Краткое содержание предыдущих частей.
Артем встречает учительницу, к которая являлась его первыми пубертатными эротическими фантазиями, это вызывает череду снов, в которых она столь же прекрасна, как в его детстве. Но за этими снами скрывается какая-то мистическая составляющая, связанная с неким Чеширским - полукотом, получеловеком, который преследует Артема как во снах, так и в реальности. Он уничтожает Чеширского в реальном мире, после чего начинает сомневаться в своей нормальности. На работе у него возникают романтические чувства к сотруднице Ирине, у них происходит свидание и...
Кошки-мышки (мистическая повесть) часть 1
Кошки-мышки (мистическая повесть) часть 2
Тени становились гуще, кафе, чем люднее становилось, тем темнее оно было. Свет от столиков становился резаным, черным прорисовывались силуэты сидящих, звуки гасли в общем тихом гомоне людей, стоило только отвернуться от лампы на своем столе и казалось, что взгляд тонет в темноте. Приходилось говорить громче, чтобы Ирина слышала слова, музыку негромкую уже было почти неслышно – кафе становилось забегаловкой, столовкой какой-то. Кругом люди, слышалось остро, до боли, до рези в ушах как остро и противно по скользкому, белому фарфору скользят блестящие ножи, вилки, слышалось, как кто-то басовито смеется, охает, кто-то то и дело кашлял, до неприличия заливисто засмеялся так, как могут только глупые совсем, яркие животно-сексуальной красотой дамы. Глянул в сторону, там, ярко освещенное лампой жирное, с блестящими бисеринками пота чье-то лицо. Лицо жует, жует жирно, густо сочмакивая губами, изредка толстый, будто не помещающийся до конца во рту язык, мгновенно облизывал лоснящиеся, вывернутые губы, упруго и в то же время дрябло, в такт жевкам, содрогались плотные, с крупными порами, щеки, брыли. Я слышал чавканье, хлюпанье и все в такт этим жевкам на другой стороне зала, я слышал как блеск его ножа скребет об огромное, с размазанной подливкой блюдо, чувствовал, как волокнистое мясо застревает у него в зубах, слышал это похрюкивающее, сопеще-свистящее дыхание его, чувствовал этот удушающий жирно-жаркий запах, вонь то ли постного масла, то ли еще чего такого же не отмывающегося, липкого…
- Может пойдем? – остановил я ее на полуслове.
- Куда?
- Куда-нибудь. Лишь бы отсюда.
Она оглянулась по сторонам, пожала плечиками, чуть скривила яркие, в тон своей огненной шевелюре, губки. Меня же тошнило, я просто чувствовал, как внутри все у меня скручивается жгутами, узлами, к горлу подступал кислый комок, кишки выворачивало, толкало выше, в ребра, на лбу проступил холодный пот.
- Пойдем.
Я, стараясь все больше дышать ртом, быстро расплатился, на милую улыбку официантки я даже не попытался ответить, зря наверное – милая девочка, кроткая кошечка со вздернутым носиком, с аккуратными блестюшками сережек-гвоздиков в миленьких ушках.
Свободно вздохнул только на улице, оглянулся на витрину кафе: уютно, милые люди, приглушенный мягкий свет, хорошая гамма светов, но если вернуться, то…
- И куда теперь? – спросила она, чуть поежилась. Не сказать, чтобы было сильно холодно, но все же прохлада давала о себе знать.
- Не знаю, - я стянул пиджак, легко и уверенно, даже как то буднично, накинул ей на плечи.
- Это некрасиво. Ты мужчина или где? Или вообще как? Кто должен знать?! – она деланно возмутилась, яростно запахнулась в мой пиджак, так что рукав один хлопнул о спину, топнула острым каблучком о черный, с отсветами неона, асфальт.
- Мужчина, - мне было лень, после кафе, после выворачивающей кишки тошноты, мне было все апатично, все лень, я даже флирта не хотел. Об одном думал: что я такого съел? – Только нерешительный.
