Глава 1

Секущие удары следовали один за другим, без перерыва. Пот катился градом. Я уже подумывал уступить место следующему за мной дяде Люсику, когда сзади за ним послышался шум. По расчищенному в зарослях проходу Малик чуть ли не за шкирку тащил к нам соратника:

– Расскажи еще раз, теперь с подробностями.

– Рассказать что? – Косматый рыкцарь, один из шести сопровождавших нас приятелей Малика, поскреб в затылке и непонимающе моргнул.

Это был рослый здоровяк, про таких говорят «косая сажень в плечах», при этом он носил ласковое имя Котя. Котя постоянно балагурил в пути, плел о своих нескончаемых подвигах и похождениях, но откровенные небылицы перемежались яркими деталями об окружающем мире. Малик, видимо, отметил что-то важное.

– Я много чего рассказывал. – Котя с улыбкой поглядел на меня и дядю Люсика. – И еще могу много чего рассказать, если слушатели попались благодарные. Со мной столько всего было…

– О «плохом» месте рядом с темным домом, – перебил Малик. – Ты сказал, там часто пропадали люди.

Котя скривился:

– Не то чтобы часто…

Мы прорубались сквозь колючий кустарник в нескольких километрах от дороги. Я орудовал катаной как рубщик сахарного тростника своим мачете. Внешне движения выглядели так же, как и у поочередно сменявших друг друга членов бригады с их мечами, ножами и кинжалами, а эффект – несравнимый. Будто слон прошел там, где должен был ломиться средних размеров ослик. Чудо, а не меч. То есть, сабля, если следовать научной классификации.

Нет, все же меч, мне так нравится больше, и традиция словоупотребления постановила, что это именно меч. Значит, меч, и точка Правила пишутся людьми и ими же позже непременно нарушаются. Что и имеем в данном случае.

А вообще, как уже не раз приходило на ум, какая мне, собственно, разница, меч или сабля, если суть предмета замечательно передавалась термином «чудо»?

Малику уже надоели мои благодарности за то, что подарил эту овеществленную сказку, он даже грозился вновь забрать, если не перестану. Ага, пусть попробует. Пусть мы в разных весовых категориях, сила и опыт тоже на его стороне, но технологическое превосходство в возможном спарринге – у меня. Если он сунется, при хорошем скользящем ударе я его бронзовую загогулину пополам перерублю.

Малик, конечно, не сунется, он шутит. И я никогда не подниму на него руку. Спаянные общей бедой, прошедшие столько выпавших на нашу долю испытаний, мы стали единой командой, настоящими братьями, пусть и с невообразимой разницей в возрасте. Впрочем, дядя Люсик, при своих седине, одышке и мудром (скажем так, чтобы не обидеть) пессимизме, оставался в душе ребенком более, чем не так давно оставивший это беззаботный статус ваш покорный слуга.

Сейчас дядя Люсик и Малик с товарищами рисковали жизнями, помогая мне добыть Зарину из темного дома. Не знаю, смогу ли когда-нибудь отплатить им той же монетой. У меня всего одна жизнь, а я готов немедля отдать ее за любого из них.

Но только за них. Разговор у реки, когда мы встретились, пока закончился ничем. Прошло больше недели пути через предгорья, леса и пустоши, а ответа на вопрос, биться за изменение здешних правил, чтобы построить более справедливый мир, или искать путь домой, у меня не было.

В тот раз я попросил отсрочку, сказал, что хочу взвесить все еще раз и что все равно первой точкой, куда я направлюсь, будет темный дом. Раньше этого ответ не потребуется, а если моя авантюра закончится плачевно, то и потом.

Жившая в моем сердце Зарина ждала меня там, в неизвестном и страшном уже из-за названия доме, где содержали неизлечимых больных, психов и инакомыслящих. Назначение этого заведения прояснялось в течение долгого времени, сложилось из слухов и обмолвок. Темный дом – место ссылки, откуда нет возврата.

Не самое приятное место для экскурсии.

Выбирать не приходилось. Главное, что местонахождение цели Малику и его команде было известно, и сейчас наша незаконная бригада из девяти человек двигалась туда с намерением изъять нужного мне человека любым доступным способом. Я про себя добавлял: и недоступным. Любой ценой. Мой настрой соратники понимали, в душу не лезли и всячески поддерживали морально.

Мы как раз достигли прогалины в колючей чаще, и Малик скомандовал:

– Перекур.

Недавно прошел небольшой дождь, вокруг было свежо и не так жарко, как в первой половине дня. Склонявшееся к закату солнце заволокло облаками, дул прохладный ветерок, в кустах трещали кузнечики. Наша бригада расположилась в удобной выемке посреди невысоких зарослей, где можно было отдохнуть невидимыми снаружи. Бригадой компанию из трех попаданцев и шести рыкцарей назвал дядя Люсик, и слово прижилось. Бригадиром, естественно, называли Малика, хотя у меня и дяди Люсика прав в решении вопросов было не меньше. Но слушались рыкцари только своего командира.

Малик опустился на сухую траву вместе мной и дядей Люсиком, приведенный им сподвижник сел перед нами. Остальные расположились чуть поодаль, откуда с интересом прислушивались к разговору.

– Закавыка в том, что люди пропадали загадочно, – с удовольствием вещал Котя. – Понятно, что кого-то могли съесть волки, кого-то – утащить человолки, еще кто-то попался пожирателям, если дело было неподалеку от Большой воды. Но чтобы совсем бесследно – такого у нас не бывало. И ладно бы один раз, тогда никто, наверное, не заметил бы жуткую особенность, и разговоров никаких не пошло. Но когда в одном месте год за годом с людьми происходит невероятное… – Котя покачал большой гривастой головой. – Кто-то говорит, что их черти взяли, кто-то – что Алла забрала для лучшей жизни и вознесла к себе на небеса. Ну, это в том случае, если человек был хороший, а если плохой – тут, однозначно черти виноваты.

– Ближе к делу, – попросил Малик. – В чем эта самая «жуткая особенность»?

Котя сделал большие глаза:

– Представляете, люди исчезают, а их вещи остаются в целости и сохранности! Вот и скажите: при чем тут волки, человолки или те же пожиратели? Даже наш брат-рыкцарь, если бы на добычу позарился, в первую очередь одежду хорошую с доспехами взял, а уж про оружие и запас еды и говорить нечего. Нечисто там что-то. Плохое место.

Мы с дядей Люсиком переглянулись. Я почувствовал, что сердце превратилось в задыхавшийся в бою пулемет, а руки затряслись:

– А кто-то чужой в тех местах появлялся?

