Отрывок про Чапу
...Погода была единственным, что радовало. Что у нас имелось на тот момент? Враги, которые ищут нас в предгорьях, пятнадцать измотанных, умиравших от голода царевен, ваш покорный слуга и несколько доспехов на всех. Чего не было? Еды. Лишнее из имевшегося мы с удовольствием обменяли бы на недостающее. За обмен врагов на еду отвечал командир, то есть я. В меня верили, на меня надеялись, на некоторое время для стайки молодых аристократок я стал заместителем бога на земле. Потому что сами они ничего не умели – ни добыть пищу, ни серьезно противостоять охотившимся за нами силам.
Я проснулся первым. Ну, не то, чтобы вот прямо-таки взял – и проснулся. Все было несколько иначе. Трещали электрические разряды, в ушах тревожно бумкало – как в поезде, только перестук выходил басовито-гулкий и зловещий. Поднявшийся вихрь взмел пакеты и обрывки газет. Мы – сумевшие вернуться назад земляне-попаданцы (последнее – во всех имевшихся смыслах) – проявились в родном мире такими же, какими прибыли в другой – нагими и беззащитными. Вцепившись в почву всеми конечностями, Тома пряталась между Шуриком и чем-то недовольным дядей Люсиком, я осматривался. Пока все жались к спасительной земле, Малик медленно распрямился.
– Мне нужна твоя одежда, – грозно объявил он оказавшемуся неподалеку первому встречному.
Похожая на скалу несокрушимо-огромная фигура нашего друга нависла над крепким мужичком, каким тот казался себе и окружающим, пока не рядом не оказался Малик.
Все же нельзя так грубо. К тому же, фразу наш горбоносый пилот явно у кого-то стащил.
Да это же сцена из старого фильма, но теперь с нашим участием – какая-то пародия, как все в жизни, если сравнивать с кино.
Сон лопнул, как лед на реке, и лениво потек куда-то. Окончательно проснувшись, я обнаружил себя повернутым к дереву, а Варвару – обнявшей меня сзади. Во сне перевернулись. Ладно, это во сне, не считается. Зато тепло было. Надо бы спасибо сказать. Впрочем, обойдется.
Мысли о возвращении в далекий дом развеялись, и меня с головой утопило в настоящем. Высвободившись из объятий спавшей девушки, я потянулся, отошел в сторонку и несколько раз присел. За приседаниями последовали нагибы в разные стороны, прыжки на месте и, наконец, пробежка вокруг сонного царства. Царевны беспардонно дрыхли, прижавшись друг к дружке – носы сопели, ресницы иногда подрагивали, ноги поджимались к скукожившимся туловищам. Хоть из пушки пали. Можно прийти, грохоча латами, целой армии, каждую из них связать, покидать штабелем в телегу и увести – они не проснулись бы. Организмы брали свое. Точнее, забирали. Мозгам велели молчать.
Нет, в телегу не погрузили бы, телега на такой склон не доберется. Я осмотрелся по сторонам с края лесочка. Каменная пустыня предгорья отсюда начинала обрастать кустарником. Чем ниже, тем больше. Вдали волновалась зеленая масса деревьев. Полдня пути – и мы под защитой бескрайнего леса.
Под защитой ли? Там могут быть волки, рыкцари, человолки… да мало ли. Для нас лес опасен своей ежесекундной неожиданностью.
Меня тянуло в горы. Туда не ходят местные, там нет ничего и никого, поэтому спасаться нужно именно там. Но сначала – найти еду. Места почти знакомые, со стаей я проходил здесь чуть ниже.
Вспомнились нескончаемые грядки клубники. Мм-м… К ним идти долго и опасно, но это вторично, потому как не сезон. Какие овощи и фрукты созревают в декабре, я не знал, тем более – в новом климате и в новом месте, где знакомой кажется в лучшем случае половина флоры. Отчего так – загадка. На родной Земле похожая на эту местность мне неизвестна, как и многие здешние растения. Не видел даже на картинках. Где же мы? Вопрос пока ответа не имел.
До сих пор ногти приходилось обгрызать или стачивать о камни, и вот – счастье! – в руках острейший нож. Я присел между нескольких валунов, и в траву полетели срезаемые заскорузлые кусочки. После рук настала очередь ног, и я снова почувствовал себя человеком. Долой наследие звериного царства, человек – звучит гордо! И какой человек. Ну, настоящий полковник. Для полного счастья осталось полк накормить. Для начала.
Вспомнились апельсины, которыми так беззаботно кидались с Томой. Вот у кого самый сезон, но именно со стороны известной мне рощи двигались полчища разбойников. Надо искать еще, наверняка та роща не единственная в мире.
Я продолжил обход. Ниже по склону нашлась полянка со съедобными корешками. На шестнадцать рыл – каждому на один зуб, но я собрал все, сколько нашел, и, вернувшись, сложил у лежанки. Царевны еще спали. Кажется, их морили не только голодом, но и бессонницей. Или с теми рожами в одном помещении не поспишь.
Подумав, я вновь отправился вниз по склону, на этот раз еще ниже и во много раз осторожней – чтоб не попасть на глаза никому, кто случайно (или не случайно) окажется в дальнем лесу.
Глаза не врали – в одном месте в зелени пробивались оранжевые проблески. Пошла слюна, сработал глотательный рефлекс. Легки на помине. Если это действительно апельсины, спускаться до них по скалистым буеракам придется несколько часов. Потом еще не заблудиться в лесу. Но – апельсины!
Слева метрах в пятистах вздымалась небольшая каменная гряда, за которой просто обязана находиться поляна – с продуваемых мест почву смывает именно в такие естественные низинки. Я направился туда.
Предчувствие не обмануло. В сырой впадине за отрогом обнаружились кусточки, на них – длинные плоды, внешне похожие на чурчхелу с солнечного юга, только зеленые. Я надкусил один. Сухо, вязко, противно. Под надорванной толстой кожурой обнаружились зеленоватые овальчики – жесткие и тоже невкусные. Собственно, в таком виде практически несъедобные. Но если перетереть их в порошок или попытаться съесть с чем-то в перетертой массе… Инстинкт подсказывал, что это едят. Только как?
Отвык я от людской жизни. Их варят! Это горошек, бобы или что-то в том же роде. Можно сварить кашу.
Взгляд под ноги заставил побелеть. Между кустами почву проминал след – отчетливый, большой, довольно свежий. След сапога.
Сначала я огляделся. Видимость со склона хорошая, нигде никого не видно. След направлялся влево, на запад, куда мы с царевнами двигались весь предыдущий день. Кто-то ушел из выбранного нами для ночевки места буквально перед нашим приходом. Или мы его согнали? Вчера, в темноте, мы чужих не видели. Но ведь – в темноте. Вот и ответ. Если это враг, он мог пойти за подмогой.
Взбудораженный, я обследовал округу еще на несколько сот метров. Итог: чужак был не один. Несколько человек тащили что-то тяжелое – в паре мест заметны следы волока. И главный вывод: они ушли еще ночью. Сами нас испугались. Если бы рыкцари – не стали бы прятаться от сборища малолеток. Может, кто-то из разбойников решил вернуться к мирной жизни и спасался теперь от всех – своих и чужих?
Неважно. Нам они не опасны, и они уже далеко, точка. Набрав в подол юбки местного гороха столько, сколько мог унести, я двинулся обратно.
Место ночлега медленно оживало. Одни царевны еще спали, вторые сонно выглядывали из лежанки, пытаясь сообразить, что, где и почему. Третьи уже встали и оправляли помятую одежду. Некоторые отходили в сторонку.
Обнаружившая мое отсутствие Варвара привстала на листвяной подстилке, взгляд искал меня и, найдя, немного успокоился и уставился на принесенную добычу.
– Что это?
– Еда. – Ссыпав на землю горку пупырчатых полосок, я присел рядом с Варварой – близко, но не слишком, оставив чисто деловую дистанцию. – Представь мне команду, за которую теперь несу ответственность.
Как у ребенка, воображающего, что стреляет из пулемета, Варварин указательный палец застрочил по ученицам:
– Александра Пелагеина, Клара Ольгина, Кристина Есенина, Амалия Фаинина, Майя Береславина…
– Тпррр, стоп, пожалуйста, – перебил я. – Память не резиновая.
– Какая?
Я мигом поправился:
– Плохая. Давай только имена. Сразу всех не запомню, но хоть что-то останется.
Теперь Варвара стала декламировать, проговаривая медленно и четко, как чтец указа о награждении посмертно:
– Александра, Кристина, Клара, Майя, Амалия, Софья, Анна, Ираида, Марьяна, Антонина, Ефросинья, Ярослава, Любава, Феофания.
– Угу.
У меня закружилась голова. Точнее, в голове закружились имена, сваленные в кучку рядом с другой кучкой – из лиц. И они никак не хотели распределяться попарно.
– Теперь еще раз, только по тем, кто встал, – попросил я.
– Длинноволосая блондинка, которая идет за деревья – Александра. Мелкая…
– Клара, помню. Кудрявую темненькую Кристину тоже знаю. Кто эта курносая, которая вчера всем помогала, хотя сама еле ноги переставляла?
– Майя. Она из…
– Без подробностей, – взмолился я.
Плотненькая царевна восторженно таращила глаза, пытаясь вспомнить, каким чудом ее занесло в предгорный лес, а вспомнив – еще больше обрадовалась. Темные волосы за ночь расплелись, одежда смялась, но девушка не обращала внимания. Дескать, мелочи. Не до них. Напевая под нос и ритмично покачивая растрепанной головой, она вылезла и с упоением уставилась на задравшийся за облака ломаный горизонт.
Вчера эта царевна отлично себя проявила. Побольше бы таких.
– А крупная, примерно моего роста?
В начале июня, когда я сам Варваре, образно выражаясь, в пупок дышал, эта ученица тоже ничем не выделялась. Теперь вот раздалась ввысь и вширь как на дрожжах. Плечам и рукам мог позавидовать кузнец, почти соломенные ярко-желтые волосы чуточку вились и едва достигали объемистых плеч. Густые брови свелись над предметом изучения: царевна рассматривала царапинку на шлеме, который не бросила вчера, несмотря на усталость. Она попыталась затереть царапину рукавом рубашки. Деловитая, основательная, ответственная.
– Антонина, – представила ее Варвара.
– Позови Майю, Антонину и Кристину, только тихо, пусть остальные отдыхают.
Собравшись в течение минуты, все расселись вокруг меня на траву: грязные, мятые, стыдливо прикрывавшие пятна на одежде. Давно не мытые головы по-заговорщицки приблизились. Довольные, что выбор остановился на них, царевны горели жаждой деятельности.
– Мы с вами пойдем в дальний лес за едой, – объявил я. – Возьмите по пустому мешку.
– Оружие брать? – поинтересовалась большая Антонина, серьезно глядя в лицо. Без страха. Вдумчивая и предусмотрительная, она просто узнавала, к чему быть готовой.
Хорошие качества для похода. Я похвалил себя за выбор.
– Обязательно. Кто-нибудь из гнука стрелять умеет?
Все сделали страшные глаза. Еще бы, запрещенное оружие.
– Берите мечи. – Я обернулся к Варваре: – Захочется пить, выкопайте ямку в самом сыром месте, будет сочиться вода.
Она непонимающе сомкнула брови:
– Разве я не иду?
– Остаешься за главную. Сидеть тихо, не шуметь, деревьев не валить, костров не разжигать. Появятся чужие – уходите от них в противоположную сторону. Если мы не вернемся до утра, идите на закат, сколько сможете, там повернете на север, к людям. Должны выйти к своим.
– А если вам понадобится помощь?
Я отмахнулся:
– Ни в коем случае не идти за нами без разрешения. Если что – пришлю связную. Или дам знак: на высоких деревьях вон в той стороне вывешу свою рубаху.
– Тогда сразу идти к вам? – уточнила Варвара.
Я на миг задумался. Какой сигнал подать, если опасность? Костер развести? Дерево свалить? Это долго, и кто-то может сделать то же самое случайно. Можно поднять два сигнальных флага. Если уже прячешься на дереве, это возможно, но поднимать два при реальной угрозе… нет, при угрозе надо делать простейшее. Меняем.
– Одна тряпка – срочно уходите. Две – идите к нам. Повтори.
– Одна – бежать от, две – шуровать к.
– Отлично.
Моя команда повеселела, Антонина широко и могуче потянулась, курносое личико Майи вскинулось на меня, ожидая приказа. Кристина даже оперлась о землю руками, готовясь вскочить всеми четырьмя конечностями. Кандидатка в стаю, понимаешь. Сам бы так сделал. Я ведь только-только начал отвыкать. Недавнее звериное прошлое не отпускало, приходилось постоянно держать себя в руках и пресекать на корню позывы, которые испугали бы девчонок. Не хватало еще привычно грыкнуть с возмущением или обратиться к кому-нибудь кратким «ррр» вместо неимоверно длинной фразы, которую нормальный человолк легко понял бы по интонации, позе и мимике. Слов человолки не знали, только радостный лай, грозный рык и вой страдания, зато остальные чувства и понятия прекрасно выражались их смесями и вариациями. Например, бывало так:
– Рррр! – опрокидывал меня грузным телом самец, которого мы с Томой прозвали Гиббоном.
Приходилось лежать на спине, подрыгивая ножками, и делать вид, что подавлен, что все понял и покоряюсь. Что именно понял? Неважно, в любом случае это по поводу вечного выяснения, кто сильнее. Гиббон имел габариты шкафа, волосатость дикобраза и вонючесть скунса. Каждый раз, когда его ставил на место вожак, Гиббон шел отыгрываться на менее значимых особях. Понятно, что это я так витиевато о себе выразился. Местный порядок напоминал нечто вроде армейской дедовщины, как о ней рассказывали. Выглядит отвратительно, но в ней имеется системообразующий стержень, на котором тоже может держаться общество. Оно и держалось.
Или такой «разговор»:
– Гав! – радостно говорила мне молодая низкоранговая самочка, оттесняя от основной стаи.
Худая и жилистая, она не имела пары. Ростом с Тому, возрастом постарше. На вытянутом лице блуждало беспокойное подобие улыбки. Волосы напоминали мои: русые, непослушные и столь же нестерпимо грязные. Хлипкие плечи передних конечностей перетекали в узкую грудную клетку. Тельце топорщилось мягким вниз, а жесткими лопатками вверх. Как штурмовик на боевом вылете: сверху крылышки, снизу бомбочки. Впалый животик нежданно проступал отчетливой решеткой пресса. Поскольку хвоста не имелось, самочка задорно помахивала передо мной тощей кормой так, будто он подразумевался. Пару раз умудрялась лизнуть в щеку или куда достанет. Я отбрыкивался, строил страшную морду, рычал, но, видно, не очень правдоподобно. Попытки подружиться не прекращались.
– Опять Пиявка приставала? – неведомым способом узнавала Тома о том, чего видеть никак не могла.
Я изображал надменное равнодушие. Типа, не ваше волчье дело, сударыня человолчица Тома.
У нее тоже завелся поклонник. Он не подходил, глядел издали истосковавшимся голодным взглядом, нарезал круги, как бы демонстрируя себя, но не навязываясь. У нас он стал Зыриком, Вуайеристом, Глазодером, Смотрюном... Каждый день приносил новые варианты.
– Как наш Смотрик? – интересовался я после любой отлучки. – Руку и еще что-нибудь предложил?
– Все смотрит, – горестно вздыхала Тома.
– Любуется, – объяснял я.
– Было бы чем, – сердито фыркала Тома. – Тут вон сколько всяких вот с такими и с вот тут о-го-го.
– Зато ты всех нежнее, всех румяней и умнее.
Перекинуться несколькими фразами удавалось нечасто. Обычно после первого же шепота где-нибудь раздавался настороженный или агрессивный рык, и мы затыкались.
Как я уже сказал, в стае, насчитывавшей десятки особей, соблюдалась четкая иерархия. Лучшее место занимали вожак и его самка (вспомнилось, что так же у волков – настоящих, не местных). Самый сильный самец держал в узде мужскую половину стаи, сильнейшая самка – женскую. Назвать их мужчинами и женщинами можно было с огромной натяжкой. Обычные на вид люди, которые превратились в зверей. Огня не знали, никаких орудий, начиная с камней и палок, не признавали. Передвигалось сообщество исключительно на четвереньках. Питались человолки добытыми в округе волками-собаками, пили их кровь, ели печень, сердца, сырое мясо. Тухлое сбрасывалось со скалы – скармливалось тем же волкам, так сказать, на откорм. Прочий рацион составляли корнеплоды, множество трав, некоторые листья, насекомые, черви и личинки. Мы с Томой сначала плевались, но с голода стали есть почти все, кроме сырого мяса. Как его усваивали луженые внутренности человолков, не знаю. Дело привычки? Или естественный отбор, работавший многие поколения? Едят же сырое мясо на северах и еще где-то.
