Эту историю рассказал мне один азербайджанец, уже лет тридцать живущий в Москве (назовем его Самедом). Случай недавно произошел с его 20-летней дочерью (назовем ее Сабиной).

Сабина ехала в метро по каким-то своим делам. На пересадочной станции села в поезд и, как только он въехал в тоннель, почувствовала, что что-то не так. Первым делом она заметила, что все пассажиры в вагоне смотрели на нее как-то хмуро и недобро; Сабина физически ощущала тяжесть их взгляда. Затем девушка обратила внимание, что они как-то странно одеты — в зимние пальто, ушанки и, главное, папахи по моде чуть ли не хрущевских времен, хотя на дворе стояло бабье лето. В вагоне было подозрительно тихо — пассажиры молчали, а поезд грохотал меньше обычного — и холодно, из-за чего одежда пассажиров казалась чуть более логичной (если не учитывать того, что обычно в метро не продохнуть из-за жары).

Сабина оторопела, ощутила какую-то странную вялость, будто попала в дурной сон. Она прижалась к поручню, закрыла глаза и так простояла — по ощущениям, не меньше получаса, поезд все шел не останавливаясь, пассажиры все глазели и молчали. Потом она почувствовала, что кто-то трясет ее за плечо. Открыв глаза, Сабина увидела мужчину в белой милицейской форме (она этого не знала, но такую форму носили в 50-е годы); он был похож на кого-то из звезд сталинского кино — кажется, на Николая Черкасова. Милиционер стал что-то ей говорить; речь у него была вполне внятной, но Сабина была так напугана, что запомнила только: «Ты зря сюда пришла. Тебе здесь не место. Уходи». Тут поезд снова зашумел, показалась какая-то полупустая станция. Как только двери раскрылись, Сабина вылетела наружу; ей показалось, что милиционер ее вытолкнул, настолько стремительно она рванулась из вагона.

Стоя на полусогнутых ногах спиной к поезду и еле переводя дух, она услышала, как двери закрываются и поезд уезжает. Обернулась она лишь после того, как звуки удаляющегося состава умолкли, и увидела название станции. Эта станция располагалась далеко на юго-востоке Москвы, и доехать до нее от той станции, где Сабина села в странный поезд, можно было только с двумя, а то и тремя пересадками минут за сорок пять. Между тем, судя по часам, прошло не более пяти минут.

Перепуганная до смерти Сабина стала звонить отцу и рассказала ему эту историю, которую я привожу с его слов. Самед клянется, что его дочь говорит правду и ничего не выдумывает, и уверяет, что в его роду были люди, часто сталкивавшиеся со сверхъестественным. Его бабушка будто бы дожила до 90 лет, из которых последние 30 стояла на коленях в мечети и молилась, за что Аллах посылал ей разные видения. По мнению Самеда, его дочь соприкоснулась с каким-то параллельным миром и могла бы застрять там навсегда, если бы этот милиционер не помог ей вернуться. Не знаю, что здесь правда, а что — цветастый восточный вымысел, но эта история показалась мне достаточно необычной, и я решил ей поделиться.

Автор: Perdacello

На кладбище мы ещё младшеклассниками ходили. Бутылки собирали, костры жгли — в общем, весело было. Да тут и недалеко оно, прямо за гаражами, «Красная Этна» называется, по одноименному заводу назвали. Завод переименовали после войны в Автозаводской, «Автоваз», значит, а кладбище так и осталось.

Впрочем, по кладбищенским меркам кладбище это молодое, основано в 1932 по причине невозможного переполнения Крестовоздвиженского погоста, от которого в летние жаркие месяцы исходила вонь невозможная, поскольку в те лихие голодные двадцатые-тридцатые годы на свои 2,5 санитарных аршина мало кто мог рассчитывать. Вот и хоронили покойничка без попов, «аж пятки из-под земли торчали». Однако на Красном или «Краске», как сразу же окрестили это кладбище горожане, хоть и без попов, кого ни попадя не хоронили, а только важных коммунистических деятелей, так что порядок и рядность соблюдалось изначально.

Обычно считается что те, кто живет у кладбища — счастливчики, поскольку в загрязненной городской обстановке именно у кладбищ бывает самый чистый воздух. Только к «Красной Этне» это не относится. Представьте себе треугольник, густо поросший лесом времен раннего палеолита, вместо ограды, положенной каждому мало-мальски порядочному погосту, с двух сторон огороженный сплошным рядом гаражей, а с третьей — глухой стеной и трассой, с которой с полного разгона на автомобиле можно было прямиком ворваться из этого мира в тот, насмерть впечатавшись в глухую, бетонную стену. Правильный треугольник, который с одной стороны прижимает тот самый «Автоваз», бывшая «Красная Этна», и давшая погосту название, с другой свалку человеческих останков теснит городская свалка, грязная предшественница Палатинского полигона, с третьего угла отчаянно наступают бойни местного Мясоперерабатывающего завода, о котором во все времена ходила недобрая слава, что он также подпольно служит в качестве «креманки» — городского крематория, ибо в Нижнем Новгороде до сих пор не имеется ни одного крематория, однако потребность в захоронении родственного невостреба от этого факта нисколько не умаляется.

Когда все эти предприятия начинали дружно дымить, город накрывало огромной, вонючей портянкой. «Свалка горит!» - радостно кричали мы, ребята, и, похватав рюкзаки, бежали наперегонки на свалку. Горящая свалка — явный признак, что на неё привезли что-то ценное, от чего надо было срочно избавиться, пока народ не растаскал.

Мы даже песню про то сложили:

Где крысы серую толпою,

Где кучи с мусором горят,

Шли разудалую гурьбою,

Шесть рюкзаков на трех ребят.

Вообще та свалка была настоящим паломничеством отбросов человеческого общества. Здесь можно было встретить кого угодно: от бомжей и пьяниц, до бывших тюремщиков и выпускников психиатрических лечебниц. В тугие девяностые годы случалось видеть и благообразных старичков, интеллигентно проковыривающих палочкой груды мусора.

И не удивительно — во времена тотального дефицита на свалке можно было найти всё что угодно. От бутылок, игрушек — особенно моих любимых оловянных солдатиков, этикеток с баночного ГДР-овского пива, которые мы, ребята брежневской эпохи, почему-то так страстно любили коллекционировать, до старых икон и подержанных презервативов. С моей страстью коллекционирования здесь непочатый край.

Это можно сравнить разве что с тихой охотой. Дело нехитрое: иди, смотри себе под ноги — чего-нибудь полезного да отыщется. Над головой чайки кричат — аж ушам больно. Грудь спирает от дыма, так что невольно начинаешь закашливаться. А ты идешь смотришь, может быть там, или там, — и вот оно!

Мы, тогдашняя ребзя, тоже были не промах, свои хлебные места на свалке столбили, при случае и конкурентов могли отпугнуть. Найдем, бывало, дохлую собаку, кишки вывернем, да и прибьем к кресту, присобачим значит, — это наш знак. Люди уж не ходили — боялись. Или крыс наловим, досками надавим, да по деревьям развесим — нам весело, а про кладбище разную чертовщину в газетах печатали. Вот народ и боялся сдуру. А мы себя гордо называли «красные дьяволята», как раз по названию погоста «Красная Этна» , ну, как в фильме том о «Неуловимых», неуловимыми и были, борзой ребячьей упиваясь. Только вместо кукушкой — кошачьими голосами наперебой выли. У кого лучше получится. Всю округу распугивали.