- Тогда матриархат! – она порывисто ухватила меня под руку, прижалась плечом и спросила тихо, - Я не переигрываю?
- Да нет, в самый раз, необычно так.
- Хорошо, а то мне на курсах актерских постоянно говорили… Ну ладно, значит… - она чуть сжала мою руку, потерлась о меня щекой, как Барсик мой, промурлыкала задумчиво, - Тогда ты, как нерешительный мужчина, проводишь меня домой.
- Снова приглашение? – спросил я нелепо.
- Считай что так, но на поведение посмотрим.
- Третье за день.
- Ну да, - она скромно, как маленькая нашкодившая девочка, пожала плечами.
- А ты знаешь, что бывает на третьем свидании, - и я чуть подтянул ее к себе, чуть нагло охватил ее за талию.
- Ну ты же нерешительный мужчина.
- Ну да, - вздохнул и она весело рассмеялась.
- Забавный ты.
- Стараюсь.
Улица была полна людей: поток навстречу, кто-то обгонял нас неспешных, неторопливых – лица, шаги, прохожие, гудящие машины, мешанина светофоров, окон, витрин и гремящей то из открытых машин, то из открытых окон, музыкой. Какафония. Я посмотрел на небо: черное, даже если бы и были звезды, не различил бы в этой мешанине красок, гари выхлопной, лиц и многоногих шагов. Я не хотел идти этими людными местами, я не хотел видеть все эти фонари, огни, быть среди всего этого – темнота и тишина, тишина и темнота…
- Ты где живешь? – она опять о чем-то щебетала, а я опять молчал и не слышал ни единого ее слова.
- У площади Красных партизан. Бывшая гостиница. Знаешь где?
- Знаю. Я короткую дорогу знаю. Хочешь покажу?
- Валяй, - она сделала брезгливый жест рукой, - если тебе так не терпится от меня избавиться…
Ойкнула, я просто выдернул ее в сторону, в черный переулок меж двумя домами, мимо такого пройдешь и не приметишь, что он тут вообще был. Переулок был темен, шум улицы в нем сразу стих – один шаг и совершенно другой мир. Я моргнул и уставился вперед, туда, где меж кирпичных стен пролегла тонкая асфальтовая дорожка до темного, уже готовящегося ко сну двора.
- Как темно, - Ирина нелепо растопырила руки, будто специально пыталась меня насмешить, - ты меня здесь убьешь или изнасилуешь?
- А что тебе больше нравится? – я чуть усмехнулся, посмотрел ей в лицо, в глаза ее и увидел, что ничуть она не шутит своими растопыренными руками. Она и вправду не видит ничего: глаза выпучены, пялятся в темноту незряче, зрачки огромные, расширенные. Я видел все. Аккуратно взял ее за руку, пальцы ее сначала дрогнули испуганно, а после ухватились за мою руку крепко, цепко, - Ты не бойся, тут чуть-чуть и двор будет, - и совсем уж глупо добавил, - там светло.
- Хорошо, - она шла за мной следом.
- Осторожно, тут бутылка, - я оттолкнул бутылку ботинком, та, громко звекнув откатилась к стене, - и стекло битое.
- Ты… Как ты видишь? – у нее под ногами захрустели те самые битые стекла.
- Помню, хожу часто, - буркнул я.
- Угу, - тихо сказала она.
Когда уже был виден выход из переулочка, она вдруг крепко ухватила меня за руку, толкнула к стенке, так, что я почувствовал твердый холод кирпичей сквозь тонкую рубаху.
- Ты что? – только и успел спросить я.
- Правило третьего свиданья, - сказала она жарко. Она уже могла меня видеть – света было достаточно.