– Чужой? – не понял Котя.

– Ну, вроде ангелов на Святом причале.

– Не-е, там только исчезают. И говорю же: люди пропадают полностью, а все вещи…

Я уже не слушал. Путь домой?! Выходит, портал разделен на вход и выход, и не требуется строить вышку или запускать воздушный шар? Не зря же местные, кто в курсе проблемы, уверяли, что на причале обратного пути нет. Там даже охрану не выставили. Вот, кстати, одно из важнейших подтверждений. Почему мы не обратили на это внимания раньше?

– Мне казалось, что причал не охраняют потому, что способов летать еще не придумали, – в подтверждение моих мыслей произнес дядя Люсик.

Котя часто моргал в попытке сообразить, о чем говорит друг бригадира, но мнение рыкцаря сейчас волновало нас меньше всего. Время игр и тайн закончилось, мы выходили на прямую дорогу – домой или к борьбе за власть. Слухи о полетах, если разлетятся среди местных, сыграют нам на руку, ведь «три царя из пророчества» умели летать.

– Теперь же мне кажется, что шмокнутых фуцынов, которые попытаются соорудить на сене что-то высокое или подняться над причалом на специальных аппаратах, на раз укомплектуют по системе бикицер непредусмотренными организмом металлическими изделиями. – Когда дядя Люсик волновался, его речь наполнялась смачными и не всегда понятными одессизмами. Однако, в целом смысл угадывался, и мы с Маликом не перебивали. – Подобью на итог: закидон с причалом – глухой номер. Чтобы не попасть под раздачу, предлагаю тихо-мирно закрыть артель «Напрасный труд» и мандрувать до выяснения на указанное «плохое место».

– Согласен, – сказал я.

Малик повернулся к вытаращившему глаза Коте:

– Теперь еще раз и по порядку. Откуда сведения, можно ли им доверять, и сколько идти до этого твоего места.

– Не моего, – недовольно буркнул Котя. – Идти еще несколько дней, это недалеко от темного дома, в пустоши за Онавсювом.

– Она… чем? – переспросил дядя Люсик.

– Онавсюв – поселок отверженных. – Котя закатил глаза в непонимании, как можно не знать очевидных для любого местного вещей. – Вы, вообще, представляете, что такое темный дом и как он выглядит?

На всякий случай я отрицательно мотнул головой: чем больше информации получу со стороны, тем лучше. Дядя Люсик задумчиво произнес:

– Лично с этой проблемой мне сталкиваться не приходилось, но, насколько наслышан, темный дом в целом – это сразу и тюрьма, и больница для условно заразных и неизлечимых, и психушка, и дом престарелых для тех, кто остался без родственников. Кого духовная или телесная хворь оставила, считается условно выздоровевшим и переезжает в некую деревню на окраине, где работает на благо всего темного дома.

– Точно, – радостно закивал Котя. – А деревня на окраине – это и есть поселок Онавсюв. Жителям два раза в год разрешено свидание с близкими родственниками – супругами, детьми, родителями, сестрами и братьями, если, конечно, те пожелают приехать. Встречи происходят на расстоянии, через дорогу, чтобы случайно не заболеть. Живущие снаружи родственники могут переехать к выздоровевшему, если захотят, но таких почти не бывает. Темным домом заведуют святые сестры, а они считают, что лучше удерживать за стенами сотни здоровых, чем выпустить одного больного. По-своему они, конечно, правы…

– А сами святые сестры? – вырвалось у меня. – Они наружу выходят?

– Кто ж им запретит? Впрочем, они с теми, кто живет внутри, вплотную никогда не пересекаются, они только наблюдают, приказывают и карают, причем карают тоже чужими руками.

– Еще раз спрашиваю, – перебил Малик, – откуда сведения?

– Мне тетка все в подробностях рассказала, когда со свидания вернулась, – объяснил Котя. – Ее второй муж в темный дом по душевной болезни угодил, через год поселился в Онавсюве, со слов дяди она и рассказала. Темный дом только называется домом, на самом деле никакой это не дом. Это овраг с пещерами, куда снаружи не подобраться, а изнутри, понятное дело, не выбраться. Со всех сторон на пару дней пути – непроходимые каменюки и колючки вроде этих, – широким жестом сеятеля Котя указал вокруг. – При большом желании, конечно, можно прорубиться до самого оврага, но чужаков увидят издалека. Если идти ночью – услышат стук топоров и ножей. По верхнему краю овраг окружает тропа, по ней ходят дозорные, а внутрь ведет единственная дорога с несколькими постами. В глубине овраг расходится в стороны: для больных головой – налево, для больных телом – направо. Около внешнего поселка из земли бьет родник и небольшим ручьем стекает в овраг. Там внизу есть озерцо, во времена дождей оно переполняется, в остальное время воды едва хватает на проживающих и полив огородов. Во все стороны на дневной переход больше нет ни озер, ни ключей, ни колодцев. А плохое место, о котором мы говорим – на пустыре за поселком. С некоторых пор туда никто из местных не ходит. Боятся.

– Мы друг друга поняли? – спросил Малик у меня и дяди Люсика.

Два синхронных кивка подтвердили, что да, поняли. После моей встречи с Зариной мы вновь вернемся к обсуждению главного вопроса: бороться или уйти, и разговор станет более предметным.

– Спасибо, – сказал Малик говорливому приятелю и громко скомандовал: – Подъем!

Путь сквозь колючие заросли продолжился.

Наше продвижение от западной границы до центральных районов шло непредставимо медленно. Если через леса можно идти и в светлое время суток, то открытые пространства представляли опасность, их пересекали ночами. Пища добывалась в лесу, или ее просили у крепостных на полях и в деревнях. Отношение крестьян к лесным разбойникам было разным, от сочувствия до ненависти, но продуктами с нами охотно делились: каждый подневольный понимал, что если что-то пойдет не так, он сам или кто-то из семьи легко окажется вне закона, и тогда ему тоже понадобится помощь. За провизией мы, на всякий случай, ходили поодиночке, отправляя тех из рыкцарей, кто лучше знал места, которые в этот момент проходили. Остальная бригада наблюдала со стороны, чтобы, если понадобится, вмешаться и спасти или, если дела плохи, не попасть в засаду всем вместе. Пока обходилось без происшествий. Даже если где-то крепостные проболтались, и местные власти узнали о чужаках, то никто погоню не выслал и масштабную зачистку не устроил. Наверное, просто не хватало сил на облавы. Я уже знал, что если разбойники вреда цариссам не нанесли, те ограничиваются докладом Верховной царице, а она уже решает, принимать ли меры и какие.