Несмотря на жесткие правила, в стае постоянно возникали какие-то свары. Воспитательным рыком вожака они быстро прекращались. Мне нравились откровенность и простота звериной жизни. Четкость, логичность и неотвратимая суровость их законов. Каждый знай свое место. Считаешь, что заслуживаешь большего – отвоюй себе большее. Отвоевал – наслаждайся. Побили – признай поражение и живи дальше. Никаких интриг, никаких бесплодных амбиций. Самцы разных рангов в повседневной жизни друг друга обходили. Если наметилась охота, там – сообща. Нижние ранги во всем помогали вожакам. Если что-то не так, одного взгляда, который ставил на место, оказывалось достаточно для вразумления. Если недостаточно, если наглец нарывался – следовал злобный рык, толчок, иногда укус. Что нравилось, человолки подавляли дух возможного соперника, не калеча его. Стая понимала, что противостоять внешним угрозам сможет только сообща, и чем больше в ней боеспособных особей, тем лучше.
Мы с Томой внимательно смотрели вокруг и учились. Учиться пришлось всему: правильно лежать, сидеть, ходить, бегать, прыгать, общаться. Как детям, все приходилось открывать заново. Мы занимали в местной иерархии нижнее положение. Это значит – постоянные тычки, толчки, укусы, рык по поводу и без. У каждого имелось свое место, отвоеванное у других. Чем ближе к вожаку, тем почетнее. Мы с Томой оказались с краю.
Мы были вместе, но одиноки. Дважды одиноки. Каждый сам по себе, не находя душе приюта и покоя… и вместе. Вдвоем мы были еще более одиноки. Тоже дважды. Вынутые из своего мира, заброшенные черт знает куда. И выдернутые уже из нового мира. Вместо какого-никакого общества людей, пусть средневековых кровожадных феодалов-вегетарианцев, оказались среди зверей, пусть и в человечьем обличье. Чтоб выжить и вернуться хотя бы в мир номер два, приходилось прилагать массу усилий. Главным было во всем подражать, не выдав в себе человека. Но как же надоедало притворяться! Везде. Дома выдавать себя за исключительно правильного, в прежней земной школе – за умного и прилежного, в местной – за девочку. Быть то ангелом, то царевной, то волком. И везде, что удивительно, сходить за своего.
Премудрость человолчьего общения я выучил назубок, прекрасно им пользовался и, вновь попав к людям, с трудом удерживал позыв сказать эмоциями, а не словами. Сказать без слов можно было все, что угодно, но, если убрать нюансы, то главные чувства люди-звери выражали всего четырьмя способами.
Самым простым было игнорирование.
Свирепый оскал означал агрессию, ярость, выражение превосходства и принуждение к повиновению.
Нежелание связываться признавалось желанием подчиняться. Нужно было лебезить, расстилаясь по земле передней частью, елозя грудью и заискивающей мордой, либо падать на спину, демонстрируя, что без драки признаешь поражение. Тогда оставляли в покое.
Четвертое выражение чувств, самое приятное – любовь и симпатия. Человолки ухаживали просто, при помощи языка, который при первой возможности старался добраться до понравившейся особы. Взаимно симпатизирующие терлись мордами, облизывали друг друга. Постепенно из таких складывались пары. Но не обязательно. Самцы выбирали из нескольких самок, самки из многих самцов. Иногда возникали ссоры по этому поводу. Доходило до драк. Тогда вмешивался вожак, восстанавливая статус-кво.
В стае меня иногда нервировала общая нагота. Именно нервировала, не отвлекала. Так, наверное, люди чувствуют себя на нудистском пляже. Когда голые все, это не волнует. Это нормально. Настолько естественно, что неправильным выглядит человек одетый. В бытность человолком я сам смотрел на одетую вертикально ходящую особь как на инопланетянина. Логичны и естественны были грустно свисающие краники самцов, опасно болтавшиеся при ходьбе на четвереньках, и волочившаяся почти по земле мякоть взрослых самок. И облапившие светлокожих мам детеныши, которые висели на спинах и при любой возможности сосали грудь.
После такой жизни перестроиться на нормальные движения и выражения мыслей было трудно. Но необходимо. Правда, чем дальше, тем чаще я вздыхал по поводу былой простоты отношений.
– Насчет воды, – вернулась Варвара к насущной теме. Начавшие вставать ученицы со вздохом опустились на место. – Она не резиновая.
– Какая? – опешил я.
Воспоминания сдуло, реальность вновь взяла за горло.
– Плохая. Сам это слово говорил.
Ну, хрен ей в редьку. Еще ляпнет при ком-то, кто в курсе, и останутся от козлика рожки да ножки.
Так странные слова в обиход и просачиваются – от нас, прибывших из будущего. А не остались от прошлого, как упорно думалось, невзирая на объяснения дяди Люсика.
Да, это еще одно подтверждение, что меня закинуло в прошлое. Вопрос: тогда откуда у этого прошлого свое прошлое, что вылезает срытыми крепостями и косорукими акопалипсами?
Это промелькнуло в голове за секунду. Я вернулся в настоящее.
– Вода будет грязной. Надо дать отстояться.
– Ее может не быть, – возразила Варвара.
Девчонки закивали, подтверждая. Я ковырнул почву носком сапога:
– Сыро. Значит, в глубине совсем мокро.
– Мокрая земля – не вода. Лизать ее, что ли?
Меня всколыхнуло. Горло успело подавить уже вырывавшийся упомянутый грык. Комки грязи, вылетевшие из-под ударившего в землю каблука, разлетелись в стороны. Один прилип к щеке Варвары.
– Если умираешь от жажды – будешь лизать, – жестко проговорил я, – а нет – значит, не умираешь!
Девочки съежились, присмирели. Даже Варвара. Вытершись тыльной стороной ладони, она не проронила ни слова. Кажется, женская интуиция воспринимает телепатию не хуже звериной.
Покончив с пораженческими настроениями, я продолжил спокойнее:
– Возьмите мешок, набирайте мокрую землю и выкручивайте, пока вода не просочится наружу. Так много раз.
– Тревога! – раздалось с дальней окраины леска, в котором располагался лагерь.
Хватая оружие, все бросились туда. Лица вмиг перестали быть сонными, лежак опустел, словно тополиный пух ветром сдуло. Этот пух ощетинился клинками, готовясь продать свою жизнь как можно дороже, а еще лучше – купить пару-другую чужих.
Остры, однако, глаза у девчонок: в далекой дали по камням горного склона что-то быстро неслось в нашу сторону – как перекати-поле, как сдутые ветром клочья тумана над водой, нисколько не обращая внимания на кажущуюся непроходимость. Щурившаяся Варвара вдруг побелела:
– Это…
Я кивнул:
– Стая.
Упавшее слово обратило все живое в такой же камень, как скалы вокруг: на пределе видимости двигались по горе человолки с добычей. Уйму вооруженных людей, от которых разило немытостью, они учуяли издали и, плавно изменив траекторию, стая ушла верхним отрогом.
В ближайшее время страшного противника можно не опасаться – трофеи нужно доставить в пещеру, а там начнется пир. Новая охота возможна не ранее завтра-послезавтра, и это в случае, если еды окажется мало. А ее, как я увидел, хватало. Вряд ли это волчатина, скорее, человолки поживились на месте очередной битвы.
– Отбой тревоги, – объявил я, когда последние движущиеся точки исчезли вдали. – Отдыхайте. Но по сторонам посматривайте.
Мы даже расслабиться не успели:
– А-а! – со страхом и болью донеслось сбоку.
Отдых отменялся. Кристина, шагнувшая на ком сухой травы, теперь торчала над ним в перекособоченной позе – нога провалилась по самый верх бедра и застряла в дыре среди камней. Ни туда, ни сюда. Мои усилия по вытаскиванию за руки вверх успехом не увенчались, а ее собственные попытки, связанные с дерганьем в стороны, едва не повредили ногу. Громкое «Ой!» остановило нашу бурную деятельность. Несколько учениц, толкаясь, принялись раскидывать траву, почву и перекрестно лежавшие – словно специально уложенные таким образом – ветви под ней.
Скальную породу пересекала трещина, она вилась между деревьями на несколько метров вперед. Кристину угораздило попасть в самую узкую часть. Дальше в щель могла бы поместиться не только нога, но и весь человек, что и было мной тут же продемонстрировано. Нырнув во тьму, я просочился в самую глубину, внутри дал глазам немного привыкнуть и осмотрелся.
Щель как щель, в качестве пещеры использовать нельзя: пролом почти вертикальный, от дождя не укроешься, а дно – череда сплошных острых выступов и углублений. Ни лечь, ни отдохнуть. Впрочем, здесь можно прятаться паре человек – при угрозе жизни, когда дождь и прочие неудобства просто не замечаются.
Нога Кристины в грязном кожаном мокасине едва не била меня по макушке. Вот оно что: нужно двигать ее вперед согнутой, тогда выйдет на широкое место. Я осторожно взялся пальцами за тонкую щиколотку.
– А-а! – оглушил сверху девичий вопль.
– Кристина, это я. – В одно движение ее нога была вытянута мной в нужном направлении. – Вот и все.
Обошлось содранным кусочком кожи. Могло быть хуже.
Полазив по трещине еще, я сделал вывод: пещеркой активно пользуются. Людям здесь некомфортно, а вещам – в самый раз. На камне виднелись многочисленные потертости и царапины, оставленные опускаемым и поднимаемым грузом. Сейчас чей-то возможный тайник был пуст.
Прошу прощения, не пуст. Один камень явно выделялся своей инородностью – на мой взгляд недавнего человолка, привыкшего к жизни среди камней. Я расшатал его и вынул. В глубине обнаружилась выемка, за которой можно спрятать пару мешков золота. Вместо золота здесь ползали мокрицы, а в застоявшемся воздухе, несмотря на сырость, стоял убойный запах чеснока и пота. Кто-то был здесь совсем недавно. Возможно, те самые обладатели ног и груза, чьи следы я видел около лагеря.
Попыхтев, я выкарабкался на свет и указал на трещину.
– Не накрывайте, чтоб еще кто-нибудь не провалился. И хорошо бы огородить торчащими ветками.
С этой минуты движения царевен стали намного аккуратнее, ступни прощупывали почву, прежде, чем перенести вес. Вот и прекрасно, целее будут.
Я вновь собрал отобранную команду в сторонке. Остававшаяся за командира Варвара, естественно, тоже присутствовала, и мои первые распоряжения коснулись именно ее:
– Воду наберите про запас в шлемы, у вас их остается три. Отстоится, можно пить. Лучше, конечно, прокипятить, но дым выдаст убежище, а рыкцари опаснее микробов. Напейтесь и наберите воды с собой, возьмем в горы. И дров наберите, сколько можно. И сухой травы. Не думаю, что дело дойдет до костра, но если дойдет, нужно быть готовым. Вопросы есть?
Антонина подняла бровь:
– Как ты сказал: рыкцари опасней чем кто?
Мяч ей в ворота и полный стадион зрителей. И мне заодно, поскольку сам виноват.
– Чем другие рыкцари, мелкие и вредные. Неважно. Я спрашивал по существу дела.
– Вдруг вы не вернетесь до утра потому, что просто задержитесь? – задумчиво ввернула Варвара. – А мы уйдем.
– Тогда отправимся вам на перехват. Постараемся не задерживаться. Вон кучка корешков. – Я указал на принесенное с утра. – Разделите, поешьте.
Кристина сглотнула. И не она одна.
– Себе еще найдем по дороге, – успокоил я команду. – С вопросами все?
– Какой знак подать, если увидим угрозу вам? – осведомилась Варвара.
Гм. Соображает. Об этом я не подумал.
– Пригните крайнее деревце на пригорке. На фоне скалы его должно быть видно от леса. Буду знать, что к нам кто-то идет.
– Если враг двинется сюда, как сообщить, что мы ушли, а здесь засада?
Я вытащил и протянул девушке кремень:
– Запалите собранный хворост, мы увидим дым.
– А если снова туман? – возразила она.
Я пожал плечами.
– Тогда не увидим.
Больше вопросов не возникло.
Непросто быть командиром. Столько мелочей, о которых нужно думать заранее. Поправив на плече гнук, я повел навьюченную пустыми мешками продовольственную экспедицию в сторону далекого леса. Наступали осторожно, памятуя о прикрытой трещине. Каменистый склон оказался крутым, дальше понадобилась еще большая осторожность, чтоб не соскользнуть. Я постоянно оглядывался.
– Все помнят сигналы?
Если со мной что-то случится, сигналить и принимать информацию придется спутницам. Вышагивавшая плечом к плечу Кристина бойко отрапортовала:
– Один флаг – срочно уходите, два – идите к нам. Если кто-то движется в нашу сторону – согнутое деревце. Если угроза лагерю – костер.
– Откуда взять флаг? – с детской прямотой вопросила Антонина.
Единственная из нас в доспехах и шлеме, из-за своей крупности она выглядела самой взрослой. Внешность обманчива.
Я прокашлялся, не зная, как приступить к объяснению. Разговаривая с Варварой, имел в виду себя, теперь задумался о вариантах.
– Решим этот вопрос, – успокоила меня Кристина, переглянувшись с Майей.
Та едва сдержала смех.
(отрывок из книги «Урок ловиласки*» – полной версии одного из событий "Зимописи")
*ловиласка, любушки – искусство любви.
Кусочек Зимописи
Мимо пронеслась с охапкой валежника златовласая Александра. Мои ладони вспотели, фантомно ощутив ее крепкое тело в руках. Захотелось вновь обнять, прижать, погладить по волосам…
Не по этим. По утраченным. Которые так и не погладил.
Которую так и не поцеловал.
Доставучие ученые заявили: за моногамию у человека отвечает гормон окситацин. Примите, распишитесь. Никаких ссылок на совесть и верность. И на желание посвятить жизнь любимому – единственному и несравненному. На отдать все за желание быть с ним и только с ним. Причем все – это именно все, до последнего вздоха. Что же теперь, верить не голосу разума, а науке? А как же Отелло, Ромео с Джульеттой... да мало ли примеров в истории и литературе? Химия, понимаешь. Гормон, говорят. И ничего не поделать – наука, блин ее за ногу. Но почему-то хочется наплевать на такую науку, разорвать в клочья и еще попрыгать сверху. Присутствие гормона, оказывается, определяет, будет тебе верен человек, или нет. А Божья искра и почитание заповедей – коту под одно место?
Не хочу верить науке. Я хочу верить себе и своим чувствам. К тому же наука очень часто (хочется сказать: слишком часто) меняет свои взгляды и утверждает обратное – снова заставляя себе верить. Ведь – наука! Но согласно научной же статистике ее непогрешимое святейшество наука ошибается гораздо чаще, чем редко подводящая меня интуиции.
Ощущения говорили: ты влип, приятель. Никакой окситацин ни при чем. Я влюбился. Я любил Зарину. Сердце не верило в ее гибель. Здесь, окруженный сонмом красотулечек, за знакомство с которыми когда-то без раздумий отдал бы левую руку, я тосковал. По несбывшемуся.
Пока мысли гуляли, руки заканчивали сооружать сушилку: чистили от мелких веток длинные жерди, составляли треноги, на них прокидывались поперечины.
Царевны выставили часовых. Игра в камень-нож-лопух определила очередность заступления на охрану в каждой пятерке. Остальные ринулись к озеру стираться.
– Воды наберите во все шлемы, пока достаточно чистая! – крикнул я вдогонку и краем глаза глянул на озеро: зайдя в воду, ученицы постягивали штаны и приступили к стирке. Свисавшие до середины бедер рубашки поплыли полами по воде, доходившей до пояса.
Про меня все забыли. Правильно. Зачем командир, когда все хорошо. Я подошел к дежурившей на отшибе уныло глядевшей во тьму Антонине.
– Иди со всеми, я здесь вместо тебя посмотрю.
– С чего это? – ощетинилась она.
– Не хочу мешать.
Объяснение, что дело не в ней лично, успокоило дозорную, последовал благодарный кивок, и Антонина растворилась в ночи.
Светло было только у костра. Туда периодически подбегали царевны, лица суетливо крутились в поисках меня, вздернутые руки быстро накидывали постиранную вещь на обращенные к костру жерди, и босые ноги вновь уносили владелиц во тьму.
Шлеп, шлеп, – едва слышно. В мою сторону. Взнузданный мозг взревел сигнальной сиреной, пальцы схватились за гнук...
Отбой. Звук пришел со спины, от озера. Из темноты проявилась Варвара, в одной рубашке, вторую вещь, уже постиранную, держа в руках.
– Так и подумала, что ты здесь.
– Поздравляю, гигант мысли.
Антонина в ее пятерке, обязана была доложить. Интересно, чего Варвара приперлась, и чем мне это грозит.
Не девка, а загляденье: высокая, крутобедрая, всюду налита тугой плотью. Под четкими крыльями бровей сверкают умом и чувствами чуть притопленые глаза – то ли серо-зеленые, то ли серо-голубые. Сейчас, во тьме, просто глубокие и блестящие. Крупноватый нос незаметен благодаря притягивающим внимание ямочкам на щеках и большому рту. За многообещающими губами вспыхивают бликами оттертые мелом зубы. Варвара отлично знала о своей привлекательности, но не знала, что не все клюют на холодную классическую красоту. Кроме ума и страстности в глазах хотелось видеть еще кое-что. Душу. Конкретнее: красивую душу. Красоту души. Иными словами, красота должна быть в основном внутри, а не снаружи. Но каждый судит обо всех по себе, оттого и все проблемы в мире.
– Я не принесла дров.
Она повесила штаны на сук и замерла, скрестив руки.
– Ну, не принесла, и что? – не понял я. – Ах, да…
Даже сам забыл о стимуле, озвученном, чтобы подвигнуть веселую компанию на общественно-полезные работы. Зря ей вспомнилось.