Одно страшно — возвращаться. Особенно, если завозился на свалке до темноты. Идти обратно домой приходилось по «Великому Мусорному Пути» - небольшой тропинке между гаражами и кладбищем. Но трусить перед ребятами неудобно — пальчики крестиком за спиной зажмёшь — и вперёд.

Об этом пути недобрая слава ходила. Случалось, что мальчишек ловили и насиловали тут же, между могил.

Один раз у меня с Мишкой такое было. Зимой ещё. Встретили нас тогда трое. Двое мужиков здоровых и баба с ними.

-А ну, шкет, вываливай, что в рюкзаках!

Тут уж не то что рюкзак вывалишь - из трусов сам выпрыгнешь — лишь бы не трогали. Вывалили, что было, аж карманы со страху вывернули, а у меня пятерка была, что родители на школьные обеды на неделю дали. Пришлось отдать.

Так, видно, компании этого мало показалось. Баба та рассердилась тогда, нахлобучила мне шапку на глаза, так что я ничего не видел, а потом забила мне один карман мокрым снегом, а в другой камень холодный сунула, руки проволокой связала, да толкнула вперёд, и ну командовать камень — снег, снег-камень. Я посреди могил бегаю, да об углы оградок больно натыкаюсь, путаясь, где холодный камень, а где мокрый снег. А им что веселье -хохочут, как я споткнулся о надгробный камень, да нос разбил.А вот Мишка молодец, толстый, что бутуз, однако и с закрытыми глазами в лабиринте могил ловко лавировал. Но и этого ведьме мало показалось, не хотела отпускать нас без «десерта». Велела мужикам снять с нас штаны.

Мы с Мишкой, что щенки, заскулили:

- Дяденьки, не надо, мы же все вам отдали!

Тогда баба та нас усадила голыми жопами в снег, да и приказала считать до ста, пока мужики нас за плечи держали. Так и считали, пока жопы не заиндевели. Тогда мужики, сняв штаны, помочились нам прямо в лицо, и, "согрев" нас пинками под зад, со смехом велели убираться прочь, чтобы впредь никогда нас здесь не видели. Мы с Мишкой так и дернули, ног не чуя. Да всякое бывало замечательное, что теперь и вспоминать не хочется.

Но один случай запомнился мне особенно хорошо. С него-то и жизнь моя перевернулась. С тех пор как магнитом на кладбище потянуло. И теперь с замиранием сердца я хочу поведать его вам.

В моей биографии кладбище «Красная Этна» — первое, которое я по-настоящему изучил — оказалось непостижимым образом связанным с ещё одной мистической историей. 4 марта 1979 года, в день выборов в Верховный Совет СССР, наша школа № 184 занималась сбором макулатуры. Как и положено юным пионерам, мы ходили по подъездам, звонили во все двери и не просили, а требовали старых бумаг для третьего звена.

Давали неохотно – горожане всё же предпочитали сдавать макулатуру на дефицитные книги «по талонам», а не отдавать на халяву школьникам. У нас же было строго: класс, набравший меньше всех макулатуры, до следующего месяца после уроков в наказание собирает бумажки и собачкины кучки на пришкольной территории, и вообще отвечает за чистоту школьного двора.

Поэтому в «день икс» мы усердно ходили, клянчили, старались – не без выгоды для себя, поскольку среди отданных нам книг и журналов нередко попадались мои любимые «Наука и жизнь», «Наука и религия» и «Вокруг света» за старые годы, каких уже не выпишешь.

В тот злосчастный день мы пошли за газетами втроём – я и ещё двое пацанов-шестиклассников. Около одного из подъездов стояла крышка гроба: накануне нам уже сказали, что в соседней школе погибла девочка. В то время в Ленинском районе нашего города активно строилось метро, поэтому жильцы домов по проспекту Ленина лет восемь сидели вечерами то без света, то без газа, то без воды, то без отопления, то без всего сразу.

В очередной раз свет отключили, когда 11-летняя Наташа Петрова принимала ванную. Отец её, Анатолий, погиб ещё в 1971 году, так что в их квартире не было, как говорится, мужской руки, и, как следствие, мать, бабушка, дочь и внучка пользовались допотопной переноской. Вскоре напряжение снова подали; выходя из ванной, девочка задела концом мокрого полотенца об оголённый провод и мгновенно скончалась от разряда 220.

Учебного предмета «Основы безопасности жизнедеятельности» в советских школах тоже не было, но когда случалось что-нибудь из рук вон выходящее, учителя на конкретных примерах предостерегали детей, как им не надо поступать в дальнейшем. В прессе же и по телевидению ничего подобного, конечно же, не сообщали, всё скрывали.

Мне очень не хотелось идти за газетами в подъезд с гробом, да ещё и с девочкиным, но товарищи по звену настояли. Чтобы не было так страшно, при входе мы все погладили крышку ладонями и прошмыгнули вовнутрь.

Как сейчас помню, мы там довольно быстро «загрузились» макулатурой, которую кто-то из жильцов, чтобы не загромождать тесную прихожую, припрятал в незапертом ящике для картошки, стоявшем прямо на лестничной клетке. Все пионеры-сборщики прекрасно знали эту немудрёную хитрость взрослых, и многократно ею пользовались.

Часть журналов показалась интересными, и я сразу, в расчёте ознакомиться с их содержанием на досуге, засовал их себе в портфель.

Выходя из подъезда с кипами макулатуры, мы попали прямо на вынос. Это мероприятие удивило меня до крайней меры: видимо, мать несчастной Наташи была членом какой-то секты – начать с того, что на похоронах не было никого из одноклассников, зато пришло несколько десятков женщин и мужчин в чёрных одеждах, примерно одного возраста. Все они держали горящие свечки, и что-то заунывно пели не по-русски.

Как ни велико было любопытство рассмотреть всё поподробнее – мы-то в нашем советском детстве больше привыкли к «красным» похоронам, когда играет оркестр и топает строй отпущенных на полдня производственнков – страх за свои шкуры оказался сильнее.

Чувствуя, что мы, по сути дела, совершили преступление, украв чужую макулатуру, все трое постарались улепетнуть со страшного места понезаметнее. Но не тут-то было: заметив нас, за нами в погоню с похорон бросилось сразу несколько мужиков. Мои друзья побросали пачки журналов в сугроб и с криком разбежались в разные стороны.

Мне было сложнее всех – сбор происходил сразу после школы, и у меня с собою был отягощённый портфель не только с журналами. Оценив ситуацию, взрослые бросились ловить именно меня, и вскоре схватили за плечо.

К моему изумлению, ворованная «Наука и жизнь» этих мужиков нисколько не интересовала, и про ящик из-под картошки они слыхом не слыхивали. Отобрав у меня портфель и перехватив за другую руку, меня, трясущегося от страха, подвели к чёрному сборищу. Пение прекратилось. Заплаканная женщина, видимо, мать покойной, подала мне крупное венгерское яблоко и поцеловала в лоб, обхватив мою голову горячими ладонями.