- Так я же нере…
- А я решительная, - и она, охватив меня руками, жарко впечатала мне поцелуй. От нее пахло вкусно, светло и свежо, по-летнему мятой, чуть горчинки в запахе, будто от выгоревших трав, и еще, поверх, едва заметной ноткой чем то цветочно-карамельным. Я ответил на поцелуй, я сам захотел полнее почувствовать мягкость ее полноватых губ, захотел, чтобы ее язык – мокрый, упругий, жадный, повстречался с моим. Она чуть подалась назад, и не отпустила - белыми зубками игриво чуть оттянула мою губу, послышался ее тихий смешок и снова поцелуй, только теперь уже я охватил ее руками, облапил крепко, не заметив, как нечаянно скинул с ее плеч свой пиджак, не услышав его шуршащего падения.
Поворот, она у стены, а я давлю ее объятиями, огненность ее волос жжет мне лицо своим мягким пламенем, руки рвутся под блузку, жадные руки, слишком отвыкшие от простой любовной нежности. Они рвут, слыщится тихий треск, пуговка с тонким стуком падает на асфальт, а пальцы уже прорвались сквозь холодный шелк блузки к теплому атласу кожи.
- Тише, тише, малыш, - она улыбается, не вижу, слышу ее улыбку, ее предыхание рваное, трепетное, чувствую, как она то отдалится хочет, то прильнуть, а я… я впиваюсь в нее, охватываю поцелуями, дышу ею, представляю, как беж ее блузки будет рваться под моими руками, мне хочется его рвать, представляю как обессилено вдруг свиснут бретельки ее лифчика, съедут, высвободят жар полных грудей белые чашечки. Я рвал, снимал, она дергано как-то, развязывала мой осточертевший галстук, эту вечную, проклятую удавку, сначала пыталась расстегнуть, а после так же как я, рванула рубаху, стрельнула пуговица от ворота, остальные разумно сдались – расстегнулись. Юбка, темная, чуть выше колен, округлый чуть животик, добавляющий прелести – я не видел, я ее всю чувствовал, я вспоминал, как она стояла у доски, согнувшись, изящно отставив свой упругий, чуть тяжелый зад, вспоминал, как она говорит своим грудным, поставленным учительским голосом, как она… Я рвался к ее телу, давил его белую податливость, впивался нещадными поцелуями, шептал что-то неразличимое, сам не понимая что, свободной рукой рвал, пытался высвободиться от твердого, давящего ремня – низ живота горел, все тянуло, я хотел, в конце то концов, после стольких лет...
Она вырывалась, тихо сначала, потом громче, а после уже и вовсе едва не криком, острые ее коготки резанули мне голую грудь, боль пролегла от плеча и до ребер наискось, по лицу мазнуло остро и горячо – так и должно быть, так должно быть. Настоящая страсть только через боль, она поймет это, как кошка сама идет на крышу, после того, как кот зубами драл ее за шкирку – снова, мурлыкая, зазывно мяукая, вскинув рыжий свой хвост. Я выпустил когти, впился зубами и… Меня отбросило назад, согнуло страшной болью.
- Ты… ты… - она шмыгала носом, запахивалась торопливо в блузку свою, и только сейчас я увидел, снова вспомнил, что не в юбке она, а в джинсах узких, белых с вышивкой, с надписью «Stars B.», что бы это не значило.
- Прости… - я отвернулся, облизнул губы, на них был солоноватый кровавый привкус. Я быстро подобрал пиджак, на ходу накинул его и, уже в спину, услышал.
- Извращенец! Сумасшедший! – и уже когда выходил из подворотни снова на свет центральной улицы, в спину ударило, - И не Анна я! Ирина! Придурок…
Я свернул, и пропал с ее глаз, согнувшись, нахохлившись, словно под дождем, сунув руки в карманы, я быстро шел средь людей в сторону остановки. Со мной сталкивались плечами, кто-то ругался тихо, кто-то крикнул в спину: «глаза разуй» - я не обратил внимания.
Домой, через темную аллейку, где в зарослях валялся чеширский, я пробежал как мог быстро, от меня отшатнулась пожилая пара – они здесь всегда, каждый вечер гуляют. Обычно я с ними здоровался, едва ли не раскланивался при встрече и, почтенный отец семейства чуть приподнимал древнюю, не модную ныне фетровую шляпу, а дама его –старушка, что шла семеня, будто боясь шагать широко, кивала мне. Теперь, наверное, они меня даже и не узнали – к лучшему, к лучшему, если не узнали.