– Сама напросилась. Вставай к дереву.
Варвара еще не поняла, что меня злить опасно. Красиво вышагивая, ее длинные ноги прошествовали передо мной в указанное место, руки уперлись в ствол, а позвоночник изящно прогнулся. Спинка наклонилась, глаза томно прикрылись. Девушка опустила голову и замерла, выпукло выгнувшись в мою сторону. На лице расцвела предвкушающая улыбка.
– Накажи меня, воин, – проворковал манящий голос, обволакивающий, как паутина. – Докажи, что ты истинный командир.
Как фекалиями с чужого балкона. Уводит у подруги невестора? В любом случае – думает, что все парни одним миром мазаны. Фигушки.
Я отломил длинную тонкую ветвь. Хруст встревожил девушку:
– Ты чего удумал?
– Буду наказывать. Как обещал.
– С ума сошел?! – Варвара отпрянула и попыталась сбежать.
– Стоять!
Я успел перехватить отбивавшуюся сильную руку, которой все же далеко до моей.
– Отстань, дурак! – Варвара дергалась, извивалась змеей, но это не помогало. – Я не то имела в виду! Совсем крышей поехал?
– Обещал всыпать – всыплю, – объявил я, заламывая сопротивлявшуюся конечность назад.
Чуть не плачущий противник был повержен на колени.
Бессознательно я привел Варвару в одну из поз, у человолков выражавших покорность. В стае любая давно признала бы себя неправой и отправилась по своим делам. Но здесь не стая, здесь нужно победить не только физически.
– Совсем ни ума, ни фантазии?! – почти рыдала скрючившаяся девушка, силой уткнутая лицом в землю.
– Зато с совестью нормально, – парировал я, прижимая сверху коленом.
Готовый вырваться новый довод замер на девичьих губах – едва не высказанного, она проглотила его обратно. Тактика резко сменилась.
– Чапа, прости, – взмолилась Варвара. – Черт попутал.
Всегда у них так: то черт, то кто-то другой такой же виноват. Только не сами. Ангелы во плоти.
– Решай, – объявил я. – Одна плеть сейчас или пять потом, при народе, если сбежишь.
– Ты серьезно?!
По лицу увидела, что да. Ее мышцы медленно расслабились, и смирившаяся красотка сдутым мешком осела на землю. Даже жалко такую прелесть – розгами. А что делать, не я инициатор. Прежде, чем что-то делать, думать надо, варианты просчитывать. Просчитывать, а не просчитываться.
– Вставай, как сказал. – Прут в моих руках со свистом рассек воздух.
Казалось, даже окружающий сумрак беспокойно завибрировал. Гладенькие бедра обратились в мрамор, тревога струилась из каждой жилки каждой безупречно поданной взору подробности, чувственной и соблазнительной, хоть сейчас готовой лечь прекрасными обводами на холст мастера, если таковой найдется.
Шмыгая носом, отпущенная мной Варвара поднялась и вновь приняла указанную позу у дерева – покорно и по-настоящему испуганно.
– Чапа, прости. Хотела, как лучше, мне в голову не могло прийти, что кому-то не понравится.
Кому-то. Ну-ну.
– Другим нравилось? – Я для удобства встал сбоку.
– Ты же мужчина, должен понять, – плаксиво юлила девушка. – Я же не только для себя…
– Ударю один раз, но сильно, чтоб запомнилось.
– Уже запомнилось!
Варвара окончательно поняла, что экзекуции не избежать. Взор померк.
– Пожалуйста, – просящие интонации в голосе из истерических превратились в деловые, – сделай, чтоб рана не сильно выделялась. Перед девочками стыдно будет.
Ага, меня ей не стыдно.
Но что-то в душе надломилось. Не такой я зверь, как хочу казаться. В последний момент отбросив прут, открытая пятерня влепила с размаху, вызвав звон в ушах и вязкие волны.
– Свободна. – Я отвернулся, опускаясь на землю.
Удивленно оглянувшись, Варвара вдруг примостилась рядом, ее рука потерла отбитое место.
– Почему ты такой злой?
– Ты знала, что в конце игры оба круга сольются в общую кучу?
Девушка спокойно кивнула:
– В конце всегда все виснут на всех, мама рассказывала.
– Чтобы не было сбоев, такой команде желательно быть полностью однополой, – предположил я. – Или равномерно двуполой. С одним мной ты просчиталась.
– Поставленного результата я добилась. Поставленного, а не заявленного. Скажешь, тебе не понравилось?
Я не просто покраснел. Побагровел.
– Как бы сказать…
Варвара тихо усмехнулась:
– Скажи как есть.
– Ну… – замялся я, – некоторый момент удовольствия во всем этом имелся.
Собеседница ехидно хихикнула:
– Ладно, назовем это некоторым моментом. Главное, что имелся.
Какое-то время я слушал тишину. Вряд ли на нас нападут в условиях, когда из-под любого куста может выскочить отряд царберов, но охрана должна быть просто потому, что должна быть. Иначе хаос. А я, не стоит забывать, сейчас часовой.
От Варвары искрило невысказанными мыслями, которые она не осмеливалась озвучить. Меня это устраивало. Не туда мыслит, куда надо, ой, не туда.
– Почему встала со мной, а не во внутренний круг? – спросил я притихшую соседку, почему-то не спешившую возвращаться к остальным.
– Знала, что можешь отчебучить что-то роняющее мой авторитет.
Ишь ты. Так бы и сделал. Предусмотрительная.
– Можно вопрос? – полюбопытствовал я, не поднимая лица.
– Нескромный?
– Очень.
Ее глаза странно загорелись:
– С радостью.
– Чего ты в меня вцепилась?
– Это и есть вопрос? – Недовольно вытянутые губки скривились. – Неужели не понятно?
– Прикинь, нет.
Она выдавила, словно выплюнула:
– Нравишься.
– Всем остальным – тоже?
– Конечно.
– Всем сразу – один я, вот такой невероятный и замечательный? Вздор. Вам все равно – кто. Под руку попался я. Вцепились, как…
Я прикусил язык на не успевшем вылететь слове «крабы». Мозг в авральном режиме проштудировал информацию обо всем, что может вцепиться в этом мире. Итог многообразьем не радовал.
– …волки.
– Это не так. – Варвара, осторожно коснулась меня плечом. – В школе были прекрасные молодые войники, но им далеко до тебя.
Вспомнились Савва и Елистрат, к которым ходил с Варварой в бытность царевной Василисой. Тогда Варваре нравился Савва. Или он нравился потому, что Елистрат был занят Аглаей?
– Понимаю, почему могу понравиться Кристине или, скажем, Майе, – сказал я, не убирая плеча, о которое, как бы извиняясь, терлась девушка. – Но ты несколько старше меня, для тебя я должен выглядеть малолеткой.
– В мужья берут с любой разницей, – покосилась на меня Варвара.
Отметив, что плечо не убрал, она аккуратно придвинулась всем боком.
– Это что, предложение? – удивился я.
– Некоторый момент предложения в этом имелся, – с плутовским прищуром процитировала она недавнего меня.
– Ничего, что я невестор Томы?
Ее взор сказал: «Какие мелочи».
– Неофициальный, – вслух уточнила Варвара, – просто объявленный, то есть, еще все возможно. Даже невозможное. Помнишь, на горе читали возвышенку: я не прошу, я действую. Трудно – да, долго – может быть, но не невозможно.
(отрывок из «Зимописи» Петра Ингвина)
«Как я был девочкой» 7
Дорогие любимые читательницы, с праздником вас, и пусть ваши мечты превратятся в возможности, для которых у вас и ваших близких найдутся силы, время и ресурсы!
(продолжение, начало в постах 1-6)
Лунный свет позволял ориентироваться. Стараясь ни на кого не наступить, я побрел в отхожее место. Среди ночи в нужной точке не было никого, не считая мелкого карапуза. Из-под его единственного одеяния – длинной, до колен, полотняной рубахи – торчали босые ноги. Круглые глаза мальчугана, проводившие до стенки и упершиеся в мою спину, наполнились ужасом:
– Ты зе ангел, я слысал! Лазве ангелы…
Детская ручка испуганно прикрыла лицо.
– Думаешь, ангелы не люди? – сонно огрызнулся я и, закончив дело, запахнул изрядно помятые за ночь полы халата.
Мелкий ночной сотоварищ все еще стоял позади с открытым ртом. Обернувшись, я зачем-то состроил жуткую рожу. Пацан мгновенно вспомнил, зачем пришел, и сделал это прямо на месте. Мне стало стыдно.
– Не бойся, я не кусаюсь.
– Ты тосьно ангел? – Мальчик машинально сделал шаг назад.
– Точнее не бывает. Прямиком с того света.
По дороге обратно внимание привлекла одна странность. Когда отходил, Милослава лежала, раскинувшись, между мужей. Сейчас она располагалась с краю, сдвинув в центр Дорофея. Зачем-то поменялась.
Боковое зрение уловило движение, и моя голова сама собой повернулась. Полная луна делала мир контрастным, четким и мрачно-колдовским. На крыше подзаборного строения отчетливая фигурка в легких латах и шлеме красиво выгнулась правой рукой назад. В руке палка. Нет, копье. А отвод руки оказался замахом. Фьюффь!
Копье унеслось в центр общей лежанки. Более конкретно – прямо в нашу компанию. Шмяк! – воткнулось оно между локтями и коленями спящего на боку Дорофея. Лежал бы он на спине…
Милослава вскочила. Сна ни в одном глазу.
– Там! – крикнул я, указывая пальцем и своим криком будя половину поляны.
По наклону копья Милослава определила направление раньше. Мы вместе проводили взглядом фигурку до забора и сразу за него. Преследовать нет смысла – пока через людей добежишь, пока взберешься на домик, пока перемахнешь… а там, может быть, засада.
На мой вопль прибыли царберы.
– Что случи… Понятно.
Длинное древко, торчавшее меж людей, говорило за себя. Проснувшийся Дорофей тер глаза.
– Где виновник? – осведомился начальник стражи.
– Утек через забор, как ноги не переломал, – высказал еще один страж, подошедший с ворот. – Я поздно увидел, даже сигнал подать не успел.
– Наверняка там подмога ждала, – рассудительно кивнул начальник за забор. – Не один же. В ночь-то.
Милославу бесило их равнодушное спокойствие.
– Как насчет погони? – встряла она. – Время уходит.
Стражи хмыкнули:
– В ночь никто искать не пойдет. И не в ночь не пошли бы, никого ведь не убили. Поигрались, постращали – дело житейское. Ложная тревога.
– Запомните, – подытожил главный царбер, – мы охраняем от врага, а не от внутренних разборок великосветской шушеры. Всего хорошего.
Вот так, инцидент исчерпан. Они попытались уйти.
– Стойте, – воскликнула Милослава, которая, пронзенная, истекала бы сейчас кровью, если б не приняла меры. – Давайте сверим списки! Преступник был среди нас. Он въезжал в ворота. Он же не влез снаружи?
– Снаружи было чисто, – подтвердил наблюдатель за периметром.
– Придется обойти и опросить всех, – начальник стражи со скрежетом почесал стальной затылок.
– Я помогу, – сказала Милослава.
Царберы согласились.
Заснуть у нас не получилось. После долгого отсутствия царевны и переворошения всех гостей цекады, был найден брошеный балахон бойника. Опрос ничего не дал. Царевна долго сличала записи с наличием людей, царберы были рады отдать нудную работенку постороннему.
Милослава вернулась взбудораженная и какая-то дикая. Полный надежды взгляд сестер вызвал горькую усмешку. Царевна обратилась ко мне и Томе:
– Тоже отправитесь с цариссой Дарьей. Вернусь за вами на днях.
– Мы не оставим Шурика.
– Черт. Вот же, черт, одни проблемы от них. Зарина! – окликнула царевна-наследница маленькую царевну. – Будешь заложницей.
Милослава умела принимать смелые решения.
Девочка вздрогнула, будто ее кобыла лягнула. Могла даже назвать имя этой кобылы.
– Объясни, – потребовал я у царевны.
– Что должна делать заложница? – одновременно выпалила Зарина и залилась краской.
Милослава с усталым видом отмахнулась:
– Сестренка постоянно будет при вас как гарантия, что красного черта не тронут.
– И вылечат, – прибавил я.
– И поставят на ноги, если ты имеешь в виду это.
– А как объяснить окружающим, зачем я день и ночь таскаю с собой малявку?
– Я не малявка! – гордо всхлипнула Зарина. – Мне четырнадцать!
Вскочив и оправляя доспехи, она сравнивалась со мной ростом только благодаря сапогам на каблуках и островерхому шлему, если брать его верхушку.
– Тебе?! – даже обернулся я.
– Да. Просто я маленькая. В смысле, низкая. Но я расту!
Вот так. Эта пигалица – моя ровесница.
– Объяснение для других будет такое, – на ходу сочинила Милослава. – Зарина наказана выслугой в год за случайную порчу или потерю твоего имущества.
– У меня нет имущества.
– Потому и нет, что она как бы потеряла. Ясно?
– Я согласна! – закивала Зарина с каким-то остервенелым непонятным удовольствием.
Вроде все устроилось. С рассветом нас передали Дарье.
– Прости, – говорила царисса царевне. – Они ж разовые, даже по голосам друг друга не всегда знают. Я тем более. Еще у вашей матушки Варфоломеи подменили. Думаешь…
– Да, – резко ответила Милослава. – Думаю.
– Зачем ей это? – пыталась успокоить царевну Дарья.
Руки и плечи Милославы сотворили жест, означающий как «не знаю», так и «а то сами не знаете».
Выяснилось, что несостоявшийся убийца на входе записан как бойник из свиты Дарьи. Прибыл из дома Милославы. Теперь царевна отправлялась на поиски правды, а, возможно, и мести. Покачав головой, Дарья все же благословила:
– Храни тебя и направь на мысль верную и на путь истинный всеблагая Алла-всевидящая и всеслышащая, да простит Она нас и примет.
– Я найду, – пообещала Милослава. Ее левый глаз дернулся. – Найду и покараю. И да воздастся справедливым.
– Алле хвала, – убито повисла выговоренная цариссой необходимая формула. – Но не свершай необдуманного. Я тоже пострадала. Мой человек исчез. Если ты разворошишь угли, а результата не добьешься, мне потом трудно будет найти концы в полыхающем костре событий.
Она помолчала, задумавшись, и тихо прибавила:
– Если что-то пойдет не так – обращайся. Вместе мы распутаем этот клубок.
Кивнув, Милослава удалилась.
Рассвело. Караван-сарай гудел собирающимися путниками, которые готовились к новому дневному переходу. Ржали оседлываемые и навьючиваемые лошади, доспехи гремели, словно играла ударная установка, где вместо барабанов эмалированные ведра с гайками. Глаз искал верблюдов и даже слонов для соответствия виденным фильмам… но ожидания, к счастью или сожалению, не оправдались. Только люди и кони. Люди – светлокожие, европеоидной наружности, разной степени смуглости. Большей частью в латах, с копьями или хотя бы мечами. На некоторых вместо полноценного доспеха – разноцветные халаты типа тех, что покрывали нас с Томой. Эти халаты у кого-то запахивались, у других скреплялись на груди встык крючками или застежками. Частично их покрывали бронзовые накладки. Все здесь служило безопасности. Все чего-то боялись. Почти все головы венчали островерхие шлемы. Только дети спокойно бегали в одних надеваемых через голову мешкообразных рубахах по колено. Впрочем, были и взрослые в чем-то подобном: в перепоясанной или свободно свисавшей рубахе навыпуск, а также штанах или юбке. Причем женщины исключительно в штанах, а мужчины наоборот. Женщины распоряжались, мужья и прочие спутники умело справлялись с возложенными задачами. Думаю, минут через двадцать царберам можно будет поспать в полной тишине до очередного вечернего аврала, когда прибудет следующая партия жаждущих переночевать в безопасности.
Отбывая, мы попрощались с Шуриком. Я склонился над перевязанным соратником.
– Мы вернемся. Обязательно вернемся. Выздоравливай быстрее.
– Только не надо ой. Я вас умоляю, – мотнул он всклокоченной рыжей шевелюрой. Пробивающаяся щетина делала щеки красными. – Прекратите этих глупостев. Неужели не понимаю. Это вам не при румынах двери на ночь колбасой закрывать.
И на прощание, когда расстояние еще позволяло:
– Зай гезунт!
– Что?
– Будьте здоровы, в смысле: до свидания!
Тома утерла пальчиком уголок глаза. У меня тоже в носу щипало, а на душе скребли нагадившие кошки.
Свита цариссы оказалась маленькой, словно не царисса, а какое-то недоразумение. Зато с двумя развернутыми над головами штандартами. На одном – буква Д на зелено-оранжевом, на втором, бесцветном, – гриб на фоне буквы А. Ну да, она же госпожа школы и Грибных рощ. Не лучше ли на месте буквы изобразить книгу? Стоп, где я видал здесь книгу? Еще не изобрели.
Свита включала трех царевичей, царевну-подростка, поименованную Варварой, шестерку превосходно снаряженных войников, внешне не отличавшихся от царевно-царевичей и принцев ничем, кроме меньшей заносчивости, трех бойников-«ку-клукс-клановцев» и нас, четырех членов переходящего звена Варфоломеева семейства. И никакого багажа кроме седельного. Умеют же путешествовать. У нас, четырех Варфоломеивцев, было два мешочка у царевен, уложенных на лошадях. Учитывая небрежность, с которой к ним относились, ценностей не везли.