Я ожидал чего угодно, только не этого. От волнения путаясь в словах, она подвела меня к гробу, где лежала её дочь, и, пообещав много конфет, апельсинов и денег, велела мне целовать покойницу в лоб. Её подружки обступили нас со всех сторон, мой портфель оказался у кого-то из их компании. Я залился слезами, умолял отпустить, но сектантки настаивали.

Гроб стоял у подъезда, утверждённый на двух табуретках, крышка была прислонена рядом. Все снова запели молитвы на каком-то непонятном мне языке; а кто-то взрослый с силой пригнул мою голову к восковому лбу девочки в кружевном чепчике. Мне не оставалось делать ничего другого, как целовать куда приказано.

Так я сделал раз, другой и третий, после чего меня ободрили, и велели повторять за начётчицей по фразам длинное заклинание уже на старорусском языке. Несколько выражений из него намертво врезались в мою память – «я могла дочь породить, я могу от всех бед пособить», «яко битва орла и змеи». Всё это было настолько отличным ото всего, что я видел дома и в школе, что я перестал дрожать, и принялся с любопытством оглядываться по сторонам.

Когда заговор кончился, мне велели взять свечку и покапать воском на грудь Наташиного синего, с красной оторочкой платьица. Я же, пионер, и свечки настоящей до того дня не видал. Я надеялся, что одежда сразу же загорится, и я вдобавок ко всему полюбуюсь ещё на пылающий гроб, как в фильме про Дикую Бару, но воск на ветру застыл бесформенными каплями.

Затем мне подали два стёртых медных кольца, велели одно насадить мёртвой невесте на палец, другое какая-та женщина надела на палец мне, тотчас же сжав мою кисть в кулаке, чтобы не дать снять кольца. Они ещё немного попели, а затем, не выпуская моей руки, двинулись к припаркованному рядом автобусу.

Туда же занесли гроб и крышку, боковым зрением я видел, что и мой портфель тоже. Водитель захлопнул двери, и мы отправились на кладбище. Всю дорогу женщина, говорившая по-русски как бы нараспев, по-деревенски, утешала меня, обещала, что через час я буду дома, что не надо волноваться, что никто ничего не узнает, что всё у меня будет хорошо. Она же взяла с меня честное пионерское слово никому по крайней мере сорок дней не рассказывать о, пожалуй, самом странном в моей жизни происшествии.

На кладбище «Красная Этна» меня ещё раз подвели к гробу, ещё раз заставили поцеловать Наташу, затем крышку заколотили и гроб опустили в яму. Первый ком глины бросила мать, второй поручили бросить мне. Когда могилу закопали, все вернулись в автобус, который нас привёз к тому же подъезду, откуда происходил вынос.

Тут же мне торжественно вернули портфель, в который насовали каких-то платков и тряпок, насыпали полные карманы шоколадных конфет, вручили авоську фруктов и, самое главное, дали бумажку в десять рублей – настоящее сокровище для советского шестиклассника. Обретя долгожданную свободу, я за первым же поворотом выкинул колечко и платки в снег, купюру припрятал в шапку, фрукты тоже принёс домой, приврав, что яблоки, видать, обронил пьяный.

Расчёт сектантов был верным: я ничего никому не сказал, но отнюдь не в силу данного чёрной женщине обещания – ведь если бы я это сделал, родители первым делом арестовали бы у меня «нетрудовую» десятку, а это в мои планы входило в самой маленькой степени. Поначалу всё прошло гладко: дома поверили, что я задержался на сборе макулатуры, одноклассники и пацаны из двора про это моё маленькое похождение вообще ничего не узнали. На заработанные на кладбище деньги я накупил книг про животных и монгольских марок. Так продолжалось до сорокового дня.

Ближе к концу учебного года мёртвая Наташа начала сниться мне чуть ли не каждую ночь, распевая нескладные песенки – «прикол» заключался в том, что наутро я не забывал слов. Дальше – больше, моя мёртвая невеста потребовала от меня – опять-таки во сне — чтобы я начинал изучать магию, и обещала научить меня всему; требовалось лишь моё согласие. Я, естественно, был против – ведь советская атеистическая пропаганда убеждала всех и каждого, что «магии нет», и что «пионер не колдует».

Летом того года я уехал в деревню; ночные посещения прекратились. Они возобновились в первую же ночь, когда я, уже семиклассник, вернулся назад в город Горький. Отчаявшись получить согласие, Наташа, когда хотела, начинала отключать моё сознание, предварительно постращав.

Она являлась ко мне как бы в дымке, вскоре я начал чувствовать её близость по специфическому холодку. У меня начались галлюцинации, по ночам я стал бредить. Врач, к которому обратились за помощью мои родители, объяснил это явление гормональной ломкой, и не советовал придавать этому большого внимания: дескать, само пройдёт, пару лет не кончится, тогда приходите.

Два бреда были особенно яркими: у меня как бы удлинялись руки, чтобы обхватить по экватору земной шар; весь ужас ситуации был в том, что когда до Антарктиды оставалось уже совсем немножко, удлинение прекращалось и мне приходилось прилагать усилия уже самому, чтобы обнять и Антарктиду тоже. При том это не был глобус или мяч, это был самый настоящий тяжёлый и мокрый земной шар.

И ещё: я летел куда-то в бездну среди бесчисленных треугольников с острыми режущими краями, больно натыкаясь на острые углы каждого из них. Намного позже, начитавшись умных книжек, я осознал, что это был так называемый «геометрический бред», характерный для пубертатного периода.

Так продолжалось около года; наконец, Наташа объявила мне, что если я и после этого не хочу начинать сознательно изучать магию, она меня бросает. Дескать, впоследствии я буду её искать и домогаться, но будет уже поздно. Тогда, в 1980-м, я был готов на что угодно, только чтобы избавиться от ночного наваждения.

Она научила меня, как передать её одной из своих одноклассниц, на которую я «имел зуб» из-за того, что её тетрадки родители вечно ставили мне в пример как образец чистоты и аккуратности. Я совершил несложную магическую церемонию – и навеки распрощался с Наташей Петровой, получив вместо этого… неумеренный интерес со стороны той самой одноклассницы – теперь уже от неё мне приходилось прятаться, как Арнольду от Хельги. Но всё-таки, это была уже не покойница…

Таким образом, кладбище «Красная Этна» связано с моей судьбой не только в познавательном, но во многом и в эмоциональном плане. В следующий раз я пришёл туда уже в 1988 году, в страстном стремлении изучить, описать и зарисовать.

Каждый раз, когда я оказываюсь на «Красной Этне», я нахожу время сходить на могилку Наташи. Бабушка её скончалась в 1990 году, мать куда-то делась, и лет пятнадцать поддерживал её в порядке исключительно я один. Пару лет назад кто-то натыкал в Наташин холмик цветочков и подсунул ей под дешёвенький памятник веник. Кто это мог сделать кроме меня, остаётся полнейшей загадкой.

И всё же мой «странный брак» с Наташей Петровой однажды мне пригодился. Когда в эпоху перестройки я всё же решился начать изучать магию посерьёзнее, знающие люди не отказались учить меня, как только я поведал им эту вот историю. Многократно потом, уже ставши убеждённым язычником и достаточно опытным некромантом, я жалел, что не воспользовался в детстве легко дававшимися мне в руки эзотерическими знаниями… но делать что-либо было поздно.