Дома я включил телевизор, глупо уставился на экран. В голове крутились идиотские мысли: что должен делать псих, когда сходит с ума? Позвонить в скорую, вызвать на дом санитаров? Начать вести дневник со слов: «Сегодня 11 августа 2020 года и сегодня я сошел с ума»? Что я должен делать?
На подлокотник кресла запрыгнул Барсик, перешагнул мне на коленки, я, рефлекторно стал его гладить. Умиротворяло эта механическая размеренность движений, это его мурлыканье тихое, его…
Он не мурлыкал. Я посмотрел на него, вздрогнул. Барскик смотрел прямо на меня, мне в глаза, он не расположился как обычно, подвернув под себя лапы, обвив себя хвостом, он не щурил глаза от удовольствия – он смотрел, и взгляд его был не кошачьим, не может кот так смотреть, так требовательно, так пристально.
- Что… Тебе что то надо? – спросил я глупо совсем, и, как мне тогда показалось, я бы не удивился, если бы он мне ответил. Но нет, он просто от меня отвернулся и, тихо мяукнув, спрыгнул на пол, зашагал прочь, за дверь, в коридор.
Я проводил его взглядом, увидел как хвост его исчез за косяком, снова повернулся к телевизору и тут же раздался звонок. Я вздрогнул, едва не подпрыгнул, посмотрел на время – начало одиннадцатого. Кого это принесло в такое время?
- Кто там?
- Соседка, Анна Дмитриевна.
- Хорошо, сейчас, - я наскоро оглянулся, и не найдя ничего лучшего, выпалил, - подождите, я не совсем одет.
Руки, чертовы руки! Я снова посмотрел на них: все сплошь в кошачьих царапинах, тут и гадать не надо – все доказательство на виду.
- Черт, черт, черт! – я бросился в комнату, схватил длинный, с непомерно же длинными рукавами махровый халат, что издревле висел за дверью, сорвал галстук, едва не с треском сдернул рубаху, и напялил халат. Длинный – рукава с гаком закрывают и кисти, и все что угодно, пальцы торчат еле-еле.
- Уже иду! – громко крикнул я и степенно, так что бы выдержать должную паузу, пошел открывать.
- Артем, вы моего Ваську не видали?
- Кого? У вас их так мн…
- Он серый, в полоску, ухо одно драное, помните? Мне кажется вы ему понравились, ходил все за вами, помните?
Конечно я его помню! Да! Его глаза желтые, его когти, рожу его щерящуюся, то как он смотрел на меня, будто знал что-то, что-то такое страшное, тайное обо мне. Нет, нас с ним не только сон объединял, тут было еще что-то, что-то совсем другое, что-то дополнительное и темное, но понял я это только сейчас.
- Серый говорите?
- Да, в полоску он, - чуть улыбнулась, - характерный такой кот. Васька.
- Нет, - сделал вид, что напряженно вспоминаю, а сам видел перед собой, у ног своих, среди бутылочных осколков и пластиковых мятых стаканчиков. Руки мои, спрятанные от пытливых глаз ее в рукавах халата, горели так, словно этот Васька только-только прошелся по ним когтями – тварь, - Нет, точно не видел. Не помню.
- Убежал куда-то… Я сегодня окно открыла – душно, прихожу, а его нет. Убежал… - она совсем уж расстроено вздохнула и двинула как-то так головой, как не должны двигать старики. Зрелая красота была в этом движении, нет, не молодость, но так двигаются только красавицы, знающие себе цену, знающие о своей привлекательности – старикам не дана такая легкая плавность, такая величавая небрежность.
- Вы не расстраивайтесь, погуляет и домой, - хохотнул, получилось поддельно, неправильно, - я бы от такой хозяйки не ушел.
- Вы не заняты? – спросила она у меня совсем вдруг, и я тоже, вдруг, ответил.
- Нет.