Плотно сбитая Карина, на земле казавшаяся тяжеловатой и оттого неповоротливой, взлетела на своего коня, словно у нее пружина в одном месте. Когда она сурово огляделась с высоты, я не успел отвести завистливого взгляда. Уголки девичьих губ тронула тень ухмылки. Впрочем, до меня ей не было дела. Глубоко посаженные карие глаза глядели вокруг твердо, несгибаемо и абсолютно равнодушно. Еще бы жвачку в зубы… Карина напоминала бычка, закованного в доспехи.
Царевичи уже нетерпеливо гарцевали поодаль. Они сопровождали супругу на манер телохранителей: куда она, туда и они, без разговоров и приглашений. Думаю, и отхожее место берут в кольцо, когда дражайшая половинка… гм, четвертинка посещает указанное заведение. Подобно цариссе и царевне каждый обладал превосходным доспехом, выделяясь в вооружении чем-то особенным. Один, невысокий и гибкий, вместо щита имел за плечами два одинаковых меча, что торчали в стороны, словно обрезанные крылышки. Второй – свирепый верзила – обходился одним мечом, зато огромным двуручным, тоже удобно расположившимся за спиной в простой защелке вместо ножен. Третий царевич, удивительно шустрый здоровяк, только что откликнувшийся на имя Руслан, был со щитом, но не убирал ладони с рукояти кривого меча, не характерного для этих мест.
– Тоже хочу нескольких мужей, – зашептала Тома. – Представляешь: сижу такая, вокруг офигительные мужчины – каждое слово ловят, каждый каприз выполняют… И все – мои!
Выразительно скривив губы, я отвернулся к шестерке собиравшихся войников. Они так же лишь в мелочах различались экипировкой, но в основном снаряжении напоминали высшее сословие: на каждом чешуйчатые доспехи с оплечьями, перегибавшимися из-за спины и крепившимися застежками на груди, сапоги с поножами до колен, наручи по локоть и островерхие шлемы. Из-под нашитого на кожу металла кое-где проглядывала нижняя полотняная одежда в зелено-оранжевой гамме.
Тома перехватила мой взгляд.
– Думаю, второй, третий и пятый мне подошли бы, как считаешь? – Озорная улыбка расползлась по витающему в облаках лицу, шепот продолжился: – Прикинь: забила мне стрелку Настюха-Брынза из десятого «бэ», а за меня выезжают такие красавцы в броне, как у Васнецова на «Трех богатырях». Представляю ее физиономию!
– Если что, картина Васнецова называется просто «Богатыри».
– Зануда. Еще скажи, «Три медведя» Репина называется просто «Медведи».
– Их там четыре. Четыре медведя.
– Как это? – Лобик спутницы наморщился. – Почему же ее называют «Три медведя»?
– Кто называет?
Тома задумалась, смутилась, умолкла.
– Картина с четырьмя медведями называется «Утро в сосновом бору», – с мстительным превосходством сообщил я. – Автор – Иван Шишкин.
– А я что сказала?
Отряд быстро собрался, взоры обратились на нас, новеньких, выставленных посреди лужайки словно на продажу. Стало неуютно.
Ведя еще одну лошадь на поводу, к нам подскакала царевна Варвара. Возрастом она превосходила Тому, но до Карины не дотягивала. Зато чудесно совмещала насупленую агрессивность второй с едва распустившейся женственностью первой. Если старшая из оставшихся Варфоломеиных напоминала ощетинившийся жерлами орудий, идущий на таран броненосец, а Тома – стремительную яхту, то Варвара была быстроходным фрегатом, готовым сразиться с броненосцем или сбежать от него, но не дать спуску ни одной яхте в пределах видимости. Начищенные латы сверкали бронзой, а ряды крупных зубов – отменной белизной. На щеках при улыбке проявились обаятельные ямочки, но симпатии не вызвали: улыбка вышла надменной и фальшивой. Высокая, отлично сложенная, с выпирающими вперед коническими нагрудниками и прикрытыми броневой юбкой широкими бедрами, девица одарила покровительственно-колючим взглядом:
– Ангелы, конем править можете?
– Нет, – сразу откликнулась Тома.
– Да, – одновременно выдал я. – Чуть-чуть. И только шагом.
– Тогда вам на двоих.
Мы стали обладателями низкой послушной кобылки, почти пони. Скорее, размером с ослика. Назову ее Тойота.
Вспомнив свою единственную конную прогулку, я по примеру Карины решил легко вспорхнуть в седло… и едва не перевалился на другую сторону. Меня до обиды весело поддержали посторонние. Сзади привалился приятный груз, Томины руки обхватили, она затихла. При поворачивании головы мое ухо улавливало глубокое ровное дыхание. Впрочем, голова девушки тоже не оставалась на месте: вертелась, как вентилятор на перегретую материнку.
Карина демонстративно уехала вперед. Ее мелкая сестренка, мой странный заложник, держалась рядом. Почти впритирочку. Остальные растянулись в длинную колонну, оставив нас практически одних. Только Варвара сзади следила за порядком в нашем Варфоломеином царстве.
– Что такое школа? – спросил я.
Должны же быть подводные камни. Если волки это собаки, то и школа может оказаться магазином, пограничной заставой или подпольным казино.
– Это… школа, – не смогла подобрать слов Зарина. – Где учат.
– Чему?
– Всему.
Ну, хоть это не поменялось. Затем я припомнил запись при въезде на ночевку.
– Почему принцы записаны по царевне? Вообще, не разберусь с вашими титулами. Чем принц отличается от царевича?
Зарина солнечно рассмеялась:
– Это же просто. Принцы – мужья царевен, носят их имя. Царевичи – мужья царисс.
Маленькая всадница напоминала сестру только обводами лица и цветом глаз, в остальном являя противоположность. Вместо угрюмой силы – лучащийся фонтан энергии. Вместо плотной приземистости – хрупкое воздушное изящество. Лицо сияло, глаза искрились и жили собственной жизнью: счастливой, безоблачной и независимой от окружающей суеты. Как и прочие, Зарина тоже носила бронзовые латы поверх одежды из ткани. Среди остальных мы с Томой в своих обвисших халатах на голое тело, штанах без белья и тапочках без задников выглядели придурками. Кто же путешествует конным в таком виде?!
Ответ: мы. Утешало, что не по своей воле.
– Чем царевна отличается от цариссы? – продолжил я экскурс в неведомое.
Давно догадался, но нужно подтвердить.
– Царевны, – разжевала Зарина как маленькому, – дочки царисс.
– Почему не у всех одна фамилия? Семья-то одна.
Зарина поразилась моей глупости.
– Давай еще раз, – сказала она. – Смотри. Мужья царисс – царевичи, мужья царевен – принцы. Само собой, второе имя получают по имени собственницы.
Шикарная формулировка.
– А остальные? – присовокупил я. – Войники, бойники, кто тут еще есть?
– По тому, кому служат.
Логично. Про царевичей и принцев можно было в отдельный вопрос не выделять.
Дорога частично состояла из вбитых в землю камней. Не булыжная мостовая, но и не грунтовка. Нечто среднее.
– Что разглядываешь? – всполошилась Зарина. – Следы?
– Камни.
Ее взор поскучнел.
– Обычные камни, потому что до гор недалеко.
– Как они называются?
– Камни? Не знаю. Мама знает. Я их называю маленькие и большие. – Она засмеялась своей шутке.
– Я про горы, – подсказал я.
– Горы? Смешно. – Лучистая улыбка погасла. – А как называется солнце? А небо?
Ясно, с информацией об окружающем мире у них туговато.
– А кроме гор что-то есть?
Зарина указала назад.
– С обеих сторон от гор – Большая вода.
– Море?!
– Море?! – радостно подхватила Тома, восприняв единственное слово из разговора. – Где море?
– Что такое море? – серьезно поинтересовалась девочка, уверенно правя большим (по сравнению с собой) конем.
Настал наш черед поскучнеть. Прижавшаяся сзади Тома снова ушла в собственные мысли. Объяснять пришлось мне:
– Это когда много соленой воды. Очень много.
– Соленой? Фу. Как ее пить?
– Ее не пьют, – продолжил я информационный ликбез. – В ней плавают.
– Как это?
Приехали. Не знает, что значит плавать?
– Вы не плаваете? Но ведь купаетесь?
Зарина воспрянула:
– Еще бы! У нас везде озера и пруды. С гор даже речки спускаются, но их сразу по полям разводят.
– Ну и? – подтолкнул я к очевидному. – Что вы в них делаете?
Зарина радостно перечислила:
– Играем в догонялки, брызгаемся, прыгаем, ныряем, бегаем, толкаемся, бултыхаемся, булькаем, дрыгаемся, пихаемся, пры… это я уже говорила…
– А чтобы пересечь водоем? – перебил я.
– Пешком. – Она удивилась. – Как же еще?
Чувствуя, как сзади усмехается Тома, я проявил упорство:
– Вокруг?
– Зачем? – не поняла Зарина. – Поперек.
– А если глубоко?
– Так бывает? – запорхали реснички девочки. – Не видела. Тогда, должно быть, в обход.
– Минуту назад ты упоминала Большую воду, – не выдержал я.
Зарина кивнула:
– Большая вода – граница. Оттуда приходят пожиратели. Туда никто не ходит, опасно.
– О, снова пожиратели. Кто это?
– Не знаю, – девочка выдала искренний печальный вздох. – Про них стараются не говорить. Судя по слову, что-то очень страшное.
Сзади закашлялась Тома. Я сам едва не подавился.
Придерживая коня, с нами поравнялась царисса Дарья.
– Развлекаемся, молодежь?
Интересно, какого ответа она ждала. Все притихли. Титул собеседницы давил хуже возраста.
– Зарина, погуляй.
Девочку как сдуло.
– Давно? – упало с уст цариссы.
– Что? – не поняли мы.
– Прибыли.
– Вчера.
– Почему к Варфоломее? Причалом ныне Евпраксия заведует.
– Так получилось.
Не выдавать же путаную сагу со многими неизвестными и незаконно спасенными.
– Разберемся, – задумчиво проговорила царисса. – По дому соскучились? Как там сейчас?
(продолжение в посте №8)
«Как я был девочкой» 5
(продолжение, начало в постах «Как я был девочкой» 1-4)
– Почему не убил? – она вновь указала на Шурика.
– Обстоятельства.
– Не существует обстоятельств, которые отменяют закон.
– Разночтение.
– Богохульствуешь. Не для того Алла-всеспасительница, да простит Она нас и примет, снизошла к людям с Законом, чтобы кто-то толковал его в свою пользу.
Гордей заерзал еще больше.
– Ангел не оставил мне выбора.
– Выбор есть всегда, – отрубила царевна.
Они уперлись в виртуальную стену прямой логики, за которой только драка. Тут встрял я:
– Бывает. Например, заповедь «Не укради».
Думал, царевна возмутится вторжением в беседу. Она только хмыкнула:
– Просто: не кради. Украл – преступник. Преступил – умрешь.
– А если умираешь с голода? – не отставал я. – Или укради еду, или нарушишь более серьезную заповедь – «Не убий»!
Поставить кого-то в глупое положение с помощью псевдоумного парадокса было моей фишкой еще в школе. Из-за способности доводить учителей до истерик в классе меня обзывали страшным словом софист.
«Волга впадает в Каспийское море», – ни о чем не подозревая, буднично сообщала Антонида Петровна.
«Как же, – без разрешения подавал я голос. – При слиянии рек название дается по широчайшей. Кама при встрече под Казанью в два раза шире Волги. Так что впадает в Каспийское море?»
Или:
«Земля – шар», – говорил Валерий Вениаминович, ну никак не подозревая подвоха.
«Неправда, – вызывал я гогот класса и ужас в учительских глазах, где рушилось мироздание. – Вот луна – шар. Согласен. А Земля – сфероид. Приплюснутая на полюсах сфера. Разве не так? Зачем обманываете бедных деток? Мы же вам верим!»
Кличка Софист, как случается сплошь и рядом, сократилась до Софы, Софочки. Пришлось драться за восстановление гордого имени Чапа. Меня били, ставили фингалы и разбивали губы, ломали руку и едва не оторвали ухо, но я все равно взрывался и кидался за «Софочку» даже на старших. Намного старших. И неизмеримо более сильных.
Даже слон не любит, когда ему в ногу вцепляется маленькая Моська, что переломишь одним хоботом. Первый раз он смеется. Второй задумывается. В третий обходит Моську стороной или предлагает дружбу.
Здесь был другой мир. Царевна не закатила глаза, не замахала на меня руками, не посмотрела как на мокрицу, что сунулась в приличное общество в застегнутом на нижнюю пуговицу пиджаке, а лишь рассмеялась в ответ:
– Лучше гордо умереть с голода, чем от наказания за нарушение закона.
Я сник. Реалии привычного мира не работали. У нас грехи бывают маленькими и большими. Во избежание большого допускается, пусть и с извинениями «Что поделать?», совершить малый. Здесь любой грех он и есть. Даже завидно.
Заговорил Гордей:
– Я временно предпочел жизнь ангелов смерти черта. До башни. Царисса рассудит по закону.
– Закон тогда закон, когда живет в каждом. Ты его нарушил. Ты знаешь последствия.
Ее исполненный внутренней мощи голос зазвучал громко и страстно, на весь лес:
– Говорю! Преступивший закон сознательно поставил себя вне общества…
Я узнал: царевна декламирует «молитву воспитания».
– И да не дрогнет моя рука во исполнение закона, ибо закон справедлив, когда он выполняется – всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость. Да постигнет кара разрушителей и да возрадуются созидатели. И да воздастся справедливым. Алле хвала!
– Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! – грянул хор так, что листья полетели.
Откликнулись все, от бойников до ошалело глядевшего царевича. Бойники озирались друг на друга, не зная, как теперь поступить, но копья не опустили, царевна с принцами по-прежнему остались под прицелом.
Милослава не стала хвататься за меч, как от нее ожидали. Воздев руки к небу, она объявила во всеуслышание:
– Я обвиняю. Царевич Гордей Евпраксин нарушил закон. Он признался сам, без давления, при свидетелях. И да свершится справедливость!
Рядом с моей головой что-то пронеслось. Я даже испугаться не успел. Оказывается, пока все следили за царевной и принцами, кто-то подкрался сзади. Пронесшееся копье ударило царевича в верх вывешенного за спиной щита. Щит не пробило и не раскололо, но край щита попал в затылок Гордея, и того оглушило.
Милослава взмахнула выхваченным мечом.
Расправа была краткой.
«Чванк!»
Вспрыск.
Тишина.
Под упавшим с лошади царевичем расползлось багровое пятно. Остолбеневшие бойники опустили оружие.
– Чего встали? – прикрикнула царевна. – Тело преступника нужно даставить домой. Расскажете, что видели и слышали. Со всеми подробностями. Чтоб там и мысли не возникло поднять бучу.
Белобалахонщики суетливо исчезли, а Милослава обратилась к воину, который вышел из засады:
– Молодец, не промахнулась. Силенок все же подкопи, дело надо кончать в одно действие. Для второго шанса не оставят. Выигрывает, Карина, не сильный, выигрывает первый.
– Не молодец. – Кожаный каблучок воительницы вбил ни в чем не повинный цветочек глубоко в землю. – Я метилась в приоткрытый бок.
Еще одним ударом она раскидала муравейник. Очень похожая на Милославу, Карина оказалась еще младше. Лет шестнадцать-семнадцать. Облачена в обычный для здешних мест доспех. В шлеме. На поясе – короткий прямой меч. Крепкая, немного тяжеловатая по сравнению со старшей соратницей, глаза мельче и темнее, взгляд мрачнее. Или яростнее, если учесть, как она в меру сил сдерживается, пока внутри все клокочет. Карину можно было назвать красивой, но это красота танка, только что вышедшего из ворот завода.
– Сколько можно было болтать? – раздраженно скривились ее полные губы. – Рука устала. Круг по лесу минут за пять сделала, подкралась, все как на ладони. Приготовилась. Того и гляди, кто-нибудь обернется, а у меня доспехи блеснут. – Выговорившись, Карина соизволила обратить внимание на нас, «ангелов» и «черта». Впечатления мы не произвели. – А вы бубните и бубните, бубните и бубните…
– Я же не знала и потому тянула, сколько могла, – посмеялась Милослава. – Дорофей! Кликни Зарину, скажи, все нормально, пусть ведет Каринкину кобылу.
Спешившись, она прошлась мимо нас с Томой к Шурику. Мы вытащили ножи.
Глаза Милославы ощупали раненого сверху донизу, ноги развернулись на месте, она пошла обратно.
– Здорово получилось. Хотели нагло пощипать соседей, а в результате соблюли закон. Красиво!
С этими словами она взмахнула руками, треснув меня лбом об Тому. Или Тому лбом об меня. Результат один. В головах взорвались хлопушки, мозг прокрутил краткий мультик про цветные пятна в стиле калейдоскопа.
Изображения перед глазами долго сходились в одно. Когда это произошло, нас уже обезоружили.