Поочередно сменяясь в прорубании просеки, мы продвигались вперед ударным темпом, и к вечеру вдали показалась дорога. Там царило непонятное оживление: нескончаемым потоком спешили куда-то гонцы и вооруженные отряды во главе с цариссами, и о том, чтобы пересечь открытое пространство засветло, не шло и речи. Пришлось затаиться и ждать.

– Не по нашу душу? – Малик указал на непривычную дорожную суету.

– Сомневаюсь. – Дядя Люсик почесал заросший седыми волосами подбородок. – Загулявший в чужой вотчине папринций, интересный некой цариссе экс-невестор Чапа и даже такая известная личность, как вождь рыкцарей Малик Носатый, не стоят столь масштабного внимания. Скорее всего, что-то случилось на границе, и объявлен сбор. Своего рода мобилизация ополчения. Или в ближайшее время проведут забаву на розыгрыш вотчин, вот все и взбаламутились.

Со стороны школы, которую мы не так давно обогнули через леса, в сопровождении нескольких войников куда-то унеслись три старые знакомые: Антонина, Ефросинья и Ярослава. Мгновенно вспомнилось, что Ярослава и дед Ефросиньи – беглецы из-за гор или, что теоретически тоже допустимо, из очередного параллельного мира – скажем, они попали сюда через пещеру в долине. Если мы смогли преодолеть межвременной или межвселенский барьер, то почему отказывать в этом другим?

А с другой стороны, верное объяснение обычно – самое простое. Не буду загадывать. Либо все само со временем разъяснится, либо я подумаю об этом дома, сидя за компьютером. Третьего не дано. Точнее, третий вариант пройдет уже без моего участия как живого представителя гомо сапиенса.

– Школу мы на днях миновали, – дядя Люсик задумчиво поглядел вслед ускакавшим ученицам, – впереди находятся их вотчины. Похоже, воспитанниц отправили по домам. Это значит, что происходит нечто новое. При мне такого не было.

Мне взбрела в голову дикая мысль. Или гениальная, как я определил ее для себя.

– Могу выйти на дорогу и поинтересоваться, что происходит, – объявил я. – Если снова проедут знакомые царевны из тех, кого спас, они легко выложат мне всю подноготную.

– А если навстречу попадутся царберы с описанием некоего парнишки, за которого царисса Ася именной меч дает? – ехидно поинтересовался Малик.

Дядя Люсик поднял руку:

– Стоп. Полностью легален из нас только я. Мне приказывали вернуться в школу, но по просьбе Томы я задержался и виноват лишь в недостаточном усердии в выполнении приказа. Худшее, что со мной сделают – понизят в должности, и надо ли говорить, что теперь это меня не волнует? Если кому-то идти за новостями, то мне. И идти следует не на дорогу, а в ближайшую башню. Мы находимся на землях Анисьи, я был здесь недавно с «посольством» Томы, когда она вербовала будущих войниц. До башни дойдем еще до темноты.

Царисса Анисья – это мама Ефросиньи, дочь беловолосого чужака и супруга Шурика. Первое – несомненный для меня нервный геморрой, второе – возможные новости об окружающем мире, а третье – безоговорочная необходимость идти туда наперекор любым другим обстоятельствам. Появился еще один шанс поговорить с Шуриком и как-то повлиять на него. Сейчас, когда мы собрались вместе, его реакция может оказаться другой. И прошедшее время могло повлиять на решение – мало ли что произошло в его семье с прошлого приезда дяди Люсика?

– Значит, идем к башне, – подытожил Малик. – Дорогу теперь пересекать не надо, пойдем вдоль, опять через кустарник. В обычном порядке, я рублю первым, Котя – замыкающий. Вперед!

Пока Малик прокладывал путь, я поинтересовался у дяди Люсика:

– В башню зайдем в каком составе? И как думаете, вашего титула и моих заслуг в спасении царевны Ефросиньи достаточно, чтобы просить гостеприимства?

– Рассчитывать на ночевку можно даже втроем, – ответил он. – Знаменитый вождь рыкцарей Малик Носатый тоже будет любопытным гостем, башневладелицы и их домочадцы любят все необычное. Вспомни, какой ажиотаж вызвали твой человолк и, затем, Грозна Святая. Чтобы развеять скуку, здесь даже законы нарушают. Иначе я сейчас с вами не разговаривал бы.

Малик, орудовавший мечом безостановочно, как перезарядившийся робот, на миг обернулся:

– Это все хорошо, но при условии, что не нарвемся на очередных меркантильных царберов или еще кого-нибудь столь же неадекватно относящегося к нашим личностям.

Круто завернул. Наверное, общение с папринцием сказалось. Я за собой тоже замечал, что периодически перехожу на один стиль разговора с собеседником: по-другому строю фразы, жестикулирую или держу непривычную дистанцию, употребляю слова, о существовании которых в собственном лексиконе прежде не подозревал... Вывод из этого следует такой: общаться нужно с теми, кто умнее, это благотворно сказывается на интеллекте и общем развитии.

Впрочем, нынешняя компания меня устраивала полностью, на другую ни за что не сменяю.

– Да, мы рискуем, – спокойно согласился дядя Люсик. – Но для большинства нормальных граждан у нас есть документ-амнистия на бывшего рыкцаря Малика и на Чапу, невестора Тамарина, как я вписал, едва увидев, что Чапа жив. Кстати, оказалось, что весьма своевременно.

Дядя Люсик с неким обличением посмотрел на Малика. Тот словно спиной почувствовал и, вновь обернувшись, с улыбкой развел руками:

– Признаю, был неправ. Бумажка, даже если она кожаная – всему голова. Но на тот момент я честно не понимал, почему нужно что-то писать, когда пора бежать навстречу.

– Ты не жил в девяностые, – с непередаваемым отвращением к последнему слову и, одновременно, странной ностальгией проговорил дядя Люсик. – Во многих городах в те годы без оружия было страшно на улицу выйти, но если найдут при проверке – уедешь в Сибирь снег убирать. Приходилось ежедневно перед выходом из дома писать заявление в милицию – да-да, тогда еще не в полицию – что, дескать, нашел сегодня – вот дата и подпись – и, как добропорядочный гражданин с высокой социальной ответственностью, несу сдавать.

– И втроем в башне будет проще отбить Шурика, – не совсем в тему, но очень кстати досказал Малик то, что занозой сидело в голове у каждого.