В теории магии это называется «синдром зелёной двери»; знающий да поймёт…

Источник:  Кладбищенские новеллы некрополиста Москвина

Книга «Зайка серенький»

Составитель А. Лебедев

1920-е, издательство "Детские книги"

Это произошло в те времена, когда никто не верил в нечистую силу. Страна продвигалась быстрыми темпами к коммунизму, завершая строительство первой его ступени. Лекторат активно вступал в борьбу с «церковным мракобесием». Повсюду велась атеистическая пропаганда. Членам партии было запрещено ходить в церковь, участвовать в церковных обрядах. Но нечистая сила и тогда не дремала, вмешиваясь, где только можно, в человеческие дела. Случилось это поздней осенью, где-то в конце ноября. Уже неделю стояли стылые, с пронизывающими ветрами, дни, а вечерами, хотя и стихали осенние ветродуи, на душе было как-то неуютно, словно озябшее сердце никак не могло согреться из-за недостатка тепла.

Какой-то душевный холод, тоску испытывала и Настасья Кондратьевна, пожилая женщина, жившая одиноко на окраине ничем не приметного на первый взгляд шахтерского поселка. Она была глубоко верующей. В доме у нее сохранилась небольшая иконка, на которую она часто молилась, а в летней кухне, находившейся отдельно от дома, не было даже креста. Настасья Кондратьевна недавно похоронила мужа и почему-то боялась заходить в кухню, особенно по вечерам. Она решила освятить ее и приобрести для кухни какую-нибудь церковную принадлежность, хотя бы крест, который купить где-то было просто невозможно.

На улице Калиновке, в большом доме у реки, жил сельский умелец Николай Калинович. Ему было пятьдесят с небольшим. Он был человек добрый, общительный, готовый всегда всем прийти на помощь. Настасья Кондратьевна решила обратиться со своей просьбой именно к нему.

Однажды вечером она постучалась в ворота его дома. Послышались неторопливые шаги, и на пороге ее встретил радушный хозяин. Каждому своему гостю он радовался как ребенок, поэтому сразу пригласил женщину к себе. Но Настасья Кондратьевна отказалась проходить в дом и прямо с порога стала его умолять помочь ей. Она со слезами на глазах произнесла:

- Николушка, я тебя очень попрошу об одном одолжении. Оно, конечно, необычное, но ты такой мастер, что кроме тебя никто этого больше не сделает.

- А что случилось? – спросил он.

- Сделай мне, пожалуйста, небольшой крест в летнюю кухню. Ты же знаешь, что у меня недавно умер муж, и я осталась совсем одна. Как-то страшновато мне, да и мерещиться стало всякое. Особенно по ночам. Хочу от греха подальше крест в кухне повесить, а то сама боюсь и заходить туда. В хате-то у меня иконка висит, а больше ничего и нет. Хочешь, я перед тобой на колени встану?

И просительница, не дожидаясь ответа, рухнула перед ним на колени.

- Да что Вы! Не надо! – вскрикнул Николай и испуганно огляделся по сторонам, боясь, что кто-то увидит. Тогда скандала не оберешься! Ведь он член партии!

Он вспомнил, как его мать крестила своего внука, его младшего сынишку – Александра. Кто-то тогда случайно в церкви оказался и видел это. А на следующий день было срочно созвано партсобрание и здорово ему потрепали тогда нервы. Призывали к партийной чести, совести, грозились выгнать из ее членов и даже с работы. В общем, много крови попортили. И теперь вот с такой просьбой хлопот не оберешься. Допустим, сделает он ей крест, а вдруг об этом кто-нибудь да узнает? На работе пойдут сплетни, а там и до начальства дойдет. Шахтеры - народ крутой, церемониться долго не будут. Николаю стало жарко. Он расстегнул ворот рубахи и задумался.

- Родненький ты мой, - заголосила тут Настасья Кондратьевна. - Не отказывайся ради Бога, умоляю тебя! Если не сделаешь мне крест, то Бог тебе этого не простит. Большой грех на твоей душе будет!

- Ну хорошо, - согласился Калинович. – Какой Вам нужен крест?

Просительница начала подробно ему объяснять, что крест должен быть деревянный, небольшой, но настоящий, православный.

- Я его на стенку в углу хочу повесить, чтобы молиться. А то зайду на кухню, помолюсь, а угол-то пустой и прислониться не к чему. Ты уж мне помоги, очень прошу, а я тебя отблагодарю, - причитала женщина.

- Хорошо, сделаю, - пообещал Николай. - Сказал – значит будет. Ты же меня знаешь! Настасья Кондратьевна, умиротворенная после трудной беседы, направилась домой. Горячо помолившись Богу, легла спать. Когда часы пробили полночь, стол, на котором они стояли, заходил ходуном. Женщина проснулась. За столом сидел ее покойный муж.

- Сеня? – удивилась она.

- Да, я, - ухмыляясь, произнес муж. – Я пришел тебе сказать, что ничего у вас с крестом не получится. Я отговорю Николая делать крест, а если мне не удастся, то я найду, кому поручить это дело. Тому он не откажет. Видение исчезло. Настасья Кондратьевна долго не могла прийти в себя от испуга. Она выбежала из дома и, боясь в него заходить, всю ночь просидела в саду под яблоней.

На следующий день она опять пошла к Николаю со своей просьбой. Тому уже стали надоедать ее частые похождения, и он решил выполнить данное обещание как можно скорее. В этот же день Николай начал подбирать материал для креста. За работой он не заметил, как день быстро сменился вечером, и наступили ночные сумерки. Николай был дома один, т.к. старший сын, Василий, служил в армии, а младший, Сашка, уехал вместе с матерью к его теще, которая сильно заболела. На завтра у него должен был быть выходной, и несмотря на то, что настроение у него испортилось от той обязанности, которую на него взвалила соседка, он еще надеялся успеть сходить на рыбалку. Удочка со снаряжением уже ждала его в коридоре.

К полуночи работа уже была почти закончена. Сделав палочку, обстругав ее со всех сторон, он начал примерять ее к кресту. И тут его стали одолевать всякие думы: «А зачем вдруг соседке понадобился крест? Что там за нечистая сила у нее завелась?»

- Кхе-кхе, кхе, - вдруг прокашлял кто-то за его спиной.

Николай от неожиданности подскочил на месте. Он оглянулся, но никого не увидел.

- Да-да, - раздался чей-то голос. – Вам это не показалось! Не делайте ей крест, прошу Вас. Вы грех на свою душу возьмете. Это очень плохая примета.

С перепугу у Николая все вылетело из рук и почти готовая заготовка рассыпалась. Николай рассердился на себя: «Думаю Бог знает о чем, вот и мерещится всякое». Он посмотрел на часы. Времени было уже много - пора ложиться спать.

- Завтра доделаю, - произнес вслух мастер и положил заготовку на стол.

- Не сделаешь ты его ни завтра, ни послезавтра. И вообще, Коля, брось ты это дело, по-хорошему прошу тебя, - сердито произнес чей-то голос у него за спиной.

- Нет, сделаю! – возмутился работник. – Я ведь обещал, а если я кому обещаю, то всегда выполняю свои обещания! А ты кто такой, чтобы мне указывать? Я тебя слышу, но не вижу. Так не честно!