– Ножик детям не игрушка, – проинформировала царевна. Томин нож она брезгливо выкинула, красивый мой отдала Карине. – Держи, звезда дня. Трофей. Редкая вещь.
Порфирий, поигрывая мечом, навис над Шуриком. Вдали раздалось ржание. Из леса с радостным гиканьем выметнулись два всадника с запасной лошадью. Один, спокойный и серьезный, был нам известен, а вот второй…
Девчушка в полном боевом облачении. Она и вопила. Даже сейчас счастливо повизгивала. Спешившись, прыгала вокруг взрослых, пыталась отобрать у Карины подаренный нож. Лет тринадцать, если не меньше. По сравнению со мной – малявка.
– Порфирий, давай, – буднично разрешила Милослава.
Мелкая отвернулась, звякнув латами. Карина, наоборот, решила посмотреть.
– Порфирий, стой, – приказал я.
Все остолбенели. Словно ослица заговорила. Или новый ай-продукт известной фирмы оказался дешевле предыдущего.
– Если я встречу ангела, я стану ему другом и помощником и отведу в крепость. И отдам жизнь за него не задумываясь, – довольно близко к оригиналу процитировал я. – Так?
– Алле хвала! – выдохнул Порфирий.
Его меч деревянно ухнул в ножны. Не потому, что меч деревянный, как раз наоборот. Только в кино для пущего эффекта при вынимании или убирании оружия железный скрежет стоит, будто автомобиль бульдозером раздавило.
– Но он черт! – Милослава недовольно указала мне на Шурика.
Ей не нравилось чувствовать себя на вторых ролях. Хозяйкой была она, а тут какой-то дрыщ плюгавый законами кидается.
– Наши жизни, – я указал на себя, Тому и Шурика, – связаны. Убьете одного – убьете всех.
– Вы заколдованы?! – с восторгом выпалила мелкая воительница, которая пригнала лошадь Карине.
Даже рот открыла от удивления. Глаза как диски, причем не компакт, а совсем старинные, виниловые.
– Чушь. – Милослава повернулась к Порфирию. – Ангелам, конечно, поможем, даже больше, чем думают, а этого…
– Милослава, посмотри сюда. – Меня накрыло состояние, когда терять нечего. – Считаю до трех. Раз…
Она обернулась сразу.
Я молча сжал челюстями кожу с венами на запястье. До боли сжал. Щеки застыли в напряжении.
Всего пару секунд продолжался наш поединок глаз. Царевна поняла: рвану. И если спасут – рвану снова.
– Значит, вот причина Гордеевых сомнений. Ладно, грузимся. Зарина, возьми к себе… как тебя? Тому. Раненого привяжите к спине Дорофея. Чрезмерно болтливого ангелочка, – указующий перст уперся в мой лоб, – ко мне.
(продолжение в посте №6)
"Как я был девочкой" 4
Продолжение:
– Он же черт, – оправдывался бойник, отирая разбитое лицо. – Как сиганет. Лбом в нос. Я и вырубился.
Ни маски, ни балахона на нем не было, включая портупею с ножом и дубиной. И копья. И мешка с провиантом. Только рубаха и юбка – как на самоубившемся. Видимо, особенности местной моды.
Малик сбежал. Еще два копейщика потирали зашибленные места. Все были живы и в меру здоровы.
– Черт. Одно слово – черт! – твердили они.
– После этого, – царевич мотнул головой на устроенный разгром, – думаете, я еще раз нарушу закон, сохранив жизнь ему? – тяжелый взгляд остановился на Шурике.
Я достал нож и молча приладил к недавней ранке. Кожа горла под острием страшно ныла. Чесалась. Не уверен, что хватило бы духу решиться. Но что-то толкало. Какая-то лютая неприязнь к происходящему.
– Ты слишком мало ценишь свою жизнь, – свысока (во всех смыслах) бросил царевич.
– А ты чужую.
В ответ с коня раздался переполненный яростью вздох.
– Ладно, – донеслось через некоторое время – До башни. И забыть вас, как страшный сон. – Гордей прикрикнул на бойников: – Подъем! Ты, раззява, бери вещи Третьяка, ему больше не понадобятся. Вперед!
Дорог в лесу не наблюдалось. Даже тропиночек. Тащились меж деревьями, ломая мелкие заросли и обходя крупные. Неужели здесь никто не ходит? Но где-то же ходят? Интересно, где.
Погрузившаяся в мысли Тома передвигалась как робот, который пытается понять, чем могут сидеть птичка и свитер. А меня мучил информационный голод. Насчет разного конкретного, и как оно все вообще. Распираемый вдрызг, я нагнал Гордея.
– Можно вопрос?
– Уже.
– А еще один?
Молчание – знак согласия.
– Зачем ангелов вести в крепость? – спросил я.
– Таков закон.
Я поправился:
– Имею в виду не тебя, а нас. Твой мотив понятен, не можешь иначе, но что там сделают с нами?
Гордей равнодушно повел плечами, поправил щит.
– Там решится ваша судьба.
– В какую сторону? Чего нам ждать?
– Не знаю.
Я не выдержал:
– А кто знает?
– Никто.
Вот и поговорили.
– Скажи хоть что-то! – взмолился я.
– Хоть что-то.
Показав, что не ищет моего общества, гори оно любым пламенем, царевич умолк. Его взгляд в поисках возможного неприятеля вновь устремился в лес, прыгая по сторонам, как кот, упавший в вольер к собаке.
Думал, отстану? Ну-ну. Думай, не жалко.
– Напомни-ка молитву встречи, – сыграл я на его законопослушании. – Встретив ангела, ты должен – что? Помимо крепости.
Гордей жестко выдохнул, затем пробурчал что-то нечленораздельное, а выражение лица пообещало при случае сделать из меня нечто членораздельное.
– Если я встречу ангела, я стану ему другом и помощником …
– Мне нужна информационная помощь, – удовлетворенно сообщил я. – Что сделали с другими ангелами?
– Это было давно.
– Века назад?
– Годы.
Уже что-то.
– Их возвысили? – с надеждой осведомился я.
В ответ – очередное невразумительное пожатие плеч, показавшее полное равнодушие к судьбе снизошедших.
– Их убили? – качнуло меня в противоположность.
Вновь последовало задумчивое разведение руками, уже с надеждой со стороны царевича. Типа, что бы с ними ни было, туда им и дорога. И мне, здесь присутствующему, тоже. И побыстрее.
– Не знаешь? – пнул я вопросом, чтоб пошевеливался.
– Не всех, – выползло что-то дельное. И весьма зловещее.
Или он ответил не только на последний вопрос?
– Значит, их убивают?
– Никто не смеет убить ангела. – Гордей, наконец, обратил на меня взор – уничижительно-уничтожающий, словно при виде личинки жука в любмой кружке. – Наоборот. От вас ждут слишком многого. Но вы не выдерживаете. Испытание проходят далеко не все.
– Что за испытание?
– Всегда разное.
– Например?
– Не знаю! – Он впервые повысил голос. – Это не наше дело. Наше – встретить, помочь и отвести. Я встретил, помог и веду. Все!
Его конь мерно утрамбовывал почву. Хрустели веточки. Я решил, что царевич уже успокоился и попросил более дружелюбным тоном:
– Можно еще вопрос?
Гордей закатил глаза, но смолчал. Что в системе координат полной безысходности значило «да».
– Алла – имя местной богини? Или фараонши-императрицы? Или, как говорится, два-в-одном?
Ужас сотряс собеседника. Он даже поперхнулся, выкрикивая в возмущении:
– Смолкни! Не только говорить, думать так не смей! И не произноси Святого Имени без надобности, а произнеся – помолись. Не знаю, кто такие богини и императрицы, есть только Алла-единственная-изначальная, да простит Она нас и примет. Она создала все, и Она есть все. Она посылала в мир свои слово и мудрость, но мы не услышали. Тогда Она пришла сама. Законы, которые мы выполняем – Ее законы. Никому не придет в голову что-то исправить или дополнить. Кто покушается на дарованный свыше закон даже в малом – преступник. Ангел, не ангел, смерти подлежит любой, кто сомневается в Слове. Тома, приблизься и вместе с Чапой повторяй за мной молитву воспитания: Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! Ну?
Едва проглотив смешок, мы повторили. Не хотелось злить единственного проводника по враждебному миру. Нам ничего не стоит, а ему приятно.
– Я отдаю мечты и поступки Алле-воспитательнице, да простит Она нас и примет.
– Я отдаю… – покорными овечками говорили мы.
Лицо Гордея устремилось к небу, глаза закрылись в экстазе. Фанатик. В будущем нужно быть осторожнее в выражениях.
– Я убираю пороки из жизни и мыслей. Я жесток и беспощаден с преступниками, ибо преступивший закон сознательно поставил себя вне общества – общество обязано ответить тем же.
– …общество обязано ответить тем же, – бубнили мы, никакого мало-мальски значимого почтения к произносимому, не говоря о благоговении, не ощущая.
– Чем возмездие суровей, тем меньше ненужных мыслей в наших головах. Чем возмездие неотвратимей, тем меньше ненужных жизней в наших рядах. И да не дрогнет моя рука во исполнение закона, ибо закон справедлив, когда он выполняется, всегда и всеми, наперекор всему. Вот высшая мудрость.
– …высшая мудрость, – согласно кивали мы с Томой, стараясь не встречаться взглядами.
Чтоб не заржать. Как можно к столь напыщенным словам относиться серьезно? Пусть себе. От нас не убудет. Он вроде как большое дело делает, мы вроде как повинуемся. Один-ноль в его пользу. Потом припомним и выторгуем ответную поблажку.
– Да постигнет кара разрушителей, и да возрадуются созидатели. И да воздастся справедливым. Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!
– …Алле хвала! – дружно закончили мы.
Поняв, что урок закончен, Тома отстала. Гордей открыл глаза. Конь под ним, вновь ощутив управление, всхрапнул и едва не скакнул вперед.
Уже поднадоевший лес не кончался, деревья вокруг ничем не отличались от пройденных ранее. Как местные ориентируются?
Я предпринял новую попытку разговорить царевича и выведать все секреты. Начнем с мелкого, чтоб снова не спугнуть.
– Почему возраст считаете зимами?
– Как иначе? – изумился он. Тут же встрепенулся: – Не говори! Не хочу слышать!
– Не скажу, – с удовольствием пообещал я. Да и как объяснить, почему мы считаем летами, причем начинаем с пяти? – Зимы холодные?
– Очень. Приходится утеплять жилье, закрывать окна.
– И все?
– Думаешь, так просто? Настоящих морозов не знаешь. В некоторые ночи невозможно спать под открытым небом – заболеешь.
Ну-ну. Сменим тему.
– Бойники – от «бойни»?
Гордей равнодушно повел плечами:
– Скорее от «боя». Разницу между боем и войной знаешь?
За дурака держит?
– Если война – песня, – сказаля, то бой – слово в песне. Даже так: война – море. Бой – капля.
– Именно, если море – это озеро. Войники, войницы – от «войны». А бойники… так, крепостная шушера на один поход. Нищая пародия на войников.
Чувствовалось, как ему ненавистны низкорожденные. Мне не хотелось спорить. Скорее хотелось наоборот. Очень странное чувство. Едва из грязи в князи, и уже…
– Ангелов слушать нельзя, верно? – вспомнил я. – Почему же слушаешь?
Уловка не загнала противника в угол, как я предполагал, а вызвала насмешку:
– Закон нельзя воспринимать столь буквально. Смогу я оказать тебе помощь, отказавшись выслушать просьбы? Если начнешь смущать искушениями – слушать не буду. Мало того, окажу вынужденное сопротивление. Это простится.
Меня объяснение лишь раззадорило.
– Значит, закон подразумевает разночтения. Исполняете не букву, а дух закона? – Припомнив недавнее, я добавил: – А в клятвах – не смысл, а букву? То есть, и закон, и клятву разными способами переворачиваете к своей выгоде и продолжаете считать себя честными?
– Остановись. Я догадался, почему запретили вас слушать. Еще слово – придется принять меры.
Любопытно, какие. Впрочем, совсем нелюбопытно.
– Понятно, слушать запрещено. – Я пошел на попятную. –.А рассказывать?
– Выполнять все разумные законные просьбы.
Ему не хотелось со мной общаться. И не стал бы, но – закон. Обязан? Исполняй! И я попросил:
– Расскажи, как устроен местный мир.
А как бы сам ответил, повстречайся я на Земле с тупым русскоговорящим инопланетянином? Хорошо, что здесь спрашиваю, а не отвечаю. Заодно начинаю понимать, зачем люди идут в учителя. Или хотя бы почему из них не уходят.
– Что именно хочешь услышать?
Разумное уточнение. Перевел, гад, стрелки на меня. Потом припомню.
– Что у вас делают ангелы? В смысле, чем занимаются. Каковы обязанности.
– Служат.
В армии? Не обязательно, слово «служба» включает в себя много смыслов, лучше уточнить.
– Чем?
– Чем служу я? Всем, что в моих силах. То же предстоит и вам.
Ух, как все сложно и непонятно. Загадка на загадке и под туманным соусом. Или он формулировать не умеет? Или это я формулировать не умею?
Зайдем с другой стороны.
– Как называется ваша страна?
– Уже «наша». – Его губы тронула легкая улыбка. – Мы ее зовем страной башен.
– А соседние?
Лучше бы не спрашивал. Изготовление конфетки из отходов жизнедеятельности не вызвало бы большего изумления.
– К-а-к-и-е? Ты про пожирателей что ли?
– Кстати, о пожирателях. Это кто?
Царевич скривил рот.
– Людоеды. Как человолки.
– Чужие! – крикнули сразу оба боковых наблюдателя.
Ржание. Голоса. Казалось, что лес расступился – это на передний план из чащи выехало трое всадников. Кроме дизайна и некоторых особенностей амуниции они напоминали Гордея. Пластинчато-кожаные доспехи, сапоги, открытые ноги и руки с частичной защитой. Разномастные щиты за спиной. На поясах – такой же набор из меча и ножа. Только шлемы без меха, обычные остроконечные, как у былинных богатырей. Грудная клетка у боковых дополнительно защищена узорной рельефной пластиной, у центрального – изящно выпуклой. А вот сложением всадники не вышли. Не богатыри, одним словом. Двое крайних – парни лет двадцати, между ними вообще девчонка. Ну, девушка, едва ли догнавшая летами спутников. Воинственная и грозная, несмотря на возраст и внешнюю хлипкость. Излучаемая ею уверенность в собственных силах не оставляла сомнений в серьезности и даже опасности воительницы. Руки всех троих лежали на рукоятях мечей – к возможному счастью для нас, пока не обнаженных.
Носильщики вынули копья из носилок и рассредоточились, остальные вместе с ними заняли оборону подковообразным построением, отрезая гостей от охраняемых объектов. Гордей, оказавшись с нами внутри ощетинившегося полукольца, выехал чуть вперед. Он узнал прибывших. Энтузиазма встреча не вызвала.
Оставленный Шурик сделал нам знак приблизиться.
– Не полируйте себе кровь через всяких-разных напрасных мыслей, – проговорил он в своей манере. – Малик знает, что делает. Вернется за всеми, куда бы нас ни занесло. На свободе есть выбор действий, в плену – нет.
Пугливо глянув на конвойную команду, которой было не до нас, я шепнул:
– Если не секрет, кто он по основной профессии?
– Я знаю? Но при желании любого уложит посреди мостовой безо всякого риска подцепить дополнительную температуру к остывающему организму. А можно встречный вопрос: почему «Чапа»?
Я непроизвольно вздохнул.
– Угораздило папу Ваню назвать сына Васей. Вот и стал для всех Чапаевым из анекдотов. Потом Чапаем. Потом совсем укоротили. Но лучше Чапой, иначе – Муха. Все-таки Мухины мы.
– Которые всегда в пролете, – тихо хихикнула Тома. – Чапа лучше. И если знать предысторию – героичнее.
Больше поговорить не дали.
– Приветствую, царевна Милослава, – чуточку склонил голову Гордей.
Его бойники сделали знакомый нам короткий присест, но оружие по-прежнему держали направленным в сторону прибывших.
Мы с Томой машинально переглянулись: царевна? Царских отпрысков тут как собак … пардон, волков нерезаных. И все по лесу бродят. Больше заняться нечем?
– Гордей, сколько зим! – Царевна состряпала на губах фальшивую улыбочку. – Знаком с моими мужьями?
– Не довелось, – сообщил царевич тоном «сто лет вы мне не сдались».
– Дорофей, – представила Милослава левого. Затем правого, отличавшегося от второго лишь шириной груди и цветом лошади: – Порфирий.
– Очень, – кивнул Гордей, проглотив полагающееся «приятно».
– Жаль, ты пристроен, – не слишком правдоподобно пожалела Милослава.
– Староват я для тебя, соседка. Найдешь порезвее.
– Кто бы говорил, – не сдавалась та.
Возможно, так протекали местные «как дела, как погода» – обязательный набор слов встретившихся соседей перед тем, как разъехаться.
Странно, но Дорофей с Порфирием, представленные как мужья, равнодушно отмалчивались. Отстраненные взоры, не чувствовавшие реальной опасности, спокойно и задумчиво гуляли по сторонам. Порфирий статью превосходил более хилого – исключительно по сравнению с ним – Дорофея. Дорофей мстил чеканной красотой лица, выразительностью глаз и недоспрятанной ухмылочкой, за которой скрывался хитрый ум. Насчет ума лишь предположение, а хитрость присутствовала однозначно.