Дядя Люсик нахмурился:

– Нет. Шансы ничтожно малы, будут жертвы с обеих сторон. Шурик захотел остаться, и мы лишь испортим ему жизнь.

– Он просто не в себе, – упорствовал Малик. – Когда встретимся – дайте мне пару минут и увидите, что вывихнутые мозги вправляются так же быстро, как суставы.

Дядя Люсик покачал головой:

– В его случае поможет только время. Мы сделаем все возможное, но давайте сразу договоримся: последнее слово останется за…

– Шурик же не в себе, – перебил Малик, – он не все знает и не может решать…

– …за мной, – закончил дядя Люсик.

Малик остановился, лицо озарилось белозубой улыбкой:

– Этот вариант мне нравится. Вы решите, а мы с Чапой сделаем. С вашей помощью, конечно. Принято.

Значит, в скором времени у нас есть шанс попасть в жесткую переделку. В целом я был к ней готов (во всяком случае, очень себя в этом уверял), но могут возникнуть проблемы. Меня одолевали сомнения насчет «моей прелести» – бесподобной катаны. Чудесная в бою, она, между тем, сакральное оружие сестричества. Как в башне воспримут, что стальным мечом (а с ним еще и непробиваемой кольчугой) владеет личность непонятного статуса? То, что некоторым образом поможет в случае неприятностей, их же сразу и притянет. Не лучше ли взять с собой в башню что-то другое, не столь вызывающее?

Дядя Люсик и Малик проблемы, как мне кажется, не видели, иначе уже сказали бы. Наверное, зря я волнуюсь. Оружие сестер мало кто видел обнаженным, его даже носили строго под плащами, откуда иногда выглядывал лишь кончик ножен.

– Катану лучше оставить у ребят, – Малик кивнул в сторону растянувшейся шестерки рыкцарей. – А кольчугу не видно, ее можно оставить.

Вот и ответ. Я успокоился. Впрочем, нет, в голову сразу полезли мысли, как же драться тяжелым неуклюжим мечом, если дело дойдет до схватки. Это же как с мотоцикла пересесть на велосипед. Причем, у велосипедистов-противников опыта будет поболее. Жаль, конечно, но ничего не поделать.

Чтобы настроить себя на позитив, я представил, каково сейчас было бы спецназовцу, отними у него перед битвой автомат и дай вместо него бронзовую дубину.

Взгляд упал на Малика, в руках которого неподъемный меч казался включенным на полную мощность вентилятором. Вот и пример. Воюет тем, что под руку попалось, и не жалуется.

И я не буду. Но, черт подери, как же приятно было еще минуту назад чувствовать себя непобедимым супергероем…

Башня показалась вдали примерно через час – серая дымчатая громадина почти в облаках. Внизу ее окружал небольшой деревянный поселок, и еще через полчаса стало видно, как широкая прямая дорога упирается в мощные ворота.

Шестерка рыкцарей осталась на ночевку в ближайшем лесу, а мы втроем прошли как можно ближе, осторожно выглянули из кустов…

…и отпрянули обратно. Ворота башни отворились, оттуда выехала кавалькада вооруженных всадников, к которым присоединились еще несколько, из поселка. Все они рысью двинулись по дороге в нашу сторону. Когда отряд проезжал мимо, дядя Люсик прокомментировал:

– Царисса Анисья с тремя мужьями, десятком войников и войниц и несколькими бойниками. Видите Шурика?

Мы видели. Он неплохо держался в седле, рука сжимала копье, серьезное лицо глядело вперед. Эмоции с такого расстояния не просматривались, но создавалось ощущение, что их не было. Шурик стал частью системы, полностью влился в нее и ничем не выделялся. Просто молодой муж достаточно молодой правительницы – всему обученный, вышколенный, старательный. Я бы даже употребил слово «выдрессированный».

– Пешими догнать их и перехватить не получится, – буркнул Малик.

Его глаза превратились в щелки, изнутри полыхнуло темным огнем.

– И не надо. – Дядя Люсик проводил Шурика нежным взглядом, и когда вдали осталась лишь клубившаяся пыль, тихо вздохнул. – Пойдемте в башню. Сейчас нам нужна информация, а за Шуриком мы еще вернемся.

Нас заметили издалека. Из темноты окон в домах за нами наблюдало множество глаз, а в бойницах башни произошло движение – копейщики заняли боевые позиции.

Остановившись как раз на расстоянии прицельного броска, дядя Люсик громко объявил:

– Я – школьный распорядитель папринций Люсик, со мной двое спутников, которых я не могу оставить в поселке, поскольку обязан сопровождать лично. Прошу гостеприимства.

Прошло несколько томительных секунд. Затем тишина сменились скрежетом, окованные створки ворот закряхтели, решетка за ними с металлическим лязгом поползла вверх. Изнутри донесся знакомый тонкий голос:

– Приветствую. Предлагаю ночлег и стол уважаемым папринцию и его спутникам, с одним из которых я хорошо знакома, а о втором наслышана. В другое время вам пришлось бы остановиться снаружи, но царисса Анисья находится в отъезде, и хозяйка башни сейчас я – царевна Ефросинья. Свободного места много, всех разместим с удобствами. Добро пожаловать.

«Хозяйка башни» прозвучало хвастливо и как бы с неким намеком. Я тихо сказал:

– Мне немного не по себе. Боюсь провокаций. Пока я вел царевен из плена, Ефросинья показала себя с такой стороны, что лучше не вспоминать.

– Да, она девочка своеобразная, – признал дядя Люсик. – Постараюсь не дать тебя в обиду.

– Я не о себе!

– И себя не дам.

– А я, если что, – так же тихо, практически не двигая губами, проговорил Малик, – сам так дам, что мало не покажется.

– Покажется, – прошептал я.

Дядя Люсик сжал мою руку:

– Не полируй себе кровь и выпусти пар из ушей – я все понял и приму меры.

И мы шагнули вперед.

– Девочек слишком волнуют вопросы пола, – задумчиво проговорила Варвара. – Нужно провести занятие на эту тему. Пока не поздно.

Да, пока не поздно, сразу внутренне согласился я. А то такого наворотят…

– Школу когда еще отстроят, – добавила девушка.

– Правильно. Как старшая, подумай, как это сделать, и проведи, – распорядился я.

– Что думать, – хмыкнула Варвара. – Мама водила меня на такие занятия в прошлый поток. Кое-что помню.

– И по вопросам пола?