В ответ на это крест вдруг сам приподнялся над столом и рухнул со всего размаха на пол. От заготовки остались одни только щепочки.

- А, - закричал Коля, - раз так, то я теперь уже точно доведу дело до конца. Спать не лягу, но сделаю, кто бы ты ни был!

Мастер с удвоенной силой принялся за работу. В третьем часу ночи крест был готов. Николай залюбовался своей работой. Крест получился красивый. Довольный собой, он положил его на стол. Осталось только покрыть его лаком. Вдруг он заметил, что крест начал двигаться к краю стола, готовый вот-вот упасть.

- Нет, - сказал Коля, - теперь ты уже не сломаешься. - И он взял его в руки.

Покрыв лаком и подсушив крест, Коля решил положить его рядом с собой на всякий случай. Но только он сделал шаг, как присел от неожиданности, т.к. кто-то положил ему на плечо свою тяжелую руку. Бедный мастер оглянулся. За спиной у него стоял огромный черт.

- Грешницу спасаешь, - произнес он загробным голосом. - А я тебя как человека предупреждал, чтобы не делал ты этого. Теперь пеняй на себя, что будет. За это ты в ад пойдешь раньше времени. Знай, что ты этот крест для себя сделал! Коля наконец опомнился и торопливо начал креститься. Хоть и был неверующим, но это ему помогло. Нечистый исчез так же внезапно, как и появился.

Всю оставшуюся ночь Николай не мог уснуть. Ему всюду мерещились кошмары, как только он пытался вздремнуть. Держа в руках крест, он думал о том, что все мы грешные. И каждому придется отвечать за свои грехи и, видимо, никуда от этого не денешься. А если он помог избавиться кому-то от лишнего греха, то ведь он только лучше сделал. Николай твердо решил не отдавать креста нечистой силе.

Утром он проснулся от дикой головной боли. «Вот это был сон», - подумал он, вставая с кровати.

Выходя из дома, незадачливый мастер сильно ударился о дверной косяк. По дороге к Настасье Кондратьевне два раза поскользнулся и упал. Из головы у него все не выходили последние слова черта, что крест этот он сделал для себя. Наконец показался дом Анастасии. Она очень обрадовалась, что добрый мастер не отказал ей в просьбе.

- А у меня весь дом ночью сегодня ходуном ходил, - жаловалась она. - Видно, гроза сильная была. Яблоньку в саду даже сломало.

Николай хотел было рассказать соседке о событиях пережитой ночи, но испугался, что его засмеют, а ведь он – член партии. И, махнув рукой, Коля поспешил домой. По дороге он подумал, что странная гроза была накануне ночью. Прошла только в той стороне, где был дом Анастасии. Больше нигде не было видно и следа от дождя.

А через год Коли не стало. Ходили разные слухи о его неожиданной смерти… Только день похорон выдался необыкновенный. Его помнят некоторые до сих пор. Светило яркое солнце, что в конце ноября – поистине большая редкость. Каждая веточка и былинка были словно в хрустальную оболочку закованы и все они отливали каким-то жемчужно-бриллиантовым светом. Деревья тихо-тихо помахивали перламутровыми веточками, будто бы прощаясь с золотым сердцем мастера.

Природа словно хотела преподнести свой последний подарок тому, кого уже не вернуть никогда. На просветленное улыбающееся чему-то лицо Николая упала вдруг снежинка. Она была одна и такой необыкновенной красоты, что все, кто был с ним рядом в последнюю минуту, удивились. С ним прощалась даже осень.

Времена СССР, когда ни в бога, ни в чёрта не верили.

Мальчик Коля рос в обычной советской семье. Родители с утра до ночи работали на заводе, построенном неподалёку от Колиного дома.

Почти всё свободное время мальчик проводил на улице со своими друзьями. Они, как и все обычные дети, играли в прятки, салки, гоняли мяч. Но главным развлечением у ребят были вылазки в заброшенные здания, главной целью которых был обыск дома на предмет ценных вещей. Порой находили старинные монеты, а однажды Коля нашел настоящую медаль! Он долго хвастался ею, но вскоре медаль заняла обычное место в его коллекции диковинок.

И вот в очередной раз собравшись, ребятня начала решать, где совершить следующий “обыск”.

— Побежали в ту красную развалюху! – кричал Вова – говорят, там раньше жадный буржуй жил, он там клад в своем доме оставил.

— Да ну ,— перебил его Миша — если бы там и был клад, его бы уже давно кто-нибудь вынес.

— А может, пойдем в заброшенную психушку, которая на Красноармейской? — предложил Ванька — Я слышал, там призраки водятся.

Мальчики так и не могли решить куда пойти, пока в разговор не вошёл Коля.

— Давайте пойдём в тот дом около реки, там ещё здоровенный камень с нарисованными знаками стоит, помните? — как я знаю, туда ещё никто не лазил, мы будем “первопроходцами”.

Тут ребята оживились, все дали дружное согласие и устроили наперегонки до того дома. Путь к дому шёл через небольшой лес. И быть бы лесу самым обычным “советским” лесом, если бы не одна история, произошедшая в нём.

Однажды летом по ягоды отправилась семья из четверых человек. Так бы и не знать продолжения этой истории, если бы их с перекошенными от страха лицами, седыми волосами и… без рук не обнаружил такой же “охотник за ягодами”. У всех четверых были идеально, без единой капли крови вокруг, отрезаны руки. Милиция год безрезультатно искала убийцу, было много подозреваемых, но дело, в конце концов, осталось “глухарем”. Люди стали обходить лес стороной, и ни коем случае не отпускали туда детей.

С того момента прошло очень много времени и эта история позабылась, лишь поэтому наши мальчуганы так беспрепятственно бежали через лес к заброшенному дому. Вот уже и стал виднеться тот странный камень, испещрённый символами. А вскоре наша группа стояла у самого дома. Дом был двухэтажным, тёмным, совершенно без окон и прогнившим на вид. Мальчики не решались войти в дом и решили сыграть в камень-ножницы-бумагу. Вова проиграл и с недовольным лицом пошагал в дом. Дверь, противно скрипя, отворилась. Вскоре ребят, стоявших у входа, позвал радостный возглас Вовы.

— Пацаны, быстрее заходите, тут горы всякой всячины!

И вправду тут были горы всевозможных вещей: покрытые пылью, но довольно новые на вид игрушки, разбросанные по полу книжки, валялась ножка от сломанного стула, и стоял довольно крепкий диван. На диване лежала старая солдатская шинель, которую Миша тут же стал мерить на себя, он чуть целиком не исчез в ней, настолько она была для него большая. Тут все стали смеяться и гоготать, весь страх улетучился сам собой. Вдруг прогремел страшный грохот и сразу за ним громкий всплеск воды. Тут всех накрыла новая волна страха, ребята заметили, что пропал Коля, они ринулись туда, откуда был слышен грохот.

Это была комната, напоминающая кухню, в центре её была дыра, откуда шла жуткая вонь гнилью. Подбежав к ней, мальчики увидели внизу только кромешную темень и слегка поблескивающую воду. Резко из воды вынырнул Коля и стал жадно глотать воздух.

— Пацаны, вытащите меня отсюда быстрей! — кричал во всю глотку Коля.