Пустив коня мелким шагом вперед, Милослава продолжила:
– Разве не ты обратил в посмешище оборону Мефодии, разметав ее защитников, которые долгие годы являлись для всех эталоном, символом непобедимости и недостижимой вершиной? Или не ты, защищая вотчину, разнес в пух и прах их контратаку? Кто, как не ты, спас тогда цариссу?
Напоминание царевичу польстило. Когда царевна приблизилась вплотную, он обронил, нарываясь на новый комплимент:
– Противник был старше, а возраст, как уже сказал, не последнее дело.
– Еще и скромен до безобразия. Гордей, ты мне определенно нравишься. Был бы свободен... Впрочем, кто знает? Царисса стара, слаба, болезненна, не сегодня завтра…
– Не говори так. Четвертая заповедь. Она женщина и мать, а еще она царисса. В отношении вашей цариссы ты мне таких слов не простишь.
– Так не прощай. Вот я. Ну?
Гордей потупился.
– Ты знаешь, я не могу ударить женщину, если моей семье не угрожает опасность.
– Думаешь, не угрожает? – от царевны пахнуло холодом.
Еще секунда, и…
– Не посмеешь. – Царевич знал закон. Закон на его стороне. Он надеялся на закон, и закон восторжествовал.
Рука на эфесе царевны немного расслабилась.
– Как член тайного к… – Гордей стрельнул в нас убийственным взглядом и снизил голос, – ты давала определенную клятву, в том числе – карать отступников этой клятвы.
В сузившихся зрачках царевны полыхнули молнии, а мышцы кисти вновь натянулись в опасные струны.
– Откуда знаешь про… – она осеклась. – А-а, Евпраксия. Но ты не она.
– Тогда вспомни последнюю заповедь.
– Определяешь себя как имущество? – Милослава хмыкнула и еще чуточку прибавила яда в глазах.
– Я муж, – гордо сказал Гордей. – А они, – последовал кивок на свиту, включавшую нас, – имущество.
– Тогда вызови на поединок.
Царевич, который справился бы с царевной без труда, продолжал увиливать от драки.
– Поединки запрещены.
– Законник хренов, – в сердцах выдохнула Милослава.
Сценка напоминала гаишника, что не может докопаться до остановленного водителя: и пристегнут, и документы в порядке, и выдох трезвый, и аварийный знак на месте. Даже огнетушитель с не просроченным сроком годности.
Уловив момент, Гордей сменил тему.
– Каким ветром в наши края?
– Решили размяться немного. Прогуляться, поохотиться.
– Далековато забрались. Цариссу Западного леса и Святого причала такое известие вряд ли обрадует.
– Не пугай, – снова окрысилась Милослава. – Охота не знает границ.
– Кстати, недалеко как раз есть кое-кто. Парочка беглых. И… еще один беглый.
Милослава проигнорировала как сообщение, так и заминку. Повинуясь хозяйке, конь сделал еще несколько шагов в нашу сторону, обойдя царевича. Впритык поднесенные копья почти царапали кожу, глаза бойников безотрывно следили за каждым движением царевны. Даже за намерением движения.
Она их презрительно не замечала.
– Почему гуляешь по лесу со всяким сбродом? Войников в семье не осталось?
Гордей остался чуть впереди, чтоб, если понадобится, перехватить двух других всадников.
– Все у границы с Конными пастбищами. В одной из деревень карантин.
– Черный мор? – картинно ужаснулась Милослава.
Гордей отмахнулся:
– Обычный жар, но крепостные дохнут, как мухи. Пережидаем, пока само пройдет.
– Про карантин слыхала, не знала подробностей. У нас тоже было похожее, но уже давно…
Дальше Гордей не слушал.
– То есть, когда ехала сюда, – его голос вновь стал жестким, – ты знала, что все наши бойцы в оцеплении…
Теперь на царевну направили копья даже дальние бойники. Запахло интригой с тяжелыми увечьями.
Милослава ухмыльнулась. Ее конь дернулся. Стража едва совладала с оружием, чтоб не продырявить сверкающую благородную тушку.
– Вы не одни следите за флагами. Наблюдатель сообщил, что Святой причал сработал. Два ангела. Эти?
На нас с Томой уставился изящный злой пальчик.
Даже мы понимали, что что-то затевается. И это что-то добром не кончится. Самое обидное, что все из-за нас, а мы ни сном, ни духом. Ау, люди, если вы люди, объясните, что происходит!
– Зачем они вам? – странно поинтересовалась Милослава. – Все равно отдавать. Вы вымираете. Согласись, нам они принесут больше пользы.
Гордей заметил небольшое движение всадников вперед.
– Скажи принцам, – сухо сказал он, – еще шаг, и ты станешь вдовой. Ты меня знаешь.
Я отметил слово «принцы». Это плюс к царевне с царевичем. У них здесь демографический перекос в плане высшей аристократии?
Двое бойников направили копья на Дорофея с Порфирием, вооруженных лишь мечами, остальные не спускали глаз с царевны.
Милослава сделала вид, что не слышала. Впрочем, услышали сами принцы, Гордей добился желаемого. Переглянувшись, они остались на месте. Видимо, действительно знали
– У вас раненый? – зловредный пальчик переполз на Шурика. – Кто его так? Черт?
Заминка Гордея объяснила ей все.
– Вы несете в башню черта? – Милослава расхохоталась и, смело склонившись к «черту», рассмотрела Шурика. – Красный. Они все такие?
Она смотрела на волосы.
– Нет, – нехотя признал Гордей.
– Откуда знаешь?
Пришлось отвечать.
– Был второй. Черный.
– Ну, хорошо хоть «был», – кивнула царевна.
Седло заскрипело под внезапно заерзавшим царевичем. Пауза затянулась. Лгать он не решился, как и не стал опровергать догадку царевны.
(продолжение в посте №5)
Как я был девочкой, пост №3
Глава 5
На поясах «ку-клукс-клановцев» висели не световые мечи. Даже не обычные. Даже не мечи. Обычные дубины: корявые, плохо выструганные, массивные. У двоих – топоры. С другой стороны у каждого болтался нож, тоже не ахти какой выделки. За плечами они носили мешки с тесьмами, похожие на рюкзаки. Сейчас мешки лежали полувыпотрошенными около костра с булькающим котлом. Запах съестного одурял.
Пообедать предстояло не всем. Двое остались с нами, а шестеро, посланные движением пальцев царевича, полезли на сено. Копья вперед, дубинки наготове. Как они управлялись копьями, мы уже видели. Приблизившись к пилотам метров на двадцать, откуда бросок копья становился безошибочным, солдаты одновременно приготовились.
– Стойте! – крикнул я, хватая царевича за руку, будто это могло помочь. – Не сметь!
– Да! Стоять! – истерично подхватила Тома.
Странно. Копейщики замерли. Они нас слушались. Неужели мы настолько важные? А если…
– Назад! – рявкнул я как можно более грозно.
Никакого эффекта.
– Так надо, глупые. Смиритесь, – отеческим тоном сказал нам Гордей. – Вы не маленькие. Должны понимать слово «надо».
Воины получили повторную отмашку.
– Нет! – заорал я.
Вновь копья остановились в миге от полета. Царевич занервничал.
– Знаете, что такое закон?
– Убивать невиновных – закон? – возмутился я. – У вас нет заповеди «не убий»?
– Заповедь гласит: «Не убий, если это не враг, посягнувший на твою жизнь, семью и родину». У вас не так?
Я смешался.
– Ну… если по смыслу… Но Малик с Шуриком не враги!
– Так думаете в силу возраста. Многие годы происходили ненужные беды, пока сама Алла, да простит Она нас и примет, не явилась в мир и не дала людям Закон.
– Нет такого закона, чтоб людей убивать, – вклинилась Тома.
Она раскраснелась, напрягшиеся пальцы приготовились вцепиться в глотку противника, если тот посмеет еще раз выговорить смертельный приказ. Она даже придвинулась ближе, ее коленки согнулись, как у воинов в недавнем приветствии, но это была подготовка к прыжку.
Взъерошенный воробушек рядом со львом. Царевич переломит ее небрежным взмахом руки, вытирая пот со лба.
– Закон, говорите? – перетянул я ситуацию на себя. – Огласите. Я послушаю и скажу мнение.
– Это правильно, – не стал спорить Гордей. Зажмурившись, он продекламировал по памяти: – Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! Я отдаю настоящее и будущее Алле-всеприсутствующей, да простит Она нас и примет, а прошлое и так принадлежит Ей. Если я встречу ангела, я стану ему другом и помощником. Я отведу его в крепость. Я отдам жизнь за него не задумываясь. Если я встречу Падшего, я убью его. Ангелы милосердны. Они всегда пытаются спасти Падших. Мне нельзя проявить слабость. Слабый человек – мертвый человек. Слабое общество – мертвое общество. Быть слабым – предательство. Побороть искушение. Отказать ангелам ради них же. Исполнить Закон. Не слушать ангелов. Не слушать истории ангелов. Не спрашивать о Том мире. Кто слушал, да будет вырван его язык или отсечена голова. И да будет так. – Глаза царевича открылись, взор был задумчив, но непреклонен. – Это называется «Молитва встречи снизошедших» или просто «встречная». Именно для нашего случая. Не зря Алла-всезнающая, да простит Она нас и примет, обязала каждого с детства учить ее: и низкорожденного крепостного, и благородного свободного семьянина. Теперь не мешай закону свершиться.
Я стоял справа.
– Слева!
Мой крик ошарашил всех. Тома испуганно шарахнулась, царевич же бросил правую руку налево – к рукояти меча, голова отвернулась:
– Что?
В одно движение нож с открытой стороны его пояса перекочевал в мои руки.
Гордей все понял. Хохот сотряс окружающий кустарник.
– Не смеши. Будь хоть тысячу раз ангелом, что может нож против меча?
– Чапа, ты что? – только и вымолвила Тома.
Испуганно сглотнув, она двинулась не ко мне, а к Гордею. Умница. Помирать, так с музыкой. Вдвоем у нас шансы справиться с ним не нулевые, а почти нулевые. Уже кое-что. Не знаю, как насчет подраться, а царапается она отменно.
– Ты меня убьешь? – полюбопытствовал я у царевича.
– Никогда. – Он снисходительно улыбнулся. – Кто отважится убить ангела, недолго проходит под солнцем.
Как же приятно быть ангелом. Ошибочка: когда тебя считают ангелом.
– Тоже закон?
– Еще какой.
– Тогда думай головой. – Я перенес нож к своему горлу. – Моя жизнь зависит от моих друзей. Умрет кто-то из них – умру я.
По горлу покатилась капелька: немного переборщил с нажимом. Зато эффект потрясающий.
– Я обязан их убить! – взмолился Гордей.
Снисходительность и запанибратство как слизало. На кону оказалась жизнь. Его жизнь.
– Убив их, убиваешь меня. Убив меня, убиваешь себя. Думай, голова, думай.
– Этого закон не предусматривает!
– Значит?
– Нужно подправить закон, – внесла лепту доныне завороженно внимавшая Тома.
– Никто не смеет подправлять закон! Тогда он перестанет быть законом.
– А в виде исключения? – не унималась Тома.
Напряжение спало. Забрезжил лучик надежды, быстро превращавшийся в лазер и выжигавший изнутри череп нашего оппонента.
– Закон, который допускает исключения – не закон! – Меч царевича ухнул в ножны, ладони сдавили виски под шлемом. – Сказано же: не слушать ангелов…
– А кто слушал, да будет вырван язык или отсечена голова, и да будет так! – язвительно процитировал я.
Концовки всегда запоминались мне на ура.
– Хорошо, – взял себя в руки царевич, – предлагаю компромисс. Мы берем чер… ваших друзей с собой в башню. Пусть решит царисса.
– Не только берете, но и отвечаете за жизни, – закрепил я успех.
«Царисса» несколько смутила, оцарапав ухо, но после «Аллы» в женском роде все новые слова воспринимались жуткими пародиями наших.
– Принято, – признал царевич. – Раненого возвращаем к жизни и несем.
– Идет, – кивнул я.
Гордей горестно выдохнул.
– Эй! – он подал знак солдатам. – Это… друзья. Пока. До решения цариссы отвечаем за них как за ангелов.
– Чуть не забыл: ножик на всякий случай оставлю, – с намеком объявил я царевичу.
– И мне ножик! – Тома вихрем домчалась до обалдевшего воина, что стоял ближе.
Отобрав нож, она жестом показала Гордею отрезание головы и задорно подмигнула.
Глава 6
Туземцы и пришельцы собрались вокруг котла в одну не очень теплую компанию. Потрескивали дрова, плыл аромат Еды – уже не важно, какой. Лишь бы быстрее. Воздух наполнился мошкарой, не слишком, впрочем, досаждающей. Пряный дым окутывал окружавшие деревья и слезил глаза. Ветер отсутствовал, солнце жарило. В общем, погода и обстоятельства способствовали началу налаживания межмировых связей.
Царевич расположился на земле вместе со мной и Томой. Малик тоже сидел рядом, но связанный. Ради остальных согласился. Другого выхода ни ему, ни нам не оставили. Шурик возлежал на носилках, которые соорудили из копий, поперечин из веток и покрывала. Вместе с другом выслушивал новости. Когда прояснилось, что в местном понимании наши два и два оказались ангелами и как бы наоборот, они с Маликом переглянулись. Затем горец огорошил, глядя на царевичью конягу:
– Это не наши лошади. Или вообще не лошади.
Других специалистов среди нас не нашлось, мы просто поверили. Когда меня учили на них кататься, лошадь была примерно такая же: низкая, крепкая, поэтому я разницы не видел.
Руки Томы, выполнявшей роль санитара, выглядели ужасно. Как и лицо, которого они непроизвольно касались, вытирая пот или поправляя волосы. Как и волосы.
Я выглядел не лучше.
– Досталось вам. Выжить без оружия при нападении такой стаи… – Царевич покачал металлическим куполом, снять который за импровизированным столом не удосужился. – Это потому что кладбище рядом. Далеко волки такой ордой не ходят, прокормиться трудно.
– Волки? – Тома первой из нас не вытерпела, возмутившись против нелепости. Собаки были большие, неухоженные, но именно собаки. В отличие от лошадей, в них мы все разбирались, с дикими сородичами не спутаем. – Это собаки. Наверное, бродячие. Вон трупы!
Гордей непонимающе посмотрел.
– Это волки. А кто такие собаки? – Он вдруг осекся и сам себя перебил: – Не надо! Не рассказывайте!
– У нас их зовут собаками, они живут в домах, охраняют и являются лучшими друзьями человека, – четко сформулировала Тома.
Как первокласснику. В ее понимании, царевич из прошлого был тупым как заглючившая «Винда».
А у царевича отлегло от сердца.
– Вы о псинах, – сообразил он. – Говорят, волков приручают, это и есть псины. Рассказывали, что в лесах… Неважно. Сам я ни одной не видел. Думал, сказки.
Он стал смотреть в огонь. Волки-собаки, они же псины, его больше не интересовали.
– Почему не перебьете всех этих со… волков? – проявила Тома природное любопытство.
– Рады бы, но всех нельзя, – вздохнул Гордей. – Иногда объявляются большие облавы, если чересчур расплодятся, но обычно просто охотимся на мех и шкуры.
В качестве примера он повертел перед нами головой в шлеме с хвостом. Собачьим, как выяснилось. Капец романтике. Как жить дальше?
Напрягало, что Гордей не снял шлем. Рядом охрана, мы на привале, у костра. Чего-то боится? Ну вот, а я расслабился. Нельзя расслабляться, как говорится в бородатом анекдоте.
– Не пойму, почему они напали на вас, – задумчиво продолжал царевич. – Троих уже не трогают, а вас прибыло четверо. Одному гулять вредно для жизни, двоим опасно, а трое с оружием, не говоря о большей компании, остановят любую стаю. Нужно сомкнуться спинами, больных и слабых – внутрь, оружие вперед и замереть. И стоять, не шелохнувшись, пока волки не налаются всласть и не уберутся с дороги. Запомнили? Это азы выживания.
– Запомнили, – сказал Малик.
Царевич нехорошо поморщился, но смолчал.
Я сообразил: попав сюда, наша четверка все время распадалась. Всего-то требовалось держаться вместе. Век живи, век учись.
Гордей вновь обернулся к нам, «ангелам».
– Там озеро, – указал он на гигантские развесистые ветви чуть в стороне. – За деревом, в низинке. Смойте грязь и кровь. Помоетесь сами или выделить мойщиков? – Его жесткие губы скривились, бородка надменно выпятилась: – К сожалению, здесь только бойники. Прошу простить, не хочется, чтоб их грязные лапы…
– Конечно! – в унисон воскликнули мы с Томой.
И, переглянувшись, подавились смешком.
– Не переживайте, мы ценим вашу заботу, – дипломатично объявил я. – Естественно, мы сами. Только сначала позаботимся о друзьях, их раны…
Нога царевича пнула жалобно пискнувшую корягу, лицо омрачилось.