- Может посидим по-соседски? – она пожала плечами, но не так как старики, не от холода, а словно чуть кокетливая дама. Я вздрогнул, посмотрел на нее пристальнее, и увидел ее иной, будто через стеклянно-тонкую плоть, кожу морщинистую, проглядывалось что-то или кто-то. Она отступила назад, за границу света, обрисовалась на фоне раскрытой двери – силуэт, ярко прочерченный силуэт, ни лица, ни кожи дряблой – ничего кроме силуэта. Почему у нее остался такой силуэт? Почему она стала насквозь прогнившей старостью, но обрис ее, тень – такая же, или мне только кажется, - Пойдемте?
- Пойдемте, - я шагнул вперед, вслед за этим призраком, прикрыл дверь за собой не глядя, не отворачиваясь от нее, от волшебства во времени, ее возврата в молодость, и шагнул в темноту. Она обернулась, прошла к себе, и уже из-за поворота коридора чуть крикнула:
- Дверь за собой закройте.
Я зашел, закрыл дверь за собой, собрался снять тапочки, посмотрел вниз – тапочки, выходя из квартиры, я не одел.
- На кухню проходите.
Я прошел, мельком заглянул в темную уже комнату и увидел там блеск многих глаз: кошки, коты, котята – весь ее кошачий выводок смотрел на меня, как раньше чеширский. Может чувствовали, может знали о чеширском, а может и просто – смотрели. Кошки – это же всего лишь кошки.
На кухне тоже были кошки: лежали вольготно на подоконнике, парочка устроилась на кухонном диванчике, белая, с большим черным пятном на лбу кошка лакала из миски молоко. Стоило мне только войти на кухню, как они все до одной повернулись ко мне, уставились, кто желтыми, кто чуть зеленоватыми глазами, а та, что лакала, и вовсе оказалась разноглазой – один глаз синий, другой золотисто коричневый.
- Присаживайтесь, - сказала хозяйка и все кошки разом, будто по команде, отвернулись и каждая занялась своим делом: кто уставился в черное окно, кто стал вылизывать шерстку, белая кошка с черным пятном почесала задней лапой шею, а после, высоко подняв хвост, вышла прочь, - я сейчас чай соображу, у меня тут булочки есть, испекла. Привычка… Зачем? Не знаю. Люблю печь.
Я старался не смотреть на нее. Морок подъезда, полумрака – исчез, теперь, при ярком свете, в окружении всех этих кошек она снова была обычной. Я старательно осматривал стены: тут так же, как и в зале, сплошь и рядом были фотографии, сплошь и рядом школьники, и Анна Дмитриевна меж ними – всегда яркая, всегда пышная, всегда женственная. Ни одной семейной фотографии, ни одной свадебной, будто не было у нее жизни, кроме школьной и только одна фотография, на которой нет школы, на которой нет частокола детских лиц, но и Анны Дмитриевны там тоже нет – та же фотография чуть растерянного мальчишки лет этак семи, ну может девяти – не больше.
Она села за стол напротив меня, подняла чашку, так, что половину лица эта чашка закрыла, точно так же как Ирина там, в чайной.
- Дежа-вю, - сказал я тихо.
- Что? – она чуть подалась вперед.
- Да нет, я так… Вспомнилось. Я смотрю, вы кошек любите?
- Да не так чтобы очень, - она поскребла ногтем красную розочку на чашке, - одиноко просто. Если одна кошка: она умрет, и трагедия, и снова вроде как одна, а если две – то и боли в два раза меньше, как то…
- И дальше по математической прогрессии, - спохватился испуганно, - или алгебраической? Я, простите, забыл.
- Ну и я не помню, да и какая разница? – она потянулась за румяной булочкой с корицей, и тут дзынькнула лампочка над головой, погасла, в окно лился тонкий лунный свет, в конце-то концов тучи разошлись, и кухня из обычной малогабаритной коробки преобразилась. Блестящее серебро луны, словно тончайшая пыль, присыпал все кругом: стол, булочки эти, чашки особенно ярко блестели, серебрилась шерсть на кошке на подоконнике – настоящее царство ночи. Анна Дмитриевна было попыталась подняться, сказала тихо, - Простите, перегорела.