– По ним в первую очередь. – Улыбка у нее вышла сардонической. – Я такая же была, – взмах подбородка указал на самых мелких внешне, но самых любопытных и неуемных.

Неслышно выплыла из окружающего небытия Антонина – нереальная, словно тень отца Гамлета. Ладони прикрывали самое необходимое, которого при ее богатырском сложении имелось немало. Напористый взор быстро нашел меня в ряду царевен:

– Я оставила доспехи следующей дозорной. Пусть пользуются, пока их одежда сушится.

– Правильно, – одобрил я.

Глаза Антонины сузились, немаленькое тело выпрямилось.

«И все?» – как бы сказала она.

– Ты молодец, – прибавил я. – Нашла лучшее решение. Так держать.

Тяжело быть командиром. Нужно думать даже о подобной ерунде.

Антонина чуть расслабилась, но не присела к костру со всеми. Донесся ее суровый голос, как бы обвиняющий собравшихся во всех грехах:

– Говорят, я многое пропустила.

– Не многое, но кое-что, – признала Варвара.

– Не верю, – без обиняков заявила Антонина. – Клара сказала, что я полжизни потеряла. Полжизни для меня не кое-что.

Я понял, что пока вопрос не закроется, покоя не будет.

– Что предлагаешь?

Антонина с видом оскорбленной справедливости заявила:

– Тоже хочу полетать. – И добавила в свое оправдание: – Как все.

Заметив мой настрой решить проблему, Варвара начала подниматься. Я остановил ее нажимом на плечо:

– Не надо, отдыхай. Справлюсь. – И повернулся к Антонине: – Пошли.

Я шагнул первым, чтоб не видеть провожавших глаз и при вставании инстинктивно прикрыл ладонями лишнее. Не совсем лишнее, но в данном окружении. Недавняя дозорная с удовольствием отправилась следом – наверстывать половину жизни, а по возможности, в чем я нисколько не сомневался, урвать что-то и для второй половины. А то и для третьей. Для женской логики такое тоже считается нормальным – половин у них столько, сколько необходимо.

Вода в озере выглядела жидким льдом.

– Брр. – Снова лезть в холод не хотелось.

Надо. Ежась, я ступил в обдавшую обмораживающим пламенем жижу. Антонина стойко двигалась следом. Зашли на самую глубину, по пояс. Глубже здесь не бывает, если самому не выкопать.

Окрестные деревья чернели и бросали на берег страшные тени. Ночь обнимала, как скволыга свой сейф со сбережениями, захапущими лапами стремясь ухватить также все остальное, до чего сможет дотянуться. Но мы с царевной ей не давались – вода блестела, и мы немного видели друг друга. Рост спутницы равнялся моему. В плечах и бицепсах мы тоже одинаковы. Разница в том, что в местах, где у меня бугрилось, у нее пышно округлялось. А чем ниже, тем больше я проигрывал в мягкости и выигрывал по стройности. Ниже талии разница получалась разительной.

Антонина приблизилась и застыла гипсовой статуей, не в силах вымолвить ни слова, ни полслова. Ее взгляд не знал, куда деваться, а руки не знали, что делать. Она вроде собиралась их отдернуть, но вновь вцеплялась в смятую плоть. Сквозь пальцы подымавшимся тестом выпирала белая магма. Кусочки темных окружностей подглядывали из сведенных судорогой ладоней. Напряжение от нашей разнополости росло, как чужие дети.

Я собрался принять ногу царевны для прыжка, но она оказалась не готова. Или не поняла, почему мои кисти скрестились и выдвинулись вперед. Разъедаемая нерешительностью Антонина опускала лицо все ниже.

– Хочешь, покатаю по воде? – предложил я.

Ее ресницы удивленно вскинулись:

– Как катер?

– Лучше. Ложись.

На уровне разбежавшихся волн я выставил перед собой руки открытыми ладонями кверху.

– Сюда? – насторожилась девушка.

Из-под густых бровей сквозило напряжением. На плечах подрагивали – от озноба? – ярко-желтые волосы, в темноте казавшиеся рассыпавшимся промокшим сеном.

– Животом, – подсказал я.

Антонина вспыхнула. Ее лицо бегло оглянулось, но нас не увидят; наоборот, это мы увидим, если на высокий берег выйдет кто-то подсвеченный далеким костром. А у нас для них будет темно.

Мои руки приняли чуть развернувшееся, осторожно опустившееся создание, что недоумевало, с какого дуба рухнуло, согласившись на подобную авантюру. Мои ладони и запястья просели под навалившейся, жарко обтекшей густотой. Я и сам не понимал, как предложил такое. И кому! Из пятнадцати возможных выбил, как в стрелковом тире, самое едкое, язвительное, неприятное и морально скользкое. Словно жизнь медом казалась, и захотелось проблем. А может… хотелось, но не проблем? Поздно думать.

Нет, думать никогда не поздно. Если вдуматься по-настоящему, кажущееся провокацией происходящее – вовсе не идиотский поступок, который нашептали гормоны. Имеется шанс превратить тайного противника в возможного соратника. Ради такой цели можно постараться.

– Приподними лицо. Расправь руки в стороны, ноги вытяни назад и представь, что летишь. – Я начал медленно кружиться вокруг оси.

Привычно ожидавшие от окружающих некой пакости, окаменевшие мышцы в моих руках постепенно размягчались. Застывший свинец плавился, растекался, становясь ватным, и превращался в пух – невесомый, обманчивый, заманчивый.

Впервые такое чудо происходило со мной. Впервые мои руки в невыносимо интимной обстановке держали нагое тело другого человека, не испытывая к нему чувств родства или дружбы. Впервые доверчиво выставленная роскошь не убегала от взгляда, а терзала его невообразимой ранее близостью. В стае и с Томой я чувствовал себя по-другому: легко, раскованно, беззаботно. Здесь не было и быть не могло того отбрасывающего рамки приличий упоения свободой. Какие приличия в звериной стае? Не было и недавнего будоражащего веселья прыжковой неразберихи, поразившей скоротечной открытостью и бесшабашной смелостью случившегося во тьме озера. Было другое. То, чего еще никогда не было.

Чтобы не закружиться, я стал ходить вдоль озера. Тело горело. Мороз не обжигал, а нежно ласкался. Оставленные без крови мозги готовились треснуть выкипевшим котлом.

Теперь Антонина млела. Набегавшая волна взметала ее чувства. Глаза открылись во всю ширь, забыв о вечной ехидности и ироничности. Она слилась с миром. Мир принял ее. Мир оказался прекрасен.

– Хорошо? – спросил я.