– О них не беспокойтесь. Озеро маленькое, ангелам должна достаться чистая вода. Остальные помоются после. Раненого принесут. Вот, возьмите еще. – Из одного мешка он вынул розово-(кто бы сомневался)-фиолетовые шаровары, прикинул на глаз, подойдут ли нам по размеру, затем протянул вторые такие же. – Свои тряпки бросьте на берегу, их заберут. Идите. Я выставлю охрану по кругу, вдруг снова волки или… – Оборвав сам себя, он покосился на нас и почти приказал: – Идите же.
– Мм… – замялась Тома.
– Иди первой, – предложил я.
– После тебя, – не согласилась она. – Гляну, что там с Шуриком. С повязок опять капает.
Озерцо оказалось малюсеньким и мелким. Скорее, лужа метров пять в диаметре. Чтоб добраться до воды, пришлось спуститься по заросшему травой крутому склону на метр-полтора. Словно в воронку нехилого такого снаряда.
Прежде, чем раздеться, я осмотрелся. Где-то стоят охранники, но мне не видно их, им сверху – меня. Если тревожные ожидания Гордея оправдаются, и кто-то нападет, мне придется долго выбираться и разбираться там, что к чему.
Дно обжигало холодом из бьющего ключа. Кожа млела, с невыразимым восторгом освобождаясь от пота, грязи и крови, руки терли и скребли. Низ начал подмерзать. Я торопился, но не потому, что мерз, а чтобы очередь быстрей дошла до раненого. Жилетка со штанами согласно приказу остались в прибрежных кустах, ноги впрыгнули в шаровары, которые оказались необъятными – они удержались только при затягивании вшитой тесьмы на животе. Поверх халата я приладил на пояс отобранные у царевича ножны для отобранного еще ранее ножа – он отдал без возражений. А вот бойник ворчал, когда Тома снимала с его талии узкий кожаный футлярчик. Потом ворчал второй, чей нож забрал себе царевич взамен отданного мне.
Вставив подмерзшие ноги в обувку, я шмыгнул назад. Гордей что-то выспрашивал у Томы. Ее лицо сосредоточенно замерло, пальцы перебирали и потирали друг друга, ступня кружила по примятой траве. Радостный вскрик возвестил мое появление, и Тома умчалась к долгожданной воде.
Царевич указал на место рядом с собой.
– Сколько вам зим?
Он имел в виду обоих. Мне стало смешно.
– Лет?
– У вас так? – Гордей кивнул. – И как со здоровьем?
– Мне пятнадцать… – увидев, как взлетают брови царевича (дурак, он же Тому сейчас опрашивал), я быстро закончил: – почти. А Томе уже. Ничем не болеем. А что?
– Это прекрасно. Читать умеешь?
– Естественно.
– Прочти.
Передо мной возник кусочек кожи с начертанным витиеватой кириллицей «Алле хвала».
– Алле хвала.
– А сколько бойников в моем отряде?
Понятно, он имел в виду копейщиков.
– Восемь. – Я сразу поправился: – Без командира.
– А если б их было в три раза больше?
– Двадцать четыре.
Мгновенные ответы без раздумий вызвали почти детский восторг:
– А если половину убьют?
– Двенадцать.
Довольная улыбка расплылась по бородатой физиономии:
– Вас ждет великое будущее.
Если это экзамен… мы попали куда надо. Здесь я интеллектуальный Гулливер среди лилипутов, Эйнштейн и Перельман в одном флаконе. А помимо таблицы умножения я знаю когнитивный диссонанс, осциллограф, косинус, адронный коллайдер и много других умных слов.
По траве зашлепали шаги: вернулась Тома. Чистая, довольная. Бойники понесли к воде матерившегося Шурика, требующего не кантовать, а бросить и дать умереть спокойно. И Малика захватили, чтоб мылся и заодно помогал.
Местные жители оказались мастерами на все руки. На костре, с которого уже сняли котел, некоторое время прокаливались бронзовые иглы, затем из мешка достали чем-то пропитанную вонючую нить. Отмытый Шурик был водружен на место, ему принялись споро зашивать рваные раны, стараясь не обращать внимания на вопли и конвульсивные дергания.
– Если это медицина, тогда что такое бардак? – орал Шурик. – Они делают мне так хорошо, как я бы им сделал на голову с тем же удовольствием. У них есть антибиотики?
– Есть лучше! – хмыкнул Малик, который внимательно наблюдал за процессом.
Раны присыпали пеплом и каким-то травяным порошком из мешочка.
В момент особенно сильного крика Тома не выдержала. Ее колени опустились возле головы несчастного, ладони взяли беснующегося пациента за щеки, лицо склонилось, а губы… Губы вдруг впились в неистовствующий рот, вмиг смирили, обняли, впитали, успокоили… и еще раз нежно поцеловали на прощание.
Потом она виновато оглянулась на меня:
– Он так кричал…
Я пожал плечами. С какой стати осуждать? Кто я для этого? И если быть честным, отказался бы сам от подобного рода анестезии?
Малик обошелся новой перевязкой с небольшим количеством местного обеззараживателя. Отходивший от операции Шурик, теперь возлежавший у костра с видом усталого патриция, полюбопытствовал:
– Что скажете за наше прошлое? Мы же в прошлом? Я, конечно, бываю местами поц, но не настолько, чтобы брать халоймыс на постном масле.
– Переведи, – попросил я.
– Да, ерунда. Еще имею сказать, что хороший тухис тоже нахес.
– Тоже переведи, – вновь потребовал я.
– Да, – включилась и тут же смущенно выключилась из разговора Тома.
После внезапного порыва она старалась даже не смотреть в сторону одессита.
Ей Шурик отказать не смог. И тоже смутился.
– Это типа поговорки «горе не беда». Типа не беда, а даже как бы наоборот. Не беда. Горе. Да.
Тут Шурик увидел подтаскиваемый долгожданный котел:
– Что у нас на жидкое?
Это была каша. Какая это была каша! Дома я нос воротил, считал несъедобной. Как же ошибался!
Ели прямо из котла. Деревянными ложками. В две смены. Мы, четверо пришлых плюс Гордей, затем бойники.
– А мяса здесь не водится? – Быстро насытившийся Малик поводил ложкой в котле, разыскивая что-то более основательное.
– И я бы не отказался, – признался Шурик, мечтательно закатив глаза.
Перед его мысленным взором материализовался, шкворча и брызгая одуряющим ароматом, роскошный шашлычок. Даже я увидел. Мало того, ощутил запах, вкус и игру солнечных бликов на живущих одним мигом сгорающих капельках жира.
Бойники, уже достаточно доброжелательно относившиеся ко всем нам, отшатнулись.
– Мяса?!
– Одно слово – черти, – презрительно и безысходно махнул рукой Гордей. Потом глянул на солнце. – Наша задача – дойти до башни без ночевки. Запас времени есть, но лучше поторопиться.
Зашаркали обиваемые от налипшей грязи ноги кого-то из бойников, отправившегося к злополучному дереву с вещами и флагом. Вместо двух был вывешен и гордо реял теперь один первоначальный. Заодно восстановили набор первой необходимости для снизошедших ангелов. Остатки провианта и котел отправились в мешки, в другие упаковали добычу в виде шкур – не пропадать же добру. Бойники взвалили поклажу за плечи, и колонна двинулась сквозь лес.
Четверо несли Шурика, еще один приглядывал за Маликом, который при всем желании вряд ли что-то сделал бы со связанными руками. Конец длинной веревки охранник намотал себе на руку. Один плелся позади меня и Томы. Двое шли чуточку в стороне, следя за окрестностями. Царевич то вырывался вперед, то отставал, то грациозно гарцевал рядом с нами.
– Сверху кто-то прячется! Сюда!
Крик издал бойник левой стороны. Как он разглядел что-то в непробиваемой листве чащи, осталось неизвестным. Наверное, жизнь заставила. Точнее, навязчивое нежелание умереть.
Если бы сверху была опасность, команда, я уверен, последовала бы другая. Дерево окружили. Трое разошлись спиралями, прочесывая округу, остальные заняли круговую оборону.
Больше никого не обнаружили.
– Спускайтесь! – объявил Гордей.
Двое. Парочка в нежном возрасте, но всяко старше нас с Томой. Сначала они сбросили нехитрое имущество – две холщовые котомки, затем спрыгнули сами. В самопальных кожаных сандалиях, девушка – в штанах и жилетке из типичной для здешних мест серой дерюги, парень – в балахоне до колен. Я даже сказал бы, что в сарафане, если б он не был парнем. Оба светловолосые, светлокожие и какие-то светящиеся изнутри. Так показалось. Наверное, потому, как они бережно относились друг к другу и как смотрели влюбленными глазами. Со страхом, практически с ужасом от того, что их заметили, и при том – с любовью. Которая выше страха и прочего. Они мне понравились.
Их заключили в кольцо из копий, один из бойников вырвал из рук котомки и грубо выпотрошил. Внутри оказались продукты и дырявое покрывало. Одновременно парня опрокинули наземь, лицом в землю, сарафан сорвали. Вспомнил: у древних греков такой мешок без рукавов с отверстиями для рук и головы назывался туникой. Вот и здесь без этой простейшей конструкции не обошлось. Где «здесь»? Хороший вопрос. Правильный вопрос. Просто чудесный. Полжизни отдам за ответ.
Нет, столько не отдам. Еще чего, полжизнями разбрасываться. Но что-то отдал бы наверняка. Жаль, что ничего нет, кроме чужого ножика. Ау, люди, кому ножик за раскрытие мировых тайн? Хороший ножик!
Девушка отстранилась от едва не осуществленной «услуги» бойника, она сама приспустила рубаху чуть ниже плеч и отвернулась.
Оба загривка украшали татуировки: три дерева. Бойник, осмотревший их вблизи и очень внимательно, согласно склонил голову.
– Наши.
Все оглянулись на царевича.
– Знаете закон? – осведомился он с высокомерием, всем видом выражая недовольство разговором с низшими.
Девушка процитировала:
– Крепостные не могут самостоятельно покидать землю, не перейдя в иное сословие.
– Наказание?
– Смерть.
Задумчиво кивнув, Гордей спросил:
– Причина настолько серьезна?
– Его, – девушка указала на парня, – захотела взять в мужья войница Клавдия. Дату помолвки назначили. А мы любим друг друга!
– Клавдия – хорошая войница, – проговорил царевич, вышагивая по полянке.
Окованные металлом ноги совершали пять шагов в одну сторону, там замирали, потом Гордей медленно разворачивался и столь же не торопясь шел в другую. После четырех томительных циклов, когда общие нервы уже потрескивали, последовало продолжение:
– Клавдия – завидная партия. Ее внимание нужно заслужить. В мужья – вообще дорогого стоит. Вы сделали не тот выбор. Назовитесь.
– Ива, – сообщила девушка. – И Хлыст.
Оба несчастных не смели поднять глаз, отвечали, буровя взглядом сандалии, достойные скорее помойки, чем живых людей. Впрочем, говорила пока только девушка.
– Закон надо исполнять. – Указательный палец царевича выбрал двоих солдат. – Вы, на счет три. Один, два…
– Стойте! – завопила Тома.
По ее щекам текло. А добавить нечего – сила и местный закон на чужой стороне.
– Почему? – едко отозвался царевич.
Здесь он в своем праве. Ему осталось лишь посмеяться над нашими потугами.
– Неужели проблему нельзя решить по-другому? – решил я попытать счастья. – Хорошие работники не нужны?
– Закон. Напомню, одни по твоей просьбе еще живы. Других не будет.
– Тогда мы отказываемся от вашего гостеприимства. Приятно было познакомиться, до свидания. Мы уходим.
Я взял Тому за руку. Мы вполне серьезно пошагали себе в неизвестность. Лес большой, редкий, чего не идти докуда дойдем…
– Стойте! – раздалось вслед.
Трюк сработал. Мы остановились. Чем обрадуют?
Гордей выдал:
– При согласии оставить этих преступников в живых, вы со своей стороны поклянетесь спокойно проследовать в башню без новых заскоков?
Да чем угодно!
– Клянусь!
– Пусть она тоже скажет, – показал он на Тому.
– Клянусь! – заверила девушка.
– Хорошо, – расплылся царевич в улыбке и воздел руки. – Во исполнение своей части договора я оставляю Иву и Хлыста в живых. Пусть чистоту моих помыслов видит Алла-сокрушительница, справедливая и суровая, да простит Она нас и примет. Клятвы царевича достаточно?
В конце возвышенное обращение по вертикали сменилось на окружавшую его в нашем лице горизонталь.
– Да.
– Отлично. – Гордей повернулся к бойникам. – Связать и оставить. Поторопитесь, мы спешим.
– Они не проживут и суток, – неожиданно подал голос один из копейщиков.
Гордей отправил ему взгляд, заставивший споткнуться. Кажется, по возвращении у бойника будут проблемы.
– Царевич свое слово держит? Исполнять.
Точка поставлена. Я обреченно глянул на Малика. Тот в меру возможности развел руками. За наши жизни он рискнул бы побороться хоть с дьяволом, но рисковать всем за чужие? Тома снова хлюпнула носом.
Бойники размотали веревку, обреченных толкнули друг к другу – как последнее утешение, ведь иных указаний не было. Связанную в последнем объятии парочку бросили на траву. Каждый знал: не пройдет и дня, если не часа, их найдут собаки. Точнее, волки, как теперь нужно говорить.
Мы понуро двинулись. Не оглядываясь.
Бойники ступали неслышно, сразу чувствовалось, что не городские жители. Только копыта глухо стучали, вбиваясь в почву, да мы с Томой ломились сквозь зелень подобно бронетранспортерам, решившим срезать путь через торговые ряды деревенского рынка. Сто шагов… двести…
Скорбную тишину нарушил я. Криком.
– Где восьмой?!
– Стоп! – скомандовал Гордей.
Процессия замерла.
– Ты не сдержал слова! – накинулся я на царевича, едва сдерживая предательские детские слезы. Ноги запутались в чувяках, губы в паузах сжимались и дрожали. – Даже из милости ты не имеешь права убивать их! Хоть маленький, но у них был шанс!
– Шанса не было, – буркнул Малик, в свое время внимательно отследивший действия вязальщиков.
Глаза царевича ошалело пробежали по отряду.
– Вы, четверо, – покрытая металлом ладонь ткнула в носильщиков, – быстро назад.
Не договорив, Гордей сам развернул коня. Мы с Томой рванули за ним, и нас никто не удерживал.
Глазам предстала картина: Гордей гарцевал вокруг окровавленного тела бойника, нанизанного на вставленное в ямку копье. Маска-колпак валялась далеко за деревьями, бородатая голова безвольно болталась. Балахон был задран по шею, отчего почти не пострадал. Штаны в одежде павшего воина не предусматривались, их заменяла юбка типа шотландской, только без расцветки.
Парочка исчезла. Из травы любопытными змеями торчали обрывки веревки.
– Кто это? – надменно бросил царевич подбежавшей четверке.
Один из бойников взял свешенную голову за волосы, взгляд впился в застывшее лицо.
– Третьяк с Понизовки.
– Молодец, казенное имущество не испортил, семью не потревожу. Снимите.
Бойники поняли его правильно. Не как я. Их усилиями один из мешков принял в себя чуть окровавленная вещь – бережно стянутую и заботливо свернутую; лишь после этого было выдернуто древко с обтекающим наконечником. Оставшееся тряпье тоже не забыли.
– Не понимаю. – Тома схватила Гордея за стремя. – Что произошло?
– Освободил, стервец. Вернуться после такого не мог, бросился на копье.
– Какое самопожертвование… – Томины глаза застило влагой. – А мы…
Бойник, вытиравший копье, небрежно бросил:
– Это Ивкин батька. Я тоже с Понизовки. У них единственная дочка была.
– Беглецов искать не будем, – решил царевич, покосившись на меня. – Волки найдут. Во всяком случае, я слова не нарушил.
Он повернул коня назад.
– А похоронить? – не удержался я.
Гордей поиграл желваками, глаза на миг сыграли в прятки.
– Похороните, – упало нехотя.
Обобранное догола тело взяли за руки-ноги и привалили к дереву. Голова осталась свешенной на грудь, а сложенные ладони упокоились на животе.. Сверху накидали веток.
Вот и вся церемония. Раздалась команда:
– Возвращаемся.
Могу ошибаться, но, по-моему, похоронная команда посмотрела на меня с благодарностью.
Да, здорово быть ангелом. Даже царевич не мог сказать «нет». Ангельские права меня полностью устраивали, осталось выяснить, каковы обязанности. Не здесь ли собака… извиняюсь, волк зарыт?
Глава 7
В оставленном лагере ждал сюрприз.
(продолжение следует)
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Как я был девочкой 2
Продолжение фэнтези-романа «Как я был девочкой»,
Глава 4
Из кустов появлялись люди. Или не люди. Сто процентов – гоминоиды. Одна голова, две ноги, две руки. Или лапы. Не видно. На зеленом фоне ярко выделялись белые балахоны до земли и остроконечные колпаки-маски с двумя глазными дырками. Существа выглядели как американские ку-клукс-клановцы, только без круглого креста на сердце. Еще похожи на штурмовиков из космической саги: тоже без лиц, белые, с оружием. Копья не тянули на бластеры, зато на поясе у каждого висело нечто непонятное – длинное, утолщавшееся книзу. Похоже на бейсбольную биту. Световой меч?