Вова быстро принес с другой комнаты длинную палку, все дружно стали вытаскивать Колю, но палка предательски треснула и сломалась, а Коля снова рухнул в воду. Тут мальчиками овладела паника.

— Давайте лучше позовём взрослых! — кричал Вова.

— Да, пойдёмте, позовём родителей, они тебя, Коля, точно вытащат.

— Только давайте быстрей, а то я с ума сойду от этой вони!

Мальчики убежали, а Коля остался один в этом старом странном доме и этой вонючей дыре, заполненной водой.

Первые десять минут ожидания Коля держался молодцом, но когда он услышал тихие хлюпающие шаги, приближающиеся в его сторону, вся его смелость ушла в пятки. Он начал отплывать назад и столкнулся с чем-то мокрым и склизким. Тут мальчик так сильно испугался, закричал и быстро поплыл вперед. Он стукнулся обо что-то твёрдое и услышал щелчок.

Когда прибежали мальчики со своими отцами, они увидели ужасную картину: в дыре, теперь озарённой двумя лампочками на потолке, был виден затопленный подвал, в котором плавали разложившиеся трупы без рук. Среди всех трупов был один самый выделяющийся, это был Коля, его лицо было перекошено от ужаса, а руки были также идеально отрублены, как и у тех четверых найденных в лесу.

В тот день в морг прибыло 5 трупов, было установлено, что они умерли от сердечного приступа, руки же были отрублены после. Каким инструментом были отрезаны руки, причём так идеально, установить не удалось. Город, в котором произошла эта жуткая история, стал городом-призраком. Многие жители стали в спешке уезжать из него, опасаясь за свои жизни и жизни своих детей.

Если кого и можно встретить здесь в наше время, то только старика Ерофея, который называет себя последним жителем и хранителем этого города. Он же и рассказал мне эту историю, которую сейчас я поведал вам. Ерофей Иванович, также говорит, что порой из лесу раздаются крики, а иногда в полнолуние под окнами он слышит тихие детские шаги. Такие времена Ерофей Иванович называет “Колиным часом”, будто не упокоившийся дух мальчика бродит и требует смерти его убийце.

Уверен многие любят смотреть старые фотографии знакомых мест, ведь это вызывает целую гамму чувств начиная от банального интереса и заканчивая сильнейшей ностальгией. Я люблю смотреть на фото своего спального района на окраине Питера и прикидывать, что я помню, что было ещё до меня и что изменилось. Довольно странно смотреть на широкие пустынные улицы без вывесок, магазинов, на новенькие дома, сверкающие свежей яркой краской или же глухие серые недострои, зияющие чернотой окон. Особенно интересуют цветные изображения, с несколько желтоватой гаммой цветов и достаточно нарочитым подчёркиванием тонов из-за чего кажется что небо тогда было голубее, а трава зеленее. Именно такие фото и формируют мою память о временах детства. Особенно мне нравится увиденный недавно снимок сделанный 19 августа 1988 года, где было изображено открытие нашей, тогда ещё новой станции метро. Огромная толпа людей, лето, красные транспаранты, насыщенно голубое небо…

Чёртов домофон зазвенел как всегда не вовремя и я полусонный направился к двери. Разумеется это Дрончик, которому опять приспичило идти на мутки на ночь глядя. Отыскав кеды и напялив балахон задом-на-перёд я вышел на холодную лестницу, где уже изнывали от нетерпения кучка придурков гордо именуемых моими корешами. На резонный вопрос какого хрена меня вытянули из объятий морфея, Дрон и Ко пожав мне клешню и пробормотав что-то о каком-то Павлюхе которого пора гасить, затащили меня в лифт. Уже петляя по изученным наизусть дворам сквозь промозглый сентябрьский вечер, я понял, что вышеупомянутый люмпен наглым образом обманул сию благочестивую компанию, взяв бабки и растворившись, так и не принеся посонам *вещества*. Впрягаться за друзей дело нужное да и сам Павлюха, кажется, торчал мне некоторую сумму и следовательно отнекиваться я не стал. После пары звонков Дрончик с охотничьим азартом в глазах поведал, что нашу жертву сейчас видели на площадке за детским садом недалеко от его дома. Разделившись, мы стали наступать с разных сторон и когда Павлик прочухал, что дело плохо, потребляемая им банка Страйка уже с лязгом впечаталась в его сальную физиономию. После недолгого разбирательства оказалось, что Павлентий, будучи не совсем в здравом уме, весь нажитый капитал уже спустил, но тем не менее у него есть вариант компенсации. Исходя из его слов, он нашёл кое-что, что для нас будет интересным. Дрончик заревел от ярости и продолжил избиение, ведь ему сейчас явно было не до шуток, но мне стало интересно и я остановил его. Терпила неразборчиво бормотал про чердак одной из панельных двенадцатиэтажек, где он пытался нагнать романтику на толстый объект своей любви, а нашёл нечто, что напугало его прокуренный мозг настолько, что он даже говорить об этом не хочет. Решив что бедняга совсем сбрендил или пытается нас развести, мы всё же были заинтригованы и толкая вперёд тщедушное тельце нашего проводника двинулись в ночь освещаемую тысячами разноцветных квадратиков окон домов.

Поднявшись на 12 этаж и сорвав хиленький «Булат» мы попали в длинный тёмный лабиринт чердака, где единственным источником света были наши мобильники. Согнувшись в три погибели, то и дело стукаясь лбами о серые пыльные бетонные перекрытия, постоянно шугаясь от пролетающих по чердаку голубей и хрустя костями их уже дохлых собратьев, мы продвигались в угол чердачного помещения. Павлик похоже не лучше нас представлял куда идёт, держа курс на жёлтое ведёрко, оставленное здесь видимо ещё строителями коммунизма. Наконец, миновав ориентир и преодолев ещё метров 50 он указал нам небольшую дыру в стене, отделяющей чердак от непонятного назначения помещения. Наш шерпа занервничал и дёрнулся, но Дрон держал его мёртвой хваткой. Подойдя к дыре, я засунул туда руку с телефоном стараясь, найти там по меньшей мере второе Эльдорадо, но не увидел ничего кроме голубиных перьев, 3 мешков с древним цементом, да пары мотков чудом не сворованной медной проволоки. Многозначительно посмотрев на Павлюху, я покачал головой — жаль что севший телефон с нормальным фонариком сейчас бестолково болтался у него на уровне яиц. Не притащил же этот торчок нас сюда ради цветного металла? Включив вспышку на камере и просунув руку подальше, я сделал фото и взглянув на результат впал в ступор.