– Не то слово!

– Перевернись.

(из фантастического романа "Зимопись")

– Есть способы. Сейчас рассмотрим.

Но рассматривать Варвара стала что-то не то. Правда, голос ее, который жил собственной жизнью, принялся выдавать как бы заученные слова, далекие от напряженно-жадного взгляда:

– Некоторые используют вкладки, пропитанные кислой средой. Это абсолютно ненадежно и к тому же небезопасно. Точнее, опасно, и еще как.

– А с мужчиной в этой сфере что-то сделать можно? – проворчала Антонина.

Вопрос заинтриговал всех. Первое же слово вызвало ликование:

– Можно. Вот эта часть… – преподавательская ладонь поиграла с нижним пособием, словно с плюшевым хомячком: побаюкала, пощекотала, потрясла легонько и лишь потом нехотя отпустила на волю, – …обычно или тугая как мячик, или висит как мешочек. Нужно нагреть ее в воде, чтоб висела как можно ниже. Живчики не погибают, но замедляются. Некоторый эффект имеется. Главное, не сварить вкрутую.

Боже, что за садистские советы. В моем мире до подобной жести только дикие племена додумались…

А кто сказал, что страна башен – не дикое племя, если поглядеть со стороны? Не знаю всех определений дикости с точки зрения науки, но здесь они явно присутствуют. Вера в Великую Мать под именем Аллы, отсутствие прогресса и торговли, ликвидация неугодных и убийство почти всех чужих…

Губки Майи удрученно выпятились:

– Это все?

Покатые плечи в сочетании с плотным тельцем, широкой, почти незаметной талией и белой кожей при темных волосах вверху и внизу придавали ей вид оказавшегося в новом месте любознательного пингвина, который отправился за приключениями. Пингвин переступал лапками, иногда толкал соседей, но в целом был весьма усидчив и мил. Он не позволял себе лишнего и периодически сдерживал чересчур разошедшихся соседок. А разойтись в ситуации абсолютной свободы хотелось многим, даже тем, кто такого подумать о себе не мог.

– Говорят, существуют особые травяные пилюли, – поделилась Кристина где-то подслушанным.

– За ними нужно обращаться к врачевательницам, и далеко не к каждой. – В плане знаний Варвара чувствовала себя на коне среди пеших. – Составление подобных снадобий требует особого мастерства. Для профанов лучшее средство – мужская накидка из кишок или, иногда, из мягкой кожи. Товар штучный, редкий, но безумно полезный. Ценное качество – защищает также от большинства болезней.

(отрывок из фантастического романа "Зимопись")

– Существовали времена еще более странные. Мы находим много невероятных костей – людей и животных, не похожих на нас и на то, что мы знаем. Во времена ложных пророков массово верили в дикую идею, что жизнь в древнейшие времена зародилась в мировом океане и выползла на берег, где со временем превратилась в нас с вами. Эти безумные верования, до сих пор проникающие в неокрепшие мозги, утверждали, что живые организмы видоизменялись, стремясь, скажем, от первого червяка древнего мирового океана к нынешнему разумному человеку, властителю планеты. Так называемая теория естественного отбора. Давайте представим, как это было с точки зрения тех наивных людей, что по простоте душевной допускали подобное. Вот речной монстр. – Руки сестрата изобразили обводы рыбы. А знаний у местного люда поболе, чем мне казалось. Чем еще удивят? – Допустим, он хочет освоить сушу. Для начала такому существу придется научиться дышать воздухом.

– А чем он дышал до этого? – удивился Гридя.

– Водой.

– Мы тоже умеем дышать водой?! – округлились глаза сразу нескольких курсантов.

Преподавательский палец покачался перед их носами:

– Либо-либо. Потому и неверна древняя теория. Существо, которое получило часть возможностей для жизни, в других условиях в своих не выживет.

– А если спрячется? – Гридя хихикнул, прикрыв рот ладонью.

– И что? – едко вопросил сестрат. – Ему, дыша воздухом, нужно не только выжить, скажем, в воде, прячась от других ненасытных монстров, но встретить такого же урода противоположного пола, повязаться и выносить дитяток. А они через несколько поколений прятанья сумеют уже не только дышать, но и вырастят зачатки нескольких ног или рук, не нужных в воде, где только мешают, и еще не нужных на суше, потому как рано и непонятно зачем. Никакой логики. Откуда водному созданию знать, что понадобится в другой среде обитания, о которой оно ничего не ведает? Такие уродцы-промежуточники не имеют ценности для природы, и будут съедены кем-то более приспособленным для жизни в своей среде – и в водной, и в наземной. Только при последовательных сотнях изменений параллельно в двух особях разного пола эти изменения приведут к созданию нового вида. Теперь подумайте: возможно ли такое в реальной жизни?

– Вопрос. – Надей поднял руку. – Разве не Алла-чудотворица, да простит Она нас и примет, сотворила этот мир? Из ваших слов это как-то не следует.

Евлампий ухмыльнулся:

– Вы, курсант, видимо, из крепостных или около. Как будущему принцу вам необходимо знать больше простого крепостного. Ваши супруги вращаются в высшем свете, они решают или помогают решать важнейшие проблемы страны. Для этого нужно представлять реальное положение вещей, а не упрощенную народную версию, что объясняет мироздание в двух словах.

(отрывок из "Как я был невестором" - пятой книги "Зимописи")

– Проходите в уйдиторий, рассаживайтесь по трое.

Уйдиторий. Ну-ну.

Невесторов в возрасте от моих почти шестнадцати и где-то до сорока набралось девять человек. Три тройки. Видимо, чтоб сразу привыкали – отныне все предстоит планировать и делать на троих.

Уйдиторий, он же учебный класс, как я определил для себя помещение, оказался просторной комнатой с тремя поперечными столами и длинными лавками за ними. В углу за нашими спинами притулился высокий веник, стены из грубо сложенного камня выглядели мощно, непоколебимо, чем навевали тоску – подобно героям голливудских боевиков сквозь стену в случае надобности не проломишься. Даже на бульдозере. Увы и ах.

Несколько узких окошек под потолком давали свет и воздух и на корню убивали мысль как-то притиснуться в них бочком. В общем, выйти из помещения можно исключительно через единственную дверь, возле которой остановился преподаватель.

– Добро пожаловать в невесторий, – повеял добродушием четкий голос новоприбывшего.

