики в основном невысокие и частных много. Я в гражданской форме."Деды" снабдили и коридор мне беспрепятственный обеспечили, и через забор перекинули. Сами старослужащие, боялись в самоход ходить. В случае залета, обратно в Афган отправят. А так, смотришь, и удастся по госпиталям, да реабилитационкам, и до дембеля дожить.
А мне то что? Служить в принципе только начал. Да и в местах, типа госпиталя, для духа, далеко не рай. Уж лучше в Афгане.
Так что залета я не сильно боялся. А в самоволе красота. Свобода, воля, ощущения прекрасные. Никакой опасности. Вообще ни о чем не думал, просто гулял по городу, по улицам. А вот с водкой оказалось все не так-то просто. Зашел в несколько продовольственных магазинов, ни в одном не было водки. Вот тут я уже оказался в некотором замешательстве. И в каком-то именно промтоварном небольшом магазинчике я спросил у единственного продавца, человека местной национальности: "А где у вас в городе можно водки купить?" Он сидел на стуле за небольшим столом-прилавком, посмотрел на меня улыбнулся и сказал: "Дорогой, так у меня и покупай". Я удивленно посмотрел на него. Он кивком головы указал мне под прилавок, я устремил свой взгляд туда, там стояла водка нескольких сортов. Вот до сих пор не знаю, или у них сухой закон там был или традиция какая, но водка была именно в промтоварных магазинах и из-под прилавка.
В Кызыл Арвате, я все-таки нашел себе друга, тоже из молодых. Он у меня попросил хорошую форму на отправку, я сделал ему, хоть и считал, что зря, себе я ничего не сделал, как прибыл в "стекляшке" так и убыл в "стекляшке". Но с Кызыл Арвата нас отправили не в Афган, а куда-то под Ташкент, на реабилитацию. Должны были 45 суток реабилитироваться там. Может с неделю были там, может немногим больше, но почему-то резко и спешно отправили в Баграм дореабилитироваться . Под Ташкентом была армия, никакой дедовщины, строевая, песни и прочее. Устав, устав и еще раз устав.
А вот по прибытию в Баграм, резкая смена обстановки. В первый же день у моего знакомого в туалете забрали часы и обменяли х/б, которое я ему сделал в Кызыл Арвате, на старое. Правда расстроился он не сильно, как-то спокойно отнесся к этому. Но мы договорились с ним даже на очко ходить только вместе, вдвоем. Это была мысль отличная, пару раз мы с ним отпор давали, я б даже не сказал, что мы сильно пи...ли кого-то. Но, мы реально были решительны и главное, у нас с ним всегда была готовность, хоть сдохнуть, но не сдаваться. В Баграме на реабилитации дедовщина открыто не использовалась Это было как-то по подлому, в туалете, который на отшибе находился, отобрать что-то у молодых, или отп...ить, пайку в столовой располовинить. Ну и по ночам иногда устраивали что то типа боев гладиаторских. О нас говорили, что этих двоих придурков лучше не трогать (почему о нас такая слава сложилась, я даже не могу точно сказать, ну попинали пару уродов слегонца).
Случай один еще хорошо запомнился на реабилитации в Баграме. «Дед» или почти «дембель» уже, брелок себе делал из разрывной пули. Не помню из какой именно пули, не помню её калибр. Но, хорошо помню два его пальца на песке и кровь. Он держал тот боеприпас между ног и пилил напильником. Взрывом ему, вроде, и яйца "всмятку". Военврач тогда говорил: "Как можно додуматься до такого? Солдат почти два года прослужил, отвоевал в Афгане. Как можно не усвоить, что боеприпасы — это не игрушки?"
Днем все-таки в расположении офицеры держали относительный порядок и даже, по-моему, именно замполит был там самый человечный и авторитетный. Когда было его дежурство ночью, то было все спокойно, он мог всю ночь провести в казарме. Так вот, трогать нас с моим товарищем (к огромному сожалению никаких данных, даже имени его не помню) практически не трогали. А он был какой-то проныра, везде все и обо всем знал. Он был ведущим, а я уже как грубая физическая сила. Но, вдвоем у нас был очень крепкий союз. То он где-то хлеба буханку достанет, и мы схомячим ее где-нибудь в укромном месте. То договорился с какими-то земляками в офицерской столовой на "подработку". Это, говорит, не в "падлу", там мои земляки деды, вроде из обслуживающей местной части служат. Ну мы мыли с ним там посуду, нам пайку шикарную давали, жирком начали обрастать. В общем мы даже ходили по территории не как духи, а расправив плечи и с гордо поднятой головой. Да и служба уже за полгода перевалила по сроку. И мы всегда были готовы порвать глотку, тому, кто посягнет на наш союз. А в целом, я считаю, что мне просто повезло, за всю эту лечебную эпопею, хотя насмотрелся всякого.
После Кызыл Арватского лечения и Баграмской реабилитации, я вернулся в свой минбат. И хотя и у нас были периодически "дедовские" выходки, но все же я считаю наш боевой коллектив вполне приличным (за некоторым исключением). И вот захожу я в родной минбат, подзывает меня "дедуля" и говорит: "Желтухой болел? Печень значит больная?" Удар с ноги по печени и вопрос: "Болит?".
Вот бля, опять дух, опять молодой, опять все по новой? Да нет уж хрен тебе. Стерпел я. Спокойно ответил ему с улыбкой на лице: "Нет, не болит». Я знал (после Арвата) все будет хорошо, я "дома", я со своими. Сейчас осмотрюсь, обживусь, а потом и разберусь кто чем дышит. И правда, все было хорошо, я довольно быстро вернулся, вжился в коллектив.
И еще "лирическое" отступление. Когда я уже стал "черпаком" в один из прекрасных дней я с такой же улыбкой на лице сомкнул свои пальцы на шее, сидя сверху на том, заботящемся когда-то о моей печени, старшем товарище. Стянули меня с него мои сослуживцы, вовремя, спасибо. Это не была месть, он сам дурак, напомнил мне ненароком, выпендриться решил. Ну и выпендрился. Меня кам-кам перемкнуло. Впоследствии он ко мне все в друзья набивался. Жить хотел, домой хотел. Возможно кто-то помнит это и кроме меня, а возможно для остальных это был рядовой эпизод, который промелькнул мимо.
Моя лечебная эпопея многому меня научила. Очень часто, выпендрежники, моральные уроды, понимают только язык силы. Почему - то побои, жёсткий отпор, до их так называемых мозгов, доходят с реактивной скоростью. И в основном, по натуре своей, они трусливы. Только он замахнулся на тебя, а тут бац и хвостик у него поджался. Вот только с толпой не каждому дано справиться. Поэтому всегда держитесь вместе, занимайтесь спортом и никогда никого не унижайте.