«Четвёртый мешок цемента» пялился на меня тёмными провалами давно несуществующих глаз. Дрон подошёл и взяв телефон из рук тут же выронил его. Успокоив нервы сигаретами, мы принялись рассматривать фото. Скелет был одет в некое подобие потускневшей олимпийки, на неестественно выставленных ногах красовались остатки синих кед, а в руке был зажат непонятный чёрный предмет похожий на… так оно и есть, это пистолет! Моментально забыв про жмура наши мысли сосредоточились вокруг него. Было понятно что Павел уже впал в коматоз да и доверять ему ствол никто не хотел, поэтому по-ребячьи посчитавшись на цу-е-фа в дыру полез Серёга, которому, как всем известно, на всё плевать. Помимо ттшника с 7 патронами, нам обломился балисонг с красной звездой и тусклый портсигар с 3 штакетами от казбека забитыми чуйкой. Решение касательно фоссилий созрело у всех в голове одновременно — желания лишний раз общаться с правоохранительными органами ни у кого разумеется не возникало. Выбравшись на улицу грязные, но довольные мы спровадили Павлентия, снабдив его пинком на дорожку, и разделили добычу таким образом, что мне досталась бабочка. Сев у меня в падике мы решили не брезговать подарком судьбы и раскурили *вещества*, и что характерно, несмотря на время и не самое лучшее соседство, позитив мы таки словили. Распрощавшись с пацанами я завалился спать в прекрасном расположении духа, хотя всё же зря мы так, не по человечески ведь как-то…

Проснувшись, я понял, что планчик был и впрямь просто чудесным, ведь после вчерашней накурки, что называется «в слюни», голова вообще не болела, а чувство бодрости просто переполняло тело. Я спокойно лежал, закрыв глаза и наслаждался прохладным дуновением летнего ветерка, солнечным лучиком приятно жарившим нос, шумом зелени и щебетом птиц за приоткрытым окном. Вдруг моё сердце забилось как паровой молот-какого чёрта!.. Я попробовал пошевелиться, но тело меня не слушалось, вообще. Я мог только пялиться в потолок, но даже этого хватало чтобы понять, что сейчас я явно не там где в последний раз оставлял своё в целом вполне адекватное тело. Мебельная стенка, люстра а-ля хрусталь, синяя олимпийка типа олимпиада 80 — сию замечательную картину я наблюдал ещё минут двадцать, пока тело не начало подавать признаки жизни. Поёрзав и зевнув оно встало и я смог получить куда более панорамный обзор. Мои сомнения окончательно отпали — я блин действительно находился в эталонной совковой квартире, а на улице жарило лето. Выйдя из комнаты мой хозяин вразвалочку прошёл по коридору, при этом поприветствовав немолодую женщину в цветастом сарафане, которая булькнула в ответ и фыркнув выпрыснула воду на бельё на гладильной доске. Тело зашло в ванную и приступило к чистке зубов. То что я видел в зеркале было вполне обычным пареньком лет 18, глазами которого я теперь мог смотреть на мир. Одевшись и отыскав под кроватью кроссовок с надписью «два мяча», Витёк получил от женщины напоминание позавтракать и благополучно вышел из квартиры. Я был уже не удивлён когда понял, что лестница вроде как очень похожа на мой родной бомжатник, но чище, а вместо кнопки 7 в лифте стоит 12, на деревянной бордовой двери нет домофона, на улице стоят только жигули, москвичи, да странного вида небольшая угловатая голубая мыльница со знаком инвалид. Двигаясь по «родному» мне двору, он завернул под арку корабля и направился к детской площадке, где я обычно привык покупать кент 4 и литровую колу. Там его уже ждали двое его сверстников, очевидно бывшие его друзьями. Поделившись новостями о том, где вариант достать за дёшево настоящий адидасовский трен. костюм и в каком месте у Машки из кулинарного вчера порвались лосины, компания двинулась вдоль залитого солнцем проспекта. Выхватив горсть семечек у торговавших у универмага старушек и выпив кваса из стоявшей неподалёку жёлтой бочки на колёсах, ребята пошли по огромному вытоптанному пустырю в сторону стихийно раскинувшегося рынка, где мы с пацанами однажды спьяну пытались взобраться по идущему вниз эскалатору. Толпа с транспарантами уже собралась, а я меж тем уже свыкся с мыслью, что попал в ту самую увиденную недавно фотографию. Вопрос как это вообще возможно, жив ли я вообще, почему это вообще со мной случилось, а не сидит ли в высоком пацане с веснушками, точно также как и я афигевающий Дрончик, оставались без ответа. Обогнув толпу, парни забежали в подъезд и поднялись на крышу двенадцатиэтажки, откуда открывалось поистине эпическое зрелище торжества советского народа. Судя по фотографу уходящему с крыши дома напротив, небольшая чёрная точка на крыше, которую я рассматривал на фотографии сейчас была отчасти мной. Витёк достал из кармана портсигар и извлёк оттуда штакет. Сделав тяжку он передал его спутникам и все трое стали весело стебать старых жлобов, суетившихся внизу. Затем рябой парень с многозначительным видом предложил спуститься на чердак, чтобы показать что-то потрясающее. Пробираясь через балки, стукаясь и матерясь ребята двигались к углу дома. Наконец дойдя до пункта назначения, акселерат наморщил лоб и потыкал свежеуложенную кирпичную перегородку. Витёк громко послал длинного Леху, сказав, что у него ещё есть планы на день, кроме как пялиться на кирпичи. Однако тот взял лежащий рядом лом и начал колупать кладку. Продолбив небольшую дырку, он жестом пригласил остальных внутрь. Порыскав за мешками с цементом он чинно извлёк оттуда поблёскивающий воронением ТТ, по его собственному утверждению стыренный у одного вояки-маразматика. «Я» взял пистолет и со знанием дела покрутив его в руках, взвёл боек, пугая остальных. Вдоволь наигравшись, было решено припрятать его до лучших времён, а потом возможно и продать старшим. Витёк наклонился и одной рукой стал двигать мешок. Прозвучал оглушительный выстрел. Я боком упал за мешок и затих. Зрение пропало, но я слышал крик второго пацана, уговоры Лехи, звук задвигающихся кирпичей, писк крыс, воркование голубей, крики двух алкашей живущих на 12 этаже, мат кабельщика ударившегося о балку, слышал как машин становилось всё больше, как алкаши потравились сивухой и как их увозили, как визжал Павлик и его жирная птушница… Но никто не заберёт то, что принадлежит мне, ведь никого из нас, наверное, никогда и не было, а я вот здесь лежу, живой.

В марте 2003 года я проводил оценку имущества одного ликвидируемого на территории Нижнетагильского металлургического комбината частного предприятия. Предприятие это, ООО «Тагилавторемонт», занималось ремонтом грузового и специального автотранспорта, на своём балансе имело кучу основных средств, в том числе недвижимость и транспортные единицы самого различного назначения. Вот как раз для оценки технического состояния последних я и пригласил в помощь опытнейшего автомеханика Сергея Ивановича. Мужик со всех сторон положительный: непьющий, ответственный, а главное, грамотный технарь до мозга костей. По возрасту тогда ему было где-то полтинник с небольшим хвостиком.

По согласованию с заказчиком день осмотра объекта назначили на выходные (мне так было удобнее - не бросая основной работы, приезжать из другого города). Да и на заводе толкотни поменьше. Имущество предприятия, подлежащее оценке, находилось на территории НТМК, примерно в минутах сорока пешим ходом от проходной «Комсомольская» (на частном автомобиле в то время, в отличие от бесшабашных «девяностых», через проходную уже не пропускали просто так). Но можно было не крутиться вокруг цехов на улице, а пройти до места по старому заводскому тоннелю по прямой. Это сокращало время в пути вдвое. Главное, не проскочить нужный выход на свет божий. А непривычному человеку заплутать в этом тоннеле – раз плюнуть. Старый тоннель представлял из себя узкий проход с некрашеными стенами, глубокими лужами на полу, погружённый в вечный полумрак. То ли из-за очередного экономического кризиса, то ли из-за безалаберности обслуги, но тусклые лампочки мерцали друг от друга на расстоянии метров пятидесяти, а иногда и больше. Местами вообще лучше было идти с фонарём (или для соответствия атмосфере – с факелом).