Невысокий мужчина… гм, сестрат в летах был одет в стандартную красную накидку сестричества, но у сестрата под ней не выпирало никаких загадок, кроме нисколько не интересующих естественных: пуза, груди и толстоватого зада. Ни катаны, ни стальной кольчуги, ни даже какого-нибудь пульта от миелофона или волшебной палочки. Капюшон висел за спиной, редкие волосики торчали в стороны, морщинистые уголки глаз посмеивались. За поясом торчала нагайка – рукоять длиной в локоть, через металлическое кольцо соединенная с полуметровым канатиком из кожи. На свисавшем конце канатика позвякивали несколько вплетенных бронзовых шариков.

– Меня зовут сестрат Евлампий. Прошу не любить и не жаловать, а слушать и слушаться. От этого зависят ваши настоящее и будущее.

Пухловатое лицо бугрилось мясистым носом и веселило моложавыми ямочками на щеках, где в подобном возрасте обычно свисают усы унылых вертикальных складок. Седая прядь то и дело падала глаза, что делало лицо хитрым, а постоянно прятавшийся веселый взгляд – плутовским и шаловливым. Между тем, запанибратством преподаватель не страдал, сразу объяснив, кто есть ху.

– Запомните: здесь не рай, несмотря на святость места и окружающих. Правила постепенно узнаете, они просты. Нормальный человек не нарушит их даже случайно. Если мозги есть. Пока их не выбили. И не выбьют, если будете вести себя подобающе. Телесные наказания у нас как везде, а за порчу имущества перед хозяйками отвечает сестричество в целом, поэтому каждая сестра или ваш покорный слуга в отношении вас может себя не ограничивать. Надеюсь, мы друг друга поняли.

За столами произошло унылое переглядывание, но все произошло в тишине, никто не подал голоса. Сестрата это порадовало.

– Так держать. У вас разные характеры, разные привычки, разные взгляды на жизнь… пока. Характер есть не что иное, как долговременный навык. Мы займемся его тренировкой и закалкой. Так же, как смелость делают из хорошо дрессированной трусости, характер куют временем и обстоятельствами. Времени у нас мало, поэтому усиленно будем создавать и менять обстоятельства. Мысль первая. – Округлая рука сестрата взвила к потолку сосиску указательного пальца. – Успех – это итог ужасных провалов. Именно провалы двигают жизнь вперед, уча на будущее. Кто поделится своими провалами?

Желающих не нашлось.

– Что ж, каждый о себе сам все знает, выводы сделаете самостоятельно. – Сестрат улыбнулся. – Теперь познакомимся. Вы прибыли сюда, чтобы в качестве официального невестора пройти курс молодого мужа. Отныне и до окончания курса вы будете зваться курсантами. В прежние времена молодые мужья назывались мужиками, что есть уменьшительное от полноценного мужа. Сейчас это слово звучит забавно, от него отказались. Итак, уважаемые невесторы-курсанты, по очереди представьтесь по всей форме: будущий титул, личное имя, будущее фамильное имя, возраст.

– Принц Молчан Аврорин, тридцать восемь, – поспешно выпалил первый – немного нервный мужчина с покатыми плечами и глазами навыкате.

Чтоб в таком возрасте выйти за царевну, нужно обладать некими чудесными способностями, которых во внешне простовато-мешковатом Молчане я пока не наблюдал. Подождем, чтобы понять, что же в нем такого особенного. Впрочем, существует вариант номер два: царевне сто лет в обед, это одна из непристроенных царисских сестер, которая осталась в семье. Тогда количество чудесных способностей, ожидаемых от молодого мужа, можно снизить до простых значений, а то и до отрицательных.

– Приветствую, курсант Молчан, – кивнул сестрат самому старшему из нас. Взгляд блохой перепрыгнул на следующего.

– Царевич Каур Наинин, девятнадцать, – отрапортовал молодой бычок, которому только сена во рту не хватало. Нога чуть ли не рыла копытом землю, красноватые глаза бессмысленно пялились, шея соперничала с окружностью головы, которую несла несколько вызывающе.

– Приветствую, курсант Каур. – Теплая ритуальная фраза прозвучала чересчур официально, преподаватель дал понять, что не любит дерзких.

– Принц Анофрий Паланьин, девятнадцать.

Принц Анофрий стоял подбоченившись, он тоже не скрывал некоторого презрения к сестрату – уже не мужчине, еще не женщине. Полнота преподавателя подчеркнуто выделялась на фоне точеной фигуры Анофрия и литых пластин мышц. До Каура плотностью парень не дотягивал, зато ростом превосходил, а синевой глаз мог сравниться разве что с васильковым дурманом Юлиана.

Настала очередь второго стола, за которыми сидели Юлиан, я и прибившийся к нам Шурик.

– Царевич Юлиан Тамарин, восемнадцать, – заученно отчеканил напарник.

Сестрат молча оглядел парня, улыбнулся:

– Приветствую, курсант Юлиан.

– Царевич Чапа Тамарин, шестнадцать, – сказал я.

Возраст мы назвали указанный Томой при первом знакомстве с сестриссой.

Отрывок из «Как я был невестором» Петра Ингвина – четвертой книги фэнтези-саги «Зимопись»

– Накажи меня, воин, – проворковал манящий голос, обволакивающий, как паутина. – Докажи, что ты истинный командир.

Как фекалиями с чужого балкона. Уводит у подруги невестора? В любом случае – думает, что все парни одним миром мазаны. Фигушки.

Я отломил длинную тонкую ветвь. Хруст встревожил девушку:

– Ты чего удумал?

– Буду наказывать. Как обещал.

– С ума сошел?! – Варвара отпрянула и попыталась сбежать.

– Стоять!

Я успел перехватить отбивавшуюся сильную руку, которой все же далеко до моей.

– Отстань, дурак! – Варвара дергалась, извивалась змеей, но это не помогало. – Я не то имела в виду! Совсем крышей поехал?

– Обещал всыпать – всыплю, – объявил я, заламывая сопротивлявшуюся конечность назад.

Чуть не плачущий противник был повержен на колени.

Бессознательно я привел Варвару в одну из поз, у человолков выражавших покорность. В стае любая давно признала бы себя неправой и отправилась по своим делам. Но здесь не стая, здесь нужно победить не только физически.

– Совсем ни ума, ни фантазии?! – почти рыдала скрючившаяся девушка, силой уткнутая лицом в землю.

– Зато с совестью нормально, – парировал я, прижимая сверху коленом.

Готовый вырваться новый довод замер на девичьих губах – едва не высказанного, она проглотила его обратно. Тактика резко сменилась.

– Чапа, прости, – взмолилась Варвара. – Черт попутал.