Количество неизвестных также не поддавалось исчислению. Кусты и лес скрывали основную часть. На виду одновременно находилось трое, четверо, максимум пятеро. Из-под длинного одеяния иногда виднелись ноги в сандалиях со шнуровкой вверх по голени как у римских легионеров. Поразил не столько внешний вид, сколько язык: они говорили по-русски. Ну, почти по-русски. Непонятны лишь отдельные фразы. А понятое радости не прибавило.
Они хотели нас убить. Да, спасли, чтобы убить. На Востоке ворам отрубали руки. Возможно, здесь отрубают головы.
К нам никто не подошел. Туземцы смотрели издали, совещались и, кажется, кого-то ждали. Жреца, что вырвет сердце или специалиста по грамотному нанизыванию на кол?
Это мои домыслы. Они просто ждали. Говорили про погоду, упавший флаг, святой причал и сколько можно ждать. Про много работы, ни дня покоя и расплодившихся волков. Про ангелов, чертей, недавнюю смерть близнеца и чью-то последнюю надежду. Периодически упоминалось что-то, похожее на Калевалу с ударением в конце. Этот рефрен звучал постоянно: «Калевала, калевала!» Или что-то вроде того. Карелы, что ли? Почему остальное по-русски? Может не Калевала, а какое-нибудь алаверды? Тогда совсем хрень выходит. Трудно издалека и в пол-уха воспринять неизвестное. Но про убить я точно слышал, полный штиль позволял.
Наши сторожа натаскали дров, заполыхал костер, над которым подвесили огромный казан. Варить нас собрались?
На мачте, приколоченной к верхушке дерева, снова взвилось полотнище. Вслед за первым, поднятым чуть выше, показалось второе. На двух наши приятели остановились. Отсутствие ветра не мешало разглядеть: флагами были такие же одноцветные тряпки, как дерюжка, из которой сделана наша одежда. Ни рисунков, ни гербов. Обычные сигнальные флаги. Мол, добрались, все нормально, птички в клетке. Или: набирайтесь аппетита, ужин скоро будет.
Неприятные фантазии.
Потянуло дымком и чем-то вкусненьким. В животе квакнуло. И явно не у меня одного. Нужно отвлечься. Время, что нас не трогали, употребили на перевязку Шурика.
– Извиняюсь спросить, – он с трудом превозмог боль, – мы на Земле или как?
Снова ставший обычным Малик туго перематывал одну его ногу, Тома протирала кровь на второй. Я подавал полосы, на которые рвал оставшиеся вещи: одеться Шурик был не в состоянии. Мы просто прикрыли его полотном из распоротой штанины.
– Гравитация в норме. – Малик мимолетно глянул вверх. – Солнце такое же, примерно там же. Воздух и собаки чисто земные. Природа и запахи тоже. Ночью посмотрим на Луну и звезды, уточним.
– Если доживем, – пробормотал я.
На глаза упала челка. Темно-русые патлы а ля ранние Битлз – пышные, до плеч – усеяны соломой. Колени дрожали. Совсем не из-за этих, что в лесу. От пережитого. Вздрюченный организм дал обратку. Пришлось продолжать работу сидя.
– Если это наша Земля, то я – американская королева, – выдавил Шурик.
– Хорошее уточнение – «наша», – приуныла Тома.
Она закончила со второй разгрызенной ногой одессита. Я помог, придержав на весу. Малик сноровисто перебинтовал, большие руки аккуратно подоткнули под колено бугорок сена.
– Попали в другое время? – Шурик скрипел зубами, но терпел.
– Прошлое или будущее? – забеспокоилась Тома.
С ее длинных волос тоже сыпались соломинки. Они со всех сыпались, кроме сверкавшего идеальной лысиной джигита.
– Вряд ли прошлое, – проговорил Малик. – Говорят, в прошлое нельзя: от этого будущее изменяется.
Он щеголял многократно порванными краденными штанами при голом торсе. Видок еще тот: кровь, мускулы, и собачьи трупы вокруг. К нам могли не приближаться именно из-за этого.
– А если в будущее, то нельзя вернуться, – включился я. – По той же причине.
Томе расклад не понравился.
– Может, будущее уже состоялось с учетом, что кто-то попал туда и вернулся?
Я фыркнул:
– Ага. И принес схему машины времени. Собрал, на ней слетал… и вновь принес. Далее по кругу.
– А если при возвращении все забывается? – не унималась Тома.
– Тогда ты уже была в будущем, – отрезал Малик. – Вернулась и все забыла.
– И неоднократно, – попытался шутить Шурик. Пухлое лицо хотело улыбнуться, но скривилось от боли, веки крепко сжались. Неумелые перевязки не помогали – слишком много ран.
– Как сам? – склонился к нему Малик.
– Не дождетесь.
– Все-таки?
– Хезающий кабыздох лучше зажмурившегося лёвы.
– Хохмит, – удовлетворенно выдохнул Малик. – Жить будет.
– Смотря с кем, – ввернул Шурик в том же духе.
Мне последняя мысль как серпом по ягодам: ограниченный состав нашей компании к подобным шуткам не располагал.
– Одежда откуда? – Малик увел разговор в сторону.
Тома виновато указала на дерево с упавшим флагом:
– В лесу висела.
– На веревке?
– Да. Не между деревьями, словно после стирки, – поправилась она, видя, что понимают неправильно. – Просто на дереве, большим тюком. Я дернула, оно сползло.
– Только это висело? – Малик обвел рукой надетое на нас.
Вопрос заставил дружно переглянуться, мысль просто убивала: нас ждали?!
– Еще много осталось, – продолжила Тома. – Я выбирала подходящее. Но когда собаки…
Малик перебил:
– С этим разобрались – нас ждали, но сколько нас будет, не знали. И сроков прибытия не знали: тюк с одеждой срывал флаг, это сигнал для наблюдателей. Здесь, – последовал указующий мах квадратного подбородка вниз, на сено, – посадочная площадка. Там, – его взор возделся к небу, – дверь между мирами. Портал. Что мы знаем о порталах?
Один глаз лежащего Шурика приоткрылся:
– А мы таки знаем?
– Знаем, – непререкаемо объявил я. – Есть такие штуки, книжки называются.
Парни смешливо-горестно переглянулись.
– Глухой номер, – качнул головой Шурик. – Шкет, кончай бакланить. Или у тебя папа секретный акадэмик, и чего-то знаешь, чего другие нет?
Малик не согласился:
– Дай пацану сказать.
– Я думаю, для здоровья дешевле не знать за эти мансы. Но на всякий пожарный…
– Выкладывай, что читал, – распорядился Малик.
Надо же, настал мой звездный час. Кто мог подумать.
Несколько лет назад моего папу тюкнула идея выживания после катаклизма. С тех пор он дрался со мной на палках, повесил дома грушу, устраивал шутливо-болезненные потасовки: «За каждый пропущенный мной удар получишь конфету». Вместе мы посетили одержимых другой серьезной болезнью – реконструкторов исторических эпох, где меня заставили сравнивать оружие и напяливать самоварные доспехи. Еще пришлось освоить рогатку и пращу: «Когда выбьешь пять из пяти, получишь новый смартфон». Мотивировка вдохновляла, но с поставленной целью не справилась. Сработала частично. Затем папа гонял меня по горам как Сидорову козу, научил плавать, стрелять из лука, готовить на костре, ездить на лошади…
Впрочем, научил ли? Учил – да. Вернее сказать – ознакомил. Что-то получалось лучше, что-то хуже, что-то вообще не получалось. И что обидно, попаданцы в книжках всегда подготовлены не хуже спецназа, а тут, когда реально попал в такую передрягу…
В общем, в обычной жизни дракам и физической подготовке я предпочитал инет и книги. И вот знания пригодились.
– Порталы бывают проницаемыми в одну или в обе стороны. Перемещают в одно или разные места и миры. Или в разные места в разных мирах, выполняя функцию телепорта. Могут быть незыблемы тысячелетиями: либо ON, либо OFF. Либо открываются раз в определенный срок. В то же тысячелетие, например, или раз в год. Или в день.
– Или в марсианский день, – скалясь, дополнил Малик.
Это он так улыбался.
Я продолжил, пока снова не перебили:
– Портал может гулять: как по горизонтали и вертикали, так и во времени. Еще может быть сам по себе или включаться кем-то. Или чем-то. Или где-то.
– Значит, нас могли втянуть сюда специально? – встряла Тома, следуя своим мыслям. Представляю, что там за мысли. Точнее, не представляю. Умному существу мужского пола с практическим складом ума ее никогда не понять, проверено. – Зачем? А главное: как попасть обратно?
Малик оскалился еще шире, обветренные щеки пошли трещинами-бороздами, как ледоход по весне:
– Обратно? Зачем обратно?
Возмущению Томы не было предела:
– Как «зачем»?!
– У него спроси, – с хитрецой в глазах перевел на меня стрелки джигит.
Я понял, на что он намекал.
– Если верить книгам…
– Если! – весомо взмыл указательный палец Малика.
Я учел претензию и не стал спорить:
– По книгам в чужом мире попаданцы всегда умнее и сильнее. В конце неизменно становятся вождями, императорами, богами.
– Вот, – Малик кивнул, – хотя зачем-то упорно стремятся восвояси. Вот ты, – узловатый палец уперся в Тому, – хочешь стать императрицей?
– Почему нет? – Она засияла смущенно и задорно. И очень заразительно, обеспечив улыбками всех, включая стонущего Шурика.
– А богиней?
– Еще бы!
– А домой?
Как булыжничком по макушечке.
– Как нам вернуться? – потускнела Тома.
Она бережно промакнула тряпкой ногу Шурика. Кровь все прибывала.
Послышался новый шум, и мы одновременно вскинули лица.
Всадник. С мечом. В легких кожано-металлических доспехах, с приоткрытыми ногами в поножах. Руки защищены по локоть, начиная от запястья. За спиной – небольшой круглый щит. Шлем ничем не закрывал волевое лицо.
Все-таки мы в прошлом. Мозги вскипели, пытаясь идентифицировать эпоху. Перед нами – не рыцарь, они одевались в железо полностью. А конь уже со стременами. Выходит, мы попали в мир, отставший от нашего лет этак на тысячу-две.
Но если это не Земля в нашем понимании… Ох, сколько книг и фильмов вспомнилось, где совмещаются рыцари и современная техника, магия и звездолеты.
Всаднику охрана салютовала копьями и своей непонятной Калевалой. Он принял приветствие поднятой рукой.
Шурик приподнялся на локте, пытаясь разглядеть происходящее. Малик и Тома встали, и я вслед за ними. Томина рука нашла мою и крепко сжала. Учитывая габариты Малика, мы смотрелись как родитель с непутевыми чадами, которые неудачно выгуляли собачек. Вот, дескать, и случайному прохожему досталось. А вы, люди добрые, проходите, сами разберемся…
Вышколенная коняга сделала несколько шагов вперед, на сено. Всадник нас не боялся.
– Вас два и два? – Голос был громким и отчетливым. – Не немцы? Общий язык разумеете?
Как говорил дедушка, интересно девки пляшут. Немцы – наверняка в устаревшем смысле, а не то, что сразу приходит в голову. На местных-то, надеюсь, фашисты в сорок первом не нападали.
– Общий язык, слыхали? – прошептала Тома. – Тоже русский, как у нас. Мы в древней России?
– Тогда уж в Руси, – поправил я. – Или в Гардарике. Или в Орде. Или в какой-нибудь Гиперборее. Я читал много теорий…
– А два и два – это как?
– Думаю, он про взрослых и детей, – ответил Томе Малик. – Двое нас с Шуриком и вы, тоже двое.
Пышущая гневом Немезида в Томином обличье прошипела, испепеляя взглядом:
– Я не ребенок!
Мнение маленькой девочки интересовало Малика как хомяка телереклама отбеливателя. Он провозгласил:
– Разумеем. Да, нас два и два. Один взрослый сильно ранен, нужна помощь. Мы с Земли. Россия. Двадцать первый век.
Его слова еще грохотали над долиной, когда снизу послышалось тихое:
– Ты хоть и кацюк, но совершенно не умеешь делать гешефт.
– Что? – не сообразил Малик.
– Кто? – одновременно переспросил я.
– Говорю: ума палата, только ключик потерялся. Твое дело узнавать, а не сообщать. Информация – главная ценность. А то и жизнь. – Затем Шурик соизволил ответить мне: – Кацюк – от «кацо», так иногда товарищей «кавказской национальности» называем. Негатив в этом наименовании можете искать с тем же успехом как пульс на мумии.
– Имена и прозвища! – потребовал всадник.
– Говорить? – тихо осведомился Малик.
– Можно. Только не паспортными данными, никаких фамилий, явок, паролей. Как-то помягше. Сыграй им наши ники как вкусный борщ.
– Я Малик, – представился Абдул-Малик. – Раненый – Шурик. А это, – его узкое лицо с пятнами крови мотнулось назад, в нашу сторону, – Чапа и Тома. А вы кто?
Ответа не последовало. Вместо него раздалась команда:
– Чапа и Тома, подойдите.
Машинально начав движение вперед, мы врезались в чугунный шлагбаум приподнятой руки Малика.
– Сначала назовитесь, – непререкаемо объявил он всаднику.
Тот проигнорировал:
– Чапа и Тома, вы слышали?
Знаете, как работает паровоз? Раскочегаренный котел закипает, его распирает изнутри, и высвобожденная мощь толкает всю махину вперед… Я не дал нашему единственному защитнику вспылить, мой выкрик успел предотвратить непоправимое:
– Не пойдем, пока не назоветесь и не скажете, что собираетесь с нами сделать.
Как ни странно, подействовало.
– Я царевич Гордей Евпраксин. Вы долгожданные гости. Я обеспечу достойные трапезу, наряд и защиту в пути. В башне ждет торжественный прием. – Продолжение последовало совсем нормальным тоном, по-свойски: – Не бойтесь, идите сюда. Не представляете, как мы вам рады.
– Ух ты: царевич! – У Томы засияли глаза.
Впрочем, для принца на белом коне, что живет в грезах каждой девчонки, этот наследник престола был староват, неказист, да и конь не вышел ни цветом, ни ростом.
– Идти? – шепнул я.
– А что остается? Условие он выполнил.
Малик был логически прав. Но копейщики на заднем фоне не излучали радость гостеприимства. Что-то было не то, хотя опасность больше не ощущалась.
– Идите. – Малик подтолкнул нас в спины. – Я прикрою.
Мы двинулись к всаднику. Шаг за шагом, стараясь не упасть на подвижной тверди, иногда помогая друг дружке. Малик закрыл собой Шурика, но стойка показывала: в любой миг он готов прыгнуть вперед и драться за нас до последнего.
Из леса вышли еще три копейщика – плюсом к пяти присутствующим. Когда наши стопы коснулись нормальной почвы, они построились в ряд, уперев копья в землю, и чуточку присели. Странный, но вполне понятный жест почтения. Вроде микро-реверанса.
– Алехвала! – гаркнули сразу восемь глоток.
Вот она какая, Калевала с ударением на последнем слоге.
Царевич спрыгнул с коня, голова в шлеме чуть пригнулась в приветствии. На вид – лет тридцати-сорока, не очень разбираюсь в возрасте взрослых. Комплекцией он мог посоперничать с Маликом. Темная бородка. Острый взгляд светлых глаз. Сапоги в обтяжку. Прикрытые пластинами голые ноги торчали из-под кожаной юбки, обшитой прямоугольниками грязно-зеленого металла. Выше тоже металл и кожа. Шлем оторочен мехом, сзади украшен хвостом. На перевязи – меч, на поясе вычурный длинный нож, за плечом небольшой щит. Такой вот царевич, помесь древнего грека с Чингисханом. Даже с учетом приветственной позы мы с Томой едва достали бы ему до стальной груди.
– Что они сказали? – спросил я Гордея.
– Не знаешь? – Удивление граничило с недоверием. – Хотя, да. Вы же там многого не знаете.
Торжественная часть закончилась, строй копейщиков распался.
– Это вам.
По знаку Гордея нам принесли халаты в чередующихся нежно розовых и фиолетовых полосах. Раскраску легко принять за клоунскую – если б горло царевича не спасал от натирания латами воротник в таких же цветах.
– Одежда должна соответствовать и указывать, – типа что-то объяснил царевич.
– Чему соответствовать? – с радостью что-то навоображала себе Тома.
– Куда указывать? – одновременно насторожился я.
– Не куда, а на что. Вы теперь со мной.
Ткань халатов не шла ни в какое сравнение с предыдущей колючей дерюгой. Нас облачили в них двенадцать рук. Пояски были бережно завязаны, наши ноги вставлены в мягкие тапочки без задников, вроде восточных чувяк. Думаю, дали чувяки, а не сапоги, потому что не знали размеров ног. Если так пойдет дальше, то и сапогами обеспечат, и…
Уф, фантазия разыгралась не хуже, чем у Томы. Собственно, почему нет?
Закончив, безлицые воины склоненно отступили под деревья. Подумалось: не издеваются ли? Может, мы вправду в придуманном мире, где сбываются мечты?
Воспоминание о собачках развеяло бредовые мысли. Я вскинул взгляд на Гордея. Этакий взгляд равного, Вот что с нами одежда делает.
– Что с нашими друзьями?
Добродушно улыбнувшись, он мягко и успокаивающе проговорил:
– Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Их убьют быстро.
(продолжение следует)