- Бывает, - сказал я спокойно, будто даже толком и не заметив внезапной темноты, - у нас тут часто такое, дом старый, перепады…
- Бывает, - она протянула руку, за серебряной от лунного света, с завитушками, булочкой, взяла ее. Рука у нее в свете луны была другой. Нет – морщины остались, серебряным валом и черным скатом выпирали набрякшие вены, но под этим поверхностным, наносным, проглядывалось что-то еще, рука проглядывалась та самая, что мел в школе держала, и не было на этой руке ни морщин, ни вен – красивая рука, такую хочется целовать, гладить и хочется чтобы она тебя тоже гладила. Черт! Да о чем я думаю!
Но я тоже потянулся за булочкой, специально неуклюже, так, чтобы коснуться этой руки, но под пальцами я ощутил всю ту же старую пергаментную кожу, отдернул пальцы, сказал зачем-то: «Извините».
Она не обратила внимания, поставила чашку на стол, спросила:
- Может в зал пойдем?
- Зачем, давайте так, почти что ужин при свечах.
- Но без свеч.
- Зато с луной.
- Смешно. Артем, если бы я была на пару тройку десятков лет помоложе, я бы подумала, что вы заигрываете со мной, флиртуете, - она чуть улыбнулась. Улыбнулись ее сухие сморщенные губы, но под ними я явственно видел губы полные, припухлые, видел вздернутый подбородок, видел ямочки на щеках – будто ее, ту, настоящую, мою, Анну Дмитриевну, посадили в стеклянный гроб, в старуху эту заточили.
- А почему нет?
- А я ведь помню, помню, как вы на меня смотрели. Вы тогда были мальчишкой, сколько вам было? Седьмой класс вроде? Мальчишка. Как вы на меня смотрели, Артем, как смотрели! – она всплеснула руками и вновь я увидел ее внутри старухи. Ударить, разбить в дребезги это чертово стекло, так, чтобы оно разлетелось, чтобы…
- Да, я, наверное, был влюблен в вас.
- Наверное, - она засмеялась, чисто засмеялась, звонко, - да я думала вы сожжете меня взглядом! Как бы я хотела, чтобы на меня теперь так смотрели, ах как бы я хотела… - она мотнула головой, вспомнила что-то, губу закусила, совсем как тогда, в школе, когда задумчиво смотрела в окно и не замечала, как я на нее смотрю исподлобья, жадно смотрю, похотливо. Не было любви у меня тогда, наверное, была только похоть, страшная, несусветная похоть, только я тогда ее не понимал совершенно, не знал что с ней делать, как быть. Так и осталась она во мне, до конца, до сегодня, торчит, горит, и опять давит желанием, только теперь, через годы, через все это… Не похоть уже, не только похоть – больше, много больше. Теперь это почти любовь, нет конечно, но я то люблю ту, что в стеклянном гробу этого противного, дряхлого тела!
- Так я на вас сейчас, - сглотнул, боясь признания, - сейчас так же смотрю.
- Не шутите так, и не надо. Ничего хорошего это не принесло тогда, и сейчас… Сейчас тоже не надо, глупо, Артем, шутите… Давайте лучше в зал пойдем, там светло.
- Нет! – сказал я чуть громче, чем надо, тут же, не так громко, продолжил, - Глаза устали на работе. Сижу и отдыхаю. Давайте еще чуть-чуть.
- Давайте, - повернула голову. Ну почему, почему она такая женственная? Нет, нет… Я прикрыл глаза, зажмурился для того чтобы не видеть ее, лишь на один миг отдохнуть от этой раздвоенности, в голове набатом стучало, звенело, било: «Я сошел с ума, я сошел с ума», но все одно – чувствовал, как соскальзываю я в это сумасшествие, чувствовал, что хочу скользить туда, в темноту безумия все быстрее и быстрее, чтобы в следующий раз потянуться к ее руке и почувствовать не старую сухость, а упругость нежной молодой кожи.