Всегда у них так: то черт, то кто-то другой такой же виноват. Только не сами. Ангелы во плоти.

– Решай, – объявил я. – Одна плеть сейчас или пять потом, при народе, если сбежишь.

– Ты серьезно?!

По лицу увидела, что да. Ее мышцы медленно расслабились, и смирившаяся красотка сдутым мешком осела на землю. Даже жалко такую прелесть – розгами. А что делать, не я инициатор. Прежде, чем что-то делать, думать надо, варианты просчитывать. Просчитывать, а не просчитываться.

– Вставай, как сказал. – Прут в моих руках со свистом рассек воздух.

Казалось, даже окружающий сумрак беспокойно завибрировал. Гладенькие бедра обратились в мрамор, тревога струилась из каждой жилки каждой безупречно поданной взору подробности, чувственной и соблазнительной, хоть сейчас готовой лечь прекрасными обводами на холст мастера, если таковой найдется.

Шмыгая носом, отпущенная мной Варвара поднялась и вновь приняла указанную позу у дерева – покорно и по-настоящему испуганно.

– Чапа, прости. Хотела, как лучше, мне в голову не могло прийти, что кому-то не понравится.

Кому-то. Ну-ну.

– Другим нравилось? – Я для удобства встал сбоку.

– Ты же мужчина, должен понять, – плаксиво юлила девушка. – Я же не только для себя…

– Ударю один раз, но сильно, чтоб запомнилось.

– Уже запомнилось!

Варвара окончательно поняла, что экзекуции не избежать. Взор померк.

– Пожалуйста, – просящие интонации в голосе из истерических превратились в деловые, – сделай, чтоб рана не сильно выделялась. Перед девочками стыдно будет.

Ага, меня ей не стыдно.

Но что-то в душе надломилось. Не такой я зверь, как хочу казаться. В последний момент отбросив прут, открытая пятерня влепила с размаху, вызвав звон в ушах и вязкие волны.

– Свободна. – Я отвернулся, опускаясь на землю.

Удивленно оглянувшись, Варвара вдруг примостилась рядом, ее рука потерла отбитое место.

– Почему ты такой злой?

– Ты знала, что в конце игры оба круга сольются в общую кучу?

Девушка спокойно кивнула:

– В конце всегда все виснут на всех, мама рассказывала.

– Чтобы не было сбоев, такой команде желательно быть полностью однополой, – предположил я. – Или равномерно двуполой. С одним мной ты просчиталась.

– Поставленного результата я добилась. Поставленного, а не заявленного. Скажешь, тебе не понравилось?

Я не просто покраснел. Побагровел.

– Как бы сказать…

Варвара тихо усмехнулась:

– Скажи как есть.

– Ну… – замялся я, – некоторый момент удовольствия во всем этом имелся.

Собеседница ехидно хихикнула:

– Ладно, назовем это некоторым моментом. Главное, что имелся.

Какое-то время я слушал тишину. Вряд ли на нас нападут в условиях, когда из-под любого куста может выскочить отряд царберов, но охрана должна быть просто потому, что должна быть. Иначе хаос. А я, не стоит забывать, сейчас часовой.

От Варвары искрило невысказанными мыслями, которые она не осмеливалась озвучить. Меня это устраивало. Не туда мыслит, куда надо, ой, не туда.

– Почему встала со мной, а не во внутренний круг? – спросил я притихшую соседку, почему-то не спешившую возвращаться к остальным.

– Знала, что можешь отчебучить что-то роняющее мой авторитет.

Ишь ты. Так бы и сделал. Предусмотрительная.

– Можно вопрос? – полюбопытствовал я, не поднимая лица.

– Нескромный?

– Очень.

Ее глаза странно загорелись:

– С радостью.

– Чего ты в меня вцепилась?

– Это и есть вопрос? – Недовольно вытянутые губки скривились. – Неужели не понятно?

– Прикинь, нет.

Она выдавила, словно выплюнула:

– Нравишься.

– Всем остальным – тоже?

– Конечно.

– Всем сразу – один я, вот такой невероятный и замечательный? Вздор. Вам все равно – кто. Под руку попался я. Вцепились, как…

Я прикусил язык на не успевшем вылететь слове «крабы». Мозг в авральном режиме проштудировал информацию обо всем, что может вцепиться в этом мире. Итог многообразьем не радовал.

– …волки.

– Это не так. – Варвара, осторожно коснулась меня плечом. – В школе были прекрасные молодые войники, но им далеко до тебя.

Вспомнились Савва и Елистрат, к которым ходил с Варварой в бытность царевной Василисой. Тогда Варваре нравился Савва. Или он нравился потому, что Елистрат был занят Аглаей?

– Понимаю, почему могу понравиться Кристине или, скажем, Майе, – сказал я, не убирая плеча, о которое, как бы извиняясь, терлась девушка. – Но ты несколько старше меня, для тебя я должен выглядеть малолеткой.

– В мужья берут с любой разницей, – покосилась на меня Варвара.

Отметив, что плечо не убрал, она аккуратно придвинулась всем боком.

– Это что, предложение? – удивился я.

– Некоторый момент предложения в этом имелся, – с плутовским прищуром процитировала она недавнего меня.

– Ничего, что я невестор Томы?

Ее взор сказал: «Какие мелочи».

– Неофициальный, – вслух уточнила Варвара, – просто объявленный, то есть, еще все возможно. Даже невозможное. Помнишь, на горе читали возвышенку: я не прошу, я действую. Трудно – да, долго – может быть, но не невозможно.

– Эту энергию бы да на благое дело… – Я поморщился. – А ты пропустила строчку: слушаю умных, но верю только верным, в этом состоит мудрость.

– Пропустила. Потому что несла другую мысль.

– А я эту. Верю только верным. Человек, отбивающий невестора у другого, доверия не заслуживает.

Тело Варвары заметно напряглось.

– Это как бы отказ?

Не привыкла к отказам.

– Это как бы намек, что все остается, как есть, – объяснился я.

У костра появились первые полностью постиравшиеся ученицы. Слепо озираясь в темноту, они опасливо семенили к сушилке, выжатые перекручиванием рубахи служили прикрытием. У жердей босые ножки задумчиво затоптались. Настороженные лица вновь оглянулись во все стороны. Решившись, царевны поднялись на цыпочки, быстро накинули имущество на высокие поперечины и опрометью унеслись во тьму.

Варвара отследила мой косившийся взгляд.

– Они стесняются. Нужно что-то придумать.

(отрывок из «Зимописи» Петра Ингвина)