Так как добирались мы с Сергеем Ивановичем до места из разных концов города, то встречу назначили непосредственно в этом самом Тагилавторемонте. Примерный маршрут нам объяснили в теории. Я добрался без особых проблем. Правда, в нужный поворот на лестницу, ведущую из подземелья, попал только с раза второго-третьего. На объекте вместе с представителем заказчика, не дожидаясь Иваныча, приступил к своей части обязанностей – техническому обследованию недвижимости. Ну, чтобы время зря не терять.

Пролетел час, затем другой… Я уже почти закончил свои дела, а автомеханика нет как нет! Куда запропастился? На него совсем непохоже. Мужик, как немец, пунктуальный. А тут опаздывает безбожно. Неужели что-то случилось? Мы же ещё утром с ним разговаривали по городскому телефону…

Сотовые аппараты тогда ещё не у всех поголовно имелись. Вот и у Сергея Ивановича тоже сотик отсутствовал, так что позвонить теперь некуда было, чтобы узнать в чём проблема. Оставалось сидеть и ждать. Заказ-то важный да срочный. Но, на удачу, вскорости механик появился. Прибежал весь какой-то заполошенный и, я бы сказал, потерянный. Но на разговоры времени не было, и так задержка сверх меры. Сразу принялись за осмотр и обследование многочисленной техники. Лишь закончив все необходимые манипуляции и процедуры, сели испить в кабинете чайковского на дорожку. Тут уже, в спокойной обстановке, Сергей Иванович и рассказал о причинах своего столь длительного отсутствия...

К проходной он прибыл за час до назначенной встречи, с запасом времени, чтобы не торопясь, уже пешим ходом добраться до Тагилавторемонта. Спустился, как и я, в тоннель, но, на свою беду, в такой темноте и с непривычки свернул не в тот проём. Это ответвление коридора вообще не освещалось. На ощупь механик шёл какое-то время, натыкаясь на стены, пока не уткнулся в железные ступеньки, ведущие наверх. Ну, слава Богу! Подниматься пришлось только, до странного, долго. Но всё же в вышине вскоре забрезжил свет. А потом и расшатанная деревянная дверь показалась. Иваныч толкнул створку на пружине и… чуть не ослеп от яркого солнечного света! Как такое возможно в промозглый сумрачный мартовский день?! Ведь когда он спускался в заводской тоннель, тагильское небо намертво было затянуто свинцовыми тучами и неизменным серо-жёлтым дымным смогом. К тому же везде лежал плотный снег. А тут солнце по-летнему сияет, на земле ни снежинки, даже травка зелёная прорезывается. И тепло, как в мае. Ещё и музыка оптимистическая откуда-то звучит. Вдалеке работяги кучками по своим делам спешат. Даже странно. Вроде воскресенье, откуда столько народу на заводе?

Автомеханик, щурясь после темноты от солнечного света, сделал несколько шагов и огляделся вокруг. Слева, метрах в ста, цеховая столовая пари́ла. Над входом транспарант натянут «Выполним семилетний план досрочно!» Вдалеке на крыше производственного корпуса красуются сваренные из металла огромные буквы «СЛАВА ЧЕЛОВЕКУ ТРУДА!» Справа, недалеко от Иваныча, маленький допотопный гусеничный бульдозер разравнивает какую-то площадку. Не понимая, в каком направлении двигаться дальше (а вниз, обратно во мрак, спускаться очень не хотелось), механик подошёл разузнать дорогу у бульдозериста. Тот остановил свою тарахтелку и спрыгнул к на землю. Молодой парень. Одет легко, не то что Иваныч в тёплой куртке и зимней вязаной шапке. Удивлённо оглядывая подошедшего мужика, спрашивает:

- Тебе чего, батя? - Не подскажешь, как мне добраться до Тагилавторемонта?

Парень задумался на минуту, потом говорит: - Может, до автоцеха? Там всё, и авто, и ремонт… Так это с центральной проходной тебе надо было заходить, мужик. Сколько ни пытался Сергей Иванович объяснить молодому бульдозеристу, что ему не автоцех нужен, а предприятие ООО «Тагилавторемонт» , которое где-то здесь неподалёку находится, тот ни в какую не хотел соображать. И всё с большей подозрительностью присматривался к механику. В это время, на удачу, мимо проходили двое, по виду мастера или начальники участков. Иваныч сунулся к ним со своей просьбой. Те тоже поначалу не понимали о чём речь, но потом один догадался: - Вам, наверное, в ремонтно-строительный надо! Сейчас дорогу нарисую, чтоб не заблудились.

Достав из кармана широкий блокнот с карандашом, тут же начертил маршрут через тоннель. Вырвал лист и сунул со словами:

- Вот идите, как я нарисовал, и свернёте на выход в третьем проходе.

Сергей Иванович, хоть и чувствовал, что всё-таки не поняли они друг друга, но взял листок, поблагодарил и побрёл обратно ко входу в мрачный заводской тоннель. Открывая дверь, оглянулся назад. Все трое работяг стояли на том же месте и с каким-то сочувствием смотрели вслед. «За сумасшедшего точно приняли!» – подумал механик и, больше не раздумывая, начал спускаться по железным ступенькам в холодную и сырую темноту. К его радости, верный выход из подземелья он нашёл довольно быстро. Но очутившись на поверхности, в очередной раз был шокирован – снова морозный ветер, чёрные низкие тучи и снег вокруг! Никакого намёка на потепление, не то что на яркое солнце и зелёную травку, которые радовали глаз каких-то полчаса назад.

Мы с заказчиком вволю посмеялись над рассказом:

- Ты, Иваныч, в прошлое или параллельный мир забрёл по этому грёбаному тоннелю!

Механик тоже шутил и улыбался, но как-то слабо и не очень уверенно. Видно было, что мужик здорово озадачен.

Обратно к проходной мы возвращались с ним уже вдвоём. Всё по тому же заводскому полутёмному тоннелю. Всю дорогу Иваныч пытался отыскать и показать мне своротку, которая вывела его утром на солнечный свет. Мы даже пару раз поднимались на поверхность по похожим выходам. Но всё было не то. Так и дошли до проходной ни с чем. Уже прощаясь, Сергей Иванович вынул из кармана куртки руку и протянул мне для рукопожатия. И тут вижу, как у него выпала бумажка на снег.

- Иваныч, доку́мент, не потеряй!

Тот нагнулся, поднял листок и развернул: - Так вот он! Маршрут, который мне странный мастер нарисовал!

Я взял бумаженцию. Разлинованный в клетку блокнотный лист. На нём карандашом накорябаны стрелки с кружочками. Но глаз зацепился не за них… На верхнем колонтитуле чётким типографским шрифтом было отпечатано «Нижнетагильскому Ордена Трудового Красного Знамени металлургическому комбинату – 25 лет!»

Дома я открыл энциклопедию: год образования НТМК – 1940-ой.

01.12.2016

Источник: 4stor.ru