Открыл глаза, уставился сквозь старое лицо, на молодое, в глаза ее уставился, и, не глядя, рукой потянулся. Еще чуть, я верил, я знал об этом, я коснусь ее, пальцы мои пройдут сквозь серебряную пыль времени и…
Взвыла диким мявом кошка на подоконнике, а за нею следом и другая, зашипела та, что спала на диванчике рядом с нами.
- Все, - не выдержала Анна Дмитриевна, - пойдемте в зал. Мне уже надоели эти жмурки, я даже чуть-чуть вас бояться стала. Смешно?
- Смешно, - согласился, глянул на кошку. Я хорошо, да что там, я великолепно видел ее в темноте, так же как и кошка меня. Теперь я полностью поверил в то, что стал таким же, как они, потому что только подобный может биться с подобным на равных – это закон природы, закон жизни. И хватит уже обманывать себя! Я не сошел с ума! Нет, это мир, это кошки эти сошли с ума. Призраки, злые твари ночи. Они держат, да, это именно они держат Анну Дмитриевну в этой старой, изгрызенной могильными червями времени, старухе. Стоило только удавить мне одного из них, не знаю, может вожака, как амальгама этой древней твари, старухи этой, поблекла и я уже вижу сквозь нее, я вижу ее настоящую, мою родную, мою любимую. Она видела, как я смотрю на нее, она ждала меня все эти годы, ждала, пока похоть моя вырастет, окрепнет, поднимется из неудовлетворенного, потного, липкого болота ночей юности до крылатой, до настоящей любви. И вот он я, и крылья за моей спиной, и сердце, вот только эти кошки…
- Я пойду, наверное, - сказал я, - Завтра вставать рано, день тяжелый, у нас отчеты.
- Понимаю. Я вас провожу.
Я ушел. Закрылась за мной дверь, щелкнул замок, я остался один в кромешной темноте подъезда. Но я видел все вокруг, и еще, кроме подъезда, кроме филенок дверей и истертых ступеней, видел я, как таращатся на меня сквозь двери кошки, как уставились они на меня ненавидящим взглядом – горели огоньки их глаз за дверью, за стеной, там, где должно быть был зал. Они боялись меня! Боялись, потому что я знал их тайну, я узнал их секрет. Усмехнулся, нет, - я ощерился, потому что теперь знал, как бороться с ними, как их победить.
Я вошел в свою квартиру, Барсик вышел в коридор, посмотрел на меня пристально, но не как те, не как эти темные твари там – это был другой взгляд: сильный, горделивый – взгляд равного. Я кивнул ему, он развернулся и ушел в зал. Теперь то я точно знал, кто мне помог в том сне, чья эта шерсть проросла на мне, чья сила столкнула с меня чеширского.
Я выключил везде свет – он мне был не нужен. Разделся, лег на кровать, закрыл глаза. Я не собирался спать, так было легче слушать то, о чем договариваются там все эти коты, кошки, котята – всё это поганое племя. Шепот их лился в мои уши, нет прямо в мозги, густой черной жижей он вливался, без слов, без обозначений, одной лишь силой, одной ненавистью, одним страхом – чувствами.
Кровать рядом со мной дрогнула – это Барсик запрыгнул, залез мне на грудь, улегся там как всегда, подвернув под себя лапы, прикрыв глаза, опустив вперед голову.
«Сегодня они придут за тобой» - родилась у меня в голове мысль, почти моя, почти моим голосом, но я сразу понял, что это мой Барсик.
«Ты мне поможешь?»
«Я тебя не оставлю»
«Мы сможем их победить?» - я даже не спрашивал, утверждал.
«Не хочу загадывать»
Я улыбнулся. Я знал, что мы победим, я был в этом уверен.
Автор:
Волченко П.Н.
Рассортированные по жанрам ссылки на прочие мои произведения в разделе:
Простите (разбивка по выкладкам в аккаунте)